Юрмальские этюды (Стихи, написанные в разные годы)
Юрмальские этюды (Стихи, написанные в разные годы)
О РОДИНЕ
У Родины есть смысл такой:
Не пестовать холодною рукой
Не гнать во весь опор лихой,
Не предавать за жезл золотой.
У Родины есть смысл такой:
Когда молва железною петлей
Ожжет чело ее – любой ценой
Разрежь, порви тот узел роковой.
У Родины есть смысл такой:
Когда больна она – готовь настой,
Из терпких трав, из первых рос,
Чтоб ветер силы из полей принес.
У Родины есть смысл такой:
Когда неправда черною змеей
Обличье примет горного цветка,
Тревогу бей – беда близка.
У Родины есть смысл такой:
В бою закрыть своею головой,
И в синюю кромешную пургу
Не оставлять на чуждом берегу.
У Родины есть смысл такой:
Когда ребенок ты – тебе покой,
Когда в ружье становится она,
В колонных застывает вся страна.
У Родины есть смысл такой:
Когда беда – она с тобой,
Своим щитом закроет от врага,
Любовь ее не год, не два – века.
У Родины есть смысл такой:
Ты с ней – она всегда с тобой.
Исход
Воет стая. Воет властная.
Жемчугов полны глаза,
По траве зарею красною
Кровью пенится роса.
По ольхе, по теплым елям,
К звездам ринулась тоска,
Майской полночи качели
Уронили звон в луга.
Выстрел бухнул. Волчий стон
Меж берез летит стрелою,
Жизнь уходит в полусон,
Уползает в смерть змеею.
Стая мчится. Жилы рвет,
Вожака прикрыв телами,
Красный воздух жадно пьет,
Цедит прошлое клыками.
Не догнать, не взять волчье —
Пыльных грив полет неслышен —
Тщетно ружья бьют в плечо,
Тщетно пули жаром пышат.
Стая в поле. Вольный скок.
Не объять пределов гона,
Перебор щенячьих ног
За чертой смертельной зоны.
Лог за логом тень взяла,
Языки росу взбивают,
Стынь зеленого крыла
Нежно стаю укрывает.
Спит зверье. Луна-плафон
По ромашкам блик пустила —
Что-то в жилах раскрутилось
Под скворечный перезвон.
* * *
Растревожен улей памяти –
не унять его дымом угарным,
все мне кажется пошло-вульгарным
на твоем обывательском знамени.
Ты сама хоть и очень красива,
но в глазах твоих нет огонька,
есть лишь мощь сокрушающих бивней,
бронетанковость языка.
Но и все же, к тебе обращаюсь,
а зачем – сам не знаю сейчас,
может, память с любовью прощаясь,
душу выплеснула из нас?
* * *
Когда уходит женщина от нас,
Мы, дети, обделенные судьбою,
Телеэкрана равнодушный глаз
Приемлем как издевку над собою.
Когда уходит женщина от нас,
Мы тихой жалостью к себе ранимы,
И нервов жуткий перепляс
Таблетками сдержать хотим мы.
Когда уходит женщина от нас,
Мы пьем вино без робости, открыто...
* * *
Весна семьдесят пятого
Воскресила весну шестьдесят первого,
И всколыхнулось в памяти опрятная
Улица в жасминовых перлах.
И мостки, уводящие в дюны,
И тугой горизонт залива,
И тебя я увидел юною
В клетке солнца, увитой ивами.
Давний оттиск весны шестьдесят первого,
Словно первый глоток вина,
Обнял сердце влагою терпкою,
Опьянил, одурманил слегка.
Ничего от мостков не осталось –
Мы на разных концах Вселенной,
Только у моря все та же усталость,
Только в соснах все та же бессменность...
* * *
Любовь – затасканное слово
И все-таки храню его в себе –
Оно порой меня готовит к бою,
Порой казнит на медленном огне.
Но иногда в дожди и снегопады,
В нелетную погоду для синиц
Мы пьем вино с любовью до заката,
Не ведая, кого из нас винить.
А ночь придет, всяк ляжет на свое –
Холодное, неприбранное ложе
И будет греться собственным огнем,
Признанием друг друга не тревожа.
