«Логорейный день беды». Г.Садулаев, рассказ «День Победы»

Писатель, юрист, политический деятель и журналист (так торжественно и изобильно он представлен в Википедии) Герман Садулаев любит взять да пожаловаться в Сети. Например, когда-то он сильно страдал, что его обнесли с крупной литературной премией, лишили лауреатских лавров, хотя текст его и попал в шорт-лист: «Роман мой был не сильно хуже остальных романов. И можно было дать мне 3-е место хотя бы из фронды», — не ведая стыда, выводил он в далёком уже 2010 году и добавлял, что из-за неполучения премии «закрылась дверь в литературную судьбу»...

Любопытное, конечно, понимание себя и своего места в литературе. Но да ладно, в конце концов, закрытая дверь всяко лучше «не той двери», в которую Киркоров давеча заходил. С тех пор утекло много воды. Золочёные газыри, то есть вожделенную премию в 2021 году Герман Умаралиевич всё же получил. Дверь в литературную судьбу снова распахнулась. Но привычка жаловаться то на одно, то на другое, увы, никуда не делась. Теперь литератор и публицист посетовал на молодёжь. Мол, никудышная какая-то, неспособная. Повод для ламентаций подвернулся любопытный. Тут лучше процитировать весь текст целиком: 

«Мой рассказ "День Победы" включён в ЕГЭ. Каким-то там макаром, я не понял. Но. Вот. Теперь в яндексе один из самых частых вопросов в поиске с моей фамилией "Герман Садулаев День Победы краткое содержание". 
Краткое содержание. 
Там весь рассказ на двух страничках. Но наши выпускники и это не могут прочесть. Им нужно краткое содержание. 
О Боже».

Понимаю, что не ко мне взывал автор в конце своего кокетливого брюзжания. Однако на Бога надейся, а сам не плошай. Поэтому заступлюсь за выпускников. У нас, Герман Умаралиевич, прекрасная молодёжь, можно сказать, героическая! Я каждый день смотрю телевизор... тьфу ты, сижу в интернете и уверяю вас, что очень хорошо знаю нашу молодёжь. Да вы и сами, поди, тоже каждый день в нём сидите, кнопки в Яндексе нажимаете. А молодёжь, выходит, всё равно не знаете... 
Впрочем, обо всём по порядку. Событие и впрямь не самое рядовое — попадание в программу ЕГЭ это вам не шубу в трусы заправлять. Тут явно что-то ещё уметь или иметь надо. Тут даже классиком мало быть. Уж сколько раз они, классики, то вводились, то выводились. Очередная смена политических настроений — и пожалте бриться! «Чему, чему свидетели мы были!». Один лишь вермонтский отшельник, нобелевский страдалец и пастырь американского леса чего стоит — который уж год гнездо в российских школах свил и хрен его сковырнешь оттудова.
«Даже в школу, в университет, в филологию произведение попадает из-за востребованности читателем, не наоборот», — цинично шутит над реалиями нынешних дней критик Антон Осанов, рассуждая в одной из статей о неких «таинственных и туманных механизмах признания» литературных произведений. Понятно, что умный человек, — а Антон именно таков, — на полном серьезе писать подобную чепуху не может. Значит, точно шутит. Вот так и Герман Садулаев, тоже вовсе не глупый человек, игриво юморит про неизвестного ему «макара», благодаря которому его куцая писанинка и пролезла в школу под бочок к Александру Исаичу.

Меж тем, конечно, никакого туману с тайнами и прочими востребованностями для насильной пенетрации школьной программы нет. Всё очевидно. Достаточно оседлать актуальную в последние годы «патриотическую тему» и заодно кресло главреда «прилепинской» редакции «КПД» (той самой, где не так давно, не читая, тиснули изъятую ныне из продажи прохановскую графоманию), и — вуаля! Скромной кучкой дело откладывается не только в шляпе, но даже и в ЕГЭ. В нашем случае — в виде действительно небольшого, но зато образцово логорейного буквовыделения под названием «День Победы».
Так как выпускником школы я был в те времена, когда до появления гугла и яндекса всемогущих оставалось целых десять лет, то привычку не искать краткое содержание, а читать внимательно от начала и до конца приобрел в детстве, и до сих пор, несмотря на усилия редакций «КПД» или «РЕШ», от нее не избавлюсь никак. Поэтому рассказ «День Победы», опубликованный на портале «Завтра.Ру» прочел, сильно от этого претерпел и спешу не кратко, а по возможности подробно рассказать о нем.
Начинается всё с глубокого и философского рассуждения автора о времени. О том, что в юности его навалом и оно как неразменный рубль, а вот в старости превращается в медную мелочь. И эту самую мелочь старики складывают в стопочки. Знаете, чем? Конечно же, морщинистыми руками. 
Как заурядный автор станет описывать пожилого героя, его жильё и быт? Да с помощью заурядного же набора слов, банальнейшего лексического материала, штампованного словесного конструктора за триста рублей. Непременно будет что-то «морщинистое» — лицо, шея, руки. Без этого никак. Сутулость, подслеповатость, хромота и радикулит — в виде бонусов по желанию автора. В жилище — обычно «комнатёнке» или просто жалкой «однушечки» — у такого морщинистого героя что-нибудь обязательно будет скрипеть, протекать, что-то непременно растрескается или потускнеет, а то и помутнеет или выцветет, возможно и полиняет. Вещи окажутся потертыми, видавшими видами нехитрыми пожитками. Со старательностью реквизитора студенческого театра все подобные заготовки будут подсунуты в лоб нетребовательной публике.

