Рассказы

СВЕТА-КОЛОСОК

 

Света идет по дну пруда, стараясь лишь носками касаться мягкого, словно пух, ила. Ноги погружаются все глубже, холодная вода обжигает кожу.

 

В свои четырнадцать лет Света худенькая, цветастый купальничек обвисает на ней складками. Она москвичка, приехала на лето в деревню к дедушке и бабушке. И теперь, в знойный полдень, входит в пруд, заросший по берегам большими раскидистыми лозинами. Деревья бросают на воду густую тень. Под ними можно укрыться в самую жару.

 

Над прудом высокой точкой стоит солнце, горячий воздух заполняет пространство. Света бредет по колено в воде, в тени она озябла, солнце манит ее на сверкающую середину пруда.

 

На другом берегу, взмучивая воду, плещутся и визжат ребятишки. Света, слыша их голоса, радуется, что сорванцов нет поблизости, – они непременно стали бы брызгаться.

 

Вода уже по грудь. Света, охнув, бросается вперед, выплывает из тени деревьев. Ослепленная светом, переполненная восторгом, она смеется. Теперь ей не холодно: тело привыкло к воде, хотя кожу словно покалывает иголочками.

 

Доплыв до середины, Света переворачивается на спину, мочит косу и бант. Она дышит вольно, глубоко, смотрит в небо, звенящее от солнечных лучей. Света слышит свое дыхание, растворяющееся в воздухе. Когда девочка на миг перестает шевелить руками, ее вновь обнимает холод, Свете кажется, что лишь в груди хранит тепло маленькое сердце.

 

Перевернувшись лицом вниз, Света пытается заглянуть в глубину пруда. Она представляет, как под двухметровым слоем мутновато-желтой воды плывут, словно тени, равнодушные рыбы, ползут страшные раки.

 

Девочка пугается одиночества и поворачивает к берегу. Она вспоминает, что за нее очень волнуется бабушка, которая боится, что внучка утонет. Бабушка рассказывала, что, когда была молодой, то, купаясь в этом пруду, чуть не утонула: ее схватил за волосы и потянул в яму водяной. Света не верит в водяных, но сейчас ей страшно. Вдруг она утонет, беспомощно опустится на мягкое дно, и рыбы будут касаться ее прохладными губами.

 

Девочка плывет к берегу, ей кажется, что он слишком медленно приближается. Наконец, почуяв мягкое дно, она встает. Из мутной воды булькают пузырьки воздуха.

 

Света выходит на берег, где ее охватывает приятное тепло. Света уже сейчас высока и стройна, но в этой глухой деревушке у нее нет ни друзей ни подружек, здесь доживают свой век несколько стариков.

 

Натянув платье, она по мягкой траве выходит на пустынную деревенскую улицу. Пыль на дороге нежная, мягче ила и горячо обжигает подошвы. В пыли купаются куры, шумно ворочаются в земляных ямах.

 

Дом, где живут дедушка с бабушкой, маленький, но уютный. Зимой в нем долго хранится тепло, а летом – постоянный холодок. В любое время года на чисто выскобленных досках пола лежит толстый ленивый кот.

 

Домик сухой, дубовый. Дедушка любит дом, ухаживает за ним. Вот и сейчас, несмотря на жару, он подмазывает глиной отвалившуюся местами штукатурку. Он берет из тазика куски тяжелой глины и, вяло размахнувшись, шлепает ее на стену, разглаживает маленькой сильной рукой.

 

Света стоит сзади дедушки. Вдыхая запах мокрой глины, вспоминает пруд. Пока шла под палящим солнцем, ей вновь стало жарко и, хотя купальник под платьем еще не высох, хочется снова окунуться в прохладную воду. Света заходит в сени, шлепая босыми ногами по холодному земляному полу. Как ни жарко бывает на улице, пол в сенях всегда холодный.

 

Дверь, ведущая в комнату, обита мешковиной. Она порвалась, из нее торчат клочки пахучего сена, которое дедушка подложил для тепла. Света любит эту дверь – так духовито пахнет она сухой травой, так легко и бесшумно отворяется, если потянуть за гладкую бронзовую ручку.

