У башни вавилонской. Рассказ

Что за дом притих,
Погружён во мрак?..
 

В.Высоцкий «Чужой дом»

 

Незадолго до начала обеда Фёдора Ивановича вызвали в вагончик прораба.

 

- В общем, так, Иваныч, - с ходу начал прораб, не успел ещё Фёдор Иваныч занять предложенное ему начальником место. – Наша фирма заключила контракт с Министерством Образования. Согласно ему из Технического Университета Молдовы нам присылают на практику двух студентов. Заниматься ребятами мне недосуг, сам понимаешь. Поэтому одного практиканта я направлю в бригаду Ботнаря, ну, а другой вашей бригаде достанется.

 

Фёдор Иванович набрал в лёгкие воздуха, приготовившись возражать, но прораб властным движением руки остановил его.

 

- Знаю, знаю. Сейчас ты скажешь, что тебе не практикант нужен, а специалист, что бригада у тебя итак не укомплектована, поэтому заниматься практикантом будет некому. Все твои отговорки я предусмотрел. Однако хочу тебе напомнить, что мы люди подневольные и приказы начальства должны исполнять. Поэтому я решил так – студент будет целиком и полностью на тебе. Ты у нас самый опытный, стаж у тебя дай Бог каждому, да и возраст такой, что по пустякам психовать не станешь. Так что покажешь будущему инженеру, что у нас здесь, да как. Чем полный стакан от пустого отличается. Научишь, так сказать, азам профессии. По рукам?

 

Фёдор Иваныч пожал плечами.

 

- По рукам-то по рукам, - неуверенно согласился он. – Да только чему я пацана научу, когда у нас на объекте никаких работ не производится? Наш долгострой, поди, с эпохи динозавров длится. Мы ж целыми днями в вагончиках сидим, тараканов давим.

 

- Всё это, Иваныч, мне и без тебя известно, - нетерпеливо перебил его прораб. – Но наше дело боковое. Нам приказали принять – мы примем. А твоё дело смотреть, чтобы студент на стройке шею себе не свернул. Ясно?

 

Фёдор Иваныч тяжело вздохнул, потупил взор и покорился воле прораба.

 

«Не повезло ребятам, - выходя на улицу, думал о практикантах Фёдор Иваныч. – Чему здесь молодые научатся? Дурака валять? Им бы на другой объект попасть, где работы полно, где движение, перспективы. А так… Пустая трата времени, ничего больше». Он с сожалением посмотрел кругом. После недавних проливных дождей стройка представляла собой жёлтое, вязкое болото. Черный остов недостроенного небоскрёба медленно увязал в липком месиве песка и глины. Тяжелая громада высотки казалась обрубком гигантского меча, вонзенного в поверженное тело земли. Словно края огромной раны поднялись вокруг железобетонного лезвия кривые песчаные насыпи. Их избороздили глубокие ломаные трещины, по которым, будто выталкиваемый из раны гной, медленно сочились жёлтые, гнилостные ручьи. Перевалив через насыпи, ручьи собирались в большие грязные лужи, в мутном зеркале которых брезговало отражаться даже неприхотливое весеннее небо. Подобрав подол облаков, небо стороной уносило к чистому горизонту кипень своих белоснежных одежд. «Погодите, - глядя на проносящиеся над небоскрёбом облака, подумал Фёдор Иваныч. – Вырастет вам заноза. Наплачетесь ещё». Уродливый остов несостоявшегося небоскрёба, возвышаясь высоко над землёй, заслонял собою солнце. От этого вся стройка казалась погружённой в вечерние сумерки. Мрачная тень колосса серой вуалью накрывала пространство вокруг, отчего дышалось тяжело, с натугой, будто кто-то невидимый давил жёсткой ладонью на человеческую грудь. Фёдор Иванович подумал, что пока работаешь, не замечаешь огромной высоты небоскрёба. Но стоит лишь немного отвлечься и спокойно постоять в серой тени многоэтажки, как тут же начинаешь ощущать себя крохотным муравьем у подножия исполина. И тогда утопающие в грязи неказистые вагончики строителей, штабеля бетонных плит, толстые вязанки арматур, замершие без движения бульдозеры – всё казалось старыми, поломанными игрушками, брошенными повзрослевшим великаном в надоевшей уже песочнице.

 

Расставив руки широко в стороны, чтобы не упасть, Фёдор Иванович по топкой, хлюпающей под ногами грязи, возвращался в свой вагончик. Напрягая разъезжавшиеся в скользкой жиже ноги, Фёдор Иванович с горечью думал о том, что была бы работа, давно бы эту слякоть укатали самосвалы да бульдозеры. Никакой дождь не был бы страшен. Но работы на объекте почти не производились. Активно начавшееся несколько лет назад строительство первого в Молдове небоскрёба, последние два года продвигалось с черепашьей скоростью, еле-еле. Выведут строителей на неделю-другую, помурыжат без толку, да и разгонят снова по домам. Видимо, не таким уж лакомым куском оказался этот небоскрёб, раз что ни год менялись у него хозяева-совладельцы да фирмы-подрядчики. Пока в руководстве царила неразбериха, строители, кто пошустрей, потихоньку увольнялись, устраиваясь в другие строительные фирмы, на другие объекты, где и работы больше и заработок стабильнее. Попытался устроиться на другую работу и Фёдор Иванович. Все-таки опыт у него огромный. Стаж опять же. Единственная проблема – предпенсионный возраст. «Эх, были б вы чуть моложе», - вздыхали в одних отделах кадров и, скорчив мины сожаления, отказывали Фёдору Ивановичу в приёме на работу. «Не угнаться вам за молодыми», - вещали в других и протягивали Фёдору Ивановичу назад его трудовую книжку. Получая очередной отказ, Фёдор Иванович хоть и огорчался, но не унывал. «Хорошо ума хватило со старой работы не увольняться, - ни с чем, возвращаясь, домой думал он. – Так-то хоть и редко, но какая-то копейка капает. Да и стаж идёт. Для пенсии пригодится». За два года бардака, на стройке почти не осталось молодых. Все такие старики, как Фёдор Иванович. Вот с теми-то из них, с кем бригадир за долгие годы сотрудничества более всего сдружился, он и подрядился в длительных вынужденных отпусках мастерить по квартирам ремонты. Благо в столице на этот вид деятельности спрос всегда есть. И дело, вроде бы, пошло. Деньги строители стали зарабатывать неплохие. Выручку всегда делили поровну. Скандалов во время дележа заработка никогда не возникало. Что же до нелегального существования артели, то строители, когда кто-либо из клиентов заикался на эту тему, охотно отвечали, что официально они все трудоустроены и не их вина в равнодушии очередных хозяев небоскрёба к бедственному положению рабочих. Да и государство наше такое, кривились мужики, что перед ним только покажись. Как самый алчный грабитель оно в миг разорит артель, обесценит и сделает бессмысленным тяжелый труд мастера. Поэтому, посовещавшись, мужики решили до поры до времени работать, как работается. Втихаря. Пока не прижмут. Связываться с государством никто не хотел. Иной раз Фёдор Иванович даже жалел, что на высотке появляется работа. «Зря дёргают, - недовольно ворчал он тогда себе под нос. – Опять месячишко поработаем и встанем. А бригада за это время всех клиентов растеряет». Признаться честно, когда Фёдора Ивановича вызвали к прорабу, он грешным делом обрадовался, что их снова выгоняют в отпуск за свой счёт. А тут на тебе – практиканты! Присылать их сейчас на стройку – всё равно, что покойников оживлять. Совершенно бесполезное дело! Издеваются там, в руководстве, не иначе!

 

Когда Фёдор Иванович объявил в бригаде о приходе практикантов, мужики обрадовались свежей теме для разговоров и принялись живо обсуждать нововведение начальства. И пока они пытались разгадать цель непонятной выдумки руководства, Фёдор Иванович, устроившись за столом, думал только о том, что для него лично приход практикантов означал лишь одно – продление тягостного заключения на ненавистном уже объекте и новую отсрочку боковым заработкам. Слушая мужиков, он с грустью размышлял о том, что скоро вероятно всё-таки придётся уволиться со стройки. Здесь его держали только связанные с официальным трудоустройством социальные взносы, перестав выплачивать которые, Фёдор Иванович неминуемо потеряет в размере будущей пенсии. А этого, кроме возможного нездоровья, Фёдор Иванович опасался больше всего, потому что нормальному человеку даже на хорошую пенсию здесь в Молдове не прожить, что там говорить о пониженной! И хоть нелегальный заработок Фёдора Ивановича доход приносил немалый, но силы-то человека не вечны и близко уже время, когда не сможет Фёдор Иванович зарабатывать нелёгким своим ремеслом. Потому-то и увольняться не хотелось. И значит, придётся ему сейчас как-то ухитряться совмещать обе работы, чтобы не остаться совсем на бобах.

 

Плохое настроение, вызванное невесёлыми мыслями о будущем, не отпускало Фёдора Ивановича и на следующий день. Поэтому, когда в вагончике строителей появились двое студентов, Фёдор Иванович был хмур и неприветлив. Узнав, кто из практикантов кто, он, как и велел ему прораб, направил одного из ребят в бригаду Ботнаря, а второго оставил себе. Оставшийся студент представился Артуром. Фёдору Ивановичу он не понравился. Маленького росточка. Кривоног. Сильно лопоух. Лицо заострено, как мордочка у крысы. Кривые зубы направлены вперёд, навынос. Прическу Артур подобрал себе такую, чтобы светло-русые волосы, опускаясь на уши, покрывали их совсем, отчего голова его приобретала вид усеченной пирамиды. Голову делил пополам аккуратный пробор, видимо, ради укрепления которого, Артур чрезмерно зализывал волосы, что придавало ему сходство с отрицательными персонажами исторических фильмов, какими их изображали в далекой юности Фёдора Ивановича.

