Победа

…Били по рейхстагу прямой наводкой орудия. Пикировали бомбардировщики. Рушились здания. Всё тонуло в дыму и пламени. Бежали и падали под пулями разгорячённые боем пехотинцы. Молоденькая медсестра перевязывала раненого офицера…

 

Потом вели пленных немцев. Белые флаги развевались на балконах исклёванных пулями зданий. Грохот затихал…

 

Смешливая регулировщица была в берете и ладно пригнанной шинели. Взлетала рука с флажком – и останавливалась колонна военной техники, послушно замирали машины и танки. А другая колонна, смирно стоявшая до этого, начинала движение.

 

– Эй, сестрёнка, поехали с нами! – кричал девушке чумазый танкист в шлемофоне, вцепившись в исцарапанный металл откинутого люка. – Прокатим с ветерком!

 

– Хороша Маша, да не ваша! – кричал с передка орудия курчавый веснушчатый артиллерист. – Это наша Маша! Богиня, ответьте взаимностью богу войны!

 

– Проезжай, громовержец! – смеялся сидящий в кузове машины пехотинец с льняным чубом, растягивая меха тальянки – Не видишь, росточка она небольшого: настоящая пехотная девушка! Не замай!

 

Девушка смущённо улыбалась, поглядывала то на одного, то на другого, то на третьего, не отвечала, поворачивалась на каблучках туда-сюда – летали вверх-вниз, влево-вправо истрёпанные флажки.

 

Солдаты в остановившейся машине курили, балагурили, смеялись. У самой кабины сидел и грустно поглядывал на девушку ладно сложенный капитан: хмурые, почти сросшиеся брови, карие, влажно поблескивающие глаза, тонкий, с горбинкой, нос, по-детски припухлые губы. Седина в мягких русых волосах. Шрам на высоком лбу.

 

Почувствовав тяжёлый взгляд, девушка оглянулась. Застыла, удивлённо-смущённая, вскинув одну руку вверх, а другую – прижав к животу. Смотрела с недоумением. Робкая улыбка подрагивала на её губах.

 

– Эй, курносая, чего стала?! – кричали с машин.

 

– Командуй, бедовая!

 

– Товарищ капитан! – ухмыльнулся и хитро подмигнул товарищам чубатый пехотинец с тальянкой. – Красотка на вас глаз положила! Втюрилась! Я же говорил: наша, пехотная девушка!

 

Солдаты захохотали. Уголок плотно сжатых губ капитана дрогнул и медленно пополз вверх…

 

Девушка очнулась. Вновь замелькали флажки. Заревели моторы.

 

Они шли, взявшись за руки, и низкое предзакатное солнце било им в спины. Город лежал в руинах. Над куполом далёкого рейхстага алой капелькой крови горело знамя.

 

В тёмном подъезде он долго, жадно целовал её, прижав спиной к перилам. Она, как галчонок, раскрывала рот и смотрела ему в лицо расширенными и преданными глазами.

 

– Вы любите меня, товарищ капитан? – с радостным испугом спросила она, когда он утомлённо ткнулся разгорячённым лбом в её погон.

 

Офицер медлил с ответом, стискивая девичьи плечи, прижимаясь всем телом. Губы его подрагивали в истоме.

 

– Я из Сибири, деревня Лыково, может, слышали? В тридцать девятом году племенной бык из нашего колхоза первое место в Москве занял… на сельскохозяйственной выставке, – торопливо говорила девушка, облизываясь. – Я с детства всему научена: и стирать, и мыть, и готовить. Семья большая у нас: три пацана и пять девочек… У меня, кажется, губы распухли, товарищ капитан, – сказала она смущённо, счастливая.

 

– Пойдём, – сказал он наконец, со страстной нежностью беря её за руку и увлекая вверх по лестнице. Она послушно пошла, покачиваясь. Сорвала с головы берет. Мяла и тискала суетливыми тонкими пальцами.