 

В комнате, возле стены, лежит на койке больная бабушка. Раз в день приходит медсестра с фельдшерского пункта и делает уколы в сухую бабушкину руку. Она вливает ей красноватую жидкость – витамины. Через маленькое окошко на бледное лицо бабушки падает свет с улицы. Свет слабый, он с трудом пробивается сквозь густые ветви сирени, разросшейся под окном.

 

Бабушка уже давно не встает и не выходит на улицу. Она дышит застоявшимся воздухом, пропитанным запахом лекарств, видит перед собой лишь русскую печь да отрывной календарь, с которого дедушка аккуратно каждое утро срывает по листку.

 

От долгого лежания морщины на лице бабушки разгладились, словно стекли вниз.

 

– Умру, знать, Светуля, скоро умру... – тихо шепчет бабушка. Голос ее глухо пробивается сквозь вялые губы и растворяется, гаснет, не в силах пробить массу комнатного воздуха.

 

– Что ты, бабушка? – успокаивает Света проникновенно-чистым голосом. – Ты непременно выздоровеешь! Сегодня я позвоню маме по мобильному телефону в Москву. Мы отвезем тебя в самую лучшую больницу! Тебя будут лечить знаменитые врачи.

 

– Куды уж там, в больницу, хорошая ты моя, – шепчет бабушка, – старость ничем не вылечишь. Она свое возьмет.

 

Над изголовьем бабушки громко и надоедливо стучат часы-ходики с ржавым железным циферблатом. Они тикают неутомимо, дедушка привесил дополнительно к гире ржавый замок. Однажды, решив, что часы мешают больной бабушке, Света остановила пыльный маятник.

 

Бабушка, хотя и дремала, тут же проснулась.

 

– Что ты? Что ты, внученька? – испуганно зашептала она.– Пусти часы, Светочка, нехай они тикают. С ними веселее. Они замолчали, и мне показалось, что я умерла...

 

Света ночами спит на холодной просторной печи и часто просыпается, прислушивается к звукам из темноты. Ей делается страшно, если она не слышит дыхания бабушки. Напряженный слух девочки улавливает скрип топчана, на котором ворочается в сенях дедушка. Там ему жарко и душно: шиферная крыша нагревается за день и долго не остывает. До Светы доносится шорох мышей на чердаке, назойливый маятник стучит как чужое неутомимое сердце. Вся в слезах, Света осторожно слезает с печи и тихо, словно привидение, подходит к бабушке, смотрит на ее белое лицо. Света напряженно склоняется и слышит долгожданный звук – бабушка дышит!

 

Лето течет день за днем. Под солнцем наливается сухой спелостью пшеница, и Свету тянет гулять в поле. Ей нравится бродить здесь в одиночестве. Колосья пшеницы держатся на тонких стеблях. Света осторожно берет стебелек двумя пальцами, содрогаясь от мысли, что может сломать эту хрупкую жизнь. Девочка понимает, что поле лишь издали кажется огромным, а на самом деле оно состоит из отдельных колосков. Как и люди, они представляют собой большой народ, и голос одного колоска отзывается в другом.

 

В поле не так жарко – горячий воздух движется ровным ветром. Он мягко обтекает фигуру девочки, наполняет легкостью. В мареве горячего воздуха Свете чудятся высокие коробки многоэтажных домов. Где-то далеко грохочут по раскаленным рельсам электрички, по размягченному асфальту проспектов мчат автомобили.

 

– Мама! – шепчет Света в бездонную высь. – Приезжай скорее. Бабушка болеет. И я по тебе соскучилась.

 

Голос Светы сливается с шорохом созревающих колосьев.

 

ЗМЕЙ-ИСКУСИТЕЛЬ

 

— Коль! А Коль! — раздается в гулкой комнате звонкий мальчишеский голос. В приоткрытую дверь робко заглядывает соседский мальчик Женька. На голове у него самодельная шапка из газеты, пуговицы на рубашке расстегнуты.

 

— Какой он тебе Коля? — выходит из-за кухонной перегородки жена тракториста Николая Курбатова Валентина. В руке у нее мокрая блестящая тарелка, через локоть перекинуто полотенце.— Никакой он тебе не Коля, а Николай Тихонович. Ясно? Тоже мне — ровесника нашел!