 

 «Прямо купеческий сынок какой-то», - недовольно морщился Фёдор Иванович.

 

Мужикам, однако, Артур понравился. Он не мялся в углу, даром не стеснялся, а уверенно подходил к каждому и, представившись и узнав в ответ имя нового знакомого, крепко жал протянутые руки.

 

- Ну-с, а когда приниматься за работу? – деловито спросил он у Фёдора Ивановича.

 

Улыбаясь, мужики, похлопали Артура по спине и, успокаивая его прыть, объяснили, что была бы у них работа, они бы по вагончикам не сидели, в домино бы не резались.

 

- Так что можешь, смело топать по своим делам, - хмуро заключил Фёдор Иванович, отпуская Артура домой.

 

- Домой я всегда успею. А можно я по стройке полажу, посмотрю, что к чему? Интересно всё-таки.

 

- Измажешься, - предупредил Фёдор Иванович, однако возражать не стал.

 

– Шустрый малый, - хмыкнул он, когда Артур, радостно крикнув «Отмоюсь!», выскочил на улицу.

 

- Ничего чинарёк, - согласился кто-то из мужиков. – Уши врозь, ноги колесом. Третий сорт не брак.

 

Вдоволь насмеявшись над внешностью и юным задором студента, строители вернулись к прежним занятиям. Кто читал газеты, кто курил в форточку, большинство же, собравшись за столом, играли в домино. В вагончике было шумно. Обсуждая ход игры, мужики незлобно переругивались, азартно спорили, шутили. Про Артура быстро забыли и несказанно удивились, когда ближе к концу рабочего дня он снова появился на пороге. Оказалось, студент и не думал уходить домой, а со вторым практикантом облазил всю стройку. Захлебываясь от восторга, он рассказал строителям что видел, что узнал нового, а в конце гордо заявил, что пешим ходом, по ступенькам добрался почти до самого верха небоскрёба. Пошучивая над похождениями студента, мужики потеснились и дали ему место за столом. Артур тут же принялся расспрашивать, во что играют строители и могут ли они научить играть и его тоже.

 

- В универе все только в преферанс режутся, - сказал он, – так что интересы студенческой среды мне более-менее ясны. А вот чем живете вы, пролетарии, мне пока не известно.

 

Речь его развеселила работяг. Мужики, кто разговорчивее, решили расспросить Артура, откуда он такой шустрый взялся, что он заканчивал и где учится сейчас. Артур охотно рассказал, что закончил с отличием десятилетку и без проблем поступил в Технический Университет Молдовы на градостроительный факультет.

 

- И как учишься, студент? – посмеиваясь, спрашивали мужики.

 

- Сначала учился хорошо, - честно признался Артур. – По школьной инерции. А потом разонравилось. Нервов не хватает над книжкой сидеть. Жизнь проносится мимо, все бурлит вокруг, а я как крыса какая-нибудь в библиотеке сижу и чужим умом богаче стать пытаюсь. А ещё Ницше, немецкий философ, писал, что лучше быть глупцом на свой страх и риск, чем мудрецом на основании чужих мнений.

 

Мужики переглянулись и уважительно закивали. Гляди ж ты, философов пацан цитирует. Умный, значит.

 

- Так может ты и на инглише шпрехаешь? – смеясь, спросили Артура. – Мерси от пардона отличаешь?

 

- Надо будет – отличу, - заверил строителей Артур. – Котелок у меня варит. Вот я с вами по-русски говорю, а ведь родной мой язык румынский. Кроме того, я еще немного немецкий и украинский знаю. В селе у нас украинцев полно. Немцев раньше много было, евреев. У нас в селе даже язык свой особый. Жуткая помесь из украинского, русского, немецкого и румынского. У меня бабка с дедом на нем разговаривают. Я тоже его знаю, но не люблю. Потому что никто кроме односельчан меня не понимает.

 

- Ну, не переживай, - стуча камнями домино, по-молдавски сказали Артуру строители. – Мы-то тебя всегда поймем. Небось, не немцы, – и лукаво посмотрели в сторону Фёдора Ивановича.

 

Дело в том, что Фёдор Иванович, хоть и был молдаванином, общаться предпочитал на русском. Так уж повелось у него с юности. В годы его молодости говорить на молдавском языке считалось дурным тоном. И хоть советская власть оставила и детские сады, и школы, и возможность получать высшее образование на молдавском языке, негласно употребление молдавского языка не приветствовалось, потому что на всей территории великого СССР официальным государственным языком служил русский… Фёдор Иванович помнил, как после школы приехав в Кишинев из глухого молдавского села, он по-русски не понимал ни слова. Его тогда по знакомству устроили на завод учеником фрезеровщика. А через полгода работы Фёдор Иванович пошел на первую в своей жизни квалификационную комиссию. Его предупредили, что сдачу на разряд принимают только на русском языке, так как мероприятие это официальное, в комиссии будут сидеть приглашенные преподаватели Политехнического института. К тому времени Фёдор Иванович уже научился читать по-русски, но в мыслях все прочитанное все равно переводил на молдавский язык. Естественно, что при таком подходе к делу, многого из необходимого к сдаче материала он запомнить не мог. Поэтому, мало что понимая в русских технических терминах, Фёдор Иванович по-русски выучил назубок только первую небольшую главу. Но зато и выучил он ее железно, так что в любой момент спроси – ответит без запинки. Придя на сдачу разряда, Фёдор Иванович выслушал задание и без подготовки, сходу оттараторил по-русски выученный материал. Его, как он понял, похвалили, но, поправив, попросили отвечать по теме задания. Фёдор Иванович согласно кивнул и с прежним пылом заголосил вызубренные страницы. Его, смеясь, остановили. Председатель квалификационной комиссии, широко улыбаясь, задал Фёдору Ивановичу какой-то вопрос. Фёдор Иванович тоже улыбнулся председателю, но когда понял, что от него ждут более полного ответа, в третий раз загорланил выученный материал. Смеясь, его снова остановили. Потом председатель комиссии пожурил начальника Фёдора Ивановича за то, что тот не проследил за подготовкой молодых кадров, но, посовещавшись с членами комиссии, разряд дал и милостиво отпустил восвояси. «Вот ведь жизнь, - подумал Фёдор Иванович. – Тогда меня учили правильно говорить по-русски. Теперь учат правильно говорить по-молдавски». Внук Фёдора Ивановича всё ругал его, что тот некрасиво разговаривает по-молдавски. «Ты, дед, пшекаешь, - обижался внук. – Шипишь по-гусиному. А нас учат, чтобы речь весенней капелью звучала. Учителя поэтами травят, грызут, чтобы каждое слово своё отдельное звучание имело». И на все старания Фёдора Ивановича говорить правильно и красиво, внук только кривился и, комически изображая деда, повторял слова учителя: «Вот тебе и «песня радости и смысла»». То же было и в юности Фёдора Ивановича, только в отношении русского языка. Русскоговорящие жители Молдавии, да и сами молдаване тех, кто не знал русского, или говорил по-русски с сильным молдавским акцентом, презрительно называли, с ударением на втором слоге, «мулями», что означало недоразвитость, отсталость. Прошли те времена. Теперь уже никто и не вспомнит. Что ж до Фёдора Ивановича, то говорить нормально по-русски он научился только в советской армии. Вот уж действительно «школа жизни». Да так научился, что будущая жена его только перед свадьбой узнала, что он молдаванин. Сама белоруска, она и Фёдора Ивановича считала кем-то из русскоговорящих, потому как ничто не выдавало в нем молдаванина: ни акцент, ни какие либо национальные предпочтения.

 

А Артур, узнав, что в бригаде все говорят по-молдавски, даже как будто просиял весь, и стал вести себя еще более раскованно, чем прежде.

 

- Ну, слава Богу, - с облегчением вздохнув, по-молдавски сказал он. – Значит, я к своим попал.

 

- А чем тебе, Артур, русский язык не по нраву? – стараясь, чтобы вопрос его прозвучал интонационно как можно более нейтрально, тоже по-молдавски спросил Фёдор Иванович.

 

- Как чем? – удивился Артур наивности бригадира. – Это ж язык оккупационных войск. А мы должны говорить на нашем языке, на румынском.

 

- А мы разве оккупированы? – искренне удивился кто-то из строителей, но Фёдор Иванович не дал строителю развить тему, а, перебив, продолжил допрос.

 

- Так ты румын, что ли? И откуда будешь родом?

 

Артур охотно рассказал, что родился он и вырос в большом молдавском селе на северо-востоке Молдовы. Село его располагалось прямо на берегу Днестра.

 

- На правом берегу, - подчеркнул Артур, видимо, чтобы ни у кого не возникло сомнений, что родина его имеет хоть какое-то отношение к мятежному Приднестровью, левобережной части Молдовы, пытавшейся приобретением суверенитета избежать чуждой этому многонациональному краю поголовной румынизации – так в Молдове называли перелицовку молдавской государственности в румынскую.

 

- А, ну раз ты молдаванин…

 

- Бессарабский румын, - поправил Фёдора Ивановича Артур.

 

- …То должен понимать, что мы на работе говорим, как получится. Кто по-русски, кто по-молдавски. Главное, чтобы все понимали друг друга и сообща выполняли поставленные перед нами задачи.

 

Слова Фёдора Ивановича вызвали в бригаде общий смех. Конечно, промеж себя мужики говорили и по-молдавски, и по-русски, но вообще-то, особенно, когда дело касалось политических споров, строители предпочитали изъясняться исключительно русским матом, ибо русский мат ёмче и выразительнее как заумных русских изречений, так и наивных молдавских ругательств.

