«Его Монгольская империя». Часть 3

ОКОНЧАНИЕ. ПРЕДЫДУЩЕЕ ЗДЕСЬ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ

Буддистские ламы считали его новым воплощением страшного и многорукого, украшенного черепами Махагалы — бога войны, защитника буддизма. Барон Унгерн действительно был богом, только не войны, а бед и странствий. В царской армии он путешествовал по полковым канцеляриям, в которых получал направления одно страшнее другого...

А в Монголии он просто путешествовал по степям в своём туземном малиновом халате с русскими погонами генерал-лейтенанта. Он, наверное, вряд бы стал рассказывать, как выбрался с друзьями из Персии и как ходил на революционный Петроград вместе с дивизией уссурийских казаков; он не стал бы даже вспоминать, как разоружал с забайкальскими казаками разложившиеся гарнизоны на Дальнем Востоке. Есаул Григорий Семёнов был направлен на восток России лично Керенским, чтобы создавать конные полки из бурятов и монголов. Полки были созданы, но России не стало. Зато появился феномен Гражданской войны — атаман Семёнов, бывший каратист, а ещё интриган и большой любитель выпить. Красные на Дальнем Востоке были представлены другими феноменами — бывшим царским офицером Сергеем Лазо и казачьим сотником Метелицей, когда-то сослуживцем Унгерна по Даурии. Метелица успешно отразил первый натиск белых на Читу, и Унгерн с Семёновым вынуждены были отступить в казачьи области Дальнего Востока. Вскоре пути их разошлись, а в Благовещенске в этот момент какие-то замысловатые граждане попробовали создать некую украинскую раду, при одном упоминании о которой у белых начинались смешки, а у красных — непонимание. Потом в Благовещенске воцарились чекисты, в числе которых наблюдался товарищ Флёров, по совместительству — муж Флоры Сергеевны, и дальневосточная украинская рада моментально прекратила своё существование. Очень устали, наверное.
Рядом с такими удивительными событиями размежевание Унгерна и Семёнова представлялось каким-то камерным спектаклем. К тому моменту вокруг бывшего партизанского командира начали формироваться некие войска из казаков и монголов племени харчинов, которыми руководил сторонник государственной независимости Монголии князь Фушенга, и, вынужденно отступая из Забайкалья, Унгерн невольно превращался в участника противостояния монголов с армией Китая. С 1911 года монгольские феодалы получали военную поддержку из России, но после 1917 года за Монголию боролся только Унгерн и кучка каких-то безумных белогвардецев. В феврале 1921 года после долгих блужданий по степям барон захватил-таки столицу Монголии — Ургу. Это получилось сравнительно легко, и с минимальными потерями. Унгерн восстановил власть духовного правителя страны, уже не молодого и почти ослепшего ламы Богдо-Гэгэна Восьмого, а китайский гарнизон разгромил и подчистую вырезал. Уцелели только китайские генералы. Они заранее скрылись.
Богдо-Гэгэн был коронован на ханский престол ещё в 1911 году, и именно по его милости был выслан обратно в Россию бытыр Амур Санаев — они не сработались. Но после русской революции китайцы быстро вернулись в Монголию. Город Урга заняли войска китайских генералов Цу Цицзяна, Ман Биньюэ и Го Суньлина, а губернатором Монголии стал типичный китайский чиновник-мандарин — немолодой господин Чень И. На нём только пальто было современное и обувь — тёплые ботинки из США, а всё остальное было очень древнее и абсолютно китайское. Он, как истинный представитель старой администрации Китая, смог собрать под своим управлением многих князей Внешней Монголии, а внук важного китайского придворного генерал Ман Биньюэ привёл князей к присяге Китаю. Они даже сфотографировались все вместе, вот только фотографию делал некто Лысенко, которого потом разок видели возле Унгерна. Некто М.Ю. Лысенко и раньше бывал и в Китае. О нём очень мало информации.
Князья сфотографировались вместе с китайским губернатором (амбанем), а потом разбрелись по степям, кто куда. Тем временем в Иркутске беглый лама Догосомын Бодоо, некогда работавший в русском консульстве в Урге, и с ним выпускник Иркутского пединститута Чойбалсан обсуждали с лидерами большевиков в Урге — Ушковым и Кучеренко и с другими бежавшими из Монголии большевиками план установления в Урге Советской власти. Все были «за». И Дамдин Сухэ-Батор тоже.

