Бессмертие. Стихи

Нежность

Девочка с муравьиной талией,
Первое мое вдохновение.
Вся ты — словно проталинка
Среди снежного окружения.
И не думал, слепой от нежности,
Что с годами дороже станет
Островок последнего снега,
Который все тает, тает ...

 

Расплата

  

Я птиц любил.
А их ловили кошки.
Но кошки ластились,
и я им все прощал.
Скворечни вешал, не жалел и крошек,
Но все же птиц и небо предавал.
И вот итог моих ошибок прежних:
Сам ненароком когти проглядел.
Живу один, пустой, как та скворечня,
В которую никто не прилетел.

Не застал

  

Опустил я в автомат монету,
Тайну цифр доверил проводам:
— Если можно, позовите Вету.
— Дома нет. И ... не звоните нам.

 

Жизнь летела с быстротою света.
Но сберег я номер прежних лет:
— Пригласите к телефону Вету ...
И ответил бас с тревогой:
“Нет.”

 

Время шло. И как-то выпал случай —
Снова завернул я в город мой.
Позвонил.
Услышал голос-лучик:
— Мама не пришла еще домой!

 

Бессмертие

 

Невзгоды ищут нас усердно
Покоен будь — не обойдут.
И вот, не вынося из сердца,
Нас на плечах уже несут.

 

Пусть все кричит, что мы не вечны.
Но надо так стараться жить,
Чтобы никто не мог на плечи
Из сердца
нас
переложить.

Дни рождения

 

Незримая есть в жизни полоса,
Подвластная закону ускорения,
Когда очередные дни рождения
Начнут мелькать, как спицы колеса.
Становится вместительней твой дом,
Обильнее питьё и угощение.
А разговор о возрасте твоём
Искусен, будто мостик над ущельем...

Ночная тишина

 

Жизнь катится, чуть прогибая оси.
Сентябрь, октябрь, ноябрь на перелом.
В который раз уже трёхтомник осени
Выходит в свет огромным тиражом.
Вновь так желанна в городе большом
Мысль о побеге в деревеньку дальнюю –
Там звуки носят мягкие сандалии
Или бесшумно бродят босиком.
Очнулся дождь и перешёл на шёпот.
Он что-то шепчет мне о ноябре.
Морозец ночью сможет ли заштопать
Зияющие лужи во дворе?
Я привожу в порядок мысли давние
По праву возраста...
Я очень тороплюсь:
Вдруг, как минёр, не выполнив задания,
На тишине бессониц подорвусь!
Какая ночь!
С одной звездой-пробоиной.
Мне говорил знакомый старшина:
«Страшна, конечно, тишина до боя.
Страшнее — после боя тишина...»
Жизнь катится...

 

Лесорубы

 

Мы уставали до предела —
Тайга стояла, не редела.
Была еда не дорога,
И в каждом мускуле гудела,
В распухших жилах сатанела
Непокоренная тайга.
Мы пробивали в ней дорогу.
На черта брали и на бога —
Тайга стояла.
По ночам
Мы в чем одеты, в чем обуты
Храпели зло, храпели, будто
Тайгу пилили пополам.

 

Березка

 

Бесхлопотно — даже прическу
Не потревожив свою, —
Шофер у дороги березку
Срубил и швырнул в колею.
И тем был он счастлив нимало,
Что слышать душа не могла,
Как долго о жизни кричало
Бескровное тельце ствола.
Пришел он домой, раздевался,
Сидел, выбивая мундштук,
И тихо над тазом ругался,
Что грязь не смывается с рук.

 

Море

 

Грустное, конечно, это дело —
Уезжать в хорошую погоду.
Море к нам ещё не охладело,
Но последний раз мы входим в воду.
Что ж, прощай.
Горячей солью буден
Душу бередит уже и полнит.
Грустно, что море не забудем
Так же, как оно нас не запомнит.