 

 - Здесь такие порядки оттого, что начальство у вас цветное, - категорично заявил Артур. – Прораб – хохол, да и повыше него, небось, жиды с русскими сидят. Жиды всегда при деньгах были. Русские сейчас силу набирают. Конечно при заботе о барыше не до языковой политики. Однако забыли они, что ещё Бог строителям башни вавилонской языки смешал, чтобы кончилось строительство их. Так и в вашем многоязычии толку не будет! Не добиться вам успеха! Нет у вас будущего! Потому что здесь, на этой земле наш язык, язык титульной нации должен главенствовать над прочими языками! Тогда государство будет не рыхлым песчаником, а прочным монолитом, глыбой несокрушимой, как… - Артур запнулся, подыскивая сравнение, - как…

 

- Как надгробная плита, - усмехнулся кто-то и сильно ударил камнем домино по столу.

 

- Смейтесь, смейтесь, - ответил шутнику Артур. – Вон Америка. Глыба! Наций - куча, а язык – один! А у нас приднестровцы требуют русский язык вторым государственным сделать. Пускай они сначала в России потребуют какой-нибудь эскимосский или чеченский сделать вторым государственным…. Да их на части порвут! Так и у нас должно быть. Жёстко. Безоглядно.

 

- Ну, даёт шкет! – восторженно воскликнул один из строителей. – Чешет, как… - и он назвал фамилию лидера Национал–патриотической партии, смысл громких заявлений которого точь-в-точь совпадал с изречениями Артура.

 

- А я и есть член Национал – патриотической партии, - гордо признался Артур. – С лидером нашим лично за руку здороваюсь. У меня даже должность в партии есть.

 

- Большая птица, наверное, – пробурчал Фёдор Иванович.

 

Артур раздражал его. Слишком уж студент был самоуверен. До слепоты. А Фёдор Иванович не любил слепой уверенности в людях, и к тем, кто не ведал сомнений, относился с большой опаской. Потому что где нет сомнений, там нет и поиска высшего смысла. Его подменяет близорукая вера в собственную непогрешимость, а при таком взгляде на мир, чем угодно можно пренебречь, миллионами жизней пожертвовать и глазом не моргнуть. «Хотя, - одергивал себя Фёдор Иванович, - может, я слишком придираюсь к парню. У него, поди, душа, ещё, как чистый лист бумаги. Любую гадость туда занеси, он и станет её исповедовать. Судьба ещё зарубки на его шкуре не оставила, чтобы ему своим нутром вещать, а не с чужого голоса петь. Житейского опыта ему не хватает. У людей ведь, как заведено? Кто умней, тому фантазии хватает, в чужой шкуре себя, представив, ошибок чужих не совершать. А кто дерзновенней, тот своим лбом преграды прошибить пытается. Молодые сейчас всё больше из этих, из вторых, из дерзких, потому что не читают, не размышляют, не приучены сопереживать. А откуда опыту взяться без сопереживания? Это же какую кожу дублёную надо иметь, чтобы самому все испытания стерпеть? А душу?».

 

Сквозь невесёлые свои размышления Фёдор Иванович краем уха зацепил, как прозвучала по-молдавски должность Артура в партии – шефул гревей. Мужики тут же принялись расспрашивать, что это означает и чем точно занимается Артур.

 

- Людей организовываю, - важно отвечал студент. – Сбор молодёжи на митинги, на различные акции протеста. Без меня ни одно солидное мероприятие не происходит. Вот, смотрите, - Артур полез во внутренний карман курточки и достал цветную фотографию. На ней был изображён Артур со своим приятелем, спокойно стоящими перед бушующей толпой студентов. Фотографировали с какого-то возвышения или с дерева. – Последние студенческие волнения помните? – протягивая снимок строителям, спросил Артур. – Моих рук дело.

 

- Ну, а лидер-то ваш где? – с любопытством разглядывая фотографию, спрашивали мужики.

 

- А вот здесь, - пальцем тыкая куда-то за пределы снимка, охотно ответил Артур. – Он просто не поместился. А на самом деле он вот здесь, буквально в нескольких метрах стоит, толпу заводит.

 

- А ты, значит, у него в холуях ходишь? – не сдержался от упрёка Фёдор Иванович.

 

- Холуй тот, кто начальнику яйца на повороте заносит. А мы – соратники, - неожиданно резко ответил Артур. – Одно дело делаем. Членство в партии неуважения друг к другу не допускает. Так что мы с ним в партии равны и, как все члены, на «вы».

 

- Члены? На «вы»? – загоготали мужики. – Вычлены, что ли?

 

Выдуманное строителями слово ругательным не было, но содержало оскорбительный подтекст, уловив который, Артур обиженно надул губы и резким движением вырвал фотографию из рук, смеющихся мужиков.

 

- Всё вам хихоньки да хахоньки, - недовольно проговорил он, пряча снимок назад во внутренний карман курточки. – Тут серьёзные дела делаются, а вам лишь бы ржать.

 

Фёдор Иванович посмотрел на часы. Пора было собираться домой.

 

- Ладно, пацан. Вот твой первый рабочий день и закончился. А на мужиков ты не обижайся. Раз ты особой закваски вычлен, - слово это очень понравилось Фёдору Ивановичу, и он с видимым удовольствием повторил его вслед за строителями, - то вот тебе бонус. Можешь на стройке не торчать, а приходить, скажем, в конце рабочего дня, отмечаться у меня, а потом бежать дальше по своим делам, транспаранты для партии малевать. Понял?

 

- Понял, - обиженно буркнул Артур, поднялся из-за стола и, грустно попрощавшись со всеми, вышел.

 

- Спугнули студентика, - сказал кто-то из строителей, когда за Артуром закрылась дверь. – Не придёт больше.

 

Однако прогнозы строителей не оправдались. Артур появился на пороге вагончика в конце следующего рабочего дня, как и договаривались, да не порожним, а с двумя непрозрачными целлофановыми пакетами в руках.

 

- Это что такое? – мрачно спросил Фёдор Иванович, указывая на пакеты.

 

- Проставляюсь, Фёдор Иванович, - улыбнулся Артур. – В коллектив, так сказать, вливаюсь, - и он принялся доставать из пакетов двухлитровые пластиковые фляги с вином.

 

Мужики повскакивали со своих мест и в весёлом возбуждении окружили угощение.

 

- Ну, даёшь, студент! – отвинчивая колпачки и нюхая вино, восхищались они. – Своё или покупное?

 

- Своё, своё, - поспешил успокоить строителей Артур. – На покупное денег нет, так что пейте, не бойтесь. Это вино я с отцом делал. Правда, в этом году отец перемудрил чего-то, вино креплёное какое-то получилось. Мне стакана хватает, чтобы окосеть. Но вам, наверное, в самый раз будет.

 

- Да нам любое в самый раз будет, а твой крепляк и подавно, - загалдели мужики, выкладывая на стол оставшуюся от обеда еду. – А ты откуда узнал, что проставляться нужно? Подсказал кто?

 

- Небось, не на Марсе живём. Чаянья народа знаем, - ответил Артур, по-хозяйски устраиваясь рядом с Фёдором Ивановичем.

 

 - Деловая колбаса, - сквозь зубы проговорил Фёдор Иванович, но в голосе его уже не звучала прежняя раздражительность. Он с усмешкой глянул на студента и произнёс, - Сильно-то не расслабляйся. Кто проставляется, тот и на разливе.

 

Но Артур, сославшись на неопытность, разливать вино отказался, уступив это право Фёдору Ивановичу.

 

Пили из одного стакана. Фёдор Иванович налил стакан до краёв, поднял его, и с пожеланием окружающим здоровья и счастья по молдавскому обычаю выпил первым. Стряхнув на пол оставшиеся в стакане капли, налил снова и передал полный стакан сидящему от него по левую руку Артуру. Студент повторил немногословный тост Фёдора Ивановича и торжественно выпил своё вино. Так постепенно, не торопясь, стакан обошёл всех мужиков. Вино, как и предупреждал Артур, действительно оказалось крепким. Не прошло и нескольких минут, как Фёдор Иванович почувствовал его тяжелое действие. Для закрепления эффекта строители решили не затягивать, и выпили по второй, но теперь бригадир наливал только по полстакана. Всех заметно развезло. Курящие потянулись за сигаретами, голодные - к еде. Фёдор Иванович подвинул остатки своего обеда поближе к центру стола и, ни к кому особенно не обращаясь, но, имея в виду, прежде всего Артура, предложил угощаться, чем Бог послал. Но Артур закусывать отказался.

 

- Закуска градус крадёт, - хорохорясь, ответил он.

 

Как человек новый в бригаде, да ещё расщедрившийся на угощение, Артур с первых минут застолья стал центром внимания. Памятуя его вчерашние высказывания, строители приставали к нему с расспросами о внутренней политической кухне Национал - патриотической партии. Но Артур держался стойко и, уклончиво отвечая на вопросы в лоб, изо всех сил старался не выболтать по пьяни лишнего.

 

- Ладно вам пацана мучить, - вступился за студента Фёдор Иванович. – Расскажи нам лучше, как ты вообще туда попал, в партию свою. Не попутным же ветром тебя к ним занесло.

 

- Не ветром, точно, - охотно отозвался Артур. – Два года назад это случилось. Приехал как-то к нам в село агитатор. На площади перед зданием сельской администрации знамёна развернул, транспаранты. Собирал людей для проведения манифестации против приднестровцев.

 

- Как это? – не поняли строители. – Сам по себе собирал? Один?