* * *
Если рябина к весне не оттает,
Если брусничник покроется мглой,
Значит ли это – в преддверии мая
Осень прокашляет тишиной?
* * *
Когда тебе шестнадцать лет,
Мгновенья кажутся годами,
А старость где-то за горами,
Когда тебе шестнадцать лет.
Но за весной приходит лето,
За летом – желтые дожди,
Не забывай об этом Лена,
Из юности – не уходи.
* * *
Птица-быстрица, куда ты летишь?
Или ты сбилась с дороги давно,
Или промедлив мгновенье одно,
Ты над бедою своею паришь?
Может, охотник ягдташ приготовив,
Целится в сердце свинцовой картечью,
Может, мгновенье – и выстрел бредовый
Вопьется зубами в тугое предплечье?
И в развороте, в крутую спираль
Птица-быстрица сорвалась с небес,
Но землю отринув, отринув печаль...
Теплые перья опали на лес...
Кружится, кружится солнце над нами,
Песни поются и затихают,
Только лишь птицы под облаками
С сердцем пронзенным не умирают...
* * *
Извините, пожалуйста, извините,
Я сегодня немножечко пьян...
Если угодно, с губ уберите
Сорванного поцелуя бурьян.
Если угодно, пройдите в ванну,
Примите холодный, колючий душ –
Пусть вам ванна напомнит Гавану
И окна манящего Мулен-Руж.
А если угодно – отправьтесь туда,
Где кричат воробьи и галчата,
Где в овраге волчица с ума
По застреленным сходит волчатам...
* * *
Где наши годы – весенние дни,
Где птиц перелетных тугие узоры?
Как быстро, как быстро промчались они,
Растаяв за мглистою дымкою моря.
Мы знали и близкие сполохи ссор,
Мы ясно себе в том отчет отдавали,
Но лебеди тоже над пиками гор
В полете смертельно от гор уставали.
Мы ведали светлых минут благодать,
Когда понимали друг друга с полслова,
Но кто-то из нас начинал вдруг стрелять –
В яблочко сердца стреляли родного.
И горьких словес тугая картечь
Наповал, наповал иногда убивала,
Но годы прошли и горькая речь,
Горькая речь для нас сладкою стала.
* * *
Ищу ее...
Искрится рассерженный Водолей,
Смотрит в глаза без любви —
Васильковых разлет полей,
Женщину мою позови.
Поищите ее, ольха и волчьё,
Звездная россыпь и ты — Пегас,
Пожалуйста, без выкрутас —
Помогите найти её...
Я скажу вам за это спасибо,
Лягу в травы и буду ждать —
По заречью в туманах сивых
Полночь будет ее искать.
Не найдется — умру от тоски,
Я без женщины той не жилец...
Деву уводит рыхлый Телец
На заоблачные чердаки.
* * *
Возжелали, восскулили и…забыли.
Фотографии в чугунки побросали,
А коней, которых только что помыли,
Снова в спешке жуткой оседлали.
Оседлали, но вскочить на крупы не успели,
Видно, хмель вчерашний нас ослабил,
Лишь посмертный стон мы прохрипели,
Не успев извлечь из ножен сабель.
Но когда мы все же в седла сели,
И когда уздечки натянули,
Пули с сеновала просвистели –
Всех до одного достали пули.
Мы лежали рядом с лошадями,
Корчились от ран кроваво взбухших,
И река, текущая меж нами,
В красный мрамор превращалась тут же.
15.12.08 г.
* * *
Сколько пуль оборона вобрала,
Сколько мин захлебнулось в чаду,
Сколько липок любовь ободрала,
Сколько вздохов увяло в саду.
Мы измену не ищем, не копим -
Как удар ножевой в темноте,
Разрывает измена оптом
Жизнь, замешанную на мечте.
И сгорает звезда за звездою,
В парках сонных шныряют дрозды.
по тропинкам проходишь с другою
Под гитаристый звон бересты.
И не вспомнишь, конечно, не вспомнишь,
Первый стих. Поцелуй и т.д.,
Сизо-рыжий закат и бездомный
Лист кленовый на мутной воде.
Жизнь проходит? Но это банально...
