Юбилеи и юбиляры: Булгаков и Некрасов
Юбилеи и юбиляры: Булгаков и Некрасов
…Целую ночь соловей нам насвистывал… (романс из к/ф «Дни Турбиных»)
Михаил Булгаков и Виктор Некрасов… Имена этих знаменитых киевлян дороги каждому и неотделимы от истории этого Города. Как и Рим, Киев – Вечный Город, и потому достоин этой большой буквы. (Вспомним Тита Ливия, его эпохальный труд «История Рима от основания Города»). Булгаков и Некрасов по-настоящему любили свой вечно молодой Город Киев; каждый из них по-своему исповедовался в любви к нему. Этот год для них юбилейный: Некрасову – 100, а Булгакову – 120 лет... Казалось бы, они люди разных поколений: их разделяет каких-то два десятилетия. Однако досталась им эпоха ХХ века, эпоха грандиозных исторических потрясений, которая и определила жизненный и творческий путь каждого. У Булгакова начинался он в лихолетьях Гражданской войны, у Некрасова – в окопах Сталинграда. Но породнил их Андреевский спуск, вернее - тот загадочный киевский домик № 13 с кремовыми занавесками (так умилявшими до слез Лариосика), его незабываемая аура, где будущий Мастер подобно доктору Фаусту, проводил свои первые научные опыты, насыщая свое юношеское воображение мистическими впечатлениями. Со временем они вернутся ему в «Белой гвардии», «Днях Турбиных» и «Мастере и Маргарите».
город михаила булгакова
…Гаснет свет, умолкает Николкина гитара, появляются свечи – вот так романтично представлял себе Виктор Некрасов полет в прошлое - свои давние впечатления от первой постановки спектакля «Дни Турбиных» в далекие 20-е годы. Для него, тогда еще мальчишки-профшкольника, а затем - взрослеющего студента «Турбины» оказались «…не театром, не пьесой», как выразился писатель, «а осязаемым куском жизни, … всегда очень близким».
О премьере «Дней Турбиных» ходили легенды. Тогда, в сентябре 1926-го еще пели на сцене МХАТа «Боже, Царя храни», а возле театра дежурила карета «скорой помощи», поскольку в зале случались обмороки. Ведь со времен Гражданской войны прошло каких-то 5-6 лет, а в зале МХАТа находились те, у кого отцы и дети, мужья и братья были офицеры Белой гвардии - расстрелянные и замученные в ЧК, пропавшие без вести и навсегда покинувшие Родину.
Спектакль сразу же попал под жесточайший пресс советской критики. Но вот чудо: сам товарищ Сталин, человек не сентиментальный, удостоил «Дни Турбиных» своим посещением не меньше пятнадцати раз!
Отчего, среди сотен тысяч зрителей мхатовского спектакля оказался и «вождь всех времен и народов»? Не в этом ли магия булгаковского таланта, его золотого пера?
Одним словом, Турбины вошли в жизнь миллионов почитателей творчества Булгакова - прочно и навсегда. Сначала пьесой, а потом и романом, «Белой гвардией».
Булгаковские мастера цепочкой проходят в каждом из его произведений: профессор Персиков в «Роковых яйцах», профессор Преображенский в «Собачьем сердце», писатель Максудов в «Театральном романе», другой писатель - безымянный Мастер в «Мастере и Маргарите»… Точка приложения таланта не важна: мастер может все - сочинить роман или пьесу, открыть биологически активные лучи или изобрести способ воздействия на природу. Важно другое: чем бы они не занимались, их Работа всегда есть путь к истине.
Второе пришествие Михаила Булгакова, уже Мастера, состоялось в 60-е годы ХХ века, когда его роман «Мастер и Маргарита» ошеломил миллионы читателей не только советской страны, но и всего мира. Среди этих миллионов оказался и Виктор Некрасов, именитый писатель, автор повести «В окопах Сталинграда», удостоенной внимания вождя и Сталинской премии 2-й степени. Горячий поклонник творчества Булгакова и ненасытный его читатель, Виктор Некрасов «созрел» к тому времени для визита в тот домик с кремовыми занавесками, так умилявшими до слез Лариосика из «Турбиных».
