Поздняя встреча

От редакции

Благодарная и деятельная память Владимир Спектора продолжает восстанавливать полотно русской жизни Донбасса. Знаменитый луганский завод, лидер транспортного машиностроения СССР, Ворошиловградская «Заря», чемпион страны по футболу, талантливая поэтесса…

​

Гридасова Валентина Григорьевна (29.01.1949—07.02.2024), поэт, литературовед, автор нескольких книг стихотворений, первая из которых вышла в свет в начале 80-х годов прошлого века в издательстве «Донбасс» (Донецк). Окончила Днепропетровский университет по специальности «химик-технолог», а также Высшие Литературные курсы (Москва). Начинала творческий путь в Луганске. 

В начале 80-х годов прошлого века в издательстве «Донбасс» в Донецке вышел в свет коллективный сборник лучших молодых поэтов Луганской и Донецкой областей. Попасть в число авторов сборника было очень престижно и достаточно сложно. Кстати, большинство молодых поэтов в дальнейшем в своем творчестве так и остались молодыми. Кто-то прекратил занятия поэзией, кто-то не смог преодолеть планку «взрослого» уровня. Настоящими мастерами, пусть и не звёздными, стали единицы. Сразу вспоминаются Андрей Медведенко, Татьяна Литвинова, Иван Чалый… И Валентина Гридасова, чьи стихи были украшением сборника. Вскоре у нее вышла собственная книга стихотворений «Родство души». В те времена это было грандиозное событие. Это сейчас — заплати и через месяц (а то и раньше) получи тираж. Тогда процесс издания книги длился годами. И не факт, что обязательно завершался выходом книги. Могли и не издать… Так что событие действительно было выдающееся. Но прошло оно неожиданно тихо, практически незаметно. Сейчас уже не узнаю, почему. Возможно, всё совпало — интеллигентная скромность и спокойная сдержанность Валентины, ее «лица необщее выраженье» и отсутствие стремления подстраиваться и быть как все… Но цену себе, своему таланту она знала, просто не выпячивалась. А в подтверждение — только два стихотворения из этой книги. Мне кажется, они говорят сами за себя:

 Энергия мысли

 Вчера — рекой была вода.
 На ней волна качалась слепо.
 Сегодня — предо мною слепок
 реки. Он сделан изо льда.
 
 Я мысли обуздаю ход.
 В словах смирю ее свободу.
 Она ж из слов к тебе придет
 взрывною мощью ледохода!

На футбол!

Жизнь, меня одари не весной,
не удачею, не любовью — передачею навесной
на зеленом футболе.
Одари, одури. Озари!
Одели меня полною мерой.
Контратаки-финты-вратари!..
Расшнурованы нервы.
Современный неистовый храм.
Жажда гола — общность молитвы.
Поклонение общим богам
и дыханье в едином ритме.
А на хорах — смятенье времен.
Вечный Блантер там палочкой машет.
И в бессмертье уносится звон
молодого футбольного марша.
Дух спортивный, спортивный недуг.
Послематчевый марш вразнобой.
…И еще они долго идут
непрерывной, несметной толпой.

