Бушующий апрель. Рассказ

После апрельских выборов в Парламент Молдавии 7 апреля 2009 года в столице Молдавии Кишинёве начались массовые беспорядки. Протестующие захватили здание парламента в центре Кишинёва. Неизвестные лица водрузили над входом флаг Румынии, а на шпиле над зданием — флаг Евросоюза. В здании был подожжён первый этаж. Внутри и снаружи здания парламента были разведены костры, выносили мебель, были вскрыты сейфы, а документы сжигались или разбрасывались. В интервью РИА Новости, Президент Воронин заявил, что здания президентуры и парламента были оставлены манифестантам сознательно, так как среди погромщиков было много детей.

 

Материал из Википедии — свободной энциклопедии

 

Разбрелись все от бед в стороны.

 

Певчих птиц больше нет - вороны.

 

В. Высоцкий «Аисты»

 

Когда терпеть головную боль стало невыносимо, Вадим с ненавистью швырнул пустые пачки из-под бесполезного цитрамона в урну и отправился на улицу покурить. Дымить в помещении банка категорически запрещалось, поэтому тем, кто страдал никотиновой зависимостью, начальство милостиво разрешало курить во внутреннем дворике банка на специально огороженном тяжелыми чугунными цепями пятачке.

 

Оказавшись на улице, Вадим остановился на крыльце, достал сигарету, но не успел чиркнуть зажигалкой, как услышал за спиной недовольное покашливание охранника. Вадим, обернулся и, чтобы избежать нравоучений, попытался сквозь боль выдавить из себя улыбку. Скорченная им гримаса скорее озадачила стража порядка, чем расположила к себе, поэтому, недолго думая, Вадим, здороваясь, помахал охраннику зажатой в руке сигаретой и поспешил на пятачок. Здесь на скамеечке уже сидели трое ребят-менеджеров из планового отдела, и окутанные облаком табачного дыма, что-то живо обсуждали промеж себя на молдавском языке. Одного из менеджеров звали Даном Попеску. С Вадимом они познакомились год назад на новогоднем корпоративе. В тот раз Вадим единственный из чинной офисной публики согласился поддержать Дана в стремлении по-мужски, как следует проводить Старый год. У Дана тогда были какие-то проблемы на любовном фронте. С предложением напиться он подвалил к Вадиму, будучи уже под хорошим градусом. Говорил он по-молдавски, но Вадим без труда понял, о чем речь. Ответив Дану по-русски, что не возражает против хорошей попойки, Вадим поднял в подтверждение своих слов рюмку с водкой. Тогда Дан, щелкнув воображаемыми каблуками, представился, но, переходя на русский, умышленно поменял ударение в своей фамилии со второго слога на последний, отчего его молдавское «Попеску» прозвучало, как русское «по песку». Вадим оценил самоиронию собутыльника и в ответ тоже удачно пошутил. Они разговорились и, выпивая, весело провели за остроумной беседой остаток скучного, в общем-то, корпоратива. С тех пор Вадим с Даном поддерживали приятельские отношения. Встречаясь в коридорах банка, они дружески раскланивались, обменивались последними новостями, сплетничали, и даже пару раз ездили в шумной компании Дановых друзей на рыбалку. Вадиму запомнилось, как в последнюю их поездку, хвастая, что у него по всему миру полно друзей, и явно выпендриваясь, Дан, приложил к уху трубку мобильного телефона и битый час разговаривал с разными своими заморскими приятелями то по-английски, то по-французски. Его еле угомонили. «Вот брошу вас, - закончив трёп и присаживаясь у костра, пошутил Дан. – И умотаю куда-нибудь в Канаду. Только вы меня и видели». И всякий раз, видя как легко Дан перескакивает с одного языка на другой, Вадим мысленно клялся себе с ближайшего понедельника начать изучать молдавский язык. «Давно пора», - убеждал он себя, в твёрдой уверенности, что исполнит данное себе обещание. Таких понедельников за те двадцать лет, что прошли с момента обретения Молдовой независимости, когда статус государственного языка вместо русского обрёл молдавский, накопилось в жизни Вадима немало. Стараясь выполнить задуманное, Вадим честно купил себе учебник румынского языка, различные словари, но загруженный на работе по самое не могу, уставал в будние дни так, что о данной себе клятве старался не вспоминать.

 

 Не сказать, правда, чтобы он совсем не знал языка. Работая программистом в банке, Вадим владел молдавским в необходимом канцелярском минимуме, да и на бытовом уровне понимал достаточно. Но так, чтобы полноценно общаться, свободно выражать свои мысли, этого он, конечно, позволить себе не мог. К тому же в многонациональной Молдове еще многие говорили по-русски, включая тех же молдаван, так что, как рекомендовали в учебниках, абсолютного погружения в языковую среду у Вадима не получалось. И, собственно, что это за среда? Дом, друзья, работа? Но дома с женой и дочерью он разговаривал по-русски, с друзьями тоже. А на работе Вадима молдавскому языку отводилась далеко не главная роль. Делопроизводство здесь велось в основном на английском языке, реализацию поставленных перед ним задач, Вадим осуществлял тоже на английском языке, так что при такой англоязычной нагрузке не то, что молдавский не выучишь - родной русский забудешь.

 

Вот и сейчас, выйдя на пятачок и услышав, что менеджеры говорят между собой по-молдавски, Вадим приветливо кивнул Дану, но подходить не стал, а устроился неподалеку, отрешенно глядя в сторону.

 

- Вадим! – громко по-русски окликнул его Дан. – Иди к нам, чего в углу жмёшься! Слышал, что в городе творится?!

 

- Нет. А что там? – подходя к менеджерам и протягивая руку для рукопожатия, спросил Вадим.

 

- Это Кристиан, это Нику, - быстро представил Дан своих приятелей и, пока те здоровались с Вадимом, весело продолжил. - Да вот я рассказываю ребятам, – захлёбываясь от восторга, сообщил Дан. - Оппозиция перед зданием Парламента кучу народа вывела! Несколько тысяч человек! Орут, что результаты, состоявшихся на днях парламентских выборов, сфальсифицированы.

 

- Кем? – не понял Вадим.

 

- Кем, кем, - передразнил его Дан. – Правящей верхушкой! Коммунистами!

 

- А-а, - понимая теперь о чем разговор, протянул Вадим. – И чего ж хотят митингующие?

 

- Как чего?! – вскрикнул Дан, удивляясь хладнокровию Вадима. – Перевыборов, конечно! Но это одни! А другие требуют немедленного присоединения к матери-Румынии! По новостям передавали, что на границе задержаны какие-то румынские экстремисты. А сколько их уже приехало – не известно! Говорят, уже какие-то стычки с полицией происходят! Там же одни студенты! Их же хлебом не корми – дай побузить! Это тебе не экзамен на «отлично» сдать. Чтоб в мента камнем из толпы запустить много ума не надо! Особенно, когда заводилы из-за Прута пуще местных в сиротском плаче заливаются!

 

- А ты-то чего радуешься? – ухмыльнувшись так, чтобы не тряхнуть головой и не всколыхнуть приутихшей боли, спросил Вадим. – Тоже в Румынию захотел?