Вот и герой садулаевского рассказа, которого зовут Алексей Павлович Родин, рано утром поднимается — с чего бы вы думали? — конечно же, «со старой скрипящей кровати в однокомнатной квартире». Бинго! Поскрипев кроватью, он «сходил в туалет, облегчил мочевой пузырь». Этим изящным оборотом насчёт пузыря, несомненно в высшей степени художественным, автор словно невзначай сообщает, что, подобно дамам из города N не чужд осторожности и приличий в словах и выражениях. Ну да, как же-с, помним-с: «Никогда не говорили они: “я высморкалась, я вспотела, я плюнула”, а говорили: “я облегчила себе нос, я обошлась посредством носового платка”».
Далее горой умывается, чистит зубы, затем бреется — снова бинго! — «видавшим виды бритвенным станком».
Автор пленяет читателя и своим недюжинным стилистическим мастерством: «умылся, смывая остатки мыльной пены» — три однокоренных «мыл» в пяти словах подряд это серьезная заявка на успех. Это практически аллюзия на «мама мыла Милу мылом, Мила мыло не любила». А на любимых «старческих» клише автор не собирается останавливаться и в следующем абзаце выдаёт уже целую «очередь» из них:

«Пройдя в комнату, Родин встал перед платяным шкафом с треснутым (бинго! — В.Ч.) зеркалом. Зеркало отразило его поношенное (бинго! — В.Ч.) тело в застарелых (бинго! — В.Ч.) рубцах, одетое в выцветшие (бинго! — В.Ч.) трусы и майку».

Далее герой стоит и смотрит «на свой парадный китель с орденскими медалями» — радует, что хоть они не потускнели и не потрескались. Впрочем, остаётся загадкой, что такое вообще «орденские медали» в понимании автора. Школьникам, сдающим ЕГЭ и автору, чей рассказ каким-то захаром или макаром попал в программу ЕГЭ, доверительно сообщаю: в советской наградной системе были ордена и медали. А вот орденских медалей, равно как и медальных орденов, не было, и быть не могло. Раньше в офисах, извиняясь перед партнерами или клиентами за случившуюся в документах глупость и дичь, говорили: «Девочка таблицу составляла». Сейчас косяки всё чаще на ИИ сваливают. Даю совет — если захочется более художественно и витиевато, то можно и так: «писатель, юрист, политический деятель и журналист Герман Садулаев текст писал». 
Хотите ещё? Извольте. Буквально в следующей фразе у автора герой вот что соизволил: «достал выглаженную накануне сорочку и облачился в форму». Сорочка... Хочется процитировать самого Германа Умаралиевича из его же приведенного выше поста: «О Боже». Ну, или Мушкетона из романа «Двадцать лет спустя»: «Это всё оттого, что ты не был на военной службе». 
Это форменная-то военная рубашка под китель называется «сорочкой»? Или у героя рассказа в наличии одна действительно гражданская сорочка, в которой он когда-то неудачно женился и потом спустя двенадцать лет развод оформлял? Остаётся лишь порадоваться, что про галстук к кителю автор ничего не сказал — не ровен час, какую-нибудь «бабочку» туда приплёл бы...