Кстати, работала она отнюдь не в гуманитарной сфере. Валентина была ведущим специалистом химической лаборатории на аккумуляторном заводе. Мне повезло — мы подружились, и я смог убедиться во всех прекрасных качествах ее натуры, в ее таланте не только поэта, но и наставника. Как раз тогда издательство «Донбасс» вернуло мне, забраковав, рукопись первой книги. Валентина попросила дать ей эту рукопись на пару дней. Через два дня вернула, и я с изумлением увидел, что она полностью переработала не только структуру книги, но и многие тексты стихотворений. Как она сказала, это просто пример того, как написала бы она. Мне было очень интересно. Тем более что Валентина подробно объяснила, какими причинами руководствовалась при корректировке текстов, попутно прочитав мне очень полезную лекцию о рифмах, ритмике, поэтических размерах и необходимости соблюдать писаные и неписанные правила стихосложения.
Проиллюстрировала теорию примерами из книг Томашевского, Эйхенбаума и Шенгели. И всё это — доброжелательно, без снобизма и высокомерия. Переоценить эту помощь невозможно. Все предложенные переделки я внимательно изучил. Но в конце концов сделал по-своему. Валентина согласилась. Поэзия — дело индивидуальное. Но ее поддержка была важна, и помнится по сей день. А потом она уехала в Москву. Интернета еще не было, и с бумажными письмами как-то не сложилось. Видимо, судьбой предопределено время общения и разъединения. Долгие годы я не знал, как шел у нее процесс завоевания поэтического олимпа в столице. Думаю, что ее талант был востребован. Был, потому что в этом году Валентины Гридасовой не стало. Но остались ее стихи. С которыми предлагаю познакомиться читателям «Камертона». Стихи замечательные. И пусть эта поздняя встреча с талантливым творчеством прекрасного поэта останется в памяти любителей литературы. А в моей памяти Валентина — навсегда молодая автор своей первой книги, поэтический наставник, друг… И память эта — светлая.

Владимир Спектор

​

Валентина ГРИДАСОВА (1949—2024). «Поздняя встреча»

 Ветер аэродромов

 Ветер аэродромов,
 немыслимый ветер! —
 меня провожал дома,
 в городе дальнем встретил.
 Будто летел со мной ты,
 мой приятель минутный,
 на крыле самолета
 съежившись неуютно.
 Я узнаю тебя, ветер! —
 в месте случайной посадки
 ты, вездесущий и вещий,
 подбадривающе посапывал.
 Видимо, от бездомья
 лучшее средство — скорость.
 В пекле ревущих бессонниц
 мчишься ты, вихрем корчась.
 От скорости глуп и слеп —
 за самолетом вслед!
 Отпетость твоя известна.
 Но вот замираешь, строг,
 в память мгновенного ветра
 авиакатастроф.

 Ночной разговор

 Остывает ночной разговор,
 как потухший костер.
 Мы с тобой пополам разорвем
 эту ночь.
 И на память возьмем.
 Ночью ярче и емче слова.
 Ночью память легка.
 Проступают сквозь тьму острова,
 остывает под утро река.

 Магия небес

 Облака — это мысли неба
 в бесконечном теченье.
 Облака — это серые недра
 голубых полушарий.
 В непознанном их значенье —
 извечные неба чары.
 Телескопов не сомкнуты веки.
 Неизменно из мглы времен
 взор пытливого человека
 к небесам устремлен.
 Но издревле понятна святая,
 наиглавнейшая мудрость небес:
 в чистого неба тайне —
 счастья земного крест.
 Ведь не зря очевидцы гибли,
 как узревшие смертный грех:
 опухоль ядерным грибом
 на небесной коре.

 В начале

 В лесу,
 как в соборе, стоим.
 Молча. Боимся сфальшивить.
 Органные трубы — стволы —
 гул недр поднимают к вершинам.
 Еще ничто не свершилось,
 мы в боли и вере вольны.
 И речи глубин —
 по вершинам! —
 как музыки вещей валы.

 Снег

 Валит, с кутерьмою вьюжною.
 Но снегу наперекор —
 те бесшабашные юноши
 в ушанках наперекос.
 Мокрый, дыханье сушит он.
 Но снегу наперерез —
 в пару, мгновенно остуженном,
 поток изящных словес.
 Азарт их резвый оправдан:
 в толпе ушаночьей той —
 красное, в снежную крапину,
 одно девичье пальто.

 Баллада о первой любви

 Нас первый поцелуй когда-то породнил.
 Мы были два живых огромных сердца,
 когда навстречу двигались друг другу.
 Два юных мира, мы соприкоснулись.
 Касанье вышло там, где ныне губы.
 Их не было тогда.
 Как не было лица, и рук, и глаз.
 И не было волос, — была коса.
 И мальчик понимал, что дергать — больно.
 Что можно расплетать, и гладить,
 и целовать их, — он не знал.
 
