Кривая правда

Историю Великой Отечественной войны переписывали не один раз. Исследования историков, воспоминания военачальников в первые послевоенные годы насыщены именем Верховного главнокомандующего И.С. Сталина.

 

В фундаментальном исследовании – «История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941 – 1945 гг.», выпущенном «Воениздатом» в 1964 г., имя И.В. Сталина становится много скромнее, но совершенно необоснованно «раздуто» имя Н.С. Хрущева. Однако последующие официальные издания на военные темы становятся еще более тенденциозными и подчас нелепыми, ибо Л.И. Брежнев, всего лишь на фронте полковник-идеолог, приобретает в них какое-то мифологическое значение. Ох, уж поматерились фронтовики по этому поводу!..

 

Теперь на дворе демократия, свобода, нет цензуры и запретных тем. Однако не появилось доверия к исследованиям последнего времени, касающимся хода Великой Отечественной войны. Оставаться в каждой строчке объективным историку практически невозможно: он живой человек, со своей национальностью, со своими взглядами, симпатиями, со своим воспитанием… История сама по себе будет всегда выше самого историка. А любой исторический труд – неполноценен. Такова природа реальности и исторической науки.

 

Однако есть моральный, нравственный знаменатель. В оценке Великой Отечественной войны этот знаменатель должен быть первостепенным. Ибо речь идет о колоссальной трагедии, о невиданных масштабах жертв и разрушений. Трудно простить И.С. Сталину «начало войны», но нельзя и не признать его заслуг в деле Победы. И все-таки по сей день мы встречаем сугубо однобокое освещение этой исторической фигуры.

 

В художественной литературе осмысление войны тоже далось далеко не всем писателям. И даже тем, кто сам был на фронте в солдатской или офицерской шинели. Если Василь Быков в своих повестях «Сотников», «Альпийская баллада», «Знак беды» и других ищет моральный, нравственный стержень в человеке, который и является главным стержнем победителя, то Александра Солженицына, похоже, устраивают карикатурные изображения людей в форме. Чего стоит его пасквиль на легендарного маршала Г.К. Жукова, представленного тупым карьеристом в рассказе «Ерка Жуков»!

 

Совсем под другим углом зрения смотрят на солдат, лейтенантов, на генералов писатели Юрий Бондарев (роман «Горячий снег») и Михаил Алексеев (роман «Мой Сталинград»). Их романтизм Победы все же выше черной, злой, едучей правды о наших поражениях.

 

Яркий, самобытный писатель-фронтовик Виктор Астафьев несколько лет назад представил на суд читателей роман «Прокляты и убиты». Роман заносчиво-дерзкий, ядовитый. И – духовно мертвый. Роман не только не выдерживает критики с литературной точки зрения, он не выдерживает критики с точки зрения человека, который любит свою Родину и не отрекается от своей горькой истории.

 

Любое суждение относительно Великой Отечественной войны должно быть тщательно взвешено на весах человечности.

 

Порой очень хочется спросить автора, написавшего статью о том или ином историческом персонаже: а если бы он, этот исторический персонаж, сидел перед тобой и смотрел тебе в глаза? Именно «этого взгляда в глаза» некоторым публицистам очень и очень не хватает…

 

***

 

Уже ее один раз мне приходилось видеть по телевизору памятник на могиле Никиты Сергеевича Хрущева в исполнении модного скульптора-эмигранта Эрнста Неизвестного. Комментаторы, как правило, сообщают, что когда-то, на заре шестидесятых, Никита Хрущев «громил» художников модернистов, в том числе и Э. Неизвестного, считая их деяния в искусстве просто безвкусицей. Теперь же, вон дескать, памятник на могиле «отстраненного» вождя воздвигнут одним из тех…

 

Не берусь судить качество надгробного обелиска, но в части благодарной памяти, оказанной бывшему генсеку, глубоко сомневаюсь. Супостат делает надгробие своему хулителю. А как бы отнесся к этому «сам покойный» генсек? Возможно, инициатива по созданию монумента исходила не от Э. Неизвестного, а от родственников Хрущева, но за Никиту Сергеевича все же как-то обидно. Вряд ли кто-то завещает позаботиться о себе своему духовному противнику, тому, кого не любил, не признавал, считал бездарью...