На момент штурма Урги Азиатская конная дивизия Унгерна была совсем не велика — до 5 000 русских казаков и бурятов при пяти орудиях и 15 пулемётах, но китайцы значительно пополнили арсеналы подразделения: целых 60 пулемётов и 16 новеньких английских пушек были приняты на вооружение степных войск барона. Роман Унгерн стал на недолгое время диктатором Монголии и почти все степные племена быстро сплотились вокруг него в поисках если не величия, то хотя бы наживы. Монголам очень хотелось бить и грабить китайцев.
Освобождённый из китайской тюрьмы хан Монголии присвоил ему чин генерала в своей армии и титул Хошой-дархан-чин-вана — теперь барон Унгерн превратился в вассального хана великой Монгольской орды. Но каким он стал, этот русский барон и уроженец Ревеля (Таллина), спустя столь лет после начала своего чудовищного похода за славой? Он ведь именно к этому стремился всю свою жизнь, к славе, а всё остальное мало его интересовало. Он, попав на буддийский и ламаистский Восток, сам чуть не стал буддистом и даже ламаистом. Барон Унгерн был влюблён в монголов, они ему понравились. Это примерно то же самое, как некоторые российские граждане становятся поклонниками Индии с танцующими слонами или аутентичной Японии с дикими самураями, или становятся «wannabe nigga» — «как негры», в смысле. Самый лучший пример — это рэпер Эминем. Но Восток — очарователен. Кто жил хотя бы в Средней Азии, тот обязательно захочет туда вернуться. В родной Ташент.

В конце 20-го года атаман Семёнов чувствовал себя неважно, ему приходилось маневрировать между Колчаком и японскими оккупационными войсками на Дальнем Востоке, чтоб и одним не продаваться, и другим не подчиняться, так что Унгерн окончательно от него отошёл. Былые друзья по службе стали врагами. Теперь все, кто не мог сработаться с Унгерном, — уходили к Семёнову, а те, кто не сработался с Семёновым, — убегали к Унгерну. Семёнов уже «входил в пике», быстро превращаясь в пьяного бандита, а Унгерн превращался в Богом избранное существо. В своём обращении хану Монголии барон написал о себе следующее: «Я, барон Унгерн фон Штернберг, родственник русского царя, ставлю цель, исходя из традиционной дружбы России и Монголии, оказать помощь Богдо-хану в освобождении Монголии от китайского ига и восстановлении прежней власти». 
Как видите, даже фамилия нашего с вами героя немного видоизменилась, а ещё у барона появился «родственник». Но ради красного словца можно и царя не пожалеть, правильно? В этот момент Унгерн мало чем отличался от Остапа Бендера. Он, вечно холостой и какой-то весь неухоженный, уже был женат, и не на какой-то даме, а на даме в стиле «мечта идиота» — на принцессе Цзи из знатного китайско-монгольского рода (теперь она звалась Еленой Павловной). А ещё Унгерн придумал новый логотип своего боевого подразделения, носившего название Русской туземной конной дивизии: это было соединение двух гербов — русского орла и монгольского Соёнбо с луной, солнцем и тройным языком пламени, и всё это — на жёлтом русском монархическом фоне. 
Очень странная конструкция, правда? Но Унгерн оставался прежде всего боевым командиром. В этот момент в Москве Ленин обсуждал с Амуром Санаевым проект организации революции на всём Великом Востоке, и ставка делалась на молодых монголов из Иркутска — на Чойбалсана и Сухэ-Батора, а Унгерн с его белогвардейской «империей» представлялся им персоной самой нежелательной. Например, очень бесились на приёме у Ленина монгольские комсомольцы, требовавшие организовать военный поход в Монголию. В конце концов, Ленин передал решение вопроса «товарищам из Иркутска», и славный Сухэ-Батор, сотрудник разведотдела 5-й армии, в январе 1921 года незаметно перешёл с небольшим отрядом границу и напал на занятую китайцами монгольскую часть города Кяхта, — а была ещё русская часть города, где распоряжался красный командир Денис Шириков. После этого было объявлено о создании красного правительства Монголии, и товарищ Шириков тут же доложил об этом в разведотдел 5-й армии. А дальше на отступавших из Кяхты китайцев, пользуясь случаем, зверски напал Унгерн с отрядами монгольского князя Лубсан-Цэвэна, — он, таким образом, успешно устранил своих конкурентов. Китайский комендант Кяхты генерал Джа-у сдался казакам, и теперь ситуацию полностью контролировали конники Сухэ-Батора и монгольские князья с небольшим подразделением белогвардейцев. И вот, жуткий бог Махагала решил покончить с «красными» навсегда — он пошёл на них ужасной войной! Но зачем барон Унгерн вообще полез в это безумное наступление?

Согласно древним восточным верованиям, главным занятием человека является очищение кармы, накопившейся за все предыдущие жизни. А жизней бывает очень много. Человек рождается, живёт примерно лет шестьдесят и умирает, а потом рождается заново. И хорошо если человеком. А то — скончался ты в ужасных муках на высоковольтных проводах и рождаешься заново в виде барана, которого скоро отправят на мясо. А после барана ты становишься тараканом — ты ещё не успел из-под мусорного ведра выползти, а тебя уже тапком прихлопнули... А после таракана ты становишься бабуином и живёшь в зоопарке. А после бабуина ты, наконец, становишься человеком и всю жизнь пребываешь в психиатрической больнице. И этот процесс затягивается, представьте себе, на многие-многие инкарнации. Например, можно воплотиться в виде аквариумной рыбки и провести всю жизнь в ёмкости, которая называется «Дворец русалочки». 

А что плохого? Ты это заслужил... А с другой стороны! Представляете: живёт у вас прекрасный чёрный кот, и он съел золотую рыбку... Вы хотите этого «варвара» за шкирку оттаскать, а он говорит голосом Ленина:
— Вы не посмеете! Я член ВКП(б) с 1897 года! Номер партбилета 527.

