Зулейха в красном Аду. Особенности национального вопроса в премиальной литературе

Арсений ШТЕЙНЕР 06 октября 2024 171

От редакции

Послушайте, если звезды зажигают… или блестящий арт-критик отставляет дела и берётся за критику некой книжки… значит, это кому-то нужно? Значит, в какой-то момент куратору Объединения «Выставочные залы Москвы» Арсению Штейнеру показалось важным прочитать роман «Улан-Далай», да еще и заглянуть за двери цеха, где штампуют подобные изделия.

Его стильный, смешной очерк посвящен не книжкиным ляпам, но технологиям. На курсах Creative Writing School подобрали «заготовку», автора «иронических дефективов» (её самоопределение). Сменили ей имя, чтоб представляя книгу: «Дебют» — не смущать читателя предшествующими её работами (хотя что там более «дефективно» — сложный вопрос). Отправили авторессу к известному наставнику с задачей: сделать из неё «Яхину-2». Потом рукопись — в специальное издательство. Далее, что особо встревожило Арсения Штейнера, собрав пару формальных, но все же нужных рецензий, полученную книгу отправляют на Конкурс, один из важных в стране.
Тема романа: выселение калмыков в Казахстан в 1943 году. Даже в период гомона Поздней Перестройки многим запомнилась та Великая трагедия. Как и благородные строки классика калмыцкой, советской, российской литература Давида Кугультинова, цитирую по памяти:

Но если, помня Сталина вину, грузин недобрым словом помяну — тогда он прав, в суровый материк сослав меня за то, что я калмык.

Похоже, цех, к чьей продукции присмотрелся Арсений Штейнер, сделал простой утилитарный вывод: а кого тогда можно «недобрым словом помянуть»? — Русских! Смысл книги и Яхиной-1 был таков: русские убивают всех, звери. Прилагая сей подход, меру исторической объективности и к остальным событиям эпохи, которую исследовали, живописали эти книги, можно наконец разобраться, как обстояли дела-то! Русские вдребезги разбомбили красивый европейский город, свергли и довели до самоубийства законно избранного (в 1933 году) главу государства, бывшего к тому же художником, так сказать, — коллегу нынешних подопечных автора рецензии.

Игорь Шумейко

Я душой ханты-мансиец,
но с московскою пропиской.
А. Лаэртский

«Смесь «Тихого Дона» и «Архипелага ГУЛАГ» с точки зрения буддиста-кочевника», так пишет, надеясь завлечь читателя, аннотация к большому роману «Улан-Далай». Наивные надежды! Что будет, если смешать армянский коньяк со ставропольским бренди и закусить морским ежом? Вот именно оно и получится.
Представим на минуту невероятное: одновременно перед нами два написанных безупречным русским языком романа. Они прошли одного грамотного и умного редактора и выпущены одним издательством. Первый роман, допустим, про «Эдуарда»; он кроет всех встречных девок, убивает умных врагов и прется от прекрасности жизни. Второй роман, допустим, про «Венедикта»; тот пьет опивки из разбитого стакана под заборами чужих домов, от отчаяния забывает все слова и похмельный погибает на кабельных работах. При всем сочувствии к «Венедикту» нам милее жовиальный «Эдуард», верно? Но почему-то авторки (обоих полов) ряда московских и эмигрантских издательств всегда вынуждены выбирать «Венедикта», будто за неверный выбор их бьют палкой.
Таково происхождение всех немыслимых калмыков современных авторок «литературы травмы»: будто им столько показывали палку, что теперь они никак не могут выпрямиться и с кривой улыбкой оголяют нижнюю точку там, где могло быть напечатано русское слово. Ниже мы попробуем понять, чего же на самом деле хотелось Виктории Илишкиной, когда она начинала роман «Улан Далай», и что получил — спасибо редакционной черепомерке Е. Шубиной — не ожидающий подвоха читатель.
Судя по косвенным признакам, роман не имел большого успеха у читателя: тираж 2000 экз., околонулевой сетевой след, три (на август 2024, спустя почти год после выхода бумажной книги) рецензии, причем одна из них — традиционное потрошение без наркоза Л. Рыжкова, еще одну написал некий Ш. Кешфидинов и ловко пристроил две версии текста в журналы «Знамя» и «Звезда», а третья — краткий пересказ от А. Матвеевой в «Литературке». Массовой промо-кампанией издательство также благополучно пренебрегло; возможно, вопиющий кейс «Девочки со спичками», дилетантской графомании, о которой ровно неделю десятки «книжных блогеров» орали на весь доступный им интернет как о «главной книге XXI века» и вдруг как по команде заткнулись, был единственным в своем роде экспериментом. Так что, возможно, до «Улан-Далая» у меня не скоро бы дошли руки, но тут мне не посчастливилось в разгар лета заболеть ангиной. Валяясь на диване без сил и без дела, я прочел подряд две переводных глыбищи про американский пост-апок и рассудил, что пора бы сменить сеттинг поближе к родному пепелищу, каковым представляется Россия с точки зрения некоторых популярных издательств.