 

Впрочем, этот факт можно назвать безобидным по сравнению с тем, что ныне творится. К примеру, в Воронежской области – и не только в ней – сооружают захоронения убитых на нашей земле фашистов в годы Великой Отечественной войны.

 

Мертвые с живыми не воюют – это верно. Каждый солдат для своей стране дорог и должен быть похоронен. Но возникновение обелисков, «вечных огней», мемориалов, многометровых стел в память о тех, кто пришел сюда захватчиком, кто убивал не только солдат, но и детей, стариков, женщин, – это явный перебор, если это не назвать оскорблением памяти погибших защитников Отечества. Тем более, что многие советские солдаты, отдавшие жизнь за Родину в годы войны, не нашли еще свой вечный приют.

 

Граница между «нравственно» и «безнравственно» всё больше и больше размывается. Причем активно размывается теми, кто ее должен свято охранять: деятелями культуры, журналистами, представителями общественных наук.

 

…А теперь вот держу в руках специальный выпуск воронежской газеты, который посвящен освобождению Воронежа, с названием «Командармы Воронежского фронта».

 

Предваряющий посыл автора-составителя этого издания таков: «Отчего в той войне, несмотря на все «преимущества социалистического строя» и наличие плеяды «выдающихся полководцев», так велики были потери и так сильны разрушения?..»

 

Одной из причин автор считает бездарное управление войсками Воронежского фронта командармами разных родов войск. Используя некоторый фактологический материал, автор выписывает характеристики девяти командующим армии фронта. Уже сами заголовки статей дают представление о том, в каком ключе написаны эти характеристики: «Баловень судьбы», «Пасынок фортуны», «Герой, не познавший побед», «Белая ворона Красной Армии».

 

Прочитав биографические очерки на генералов, невольно задаешься вопросом: а имеет ли право автор, который подобострастно отфильтровал нужные для себя факты из жизни полководцев, бросать на них тень? То, что у военачальников были промахи, очевидно. Пожалуй, только Суворов блистал гениальностью… А в годы Отечественной войны, – войны, где не было никаких правил, где враг пришел не просто завоевать территорию, но и уничтожить славянскую расу, – не могло быть всё гладко, по законам воинских наук: досадные промахи, потери, ошибки. Подобных кровожадных войн человечество еще не знало…

 

Хотим того или нет, война – это чудовищное явление. Она не обходится без жертв, без крови, без предательства… Недаром, есть фраза: «Не было бы войны, не было бы и предателей…» Правда, она являет и примеры отваги, силы духа, истинного партиотизма.

 

…В автокатастрофах погибают ежегодно тысячи людей в России. Но мы не отменяем автомобилей. Война, как явление античеловечное по сути, невозможно без разрушений, без невинных жертв, без ошибок командиров, действующих в исключительно экстремальных ситуациях, которые прежде были просто немыслимы.

 

Нет спору, надо осуждать и карьеристов, и неучей в военной форме. Но Великая Отечественная война, священная для нас, требует очень нравственного, всеобъемлющего подхода. Выпустить газетную агитку к юбилею освобождения родного города, в которой отразить только промахи полководцев, – дело не только не благодарное, но и не имеющее отношение к истине, к исторической науке.

 

По большому счету, фашистские полководцы, которые как бы с легкостью выигрывают сражения у наших полководцев, не осуществили ни одного своего стратегического плана на территории СССР. Да, страна потеряла более двадцати шести миллионов сыновей и дочерей, но избавила мир от фашизма.

 

Причем война – процесс непрерывный и «иерархический». Генерал отдает приказ командиру полка, а комполка приказ выполнил плохо, или командиры батальонов чего-то не учли. А на местах еще взводные, необученные солдаты… Разумеется, вся ответственность – на командарме, командующем фронта, и наконец – на Генштабе, на Верховном. Но ведь автор вырывает из четырехлетней войны только события на воронежском направлении.

 

Конкретные бои, проигрыши, просчеты, правильнее всего рассматривать стратегам и тактикам военного дела, историкам-аналитикам, а не выскочкам и верхоглядам газетного цеха. Грязи на нашу Красную Армию, на нашу Победу и так вылито предостаточно, и чернить полководцев, а они «часть» нашей армии, «часть» народа-победителя, есть выражение некоего предательства.