И вчера, и сегодня, и впредь
Жизнь, конечно, проходит, каналья,
Но ведь с нею проходит и смерть.
И останется в памяти близких,
Сердобольных любовниц твоих
Дуновение будущих бризов,
И немножечко бризов былых...
Воспоминания о фаэтоне
Березовых ветров томительный звон,
О прошлое память избилась до боли
И в желтых откосах течет Рубикон,
В сражении вновь Бородинское поле.
Уймитесь, уймитесь, века миражей,
Гривастых коней расседлать бы скорее,
Булатные жала диррахских ножей
С разгонки вбиваются в ребра Помпея.
Пахнуло зарей над порушенной ранью,
Стальное копыто – под льдистой водицей –
А воздух пропитан гноящейся раной,
И звезды набухли сосками волчицы.
Не спится, не спится жемчужной волне,
Ежам златобрюхим не спится в берлоге,
И мается мозг в электрическом шоке,
И мчится Стрелец на зеленом коне.
Березовых ветров томительный звон
К душе прикоснулся прохладной улиткой,
И чья-то забытая тень у калитки,
И прошлого розовый мчит фаэтон.
* * *
Цветы осенние завяли,
Звезда сгорела за окном...
Приснился май в зеленой шали,
Напомнив что-то о былом.
И что в том прошлом воссияло –
Лицо твое иль тень крыла,
Иль звон разбитого бокала,
Иль глаз прикрытых полумгла?
Глаза времени
У тополей кружится голова –
Над пропастью весенней прошумели,
И купола церквей отголубели,
И в прах рассыпались избитые слова.
Что нам осталось, звездная купель?
Где от июля тень произрастает,
И где вообще все в мире исчезает,
В какую хищную проваливается щель?
В чем назначенье лунных вечеров,
В чем смысл сужений гибельных аорты?
Глаза времен – златые луидоры,
Не примирят нас с прихотью отцов.
У тополей кружится голова –
Над пропастью весенней прошумели,
Аллюром гордым мчится татарва,
Во тьму веков несется очумело...
* * *
Снега сойдут – останутся долги,
К тебе я не пришел – забыл,
И на пороге собственной тоски
Лицом упал в желтеющий ковыль.
И сколько лет я пролежал в траве,
Не видно мне из плоти одичалой,
Как будто вечность босиком ко мне
По лезвию годов бежать не добежала.
И то ли сон иль бредовой туман
Заполнили пространство и жильё,
По ребрам к сердцу бросился обман,
Зажав в руке каленое копье.
* * *
Ах, небо осени печальной,
как ты волнуешь в жилах кровь,
уж не из юности ль примчалась
моя забытая любовь?
Иду по Лиедагас, Музейной...
И словно в храм вошел златой,
и что-то в мареве осеннем
звенит, поет над головой.
То береста органом чудным,
в янтарной легкости берез,
в несмелом прочерке ажурном
взывает к прошлому до слез.
И в увяданье, в тихом сне,
наморщив лоб от прозябанья,
примчались по небу ко мне
два красноперистых созданья.
То лист кленовый, лист резной,
другой – рябиновый, усталый
и опустились за рекой
на крыльях голубиной стаи.
Я возвратился на вокзал,
с иным в душе миропорядком,
предвечной облачности грядки
Ил восемнадцатый вспахал.
Но электричка не пришла,
за поворотом задержалась,
и прошлое не воздвигалось,
и настоящему уйти пора.
* * *
Что от тебя осталось, милая?
Избитых истин череда,
Иль укороченная линия
Пространств, ушедших навсегда?
Что от тебя осталось, милая –
Лица дряхлеющий овал,
Иль губ соитие невинное,
Иль лет стремительный обвал?
Что от тебя живет, любимая, –
Мгновений летних ветерок,
Иль ярость солнца нестерпимая,
Или глаз затухший костерок?
* * *
Курчавятся и стынут облака,
Над знойною пустыней проплывая,
Оазисов зеленые бока
Надежду и печаль им посылают.
И бьется в небе острое крыло,
Над бездной апельсинного заката,
По горизонту каплею стекло
Прогорклое безумие Багдада.
* * *
Уходят дни, уходят дни,
Осенней мглой обведены.