Итак, парадный китель поверх сорочки надет. И капитанские погоны ярко горят в «тусклом свете помутневшей от времени люстры». Дуплетное бинго, которым автор и завершает описание сборов героя. Но остаются вопросы. 
Почему экспозиция в виде скрипучих утренних сборов с облегчением мочевого пузыря, чисткой зубов и вознёй с мыльной пеной дана только в отношении одного из героев? Второй у автора без всяких подробностей отправления естественных надобностей явился, будто он второстепенный герой какой-то. А ведь он не таков, про него автор потом еще будет многое уточнять и всяких деталей подпускать. 
И если так подробно автор пускается в описание гигиенических процедур, то почему он пренебрёг остальными утренними действами и не позволил герою позавтракать? Ну, хотя бы яишенку сварганить на закопчённой сковородке и кипяточек организовать из потемневшего и видавшего виды чайника? Да за слегка колченогим кухонным столиком с надтреснутой чашкой на нем. А, автор? Заиграл бы текст?
И зачем вообще туалетная подробность оказалась важна в коротком рассказе? Неужели в качестве говорящей детали, — мол, в пожилом возрасте утреннее мочеиспускание в настоящую проблему превращается? Полноте, батюшка-автор, к девятому десятку их, проблем, и посерьёзнее накапливается.

Вообще жанр короткой прозы только кажется легковесным. На деле он неимоверно сложен и требует огромной концентрации от автора и читателя. Короткая проза подразумевает тщательный отбор лексического материала, максимальную сжатость при сохранении максимальной же выразительности, где каждое слово должно быть с ювелирной точностью отковано и каждая фраза обязана сталью звенеть, отточенной и разящей. Только тогда это — действительно короткая проза. По справедливому замечанию М.Веллера, тогда ещё не сошедшего с ума и не ставшего проклятым иноагентом, «рассказ не пишется — он сначала проживается, а потом чеканится». Иногда и у врага неплохо поучиться. Тогда, глядишь, и страсть к многоточиям отпустит, и текстовый редактор не навяжет свою орфографию, не соблазнит начать гундеть об этом прямо посреди рассказа. Впрочем, к этому еще вернемся. А все эти бабочки-цветочки-сорочки меркнут (или тускнеют, как автор исправил бы) на фоне следующих картин маслом. Ибо:

«…в восемь часов Родин встретился у парадной своего дома с другим ветераном, Вахой Султановичем Аслановым. Вместе с Вахой они прошли полвойны, в одной разведроте Первого Белорусского фронта. К 1944-му году Ваха был уже старшим сержантом, имел медаль "За отвагу". Когда пришло известие о выселении чеченцев, Ваха был в госпитале, после ранения».

Полвойны, ага. В одной разведроте Первого Белорусского фронта, угу. Сформированного, на минуточку, — в феврале 1944 года. Из чего следует единственно верный логичный вывод: до этого времени отсчёт совместной службы с Вахой никак идти не может. Не было 1-го Белорусского фронта ни в 1941, ни в 1942, и даже в 1943 году его попросту не существовало. Какие такие «полвойны» успели пройти Родин с Аслановым на этом фронте? Да ещё учитывая, что известие о выселении чеченцев застало одного из них в госпитале? А выселение, и это даже сдающие ЕГЭ школьники знают, случилось всё в том же феврале 1944 года. Конкретно по датам: операция «Чечевица» началась 23 февраля, 1-й Белорусский был создан 24 февраля. Конечно, Ваха известие о выселении сородичей мог получил не сразу в тот же день. Но при самом оптимистическом подсчёте стаж общей службы Родина и Вахи — от недели до двух-трёх. Вот вам и «полвойны». 
Тем более, оказывается, Ваху «сразу из госпиталя перевели в штрафбат». То есть далее никакой совместной службы уже не случилось тем более. Рассуждая об особенностях времени молодых и пожилых в самом начале рассказа, автор зря не упомянул об странностях времени в текстах неряшливых литераторов — вон какие кульбиты оно совершает.
Насчет «штрафбата» дела не лучше. Как уже сообщил автор, Ваха к 1944 году пребывал в звании старшего сержанта. Конечно, этого сдающие ЕГЭ школьники знать не обязаны, а вот самому автору (как и его редакторам) лучше не вдохновляться брехливыми поделками Володарского и Досталя в стиле гнуснославного сериала «Штрафбат», а взять да изучить текст приказа под номером 227 от 28 июля 1942 года. В котором прямо и четко говорится о том, что в штрафные батальоны направляются провинившиеся средние и старшие командиры, а для рядовых бойцов и младших командиров (коим и являлся ст. сержант Асланов) создавались штрафные роты. То есть человеку, пишущему на военную тему, всё же следует отличать штрафную роту и батальон, это принципиально разные боевые части. Но, как мы помним: «писатель, юрист, политический деятель и журналист Герман Садулаев текст писал». 
Действо рассказа происходит в постсоветском Таллине, или, как его прописывает в тексте сам автор, Таллинне. Автор доверительно сообщает нам, читателям, почему он остановился именно на таком написании топонима: 

«Тогда в названии этого города было только одно "н", но у моего компьютера новая система проверки орфографии, я буду писать Таллинн с двумя "л" и с двумя "н", чтобы текстовый редактор не ругался и не подчеркивал это слово красной волнистой линией».