Ага! Остаётся спросить, от какой фракции была золотая рыбка. Однако в том же буддизме существует представление, что с кармой можно покончить, исполнив истинное предназначение всей своей жизни. Человек ведь рождается не для того, чтобы стать животным, правильно? Так вот: в последний год жизни Унгерн открыто декларировал восстановление империи Чингисхана — своей империи! Фортуна вознесла подполковника на такую вершину, на которой ещё никакая рыбка не бывала, даже золотая... Об этом он писал китайскому генералу Джан Куйю, мечтавшему восстановить в Китае власть императоров:

«Сейчас думать о восстановлении царей в Европе немыслимо... Пока возможно только начать восстановление Срединного Царства и народов, соприкасающихся с ним до Каспийского моря, и тогда только начать восстановление Российской монархии. Лично мне ничего не надо. Я рад умереть за восстановление монархии хотя бы и не своего государства, а другого».

Вот какие появились огромные перспективы... А разве он не может быть императором? Да запросто! В 1919 году атаман Семёнов отправил барона в Пекин. Если Семёнова интересовали в основном республиканские герои новой китайской власти, то Унгерн был нужен для налаживания связей с китайскими монархистами, людьми очень консервативными. Вот там его и женили на Елене Павловне. Молодая и симпатичная китаянка свободно разговаривала на английском и одевалась то по-китайски, то по-европейски. Её отцом был генерал князь Пун Цзи из знатного рода Чжан. А одним из сородичей — номинальный император Китая Пу И, будущий манжурский владетель под надзором Японской империи. 
Вот тебе и мадам Флора Сергеевна из Благовещенска. Да с такой супругой и правда можно стать императором — если не китайским, значит, монгольским, поскольку династия Джан имела отношение ко всем престолам Азии, кроме Японии и Малайзии. Как этот брак сложился, история умалчивает (возможно, их познакомили в Харбине на квартире учёного-синолога Ипполита Баранова, хорошо знавшего её семью), однако именно с этого момента Унгерн и Семёнов окончательно перестали быть друзьями. Если кому-то интересно, сегодняшний глава императорского дома Китая зовётся князем Цин Юй-Джаном, и ещё недавно он был заместителем партруководителя пекинского городского района Чуньвень.

И ведь именно после этой женитьбы Унгерн нашёл столько друзей среди монгольских князей. А ещё он стал одним из ханов степной Монголии. Ясно? Очень многое в жизни создаётся с помощью блата. Но в Монголии барон Унгерн полностью зависел от местной знати. Выбора не было. И пока барон продолжал войну, князья продолжали войну вместе с ним. Монголы наступали на красных по Кяхтинскому тракту, а белогвардейцы, поделившись на отряды, проводили вспомогательные боевые операции. 5 июня монголы разгромили передовой отряд Сухэ-Батора, но и сами попали под пулемётный и артиллерийский огонь и отступили. С советской стороны границу перешла конная бригада из состава 35-й стрелковой дивизии РККА. Удар пришёлся в частности по подразделению полковника Резухина. С ним Унгерн служил ещё в 1-м Аргунском полку, когда оба они были «молодыми и красивыми». Потом Унгерн встретил его у атамана Семёнова и взял в свой полк, только что сформированный. В армии монгольского хана опытный казачий офицер значился как «цин-ван», что в переводе значит «князь китайского императора». Конечно, это хороший титул, но в бою он не помогает: монголы — плохо боеспособны и хотят только грабить, а белогвардейцев на службе оказалось очень мало. Под ударом 35-го кавалерийского полка, которым командовал Константин Рокоссовский, отряд Резухина вынужден был отступить в степи.
Следом за 35-ой стрелковой дивизией границу пересекли партизаны Щетинкина (рейдовое диверсионное подразделение в составе нескольких эскадронов) и 12-я пехотная Читинская дивизия РККА. Притом руководили дивизиями не вчерашние революционные матросы, как нередко бывало в то дурацкое время, а скорее, фронтовые коллеги Унгерна и даже атамана Леонида Пунина, давно покойного, — это были бывший преподаватель военной академии Константин Августович Нейман и бывший штабс-капитан 2-го Финляндского стрелкового полка Андрей Рева, оба ветераны 1-й мировой войны и оба впоследствии репрессированные. Что касается Петра Ефимовича Щетинкина, то это был офицер военного времени, штабс-капитан с четырьмя Георгиями и двумя французскими орденами. В современном Новосибирске ему было проставлено два памятника в разных районах города, и ещё один памятник находится в городе Минусинске, в котором Щитинкин, обладатель нагрудного знака «Заслуженный чекист», был одно время парторгом и начальником милиции. Вот такие любопытные люди пошли убивать Унгерна, создателя Монгольской империи. Преподаватели в полковничьих погонах и «заслуженный чекист» с Крестами Французской республики.