 

Валентина не сердится. Она работает в сельсовете бухгалтером, и привыкла разговаривать с посетителями спокойно и уверенно. Ее рабочий день кончился в пять вечера. Полчаса назад она не спеша шла домой в синем модном платье, а теперь надела халат и сразу у нее появилась уйма дел: надо отнести поросенку месиво, посыпать зерна курам, приготовить ужин.

 

Женькина голова исчезает, потом вновь появляется.

 

— Ну, а Николай Тихонович? Где он? Обещал змея сделать.

 

— Какого еще змея? — отмахивается Валентина.— Только ему и делов, что с тобой возиться.

 

— Змея надо сделать, который летает. Из бумаги. С неделю Колька обещает и все никак: то некогда, то уморился.

 

— Нет его. С работы еще не приходил. А ну, посторонись, я месиво несу, запачкаю... Николай свеклу культивирует, и дома дел по горло, а ты с какой-то ерундой... Веранду никак не доделает, перегородку в сарае надо чинить... Змея! Только этого ему недоставало... Иди, иди, Женя, бегай с ребятами, а Николай тебе не товарищ!

 

Женька выходит через сени на веранду, в которой нет крыши и стекол в рамах. Некоторое время он размышляет. Карманы его оттопыриваются от катушек с нитками. За пазухой, холодя кожу, перекатывается пузырек с клеем. В левой руке он держит тонкие деревянные планочки — для каркаса будущего змея.

 

Женька идет на выгон, куда с разных сторон выходят четыре дороги.

 

Здесь он будет поджидать Николая.

 

«Дурак, что не спросил, где он пашет, — ругает себя Женька,— а то сбегал бы к нему в поле, он бы не прогнал».

 

Ждать пришлось недолго. Около, семи часов на вечернюю улицу усталой походкой вышел невысокий курносый парень в замасленной кепке.

 

— Колька! — кинулся ему навстречу Женька.— Я дранку нашел! Вот такая, смотри! Пойдет?

 

Николай взял черными, грязными руками одну палочку, молча подбросил ее на ладони, определяя вес.

 

— Тяжеловата... Не пойдет. Я тебе что говорил? Забыл? От старой фанеры отдирай дранку, от фанеры! А ты, наверное, возле стройки подобрал?

 

Женька огорченно закусил губу.

 

— Ладно,— успокаивает Николай,— я знаю, здесь в одном месте можно отломить... Пойдем.

 

Не доходя до дома, они заворачивают к соседскому сараю и отдирают несколько легких планочек от рассохшегося куска фанеры, прибитого к стене. Затем присаживаются на выгоне.

 

— Покажу, как делать, и пойду, — говорит Николай, оглядываясь на дом. — Запоминай, как вязать каркас. Давай нитки...

 

На пороге недостроенной веранды показалась Валентина.

 

— Коля! — кричит она.— Что ты там делаешь? Иди ужинать!

 

— А, погоди ты... Сейчас приду,— отмахивается Николай.

 

— Что ты возишься с разной мелкотой? — не унимается жена. — Иди веранду делай.

 

— Веранду, веранду... Успеется! — бормочет Николай, отмахиваясь рукой как от мухи. Женька на всякий случай пытается укрыться за широкой спиной Николая, но Валентина видит его рыжий вихор.

 

— Ну, погоди! — грозит она Женьке пальцем.— Приди еще, шалопай. Я тебя крапивой угощу... Постояв на пороге, она уходит в дом.

 

— Дела, дела,— ворчит Николай, доставая из кармана мятую сигарету,— этим делам ни конца ни края нет. Дыхнуть человеку некогда. Веранда, забор... Тьфу... И вы, пацаны, тоже мне!.. Змея сделать не можете!

 

Некоторое время он сосредоточенно работает, связывая нитками каркас.

 

— Клей, бумага есть? — спрашивает он.— Отлично. Запоминай... Клеим бумагу, делаем поводок из трех нитей: одна от середки, две по бокам...

 

Валентина пьет чай, смотрит на них в окно. «Колька ну прямо как маленький,— думает она,— Хоть бы поел, а уж потом возился бы».