 

 

 

– А я до войны в ИФЛИ учился. Профессиональным поэтом хотел стать. Мне преподаватель по литературе так и говорил: из тебя настоящий поэт получится: у тебя нервы – поверх рубашки, – говорил капитан, ставя на стол алюминиевые кружки, разливая по кружкам трофейный ром.

 

– Почитайте что-нибудь, – робко попросила девушка.

 

– Душа моя,

любимая моя!

Весна

речной прохладой

дышит в лица!

В синеющее небо

Тополя

Летят упругим кружевом

и птицы!

Твой взгляд печален,

и печален я…

Душа моя,

любимая моя! –

 

прочитал капитан, мечтательно глядя в девичьи глаза затуманившимся взором. – Давай! – поднял он кружку. – За победу!

 

Кружки стукнулись. Офицер выпил залпом. Девушка глотнула и закашлялась, замахала возле губ рукой.

 

– За мной в Польше один майор ухаживал, – сказала она, вытирая выступившие слёзы. – Цветы дарил. Где он их доставал зимой – ума не приложу! Жениться обещал, хотел, чтобы я ему троих сыновей родила. Как в сказке: «Было у отца три сына…» Убили майора под Варшавой. Снайпер подстрелил.

 

– Неужели конец? – вздохнул захмелевший офицер, откинувшись на спинку стула, закинув руки за голову. – Неужели можно будет свободно, не прячась, не прижимаясь к стенам, гулять по улицам и не ждать выстрела в спину? Невероятно!

 

Он закурил, вкусно затянулся.

 

– У меня тоже были встречи на фронтовых дорогах: медсестра, зенитчица, лётчица… А сейчас – после войны – хочется настоящего, стоящего. Скажу честно: увидел тебя – и сердце кольнуло. Будто тоненькая иголочка вошла…

 

– А теперь – регулировщица… Вы мне тоже сразу понравились, товарищ капитан. Я сижу и просто немею от счастья… Не верите?

 

– Верю. Меня Игорем зовут.

 

– А меня – Ольгой.

 

– Игорь и Ольга – здорово! – капитан взял девичью руку, поцеловал запястье, пальчики. Разлил по кружкам ром.

 

– За нас? – робко спросила девушка.

 

– За нас, – глядя в глаза, серьёзно сказал капитан.

 

Она сидела на разобранной постели и смотрела снизу вверх – по-собачьи, преданно. Он стоял и смотрел сверху вниз, положив ладони на её плечи. Потом осторожно расстегнул пуговку на её гимнастёрке. Одну, другую. Он раздевал, она помогала, чуть смущаясь. Молчали. Улыбались друг другу…

 

Прижимаясь нагими телами, страстно, исступлённо, жадно целовались – то она оказывалась сверху, то он. Она шутливо ерошила руками его волосы, он запускал пальцы в её перепутавшуюся гриву.

 

– Игорь, ты слишком серьёзен, – дружески, без упрёка сказала она. – Расслабься, я – твоя от макушки до пяточек. Всё у тебя получится.

 

– Да, да, – принуждённо улыбнулся он. Поцеловал с остывающей страстью девичий лоб, нос, глаза, губы. Оставил её, откинулся на подушку.

 

– Что, всё? – девушка навалилась на Игоря, шутливо сдавила пальцами его горло. – Это всё?!

 

– Всё, – без улыбки выдохнул Игорь. – Не могу.

 

– У тебя получится, – повторила Ольга, но в её голосе зазвучали нотки

 

разочарования. Она отпустила его горло, наклонилась, поцеловала холодновато, скупо, сжатыми губами. Откинулась, глубоко вздохнула.

 

– До войны у меня всё было в порядке, – со слезами в голосе сказал Игорь, глядя в потолок влажно заблестевшими глазами, – это случилось на войне.

 

Мучительно перебираю в памяти людей, события, которые могли оказать на меня то или иное влияние, и ни на ком, ни на чём не могу остановиться. Было какое-то потрясение, сказал мне в госпитале доктор. Но когда? Где? И как снова стать полноценным мужиком? Испытываю нормальную, тяжёлую страсть, жаден, ненасытен и вдруг – раз! В самый последний момент – сбой, спад! Дай закурить!