 

Может быть, выискивая промашки военных шестидесятилетней давности, следует помнить и о дне текущем. Войны нынче нет, а что ж так мы худо распоряжаемся судьбой своего Отечества: у власти – коррупционеры, общество деморализовано, журналистика продажна?..

 

Чтобы судить «прошлое», для этого надо заслужить моральное право! Есть ли оно у автора специального выпуска воронежской газеты? Носил ли он погоны? И вообще управлял ли людьми, хотя бы коллективом из тридцати человек (взвод)? (Укомплектованный полк – 600-800 человек).

 

Разумеется, воронежская газета о командармах будет вскорости забыта и специалистами, и простыми читателями. Мне даже имя автора-составителя не хочется называть, да и не это важно, ибо таких авторов к юбилею Великой Победы выплыло предостаточно. Научной, историографической ценности подобные газеты не представляют (в исторической науке побеждает всегда позитивизм). Однако такие издания отнюдь небезобидно бросает больные зерна в души соотечественников, особенно молодых, которые в силу своего возраста или в силу современнного образования о войне мало что знают. Эти зерна могут прорасти нигилизмом к нашей истории, к нашей Победе, стать поводом для кривотолков и дилетантских пересудов, катализатором злобной желчности к нашим теперешним военным и даже предлогом к некоторому низкопоклонству перед Германией, которая нам войну позорно проиграла.

 

Мне хочется привести отрывок из письма одной моей корреспондентки Жанны Милль, которая живет во Франции (полностью данное письмо напечатано в журнале «Роман-газета» №3, 2003 г): «…мне как-то попалась на глаза копия одной французской газеты от 9 мая 1945 года. Так там писали о чем попало, только не о Победе: реклама мюзик-холлов занимала целые страницы… Поэтому неудивительно, что французы о той войне мало вспоминают вообще, а по телевизору если и говорят, то получается, что победили все, кроме России. Россия где-то там воевала непонятно с кем, а потом еще русские солдаты «грабили и насиловали бедных немцев, будучи в Германии»… А Гитлера победили США, де Голль и английская королева… Вы понимаете, насколько это меня поражает, я же знаю, что победили мои соотечественники, кровью и жизнью одержали ту Победу».

 

Появление публикаций, подобно воронежской, – тоже шаг к тому, чтобы в святой для нас день Победы на страницах наших газет появлялась реклама мюзик-холлов, а героями войны становились не русские солдаты и полководцы, а какие-нибудь джоны и майклы из красочных голливудских киноподелок.

 

Знаменательных дат войны очень много. Сталинград, Курская битва, форсирование Днепра, освобождение Киева, Минска – и дальше, дальше на Запад, и в конце концов – Берлин.

 

В преддверии юбилея Победы «вокруг Берлина» опять вспыхнули споры, подчас с желчным обвинительством руководства тогдашнего СССР. Берлинская операция по сравнению с освобождением Воронежа имела совсем другой масштаб… Чтобы прояснить свою точку зрения на те героические, счастливые, но небезоблачные события окончания войны, привожу отрывок из своего романа «Бесова душа» (журнал «Наш современник» №11,12 2001 г, журнал «Роман-газета» №2, 2002 г.), в котором устами историка Шумилова высказываю свою позицию на пересмотр некоторыми умами не только итогов последнего боевого этапа, но и всей войны в целом.

 

«…Штурмовать Берлин было не только необходимо, но и неизбежно.

 

Кабинетные аналитики могут рассуждать, что Берлин в то время стоило бы держать в изнурительной осаде, что столица рейха пала бы сама по себе, – тем самым десятки тысяч советских солдат не полегли бы на подступах к Тиргартен. Эти досужие тактики отбросили в своих теориях сотни тогдашних обстоятельств, выдвинув на первый план либо личностные качества Сталина и руководителей Ставки, либо объясняя все с точки зрения гуманистических принципов, вполне справедливых для мирного периода и абсолютно непригодных в разгар жесточайших военных баталий.