А что он мог им противопоставить, кроме своей китайской принцессы-жены? С первого дня Северного похода армии Унгерна всем стало понятно, что монгольские князья никуда не годятся. У Фёдора Романовича были под рукой небольшие боеспособные подразделения Кайгородова и Бакича, но вечно пьяный алтайский сепаратист Кайгородов был фигурой абсолютно отрицательной для любого политического режима, а настоящий русский генерал-лейтенант Андрей Степанович Бакич мог бы воевать, но только при условии, что у него в подчинении будет не 700 сабель, а хотя бы 7 000. Бакич был человеком с большой и интересной историей, он масштабами равен был не Унгерну, а скорее уж Колчаку, однако не о нём рассказ. Были ещё монголы князя Хатан-Батыра Максаржаба, в прошлом китайского офицера, но его сын был комсомольцем и служил у Сухэ-Батора. Барон Унгерн нутром чувствовал, что на него нельзя надеяться — уйдёт! Есть ещё старый знакомый сепаратист Амур Санаев, отряды которого интегрированы в войско местных князей, но с ним разговор не заладился: Унгерн съездил в монастырь Мундарге к герою своей юности и вернулся практически ни с чем. О том, что Амура Санаева направил в Монголию Ленин(!), Унгерн не знал, а спутником барона в этой поездке был агробиолог Владимир Константинович Рерих, специалист по редким видам конопли. Одно удовольствие: беседу они вели на чистом русском языке.

Итак, что делать?..

5 июля 1921 года 105-я бригада красной кавалерии заняла Ургу. Белые отступили без боя. В этот момент сложилась интересная ситуация, — впрочем, вполне ожидаемая: почти все силы белых отступили в город Улясутай в Западной Монголии, там же находился большой конный отряд Хатан-Батыра, а Унгерн с казаками оказался совсем в другом месте — севернее Урги. Объяснить причину случившегося не очень просто — скорее всего, командиры бросили своего атамана и ушли к монголам. Унгерн и Резухин предполагали, что они скоро воссоединятся, но красные не пошли громить князя Хатан-Батыра, а также — отряды Шубина, Бакича, Кайгородова и Казанцева, основных командиров Унгерна, а набросились силами уже двух бригад именно на небольшой отряд барона Унгерна и его друга Резухина. В конце концов, Унгерн был несравнимо слабее Бакича или Хатан-Батыра — его и уничтожили первым делом. Передовой отряд Унгерна был разбит командиром 35-го кавполка Рокоссовским в районе Заин-хуре на реке Селенга, после чего на отряд Резухина устроили налёт партизаны Щетинкина. Унгерн и Резухин выскочили из петли, лишь воспользовавшись сильным туманом, после чего форсировали реку Селенга и ушли на территорию Бурятии. По-моему, именно этого и добивалась преследующая сторона — комполка Рокоссовский и другие старшие командиры: красная пехота уже занимала Ургу и медленно двигалась крупными соединениями к другим городам неподалёку от монгольской столицы (двигались компактно, короткими колоннами с артиллерией, в даль и в ширь не растягиваясь — знали, с кем имеют дело!), а 105-я кавалерийская бригада пошла тем временем за Унгерном. 

Дальше был бой у Гусиного озера (Гусиноозёрский дацан) — красные кавалеристы преследовали барона с такой последовательностью, что впору было вспоминать действия Кавказского кавалерийского корпуса на Персидском фронте. Это атаман Шкуро умел так методично гнать и уничтожать противника... Только теперь вместо Шкуро был Рокоссовский. Тоже ведь талант.
Однако Унгерн снова вывернулся, и даже одержал верх над красными. Ему чуть-чуть повезло — он даже взял пленных. Но в этот момент внутри руководства отряда начались такие разногласия, что барон стал уже настоящим обладателем костей и черепов. По его личному приказу монголы забили палками полковника Казагранди, участника 1-й Мировой войны и одного из первых офицеров-добровольцев колчаковских войск. Он когда-то брал Пермь, ему сдавались красные бронепоезда, когда он выходил с белым платком и просто вызывал на разговор красного командира, а теперь его били палками только потому, что он посмел выразить своё мнение. Вот сволочь, правильно? Кстати, вполне культурный и образованный был человек — Николай Николаевич, военный инженер, сын осевшего в России итальянца старинного рыцарского рода и русской разночинной дамы удивительной красоты, но действительно — с характером. Большой любитель английского бокса... А на фронте он служил в Морском батальоне смерти. Они на немцев ходили в психические атаки. Ему ли бояться? Но его обвинили в кражах и превратили в отбивную. Или это так сказался на психике Унгерна побег его старого друга — подполковника Сипайло? Подполковник слинял, когда пришли первые плохие вести от Резухина, да ещё и огромные деньги с собой прихватил. Вот и доверяй теперь сослуживцам!