 

Ольга достала с прикроватного столика мятую пачку сигарет, выбила одну щелчком, сунула в губы, чиркнула спичкой, раскурила и передала Игорю. Офицер жадно, глубоко затянулся, сильно, шумно выдохнул.

 

– А как же медсестра, зенитчица, лётчица… – наигранно, всё ещё не до конца веря Игорю, проговорила Ольга.

 

– С ними было то же самое… – зло усмехнулся Игорь.

 

Молчали. Глухая ночь стояла за окном. Потом вдалеке ударил выстрел, простучала очередь.

 

– Войне – конец, а стрельба продолжается, – задумчиво сказала девушка.

 

– Понимаешь, я думал, что с тобой – точно получится. Был уверен. После того, как увидел тебя, ходил сам не свой. Ночи не спал. Всё о тебе думал, представлял, как целую, ласкаю. Так возбуждался, что боль испытывал. И вот…

 

– Ты вспомнишь… Вспомнишь – и всё пройдёт. Я верю. Милый мой, бедовый мой, – напевно, ласково сказала девушка и погладила капитана по груди.

 

– Иногда так тошно становится! Я даже девятого мая застрелиться хотел. Все кричали, палили в воздух, радовались, а я ушёл в перелесок, достал вальтер, взвёл курок, сунул в рот ствол и нажал на спуск. Осечка. Хотел повторить – смотрю: упавшее, засохшее дерево, а на нём одна ветка – зелёная, листочки клейкие, нежные… И до того жить захотелось… Вот дурак, думаю: войну прошёл, дома – мать-старушка, а я раскуксился, как гимназистка…

 

– Дурачок.

 

– Вот и я говорю. Я же войну на границе встретил, двадцать второго июня.

 

Игорь в три затяжки сжёг сигарету, кинул окурок в угол.

 

– Дом спалишь, псих, – с ласковым укором сказала Ольга. Она встала с постели, бликуя под луной нагим сбитым телом, прошла, присела в углу, похлопала рукой – притушила тлеющий пунцовым огоньком окурок.

 

– Смотри – каска! – вдруг сказала она. – Вон там, под кроватью!

 

Прошла игриво, на цыпочках, раскинув руки, как канатоходец, присела на корточки и достала из-под кровати глубокую каску с рожками.

 

– Трофей, – тяжко вздохнул Игорь.

 

– Ночной горшок!

 

– Хочешь? Не стесняйся. Я отвернусь.

 

– Игорь!

 

За окном зашумел дождь. С потолка закапало, потом потекло.

 

– Вот и трофей пригодился, – сказала Ольга.

 

Прошла, присела, заслоняясь рукой от брызг, подставила под струйку

 

каску. Зазвенела, зажурчала по металлу вода. И Игорь вспомнил.

 

Вспомнил до боли синий июньский день…

 

Двор цитадели был завален трупами, но немцы всё шли и шли, строча из прижатых к животам автоматов. Игорь, пропылённый, потный, трясся, припав к пулемёту, поливал наступающие цепи струями свинца. Пулемёт дымился. У пограничника, ведущего огонь слева, вдруг красным взорвался лоб, и он мешковато съехал по кирпичной стене. Чернявый политрук, стрелявший справа, охнул, схватился за плечо, и между пальцев его обильно потекла кровь…

 

– Пи-ить, пи-ить! – стонали раненые.

 

– Без воды – смерть! – говорил чернявый политрук, морщась от боли: молоденькая медсестра перевязывала ему плечо. – Ещё одна такая атака – и раскалённые пулемёты выйдут из строя! А мы от жажды потихоньку сойдём с ума…

 

– Я принесу. Немцы выдохлись. Отдыхают. Обедают. Я принесу, – сказал Игорь, схватив помятую исцарапанную каску.

 

– Кокнут. Всё как на ладони. Каждый метр пристрелян.