 

- В нашем селе собирал-то он один, - пояснил Артур. – Но и по другим сёлам тоже представители партии поехали. Народ, который бы согласился, они должны были собрать в определённом месте - в каком не скажу - и по команде руководства устроить спецмероприятие против сепаратистского Приднестровья.

 

- Приднестровцы же свою границу охраняют, - не доверяя словам студента, засомневались мужики. – Как же ваши устроили бы своё спецмероприятие?

 

- Есть варианты, поверьте мне, - деловито отвечал Артур. – Всего-то я вам не расскажу. Мне же потом перед соратниками ответ держать.

 

- Ну-ну, трепись дальше, - боясь, чтобы Артур не перестал откровенничать, предложили строители. – Ты-то, как там оказался?

 

- Как? Постоял, послушал. А кругом никто не чешется, бразды правления в свои руки не берёт. Вот тогда я и решил, что пришёл мой час. Прошустрил, договорился на автобазе, добыл транспорт. Потолковал кое с кем. Плохо, что село у нас многонациональное, сильно в нём не развернёшься. Поэтому всего-то два «КамАЗа» молдаван с арматурами и удалось собрать.

 

- А дальше? – затаив дыхание от предчувствия недоброго, спросили мужики.

 

- А ничего дальше! Агитатор слабохарактерным оказался. Пока я с высунутым языком по селу бегал, народ собирал, его добрые люди так напоили, что он не то, чтобы сказать, куда ехать, он «мама» выговорить не мог!

 

- Ну, а вы?

 

- А что мы? По селу покатались, знамёнами и арматурами помахали, да и разошлись. А утром я агитатора поймал, и списки с фамилиями добровольцев всё же ему сунул. Потом, через пару месяцев, когда в Технический Университет поступил, пришел в офис партии, сказал так-то и так-то, хочу реализоваться на политической ниве. Меня по спискам проверили, убедились, что я свой человек и направили на работу с молодёжью.

 

- На какую работу?! Какая молодёжь?! Ты же ещё сам сопляк! Что ты в жизни понимаешь?! – возмутился кто-то из строителей.

 

- Эй, тише там! – укоротил крикуна Фёдор Иванович. – Может, на будущего президента Молдовы сейчас кричите! Осторожнее в выражениях!

 

- Не-не-не, - пьяно замотав головой и размахивая перед собой указательным пальцем, не согласился Артур. – Никакой Молдовы! Такой страны быть не должно! Только единая Румыния! А президентом, да – буду! У меня для этого все данные есть. Я целеустремлён, настойчив, энергичен! У меня даже имя королевское – Артур! Президент великой Румынии - Артур Бутучел! Звучит? Звучит! Наливайте, вино выдыхается!

 

И Фёдор Иванович снова пустил по кругу стакан с крепляком. Но только стакан совершил свой привычный оборот и пустым вернулся к Фёдору Ивановичу, как тут же, мужики бросились на Артура с новыми расспросами.

 

- Что же тебе эта земля плохого сделала?! Чем тебе молдаване не нравятся?!

 

- А что такое молдаване? – покачивая пьяной головой, заплетающимся языком спросил Артур. – Исторический пшик! Выдумка советской власти! А мы, румыны, начало своё берём от древних римлян! У меня фамилия Бутучел, так может я с великим итальянцем Боттичелли кровный родственник!

 

Мужики не знали кто такой Боттичелли, но желание Артура примазаться к какому-то итальяшке, вызвало у строителей злобную насмешку.

 

- Смотри ты, все люди от обезьян произошли, и только румыны от римлян! Давай, студент, дальше колись, как ты в партии выёживался. Ещё как-то проявил себя?

 

- А-то! Коль мне поручили работу с молодёжью, то я должен был оправдать доверие товарищей. Я решил начать с пропаганды наших идей в общаге, где жил. Набрал агитационного материала, листовок. Но ничего у меня не вышло. Верно в Писании сказано: «Нет пророка в своём отечестве». Комендант пригрозил, что если хоть раз про мои агитации в общаге услышит, то выгонит к чёртовой бабушке. Но я упёртый. Недруги мои не на того напали. Я подумал, прикинул, что к чему. И тут меня осенила гениальная идея! Понял я, что пропаганду надо вести, прежде всего, в женской среде. Баба мужика на свою сторону всегда перетянет. А по соседству с нашей общагой как раз женское общежитие трикотажной фабрики находилась. Значит, мне надо было как-то в неё пробраться. К тому же у баб и пожрать завсегда есть, да и чище у них. А в чистоте и сытости и пропагандировать легче. Я взял с собой несколько соратников, мы набрали агитматерила, сколько могли унести, и отправились к бабам. И если бы не комендантша, старая крыса, у нас всё бы получилось. А она встала в дверях: «Не пущу!» и всё. Мы с ней по-деловому, ничего, мол, личного. Люди мы ответственные, нас здесь не сиськи-письки интересуют. Но она проход загородила и ни в какую не пропускала. Грозилась даже полицию вызвать. И что мне делать? Я же лидер. За мной люди идут. Если я спасую, мой авторитет пошатнётся. Тогда я вот что придумал. Я насовал за пазуху листовок, в рюкзачок за плечами мне ребята тоже листовок напихали, потом подсадили, и я полез в общагу по балконам. Никто до меня таким настойчивым в партии не был. Чем я не образец для подражания?

 

- Держи, образец, - сказал Фёдор Иванович, протягивая Артуру стакан с вином. – И закусывай, давай. Тебя уже развезло, а упадёшь, что нам с тобой делать?

 

Артур послушно стал глотать выпивку, но поперхнулся, дёрнул стаканом и забрызгал стол и Фёдора Ивановича.

 

- Не буянь! – прикрикнул на студента бригадир. – Ешь!

 

Артур отломил кусочек хлеба, сунул его в рот, и, глядя перед собой мутным взглядом, стал сосредоточенно жевать хлеб.

 

- И что в общаге? Задалось у тебя? – не унимались строители, выпивая по очереди вина.

 

- Поначалу задалось, - Артур говорил с видимым усилием. Глаза его слипались, он клевал носом, но, бодрясь, вскидывал голову и пьяно щурился на окружающих. – Я со второго этажа начал. Агитацию мою приняли, но поняли, видать, неправильно. Слушайте! - вдруг оживлённо воскликнул он. - Я и не знал, что в женской общаге столько мужиков живёт! Как тараканы повылазили из всех комнат работяги и хотели меня отмутузить. Работяги ж тёмные. Они политику на уровне желудка воспринимают. Я им идею пытался втолковать, а они рукава засучили, и давай, козлы, меня за уши дёргать. Я бежать, а они выходы перекрыли. Ну, я обратно через балкон и сиганул. Но только не вниз, внизу меня соратники с результатами ждали, а по балконам, по пожарной лестнице наверх.

 

Артур сложил на столе перед собой руки и вознамерился покемарить, но его растормошили и всё пытали, чем же закончился поход в общагу.

 

- А, ничем, - засыпая, промямлил студент. - Сволота эта несознательная… пролетарии недоделанные… на каждом этаже меня ловили… и от пола отжиматься заставляли.… Еле выбрался оттуда.

 

Артур совсем уже было развалился на столе, но ему не дали уснуть. Строители кто в шутку, кто всерьёз приставали к студенту с каверзными вопросами относительно современной политической жизни Молдовы. Артур, превозмогая сонливость, старался дать отпор каждому, а так как язык его слушался плохо, то он помогал себе жестами обессилевших, мягких рук, отчего со стороны напоминал расшалившегося кукольного Петрушку.

 

Фёдор Иванович обсуждения политических тем сторонился. Шурин его, преподаватель Строительного колледжа, человек весьма образованный, сказал как-то Фёдору Ивановичу: «Никогда не спорь, Фёдор. Взгляды твои на политику непрактичны и носят религиозно-утопический характер. Поэтому, не хочешь опозориться – молчи!» И Фёдор Иванович молчал. Молчал, когда в годы перестройки каждый второй строитель, поддав в вагончике лишнего, непременно превращался в оратора и с пеной у рта доказывал несостоятельность той или иной политической модели государства. Молчал, когда все кругом возопили вдруг о национальном возрождении, об освобождении порабощенной молдавской культуры от оков ненавистной советской власти. Как радовались тогда обретению молдавским языком статуса государственного! Как ликовали оттого, что теперь можно без ограничений говорить и писать по-молдавски!

 

Вскоре, однако, среди общего радостного многоголосья, всё громче стали раздаваться выкрики, что устоявшееся мировоззрение молдаван, в основе которого лежала идея многовековой дружбы между народами, – ложно, и навязано им советской Россией. Поэтому необходимо сейчас же, на волне национального подъёма, разорвать путы прежних отношений и немедленно присоединиться к матери-Румынии, только в единении, с которой и ожидает молдаван счастье и материальное благополучие. Гнилостный ветер национализма раздул пожар Приднестровской войны и упился кровью хмельных от свободы людей.

 

И рушились многолетние дружеские связи.

 

И рвались узы семейного родства.