 

Поздний мед

 

Чья-то кошка под нашим окном
Поселила котят-голышат.
На стихах, на диване моём
Двухэтажные мухи сидят.
Поучительная пора.
Скоростная отдача тепла.
Укрепление мышц и пера.
Вот такие-то, друг мой, дела...
Торопливей и злей от забот
Собирает пчела поздний мёд.
Поздний мёд — память первых цветов,
И последних скупой аромат.
И предчувствие холодов.
Ничего, что он чуть горьковат.

 

Творчество

 

Я нынче бог, я наверху блаженства.
Мне удалось нестройность победить,
Почти физическую жажду совершенства
В четверостишье утолить.
А завтра...
Боль, обида, униженье
Творят свой праздник весело и зло:
Опять души тончайшее движенье
Невольно исказило ремесло.

 

Город

 

Столичной жизни маета,
Она гигантская воронка.
Цветов и запахов воровка.
Души стесненной маета.
Все это так.
Но отчего
Перед судом своим верховным
Я чувствую себя виновным
От оправданья своего?

 

Флейта

 

Виктору Гину

 

Так светится душа её,
Изранена для звука,
Что всё, о чём она поёт,
И чистота и мука.
Вдохни поглубже, милый мой,
Грусть дней непозабытых
И сокровенное пропой
Устами ран открытых.

 

Наталье Гончаровой

 

Я камня на неё не поднимал.
Не убивал язвительною речью.
Поймите, наконец, _ на Чёрной речке
Ведь он её под пулей оправдал!
Наедине подумайте об этом.
И острый камень да минует цель.
Не суесловьте о жене поэта:
Он вас не может вызвать на дуэль.

 

***

 

Твои уже недетские успехи
Я принимать и понимать устал.
Мне остаётся в том искать утехи,
Что я в тебе утехи не искал.
Нет, не искал. Что за нелепость
Брать приступом уловок и речей?
Ведь красота, она совсем не крепость —
Не брать её, а — сдаться перед ней!

 

***

 

Нам надоело по углам
Слоняться здесь, мотаться там,
И, потеряв терпенье,
Мы в самый лучший ресторан
Идем, как будто на таран
Общественного мненья.
Какой блистательный уют!
Знакомцы водку лихо пьют
И в танце медленно страдают,
И речи кольцами пускают,
Глазами чутко зал стригут,
Поспешно нас не узнают.

 

В зеркальном зале

 

В зеркальном зале грации балета
Несут привычно бремя тренажа —
Жар пируэтов, ветер антраша,
Грусть арабесок, сотканных из света.
Но балетмейстер строгий видит швы,
И вновь повтор одной лишь позы ради.
Здесь красота прислуживает правде,
Короны не снимая с головы.
Еще вчера на «Сотворенье мира»,
Поддавшись чарам юного огня,
Шептал себе: не сотвори кумира, —
Но дьявол был искуснее меня.
И вот теперь за тот хмельной искус
Смеется надо мной по-дьявольски Иисус.
Он Еву на руки легонько подхватил,
В халатик запахнул и пламя погасил.
И, по-земному с женщиною смел,
У зеркала во время передышки
Иисус Христос ей растирал лодыжки,
На что как бог он права не имел...

 

Ясность

 

Целый день вчера ходило тенью,
Ночью долго плакало навзрыд,
А теперь на утреннюю землю
Небо с чистой совестью глядит.
Становлюсь спокойней понемногу,
Достаю походный чемодан.
И беру тебя с собой в дорогу,
Как берут в дорогу талисман.
Ночь прошла, теперь намного легче.
Светел путь, который предстоит.
И на нас, обман преодолевших,
Небо с чистой совестью глядит.

 

Строка

 

Не по томам, что на лотке
Покоятся горою,
Поэта ценят по строке,
Единственной, порою.
Миры раздумий и страстей
Она одна вбирает.
Бывает, что и жизни всей
На строчку не хватает...