 Я позже поняла, что некрасива,
 и это знали все.
 А мальчик тот не знал!
 Но ноги стройные, а волосы густые.
 И это знали все,
 лишь мальчик тот не знал.
 И я не знала, был ли он красивым.
 
 Мы встретились недавно — два лица
 со взрослыми усталыми глазами,
 две пары ног, колени, руки, плечи...
 Две головы. —
 И было в том спасенье!
 
 Вдвоем нам оказалось интересно —
 в награду той несбывшейся, далекой
 и первой для обоих нас любви.
 
 У жизни и любви две разные дороги.
 Случается, они пересекутся,
 потом идут все дальше друг от друга.
 Жизнь без любви.
 А что любовь без жизни? —
 Абстракция, мечта, надежда?
 И что же люди,
 те, что породнились
 при встрече с первою для них любовью?
 Что их роднит сейчас,
 живущих в отдаленье
 или живущих под одною крышей?
 
 О первая любовь, дар волшебства
 ты оставляешь нам, когда уходишь.
 Он воскрешает память ощущений
 при имени одном давнишнем
 и сердце юное он возрождает к жизни.
 Он именем любви спешить на помощь
 велит, когда один из нас в несчастье.
 Всю жизнь он заставляет нас, любивших,
 взаимно быть в ответе друг за друга.
 
 Все, связанные первою любовью,
 храните этот дар!
 
 *
 
 Две любви высоких
 высоко летали.
 Там, высоко в небе,
 друг друга узнали.
 Одна любовь женская,
 тайная и долгая.
 Другая — материнская,
 горькая и гордая.
 Был любви достоин
 тот, кого любили.
 Улетел далеко
 на могучих крыльях.
 С той поры летают
 две любви высоких
 двух его любивших
 женщин одиноких.

 *
 
 Я живу на строгой земле.
 Тих мой мир оболочистый.
 А на сотни верст, сотни лет —
 лишь мое одиночество.
 
 Ты явился в полночный час,
 как сулила пророчица.
 И, меня не заметив, потряс
 мое одиночество.
 
 Стало ночью светло как днем —
 так была эта ночь ясна:
 если ты есть в мире моем,
 значит, нет одиночества!
 
 Ты прошел вдали от меня —
 вот совсем уже точкой стал —
 по крутым и гулким камням
 моего одиночества.
 
 И с тех пор все ночи и дни,
 не заботясь о почестях,
 от несчастий тебя хранит
 мое одиночество.
 
 *
 
 Не гостинцами роздана
 в узелках и портфелях —
 моя добрая родина
 мне в дорогу поля свои стелит.
 И повсюду я родину
 из вагонного вижу окна.
 Не плетнем огорожена —
 обвита горизонтом она.

 Лицо

 Читаю время на лице.
 Здесь каждый миг
 штрихом отмечен.
 Неумолима быстротечность
 в крутом ваятеля резце.
 Смотрю с жестокой высоты —
 другого времени творенье, —
 но эти, новые черты,
 мое
 в лицо вписало время!
 Мне ваше родственно лицо,
 не сверстник мой,
 но современник.
 Летит,
 как по ветру листок,
 нас захлестнувшее мгновенье.

 *
 
 Есть времена — не для стихов:
 мир страхом и тревогой скован,
 его не вырвать из оков
 свободным, но суровым словом.
 
 Когда не пишутся стихи,
 когда живу, в себя не веря, —
 в тебя мне верить помоги,
 мое изменчивое время! 

 Следы

 На землю в молчанье сосновом,
 в нетронутой глади снегов
 тропинкою многослойной
 легло многословье следов.
 Тропинка к деревьям восходит,
 теряется в чаще седой.
 Весной загалдят половодьем
 ручьи наших зимних следов.
 А летом покажется былью
 в прибрежном сыром лозняке:
 как легкие лодки, проплыли
 два следа твоих по реке.
 Я тоже иду по тропинке...
 А с медленных облаков
 слетают на землю снежинки
 осколками чьих-то следов.
 