 

- А-то я не был! – засмеялся Дан. – У меня там родни выше крыши! Мне другое интересно! Коль началась такая заваруха: братья-румыны понаехали, оппозиция на дыбы встала - может действительно, как понесет нас сейчас оторванным прицепом к великой Румынии, да как жахнет об неё со всего размаху! И всмятку! И держитесь тогда друзья-молдоване за карманы, потому что пообвиснут они у нас как пустая старикова мошонка! Ты как, Вадим, думаешь, прав я?

 

- Нечем мне думать, - поморщился Вадим. – Башка раскалывается, будто в неё топор с дури всадили, и вытащить забыли. Ты у нас банковский воротила – тебе и карты в руки. Хотя мне кажется, что с таким тормозом, как Приднестровье далеко Молдову не утащишь. Кишки надорвёшь.

 

- В том-то и дело, Вадимчик, что если и понесёмся мы в лоно матери-Румынии, то без всяких тормозов. Эх, мужики, - хлопнул себя по колену Дан. – Надо к парламенту идти. Посмотреть что там к чему. О чем люди глотку рвут. Я сунулся к своему завотделом, чтобы отпроситься на часик, а он так на меня рявкнул, что мне не только пораньше не уйти, но и допоздна сидеть здесь придётся. Иначе премии лишат.

 

- Ну и правильно делает, что не пускает, - сказал, зажмурив глаза от вновь нахлынувшей боли, Вадим. – Ты что толпы ни разу не видел? Как «совок» рухнул, добра этого, кажется, достаточно насмотрелись. Или тебе мало?

 

- Ну, а как ещё революцию замутить, если не толпой?! – резко вскочил Дан со своего места и, указывая зажатой двумя пальцами сигаретой в сторону центра города, воскликнул. – Другого способа пока ещё не придумали! Вот мы здесь с вами спокойненько сидим, сигаретки покуриваем, а на площади, может, уже парламент штурмом берут!

 

- Да? А вдруг солдатам отдадут приказ стрелять. Что тогда? – стараясь не трясти больной головой, спросил Вадим.

 

- Тогда, брат, революция! Настоящая! – паясничая, Дан взмахнул древком невидимого знамени и воскликнул. - А что? Чем молдаване хуже остальных? Может, мы тоже революцию заслужили! С Робеспьерами, с «Авророй»! Глядишь, не мамалыгой, так пушечным громом на весь мир прославимся! В студентов у нас еще не стреляли! Стрельнут - и мы в мировой истории!

 

- Вечно тебя куда-то тянет, - недовольно произнес Вадим, но, глядя в горящие хитрым огнем глаза Дана, подумал без злобы: «Издевается надо мной, скотина. Специально подкалывает, чтобы я завёлся».

 

- Тебе, Дан, лишь бы языком трепать, - прилагая усилия, чтобы не потерять самообладания, проговорил Вадим. – Сам-то ты хочешь, чтобы мы с братьями-румынами объединились или нет?

 

- Я?! – удивился Дан так, будто Вадим спросил его о чём-то сверхъестественном. – Нет, конечно. Родня моя запрутская, знаешь какая высокомерная? Что ты! Белая кость! Я для них дворняжка бессарабская. И поверь мне, они там не одни такие, кто о нас так думает. Поэтому лучше я здесь буду первосортным молдаванином, чем там второсортным румыном.

 

- Что ж тогда обо всех русскоязычных, о гагаузах говорить? – устав и от спора и от головной боли, спросил Вадим. – Если ты, молдаванин, в Румынии себя человеком второго сорта чувствуешь, какого сорта мы все остальные там окажемся?

 

- Да перестаньте вы, наконец! – вдруг вмешался в разговор Кристиан. – Заладили «братья-румыны», «люди второго сорта»! – Кристиан говорил по-русски с сильным акцентом и, видимо, неправильность речи смущала его. Поэтому дальше он продолжал по-молдавски. – Румыния уже европейское государство! Цивилизованное государство, где права человека, в отличие от нашей Молдовы, соблюдаются на самом деле! И там тоже люди живут! И от дураков-политиков, спекулирующих кровью, и от бедности беспросветной устали там не меньше нашего! Но переживают они свои беды по-другому! Не теряя уважения друг к другу! Цивилизованно! Нам бы хоть толику их цивилизованности, глядишь, и тоже бы по-другому зажили.

 

- Правильно, Кристиан. А пока мы цивилизованности не обрели можно, например, загнать нас, отсталых, для стерилизации куда-нибудь в огороженное место. Концлагеря ведь цивилизованные люди выдумали. Согласен? – с вызовом глядя в глаза Кристиану, спросил Вадим.

 

- Ты бы, парень, меньше националистов слушал. Как румынских, так и русских, - не отводя взгляда и принимая вызов, ответил Кристиан.

 

- Румынских, это тех, кто сейчас на площади бузу поднимает? – затягиваясь сигаретой, чтобы успокоить нервы, спросил Вадим.

 

- Дурачьё там, а не националисты, - засмеялся Дан и снова уселся на свое место. – Студенты! А этому народу один хрен за что бузить, лишь бы дармовое пиво наливали. Ты, Вадим, сам, что ли студентом не был, себя не помнишь? Забыл времена, когда город от студенческих волнений лихорадило? Стипендию глоткой на центральной площади выбивали!

 

Вадим усмехнулся вслед за Даном, но ответить не успел. Кристиан, не разделяя весёлого настроя Дана, нахмурившись, продолжал прерванный разговор.

 

- Те, кто сейчас на площади камни бросают прекрасно знают, за что они борются. Думаете, они не видят бедности среднего класса, беспомощности нищенствующих пенсионеров? Думаете, они не задумываются о бесперспективности своего здесь существования? Вот и хотят они сейчас, здесь собственными силами разорвать замкнутый круг безнадёги. Изменить ход истории! Той истории, в которой и прошлые и нынешние поколения в дерьме барахтались, и выкарабкаться из него не могли. Потому что дерьмо – не молоко, масла из него не сбить!

 

Залпом, выпалив свою речь, Кристиан уставился в пространство перед собой и в сильном волнении стал чаще обычного затягиваться сигаретой.

 

- А ты, Кристи, прямо романтик революции, - невесть чему, радуясь, воскликнул Дан. – Послушай, у тебя же куча родственников в Европе живёт. Чего ж ты здесь с нами барахтаешься? Уехал бы, а там, глядишь, давно бы забыл и про нас и про наше дерьмецо.

 

- А мне интересно отсюда наблюдать, что дальше будет, - выдыхая в сторону табачный дым, ответил Кристиан. – С Россией мы пожили, независимости тоже похлебали вдоволь. Осталось только с Румынией или Европой объединиться, чтобы пройти полный круг исторического развития: рождение, становление, исчезновение.

 

- Ну, ты и загнул, философ, - звонко засмеялся Дан и снова хлопнул себя по колену. – Нет, если честно, я против Румынии тоже ничего не имею. Если бы только не наша дурацкая политика самоунижения, дескать, мы, молдаване, не нация и плачет по нашим спинам румынская дубинка. Она одна, мол, только и научит нас людьми быть. Вот если бы и братья-румыны тоже помалкивали и так откровенно нас за сброд не считали, то я хоть завтра за объединение проголосовал бы.