 

Змей готов. Николай торопится: хочется скорее запустить.

 

— Главное хвост! — поучает он Женьку. — Нужно, чтобы он был и не легкий и не тяжелый, и не длинный и не короткий, а такой, какой надо.

 

Постепенно к ним собираются ребятишки. Их уже человек десять. Они окружили Женьку и Николая, прилаживающего хвост. Некоторые мальчишки пытаются давать советы, но Николай сердито их обрывает.

 

— Что ж сам-то не сделал, умелец? — ехидно спрашивает он непрошеного советчика. — Что, слабо?

 

На пороге вновь показывается Валентина.

 

— Коль, пойдем стиральную машинку принесем из сеней. Стирать буду.

 

— Погоди, сейчас начнем запускать!

 

— Без тебя запустят.

 

— Как без меня?.. Да я быстро, Валь, ну что ты в самом деле? Ну, десять минут, не больше!

 

Валентина со злостью отшвыривает в сторону тряпку, которую держит в руке, и уходит, хлопнув дверью так, что звук раскатывается по всему выгону.

 

самом деле? Ну, десять минут, не больше!

 

Валентина со злостью отшвыривает в сторону тряпку, которую держит в руке, и уходит, хлопнув дверью так, что звук раскатывается по всему выгону.

 

Николай, послюнявив палец, поднимает его вверх, определяя направление ветра.

 

— Эх, слабоват ветер! — сокрушенно говорит он, глядя на покачивающиеся верхушки деревьев. — Ну, ничего, хвост облегчим, может, и взлетит... Женька, держи змея, а я буду тянуть за нитку... Ну, побежали... Бросай! Бросай же!

 

Николай бежит. Ноги его, в тяжелых, пахнущих соляркой сапогах, гремят по земле, спотыкаются в колдобинах.

 

Змей медленно ползет вверх, вяло помахивает хвостом. За ним бегут ребятишки.

 

— Упадет! Упадет! — кричат они.

 

Николай и сам понимает, что змей не поднимется, однако, стиснув зубы, упрямо бежит через выгон. От небольшого домика, почти не видного за деревьями, отделяется худощавая фигура колхозного учетчика Малахина. Лысая голова его задрана вверх — он смотрит на опускающегося змея.

 

На Малахине старые синие галифе, выцветшая майка и калоши на босу ногу. На глазах очки с пыльными стеклами: учетчик тоже только что вернулся с поля.

 

— Хвост! Хвост! — шумит он, размахивая худыми жилистыми руками. — Хвост укоротите — тяжелый хвост!

 

Змей опустился. Николай хмуро взглянул на Малахина.

 

— Сам знаю, — сказал он. — Женька, оторви кусок хвоста.

 

— Еще, еще рви! — командует Малахин. — Ишь, понавешали сто пудов!

 

— Ты меня не учи! — раздраженно ворчит Николай. — Я этих змеев знаешь сколько переделал? На десять катушек запускали...

 

— А я? Я, думаешь, меньше? — возмущается Малахин. — Каких только не делал: и «попиков», и простых, и фигурных... Да еще раскрашивал, бывало.

 

Николай морщит лоб, пытаясь на глазок прикинуть длину хвоста.

 

— Тут не запустим, — деловито чешет затылок Малахин. — И думать нечего. Ветер слаб. Надо идти за деревню. На Яркин бугор. Мы, бывалча, там пускали. Там всегда дует. Особенно, ежли с севера. На бугре ветер всегда натужный, плотный...

 

— Пойдем. На Яркин бугор так на Яркий бугор, — скрепя сердце соглашается Николай. Ему не хочется, чтобы запуском змея распоряжался Малахин.

 

Пошли за околицу деревни. В пути к ним присоединились еще несколько мальчишек. Николай нес змея, Женька поддерживал хвост, волочащийся по земле. Малахин шел рядом. Он разглядывал устройство змея и бормотал себе под нос, замечая в конструкции змея недостатки.

 

— Однако этот змей полетит, — шевелил он толстыми губами, — как ни грубо сделан, а полетит.

 

Женька поддерживал тряпичный хвост и гордо поглядывал вокруг — это он затеял такую кутерьму.