А тут ещё Акцынов и Ивановский — тоже «жмут». Акцынова, хорошо зная его профессиональную бесполезность, Унгерн ценил как друга и собутыльника, но Ивановского Унгерн самолично мобилизовал в свой штаб — сказал: «Будешь военным! А если болен, то больному всё равно умирать! — и добавил: — По глазам вижу — ты хороший!» — Так помощник присяжного поверенного Кирилл Ивановский стал начальником походной канцелярии при Акцынове, служившим в должности начштаба. Так вот: раньше они были друзьями, даже хорошими друзьями, они вместе водку пили и наркотики «глушили», а теперь оба толкают «правду-матку» прямо в глаза. Унгерн в последний момент оставил Ивановского в Урге, а потом был в ужасе от своего же кадрового решения — Ивановского то ли красные захватили, то ли он сбежал вместе с Сипайло, с этим чёртом сумасшедшим и с его офицерами-дегенератами — со Ждановым, Панковым и пропащим наркоманом Новиковым? Началом агонии Азиатской конной дивизии и самого Унгерна стал приказ № 15 от 21 мая 1921 года о выступлении в поход на Россию (на Кяхту, в смысле), который был составлен этим самым Ивановским, а теперь и Ивановского нигде нет. Вот как им всем верить после этого? Бывший начальник походной канцелярии подробно описал свой побег:

«В мае месяце Унгерн ушёл походом на север. Я тоже должен был по его приказанию принять участие в походе. Но как-то ночью мы поссорились, и он дважды палкой ударил меня по груди и спине, называя меня фамилией “Павильцев”. У меня показалась кровь горлом, я тогда болен ходил, на утро поднялась температура. Когда он меня увидел, то моё нервное возбуждение и пылающее лицо заставили его предположить, что у меня тиф, и он велел остаться в Урге в распоряжении Жамболона (монгольский князь Жамболон-ван). Планы побега много раз мы обсуждали с Вольфовичем (коммерсант, приближённый Унгерна). Это был единственный человек, которому я доверял. 
В начале июня он уехал за 800 вёрст, получив в интендантстве большую сумму денег по вымышленному докладу о возможности подкупа китайских офицеров. В случае побега мы должны были заехать за ним. В начале июня, когда уже не было в Урге Унгерна, Войцеховичу (помощник Унгерна по канцелярии) понадобилось отправить Сипайло в отряд к Унгерну. В ту же ночь он вызвал автомобиль (автомобилями кроме Унгерна мог распоряжаться только он). Бензин у нас был спрятан вёрст на 800. С шоффёрами (так в тексте, — прим. автора) Аркадием Ефимовым (с женой) и Дворжаком выехали на восток. Поехали не прямо, а сначала мы должны были заехать за Вольфовичем и взять его с собой. Ехали дня 3-4. У Вольфовича пробыли дня три, разыскивая керосин, т. к. бензина не хватало. Поехали на север на Буир. Бензина не хватило, запрягли в автомобиль верблюдов... С Буира ехал я с Войцеховичем и казаком Коковиным на лошадях, а из Хайлара с ординарцем Заплавным. Денег мне на дорогу дал Вольфович 100 долларов».

Вот так — на верблюдах в автомобиле! Однако это был финал похода. 5 августа казаки барона Унгерна заняли населённый пункт Новодмитровка, откуда собирались уйти назад в Монголию. По единственной дороге из леса вышел отряд красноармейцев с весьма колоритным командиром в чёрном кожаном реглане и с маузером — отряд был незначительный, меньше роты, зато с пятью броневиками. Трофейные колчаковские броневики английской фирмы «Остин» быстро решили исход всего противостояния. Уничтожить броневики гранатами у казаков не получилось, зато потери Унгерна оказались неожиданно огромными. Почти сотня полегла на окраине этого посёлка. Тогда атаманы решили так: все вместе переправиться в одной точке мы не сможем (нам это не даст сделать тот колоритный командир — весь в коже, и зелёные броневики с хорошими расчётами на пулемётах), а потому часть отряда переправится прямо сейчас, а Резухин — немного позже, договорились? Так и сделали. Вынужденное и вряд ли хорошо продуманное путешествие Унгена через границу ничем не закончилось. Результат равен нулю — разве ж только на сердитого красного командира товарища Бойковского полюбовались издалека и ещё посмотрели на броневики бывшей колчаковской армии. Но дальше куда? Угра занята красными. Там уже новый комендант — Николай Любарский, полномочный представитель Ленина в Монголии, — он прежде работал в аппарате ЦК, а потом был высокопоставленным чиновником в МИДе СССР. Командующий 5-й армией бывший царский полковник Матиасевич и член ренвоенсовета Гринштейн уже сформировали экспедиционный корпус под начальством Неймана для окончательной «зачистки» Монголии от враждебных элементов, и монгольские князья, похоже, все с этим согласны. А что с ослепшим и практически недееспособным ханом Монголии Богдо-Гэгэном? А ничего: он подарил всем красным командирам, включая Рокоссовского, очень длинные шарфы красного цвета и устроил шикарный монгольский пир в честь Неймана и Любарского. Баранов резали прямо здесь же — Любарскому чуть плохо не стало.