Конечной не будет, конечная гроб¹

Вот с таким предубеждением я начал читать этот «мостик от Михаила Шолохова к Гузель (так изд-во АСТ ее склоняет) Яхиной» в издательской серии «Большая проза». И сразу же понял, что ошибся! Как потерпевший от новояза, после таких анонсов я был готов к обкусанной речи Некрасовой, косноязычию Ханипаева, композиционной близорукости Бобылевой etc, но только не к хорошему гладкому русскому тексту. Читателя сразу же встречают грамотные аллитерации, задающие ритм текста и экзотизм; плотная экспозиция сразу же показывает коллективного героя романа, три поколения калмыцкой семьи Чолункиных, в самый трагический момент семейной (и, подразумевается, калмыцкого народа вообще) истории — в мерзлой теплушке, которая релоцирует их в Сибирь.
Хронологически этот эпизод депортации калмыков в 1943 году изъят из середины романа, линейная композиция которого охватывает период с 1884 по 1957 год. Пролог, в модной киношной логике, играет роль тизера: он сжато вводит экзотическую структуру калмыцкой семьи и очень умело — совсем чуть-чуть остается до степени перенасыщения и трансмутации в сорокинщину — нагнетает хтонический ужас сталинских репрессий. Представьте себе плотность этих нескольких страниц: холодный вагон с калмыками стучит по шпалам — улан-далай, улан-далай — уже 2 недели; санитарная дырка в полу ограждена стеной из заиндевевших трупов, чтобы не дуло на живых; у патриарха в одно утро умирает внучка, для тепла завернутая в чехол от любимой домбры, и гибнет под цистерной на остановке младший сын, послушник сожженного пьяными большевиками дацана — не помогла ему защитная психиатрическая справка; один старик при толчке поезда прилип к буржуйке и тоже умер; конвойного, который на стоянках собирает трупы, калмыки кличут Старший Могильщик. Такого концентрированного напора не знала русская литература (Сорокина не предлагать)!

Я не преувеличиваю. Вот пара цитат:

«Конвойные дверь в первом вагоне распахнули, а оттуда полуголые окоченевшие тела выпадать стали, прямо им на голову… Запихнули умерших кое-как обратно, а сверху еще положили».
<...>
Речь шестилетней девочки: «Как я теперь подрасту? Мяса-то нету».

Таков пролог романа «Улан Далай». К сожалению или счастью, живой человек не в силах 600 страниц подряд поддерживать эпический надрыв лавкрафкианского² ГУЛАГа. Концентрированный, напевный слог пролога так же, как и скучный, скудный язык краткого эпилога (условные «наши дни») заметно отличаются от основного тела большого романа. Происхождение языка Илишкиной мы вычислим чуть погодя, а пока спокойно поговорим, о чем написаны эти 600 страниц.