 

– Ничего, я везучий. Они не ожидают. Надо во весь рост, внаглую.

 

Политрук поиграл желваками, поглядел исподлобья, подумал.

 

– Лады, лейтенант. Только если что – не поминай лихом.

 

Игорь выглянул в проём разбитого окна: выгоревшая на солнце трава покатого берега, ослепляющая синь реки. Подтянулся, выскочил, побежал. Немцы не стреляли. Влетел в воду, зачерпнул каской и кинулся назад. Прошелестела мина. Хлопнул взрыв. Каску рвануло в руках, и из пробоины, журча, потекла вода. Игорь инстинктивно зажал дыру пальцем и, оглушённый, полетел лицом в пыль…

 

Высокий пухлогубый немец стоял над ним и беззвучно смеялся. Игорь сел, потом медленно поднялся. Руки его дрожали, каска прыгала, побелевший палец был втиснут в осколочную дыру. Немец что-то говорил, указывая на каску. Подходили его товарищи, пропылённые, потные, с закатанными до локтей рукавами, беззвучно смеялись. Пухлогубый сделал шаг назад и сильно, словно голкипер, дал по каске ногой…

 

Потом Игорь сидел на покатом берегу реки вместе с другими военнопленными и затравленно смотрел на воду, сглатывая слюну. Он видел, как провели и поставили к стенке избитого, в порванной гимнастёрке, чернявого политрука, тот беззвучно крикнул, грозя кулаком, и беззвучно дрогнули наставленные в упор немецкие автоматы…

 

 

Вечерело. Немцы купались в реке, бросались, голые, бликующие, на прогретый песок. Цитадель молчала, покорённая. Солдат в пилотке с тёмным пятном от сорванной звёздочки молча протянул Игорю ржавый сухарь…

 

Он снова увидел пухлогубого на следующий день. Тот был бледен, грязен, и правая рука у него висела на перевязи: бурые пятна запеклись на серых от пыли бинтах.

 

Взгляды их встретились.

 

Немец подошёл, достал из кармана сапожную щётку, протянул, сказав непонятное, и подставил сапог. Игорь взял щётку, встал, оглянулся на товарищей. Одни отвернулись, другие смотрели исподлобья, выжидающе.

 

– Нет, – одними губами произнёс лейтенант. И покачал головой.

 

И тогда немец, взяв из его безвольной руки щётку, резко и сильно ударил деревянной колодкой Игоря в лоб. Игорь, защищаясь, вскинул руку, но щётка больно ударила по пальцам, и он отдёрнул руку от лица…

 

И с тех пор…

 

Ольга спала, приоткрыв рот, подтянув к животу коленку. Когда Игорь сел и торопливо стал одеваться, она проснулась, потревоженная, спросила сонно:

 

– Ты куда?

 

– Спи. Я скоро.

 

Одевшись, он вышел на улицу. У входа в дом зябко кутался в плащ-палатку усатый часовой. Каска его мокро блестела.

 

– Как служба, Егорыч? Всё ли спокойно? – спросил Игорь, закуривая.

 

– Всё в порядке, товарищ капитан. Мирная жизнь настала, – улыбнув-

 

шись, ответил солдат, – скоро по домам.

 

– Ты семейный, Егорыч?

 

– Семейный. Как же без семьи? Без семьи – тоска. Шестеро ртов у меня.

 

– Счастливый ты человек!

 

– А как же! Нельзя русскому человеку без счастья, никак нельзя!

 

– Это точно.

 

Игорь шёл по притихшим улицам разбитого города, курил, глядел по сторонам. Берлин просыпался. В слабом полусвете зари нечётко проступали мёртвые безглазые здания, задранный к небу ствол разбитого, отстрелявшегося орудия, врезавшийся в изрытую пулями стену немецкий танк с закопчённым крестом на борту…

 

Жались к развалинам и затравленно смотрели на весело балагурящих победителей редкие прохожие. Изредка проносились, хлопая на ветру брезентом, машины с солдатами в мокрых от ночного дождя касках.