Несомненно, мы имеем дело с новаторским вариантом лирических отступлений о себе, своих тревогах, волнениях и решениях, о подчиняющих волю электробытовых и прочих приборах... Порадуемся, что нам не сообщили: мол, рассказ мог бы быть и подлиннее, да счёт за электричество в этом месяце на триста сорок семь рублей больше пришёл, семья ругается и требует выключить на кухне свет и этот проклятый компьютер с текстовым редактором заодно, да спать лечь... К большому сожалению, никто нашего автора вовремя не остановил, и он продолжил.
Бездетные герои, не обременённые семьями и родными — идеальные, любимые персонажи у графоманов всех мастей. Они безотказны в силу своей ходульной природы, свободны как ветер в поле и вольны делать всё, что автору в голову взбредёт. Сколько всего можно сэкономить, не утруждая себя прописывать сложные реалии конфликтов, отношений, обязанностей, стоящих перед героем в момент истины. Так и в «Дне Победы» — один герой с женой развёлся, детей нет, родственников тоже нет. Причем о личной жизни героя автор повествует в том же любимом им стиле сообщения об облегчении мочевого пузыря: «Его жена получила развод и уехала в Свердловск, к родителям». У второго жена, ребёнок, родители умерли, больше близкой родни нет. Обе картонные фигуры в полном авторском распоряжении. 
Перед описанием кульминационного события автор принимается заботливо изводить читателя, тасуя одни и те же слова и унавоживая их глубокомысленными многоточиями — не иначе как для придания большей философичности: 

«Потом была… жизнь. Жизнь?.. наверное, потом была вся жизнь. В ней было хорошее и плохое. Правда, целая жизнь. Ведь шестьдесят лет прошло. Целых шестьдесят лет прошло с окончания той войны.
Да, это был особенный день. Шестидесятая годовщина победы.
Шестьдесят лет — это вся жизнь».

Спустя абзац, заполненный размышлениями героя о погибших сослуживцах, автор снова напоминает нам, на всякий случай: «Да, шестьдесят лет — это много! Целая жизнь или шесть довесков к оборванным жизням мертвых солдат». И хочется в пояс поклониться автору — за то, что всё разжевал насчёт шестидесяти лет и есть надежда, что закончил с этим, а заодно ещё и пояснил, что если жизнь солдата оборвалась, то такой солдат становится мёртвым и это непременно надо прописать.
Итак, у нас юбилей Победы, 2005 год. Автор с неловкой грацией недалёкого телефонного жулика пытается убедить читателя в невозможности иного выбора места жительства его героев, — мол, приходится им жить «в чужой стране, где запретили носить советские ордена и медали». Здесь опять уже привычные нам скачки во времени — попытка запрещения советской символики на законодательном уровне впервые предпринималась в Эстонии в 2007 году. Тогда законопроект не вступил в силу, так как прошел только первое чтение в Рийгикогу.
И вот эти два сказочных персонажа, зачем-то осевшие доживать свой век во враждебной к ним Эстонии, заходят при параде в некий бар, полный посетителей сомнительного и не шибко дружелюбного для них вида. 

«И сегодня они надели фронтовые ордена и медали. Сегодня был их день. Они даже зашли в бар и приняли по сто грамм фронтовых, да. И там, в баре, юноши в модном милитари со стилизованными под символику "СС" нашивками назвали их русскими свиньями, старыми пьяницами и сорвали с них награды».