А Унгерн находился тем временем у своего друга и союзника — князя Бишерельту-гун-Суйдука. Бог войны мечтал завоевать Россию и Азию и всюду вернуть монархии, чтобы люди «жили в простоте и естественности, не отравленные бациллами цинизма, пошлости и буржуазности», а теперь он был почти один на планете. Потом многие в Монголии говорили, что для монголов Унгерн стал первой «ласточкой» национального возрождения... Или первым «львом»? Но это уж кому как понравится. Вообще буддистам больше нравятся «львы», а не «ласточки». Унгерн не очень верил монгольским князьям, хоть и дружил с ними и даже вызывал у них некое восхищение, — ну, значит, этим всё и закончилось: 20 августа степного барона схватили и связали монголы из свиты князя Суйдука. Наверное, так и должно было всё закончиться.
Есть множество свидетельств об участии в заговоре старших офицеров отряда — Хоботова, Костромина, Островского, доктора Рибо и многих других, и якобы даже адьютант барона сотник Макеев и тот, не стесняясь, «приложил руку». И есть мнение, что заговор поддержали оренбургские казаки из отряда войскового старшины по фамилии Слюс, у которых плохо складывались отношения с их коллегами из Забайкалья. Может, так оно и было. Они все прежде служили в войсках Каппеля, а к Унгерну попали после разгрома белых армий в Сибири. В конце концов, монгольского князя Резухина и его адьютанта ротмистра Нудатова убили не монголы — они был застрелены своими, русскими. Это сделали Слюс и прапорщик Хлебников. 

Тела убитых сожгли по местному обычаю. Потом русские много суетились и готовились сняться с места и уйти, а монголы неподвижно стояли вокруг палатки бывшего командующего, держа на изготовку японские карабины «Арисака» без штыков. Барон ругался, грозил местью древних богов... однако монголы сурово молчали, а казаки уходили с утра пораньше, бросив своего командующего. На следствии Унгерн рассказывал, что он проснулся от того, что бригада самовольно снималась с места, а когда он кинулся за уходящими сотнями, то его встретили пулемётным огнём с тачанки. Он вернулся в лагерь и там был схвачен монголами. Примерно так оно и было.
Вскоре монголы вытаскивают барона из палатки и начинают гнать его со связанными руками по степи — следом за конным отрядом князя, ушедшим куда-то далеко вперёд. А потом рядом с ними в районе дацана Бурулджи появился отряд красного командира Щетинкина. Монгольский сотник передал верёвку, на которой он вёл Унгерна, в руки неизвестному красноармейцу на коне, а вечером прискакал князь. У них со Щетинкиным был довольно долгий разговор, но, похоже, они давно обо всём договорились: через месяц князь Бишерельту-гун-Суйдук получает в Монголии почётный титул «Тимур-батор-джаль-джуль», что значит «Железный командир-богатырь», а Щетинкину товарищ Любарский вручает Орден Красного знамени. И точно такой же орден получил за разгром Унгерна молодой и подающий надежды комполка Рокоссовский. Барону Унгерну было ровно 33 года, а Константину Рокоссовскому только тридцать. Люди одного поколения, даже примерно одного происхождения, но какие разные судьбы.

Махагала

Они все были преданы монгольскими князьями: Казанцев, Шубин, Кайгородов, Бакич... Генерала Бакича захватил и выдал большевикам князь Хатан-Батор Максаржаб, а Кайгородов перешёл границу, разгромленный монголами и партизанами Байкалова возле монастыря на озере Толбо-нур, и скрылся на территории советского Алтая, где его оставил без головы никому не известный боец отряда частей специального назначения (ЧОН-ОСНАЗ) РККА. Ему в прямом смысле слова, уже мёртвому, отрезали голову... Зачем? А просто так! Атаман Кайгородов в годы войны был казачьим офицером, героем, георгиевским кавалером, но история сделала из него точно такого же «фрика», каким были Семёнов и Унгерн. У красных, правда, тоже хватало всяких «махновцев» и «полупановцев», но большевики избавлялись от них в чём-то успешнее, чем это получалось у белых. Например, мы помним героя Гражданской войны Пархоменко. А что мы о нём знаем, кроме того, что он устроил пьяное нападение на машину командарма Сокольникова? Да, и зарубил ординарца, сволочь. О нём Тухачевский сказал: «Не жизнь, а пьяная песня».
Ну, а кто такой был Полупанов, знает только Википедия, и ещё мы немного помним резкую отповедь комкора Ионы Якира: «Мутный это был человек и никакой не большевик». — О Чапаеве предлагаю вообще не вспоминать. Из него сделали киногероя, а дивизию «Чапая» потом возглавил другой «фрик» Гражданской войны, известный под прозвищем «комбриг Злюка». Речь идёт о Михаиле Осиповиче Зюке. Героический был чекист и командир, он в 1926 году служил военным советником в Китае и лично вывез на Родину атамана Анненкова, но Зюка ничего не знал о существовании дисциплины. Он был настоящим крутым ковбоем и анархистом. Для него дисциплина — вообще не существовала. Его называли — «дурак с маузером».