А что же там – за этой мглой?
Любовь моя и твой разбой.
И сквозь багряную листву
Пробился к стеклам ершик света –
Прости, сегодня без ответа
Признание твое приму.
И жухлый лист пусть подтвердит,
Каштан в октябрьском свеченье –
Мы шли по разным измереньям,
Что в общем нам не повредит.
Но стало глухо на земле,
Небес прозрачная постылость –
Ты обозначилась извне,
Росой осеннею явилась...
* * *
Не воскресить того, что пожелтело,
Не сжечь того, что сожжено,
Так лето в осень улетело,
Как сон, растаявший давно.
И мы с тобой сидим и слышим,
Как осень просится в окно,
Как ветер юркнул белой мышью,
Как сон, растаявший давно.
В твоих словах подули зимы –
Спастись от них не суждено,
Твои забытые ужимки,
Как сон, растаявший давно.
Качаясь в призрачном порядке,
На гребень подняты волной,
Идут эскадры листопада,
Как сон, растаявший давно.
И не вернуть того мгновенья,
Что ветром вдаль унесено,
Как мимолетное виденье,
Как сон, растаявший давно...
* * *
Здравствуйте, вечер и звезды,
взгрустнувшая под окном сосна,
здравствуй, бельчонок, что на березе,
притих в ожидании сна.
Приветствую вас, бело-синие нити,
скрученные тонкой рукой зари,
может, ночью вам будут сниться
площадей городских фонари.
Море, море – венец моей боли,
разве волны не боги твои?
Тень и свет василькового поля
в цвет волос твоих сталью вошли...
* * *
В плавнях гибельных теснота –
Негде пулям обгоны делать,
Кто-то в воду ушел навсегда,
Кто-то с флагом поднялся белым.
Шевельнулась осока и вот –
Эскадрильи пошли стрекозиные,
Пули, сделав смертельный облет,
В клетки сердца вбиваются клиньями.
Не уйти, не оставить друзей,
Кто-то рядом проститься хочет...
С того берега злей и злей
Пулеметы вовсю стрекочут.
Хочешь выжить – иди вперед,
И мгновенья не думай о смерти:
Каждой смерти придет черед,
Каждой жизни свой миг отмерен.
Стало брезжить рассветом синим,
Скоро солнце над плавнями встанет,
Воды тихо текут над жизнями,
Меж осоки текут израненной...
* * *
Везувий дышит. Спит Килиманджаро,
Два времени меж ними пролегло,
В стекло венецианского канала
Ножом вонзилось хрупкое весло.
По памяти веков, по звуку восхожденья,
По истомленью ран и холоду штыков
Я узнаю, Земля, твое предназначенье:
Чистейших соков, тихих родников...
* * *
На старых вишнях желтые пичуги –
Откуда занесло их октябрем?
Береза к саду протянула руки,
Сгорая лихорадочным огнем.
Дом старый мой, ты здесь.
Кто жил в тебе и кто тебя оставил?
На крыше стонет, плачет жесть,
Поскрипывают одичало ставни.
А у калитки, где темнеет ледник,
Притулилась собачья конура,
А в ней Карай, великий привередник,
Будил весь дом с пяти часов утра.
Здесь всюду прах. Заброшенность такая,
Как будто вечность пролетела с той поры,
Когда отец, от счастья задыхаясь,
В свой летний сад шагнул после войны.
Предметов сколько! Чьи они сейчас?
Вот материнская соломенная шляпка,
Вот – полинявший в клеточку матрас,
А вот моя – брезентовая папка.
А листья, что с березы занесло...
Им десять, двадцать, может, тридцать лет?
И в прошлое возврата больше нет,
И в будущность гребет железное весло.
* * *
Отгрустили милые иголки –
Две колючки – черных спелых глаз.
Без тебя мне бытиё без толку,
Как без толку светит Волопас.
Мне без ваших ёлочек-ресничек
Не прожить под серым ноябрем,
Ваши зубы – тридцать две сестрички
Больше не одарят серебром.
Ваши руки – клин далекой стаи
Не вернутся, уплывая в тишину,
Ваши губы – жар дамасской стали,
Увезли в заморскую страну.