Одержимость Киевом - едва ли не доминанта булгаковского творчества: ведь до него русская литература обходила Киев стороной…
Да вот парадокс: никакого Киева в «Белой гвардии» и «Турбиных» нет. Есть лишь Город как место действия; причем Булгаков следовал античной традиции, уравнивая свой родной город на Днепре с Вечным городом на Тибре. (Вспомним Тита Ливия, его эпохальный труд «История Рима от основания Города»). Следуя традиция, Булгаков одновременно и оспаривал ее, поскольку издавна традиция рассматривала Киев как другой Вечный город - Иерусалим. Не случайно, император Александр II в дни коронационных торжеств назвал Киев Иерусалимом земли русской.
Итак, не Киев, но - Город, где Андреевский спуск назван Алексеевским. Разобраться в этих шарадах и предстояло писателю, как и всем, кто не на шутку увлекся творчеством великого Мастера.
Из адреса Булгаков не делал секрета: он указан уже в «Белой гвардии», где Андреевский спуск назван Алексеевским. Указан адрес и в «Адресной и справочной книге г. Киева на 1914 г.», где упоминалась Булгакова Варвара Михайловна, мать будущего писателя (см. с. 26), а также домовладелец Листовничий Василий Павлович (см. с. 140).
Андреевский спуск - это в честь апостола Андрея Первозванного, его легендарной проповеди на горах киевских. Древнейшая из улиц Города, с крупной булыгой, снизу доверху заставленная бесчисленными магазинчиками, уютными театрами и музейчиками, где выставляют сейчас художники свои творения. Как и старый Арбат в Москве киевский Монмартр неизменно притягивает к себе туристов. Из витрин выглядывают испуганные тени прошлого - усатые господа с тросточками, патефоны и картонки со шляпами, размалеванные клоуны и цветастые подарки для туристов. В центре улицы – словно возникший из небытия Замок Ричарда Львиное Сердце со всеми атрибутами готики – остроконечной башней со шпилем, взметнувшимся ввысь, хаотическим нагромождением арок и галерей, контрфорсов и порталов, поражающих безрассудной фантазией его строителей.
И откуда его занесло сюда, этот реликт рыцарских времен? Он завлекает в свой тесный каменный дворик всех, кому дорог дух старины, дух Средневековья…
Итак, писатель шел, он держал путь на Андреевский спуск, к Домику Турбиных. Он приближался к нему, в предвкушении истины. Но она-то и опрокинула все его иллюзии…
дом турбиных
Писателя встречала уже немолодая дама-блондинка, Кончаковская Инна Васильевна, дочь бывшего домовладельца (Василисы – по «Белой гвардии»).
Она сразу заняла оборонительную позицию и выразила страшное изумление:
«Как? Мишка Булгаков - знаменитый писатель? Этот бездарный венеролог - знаменитый русский писатель?»
Как видно, не в добрый час пришел он сюда (свои впечатления от визита к даме он красочно описал в очерке «Дом Турбиных»). Незванный гость, как говорится…
Виктор Некрасов обомлел: он не готов был к такому ходу событий. Но потом осознал элементарную истину: ведь Булгаков - великий писатель для миллионов читателей, а не для дамы. Для нее он бездарный венеролог и сосед, притом – не из приятных!
Однако сменила гнев на милость и провела незванных гостей по комнатам родового гнезда семейства Булгаковых. Увы, обстановка оказалась отнюдь не турбинской и не булгаковской. Не было «книжной» и сокола на белой рукавице Алексея Михайловича, не было Людовика XIV и бронзовых ламп под зеленым абажуром. Зато в столовой, где герои пьесы «Дни Турбиных» (в телефильме Владимира Басова) пели романс «Белой акации гроздья душистые…» обосновалась газовая плита, а на нее тоскливо смотрели холодные, старательно вымытые саардамские изразцы, на которых лично расписывался «Дамский, мужской и женский портной Абрам Пружинер. 1918 года, 30 января».