 

- Мне тоже в Румынии нравится, - поспешил согласиться с Даном третий менеджер, Нику. Как и Кристиан, он отвечал говорящим по-русски Дану и Вадиму по-молдавски. - У меня сестра в Галаце живёт. Квартиру снимает в доме на берегу Дуная. Красотища там невероятная!

 

- Так делай румынский паспорт и уезжай к ней, раз там так хорошо, - весело предложил ему Дан.

 

- Делаю уже, - спокойно ответил Нику. – Только с румынским паспортом, зачем мне та Румыния? С ним же можно по всей Европе свободно перемещаться. Я лучше в Италию поеду. Или ещё куда. Европа большая, места всем хватит.

 

- Видал я таких умников, как ты, - съязвил Дан. – Возле Посольства Румынии не протолкнуться от таких европейцев. И, главное, молодые в основном. Плоть и кровь нации. Куда вас чёрт несет? Чего вам здесь не работается?

 

- За похлёбку? – ухмыльнулся Нику. – Сам так живи! Вон у меня сосед в Италии стропальщиком на стройке работает. Так за пять лет уже и машину купил, и дом обустроил, и кредит за квартиру выплачивает. А у нас здесь на зарплату квартиру купишь? Нет. А там это возможно. А раз там это возможно, а здесь нет и, раз там у меня дом появится, а здесь - нет, то и жить я буду там. Где дом – там и родина. Сосед мой в Италии кредитами по рукам и ногам связан, но нужду при этом не испытывает. Я его спрашиваю: «Ты сюда вернёшься когда-нибудь или нет?», а он мне: «На хрен вы мне сдались с вашей нищетой!» И он прав. Да и изменился он сильно. Совсем европейцем стал. После работы в кафе ужинает, а потом остаток дня в социальных сетях сидит, треплется.

 

- Мать вашу, - закачал головой Дан. – Уедете все, кто ж здесь останется? Мы с Вадимом? – потом он хитрым глазом зыркнул на Вадима и, усмехнувшись, спросил. – Или просто Вадим?

 

Вадим ответил ему усмешкой. А действительно, он как-то обратил внимание, что в Кишинёве стало больше звучать русской речи. Объяснялось ли это тем, что большинство кишинёвцев, из тех, кто молился на Европу, уже уехали туда, или просто русскоговорящим надоело таиться и люди, не боясь больше националистов, заговорили вдруг в полный голос, этого Вадим не знал. Как не знал и того, прав ли он в своём наблюдении или нет. Но если прав, то кем были эти оставшиеся? Почему до сих пор не покинули Молдовы? Что держит их здесь? Вот Вадим, например. Молод, энергичен. Но, оказывается, недостаточно прыток, чтобы, уехав за тридевять земель, в корне изменить свою жизнь. Да и куда ему ехать? В Россию? Но для Вадима это была чужая страна, такая же, как и все прочие. Вадим был русским, но не россиянином. Далёкие предки его поселились на молдавской земле ещё задолго до громких революций и переворотов, бегством из России, спасая старую веру от новых веяний тогдашней цивилизации. Здесь родились и упокоились его прадеды и деды. Здесь родились и выросли его родители, он сам, его жена и дочь. Правда, ни сам Вадим, ни родители его в древнего Бога уже не веровали. Советская власть умела разубеждать и наставлять на путь истинный. Отученные от поклонения небесам, потеряв преемственность религиозного духа, не зная обычаев предков, Вадим и его родные со временем уже ничем не отличались от тех русских, что во множестве приехали сюда после Второй мировой войны, поднимать из пепла и руин этот благодатный край. Как и приезжие, родичи Вадима исповедовали уже не традиции и культуру предков, а навязанную советской властью культуру социального равенства. Ту культуру, что исчезла вместе с развалом Советского Союза и последними носителями которой, по иронии судьбы, остались люди, выросшие, как и Вадим, при советской власти и этой властью воспитанные.

 

- Тебе, Дан, лишь бы ржать, - затягиваясь табачным дымом, сказал Вадим. – Может, я тоже плюну на все и в Россию подамся. И нечего на меня так смотреть.

 

- Не, - пренебрежительно скривился Нику. – Какой смысл? В Россию цивилизация ещё не скоро придёт. Это ж патриархальная страна. Там пока царь-президент чего-нибудь не прикажет, никто и пальцем не пошевелит. В Москве у них неплохо. В Питере тоже. А так в России жизни нет.

 

- Ну да! – возмутился Вадим. – Ерунду-то не говори. По телевизору только и говорят о подъёме страны.

 

- Конечно, в подцензурных программах они себя и не так ещё перед миром выставят, - не меняя пренебрежительного тона, сказал Нику. – А на самом деле как хлебали щи лаптем, так и хлебают. В России, чтобы что-то с места сдвинулось, надо обязательно кровь реками пролить. Или столько народу пересадить, чтоб даже китайцы от страха перекрестились. Вот как начнут в России сажать или расстреливать, так значит пошло какое-то шевеление. Судьба у неё такая, у России твоей.

 

Вадима покоробило от слов менеджера.

 

- Тебе-то откуда про судьбу знать? – сверху вниз глянув на Нику, грубо спросил Вадим. Он чуть не выпалил «европейчик задрипанный», но вовремя сдержался. Пренебрежительный тон, с каким менеджер отзывался о России, невероятно возмутил Вадима. Может потому, что рождённый и выросший в СССР он не мог отречься от некогда общей истории. Его отречение означало бы тогда предательство самого себя, своего, лично им пережитого прошлого. Прошлого своих родителей. А может потому, что народы бывшего советского государства, все еще воспринимались им по привычке, как один, хотя уже и не советский, народ. Народ, в стремительных потоках страстей которого, во всем этом сумбуре мыслей, эмоций и желаний скрывалась великая тайна мироздания. Вадима не покидало ощущение, что может быть именно сейчас, в столкновениях противоположных устремлений, когда под гнётом внешнего давления обнажаются неведомые до сих пор пласты человеческой души, ему и откроется великий смысл бытия. И тогда ему приходило на ум, что возможно азарт от предчувствия близкой уже разгадки тайны человеческой жизни, тот азарт, что наполнял его душу восторженным трепетом, может быть, именно он и назывался патриотизмом? Впрочем, уехавшие за границу друзья, называли патриотизмом одну из разновидностей лени, отсутствием изворотливости, что так или иначе в современном динамичном мире являлось синонимом ограниченности ума, почти что тупости. «Пойми, - поучали они Вадима. - Сегодня Родина там, где выгодно». Вадим не спорил и, невольно поддаваясь их энергичному напору, нет-нет, да и задумывался об отъезде. Правда не куда-то конкретно: в Россию ли, в Америку – а об отъезде вообще. Хоть куда. Помаявшись в тяжелых раздумьях день-другой, он, наконец, остывал к своей затее и продолжал в погоне за хлебом насущным суетное существование вечного добытчика. Мысли об отъезде возвращались к нему лишь в тяжелые минуты жизни, связанные чаще всего с отсутствием достойной работы. Но стоило только появиться нормальному заработку, как тут же мечты о загранице терялись в сутолоке повседневных забот. «Зачем? - недоуменно пожимал он плечами, зазывающим уехать друзьям. – Мне и здесь неплохо». И при этом не кривил душой. Он и сам не мог бы объяснить своего равнодушия к благам западной цивилизации. Может потому что душа его всегда находила себе подпитку в самодостаточной культуре этой земли, не испытывая потребности в иных культурах, пусть даже ни их взгляд и прогрессивных и господствующих на большей части земного шара?