Русские убивают всех

В фокусе повествования, которое продолжается скачками в несколько лет с 1884 по 1957, сменяют друг друга дед Баатр, сын Чагдар и внук Иосиф-Александр. Сразу же в 1884, это детство Баатра, автор дает исторический экскурс: 300 лет донские казаки-калмыки воевали за Белого Царя, 300 лет стояли на военной службе на рубежах России. Честь для казака — погибнуть в бою за Белого Царя. Представим себе подобный «Улан Далаю» роман при социалистическом реализме. О, это была бы масштабная перспектива побед русского оружия и казачьей службы, история калмыцкого рода на фоне обширной политической и экономической панорамы, нам бы наверняка показали Белого Царя (и, может быть, не одного) и варево Гражданской войны — на чем бы автору и пришлось закончить, чтобы не лишиться писательского пайка. Но нынче другие времена, другие нравы. И автор не заморачивается на тектонических движениях большого мира. Его интересует маленький мир вокруг одной калмыцкой семьи.
Мир этот — не самое приятное место. «Улан далай» переводится с калмыцкого «красный океан» и означает в калмыцкой мифологии ад. Так что колеса романа с первой же страницы грозно выстукивают «адададададададада» — будто из Всеволода Некрасова, и до последней страницы не остановят свой холодный бег. Бегут они, понятное дело, по восьми кругам буддийского ада, зубовно скрипя и притормаживая в особо острых эпизодах. В первой части, 1884—1916, страсти еще мягки. Автор убедительно рисует картины патриархальной калмыцкой жизни и чуждого и странного внешнего мира, где не соблюдают традиционных установлений. Оттуда приходят хохлы-конокрады (один из них, с характерной пятиконечной отметиной на лбу, при Соввласти станет милиционером), тамошние непонятные порядки и чужие законы несут смятение и неразбериху. Заканчивается первая часть выселением с земли немца-колониста.

«Ад — это другие», сказал один пугливый француз. И во второй части (Чагдар, 1918—42) внешние черти наваливаются на калмыцкий мир в полный рост. Звероподобная комиссарша. Избиение калмыцкого обоза на Кубани. Поругание храмов и бессмысленный террор. Братья Чагдар и Очир случайным образом (не верите — прочтите сами) распределяются в Белую и Красную армии. Чагдар становится героем монгольской революции, проводит политику коллективизации, он ценный национальный кадр. Это не уберегает его от проскрипционных списков, и вот в 1937 году беглый коммунист Чагдар в спасается от погрома нацкадров сторожем в дацане на Черной речке. Не станем убивать интригу и касаться эзотерических мотивов «Улан Далая» — они лишь фрагменты, наравне с другими, в лоскутной телогрейке романа. Заканчивается эта часть, полная картин ненормальной жизни среди чужих людей, безалаберным бегством Советской армии от немцев на Дону.
В третьей и последней части происходят все те ужасы, что обещали нам в тизере-прологе: синие пятки покойников в таежных сугробах, дохлая лошадь и баночка чернил (я не преувеличиваю) на обед. Но хватит спойлеров! Наконец, вопреки русскому черту-начальнику калмыки выжили и переехали на спецпоселение в Казахстан, где зажили дружной общиной с ссыльными же немцами и чеченцами в компании «сознательных и дисциплинированных» японских военнопленных во враждебном окружении казахов, пьяных милиционеров и гебистов. А по смерти известно кого вернулись на родное пепелище.
На последних страницах романа внук Баатра (носитель национального эпоса, джангарчи) Иосиф-Александр (комсомолец) отказывает аккуратному «Иван Иванычу» под портретом Хрущева в сотрудничестве: «Дед завещал не мстить». Эффектный гуманистический финал. Но можно ли мстить чуждой, внешней, неодолимой силе?
Автор «Улан Далая» внимательно и творчески поработала с источниками и написала роман с направлением о выживании трех поколений в невыносимых обстоятельствах отечественной истории. Но есть ли в книге что-то еще, кроме пассивного выживания? Ведь по Илишкиной это все стихия: и Белый Царь, и красный генсек, и начальник спецпоселения, и все эти кровавые русские дела. А калмыки сами по себе, выживают в этом улан-далае/красном-океане, и у них есть эпос Джангр. Но не Джангр и не буддизм, как мог бы поначалу подумать доверчивый читатель, держат блочную постройку романа на плаву.
Власть отвратительна: эта максима стоит за романом «Улан далай». Прямым текстом ее произносит в конце романа патриарх Баатр: «Чем дальше от власти, тем лучше для кармы… Власть — она всегда против людей, в какие бы одежды ни рядилась». — И все бы было гуманистично и хорошо, если бы не странный перекос: звериный свой оскал в романе Илишкиной показывает исключительно Советская власть и ее проводники: русские и примкнувшие к ним хохлы (а особо гнусные из них отмечены татуировкой — синее солнце на тыльной стороне ладони; я не смог понять, что автор имел в виду). В хронологическом порядке уделив много внимания зверствам становления власти большевиков, Большому Террору и депортации, Илишкина полностью пропускает период фашистской оккупации Калмыкии, после которого и было, собственно, принято решение о тотальной высылке калмыков в Сибирь. Довольно странно для большого романа, который претендует на статус «исторического», опустить причины (окей, пускай даже «повод») депортации целого народа. Можно было бы предположить, что такова авторская позиция — показать безличные «жернова истории», в которых перемалываются живые люди. Но нет. Во первых, оккупанты дважды упоминаются в весьма травоядных ситуациях: фашисты понарошку расстреливают мальчишку, написавшего на заборе «Гитлер капут», а другому ребенку дарят шоколадку. Это несравнимо с зверствами русских, которые походя убивают всех, в том числе мать Чагдара и собаку (в этосе калмыков, как его дает нам Илишкина, это примерно равные злодеяния). А во вторых…