 

Упущенным оказался даже тот факт, что изуверская фигура Гитлера почти до последнего часа Берлинской битвы оставалась действующей, оболванивающей и гнусно предающей немецкую нацию. Предъявляя самые высокие требования к Советскому руководству, философствующие умники пасуют перед руководством Германии. Призывая к «разумности» Сталина, они даже не пытаются призвать к разумности и досрочной капитуляции коричневых идолов. С них нет никакого спроса. Зато величайшему спросу подвергнут Сталин и даже Жуков. Первый, якобы, в очередной раз проявил свою беспощадность к народу, а второй - свою скоропалительность и честолюбие.

 

Забытым оказалось даже самое важное: война началась не под Берлином, не с Берлинской операции, которую теперь дотошно разглядывают под лупой, выискивая промашки Сталина и военачальников, а много раньше. Она началась под Брестом, Киевом и Минском. Она продолжилась под Москвой, Сталинградом и Курском... под Ленинградом, Одессой, под Будапештом и Веной... Берлин лишь последовательное звено в длинной четырехлетней кровопролитной цепи. Никакой «здравый» расчет, никакой «осадный» характер наступления на Берлин не мог не только подойти по ходу этой длинной цепи, но и показался бы изменой, поражением, «примирением» с фашизмом.

 

Зверя нельзя одолеть по человеческим правилам. Весь философствующий ум мгновенно пропадает, когда на хозяина этого ума набрасывается волк и цапает его за ляжку... Железная воля Сталина и талант Жукова были востребованы самой сутью войны. Сперва укротить зверя любой ценой, а потом удавить его окончательно. Странно было бы укрощать зверя по «звериным, кровавым» правилам, а добивать в белых перчатках. Такое можно вообразить, даже теоретически обосновать, но никогда не исполнить.

 

Всякая война имеет свой массовый инстинкт, который не поддается отстраненной от войны, запоздалой логике разума. Не стратегический расчет – не допустить союзников первыми в Берлин, не идеологическая борьба коммунистов с буржуазным Западом, не какие-то другие, далеко идущие замыслы и перспективы, а массовый инстинкт, в первую очередь – массовый инстинкт победы! не в отдельно взятом сражении, а в долгой жестокой войне руководил всеми, включая Сталина, Жукова, советские войска и всю страну при осуществлении Берлинской операции. Тот же массовый инстинкт руководил явно обреченными, закольцованными в пространстве последнего бастиона немецкими войсками, включая Гитлера и всю гитлеровскую верхушку.

 

Советские воины вдохновенно и самоотверженно рвались в бой, к священной цели. Немецкая оборона честно держалась до последнего губительного часа…»

 

Небрежное отношение к истории, поверхностный взгляд, вульгаризация событий и фактов – это не во благо общества, это и не посыл для истины, – это лишний факт оскудения и бескультурья поколений сыновей и внуков тех, кто «ковал Победу».

 

Кстати, в день празднования 65-летия Великой Победы к могиле Верховного Главнокомандующего, генералиссимуса И.В. Сталина у кремлевской стены официально даже не положили венок; в этом проявилось невежество, проявилась и историческая ложь, которую, вероятно, исповедуют идеологи нынешней власти.

 

Пора разговляться

 

Сладко покушать любят все. Факт неоспоримый. В некоторых странах созданы целые Институты кулинарного искусства. В архивных подвалах некоторых государств так же бережно, как реликвии коронованных особ, хранятся меню, которыми пользовались эти особы. В этих меню можно встретить блюда, которые не поддаются расшифровке, т.е. рецепты приготовления утеряны.

 

Но человечество не стоит на месте и по-прежнему отдает чревоугодию немало сил, а главное – средств, придумывая все новые соблазнительные лакомства. Кухня восточная, кавказская, корейская, японская, китайская, французская…

 

Россия при этом никогда не отставала ни от чопорного Запада, ни от братского Востока и уж чем-чем, а хлебосольством и разнообразием закусок побаловать гостей могла на славу. Особенно – до революции (речь идет именно о «русской кухне»). Об этом свидетельствуют многие архивные документы, «поваренные» книги тех лет, а еще многочисленные свидетельства литературных персонажей.

 

Среди русских писателей XIX века было множество истинных ценителей блюд и вин. А стало быть, и их герои брали на себя подобные «гастрономические» черты. Вспомнить хотя бы Илью Ильича Обломова – главного персонажа И.А.Гончарова. Какую кулебяку наворачивал Обломов! Причем телятина и свинина покупалась в лучших лавках столицы, невзирая на многочисленные обломовские долги.