 

- Откуда мне знать? – ухмыльнулся Нику. – Ты что, новости не смотришь? Русские же сами о себе всё рассказывают. И страшно и противно смотреть.

 

Острая боль в правой части головы заставила Вадима поморщиться. «Зараза», - подумалось ему, но часть досады за физическое расстройство он мысленно перенёс на Нику. «И ведь прав европейчик. Ничего тут не попишешь». Российские новостные программы, как траурная лента на скорбном лице телевидения, подаваемой информацией напоминали телезрителям о бренности человеческого существования и глубокой печали захлестнувшей государство. И даже бодрые сообщения о новых достижениях выглядели, как смех сквозь слёзы о былом величие страны. Особенно раздражало Вадима, когда, проснувшись в шесть утра и первым делом включив телевизор, ему приходилось узнавать о каких-то несчастных, погибших при каком-нибудь пожаре, или о террористических актах, или о наводнениях и взрывах. Тысячу раз прав был основатель рок-группы «Сплин» Александр Васильев, когда пел: «Новости кормят нас свежими трупами». То ли дело новости на румынских каналах. Вадим вспомнил, усмехнувшись, как ещё при советской власти отец, поймав в радиоприёмнике румынскую волну, переводил, не знающей румынского, маме: «Вчера при обрушении в шахте такой-то под завалами погибло двадцать человек. – И без перехода. – А теперь в нашей программе танцевальная музыка!» И тут же из радиоприёмника доносилось что-нибудь весёлое, залихватское. У румын и по сей день так: по максимуму хороших новостей, а о плохом вскользь, без углубления, просто, как о факте, имеющем место быть. Однако, мысленно согласившись с Нику по поводу телевидения, Вадим всё же вознамерился противоречить менеджеру в его осуждении российской действительности, по-настоящему знать которую, проживающие в Молдове Вадим с Нику, не могли. Защищая далеких россиян, Вадим как бы давал понять, что и здесь русские не лыком шиты и пренебрежительного отношения к себе не позволят. По крайней мере, в лице Вадима. Но пока Вадим сквозь головную боль собирался с мыслями, Дан благоразумно поменял тему разговора и теперь весело тараторил о глупости местных полицейских, потерявших контроль над разбушевавшейся толпой. Менеджеры в разговоре уже не переходили на русский, а говорили только по-молдавски. Вадим в очередной раз пожалел, что не может также свободно изъясняться на их родном языке, но осадил себя мыслью, что вот молдаване, знают два языка, ну и что с того? Все равно в бедности живут. И что тогда толку от их знания? Мысль эта, никогда раньше не облаченная Вадимом в готовую форму, существовала в его сознании в виде догадки, неясного предположения. И охлаждала и без того вялое рвение к изучению молдавского языка. Оглядываясь кругом, Вадим думал: «Многие молдаване знают и молдавский и русский, а успешнее и богаче ли они меня? И если успешнее и богаче, то по причине ли знания второго языка? Эх, если бы в знании языков было счастье. Не уезжали бы тогда люди на заработки. Не бросали бы родного очага. А мне, что здесь оставаться язык учить, что куда-нибудь кроме России сваливать, во всякие там Европы, – тоже какой-нибудь язык зубрить придётся. И пора бы уже определиться: уезжать – учить, или оставаться, но все равно - учить». Вадим понимал, что рано или поздно выбор сделать придется, потому что кроме знающих и русский и молдавский языки, уже появилась прослойка людей, владевших только молдавским. И число таких людей с каждым днём только увеличивалась. Когда же их станет абсолютное большинство, тогда, не владея молдавским языком ни Вадиму, ни его потомкам нечего будет и мечтать о нормальном существовании на этой земле. Да и как иначе? В России говорят по-русски. В Румынии по-румынски. В Англии по-английски. Ну, а Вадим, представ перед выбором уехать или учить молдавский язык, и не зная чему точно отдать предпочтение, пока так и жил: и язык не учил, и уезжать, никуда не уезжал.

 

- Слушай, Дан, - вдруг осенило Вадима. – Так если в центре буза, значит, центр перекрыт. И как же мне тогда домой попасть?

 

- У-у, приятель, да ты влип. Вот что значит безлошадный человек. Раз ты у нас общественным транспортом пользуешься, - рассудительно заметил Дан, – то поезжай лучше сейчас. Потом иди, знай, что будет.

 

Согласившись с Даном, Вадим быстро со всеми распрощался и заторопился в офис. Его отпустили без проблем – с утра все видели, как он мучается. Вадим прихватил сумку с ноутбуком и поспешил на троллейбусную остановку.

 

 На остановке столпилось множество народа. Не желая терять времени, Вадим у продавщицы в табачном киоске попытался узнать, когда был последний троллейбус.

 

- Ты что, с Луны свалился? – искренне удивилась та. – Радио не слушаешь, не знаешь, что в городе происходит? Троллейбусы едут по измененному маршруту, в объезд центра. Поэтому до нас они не доезжают. А ты если хочешь сесть, поднимись на три квартала выше, они сейчас там ходят. А нет, так прыгай в маршрутку, вон как они шныряют. У них, поди, сегодня самый день хлебный.

 

- Что ж людям никто не скажет, что троллейбусы здесь не ходят? – поблагодарив за разъяснение, спросил Вадим.

 

Продавщица обиделась, приняв вопрос Вадима за упрёк в свой адрес.

 

- А у меня глотка не лужёная, - резко ответила она. – Тебе надо, ты и говори!

 

Вадим, смутившись, ещё раз поблагодарил за помощь и отошел в сторону. Тут как раз подъехал нужный Вадиму маршрутный микроавтобус. «Не помещусь», - через окно, глядя внутрь забитой машины, подумал Вадим и всё же, рванув на себя дверцу микроавтобуса, попытался влезть в салон.

 

- Через центр! – громко объявил водитель, принимая деньги за проезд. – Едем через центр!

 

- Как через центр?! – вдруг начали возмущаться пассажиры. – Там же беспорядки! Почему вы заранее не предупредили?!

 

- А я и не обязан предупреждать, - равнодушно отвечал водитель. – У меня такой маршрут. Менять его я не имею права.

 

- Зачем же рисковать?! Езжайте в объезд или верните нам деньги за проезд! – негодуя, кричали пассажиры.

 

- Да? А если я в объезд поеду, кто мне за солярку заплатит? – оборачиваясь к кричащим людям, нервно спросил водитель. – Умники, какие! В общем так! Я еду по своему маршруту. Хотите – оставайтесь. Нет? Пожалуйста, вот остановка, не задерживайте маршрутку. У меня и так сегодня график сдвинут!

 

Видимо в центре города действительно происходило что-то серьёзное, потому что большая часть пассажиров, посылая в адрес водителя злобные высказывания, благоразумно покинула микроавтобус, так что даже появились свободные места. Одно из них, в последнем ряду среднее по проходу, Вадим и поспешил занять. Остальные места заняли поднявшиеся вслед за Вадимом смельчаки с остановки. Водитель и им объявил по-русски и по-молдавски, что едет через центр. «Не беда, лишь бы ехать», - отвечали, заждавшиеся троллейбуса, люди. Водитель плотнее захлопнул за последним вошедшим пассажиром дверь и тронулся в путь.