Партизан чилaд уга, пролетар даргдад уга³

Советская власть придумала колхозы, посадила кочевников-калмыков на землю, сожгла хурулы. В 1920 красные порубили в Новороссийске отступавший с Донской армией калмыцкий обоз, об этом есть эпизод в романе Илишкиной. За двадцать лет такое не забывается. И вот в 1942 году до двадцати тысяч калмыков вступают в ряды Вермахта. 20 000 — много это или мало? По переписи 1939 года калмыков в СССР насчитывалось 135 тысяч человек (что на треть меньше, чем по переписи 1897 года); отнимите от этого числа стариков, женщин и детей… Можно грубо прикинуть, что двадцать тысяч — это примерно половина боеспособного населения.
Калмыцкий легион штурмовал Сталинград. Калмыцкий кавалерийский корпус прославился жестокостью в борьбе с партизанами в Галиции и в Польше в 1945. Всего на стороне фашистов воевало более 10 национальных соединений калмыков. Вот она, настоящая трагедия небольшого народа: потерять десятки тысяч людей в революционном бардаке, снова разделиться в большой европейской войне, как результат пережить депортацию в Сибирь и спустя 13 лет вернуться на пепелище, которое (далее цитата) «После нашей депортации всё заселили украинские беженцы. Говорят, они боятся: мол, вернутся калмыки и их порежут».

Этой большой национальной трагедии нет ни следа в «историческом» романе Илишкиной. Все катастрофы семьи Чолункиных происходят в какой-то слепошарой фаталистской вселенной по чуждой и неодолимой воле иногороднего начальства. И сама депортация калмыков случается у нее на манер необъяснимой стихии: посадили в поезд да куда-то повезли на мороз. Я допускаю, что из коллективной памяти калмыков история коллаборационизма вытравлена; ничего удивительного в этом нет, а иллюстрацией может послужить стишок, написанный одним школьником из поселка Тугтун в Калмыкии на годовщину депортации два года назад (взято из открытых источников):

В обидный попав переплёт,
Совсем безобидный народ,
Оставив жильё и весь скот,
Был сослан в Сибирь, в Новый год.

Справедливости ради нужно заметить, что Калмыцкий кавалерийский корпус упомянут единственный раз в конце книги. Приведем эту цитату:

— А ну, выметайтеся отсель! — заорал шофер. — Фашисты! Усе наше село калмыки переризалы! Звирюкы! До ликарни едуть! Та вас всих убити мало!
<…>
Случившееся они не стали обсуждать. Обоим было ясно, что шофер им попался родом с Западной Украины, где свирепствовал при отступлении немцев Калмыцкий кавалерийский корпус.

А теперь попробуйте (да, это сложно, но все чаще бывает просто необходимо) поставить себя на место жертвы ЕГЭ. Вы не знаете истории, да и про калмыков узнали только что из книжки «Улан Далай». Можно ли из приведенной выше фразы однозначно понять, на какой стороне воевал Калмыцкий корпус, какую форму он носил? То-то. А книжка Илишкиной выходит в 2023 году, когда такие интересные недоговорки по украинской теме замечательно ложатся в потоки информационного мусора, что сыпется из всех пропагандистских помоек на неразвитые мозги стандартного потребителя контента без навыков инфогигиены.
Несмотря на эту интересную (и увы, неоригинальную) однобокость, я был готов поверить, что «Улан Далай», написанный хорошим и относительно чистым русским языком, можно отнести к известной категории «профессорского романа» и не придираться к частностям, благо продолжение в такой категории обычно не предполагается. Ведь продается эта книжка как «дебютный роман филолога-германиста из Самары». Однако черт меня дернул погуглить. И спустя две минуты я ощутил настоящий — спасибо Редакции Е. Шубиной за это редкое переживание — когнитивный диссонанс. Оказалось, что автор «дебютного романа»…