 

Лев Толстой в зрелом возрасте призывал к аскетизму, но тем не менее в свое время знал толк в земных удовольствиях и развлечениях и своих героев наделял «земными» чертами. Давайте-ка заглянем в ресторан вместе с его персонажами из «Анны Карениной». Вот как Степан Аркадьевич Облонский и Левин обедают.

 

«–…Хороши ли устрицы? – спросил Степан Аркадьевич у официанта-татарина.

 

– Фленсбургские, ваше сиятельство, остендских нет.

 

– Да свежи ли?

 

– Вчера получены-с.

 

– Так что же, не начать ли с устриц? А?

 

…– Я с удовольствием поем хорошо, – сказал Левин.

 

– Еще бы! Что ни говори, это одно из удовольствий жизни, – сказал Степан Аркадьевич. – Ну, так дай ты нам, братец ты мой, устриц два, или мало – три десятка, суп с кореньями…

 

– Прентаньер, – подхватил татарин. Но Степан Аркадьевич не хотел называть по-французски кушанья.

 

– С кореньями, знаешь? Потом тюбо под густым соусом, потом… ростбифу; да смотри, чтобы хорош был. Да каплунов, что ли, ну и консервов…

 

– Что же пить будем?

 

– …Шампанское, – сказал Левин.

 

– Ты любишь с белой печатью?

 

– Каше блан, – подхватил татарин.

 

– Ну, так этой марки к устрицам подай, а там видно будет.

 

– Слушаю-с. Столового какого прикажете?

 

– Нюи подай. Нет, уж лучше классический шабли.

 

– Слушаю-с. Сыру прикажете?

 

– Ну да, пармезан…

 

И татарин с развевающимися фалдами фрака над широким задом побежал и чрез пять минут влетел с блюдом открытых на перламутровых раковинах устриц и с бутылкой между пальцами.

 

…– А недурны, – говорил Степан Аркадьевич, сдирая серебряной вилочкой с перламутровой раковины шлюпающих устриц. – Недурны…»

 

И впрямь не дурны были вкусы XIX века. Причем сцена эта происходит почти сразу после того, как семейная жизнь Стивы (Степана Аркадьевича) Облонского рушится, да и долгов у него на этот момент выше крыши. До еды ли тут? До аппетита? Вот именно – до еды! Покушать – это святое…

 

А вот еще один герой, на этот раз чеховский.

 

«Семен Петрович, рискуя обжечь пальцы, схватил два верхних, самых горячих блина и аппетитно шлепнул их на свою тарелку. Блины были поджаристые, пухлые, как плечо купеческой дочки… Подтыкин приятно улыбнулся, икнул от восторга и облил их горячим маслом. Засим, как бы разжигая аппетит и наслаждаясь предвкушением, он медленно, с расстановкой обмазал их икрой. Места, на которые не попала икра, он облил сметаной… Осталось теперь только есть, не правда ли? Но нет. Подтыкин взглянул на дела рук своих и не удовлетворился… Подумав немного, он положил на блины самый жирный кусок семги, кильку и сардинку, потом уже, млея и задыхаясь, свернул оба блина в трубку, с чувством выпил рюмку водки, крякнул, раскрыл рот…»

 

Среди гурманов, знатоков и мастеров в описании кушаний бесспорным лидером остается Н.В.Гоголь. Не найти в многоликой русской литературе подобного писателя, который так бы трепетно и со вкусом подавал своих героев-обжор и просто любителей застолий. В «Старосветских помещиках» читатель будто бы сам после духоты от натопленной печи лакомится мочеными грушами… А каков Собакевич, который примнет не только осетра, поросенка, но и кабана одолеет! Разумеется, в гостях, как сейчас бы сказали «на халяву…»

 

И все же вершиной гоголевских персонажей, славных любителей стола, по праву остается Петр Петрович Петух из второго тома «Мертвых душ» (весь том, как известно, не сохранился).

 

Павел Иванович Чичиков совсем случайно попадает в имение Петуха. А теперь получим урок гостеприимства. Вот так надо потчевать даже случайных гостей.