 

Слева от Вадима сидели две полные пожилые женщины и тихо по-русски жаловались друг другу на тяготы жизни. По правую руку от него сидела женщина лет сорока. Присаживаясь рядом, Вадим обратил внимание только на её белый плащ и повязанный на шее шёлковый цветастый платочек. В руках женщина держала большой букет желтых хризантем, обернутый в плотный, трещавший при малейшем движении, целлофан. На красивом лице женщины застыла гримаса брезгливого неприятия окружающей реальности. Вадим не понимал, что вызывало у неё отвращение: то ли то, что она, вся такая нарядная, пахнущая духами и хризантемами вынуждена сидеть наравне со всеми в душном салоне микроавтобуса, то ли то, что Вадим осмелился дерзко вклиниться между тремя женщинами, тем самым, потеснив их. А может, это было её обычное выражение лица. В любом случае Вадиму не хотелось её тревожить, поэтому, устраиваясь между женщинами, он не откинулся на спинку кресла, а, скрючившись, установил сумку с ноутбуком себе на колени, облокотился на ребро компьютера и попытался в таком неудобном положении удержать равновесие при резких манёврах микроавтобуса. Глядеть в окна через головы своих соседок Вадим посчитал неприличным, поэтому, чтобы лишний раз не вертеть головой, он принялся украдкой рассматривать пассажиров.

 

Все места здесь занимали женщины разных возрастов. Вообще, если не считать Вадима, водителя, да сухого старичка-инвалида, расположившегося на переднем сиденье, мужчин в салоне больше не было. В проходах теснились подбираемые по дороге подростки, юноши и девушки. Они весело перекликались между собой, спорили по поводу возможных стычек с полицией, смеялись, шутили. Молдавская речь здесь перемежалась русской. Парни петушились перед девушками, выказывая себя героями, сорвиголовами. Девушки прыскали со смеху и, издеваясь, дразнили кавалеров, не веря в их отчаянность. Шум от веселой болтовни молодёжи стоял в салоне приличный. Сидевшие женщины с осуждением поглядывали на разбушевавшихся подростков, но от замечаний в их адрес воздерживались. Они лишь укоризненно качали головами, да обменивались с соседями неодобрительными восклицаниями, неслышными, впрочем, в общем весёлом гомоне. Разноязычный галдёж молодых людей не мог перебить даже включённый водителем на полную мощность бодрый трёп радиоведущих. У Вадима от всего этого шума усилилась головная боль. Он закрыл глаза и, стараясь не двигать головой, прислушался к радиотрансляции. Однако вместо ожидаемых новостей с центральной площади Кишинёва, по радио передавали песни о нелёгкой жизни современных заключённых. И в который уже раз Вадим подумал, как несложно здесь в Кишинёве по музыкальным предпочтениям водителя определить его национальность. Так, если пассажиров развлекали затейливые переливы молдавского музыкального фольклора, то это означало, что за рулем сидит молдаванин. Тогда остановить в нужном месте Вадим просил по-молдавски. Если же из динамиков вязкой патокой растекалась по салону российская попса, значит и водитель на русское: «Остановите, пожалуйста, на остановке», охотно отвечал по-русски: «Никаких проблем. Пожалуйста». Сложнее дело обстояло, если в салоне звучал так называемый «русский шансон». Блатные песни нравились и русским и молдаванам, так что о национальной принадлежности водителя в этом случае приходилось только гадать. Сейчас тоже звучал шансон. Радиотрансляция, измотанная душещипательными историями из жизни осуждённых, часто прерывалась на социальную рекламу. Созданная при поддержке какого-то заграничного фонда по борьбе с чем-то она призывала радиослушателей правильно пользоваться индивидуальными средствами гигиены. Диктор, нравоучительным тоном, убеждал чистить зубы только своей зубной щёткой, бриться только своей бритвой, отвергая нестерильные чужие. «За дикарей нас считают, суки, - спокойно подумал Вадим. – Вот кто мы для европейских наших соседей. Хотя.…Сами виноваты. Смотрим на них снизу вверх, сами добровольно унизились, чего ж теперь сожалеть». Его невесёлые размышления прервал телефонный звонок правой соседки. Вадим вздрогнул от неожиданности и открыл глаза. По ним тут же ударила яркая надпись на огромном рекламном щите, мимо которого проезжал микроавтобус. Надпись гласила: «Рубашка такая-то – 100% европейская рубашка!» «Нет, это не иначе наваждение какое-то, - кривясь от боли, подумал Вадим. – Европа! Прямо болячка какая-то. Глаза застила, так что себя не видим».

 

А его соседка, между тем, жаловалась в трубку, что, вот, сломалась машина, поэтому она вынуждена ехать общественным транспортом, а за рулем хам сидит, ему нет никакого дела до пассажиров. А сейчас еще через центр ехать. Хаму нет бы объехать опасное место, а он ни в какую. Уперся бараном и делает только то, что сам пожелает. Поэтому она наверняка опоздает.

 

В одном супермаркете Вадим как-то слышал разговор двух румын. Соседка говорила так же как они, тоже четко произносила каждое слово, не глотая предлоги и окончания. Только акцент у неё был мягче, не такой резкий. Вадим даже повернул голову в сторону соседки и, делая вид, что созерцает проносящиеся в окне улицы Кишинёва, незаметно следил за движением её губ, маковым цветом горящими на чрезмерно выбеленном пудрой лице. Затронув в разговоре события, происходящие в центре города, соседка выразила одобрение действиям разбушевавшихся студентов. При этом густо накрашенные помадой губы её растянулись в улыбке, обнажив два ряда прекрасных белых зубов. Но улыбка эта не понравилась Вадиму. Она напоминала ему оскал голодной хищницы вблизи обреченной уже жертвы. И то, с каким злорадством заблестели у соседки глаза, лишь усиливало возникшее сходство.

 

- Уже убили кого-то? – сдерживая восторг, спрашивала соседка у невидимого собеседника. Ноздри её зашевелились, вбирая воздух. – Много жертв?.. Они полицию или полиция их?.. Нет, лучше, конечно, чтобы они полицию. Так им и надо, а то устроили они здесь… Шагу ступить нельзя, чтобы в полицейского не ткнуться.… Давно пора на место поставить… - Соседка вдруг странно зашипела, будто поперхнулась воздухом, но это она так смеялась, выражая тем самым удовлетворение узнанными новостями. – А мы сейчас сами всё увидим…. – похвастала соседка и взглянула в окно. – Мы уже подъезжаем.

 

И действительно, микроавтобусу оставалось всего пара кварталов до здания президентуры, где сейчас происходили основные события. Маршрут микроавтобуса проходил на два квартала ниже центральной улицы Кишинёва, так что высотку президентуры микроавтобус проезжал с тыльной стороны. В салоне стало гораздо тише, и даже подростки не так задорно галдели, как прежде. Шутливо намекая, что их давно заждались, они вежливо попросили водителя не забыть остановить в нужном им месте.

 

- Забудешь тут, - огрызнулся водитель, затормозив у бордюра. – Всё! Приехали! Выходите!