 

Будучи молдаванином, Фёдор Иванович, конечно, радовался возможности в любом месте и в любое время говорить на родном языке. Но с другой стороны, глядя, как прославленные деятели молдавской культуры устраивают на Центральной площади Кишинёва языческие игрища, как алчный православный священник венчает истеричную поэтессу с памятником великому молдавскому господарю Штефану чел Маре, Фёдор Иванович ничего кроме отвращения к соплеменникам, поддерживающим разнузданный шабаш политиканов, не испытывал. И пусть они во все микрофоны орали о том, что не было правды у советской власти, однако не было и быть не могло правды и у них самих, потому что двигало ими не человеколюбие и стремление к высшему идеалу, а преследование мелких своекорыстных целей. И, значит, правда их тоже была мелка. А в представлении Фёдора Ивановича правда являла собой нечто огромное, цельное и нерушимое. И её невозможно было растаскать на тысячи мелких человеческих правд, иначе она обязательно потеряла бы всю свою силу и значимость и перестала бы существовать как таковая. А разве Правда, которая в представлении Фёдора Ивановича олицетворяла собой Бога, могла исчезнуть или измельчать только лишь от прихоти людской? Нет. Потому-то Фёдор Иванович всё чаще и обращался в мыслях к Богу, той Правде, которую ни словами обложить, ни глоткой взять, но всю бесконечную глубину которой, почувствовав раз, уже не запихнёшь в лозунги и девизы.

 

Возможно, только благодаря этой своей тайной вере Фёдору Ивановичу в тяжёлый период националистического разгула удалось сохранить от распада свою семью. Потому что жена всё порывалась бросить проклятую Молдову, и уехать к родственникам в Белоруссию. Она, да и вообще русскоговорящие граждане Молдовы, разницы между национальным возрождением и румынизацией не различали, без разбора называя национализмом не только выкрикиваемое с Центральной площади Кишинёва «Чемодан – Вокзал – Россия!», но и естественное желание соседей-молдаван общаться между собой на родном языке.

 

А волны политиков сменялись одна за другой. И каждый новый правитель, отвергая курс предшественника, не забывал при этом перекроить на свой лад и историю страны. Неудивительно поэтому, что выросшие в неразберихе молодые люди, не зная кому верить, с равнодушием относились к истории предков, живя лишь заботами дня сегодняшнего. Да и о каком интересе к истории родной земли можно было говорить, когда от этой земли ежечасно отказывались, бросали, с проклятием отрекаясь от прежнего своего бытия. Бедность и нищета захлестнули страну. Бедность и нищета уравняли русского и молдаванина, украинца и гагауза. Пустели молдавские сёла. Пустели города и деревни. И стар и млад стремился за границу. Поколения садились на чемоданы. Уезжали все. И паникующий поток этот был интернационален. Уезжали евреи, уезжали немцы, уезжали русские и украинцы. Уезжали молдаване. И даже самые речистые из них, те, кто громче всех кричал: «В своей стране мы хотим говорить на своём языке! А ты, Иван, бери шинель – иди домой!» сами паковали чемоданы и отправлялись за поиском лучшей доли кто в Европу, кто дальше за океан, а кто и в ту же Россию, чтобы там уже, не раскаиваясь в сказанном и сделанном, заставлять своих детей учить язык и историю чужой страны.

 

Те же, кто оставался здесь, подобно Фёдору Ивановичу, не доверяли государству и изворачивались, как могли, чтобы всеми правдами и неправдами улучшить материальное положение своё, своих родителей и детей. Что же до баталий на политической арене страны, то они уже без прежней страсти волновали ум бригадира. После тяжёлого трудового дня, выпивая перед экраном телевизора стакан вина, Фёдор Иванович с усталым безразличием выслушивал восторженные заявления новых политиков о том, что никаких молдаван не существует, что нет у этой земли никакой своей истории, своего языка, и что все традиции и устои молдаван неверны, ибо навязаны им восточными недругами. Оказывается, это Россия виновата, что жизнь дедов и отцов, да и их самих, есть не что иное, как историческое недоразумение, глупая оплошность судьбы. «В Румынию! В Европу!», - вот какой девиз красовался на щите современных молдавских политиков. «Ну, румыны, так румыны» - устало думали многие из граждан, и, как и Фёдор Иванович, наливали себе очередной стакан вина. Мысль о том, как прокормиться, стала для них важнее мысли о том, как называться. Что же до Фёдора Ивановича, то он не страдал комплексом национальной неполноценности и потому предпочёл бы остаться прежним молдаванином, нежели стать новоиспечённым румыном. С юности он привык считать патриотизм естественным и благородным чувством и только поэтому не испытывал стыда за свою национальную принадлежность. Правда в голове его всё же как-то разделялись понятия государства и Родины. И если он был однозначно против лицемерной продажности государства, то за Родину, в случае необходимости, согласился бы и жизнь отдать. Обожая свою землю, гордясь трудолюбием своего народа, Фёдор Иванович, тем не менее, постоянно ждал подвоха от государства и никогда не удивлялся осуществлению любых самых мрачных прогнозов. Словно боясь разочаровать Фёдора Ивановича в своём коварстве, государство старательно изощрялось в циничном отношении к гражданам: то сократит размер выплачиваемых пенсий, то лишит инвалидов различных льгот, то, наплевав на тяжелые условия жизни трудящихся, поднимет возрастную планку выхода на пенсию. Про цены, растущие чуть ли не ежедневно, вообще не хватало нервов думать. Поэтому, не ожидая впереди ничего хорошего, Фёдор Иванович, когда менял старый паспорт на паспорт нового образца, в графе «Имя» вместо полученного при рождении «Фёдор» вписал румынское «Тудор». Потому что кто его знает, как всё здесь обернётся. На всякий случай лучше перестраховаться. Про румынскую дубинку в годы оккупации Молдавии немецко-румынскими войсками Фёдор Иванович наслышан был хорошо.

 

А Артур тем временем убеждал строителей в своей правоте. Он даже выбрался из-за стола и, то, присаживаясь на скамью, то, резко вскакивая с неё, разъяснял слушателям:

 

- Отменить границу, соединиться с Румынией – и вот мы в Европе! В цивилизации! И сразу всё по-другому будет! Жизнь другая! Всё другое!

 

- Да какими мы были, такими и останемся! – орали в ответ мужики. – При чём тут твоя цивилизация?! Мы что не цивилизованы? Кукурузным початком подтираемся?! Всю жизнь сами по себе жили и быдлом себя не чувствовали! Войну выиграли! Первого космонавта запустили! Городов сколько понастроили! Заводов! А тут пришли европейцы и нате вам! Дикари мы, оказывается!

 

- Дикари и есть! – размахивал руками Артур. – Ракету они запустили.… А сколько в огне той ракеты народу бессмысленно сгорело?! А сколько в фундаментах ваших заводов людей замуровано?! Нет, я понимаю, общество нужно было очистить от инакомыслия! Но проделали вы это грубо, нецивилизованно! Так дикари друг дружку уничтожают. Всё жрут, жрут, и насытиться не могут. А современные теории стерилизации общества доказывают, что методы грубого физического устранения себе подобных неэффективны. Человеческий материал надо рационально использовать, а не миллионами почём зря в мерзлоту загонять.

 

- Ни хрена себе разговорчики, - зароптали строители.- Это как немцы что ли? Из человеческого жира мыло варить? Волосы на матрасы? Так что ли?

 

- Вы меня немцами не попрекайте, - запальчиво воскликнул Артур. – У всех рыло в пуху. Сколько русские при советской власти народу загубили! Англичане сколько миллионов индусов в порошок стёрли! Америкосы сколько индейцев да рабов-негров изничтожили! Сколько французы при Наполеоне людей поубивали, а?! А турки с их Османской империей?! Так что не надо мне тут на жалость давить! Великие дела свершаются великой кровью! Это аксиома. Я из села своего вырвался не затем, чтобы здесь в столице сопли жевать. Работать надо! Вперёд двигаться!

 

- Что ж ты в селе у себя не работаешь? – язвительно спросил один из строителей, намеренно сделав ударение на «работаешь». - Тебя там что, по рукам вяжут?

 

- Меня свяжешь! Просто для настоящей работы развернуться негде. Тесновато у нас. Раньше были жиды, немцы, русские. Уехали все. Только наш брат молдаван и остался. Ну, и хохлы, конечно.

 

- Так на хохлах и развернись, - предложил кто-то.

 

- Нельзя, - устало, присаживаясь на скамью, сказал Артур. – Много их. Да и злопамятные они. Только тронь. И родни у меня среди них куча. Конфуз может выйти. То ли дело столица, Кишинёв! Ни одного знакомого! Вот где простор! Трамплин для прыжка в Европу! Сейчас же такая ситуация в мире, что если мы себя силой не покажем, или с кем-нибудь сильным не подружимся, то обязательно нас под себя кто-нибудь подомнёт! Нам живее нужно в Европу, чтобы мы с ними остальных под себя подминали. А не успеем, то так и останемся для запада сырьевой базой с дешёвой рабочей силой. Ну и с независимостью, конечно.

 

- Мрачновато ты, Артур, на мир смотришь, - вмешался вдруг в разговор Фёдор Иванович. – По-моему независимость для нас – самое то! С кем хочешь - дружи, с кем хочешь - договаривайся.

 

- Это до поры, до времени, - покачал головой Артур. – Проходили мы это уже, знаем. Если останемся мы ничейными, то легко здесь к власти может прийти какой-нибудь удельный князёк и будем мы опять, как предки наши за кусок мамалыги работать, да на портрет князька молиться. Нет, мужики, никакой независимости! Только в Европу! А через Румынию, или кубарем через собственную голову – это уже не важно. Потеря независимости только и гарантирует нам, что никакой местный князёк нас под себя не подомнёт, а уж тем паче никогда больше никакой тиран нас в Сибирь не погонит и по-русски говорить не заставит.

 

- Да что тебе до языка-то русского! - возмутился Фёдор Иванович. – Что вы, молодые, из одного ярма в другое лезете! Ну не будете вы говорить по-русски, так обязательно на другом языке заговорите. Охотники на эту землю всегда найдутся. А холопу всё равно, чьей плёткой его хлещут, румынской или американской.