 

Раздался треск. Семилетний Эдик, ехавший на взрослом велосипеде под рамку, нечаянно наехал колесом на хвост змея и оторвал его.

 

— Ты что? — завопил Малахин так, словно ему поездом отдавили ногу. — Ослеп, что ли? Счас как шугану, загремишь отсюда вместе с лисапетом!

 

Испуганный Эдик ненадолго приотстал.

 

— Ничего, дело поправимое, — успокоил его Николай. — Сейчас привяжем. Женька, ну-ка...

 

Вскоре процессия вышла на Яркий бугор, где дул ровный, свежий ветер.

 

— Во! Здесь пойдет! — блестя глазами, воскликнул Малахин, подставляя лицо ветру.

 

Он отобрал у Николая катушку с нитками и, размотав ее, отошел метров на двадцать вперед.

 

— Здесь-то, конечно, полетит,— поддакнул Николай, расправляя змею хвост. — Здесь обязательно.

 

— Ну что мне, бечь? — азартно спросил Малахин. — Ты готов?

 

— Давай! — выдохнул Николай. И оба побежали по кочковатому лугу.

 

— Отпускай! — хрипло скомандовал Малахин. Он спотыкался на кочках и одну за другой потерял обе свои калоши. Оставшись босым, Малахин побежал с неестественной для его возраста быстротой.

 

Николай тоже бежал в куче ребятни. Задрав голову вверх, он следил за змеем.

 

— Скорость, скорость прибавь! — громко, как в рупор, кричал он Малахину. — Ага! Пошел! Идет! Идет, собака!

 

Змей медленно, но верно набирал высоту. Вот он попал в поток ветра, на мгновение остановился, крутнул хвостом, дернул нить и плавно пошел ввысь.

 

Николай, засмотревшись на него, упал. Но никто не засмеялся, да и сам он не придал этому значения. Машинально изругавшись, Николай встал и помчался дальше, обгоняя мальчишек.

 

Босой Малахин, широко расставив ноги в галифе, стоял на холодной, росистой траве. Лицо его словно окаменело. Остатки волос на голове встали дыбом. В жилистом большом кулаке он держал катушку и, не спеша, отпускал нить.

 

— Колька! Нитки какие? — спросил он, не отрывая глаз от змея.

 

— Десятка.

 

— Сам вижу, что десятка. Новые они или старые? В нашем сельмаге и гнилых могут подсунуть.

 

— Не знаю. Женькины нитки. Сейчас спрошу.

 

— Ладно, чего там, давай вторую катушку... Ух, пошел, чертяка, ты смотри!

 

Змей круто поднимался. В закатных лучах солнца он ярко светился, лениво пошевеливал хвостом.

 

— Молодец, Колюха! Хороший змей сделал! — похвалил Малахин.

 

— Да ну, вы уж скажете, Иван Иваныч... Все кое-как, на прилепочках, — смущенно отозвался Николай.— Я уж думал, и не полетит... Женька попросил — я и сделал. Спешил... А так мне сегодня веранду доделывать, забор...

 

— Все-таки хвост длиннее надо бы, — заметил Малахин. — Ишь, как мотает его! Во-во! Опять повело.

 

— Это ветер нынче такой чудной, — ответил Николай, — то нет его совсем, а то как закрутит... Дай подержу, Иван Иваныч, а ты покури...

 

— На, только не упусти.

 

— Да ну. Что я — маленький?

 

Змея запустили на шесть катушек. Эдик на велосипеде ездил смотреть, где он стоит. Змей стоял над другим краем обширного поля. Нитку по очереди держали ребятишки. У самого маленького мальчика катушка вырвалась из рук, и Николай догонял ее. Догнал, а то бы упал змей.

 

Потом Николай и Малахин сидели на траве, курили.

 

— Пора мне идти, — вздохнул Николай, вспомнив о Валентине, — веранду надо делать, будь она неладна. Успею сейчас несколько досок обстругать — пусть жена успокоится.

 

— И мне надо курей запирать. Небось уж на нашест сели... — Малахин печально оглянулся в сторону своего дома, где жил совершенно одиноким.

 

Оба встали и пошли.

 

В сумеречном небе далекой точкой висел змей.