Но «Совдепия» стремилась к миру. Своих сумасшедших большевики старались превратить в полезных членов нового общества, а чужих они безжалостно уничтожали, утверждая нормы новой законности и социального строя. Унгерн был неудобен для них ещё по одной причине — он был побочным продуктом Белого движения в Сибири и случайной фигурой на жизненно важной для СССР дальневосточной шахматной доске. В Китай и в Монголию потоком направлялись подготовленные в Москве национальные кадры, в 1923 году в Китай отправился ужасный «комбриг Злюка» с целой командой советских военных советников, а барон упорно стоял поперёк этого процесса и никого дальше Урги не пускал. Вот его и убрали. А то он — не дай бог, конечно! — китайским императором станет или принцем, как уже стал монгольским ханом, и тогда это будет фигура не шахматного масштаба, а — подлинно исторического. Через несколько дней после того, как радиограмма о пленения барона Унгерна добралась до Москвы, Ленин высказал своё мнение: «Советую обратить на это дело побольше внимания, добиться проверки солидности обвинения, и в случае если доказанность полнейшая, в чём, по-видимому, нельзя сомневаться, то устроить публичный суд, провести его с максимальной скоростью и расстрелять».
Председатель Реввоенсовета Троцкий хотел провести суд в Москве, однако никто не понимал, зачем это вообще нужно делать. Да он нисколько не равен Колчаку! А Колчака убили сибирские чекисты. Так зачем возить Унгерна в столицу, если трибунал можно провести в городе Новосибирске? Надо судить его как белоказачьего бандита! Кто будет обвинителем? А чем плох Емельян Ярославский?! Он — местный, родом из Читы, это «наш товарищ», идейный большевик из семьи ссыльного уголовника. Это такой человек, после которого даже иконы рыдают. И вот теперь, решили в Реввоенсовете, мы посмотрим, как зарыдает всё насквозь прогнившее реакционное казачество, когда этот карикатурный монгольский хан-барон будет расстрелян именем всех трудящихся планеты (и других планет тоже). А Емельян Ярославский (или «Ярославка», как его не без юмора называли в партии) вынесет ему приговор. Вынес!

Суд состоялся 15 сентября 1921 года, и тем же вечером барона расстреляли. Вернее, уложили одним выстрелом в голову из комиссарского «Маузера». А суд был открытый. У товарища Ярославского, будущего редактора журнала «Безбожник» и ярого борца с антинародной православной религией, появилась прекрасная возможность «толкнуть» революционную речь на целых полчаса времени. Адвокат барона некто Боголюбов тоже нашёл, чем отличиться — он заявил на потеху публике, будто Унгерн давно помешался и его надо запереть в больнице. Слушателей было немало — в основном это были комсомольцы. На суде присутствовал муж Флоры Сергеевны Жуковой, чекист, вот только её самой там не было. Жена барона, китайская принцесса, в тот момент жила в Харбине, а прекрасная Флора Сергеевна готовилась переезжать из Благовещенска в другой город — вязала узлы и чемоданы. В протоколах допроса Унгерна мы можем прочесть фразу, сказанную бароном: «Живым в плен я попал вследствие того, что не успел лишить себя жизни. Пытался повеситься на поводе, но последний оказался слишком широким». — Да, он хотел уйти из жизни. Он столько раз рисковал ею, что ему уже было без разницы, живой он или мёртвый. 
«На все вопросы без исключения отвечает спокойно», — написано было рукой чекиста-делопроизводителя Самсонова. Допросы велись в разведотделе 5-й армии, которым руководил Матвей Берман, в будущем один из начальников сталинского Беломорканала, начальник строительства объектов Севморпути и вообще — Гулага. Во второй половине 30-х товарищ Берман просто затеряется в списке «невостребованных прахов» на кладбище Донского монастыря. Такое со многими происходило в ту прекрасную эпоху, и далеко не все из этих прекрасных людей были реабилитированы. Их даже на суде не показывали. Да и вряд ли был суд над ними. 
Говорят, что барона Унгерна расстреливали, целясь в грудь, чтобы затем отвезти его мозг в Москву — в только что основанный Институт мозга. А правитель Монголии хан Богдо-гэгэн в тот же день отдал приказ провести службы по Унгерну во всех монгольских храмах. Правда, не все ламы верили, что барон убит. Многие его знали и говорили, что воплотившегося в чьём-то теле бога Махакалу нельзя убить обычной пулей. А некоторые говорили, что Унгерн нашел путь в таинственную страну Агарти, о которой впервые услышал ещё ребёнком, и он ушёл туда с преданными своими соратниками. Вот только — кто они такие, соратники его?! Это монгольские князья или мелкие атаманы вроде алтайского сепаратиста Кайгородова? Или это предавший его есаул Хоботов? Бывшие колчаковские командиры вообще очень плохо относились к Унгерну. Кстати, в мирной жизни Хоботов был всего лишь извозчиком, а другой такой великий командир — Линьков — был ефрейтором и закончил курсы шофёров, какие огромные люди, правильно? От них через пару лет и мокрого следа не осталось, такие они были великие. Или соратниками надо считать тех, кто ушёл из «белых» и хорошо прижился в СССР, а потом попал под колёса сталинских репрессий и отправился в неизвестность следом за героями своей молодости? Ведь не секрет, что многие юнкера были зеркальным отражением красных курсантов: одни верили в монархию, а другие — в диктатуру... Однако в России в 1925 году окончательно установилась советская власть, и уже никто не искал счастья под знамёнами Белого движения. А для тех, кто продолжал жить и верить, — для них Унгерн пал в бою с языческими чудовищами Востока. В конце концов, он тоже был одним из таких чудовищ. 