* * *
Я прошу вас закрыть зеркала –
Терпким трауром дышит окно,
Я прошу вас закрыть зеркала,
И присесть на мгновенье одно.
Телефоны звонят и звонят,
Вопиют протоколом сердитым:
"Все приедут, все прилетят,
Ждите! Горем таким убиты!"
* * *
На пеньке сидит беда,
А во тьме горит звезда,
На звезде лоснится воск,
А под воском – лунный лоск.
Я скажу тебе сейчас,
Только ты не падай:
Из двоих – один из нас
С сердцем ходит ватным...
* * *
Симфония глаз твоих не закончена,
Соната безумств замерла –
Тихой нищенкой на подоконнике
Память прошлого прилегла.
И в глазах ее желто-коричневых,
Сострадания нет ни грана –
Пьет прощальную по обычаю,
Пьет тоску моих глаз стаканами...
* * *
Морозный бархат тишины
И камелек Луны над полем –
Я каждой ночью вижу сны:
То в белом цвете, то в зеленом.
А то приснится мне большак,
В далеком прошлом – у Верховья,
То Бог приснится стар и наг,
То ты стоишь у изголовья.
Зеленый бархат тишины,
Неспелый колос у дороги,
Избы узорчатый карниз,
И крик испуганной сороки.
* * *
А я любовь не предрекал,
Она сама ко мне явилась –
И звезд полночный мадригал
В кусты черемухи излился.
Луною освещенный сад –
Мой старый сад души –
Там где-то был закопан клад –
Любовь моя, ты поищи...
* * *
Где дым и пыль воспоминаний…
Поэт не может без любви,
Поэт не может без измены,
Измена у него в крови,
Любовь – до первой перемены.
Поэт не может быть другим:
Он хаотичен и безвреден,
В цинизме он неотразим
И в мужестве своем предметен.
Поэт не терпит слово «нет»,
Он каламбурит, веселится,
Он мастер в сочинительстве сонет,
Но даром этим не гордится.
И все ж, когда наступит срок,
Уйти поэту без прощаний,
Он выберет из всех дорог,
Где пыль и дым воспоминаний.
То горький мед, сирень в цвету,
И сновидений нежный трепет,
Сознаньем уходящим, на лету,
Все образы в единый скрепит.
И все сведется к одному –
К тому что было изначально,
И, как бы не было печально,
Не принадлежащему ему.
Май, 2010 г.
* * *
Нарывы светофоров не по мне,
В безостановочном движенье выживаю,
Как парус к горизонту по волне,
К твоим пределам тихо подплываю.
Что будет завтра? – подскажи Луна,
Откройте правду мне, седые ветры,
На свете истина всего одна –
Под ребрами в одном лишь сантиметре.
Когда брожу по тихим переулкам,
Когда ищу Полярную звезду,
То истина моя неровным гулом
Изводит ритм на целую версту.
Когда целую милые ресницы,
Когда борюсь и побеждаю вновь,
То истины безбрежные границы
Хранят надежно первую любовь.
Когда в груди от скорбного набата,
Не выдержав издевки тишины,
Рванется сердце в гиблую атаку –
То истины последние шаги.
Когда уйдешь в далекое "прости",
Когда в тумане не услышишь отголоска,
Тогда той истины последние ломти
Ищи на пляже лунного Фороса...
Октябрьское настроение
Жалко воробьиную ватажку –
дождь к земле ей прибивает крылья,
а детеныши со ртами нараспашку
к трапезе готовят нож и вилку.
В эту пору октября седого
о любви не складываются строки...
В дальнем поле мокрые сороки
кочерыжку отнимают у косого.
У карниза скоро будет рана –
бьют его осенние дробинки,
карий глаз упавшего каштана
в ночь роняет светлые слезинки.
А у Шарика, что у сарая мокнет,
хвост поник, как сломанная ветка,
вот ему бы полстакана грога,
закусить бы комплексным обедом.
ВЕРЛИБР
УЗНАВ ГОЛУБОЕ НЕБО
Войди в реку и обними кувшинку,
окинь взглядом противоположный берег,
поищи в тумане стенанье лягушек
и, не прислушиваясь к ропоту камыша,
вспомни о Млечном пути.