И это в доме, где на рождество пахло хвоей и весело потрескивали парафиновые свечи, где пели эпиталаму богу Гименею, где часы с бронзовыми пастушками каждые три часа играли гавот, а на рояле лежали раскрытые ноты «Фауста»…
Печальное зрелище. Поник и Виктор Некрасов.
«Так вы говорите, стал знаменитым?», – спросила хозяйка напоследок.
«Стал... », – вздохнул Некрасов. Она покачала головой: «Кто бы мог подумать? Ведь такой невезучий был...».
О судьбе отца она не упоминала. Василий Павлович Листовничий погиб как заложник у красных, в конце лета 1919-го, накануне прихода белых…
цена простых слов
«…Милый, милый Киев! ... Как соскучился я по твоим широким улицам, по твоим каштанам, по желтому кирпичу твоих домов... Как я люблю твои откосы днепровские... Я и теперь иногда гуляю по Крещатику… ».
Ничего нет лучше этих строк. За ними – ностальгия эмигранта-киевлянина, Виктора Некрасова, тоскующего по родному городу. Он знал цену простых слов, может, потому, что прошел горнило страшных испытаний военных лет и окопы Сталинграда.
В советскую литературу вошел он в армейской гимнастерке и кирзачах, едва окончилась война. Повесть капитана Некрасова «В окопах Сталинграда» удостоена была Сталинской премии 2-й степени, издавалась более 130 (!) раз общим тиражом в несколько миллионов экземпляров и была переведена чуть ли не на сорок языков мира.
Но не в этом дело. По мнению вдумчивой критики, из некрасовских «Окопов» вышла, как из «Шинели» Гоголя, вся наша честная военная проза...
Некрасов первым честно, без прикрас, рассказал о человеке на войне (повесть «В окопах Сталинграда»). Он первым рассказал о мучительно трудном «врастании» бывших фронтовиков в мирную жизнь (повесть «В родном городе»). Он первым рассказал о сталинских репрессиях (повесть «Кира Георгиевна»). И, наконец, он первым, ломая привычные стереотипы, честно рассказал советскому читателю о жизни людей за рубежом (путевые заметки «Первое знакомство»). Его путевые очерки - это не только размышления о новых странах, культуре и быте этих стран, прежде всего, это рассказ о времени и о себе.
Путь его в литературу был долог и не устлан розами. Начинался он еще в Киеве довоенных времен, когда по Крещатику разъезжали пролетки (такси еще не было), весело звенели трамваи, а по вечерам по тротуарам Крещатика фланировали горожане в толстовках, френчах и клетчатых пиджачках. Некрасов учился тогда на архитектурном факультете Киевского инженерно-строительного института и в студии при Театре русской драмы. О своем городе той поры - городе Виктора Некрасова - ностальгически вспоминает писатель в своих «Записках зеваки», едва ли не лучшей из книг, изданных им в эмиграции.
Войну встретил он актером провинциального театра, а писателем стал на фронте.
Вглядываясь в рисунки Леонардо и Рафаэля, Виктор Некрасов, архитектор по образованию и отличный рисовальщик, ясно осознавал, как мучительно труден поиск той единственной линии, способной выразить облик человека - будь-то изгиб руки человека или поворот его головы. Свою линию искал он в литературе, постигая магическую силу слова в ежедневном кропотливом труде, стремясь отыскать в нем то истинное, что могло бы емко отразить сложный душевный мир человека. Особое значение придавал деталям, «… которые запоминаются на всю жизнь. … как будто незначительные, они как-то въедаются в тебя, …, становятся как бы символом». И это - признание большого мастера, художника, умеющего видеть главное и запоминать его, каким бы маленьким ни казалось это нелюбопытному взгляду. Свою прозу писал он только мягким карандашом, пользуясь резинкой, притом не за письменным столом, а на фанерке, которую, сидя в кресле, держал наклонно, словно мольберт. Ему претило переписывать текст помногу раз: он работал, по совету Бориса Пастернака, «не заводя архива». Потому-то и сейчас проза Виктора Некрасова звучит емко и чисто, звучно и ярко. Удивительна проза…
На фронте он был сапером. Говорят, саперы ошибаются только раз, поскольку первыми выходят на минное поле. Для этого требуется немало мужества, хладнокровия и отваги. Он оставался сапером по жизни. Быть мужественным в мирной жизни бывает порой труднее, чем на войне. Тем более – в литературе.