Послесловие

И как в конце этого повествования не дать слово Врангелю, тоже, кстати, остзейскому барону? Они были отлично знакомы, и каждый по-своему прославился: один как «звезда» Первой мировой войны постоянно выступал с погромной критикой любых решений Деникина, но мало что смог сделать, сменив Деникина на посту командующего «белыми» войсками; а другой хотел создать Монгольскую империю, а добился только того, что на китайский Восток потоком хлынули «красные» командиры. В этом они похожи друг на друга так, как и сами того не хотели. Итак, барон Пётр Врангель — о бароне Романе Унгерне:

Подъесаул барон Унгерн-Штернберг, или подъесаул «барон», как звали его казаки, это был тип интересный. Такие типы, созданные для войны и эпохи потрясений, с трудом могли ужиться в обстановке мирной полковой жизни. Обыкновенно, потерпев крушение, они переводились в пограничную стражу или забрасывались судьбою в какие-либо полки на Дальневосточную окраину или Закавказье, где обстановка давала удовлетворение их беспокойной натуре.
Из прекрасной дворянской семьи лифляндских помещиков, барон Унгерн с раннего детства оказался предоставленным самому себе. Его мать, овдовев(?), молодой вышла вторично замуж и, по-видимому, перестала интересоваться своим сыном. С детства мечтая о войне, путешествиях и приключениях, барон Унгерн с возникновением японской войны бросает корпус и зачисляется вольноопределяющимся в армейский пехотный полк, с которым рядовым проходит всю кампанию(?). Неоднократно раненный и награжденный солдатским Георгием [ошибочно: свой «Георгий» 4-й степени под номером 39731 барон получил в 1914 году в Восточной Пруссии], он возвращается в Россию и, устроенный родственниками в военное училище, с превеликим трудом кончает таковое.
Стремясь к приключениям и избегая обстановки мирной строевой службы, барон Унгерн из училища выходит в Амурский казачий полк, расположенный в Приамурье, но там остается недолго. Необузданный от природы, вспыльчивый и неуравновешенный, к тому же любящий запивать и буйный во хмелю, Унгерн затевает ссору с одним из сослуживцев и ударяет его. Оскорбленный шашкой ранит Унгерна в голову. След от этой раны остался у Унгерна на всю жизнь, постоянно вызывая сильнейшие головные боли и несомненно периодами отражаясь на его психике. Вследствие ссоры оба офицера вынуждены были оставить полк.
Возвращаясь в Россию, Унгерн решает путь от Владивостока до Харбина проделать верхом. Он оставляет полк, верхом в сопровождении охотничьей собаки и с охотничьим ружьем за плечами. Живя охотой и продажей убитой дичи, Унгерн около года проводит в дебрях и степях Приамурья и Маньчжурии и, наконец, прибывает в Харбин. Возгоревшаяся Монголо-Китайская война застает его там. Унгерн не может оставаться безучастным зрителем. Он предлагает свои услуги монголам и, предводительствуя монгольской конницей, сражается за независимость Монголии. [Ошибочно: Унгерн путешествовал по Дальнему Востоку и побывал в Харбине, но оттуда уехал в Россию — даже железнодорожный билет сохранился]. С началом Русско-Германской войны Унгерн поступает в Нерчинский полк и с места проявляет чудеса храбрости. Четыре раза раненный в течение одного года, он получает орден Св. Георгия, Георгиевское оружие [ошибочно: у барона не было такой награды] и ко второму году войны представлен уже к чину есаула.
Среднего роста, блондин, с длинными, опущенными по углам рта рыжеватыми усами, худой и изможденный с виду, но железного здоровья и энергии, он живет войной. Это не офицер в общепринятом значении этого слова, ибо он не только совершенно не знает самых элементарных уставов и основных правил службы, но сплошь и рядом грешит и против внешней дисциплины, и против воинского воспитания — это тип партизана-любителя, охотника-следопыта из романов Майн Рида. Оборванный и грязный, он спит всегда на полу, среди казаков сотни, ест из общего котла и, будучи воспитан в условиях культурного достатка, производит впечатление человека совершенно от них отрешившегося. Тщетно пытался я пробудить в нем сознание необходимости принять хоть внешний офицерский облик.
В нем были какие-то странные противоречия: несомненный, оригинальный и острый ум и рядом с этим поразительное отсутствие культуры и узкий до чрезвычайности кругозор, поразительная застенчивость и даже дикость и рядом с этим безумный порыв и необузданная вспыльчивость, не знающая пределов расточительность и удивительное отсутствие самых элементарных требований комфорта. Этот тип должен был найти свою стихию в условиях настоящей русской смуты. В течение этой смуты он не мог не быть хоть временно выброшенным на гребень волны, и с прекращением смуты он также неизбежно должен был исчезнуть.

​