 *
 
 Разве седеет, слепнет и старится
 пламя?
 Пламя, клокочущее в сосуде?
 (Сердце — сосудом!) —
 Пламя — судит!
 Плачь, палач! —
 пламя судит.
 Пламя — над горем!
 Из гордых нагорий
 ты в юности пламя свое высекала.
 Вот оно, пламя твое,
 отлитое в скалы.
 Скалы, весна вам!
 
 Ласковый ветер
 притих над седыми висками. 

 Разлад

 Небо сверху нависло пугающе,
 как седой, нелепый парик.
 И стоял вороний да галочий
 в небе крик.
 Люди шли, стыдясь сопричастности
 той тревоге птичьих сердец,
 разучившиеся сопечалиться
 и сорадоваться, наконец.
 Им привычней в себе затаиться:
 спрятать радость, стерпеть нужду.
 Тех людей раздражали птицы,
 раскричавшиеся к дождю.

 Толпа и народ

 Штурмую автобус утренний
 (сильный — сильней толкай!)
 Меня в потасовке внутренней
 себе подчиняет толпа.
 Толпа — по своим законам,
 человек — по своим.
 Видишь, в толпе знакомый? —
 не дай Бог столкнуться с ним:
 прет
 вперед —
 на базар?
 на пожар?
 Толпятся за «дефицитом»,
 очередь все длинней.
 Попробуй — не достучишься
 до
 человека
 в ней.
 В толпе —
 тупеть.
 Толпе все равно, что в руки —
 хоть крест, хоть топор.
 Лозунг бездушия круто
 взвивается над толпой.
 Мне ненавистны толпы
 в себе и во всех!
 А ведь и надо только
 помнить: я — человек,
 чтоб над толпою дикой —
 могучий нарост —
 гордый и неубитый
 поднимался — народ!
 Чтоб — не сомкнувши веки,
 чтобы — прозрев, вперед!
 Чтоб даже в одном человеке
 жил великий народ!
 
 *
 
 Жена не жена,
 ждала не ждала,
 я без тебя
 худо жила.
 Ах, мужчины, мужи, мучители.
 Скажет женщина, чуть поранившись:
 — Все порядочные мужчины
 одинаково «порядочны».
 Всяк справлялся с болью по-своему.
 Плачет, счеты с былым сводя.
 Наши слезы круто посолены,
 я сестра ей, а не судья.
 Гордым, маленьким, долго ль обжечься нам,
 плачем — горе не прячем свое.
 Мир неправ! — если плачет женщина.
 Кто утешит ее?
 Где вы, сильные, самые лучшие?
 Плачет женщина одиноко.
 (Это мужчины приучены
 с песней, в ногу.)
 Вы ей — в космосе подвиг дерзкий,
 горы вами открытых руд?
 Не окупят слезинки женской
 вороха золотых рун!
 
 *
 
 Нет для меня утешения.
 Ты в этом не виноват:
 к опасности, а не к женщине
 приходится ревновать.
 Ах, если бы только: трудно,
 потому что — люблю!
 «Не разлюби» абсурдно,
 когда «Будь жив!» молю.
 Тревоги тупые колики.
 Осколок в душе ношу.
 Сводит дыханье. И только
 «Будь жив! Будь жив!» — дышу. 
 
 *
 
 Я любовью твоею отмечена.
 Оттого что ты любишь меня,
 я бесстрашно счастливая женщина,
 я не стану что-либо менять.
 Я теперь это знаю: отречься
 от тебя — еще больший подвиг,
 чем, почти не надеясь на встречу,
 ждать и помнить.
 Может быть, ожидание — трусость
 (только шаг, и живи, не мучась)?
 Или бабья замшелая тупость?
 Или женская горькая мудрость? 