И ладно бы бар назывался «Голубая устрица», и там коротали свой досуг развратные усачи в кожаных прикидах и фуражках. В конце концов, хоть и задворки Европы, но всё же дело понятное и не запрещённое в тамошних краях Роскомнадзором. Да и все мы знаем — в жизни каждого человека бывает ситуация, когда зашёл не в ту дверь. Что делает нормальный человек в таких ситуациях? Правильно, думает: «Тьфу!» и выходит, отрясая нечестивый прах со стоп своих.
Но герои садулаевского рассказа решили пойти до конца по стезе Филиппа Бедросовича. То есть дверью-то они ошиблись, но танцевать остались. Вернее, не танцевать, а выпивать при полном параде на виду у посетителей наружности ещё более отвратительной, чем у завсегдатаев легендарной «Устрицы».
Разумеется, события начинают стремительно развиваться. Но автору явно недостаточно того, что он уже сообщил читателю о героях строкой выше — мол, «назвали их русскими свиньями». Следующей фразой он зачем-то дополнительно поясняет, что «Ваху они тоже назвали русской свиньей». Наверное, в силу своих авторских соображений, что именно для Вахи это как-то особо оскорбительно было. Возможно, в два, а то и целых три раза оскорбительнее, чем для Алексея.
Как бы то ни было, но оскорбления, как и ошибки, надо не признавать, их надо смывать кровью. Поэтому в бар усилиями автора стремительно вкатывается рояль в кустах: «Нож, он просто лежал на стойке, наверное, бармен колол им лед».
После шпаковских сорочек под китель с орденскими медалями и полвойны в разведроте в составе Первого Белорусского уже как-то и неудобно информировать автора об организации рабочего места бармена, о верхней и нижней стойках и о том, где именно хранится подобный инвентарь. Но я все равно скажу, вдруг не ему, но школьным выпускникам пригодится. Барные ложка и вилка, а также барные щипцы, штопор, нож-сомелье и барный нож располагаются справа от бармена на нижней стойке. Никогда их на верхнюю стойку, за которой сидят посетители, не кладут — из соображений гигиены и безопасности. 

Впрочем, согласимся с тем, что это был очень плохой бар с безалаберным барменом. Посещать подобные заведения строго не рекомендуется, но такова была злая воля автора, и его героям осталось лишь последовать киношным штампам, которыми сочинитель явно вдохновлялся. Ваха всаживает так удачно подвернувшийся нож между юных эстонских ребрышек, а его напарник Алексей, не мешкая, находит на той же стойке телефон и быстренько удавливает шнуром другого нехорошего и тщедушного паренька. 
То ли юные и тщедушные молодчики на этом закончились и остались одни крупные и матерые, то ли тщедушных было в таком товарном количестве, что всех не уделать, а может ещё и Ваха куда-то профукал только что обретённый и уже обагрённый кровью врага нож, но далее события приобретают трагический окрас. Два мгновенных «жмура» принарядившуюся в милитари эстонскую молодежь не останавливают, а наоборот — раззадоривают. И обоих героев рассказа забивают ногами насмерть в течение пяти минут на деревянном (это зачем-то особо подчеркивается автором, очевидно, какая-то значимая или символическая для него деталь) полу. 
И эти пять минут для героев были «больше, чем несколько лет, которые они могли еще прожить, если бы не вышли в орденах и медалях в день Великой Победы». Скорее, если бы не зашли выпить «фронтовые сто грамм» в заведомо непригодное для этого место, но автор об этом уже забыл, увлекшись пояснительным пафосом.
Ясно сознавая, что прибегнул к зауряднейшему приёму под названием «слезогонка», автор снова собственной персоной вылезает в текст, но уже не жалуется на текстовый редактор. Он берёт выше, словно киношный Остап Ибрагимович, исполняющий куплет со словами «Нет, я не плачу, и не рыдаю!»: «И мне их совсем не жаль. Я просто не смею унизить их своей жалостью».
На этой звенящей ноте так называемый «рассказ» и заканчивается. В воцарившейся опосля отзвеневшего пафоса тишине хочется отвесить автору земной поклон. Хотя бы за то, что удержался, не пустился во все тяжкие — ведь мог бы и про маленького хромого пёсика написать, которого ветеран подобрал на улице и носил с собой за пазухой, потому что дома пёсик мёрз, поскольку в Эстонии отопление очень дорогое, а ветерану отключали тепло за неуплату. Ну, а в баре пёсика мигом запинали бы с криками: «Русская свинская собака!», это к гадалке не ходи. Спасибо, Герман Умаралиевич, что совладали с собой. Если бы вы ещё не смели писать о ветеранах такие неграмотные бездарные рассказы — вообще цены вам бы не было. 
А вбивающих в поисковик слова «краткое содержание» школьников я очень даже понимаю. Кто ж виноват, кроме самого автора, что на две странички текста приходится полторы страницы безудержного словоблудия вперемешку с многоточиями, канцеляритом и нелепостями.

Имеет ли право автор писать неумные и косноязычные рассказы? Безусловно. И даже издатель публиковать их имеет полное право. А вот подсовывать такое нашим детям в образовательную программу права ни у кого нет. Во всяком случае, морального. Хотя с моралью нынче дела обстоят сами знаете как.

​