Судороги зуда

...раньше носила имя Наты Хаммер и с 2012 по 2022 гг. выпустила 5 книжек в жанре «юмористической прозы», одна из которых определяется даже более узко как «юмористический дефектив». А писателем Хаммер-Илишкина стала в первый раз вот так:

Пытаясь спасти свой дом от канализационной катастрофы, Илишкина прибегла к единственному оружию, которым располагала — стилос. Который, как известно, порой разит точнее, чем стилет. Так появилась сатирическая повесть «ТСЖ “Золотые купола”».

Я пролистал несколько страниц сочинений Хаммер и уверен, что эту рекомендацию она написала себе сама. А вот более подробно она говорит о себе в предисловии к этой сатирической повести, которая, оказывается, «произвела фурор в русской литературе»:

«Автор уже мечтала овладеть средиземноморским искусством неспешного бытия, но вдруг обострился писательский зуд… И вдруг жизнь натолкнула ее на такой благодатный для живописания материал, пройти мимо которого не поднялась нога, а разучившаяся держать перо рука судорожно потянулась к клавиатуре. И понеслось… Результаты этого поносительства автор представляет теперь на ваш суд. Судите, да не судимы будете!»

Если можно, я не стану это судить. Я полистал эти «поносительства» (извините), сколько хватило выдержки. Такое мешками можно выносить с прозы.ру. Низкий стиль автор держит ровно, отдадим ей должное, но в целом написано небрежно и что-либо исключительное найти трудно, — но сам жанр «юмористической прозы» уникальности и не предполагает.
И вот перед нами встает Главная Загадка романа «Улан Далай». Каким образом человек, десять лет писавший книжки в той же категории, где находятся селюканские стендаперы, вдруг производит текст, успешно мимикрирующий под большой русский роман? Да, «Улан Далай» без труда поддается деструктивному анатомированию, но на такое он совсем не рассчитан: он достаточно суггестивно написан, чтобы в рамках культуры некритичного потребления контента вложить в голову читателя несколько последовательных мыслей:

власть отвратительна;
малый добрый народ пострадал от Советской власти;
русские убивают всех.

Но согласитесь, что такие мысли от автора юмористических, не без легкой фронды романов «ТСЖ “Золотые купола”» и «ООО “Удельная Россия”», опубликованных на сайтах для графоманов, несколько менее убедительны, чем от финалиста «Большой Книги» и «Ясной Поляны»?
Я уверен, что шуточки «поносительского» эшелона — это судьба, которую преодолеет редкая Бузова. Верите ли вы, что можно вытравить из взрослого человека эту кавэенщину, эту передачу «Городок» и получить в остатке чистый русский (пускай и малоосмысленный) текст? Попробуем по-другому: верите ли, что человек, написавший «50 оттенков серого», через пять лет напишет «Мудрую кровь»? Я — не верю.
Может быть, опытный высокооплачиваемый редактор жестоко вырезал из рукописи сортирный юморок, устаканил новый авторский ToV, помог автору работать с архивами, сверил исторические факты и имена и свел огромную конструкцию романа в эпос, поверхностно имитирующий «Тихий Дон»? Как здорово, если бы у нас сегодня был такой редактор, но увы. В интервью Илишкина без стеснения (похоже, это ее задело) упоминает, что редакторы РЕШ настаивали заменить санитарную остановку поезда в чистом поле (в частности, для выгрузки трупов⁴, погибших в дороге) на «зеленую остановку». ЗЕЛЕНАЯ ОСТАНОВКА, товарищи! состава со спецпереселенцами посреди Сибири! в 1943 году! Это пример изумительного, дистиллированного отрицательного языкового чутья. Такие редактора в изд-ве АСТ, ничего не попишешь. Так что версия о вмешательстве в текст умных редакторов несостоятельна. Но как же все-таки из имаго Наты Хаммер вылупилась Виктория Илишкина? Кто произвел вивисекцию нишевой юмористки, чтобы она произвела «дебютный роман филолога-германиста»?