возвращение блудного сына
Если и есть на свете муза изгнания, то именно ею навеяны проникновенные строки из Данте, самого знаменитого изгнанника средневековья: «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу…».
Эти слова из Данте мог бы повторить и Виктор Некрасов, покидая родину.
А начиналась все «с легкой руки» Никиты Хрущева, обвинившего писателя в «преклонении перед Западом», якобы высказанное им в путевых очерках «По обе стороны океана». Скандальную известность писателю принесло и его участие в правозащитном движении. Немало мужества потребовалось ему, русскому писателю, чтобы выступить против попыток местных властей устроить в киевском Бабьем Яру - на месте массового расстрела десятков тысяч людей - парк культуры и отдыха.
Травля продолжалась при Брежневе. Некрасова перестали печатать, изъяли его книги из библиотек, запретили к показу фильм «Солдаты», снятый по повести «В окопах Сталинграда». Прорабатывали в райкомах и обкомах и, наконец, исключили из Союза писателей и Союза кинематографистов, а затем - из партии. Уже в эмиграции вспоминал он: «Тридцать лет в партии {…}. Три года в армии, в самые тяжелые для нее дни. Полюбил ее и победами ее горжусь...»
Десятилетняя травля непокорного писателя принесла плоды. Последней каплей, переполнившей чашу терпения Виктора Некрасова стал обыск в его квартире в январе 1974 года, длившийся почти двое суток – 42 часа. В сентябре он выехал в Париж, ставший ему второй родиной. На седьмом десятке жизни приходилось начинать все сначала.
«Всю жизнь я мечтал жить в Париже. Почему? {…}. Нравится мне этот город…» - вспоминал писатель.
Превыше всего в жизни ценил он дружбу и свободу - свободу выбора места, где живешь, и свободу слова…
В эмиграции он много работал и много путешествовал, объездил чуть ли не полмира, был заместителем главного редактора журнала «Континент», постоянно выступал на Радио «Свобода». Но и в Париже не покидало его неистовое желание вернуться в свой город родной, «знакомый до слез» - побродить по Крещатику, пройтись ночными улицами к Мариинскому парку, к зеленым кручам Днепра. Наконец, зайти в Пассаж и поглядеть на дом родной, где прожил последние четверть века перед изгнанием.
И вот однажды он вернулся в свой город родной…
В Пассаже, на фасаде дома № 15 появился его бронзовый профиль, посмертно он восстановлен в Союзе писателей и Союзе кинематографистов, а в юбилейные дни поминают его имя в печати, но возвращение блудного сына так и не состоялось. Увы, до сих пор он остается непрочитанным писателем: киевские читатели не знают книг Виктора Некрасова, написанных в эмиграции, и, прежде всего, книгу, посвященную родному городу - «Записки зеваки». Действительно, нет пророка в своем отечестве…
Радует только, что на месте бульвара Давыдова (бывшего киевского мэра, с именем которого связывают куреневскую трагедию 1961 года), станет бульвар Виктора Некрасова.
…Земной путь Михаила Булгакова и Виктора Некрасова завершился вдали от родного города. Мастер упокоился на московской земле: он похоронен на Новодевичьем кладбище.
Виктор Некрасов умер в Париже, в сентябре 1987-го. Защитника Сталинграда приютила парижская земля – он похоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.
Но породнил их Андреевский спуск, вернее - тот загадочный киевский домик № 13 с кремовыми занавесками (так умилявшими до слез Лариосика).