 Чужие стихи

 Стареющая чтица,
 тускнеющая жрица
 вершит в тени эстрад
 таинственный обряд.
 Движенья — тяжелее,
 но всё стихи, стихи.
 Как не ее грехи,
 замоленные ею.

 С тобой

 Вымету снежный угол,
 твой освящу приход,
 праздничная моя вьюга,
 мой Новый год!
 Сполохи снежных радуг,
 сабельный взлет пурги.
 Ночь вступает на равных:
 прощает долги.
 Таинство снежной купели,
 бешенство звездной волны.
 Вешнюю нежность капели
 выношу до весны.
 
 *
 
 Среди лета лесного, земного,
 там, где мягкие мхи глубоки,
 я люблю упоенно и ново
 и не ведаю прошлой тоски.
 Мне открылось дремучее счастье:
 невзначай — не ждала, не звала —
 забрела в беспросветную чащу,
 в безрассудную даль забрела!
 Все стремительней лето, все круче.
 Все надежней, теплей и нежней.
 И пора земляники цветущей,
 и пора щедрых ягод за ней.
 И не майский, не певчий, не первый —
 лес наполнен до самых краев
 суетою и бытом отпевших,
 отлюбивших свое соловьев.

 Нелюбовь

 Когда ворвется нелюбовь
 и повелит: «Люби!» —
 мертво, что было не с тобой,
 а с прочими людьми.
 Потом — кричи или реви,
 или умей молчать.
 Так все любовь от нелюбви
 учились отличать.

 С нуля

 На этой отметке — нуль.
 Отсюда отсчет.
 День утонул.
 Но время — течет.
 Во времени утонувшие,
 мне б с вами, а я —
 ни в будущее, ни в минувшее
 с нуля.
 Пропасть, а не дорога,
 с нуля — как с моста.
 Мне шанс дарован,
 да вниз — моя высота. 

 На задворках зимы

 На задворках зимы
 я иду в тишине переулков.
 Здесь подтаявший снег
 и влажные птичьи следы.
 Краткий солнечный луч,
 сроки свои перепутав,
 пробегает по краю
 темной февральской воды.
 Тянет дымом печным,
 с крыш летят ледяные осколки,
 во дворе у сарая
 вечное стынет белье.
 Здесь стареет зима,
 и уже раскрываются створки
 запотевших, замызганных,
 зябких окошек. 

 Наша встреча

 Встреча —
 в толпе, толкающей взглядами,
 на перекрестке двух обаяний —
 лишила смысла
 все ожидания, все опоздания:
 мы — рядом!
 На перекрестке двух обаяний —
 над сумраком вдруг обессмысленных слов —
 на циферблате свиданных часов
 высшим смыслом зажглось: «Пониманье!»
 
 *
 
 Возьми, возьми меня в страну,
 где никогда я не была.
 Возьми пускай не наяву,
 а лишь в своих воспоминаньях —
 воображения струну
 я трону в спешке расставанья
 и тем открою для себя
 тобой любимую страну.
 
 Ты только помни обо мне —
 воспоминаний светлым миром
 с тобой пройду я по стране,
 такой понятной мне теперь.
 Я полюбить ее смогу,
 но самым ценным сувениром
 я привезу из той страны
 воспоминанье о тебе. 

 Обещания

 Обещанного три года ждут.
 А что потом делают? —
 Расписки старые жгут —
 жгут выцветшие надежды.
 
 Что обещанья? — Слова!
 Вам скучно? Вы опечалены? —
 Я освобождаю вас
 от всех обещаний.
 
 А сам, говорят, не плошай? —
 От горя и обнищания
 тебя не спасут, душа,
 торжественные обещания...
 
 Ты все еще, счастье, ждешь
 меня, непутевую?!
 Ты не предъявляешь счет?
 Спасибо. — Я не готова. 