 

Игорь шёл к рейхстагу.

 

Капелькой крови горело на разбитом куполе отброшенное расстоянием знамя. Капитан смотрел на обугленные деревья, и в уши его вновь и вновь наплывал грохот последнего боя. Стихал. А потом наплывал снова…

 

 

 

 

 

У поверженного рейхстага, у самых ступеней, заваленных битым кирпичом, стояла полевая кухня, и повар-солдат огромным черпаком разливал по котелкам дымящееся варево. Вперемежку с бойцами жались в очереди за едой понурые, измученные берлинцы.

 

На поверженном чугунном орле, сжимающем в громадных когтях свастику, сидели двое: пехотинец с льняным чубом и сутулая сухощавая немка. Солдат обнимал девушку за плечи, а та жадно поедала кашу из солдатского котелка.

 

– Новая подруга, Трошин? – подходя, спросил Игорь.

 

– Так точно, товарищ капитан. Душевная женщина. Не понимаю, что ло-

 

почет, но по глазам вижу: человек стоящий, – улыбаясь, ответил солдат. – Ищете кого?

 

– Ищу. Немец тут сидел вчера, рыжий такой, услужливый.

 

– А, унтер! Он вон там, на углу сидит.

 

Рыжий унтер в мятой пилотке и пыльных коротких сапогах сидел на снарядном ящике и ждал, уронив между колен сцепленные в замок руки с набрякшими венами. Чуть поодаль на жёлтой дощечке лежали сапожная щётка с треснувшей деревянной колодкой и жестяная баночка с кремом…

 

 

 

Когда Игорь вернулся, Ольга ещё спала, разметавшись в обворожительной наготе. Каска, стоявшая в углу, была полна, редкие капельки ещё звучно падали сверху, бежали круги по воде.

 

Игорь неторопливо разделся, неотрывно глядя на девушку, прилёг к ней. Погладил округлое плечико. Разбудил нежным поцелуем.

 

– Со звёздами вода вкуснее,

Когда из тёмного колодца

Ведро достанешь

ледяное,

И будет в нём

луна колоться…

И ощущение полёта,

Когда попьёшь

ночного неба,

 

– горячим полушёпотом прочитал капитан.

 

Ольга сладко потянулась, легла на спину, закинула за голову руки и сонно улыбнулась Игорю. Поцелуи становились всё крепче и крепче, и девушка зарумянилась, запылала. Она прижала голову капитана к своей груди, закрыла глаза, короткий стон сорвался с её губ…

 

Игорь распалялся всё больше и больше. Девичья голова с раскинутой гривой каталась по подушке, всё тело, распятое, распластанное, конвульсивно вздрагивало…

 

– О-о-о! – выгнувшись, простонала, наконец, Ольга и обмякла.

 

– Победа, – со слезами на глазах прошептал в пылающее девичье ушко Игорь. – Победа!

 

Ярко, ослепляюще ярко горели возле постели в лучах восходящего солнца его виды видавшие, разбитые на фронтовых дорогах, с превеликим усердием начищенные офицерские сапоги…

 

Владимир КОЗЛОВ - родился 29 мая 1962 года в г. Кинеле Куйбышевской области. В 1987 году окончил филологический факультет ОГПИ им. А. М. Горького, в 1996 году – сценарный факультет ВГИКа им. С. А. Герасимова. Работал корректором районной газеты, учителем русского языка и литературы.

Автор двух сценариев короткометражных художественных фильмов, снятых для детского юмористического киножурнала «Ералаш» (режиссёры – Алла Сурикова и Юрий Кара).

Статьи публиковались в газетах «Алфавит», «АиФ-Здоровье», в «Исторической газете», в «Московском журнале».

Стихи – в поэтических сборниках «Первоцветы», «Паруса», «Иртыш», «Своим путём», альманахе «День поэзии – 2000», журнале «Московский вестник».

Повесть «Бородино» – в журнале «Воин России».