Внутри пустой головы

Разгадка лежит в самой книжке в разделе «Благодарности», где отдельным абзацем Илишкина выражает признательность Ольге Славниковой как «литературному наставнику» автора «за поддержку замысла и деликатную помощь в написании текста». Также в одном из интервью Илишкина прямо говорит, что книжка появилась благодаря О. Славниковой. А произошло их знакомство на курсах Creative Writing School, которая стабильно поставляет свежий (нет) контент для Редакции Елены Шубиной. «Наставничество» не прошло даром: между манерой письма Славниковой и Илишкиной в «Улан-Далае» очень много общего, в то время как между «Улан-Далаем» и юмористической прозой Наты Хаммер отсутствует всякое сходство, хотя автор у них считается один.
Я не стесняюсь признаться, что никогда не читал Ольгу Славникову; в свое время я, будучи юн и наивен, неоднократно пил в смрадных подвалах водку с Пухановым — считаю, более тесное знакомство с Ольгой Александровной было бы излишним. Однако сейчас бегло пролистал три ее книжки.
После быстрого осмотра видно следующее: Ольга Славникова размашисто пользуется прилагательными, иногда без удержу, за счет чего язык ее кажется в некотором роде «кружевным»; естественно, фразы получаются относительно длинными и ватными на манер сгущенки. Волшебства не бывает, но если невозможный фокусник достанет из сферического вакуума жестокого редактора, который вырежет, два через три, все эти безвольные многоэтажные определения («толстокорый и грубый, более каменный, чем рубленая скала», «зеленовато-желтые цитрусовые глазищи» и т.п. — это с одного разворота, кстати) из Славниковой и заодно зачистит кликушеские интонации («Люди добрые, убивают! Поможите на проезд! Русские тати детектет!») у Илишкиной, то «Улан-Далай» и, например, «Прыжок в длину» можно будет поместить под одну обложку.
Одинаковые закругленные, нерезкие фразы (да, у Славниковой чуть подлиннее), общий для обеих депрессивный («фаталистский» — будет чрезмерно громко для них) настрой, заметная экзотизация героев и обстоятельств (Славникова очевидно не знает, о чем она пишет, и не беспокоится об этом, а Илишкина работала по неустановленным документам и рассказам семьи мужа)... Да, это неисчислимые количественно показатели; но попробуйте сравнить «2017» Славниковой и «Общагу на крови» Иванова в том же сеттинге — и убедитесь, что не всякую литературу измеришь линейкой и различия в словарном запасе можно увидеть и без «Штампомера». Есть и еще одна интересная точка сближения двух писательниц: в романе Славниковой «Легкая голова», вызвавшем в свое время некоторые разговоры, язык опасно заходит на территорию низкого теле-юморочка, на котором строила свою «юмористическую литературу» предыдущая ипостась Илишкиной, Ната Хаммер; попробуйте читать, например, ее роман «ООО “Удельная Россия”». Неудивительно, что Илишкина вызвала у Славниковой интерес, если та ознакомилась с трудами своей ученицы по CWS. Я не сноб, поэтому из жалости нанесем coup de grace: к которой из писательниц относится автоопределение «Ее романы тяготеют к магическому реализму, сам автор говорит, что пишет в жанре достоверной фантастики»? Выбрать нелегко, правда?