 

- Нет не всё равно! – истерично вскрикнул Артур. – Надоела ваша Россия! Все наши беды от неё! Мы от неё как от огромного больного животного все болячки подхватываем! То её народничеством лихорадит, то в революционный жар бросает, то от социализма суставы крутит, да кровью отхаркивается, то от перестройки кишки сводит! А сейчас от модернизации голова трещит! И неизвестно, что дальше будет! Куда её в следующий раз понесёт! Что она ещё выкинет?! Как бешеная собака. Находясь рядом с ней, не знаешь, цапнет она тебя или мимо пробежит!

 

- Ты Россию-то своим умишкой не суди! Этим пускай россияне занимаются! У нас о Молдове речь, - Фёдор Иванович попытался перевести разговор в другое русло. – Её-то ты, за что не любишь?

 

- Оставьте вы меня в покое! – пренебрежительно отмахнулся от Фёдора Ивановича Артур. – Вы вообще свою Молдову на карте видели? Это ж посмешище для всего мира! Европейский аппендицит! Слушать вас не хочу!

 

Тон, с каким Артур произнёс последние слова, крайне возмутил Фёдора Ивановича, и стал последней каплей, переполнившей чашу его терпения.

 

- Ах ты, румын недоделанный! – взорвался вдруг Фёдор Иванович. – Ты как, кочерыжка кривоногая, со мной разговариваешь?! - Фёдор Иванович вскочил со своего места и, наклоняясь к студенту, навис над столом. Артур тоже подскочил и, защищаясь, невольно поднял руку к лицу. Мужики повскакивали со своих мест и ринулись разнимать спорщиков. – Слушать он меня не хочет! – возмущался Фёдор Иванович. – Огрызок лопоухий! Все вы такие! В Европу рвётесь! Здесь, дескать, быдло, бескультурье, а там цивилизация! И того-то вы не понимаете, что вы и есть суть этого бескультурья! Это на вас европейцы пальцем показывают и называют дикарями! А вы здесь всё ищите на кого перст их указующий перевести! На русских ли, на хохлов, на евреев!

 

Мужики, оберегая Артура, отвели его в сторону и шёпотом уговаривали не обижаться на бригадира. Вино дурное, видать с опозданием по мозгам шарахнуло. Но Артур, на удивление, не поддавался уговорам и всё стремился через головы строителей отвечать Фёдору Ивановичу.

 

- Что ты там пыркаешься?! – кричал студенту Фёдор Иванович. – Иди историю лучше поучи! Узнаешь там, что молдаване раньше румын своё государство образовали! А вы, те, кто не хочет себя молдаванами называть, а зовутся бессарабскими румынами, вы все - предатели! Не будет вам никогда ни чести, ни уважения, потому что продали вы своё молдавское первородство за…за… - в пьяном угаре Фёдор Иванович забыл вдруг русское слово «чечевица». В голове всё крутились «чемодан», «чешуя». Откуда-то выплыли «Чебоксары». – За чебурек продали! – наконец выкрикнул он.

 

- Сядь, бригадир. Ну, что ты, - заступились за Артура строители. – Ну, ляпнул пацан. Бывает. На вот, выпей лучше.

 

Фёдора Ивановича усадили на прежнее место и налили полстакана вина. Фёдор Иванович залпом осушил стакан и спросил:

 

- Ещё вино есть?

 

Ему отвечали, что осталось совсем мало. Тогда он приказал разливать остатки, но ещё не в состоянии сразу успокоиться, сам схватил флягу с вином и плеснул в стакан.

 

- Давай, Артур, - приказал он студенту. – Добьём подношение. Иди сюда, не бойся.

 

Видя, что бригадир держит себя в руках, мужики похлопали Артура по плечу, мол, всё в порядке, иди, и принялись рассаживаться по своим местам. Заметно шатаясь, Артур подошёл к Фёдору Ивановичу, взял стакан, но вместо того, чтобы выпить отрицательно замотал головой.

 

- И всё-таки я хотел бы возразить, - тихо, но твёрдо произнёс он.

 

- Пей, давай, - грубо прервал его Фёдор Иванович. – А-то за язык свой точно по ушам схлопочешь.

 

- Что-о-о? – угрожающе протянул Артур, поставил стакан на стол и попытался гордо выпятить грудь. Его сильно шатало, положение обиженного гордеца давалось ему с видимым трудом. – По ушам?! – он выдохнул воздух и опёрся рукой о стол. – По ушам, да?! – вдруг резко вскрикнул он, отчего все присутствующие вздрогнули. – А вот обломишься, понял! – крикнул Артур и с неожиданной резвостью выскочил из вагончика.

 

Все повскакивали со своих мест.

 

- К крану побежал! – крикнул один из строителей, глянув в окно. – Лови дурака!

 

Артура поймали довольно быстро. До крана он не добежал, поскользнувшись в грязи у перил ограждения. Вцепившись в перила и, не имея сил подняться на ноги, он стоял на коленях перед чёрной громадой небоскрёба, словно абориген перед гигантским тотемом и, как заклинание, орал во всю глотку: «Сво-бо-ду! Сво-бо-ду! Сво-бо-ду!» На его крики прибежал испуганный сторож и, глядя, как строители, словно кошку от дерева, отдирают Артура от перил ограждения, поинтересовался, что произошло. Строители объяснили, что вот, мол, студент-практикант перебрал лишку по неопытности.

 

- Напился, - понимающе кивнул сторож и облизал пересохшие губы. – Повезло парню.

 

Артур замолчал только тогда, когда его отодрали от перил. Мужики держали его подмышки, следя, чтобы он не упал. Артур стоял на ногах нетвёрдо и, мотая головой, бубнил себе под нос что-то нечленораздельное. Строители стали решать, что с ним делать. Отвезти домой на такси? Но никто не знал, где он живёт. Пытались спросить у Артура, куда его везти, но тот лишь кривился, и пронзительно свистнув, кричал: «В Европу! В Европу!». Запереть у себя в вагончике? А если ему в отхожее место захочется?

 

- Можете у меня его оставить, - неожиданно предложил сторож. – Я прослежу. Всё равно ночь не спать.

 

На том и порешили. Строители радостно - за то, что снял обузу с их плеч - поблагодарили сторожа за неожиданную помощь, и потянулись назад в вагончик. Фёдор Иванович, как человек, который непосредственно отвечал за Артура, обхватил тщедушное тельце студента за талию, руку его закинул себе на шею и, руководимый сторожем, направился в обход небоскрёба к вагончику охраны. Замараться о перепачканного чёрной грязью студента Фёдор Иванович не боялся, так как за разговором не успел переодеть спецовку.

 

 Нести на себе Артура оказалось делом совсем непростым. Оба они то и дело поскальзывались в кислом болоте, под ногами хлюпало, глина налипала на сапоги, тяжелила ход. Фёдор Иванович поминутно встряхивал сползавшего с плеча Артура и, подбадривая его, твердил:

 

- Держись, студент. Недолго осталось.

 

Артур не противился, а, послушно пытаясь взять себя в руки, уже не бормотал ничего лишнего. Опираясь на Фёдора Ивановича, он связно, насколько мог в своём состоянии, просил у бригадира прощения за случившуюся оказию. Услышав в голосе студента искренние нотки раскаяния, Фёдор Иванович сразу оттаял душой и миролюбивым тоном, объяснил Артуру причину своего нервного срыва.

 

- Ты пойми, - кряхтя под неудобной ношей, говорил он, - я же хочу, чтоб у нас, как в Писании было. Чтобы апостол, крест нам несущий, дойдя до границы, встал изумлённый и воскликнул, просияв ликом: «И увидел я новое небо и новую землю!» Надо, чтоб ты понял, что я не против Европы и цивилизованности. Но я за то, чтобы мы до всего этого своим умом дошли, чтобы возрождение молдаван новой эпохой Возрождения назвали. Вы же молодые, энергичные. Вот и выдумайте свою, непохожую на других цивилизацию. А вы вместо этого в общеевропейское стойло лезете и вместо развития своей культуры, просто обезьянничаете, перенимая не только положительный опыт европейцев, но и их ошибки. Ты слышал, наверное, как на День Победы хотели в центре города гей-парад устроить? – Артур согласно кивнул головой. - Вот. Демонстративный гомосексуализм - это же язва европейской морали. А всё оттого, что либерализм размывает чёткие контуры Божьих заповедей. Может, Великий Грех потому и состоялся, что Сатана в эдемском саду представлялся Еве большим либералом. Ты меня понимаешь?

 

- Понимаю, - кивнул Артур. – С педиками мы разберёмся. В этом вопросе я с Европой тоже не согласен. Не для того я борюсь, чтобы потом перед кем-то нагибаться и ягодицы раздвигать.

 

- Ну, хоть на это мы с тобой одинаково смотрим, - невольно усмехнулся Фёдор Иванович. – Ты пойми, все бывшие спиногрызы Советского Союза, все эти бывшие социалистические республики, бывшие члены соцлагеря, они же все бедные. Вот и не знают они, как себя сейчас за сраку укусить, чтобы их богатые соседи на них внимание обратили. Потому-то и гомосеков у них там полно, что в самом воздухе идея взаимопрогиба витает. И в такую Европу вы хотите?

 

- Да нам бы только попасть туда, - устало проговорил Артур, - пожить там немного, осмотреться. А со всей этой гомосятиной мы, придёт время, разберёмся. Грубы для вас Адольф с Иосифом? Что-нибудь другое придумаем! Мы на расправу изобретательны. Этого у нас не отнимешь, - успокоил бригадира Артур.

 

Фёдор Иванович немного опешил. Не это он хотел услышать от Артура.