 

МАСТЕРА

 

Я-САМ!

 

Жили в нашем поселке мастера. У каждого забавное прозвище. Вот, к примеру, дядя Вася по прозвищу Я-Сам! Он мог сделать из железа любой предмет домашнего обихода.

 

В начале 60-х в домах сельских жителей стало появляться водяное отопление — с котлами, трубами, батареями и расширителями. Все как положено. Русские громоздкие печки шли на слом.

 

Это было время торжества самоучек и умельцев. Тут-то и пригодились таланты Я-Сама. Его самодельный сварочный аппарат гудел в разных домах с утра до вечера. Искрил, шипел огонек сварки.

 

Немалую часть рабочего дня Я-Сама составляли философские речи, произносимые за накрытым обеденным столом — хозяева не скупились на угощение мастера. Говорил он на самые разные темы, начиная от популярных тогда полетов в космос и кончая рецептами лечения домашних животных. Даже нам, ребятишкам, слушать его было интересно.

 

Прозвище свое дядя Вася получил неспроста. Если он видел, что какая-то работа у другого человека не ладится, он чуть ли не силой выхватывал у него из рук инструмент: дай сюда! Я сам!..

 

МЕХАНИК «ОТ БОГА»

 

В те же годы работал в СМУ механик по прозвищу Тьфу-Тьфу. Так его прозвали за манеру поплевывать на замасленные ладони во время ремонта двигателя.

 

Я тогда работал подручным слесаря и редко видел своего наставника задумавшимся или растерянным — Тьфу-Тьфу сходу определял любую неисправность машины. Кольца на поршни он надевал голыми руками, без оправки. Не прочь был похвастать своим умением: «Учитесь, малец, пока я жив!»

 

Он ставил зажигание двигателя на опережение, регулировал карбюраторы. Все эти сложные работы выполнял почти всегда, как говорится, «под мухой». Как это ему удавалось — до сих пор остается загадкой.

 

ДЯДЯ ВОЛОДЯ ПО ПРОЗВИЩУ БЕС

 

Или вот еще дядя Володя по прозвищу Бес. Натура беспокойная, мечущаяся. Герой многих похождений, о которых поутру говорила вся улица. Бес отлично ремонтировал ламповые телевизоры (других в ту пору не было).

 

В доме его телевизоры стояли штабелями, трудно было пройти по комнате.

 

Не торопился он с ремонтом еще и, потому, что увлекался охотой.

 

Отправляясь в поле с двустволкой и дворнягой Жучкой, дядя Володя ради маскировки облачался в белый медицинский халат и такой же белый капюшон. Непременно брал с собой бутылку для сугрева. Бедную свою Жучку подстрелил нечаянно, приняв ее за лису.

 

Лыжи у него были настоящие охотничьи — короткие, широкие, с тупыми носами. Они не проваливались на глубоком снегу, но доставляли охотнику немало хлопот: при каждом спуске с горы дядя Володя обязательно натыкался на кочку, кубарем летел в овраг. Раза два его находили полузамерзшего, в обледенелом халате и доставляли домой.

 

А еще у него был трофейный немецкий мотоцикл «Цундап» — рычащее чудовище с приводом на коляске, не признававшее бездорожья. Гаража для него не было, и Бес приглашал нас, мальчишек, откапывать «Цундап» из-под сугроба, наметенного за ночь.

 

За это катал нас по снежной дороге. Ревел мотор, месил колею, снежная пыль взметалась радугой. Мы, набившись в люльку, замирали от восторга.

 

Этот же угрюмый «Цундап» подвел однажды и хозяина — съезжая с Рождественской горы, он опрокинулся, и любимец детворы, помогавший чинить мопеды и запускать бумажных змеев, трагически погиб…

 

Эти мастера давно ушли от нас в мир иной. Если загробная жизнь существует, то они и там, наверное, пригодились.

 

…Местный народ ценил мастеров. В ту пору они были нарасхват. К ним ходили на дом — просить о помощи. Знали заранее, что мастер не откажет. Их и сейчас помнят за умение, за неповторимость характера и облика. И в памяти людей они остались во многом благодаря своим неповторимым прозвищам.