 

- А в чём дело?! Почему так рано?! – загалдели подростки и, согнувшись, пытались через лобовое стекло рассмотреть дорогу. Но всюду, впереди и по бокам микроавтобуса, неподвижно стояли легковые автомобили и маршрутные микроавтобусы. И судя по отсутствию выхлопных газов стояли уже давно. Поняв бессмысленность дальнейших расспросов, подростки начали покорно покидать салон.

 

- Чего стоите? – обратился водитель к тройке оставшихся студентов. – Пробка впереди, не видите что ли? Выходите и пешком топайте. Вам тут недалеко осталось.

 

Когда подростки, гогоча, выскочили на улицу и громко хлопнули закрываемой дверью, водитель неодобрительно зацыкал языком, уменьшил звук радио, и достал мобильный телефон.

 

- Здоров, Мишка! – громко по-русски сказал он в трубку. – Ты стоишь или едешь? А-а, значит, я не ошибся, твоя машина впереди.… Нет, я тут недалеко от тебя. Ты диспетчеру звонил? Давай, звони. И про меня ей тоже скажи! Неизвестно сколько ещё здесь стоять придется…. А-а, вот оно как. Тогда да, тогда ладненько…. Но ты всё равно позвони…. На всякий пожарный. Чем чёрт не шутит…. Да, давай. Всё, я на связи.

 

Водитель обернулся к пассажирам и предложил:

 

- В общем, так, граждане. Тут пробка небольшая. Я напарнику звонил, впереди колонна студентов к парламенту движется. Когда они пройдут, тогда уже все тронутся. Так что придётся подождать немного. Кому невтерпёж, могут выйти, пройти вперёд. Там маршруток достаточно. Выбирай любую.

 

Водителю никто не ответил, но никто и не вышел из микроавтобуса. Шофёр сделал звук радио чуть громче, заглушил двигатель и, закинув руки за голову, развалился в кресле, весело насвистывая в такт звучащей мелодии.

 

Вадим снова закрыл глаза и попытался расслабиться. Однако сидеть, скорчившись, было неудобно. Ноутбук отдавил колени, ноги затекли, напряженная спина давно уже ныла в пояснице. Вадим распрямил плечи, положил сумку с компьютером плашмя на колени, а ноги, разминая, немного вытянул в проход. При этом он задел букет правой соседки, целлофан затрещал, соседка недовольно пробормотала, что надо быть аккуратней, и, видимо, не доверяя послушанию Вадима, подняла букет и заслонила им окно. Вадиму пришлось повернуть голову в другую сторону, и тут он увидел приближавшуюся толпу студентов. Студенты двигались сразу с двух сторон спереди и снизу, поднимаясь в направлении парламента с нижних улиц. Из-за большого скопления машин прибой толпы разбился на мелкие потоки. Обтекая плотно стоявшие автомобили, как волна, накатившая на каменистый берег, толпа студентов быстро заполнила пустующее пространство между тесно стоявшими машинами. И также быстро с приливом молодёжи увеличился и поднимаемый ею шум. Сначала это был неясный гул многих голосов, с отдельными выкриками и призывным свистом. Но постепенно, чем плотнее толпа облепляла микроавтобус, тем различимее становились разговоры, смех, гоготание ломающихся подростковых голосов.

 

- Ну, началось, - заелозил в кресле водитель и выключил радио, отчего шум толпы за окнами увеличился ещё больше.

 

- Что будет? Что будет? – чуть слышно запричитала по-русски старушка на переднем сиденье и, глядя на иконки православных святых, прикрепленных для оберега к приборной доске микроавтобуса, принялась быстро-быстро креститься. Святые молча взирали на пассажиров, а застывшая на их лицах тревога за человечество, сейчас казалась тревогой за всех людей, сидящих в микроавтобусе.

 

- А кто его знает, что будет, - громко по-русски ответил водитель, словно вопрос старушки адресовался ему лично. – Никто не знает. Может сейчас русских начнут по одному выводить и расстреливать, - в салоне, казалось, стало еще тише. Водитель обернулся и, видимо, удовлетворенный произведенным впечатлением, широко осклабился в довольной улыбке. – А может всем без разбора репы начистят! Они ж пьяные. Им сейчас что ни прикажи – все сделают!

 

У Вадима ёкнуло сердце. Колени предательски дрогнули. По телу пробежал озноб. Вадим схватил ноутбук и, презирая себя за минутную слабость, с отчаянием подумал: «А вот хрен вам! Просто так не дамся! Хоть одного – да покалечу! – он, как слепой, ощупывая ноутбук с торцов, решил. – Углом отбиваться! В глаз! Или в висок!»

 

- Как это, всех бить?! – словно очнувшись, возмутилась по-молдавски правая соседка Вадима. – Что ж вы так спокойно сидите?! Немедленно закройте изнутри маршрутку!

 

- Только не надо, гражданка, мне тут приказывать! – резво огрызнулся по-молдавски водитель. – И студентов провоцировать не надо! Увидят, что заперто, начнут камнями кидать! Или арматурами бить! Дай Бог, чтобы вообще не подожгли! А кто мне потом ущерб возместит? Вы что ли?

 

- А что вам дороже маршрутка или жизнь? – истерично взвизгнула соседка.

 

Пассажиры загалдели, что женщина права, надо скорее закрыться, а там будь, что будет. Другие приняли сторону водителя, считая, что не надо провоцировать молодёжь, ей же чем больше препятствий, тем лучше. Шанс силу свою показать. Друг перед другом повыпендриваться.

 

- Вот что, граждане, я вам скажу, - повышая голос, чтобы перебить общий гомон, обратился ко всем по-молдавски водитель, но в зеркало заднего вида глядел только на соседку Вадима, растолковывая ей, как неразумному ребёнку, - если кто внутрь сунется – я с ним договорюсь! Даже если по морде получу – не велика потеря! Зелёнкой помажу и пройдет! А вот если мне машину покалечат, то у меня такие расходы будут, что мама не горюй! Так что пусть лучше морду бьют! – не терпящим возражения тоном заключил водитель.

 

А толпа снаружи все напирала и напирала. Окна облепили растопыренные ладони, раскрасневшиеся смеющиеся лица. Обтираясь плечами о стальной корпус микроавтобуса, толпа зашуршала, заскребла снаружи. Касания спин, плеч, гулкие удары рук упиравшихся в борта автомобиля враждебным шумом обрамляли напряженную тишину в салоне. Пассажиры, словно киношные подводники, боясь обнаружения, затаились каждый на своем месте и не проронили ни слова. А бурлящий людской поток все накатывал на капот микроавтобуса и, разрезанный им, растекался по сторонам, уносясь, прочь. Вот из толпы вынырнула зажатая в кулаке стеклянная бутылка пива. Кулаком уперлись в межоконную перегородку, бутылка чуть ударила по стеклу, и глухой удар её заставил пассажиров вздрогнуть, а водитель обернулся и, хмурясь, следил, как бутылка исчезла в толпе, потом вынырнула в дальнем окне микроавтобуса, ещё раз прощальным стуком напомнила о себе и исчезла теперь уже навсегда. Подростки сквозь пыльные стекла с любопытством заглядывали в салон, высовывая языки, дразнили пассажиров, корчили им страшные рожи. Некоторые женщины, в страхе наблюдая за обтекающей машину толпой, осеняли себя крестным знамением и вслед за старушкой на переднем сиденье повторяли, как заклинание:

 

- Господи, что будет? Что будет, Господи?