 

- Да я о другом тебе говорю, парень…

 

Но Артур не дал себя перебить. Не обращая внимания на реплику Фёдора Ивановича, он продолжал:

 

- Видел я по телевизору, как на День Победы приехала к нам какая-то негритоска из Европарламента, цветы возложить жертвам репрессий. Лесбиянка. Счастливая. Довольная. Улыбается всем. Ещё бы! Там-то за границей она никто. На неё внимания не обращают. А у нас она звезда. В центре внимания. В интервью она знаете, что сказала? – остановившись, чтобы подчеркнуть важность момента, спросил Артур.

 

- Ну?

 

- Она сказала, что человечество должно в самых жёстких выражениях вынести Богу общественное порицание за геноцид гомосексуалистов в Содоме и Гоморре. Ясно вам? – Артур устало покрутил пальцем у виска. – Какие-то подвижки в мозгах у европейцев всё-таки происходят. Они уже думают по-другому. Не так, как мы. Помните, в Европе массовое отравление овощами было? Тогда ещё ваша Россия, защищая жизнь и здоровье россиян, запретила ввоз европейских овощей на свою территорию? Так вот тогда какой-то представитель то ли Европарламента, то ли Всемирной Торговой Организации возмутился, что действия России, - Артур с видимым усилием, почти по слогам произнёс, - не-про-пор-ци-о-наль-ны случившимся в Европе неприятностям и противоречат принципам Всемирной Торговой Организации. То есть более двух десятков человеческих жизней не могли для этого холёного европейца перевесить тонны их огурцов. Понимаете, Фёдор Иванович? Получается, что с одной стороны, они против жестокости и насилия, против ущемления прав и свобод граждан, а с другой, плевать им на этих граждан, пусть себе дохнут – лишь бы выжившим не остаться внакладе. Вот. – Артур перевёл дух. – Насколько я помню, такую позицию ваш Ильич называл политической проституцией? А раз есть проститутка, то должен быть и клиент. А уж заплатит он ей или силой возьмёт – это второй вопрос. Но то, что взять её можно любому: вам, мне, всё равно кому – вещь очевидная. И значит начало дано, и близко уже моё время. – Артур приблизил своё лицо к лицу Фёдора Ивановича и доверительным тоном проговорил. - Знаете, Фёдор Иванович, Европа со всеми своими странами представляется мне многоруким спрутом: сила есть, а вот хребта – нет. Размякли их косточки да хрящики от либерализма ихнего. Я вам сейчас секрет скажу, только вы никому, - Артур перешёл на шёпот. – Знаете, как легко сейчас взять Европу в свои руки? Опять же любому. Мне. Вам. Пока она бесхребетная. Запросто. Вот почему наша партия так активно ратует за вхождение в Евросоюз. А в составе Румынии или без неё – не имеет никакого значения. И кто знает, может быть именно отсюда, с этого плацдарма, - Артур слегка отстранился от Фёдора Ивановича и широким взмахом свободной руки обвёл территорию небоскрёба, – начнётся моё победоносное шествие в покорении мира.

 

Развернувшись всем телом в сторону небоскрёба, Артур не удержал равновесия, его занесло за спину Фёдора Ивановича, и он, поскользнувшись, чуть снова не оказался в грязи. Но Фёдор Иванович вовремя перехватил корпус студента и, поменяв захват, придал Артуру устойчивое положение.

 

- Ох, Артур, - укоризненно закачал головой бригадир и, крепче ухватив студента, продолжил путь. – Пацан пацаном. И за свой язык ты точно когда-нибудь получишь. По полной программе.

 

- А вот это вряд ли, - Артур снова повис на плече Фёдора Ивановича. Разговор изматывал его. Он засыпал на ходу. – Вы что думаете, если я маленький меня всякий обидеть может? Кукиш. Я – сила. Потому что свои два «КамАЗа» молдаван я всегда соберу.

 

В вагончик охраны Фёдор Иванович поднимал Артура уже вдвоём со сторожем. Уложив грязного студента на две приставленные к стене лавки, бригадир взял две строительные телогрейки, одну, свернутую подкладкой наружу, положил под голову Артура, а другой укрыл озябшего во сне студента. Потом поблагодарил сторожа за выручку, попросил его на всякий случай присмотреть за Артуром и вышел.

 

На следующий день, придя на работу раньше положенного, Фёдор Иванович первым делом заскочил в вагончик охраны. Артура в вагончике не оказалось. И сторож отчего-то был не в духе.

 

- Ушёл ваш студент, - мрачно сказал сторож. – Ночью проснулся, воды попил, узнал, сколько времени и ушёл. Сказал, что где-то здесь поблизости его подруга живёт. К ней, наверное, и почапал. А мне ни на словах спасибо, ни в стакан благодарности.

 

А ещё через час Артуром заинтересовался прораб. Узнав от Фёдора Ивановича об их с Артуром договоре, прораб приказал, как студент явится, передать ему, чтобы зашёл в прорабскую.

 

Артур появился у строителей как обычно в конце рабочего дня. Выглядел он неважно: помятый, небритый, волосы всклокочены, глаза раскрасневшиеся. С собой он снова принёс два пакета с вином.

 

- Похмеляться будем, - сказал он, водружая пакеты на стол.- А-то мне дюже плохо.

 

- Дуй к прорабу, - остановил его Фёдор Иванович. – Он тебя с утра ищет.

 

От прораба Артур вернулся злой, нервный.

 

- Всё, отстрелялся! – падая на лавку, сообщил он. – Слил меня прораб. Попёр со стройки. На другой объект переводит. За вчерашнее. Сука какая-то вложила меня. Не знаете, случаем, какая? – вдруг дерзко глянув Фёдору Ивановичу в глаза, спросил студент.

 

- Не пялься, не я, - спокойно ответил бригадир. – А кто на тебя настучать мог, так это сторож. Ты же ему даже стакана вина не налил. Разве это по-человечески?

 

- Да какое его дело?! – вспылил Артур.- Он здесь поставлен кирпичи охранять, так пусть и охраняет! Чего он ещё в стукачи записывается? Или ему за доносы доплачивают?

 

Фёдор Иванович ничего не ответил. Пустой разговор. А Артур немного помолчал, потом поёжился и уже более спокойным тоном пожаловался:

 

- Плохо мне. Лихорадит что-то. Спину ломит. Поясницу. Весь день в кровати провалялся, кучу таблеток выпил. Ничего не помогает. Вот, - он кивнул на пакеты, - лекарство притаранил. Может, полегчает.

 

Однако сегодня строители не спешили распаковывать Артуровы сумки. Они лишь снисходительно посматривали на взъерошенного, как воробей, студента, посмеиваясь меж собой слабости новичка. Привыкшие к частым возлияниям, строители после прошедшей посиделки никакого недомогания не чувствовали.

 

- Так что? - поторопил строителей Артур. – Похмеляемся?

 

Мужики вопросительно посмотрели на Фёдора Ивановича. После вчерашней выходки студента только бригадир мог решить, пить с Артуром или нет. Студент, как оказалось, не подарок и неизвестно, что ещё мог по пьянке выкинуть.

 

- По стакану выпьем, а потом домой иди, - после минутного раздумья решил Фёдор Иванович. – Нечего тебе в таком состоянии по улицам шляться.

 

- Сто грамм не стоп-кран, дёрнешь – не остановишь, - ухмыльнулся Артур, словно не сомневался в согласии бригадира. – Кстати, раз вчера я выкатывал за вхождение в коллектив, значит, сегодня выкатываю отвальную за отбытие из него. Хорошим традициям изменять не стоит.

 

- Грамотный ты, пацан, шибко. И откуда только знаешь всё? – не сдержался от восклицания Фёдор Иванович, а про вино добавил – У тебя дома что, винная жила, что ты так легко угощаешь?

 

- Это отец всё. Мне в институте скучно, я по спецпредметам учусь неважно, вот он меня вином и снабжает, чтобы я преподавателей задабривал, - ответил Артур, откупоривая фляги.

 

- И как, получается?

 

Артур вдруг прищурил глаза, стрельнул в Фёдора Ивановича хитрым взглядом, усмехнулся каким-то своим мыслям и ответил вопросом на вопрос:

 

- А вы, я так понимаю, мой политический авторитет подорвать вздумали?

 

- Это как? – опешил Фёдор Иванович.

 

- А так. Я, значит, поднимусь, стану видным политическим деятелем, начнут про меня всякие фильмы снимать, телепередачи. И вот вас спросят про мои молодые годы, а вы и расскажите, что я в юности взятки давал. – Артур жестом показал Фёдору Ивановичу, чтобы тот доставал стакан. Получив стакан, Артур до краёв наполнил его и протянул бригадиру. – Нет, мужики, не на того вы напали. Я вам про отца, про вино, что он мне привозит, рассказал? Рассказал. А вот как я вином распоряжаюсь, это уже моё личное дело. И всё, что вы себе там дальше домысливаете – от лукавого.

 

- Продуманный какой, - вдохнув аромат вина, пробубнил Фёдор Иванович, потом громко, так, чтобы слышали все, сказал свой обычный тост, выпил и налил Артуру.

 

Артур тоже был немногословен в произнесении тоста, но, начав пить, поперхнулся на первых же глотках и отставил стакан в сторону.

 

- Нет, не идёт.

 

 Артур вытер ладонями лицо, помассировал пальцами глаза, виски и сказал, поёживаясь, как от озноба:

 

-Пойду я, мужики. Что-то мне всё хуже и хуже. Бывайте. Может, свидимся ещё.

 

Видя явное нездоровье студента, никто его не задерживал. Мужики лишь поблагодарили Артура за угощение и пожелали ему всего доброго.