 В зале повторного фильма

 «Двадцать дней без войны» —
 только в зале повторного фильма!
 «Некоммерческий фильм» —
 объявила киношная фирма.
 В зале фильма повторного
 мало зашедших случайно:
 «Это фильм о войне! Обманули!» —
 и кресла стучали.
 Все случайные вышли
 на самых начальных частях.
 Но не радостно было
 «элитой» себя ощущать.
 Каждый день без войны —
 у войны отвоеванный миром —
 он для этих «случайных»,
 но как будто проносится мимо.
 Тридцать лет без войны,
 неужели вы тоже повинны
 в том, что зал разделен
 на случайные две половины?.. 

 Деревья у дорог

 Деревья мои вековые,
 свидетели быстрой судьбы,
 распахнутые, ветровые,
 мои верстовые столбы.
 Вы спешку всегда мне прощали.
 В сухой придорожной пыли
 навстречу мне, едущей, мчали,
 навстречу мне, пешей, брели.
 Навстречу мне, юной, неслись вы.
 Катился ликующий гул.
 И шелест обветренных листьев
 в машинном дыханье тонул.
 Бегут мои дни кочевые,
 дороги земные пылят.
 Деревья летят кучевые —
 навстречу, как прежде, летят! 

 Баллада о шарах

 Это взлет!
 Это высь!
 Это жизнь!
 Это праздник!
 Разноцветное небо
 шарами высокими дразнит.
 И взлетают шары,
 и взлетают,
 и с небом — на равных.
 Легче птиц,
 легче звезд,
 легче туч,
 легче радуг.
 Неизвестность судьбы,
 неизбежность паденья.
 Но зовут за собой,
 хороши в восходящем движенье.
 Как замрут Лужники!..
 И останется вечно над нами
 Олимпийского Мишки
 безумный рывок за шарами. 

 Крыши

 Трапеции крылатых крыш!
 Волненье перехватит горло.
 Огромный мир под ними скрыт —
 огромный город.
 О крыши, крыши, высота
 вам быть опорой не устанет.
 О крыши, крыши, суета
 вас не коснется — не достанет!
 Вот крыша — простенький навес —
 наш дом собою осеняет.
 Нас отделяет от небес
 и с ними же соединяет.
 Под нею — мир до потолка.
 Над ней — иное измеренье:
 как дуновенье ветерка,
 светло небес прикосновенье. 

 Опереться

 Опереться — краткая роскошь:
 под руку через дорогу.
 В гололед подоспевший локоть
 был мне дарован.
 От угла до угла — и только.
 На ту сторону. По которой
 мне и вовсе идти не скользко:
 где земля, где небо опорой. 

 Право на боль

 И по праву, не по праву — за так,
 не за что-то жизнь, а просто: дана.
 Как сверкнувший на дороге пятак —
 ни за что.
 И только жаль, что одна.
 
 И беда беду ведет за собой
 не за грех, а просто жизнь тяжела.
 У живых есть привилегия — боль.
 Ты боли, боли, душа, пока жива.
 
 Ты, судьба моя, боли — пока жива!
 Боль — единственный счастливый билет.
 Отболевшая сползет кожура —
 только пуще станет новая болеть.
 
 Моя молодость, боли, моя любовь.
 Я живу, для боли вас обнажив.
 Чту дарованное право на боль.
 Оправдать пытаюсь право на жизнь.

 Перекати-поле

 С поземкой наперегонки,
 вприпрыжку, вихрем, кувырком...
 Повремени, передохни,
 колючий шар,
 дремучий ком.
 Клубится стая,
 в ней вожак —
 лохмач, лихая голова.
 Летит — не сдержишь на вожжах.
 Бунтует прошлая трава!
 Свою оседлость расшатав,
 сорвался — вьюга впереди.
 И жизнь несложно прожита,
 осталось поле перейти.
 А поле — осень да зима.
 А поле — поздний спор с судьбой.
 А поле, поле — вся земля.
 ...Сметает межи под собой.