Вспомни и не пугайся пространства,
оно, как заснувшие стрекозы,
не знает границ своей власти,
держащейся на вибрирующих крыльях Вселенной.
А узрев голубое небо и сахарное облако,
вспомни о левой стороне своего тела,
где под шестым ребром, в некоей
последовательности, назревает инфаркт миокарда.
Спекаются бляшки холестерина, словно
янтаристый клеёк на вишнях,
и никуда от этой мерзости не уйти,
разве что повернуть ключ и взорвать Вселенную...
И вздрогнешь ты, но не поймешь,
что не хватит шкалы Рихтера,
чтобы измерить кровяное давление
у неоновых вывесок и светофоров –
они далеки от серьезности, и я в ответ
плюю в их сытые рожи...
А может, я сам пьян и неприлично напичкан
наркотиком?
Наркотиком беды, твоих бездумных глаз,
твоей телячьей ко мне любви?
И когда соловьиный рассвет охладит колени,
когда руки твои гильотиной коснутся затылка,
ты нажми на акселератор и, ради Бога,
отправься туда,
где царят ананасовые сумерки,
где в предместьях Питера или Нью-Йорка
хлопают разноцветные шарики несбывшихся надежд.
И никто не скажет тебе "нон-стоп!",
никто не откроет дверь в преисподнюю,
а потому мы долго будем блуждать по миру,
отыскивая крохотный пятачок нашего последнего
пристанища.
И если мимо нас пронесутся наши тени,
то не значит ли это, что езда наша
не имеет ни малейшего смысла,
и не стоит из колодца отыскивать глупое
созвездие под названием Телец: не найти ли
нам лучше другие тени и не предложить
ли им сыграть в переводного дурака?
* * *
Липы – придорожные нищенки,
талым снегом вас облепило...
я хочу вам оставить свой плащ,
может, отогреете помертвевшие сердца.
И машины, которые мимо, мимо...
будут сдирать с асфальта кожу,
на вас накинув сопливую землю,
покроются от стыда красной волчанкой.
А с неба покатятся вяло дожди,
придавленные в лопатках космосом,
и дожди эти по веткам развесят
тусклые фонари любви.
А когда подсохнет гнилой угол,
тот, что с западного входа в город,
Атлантика даст нам отдохновение,
но машины по-прежнему будут
наживать себе инфаркты...
Ивы, липы, и наши вздохи,
которые не обрызгают вас поцелуем,
будут под гнетом бестелесного времени
долго ждать чего-то непостижимого.
Но оно не придет. Не дождетесь вы радуги,
ибо между Лиелупе и заливом
излишни радужные мосты:
некому по ним ходить – нет тут влюбленных.
Не видно в пустыне единения –
одна кисельная простота марта.
* * *
Если бы васильки умели говорить,
А волны – гулять по лицам обиженных,
Сколько бы правды узнала бы рожь,
И сколько бы слез сберегли
Лики несчастных заплаканных.
И любовь тогда синей мигалкой
Пронеслась бы по улицам города –
И кто-то в тени пустых коридоров
Ощутил бы в себе и в пространстве
Нечто похожее на открытие клада.
И спичка бы погасла на ветру,
И ветер не встрепенул бы ставню.
И гнездо жаворонка не отразилось бы
В глазах высоко парящего кондора.
Всех мастей лошади и дивный проблеск Луны,
Ни черта не кумекают в любви –
И лошади и Луна – это лишь фон моих сновидений,
В которых для матери, умершей в 1978,
Не нашлось ни одного серо-зеленого видения.
Любовь длинноухим жеребенком,
Не зная о восходящих потоках,
Идет на пролом – обездоленное утро
Бликами потухших фонарей.
Еще серо и сыро на крыльце –
Еще не проснулся сосед,
Еще пытается объявиться Луна,
Но уже ясно, что это утро –
Последнее в жизни полуночного поцелуя.
Любовь запоздалым трамваем мчится в ночи,
Не позволяя времени ухватиться за поручни –
Оно диким хмелем пластается по асфальту,
И уползает в дивный палисадник,
Где умирают от дождей лепестки
Белых хризантем...
Юрмала, Латвия