 

«…Дверь растворилась. Емельян и Антошка явились с салфетками, накрыли стол, поставили поднос с шестью графинами разноцветных настоек. Скоро вокруг подносов и графинов обстановилось ожерелье тарелок – икра, сыры, соленые грузди, опенки да новые приносы из кухни чего-то в закрытых тарелках, сквозь которые слышно было ворчавшее масло».

 

(Попутно заметим: это было только начало – закуска).

 

«…Закуске последовал обед. Здесь добродушный хозяин сделался совершенным разбойником. Чуть замечал у кого один кусок, подкладывал ему тут же другой, приговаривая: «Без пары ни человек, ни птица не могут жить на свете». Съедал гость два – подваливал ему третий, приговаривая: «Что ж за число два? Бог любит троицу». Съедал гость три – он ему: «Где ж бывает телега о трех колесах? Кто ж строит избу о трех углах?» На четыре у него была опять поговорка, на пять – тоже. Чичиков съел чего-то чуть ли не двенадцать ломтей и думал: «Ну, теперь ничего не приберет больше хозяин» Не тут-то было: хозяин, не говоря ни слова, положил ему на тарелку хребтовую часть теленка, жаренного на вертеле, лучшую часть, какая ни была, с почками, да и какого теленка!.. С винами была тоже история… А за ужином опять объелись…»

 

Однако история Чичикова и Петуха на том не закончилась. Павел Иванович «отправился в отведенную комнату для спанья». И «…надобно же было такому стеченью обстоятельств: за стеной был кабинет хозяина. Стена была тонкая, и слышалось все, что там ни говорилось. Хозяин заказывал повару, под видом, раннего завтрака, за завтрашний день, решительный обед. И как заказывал! У мертвого родился бы аппетит. И губами подсасывал, и причмокивал. Раздавалось только: «Да поджарь, да дай взопреть хорошенько!» А повар приговаривал тоненькой фистулой: «Слушаю-с. Можно-с. Можно-с и такой».

 

– Да кулебяку сделай на четыре угла. В один угол положи ты мне щеки осетра да вязигу, в другой запусти гречневой кашицы, да грибочков с лучком, да молок сладких, да мозгов, да еще чего знаешь там этакого…

 

– Слушаю-с. Можно будет и так.

 

– Да чтобы с одного боку она, понимаешь, зарумянилась бы, а с другого пусти ее полегче. Да исподку-то, исподку-то, понимаешь пропеки ее так, чтобы рассыпалась, чтобы всю ее проняло, знаешь, соком, чтобы и не услышал ее во рту – как снег бы растаяла.

 

«Черт побери! – думал Чичиков, ворочаясь. – Просто не даст спать!»

 

– Да сделай ты мне свиной сычуг (сычуг – желудок с фаршем). Положи в середку кусочек льду, чтобы он взбухнул хорошенько. Да чтобы к осетру обкладка, гарнир-то, гарнир-то чтобы был побогаче! Обложи его раками да поджаренной маленькой рыбкой, да проложи фаршецом из снеточков, да подбавь мелкой сечки, хренку, да груздочков, да репушки, да морковки, да бобков, да нет ли еще там какого коренья?

 

– Можно будет подпустить брюкву или свеклу звездочкой, – сказал повар.

 

– Подпусти и брюкву, и свеклу. А к жаркому ты сделай мне вот какую обкладку…

 

…Чичиков закрыл себя одеялом, чтобы не слышать ничего. Но сквозь одеяло слышалось беспрестанно: «Да поджарь, да подпеки, да дай взопреть хорошенько».

 

Заснул он уже на каком-то индюке…»

 

Право, есть у кого поучиться хлебосольству и перенять славные традиции застолья. Не стоит забывать, что застолья играли огромную роль в тогдашнем мире. За едой, выпивкой, за чаепитием очень часто вершились крупные сделки по коммерческой части. В застольях купцы могли заключать договоры на огромные суммы, часто полагаясь только на «честное купеческое слово», нарушить которое значило полностью потерять репутацию.

 

В писательском мире – описать застолье, – колоритно, сочно, чтобы слюнки потекли, передать живо, взахлеб диалоги в застолье, – есть один из признаков литературного дара и мастерства.

 

Ну а проявить себя на кухне хозяину и хозяйке, встречающим в пасхальные праздники гостей, – прекрасный стимул для выражения вкуса, отличный шанс для проявления широты натуры и просто – русского гостеприимства.