 В захолустье

 Отдаленность селений,
 бледным облачком медленный дым.
 Выплеск дикой сирени,
 и застенчивость дикой воды.
 Отсвет неба белесый,
 откровения редких громов.
 След неровный колесный
 в мелколесье по склонам холмов.
 Беспокойная стая
 на ветру отсыревшем сквозном.
 Это жизнь заплутала
 в глухом бездорожье земном.
 Захолустная дикость,
 медных дней золотые гроши.
 Здесь однажды взрывается тихость
 заколоченной накрест души. 

 Дом

 Мы строили дом из пыльцы,
 цветочной пыльцы медовой.
 Звенели трав бубенцы,
 и не было выше дома.
 
 Мы строили дом из воды,
 весенней воды ледовой.
 У дома взошли сады,
 и не было краше дома.
 
 Мы строили дом из мечты,
 бетонной, многопудовой.
 Из площади и высоты.
 ...Но нет воздушнее дома!

 В командировках

 Ведь можем: без лишнего хлама —
 пожизненно-важных вещей.
 С собой — лишь самое главное
 из «тысячи мелочей».
 Полеты, поездки —
 день за днем.
 Плесы, поля, перелески —
 все ценности — за окном!
 Командированы, чтоб заново
 это все полюбить.
 Родных дорог и вокзалов
 небыт и полубыт.
 Куплен для дома гостинец.
 Еще от дома — лишь ключ.
 В беспечном быту гостиниц
 бесхламнее становлюсь. 

 Вечные вопросы

 Я — рационалистка.
 Я не хочу делать ошибок,
 которых можно избежать.
 Я знаю:
 если изучить
 огромный опыт многих поколений,
 историю Земли
 и Мирозданья,
 то можно построить
 кривую Мудрости.
 С поправкой на неизведанность
 ее можно экстраполировать в будущее.
 Тогда, двигаясь строго по этой кривой,
 можно прожить жизнь
 практически без ошибок!
 
 Я поселила в себе
 эту обобщенную Мудрость.
 Рядом с моей глупой,
 неопытной, задиристой Мудростью.
 Что я наделала?! —
 Я превратила мою душу
 в вечное поле боя...
 
 Утром я закрываю заслонку моей души:
 «Хоть перережьтесь, — как вы мне надоели!»
 И выхожу из дома.
 
 Периодически
 меня бросает из стороны в сторону —
 от внутренних толчков —
 это какая-нибудь из двух Мудростей
 получает временный перевес.
 
 Я острю
 и первая громко смеюсь,
 чтоб никто не услышал
 гул и грохот моей внутренней войны.
 
 Я говорю: «Какая стоит жара»,
 чтоб никто не обнаружил
 жар скрываемого мною ада.
 
 Вечером, вернувшись домой,
 я открываю раскаленную заслонку:
 «Вы живы там еще?
 Кончайте воевать, идите пить чай».
 Но они падают в изнеможенье
 и засыпают.
 А я сижу одна
 с опустошенной душой.
 Она медленно остывает,
 как отключенная духовка.
 И тогда
 из темноты
 опять выходят
 не знающие сна и отдыха
 Вечные вопросы
 и нагло располагаются вокруг...

 Это война

 Каждый день где-нибудь война,
 по планете кровавые пятна.
 Это — она,
 недобитая в сорок пятом.
 Я ее узнаю по смертям,
 узнаю по слезам.
 Это дым расстилается там —
 по степям, по лесам.
 Нынче снова в цене убийцы
 президентов, идей, детей.
 Есть призыв не стрелять в лебедей —
 не стреляйте в людей!
 В двух часах от войны самолет
 мой взмывает высоко.
 Опаленное солнце плывет
 с востока.
 Люди, вас не мучит вина?
 Вновь бои — то дальше, то ближе.
 Мир трясет мировая война
 в современном обличье.
  
 *
 
 Мы делили случайный приют.
 До утра говорили — не спали.
 С первых слов, с самых первых минут
 мы друзьями внезапными стали.
 Эти несколько странных часов!..
 Адреса второпях записали,
 всю условность земных адресов
 сознавая едва ли.

​

​