 

Весь последующий месяц работа на строительстве небоскрёба текла вяло, вполсилы. Фёдор Иванович затосковал по боковым заработкам, строители тоже начали роптать. Некоторые из них, самые нетерпеливые, даже предлагали пойти к прорабу и разузнать точно, будет работа или не будет. А-то сколько можно терпеть подобное обращение с людьми? Дадут им, в конце концов, нормально заработать или нет?

 

 Никто, однако, к прорабу не шёл и кулаком по столу не стучал, предпочитая открытому бунту унылое томление в тесноте строительного вагончика. За всей этой нудной канителью про Артура как-то забыли и, каково же было удивление строителей, когда в один прекрасный день в своём вагончике они услышали знакомый голос:

 

- Привет, строителям Вавилона! Ну что, не разбежались ещё?

 

Мужики оживлённо поприветствовали старого знакомого, и даже Фёдор Иванович заулыбался радушно, по-доброму, чего за ним в последнее время не наблюдалось.

 

Одет Артур был празднично, но неряшливо: пиджак и жилетка чёрного костюма-тройки расстёгнуты нараспашку, отчего пиджак, слишком широкий в плечах, подобранный явно на размер больше, сползал Артуру за спину, утягивая за собой тоже расстёгнутый воротник белоснежной рубашки. Брюки на Артуре были помяты. Сам он, пьяный и весёлый, держал в руках полупустую бутылку коньяка.

 

- Ты что так разоделся? – полюбопытствовали строители.

 

- Съезд партийный был, - возбуждённо ответил Артур. – А потом банкет с танцами. Ух! – не выпуская бутылки из рук, он грохнулся на лавку. – Руководство партии после официальной части отдельно выпивало. Эх, мужики, знали бы вы какие там люди сидели, - мечтательно вздохнул Артур. – Элита! Меня, конечно, к ним не подпустили, но я официанта одного подкупил, - тоном удачливого ловкача похвастал Артур, - он мне смотрите, что с их стола вынес! – и Артур помахал перед строителями початой бутылкой коньяка.

 

- О! – обрадовались строители. – Наливай! Посмотрим, чем наши политики хари заливают!

 

- Эй, куда?! – Артур прижал бутылку к груди и выставил вперёд плечо, закрывая бутылку своим телом. – Вы хоть знаете, кто пил из этой бутылки? – высокомерно спросил он.

 

- Ну и кто же?

 

- Позапрошлого премьер-министра помните? – Артур назвал фамилию. – Вот он с нашим лидером пил. Потом президент банка, - Артур снова назвал фамилию. Строители уважительно закивали. Банкир был известной личностью. Его часто показывали по телевидению, портреты его то и дело появлялись в различных газетах. – Начальник Управления полиции по борьбе с коррупцией, - Артур опять назвал фамилию.

 

Мужики засмеялись. Столько людей на одну бутылку? А потом, спохватившись, спросили:

 

- Погоди, так на кой ляд ты перед нами этой бутылкой светишь, если пить из неё не даёшь?

 

- Темнота, - нравоучительно протянул Артур. – Кто ж такие вещи пьёт? Я с этой бутылкой по знакомым езжу, показываю, в каких кругах я вращаюсь. Мимо вас проезжал, дай, думаю, заскочу, впечатлениями поделюсь. А вам, как дикарям, лишь бы зенки залить. Это же символ, - Артур помахал бутылкой, - печать приближённости к высшим кругам!

 

- Слушай, Артур, - перебил расшумевшегося студента Фёдор Иванович. – А разве твой лидер с тем премьером не в контрах?

 

- В контрах, конечно, - охотно согласился Артур. – Для вас, - пояснил он, растянув губы в снисходительной улыбочке. - А друг для друга они – деловые партнёры. Вы же тут в вагончике сидите, света белого не видите, а там наверху, - Артур поднял к потолку указательный палец, - умные люди такими делами ворочают, что вам и не снилось. Политика политикой, а про свой интерес забывать не надо.

 

- Что и у тебя свой интерес есть? – напрягся Фёдор Иванович, вспоминая их с Артуром разговор.

 

- А как иначе, жизнь-то одна, - рассудительно ответил студент. – Но для начала надо себе политический багаж собрать. Зарекомендовать себя энергичным, деятельным политиком. Стать известным в определённых кругах. А потом уже, когда появятся варианты дальнейшего развития, выбирать наиболее выгодный и эффективный путь для движения наверх.

 

- Как умно, - воскликнул Фёдор Иванович и повторил вслед за Артуром, - «варианты дальнейшего развития». А по-простому это значит перепродаться другой партии, так что ли?

 

- У нас, политиков, это называется сменой игрового поля, - ничуть не обиделся на бригадира Артур. – Каждая партия финансируется определённым кругом заинтересованных лиц. Не на взносы же они у нас существуют. Когда финансирование прекращается, уходит в небытие и партия. Вы что же думаете, что я буду вечно в нацпатриотах ходить? Как бы не так. Неизвестно сколько эта партия протянет. Но пока она для меня – стартовая площадка, источник политического опыта. – Артур поднялся из-за стола и, разминая ноги, подошёл к окну вагончика. – А работы у вас, как я погляжу, по-прежнему мало? А дальше только хуже будет. Парламентские выборы на носу. Опять господа парламентарии начнут коммерсантов доить, опять ваша стройка остановится. Так что ничего у вас из этого, - Артур постучал ногтем по грязной поверхности стекла, имея в виду небоскрёб, - не выйдет. Уж поверьте мне.

 

Держа бутылку с коньяком навесу, он прошёлся по вагончику взад-вперёд, как бы о чём-то раздумывая, а потом сказал:

 

- Ну что, поехал я дальше? Прощайте, мужики. Приятно было повидаться.

 

Когда Артур ушёл, Фёдор Иванович глянул на часы и дал приказ собираться по домам. Мужики повскакивали со своих мест и потянулись к шкафчикам переодеваться. Вагончик наполнился шумом сдвигаемых скамеек, скрипом шкафных дверец, шуршанием одежды. Кто-то уже смеялся над неловкостью соседа, ему огрызались в ответ. А Фёдор Иванович вдруг вспомнил про должность Артура в Национал–патриотической партии и спросил у мужиков, как они перевели её на русский язык. «Шефул гревей» - что это? Оказалось, что за распитием вина о переводе совсем забыли, поэтому, переодеваясь, строители начали прямо сейчас угадывать значение Артуровой должности. Руководитель стачки? Как-то старомодно. Начальник забастовки? Коряво звучит. Вообще, что ещё может означать эта «грева»? Бунт? Буча? Может, штурм? И вдруг кто-то сказал: «Штурмфюрер!» И как только прозвучало это страшное «штурмфюрер», оказалось, что русского перевода уже и не надо – и так всё понятно.

 

Огорошенный открытием строителей, Фёдор Иванович приуныл и, переодеваясь, не проронил больше ни слова. Им овладела досада на себя. Досада за то, что не мог он, при всём неприятии идей Артура обижаться на студента. Потому что всё сказанное Артуром, казалось Фёдору Ивановичу мальчишеской бравадой, показной мужественностью тщедушного студентика. Весёлый, образованный парень, выделываясь перед мужиками, нёс ахинею – это всё понятно. Но почему именно такую ахинею? Вспоминая пьяный разговор с Артуром, Фёдор Иванович не мог понять, почему весёлого и образованного, Артура тянуло именно в страшную пропасть кровавой расправы с ближними? Откуда столько кровожадности в его весёлости? Столько цинизма в образованности? Во что такое мировоззрение выльется в будущем?

 

Досадовал Фёдор Иванович и на то, что излишне разоткровенничался с Артуром, поведав ему свою заветную мечту о новой системе человеческих взаимоотношений. И как же обидно, что студент не услышал его, отмахнулся, не раздумывая, от предложения бригадира и на неверном понимании его слов согласился лишь выдумать новые методы расправы с инакомыслящими. И значит приди Артур к власти, ни Фёдора Ивановича, ни его потомков не ждёт на этой земле ничего хорошего. И новые властители по-прежнему будут слабее или сильнее сотен предыдущих, наступать на старые грабли человеческих пороков. И тогда снова их правлению будут сопутствовать духовная нищета и кровопролитие.

 

«Господи, спаси нас грешных, сохрани и помилуй, - мысленно помолился Фёдор Иванович. – Да минует нас чаша сия. И пусть слова Артура будут просто мальчишеской болтовнёй. Пусть этот пижон и дальше языком треплет, лишь бы до дела не доходило. И пусть его словам ни у кого не будет веры. Аминь».

 

Однако пророчество Артура относительно судьбы небоскрёба всё-таки сбылось. Строительство действительно вскоре опять приостановили. Фёдора Ивановича с бригадой отправили в долгожданный отпуск. За преодолением новых трудностей, решая проблемы дня насущного, никто из строителей про Артура уже не вспоминал. Лишь через несколько месяцев, когда в Молдове грянули парламентские выборы и почтовые ящики разбухли от рекламных буклетов той или иной партии, Фёдор Иванович, собрав их всех, с интересом просматривал дома списки кандидатов в депутаты, пытаясь найти среди кандидатов и их сподвижников фотографию Артура. К его удивлению и радости про Артура нигде не было написано ни слова. «Всё правильно, - с удовлетворением думал Фёдор Иванович. – Не должно и не может быть такого человека у руля власти». Не зная истинной причины отсутствия Артура в избирательных списках, Фёдор Иванович сделал вывод, что раз Артур нигде не пролез, значит, плохо о студенте думал не он один. Впрочем, коварный внутренний голос шептал Фёдору Ивановичу, что он мог и ошибаться. Ведь бригадир совсем не разбирался в политике…