 

Отец

 
Отец мой там, где листьев всхлипы
Над свежекрашенной оградой,
Отец мой там, где корни липы
Вчера обрублены лопатой,
День новый ясной мыслью начат:
Там холодно, темно и влажно.
Но там отец, и это значит,
Что уходить туда не страшно.

 

Переселение

 

К чему весь этот хлам —
Выбрасывают краше!
Взять книги бы с собой,
Да вот офорт...
Но мы везем старье,
Поскольку с ним не страшен
Нам никакой комфорт.
Все утрамбовано.
Сижу надежным шворнем.
Держу корлобки, сумки и тюки.
Так держит дерево,
Что выкопано с корнем,
Родной земли тугие узелки...

 

В парикмахерской

 
Цирюльник малый был остряк.
Он, покрутив по лысине,
Сказал с участием «Антракт»
И подмигнул двусмысленно.
Я мужественно оценил
Прекрасное сравнение,
И сам себя, вздохнув, спросил:
Второе отделение?

 

***

 

Принимаю полной мерой
От любви твоей такой...
Уцелев случайно в первой,
Не спасешься во второй.
Но зачем старик-философ
Мне сказал, прищурив глаз:
«Луг наш после двух покосов
Зеленеет в третий раз!»

 

Точка невозврата

 

Уйти от старых берегов,
Как уходил уже когда-то...
Есть в обиходе моряков
Понятье — точка невозврата.

 

Теперь уже в последний раз!
Что впереди — успех, утрата?
Есть в жизни каждого из нас
Такая точка невозврата.

 

И, как ни медли, предстоит
Тебе решить — что ложь, что свято,
Расслышать, что душа велит
Пред этой точкой невозврата.

 

Когда назад уже не сметь,
И время надвое разъято.
И что-то гонит, как на смерть,
Тебя за точку невозврата.

 

Мысль

 

Трудом, терпением, судьбою —
Ее не просто заслужить.
Но овладей она тобою —
И без нее уже не жить.
Она твоя, но ты не веришь.
С ревнивым стариком сравним,
Ее приход чудесный меришь
Порочным опытом своим.
Потом, предчувствуя награду,
Сто раз заставишь лечь и встать,
И повернуться; слов наряды
Никчемные начнешь снимать,
Шепча, что лучше этой — нету,
А те, что были, всё не те.
...Чтобы потом пустить по свету
В ее прекрасной наготе.

 

Мертвое море

 

Нет, невозможно без боли
Смотреть в этот мрак голубой.
Ворочают ветры на воле
Моря, здесь – пигмейский прибой.
В тяжелом соленом растворе
Ни неба, ни дна не видать.
Гнев Господа, Мертвое море.
Поэт, переставший писать.

 

Сапожков Юрий Михайлович родился 16 марта 1940 года в селе Ильинка Пронского (ныне Скопинского) района Рязанской области. После окончания средней школы работал слесарем-инструментальщиком на заводе светотехнической арматуры, служил в армии. В 1967 году окончил Белорусский государственный университет, отделение журналистики. Работал в газете «Советская Белоруссия», журнале «Неман», собкором АПН по БССР, в Информцентре АПН в Дели. Автор поэтических книг «На счастье» (1972), «Возраст» (1978), «Очертания греха» (1992г., переведена на английский, хинди, урду, малаялам), «Письмо другу» (2004), «Точка невозврата» (2006). Также печатался в журналах «Юность», «Молодая гвардия», «Пересвет», «Неман», «Полымя», «Немига литературная», «Всемирная литература», в хрестоматии «Минская школа» на рубеже ХХ-ХХ1 веков», калининградских коллективных сборниках поэзии «Горизонты», «Истоки», «Одиннадцать». Переводчик поэзии с белорусского и английского языков. «Серебряный» лауреат Первого международного турнира литературного перевода (Лондон, 2009). Автор книги литературной критики «На просторе слова» (2008). Работает в журнале «Нёман». Живет в Минске.