Научили большевики народ грамоте, пишут и пишут⁵

Очень интересная глава в «Улан-Далае» — эпилог. Она сильно отличается от остального корпуса текста по манере составления фраз, словарю, темпу, написана она заметно корявей и неловкой рукой. Наберусь смелости предположить, что в этом «эпилоге» находится точка роста эпоса про страдания калмыков и представлял он собою изначально заготовку рассказа в рамках обучения в Creative Writing School. Не имею ни малейшего представления, как можно вообще научить писать и какие технологии применяются для того, чтобы ноунейм спустя несколько месяцев обучения мог присоединиться к тьме литературной саранчи, переводящей русский лес на косорезную макулатуру. Наверное, работает сценаристский подход: работа над будущим премиальным текстом разбивается на известные этапы, составляется и согласовывается логлайн, синопсис, по скриптам прописывается структура, тасуются карточки с фактурой. Все это позволяет работать над кинотекстом слаженной команде. Но в киноязыке уши скрипта прикрыты спецэффектами. А в литературе — торчат наружу.
Легко заметить, что заготовка рассказа, которая стала эпилогом большого романа, закрывает разом два важных направления: «автофикшена» и «памяти»; скорее всего, она сделана Илишкиной не на нулевом этапе обучения в CWS. Сделаем еще несколько несложных предположений. Заготовка попадает в руки мэтра Ольги Славниковой, наставницы Илишкиной по школе. Та сближается с ученицей на почве любви к кавэенистому юмору (за который Славникова, давно ступив на путь Большой Литературы, не имела свободы топить), замечает потенциал большой, эпической темы (которой так не хватает в ее собственных книгах) и берет шефство над бывшей Натой Хаммер и ее будущим романом. Слаженной командой они доводят «Улан-Далай» до шорт-листов «Большой книги» и Ясной Поляны». Где-то на этом маршруте Илишкина, прилежная ученица CWS, начинает идентифицировать себя «мордовкой по матери».
Разумеется, это предположения — чистая беллетристика, фантазия, в той же степени правдоподобная, как «историчен» исторический эпос «Улан-Далай». Не думаю, что кого-либо всерьез заинтересуют детали работы, порознь ли, совместной или в составе большой группы, обеих авторок. Чай, обе не Лев Толстой и даже не Софья Андреевна.

Зулейха в золотом гробу

Смесь «Тихого Дона» и «Архипелага ГУЛАГ» с точки зрения буддиста-кочевника, которую обещала читателю аннотация, при анатомировании оказывается очень, очень любопытной конструкцией. Пристрастный прозектор мог бы обнаружить за текстом несколько злокачественных опухолей, таких, например, как неудобная тенденция к фальсификации истории и неприличный подходец к размыванию авторства. Но мы с вами не будем настолько строги к филологу-германисту из Самары, ведь может статься, что «Ната Хаммер» была литературной игрой в низкий жанр, и вот наконец В. Илишкина решилась оставить ее и зайти на территорию большой литературы (и больших премий, конечно же) с самостоятельно написанным важным романом. Это достойно восхищения: десять лет писать «юмористические дефективы» и ни разу не проколоться. Аплодируем CWS, доставшей из помойки комлита такой бриллиант.
Я лично, однако, воздержусь и от осуждения, и от восторгов, поскольку уверен, что на месте Илишкиной мог оказаться кто угодно. На мой взгляд, «Улан-Далай» представляет собой проведенную неустановленной группой лиц работу над ошибками. Это проект «Яхина-2», в котором исправлен косяк с неродной русской речью первого издания, большинство же остальных параметров не тронуты: зачем золото выбрасывать, можно ароматизатором побрызгать. Но заплатка «литературного» языка наложена на гнилой дискурс не безупречно: чистая русская речь не берется из ниоткуда, владеющий словом автор оставляет следы на бумаге и в интернетах. След, ведущий от «Улан-Далая» к самиздату Наты Хаммер о прослушивании туалетных кабинок и канализационных катастрофах, увы, скрыт во тьме ночной. Признаю высокий профессионализм РЕШ, сумевшей окольными тропами сопроводить Илишкину из этакого сора прямо к литературным премиям. Однако, мендвт⁶.

Примечания:

¹ Из трека «Сталинское метро» новой пластинки гр. Барто, которая позиционируется как «антивоенная», но очевидно (и сама М.Любичева этого не скрывает) записана в состоянии тяжелой алкогольной депрессии.
² Фиксирую приоритет!
³ Настоящие калмыки поймут. Полный текст боевой песни фашистских конников можно найти в сети.
⁴ Однако в Прологе трупы, наоборот, загружают обратно в вагон. Наглядная иллюстрация конвейерной логики работы: невзрачный «эпилог» —>обсуждение, корректировка —> эпический «пролог» --> одобрение —> того, что первый и последний фрагменты написаны заранее, одобрены и уже после началась работа над корпусом текста.
⁵ Это цитата из романа, я выпустил только слово «доносы».
⁶ Здравствуйте (калм.)