 

Их ропот тонул в шумном многоголосье ликующей толпы.

 

Вдруг по правую сторону микроавтобуса послышалось улюлюканье и свист. Тут же из-за угла одноэтажного дома вывалилась толпа бегущих от парламента манифестантов. Щеки их горели алым румянцем, глаза возбужденно блестели. Невозможно было понять, пьяны они или просто раскраснелись от небывалой в этом году жары. Многие были легко одеты: джемпера, рубашки с длинным рукавом. Лавина митингующих, не останавливаясь, неслась вниз, но плотный встречный поток прибывающих людей изменил ее направление, толпа повернула влево и на предельной скорости ударила в борт микроавтобуса. Машину сильно качнуло. Завидев это, облепившие микроавтобус студенты, подбадривая друг друга, попытались ещё сильнее раскачать машину, с явным намерением перевернуть её. Одна из женщин в салоне взвизгнула, и вслед за ней, в одно мгновение все пассажиры повскакивали со своих мест и, истошно крича проклятия и угрозы, принялись молотить изнутри по окнам микроавтобуса. Вадим тоже поддался общей панике. Вскочив с места и запихав подмышку ноутбук, он сунулся, было к окну, чтобы пригрозить шпане кулаком, но соседка справа, истерично посылая проклятия в адрес манифестантов, так усердно хлестала букетом по окну, что не заметила, как, размахивая цветами, несколько раз огрела Вадима букетом по лицу. От острой боли в глазах Вадим мгновенно прослезился и, чтобы не выронить ноутбука, согнулся, схватился руками за лицо и грохнулся на свое место. Массируя пальцами глаза, Вадим почувствовал, что болтанка кончилась. Когда же он утер, наконец, обильно пролившиеся слезы и посмотрел в окно, то увидел, как между толпой студентов и микроавтобусом бегает небольшого роста пухленький мужичок в белой летней сорочке с коротким рукавом и, живо размахивая руками и крича, заставляет молодёжь вернуться к парламенту. Ему помогало несколько ребят поздоровее. Так же внезапно, как и нагрянула, толпа манифестантов отхлынула от микроавтобуса и в считанные минуты унеслась вверх по улице. Пока, ругаясь, пассажиры рассаживались по своим местам, на улице не осталось ни одного студента. Общее сумасшествие продолжалось всего несколько минут, но и этого хватило пассажирам, чтобы долго еще обсуждать дерзкую выходку распоясавшейся молодёжи.

 

- Куда только полиция смотрит?! – приводя в порядок себя и свой букет, громко возмущалась по-молдавски правая соседка Вадима. – Только зря дубинки с собой таскают! Надавать бы соплякам по физиономиям, чтобы научились вести себя правильно!

 

- Поздно, гражданочка, дубинками их полосовать!– спокойно ответил ей водитель. Он один, казалось, не потерял самообладания. Пока люди рассаживались по местам, он успел выскочить наружу и, оббежав микроавтобус, осмотреть его со всех сторон. Видимо, никакого ущерба водитель не понес, потому что, как и прежде, развалившись в кресле, являл собой вид совсем благодушный. – Дома надо было их воспитывать, а не теперь, когда они в стаю сбились!

 

- Ничего! Пару-тройку сволочей расстреляли бы, остальные сразу бы угомонились!

 

- Стрелять? – искренне удивился водитель. – В детей? Да вы в своем уме? Может, мой шалопай тоже среди них где-то носится. Сопляки же ничего в политике не понимают. Для них эта буча – всего лишь забавное приключение. Потом всю жизнь хвастать будут, как в парламенте окна били.

 

- Значит надо вас вместе с вашими уродами к стенке поставить, - решительно заявила женщина, недовольно оглядывая отремонтированный букет.

 

На её замечание водитель лишь весело поддакнул:

 

- А, ну да. Ну да. Конечно.

 

Тем временем стоящие в пробке маршрутные микроавтобусы начали медленно продвигаться вперёд. Водитель завёл мотор и тронулся вслед за ними. Пробка потихоньку начала рассасываться. Легковые автомобили резвее обгоняли микроавтобусы, да и у тех прибавилось скорости. Через некоторое время микроавтобус Вадима уже проезжал мимо здания президентуры. Все пассажиры повернули головы вправо и с беспокойством глядели вверх по улице в сторону зданий парламента и президентуры, до которых оставалось рукой подать и где сейчас разворачивались основные события этого беспокойного дня. Однако улицы сейчас пустовали. Лишь один-два подростка на ходу раскуривая сигареты, спешили в сторону парламента, чтобы присоединиться к митингующим. До пассажиров доносился лишь рев толпы вперемешку с громким свистом и завыванием футбольных гудков. Тут старичок-инвалид по-молдавски попросил водителя остановиться. Он с трудом поднялся со своего места и перед тем, как выкарабкаться из микроавтобуса, набожно перекрестился и сказал:

 

- Дождался. Святые дни наступили. Дождался.

 

Опираясь на костыль и, сильно прихрамывая, старик заковылял в сторону митинга.

 

- Не сидится ж ему, - усмехнулся водитель, ни к кому особенно не обращаясь, словно разговаривал сам с собой.– Старая гвардия. «Чемодан-вокзал-Россия!» покричит и дальше на кладбище похромает.

 

Удачно миновав президентуру, микроавтобус подкатил к Центральному парку Кишинёва, упиравшемуся в Площадь Великого Национального Собрания, где сегодня по сообщениям радиокомментаторов собрались десятки тысяч человек. Парк занимал немалую площадь, но сейчас в апреле, пока полностью не распустились листья, хорошо просматривался весь навылет. Однако сколько Вадим не приглядывался, рассмотреть что-либо путное вдали ему не удалось. А по парку спокойно прогуливались мамаши с колясками. На травяных газонах носились выгуливаемые собаки. Множество скамеек занимали пенсионеры и влюбленные пары. Ничто не нарушало общего умиротворения и если бы не полицейские машины, перекрывшие дороги к Площади Великого Национального Собрания, да скопление ищущих объезда автомашин, нельзя было понять, происходит что-то в городе или нет. И чем дальше отъезжал микроавтобус от центра города, тем безлюднее становились улицы, тем спокойнее велись разговоры в салоне. В микрорайоне, где проживал Вадим, так вообще ничто не напоминало о творящихся в городе беспорядках. Также как и прежде не спеша, прогуливались по асфальтовым дорожкам старики, работяги после трудовой смены выпивали у ларьков успокаивающие нервы сто граммов водки, озабоченные родители забирали из детских садов своих капризничающих детей. А к Вадиму с новой силой вернулась головная боль. Будто кто-то невидимый внутри его головы когтистым пальцем буравил мозг, желая, во что бы то ни стало дотянуться через переносицу к правому глазу Вадима. Поэтому дома, слегка перекусив, Вадим, хотя было ещё слишком рано, расстелил постель, набрал в холодильнике льда и, положив на лоб холодный компресс, улегся на тахту с единственным желанием поскорее уснуть. Но тут вернулась с работы жена и, возмущаясь, принялась рассказывать последние новости о штурме парламента и разгроме здания президентуры. Вадим занервничал. Первым его побуждением было высказать жене, что вот он, больной, лежит со льдом на голове, умирает от боли, а её не муж интересует, а какое-то дурачье на Площади. Но сдержался. Скандалить не было ни сил, ни желания. Вадим молча выслушал рассказ жены и, притворяясь усыпающим, не ответил ни на один из множества её вопросов об его отношении ко всему, что происходит в городе. А жена, выговорившись, наконец, обратила внимание на состояние Вадима и тут же предложила таблетки от головной боли. Презрительно скривившись – «химией травиться?» - Вадим отказался от помощи - «само пройдет». Пятнадцать лет прожив с Вадимом и зная его привычки, жена поняла, что сейчас его лучше оставить в покое и потому вышла на кухню, где, включив телевизор, пыталась узнать последние новости из центра Кишинёва. Оставшись один в тишине, Вадим только-только начал дремать, как тут с тренировки по каратэ вернулась дочь. Голодная, как волк, она первым делом бросилась к холодильнику и, как всегда у них с женой вышел шутливый спор по поводу дочкиного поведения, как всегда Машка первая уступила матери и, набив рот бутербродом, согласилась подождать полноценного ужина. Потом, отправившись в ванную мыть руки, она громко поинтересовалась у жены, где Вадим и, узнав, что тот лежит с больной головой в спальне, обрадовано воскликнула:

 

- О, чудесно! Сейчас мы будем лечить фазэра!

 

Поклонница восточных единоборств, дочка перелопатила горы литературы по ушу, каратэ, китайской медицине и йоге. Вадим подозревал, что после знакомства со всеми этими «цигунами», «тантрами» и «мантрами» в голове у Машки творится сущая каша, но явно своего мнения не выражал, а лишь втихую посмеивался над увлечением «младшей женщины в доме», как он её называл.

 

Дочь устроилась у Вадима в изголовье и, поводя ладонями над головой отца, принялась по её выражению «очищать энергетические каналы». Тяжело вздохнув – никуда не денешься – Вадим поддался уговорам выступить в качестве пациента и терпеливо ждал, пока Машка, наигравшись в мануального терапевта, оставит его в покое. Жена заскучала одна на кухне. Вернувшись в комнату и, пристроившись рядом с Вадимом, она затеяла с Машкой разговор о событиях в центре города. Но дочь в центре не была. Да и когда ей? Утром школа, потом курсы английского, потом тренировка. Но пацаны из класса ходили днем в центр, смотрели.

 

- А, ничего интересного, - стряхивая в сторону «энергетическую грязь», говорила Машка. – Пустая тусня. Да и непонятно ничего. Хоть бы по-русски орали, а так только по-молдавски. Да ещё румыны со своими флагами носятся, народ смешат.

 

Про вечерние события на Площади дочь ничего не слышала, но если мама хочет, Машка вызвалась позвонить одноклассникам, разузнать что к чему. Если в центре беспорядки, то пацаны наверняка там болтаются, где ж им ещё быть.

 

В это время у Вадима зазвонил лежащий рядом на тумбочке мобильный телефон. Звонил Дан, звал с собой к парламенту.

 

- Поехали, - ныл он. – Там сейчас самое интересное начинается. Подумать только, на наших глазах история творится, а мы по норам прячемся, всё боимся чего-то.

 

- Ну да, - с трудом разжимая губы, ответил Вадим. – Тебя если к стене прижмут, ты хоть отбрехаться сможешь. А мне что, немым прикидываться? Под дурака косить?

 

- А ты, значит, бздишь, оккупант недобитый, – то ли спросил, то ли заключил Дан.

 

- Тебя послать? – спокойно спросил Вадим.

 

- Сам пойду. Точнее поеду, - в голосе Дана слышалось явное разочарование. – Ладно, сиди дома. Завтра расскажу, что увидел.

 

- Только сильно там не выёживайся, - предупредил Вадим. – Жизнь всё-таки одна.

 

- В курсе. Бывай.

 

Пока Вадим сопротивлялся уговорам Дана, жена с дочерью вышли на кухню и сели ужинать.

 

- Вадим, тебе накладывать? – крикнула из кухни жена, только Вадим положил на тумбочку трубку.

 

- Нет, - тихо, чтоб не усилилась головная боль, промолвил Вадим, но жена его услышала.

 

- Может тебе в комнату принести?

 

- Нет, - резко ответил Вадим. Разговор с Даном всколыхнул вдруг в душе его ядовитое раздражение, злость на всех и вся. Вадима бесила головная боль, что мучила с утра. Бесил Дан с его легким характером и возможностью в любой момент без проблем покинуть Молдову. Бесило высокомерие Нику. И поведение пассажиров в маршрутном микроавтобусе. И события в центре. Особенно события в центре! Потому что это снова бардак! Снова неопределенность! Снова отсутствие ясности и четкого видения своего будущего и будущего своих детей! «Надо уезжать отсюда, - с отчаянной злостью думал Вадим. - К чертовой матери! Что в этой земле такого, что постоянно происходят здесь какие-то нелепости, какие-то чудовищные подвижки, калечащие жизни своих граждан? Воздух здесь другой что ли?» Не зная на что выплеснуть едкую желчь раздражения, Вадим, стегал себя железом вопросов, как мазохист хлещется рыболовными крючками. «Переживем ли мы когда-нибудь нашу разруху? Или опыт других государств ничему нас не учит? Или здесь за отсутствием желающих просто некому учиться? Или мы не настолько умны, чтобы учиться на чужом опыте, предпочитая набивать шишки на собственных ошибках? Или пережитое одним народом другой народ просто в силу национальных особенностей не в состоянии перенять? Но раз так, то у разрозненного на народности, многоликого и многонационального человечества за отсутствием единства, тогда нет и быть не может общей истории. И значит, нет и быть не может общей цели. Вот и получается, что каждый народ, как беспомощный кутёнок из богатого приплода матери-природы слепо тычется в титьки политических и религиозных систем, пытаясь отыскать ту единственную, что напитает его жизненной силой и энергией роста. Беспощадный практицизм американцев, конфуцианское лицемерие Китая, аморфная толерантность Европы, яростный альтруизм России – что это, как не поиск каждым отдельным народом своего собственного освобождения от хищничества, своего ухода от примитивно-потребительской природы человека к материальному и духовному благополучию, облекшемуся для многих в понятие абсолютного счастья?»

 

Вадим почувствовал себя совершенно измотанным. Вконец обессилев от мучительных размышлений, он опустил компресс со льдом на пол, повернулся на правый бок и накрылся с головой одеялом. «Так что, может братья-молдаване отыщут сегодня свой путь к гармоничному единению души и тела? Или у нас это очередная громкая свара за место у кормушки?» Вадим сильно зажмурил глаза и попытался ни о чем больше не думать. Из кухни доносились приглушенные голоса жены и дочери. Под их неразборчивое бормотание волнения минувшего дня постепенно отступили. Сонливость мягко овладевала Вадимом. Он радостно отдавался долгожданной неге. «Спать, Вадим. Спать, - внушал он себе. – Нечего глупостями голову забивать. Завтра посмотрим. Завтра во всём разберёмся. А сейчас спать. Утро вечера мудренее, - и уже проваливаясь в сладкие объятия сна, Вадим успел подумать. – Мудренее ли?»