Драма в Циттау
Драма в Циттау
Amori et dolori (лат., люби и страдай)
История войн пишется кровью… И эта война не стала исключением. В истории человечества она оказалась Первой Мировой, поскольку охватила весь мир. Горек итог ее: 10 миллионов погибших, еще 20 миллионов унесли голод и эпидемии. Но что стоят страдания, причиненные войной? Многих сыновей, мужей и женихов не дождались дома... Герои этой истории не придуманы. На их лицах маски, скорее как атрибут литературный, нежели театральный. Вспомним хотя бы героев романа Катаева «Алмазный мой венец». История в маске помогает лучше понять эпоху, ощутить ее дыхание. Попав в водоворот истории, каждый из героев творил ее по-своему. Очевидно, читателю полезно разгадать эти исторические кроссворды…
Завтрак по-немецки
Звон городских курантов и крепкий кофе натощак, немецкие глаголы и стихотворения Ганса Сакса от доктора Кратцера – вот и весь завтрак по-немецки. Не слишком густо для московского студента Коммерческого института, по воле случая оказавшегося в Баварии, в имперском городе Нюрнберг. Романтичному юноше напоминал этот город старинный фолиант, полный загадок и мистики. Гений Дюрера творил здесь чудо «Апокалипсиса». Пройдет время, и злой гений германского фюрера сотворит здесь апокалипсис ХХ века.
А начиналось все с немецкого, точнее – с задолженности по иностранному языку. И отступать уже некуда: последний срок сдачи экзамена - осень 1914-го. До отъезда на родину Писатель считал дни, но пришлось задержаться на годы.
Да, не в добрый час оказался он здесь: Германия готовилась к войне. На заводах Круппа уже отливали гаубицы, чтобы обрушить смертоносный груз на Париж и Варшаву.
Выстрела ждать пришлось недолго – он прозвучал в конце лета, в Сараево. Пожар войны охватил сначала континент, а затем – и весь мир.
Гражданский пленный
Начало войны вызвал взрыв эйфории и шовинизма воюющих сторон. В Париже пели «Марсельезу», и, как вспоминал Илья Эренбург, «Люди шли по мостовой и кричали «На Берлин! На Берлин!» С Эйфелевой башни вместо звуков танго и фокстротов неслись в эфир проклятия бошам, а под гулкими сводами Notres Damme de Paris служили торжественную мессу. Семидесятилетний Анатоль Франс умолял поскорее отправить его на фронт, а Томас Манн, прославляя подвиги германской армии, вспоминал о Фридрихе Великом: «Это война всей Германии». России нападение Австро-Венгрии на маленькую Сербию напомнило ее старую и привычную роль покровителя славян. Именно это выплеснуло на улицы толпы людей и массовые манифестации: Петербург стал Петроградом, германское посольство разгромлено, ззапестрели двуглавым орлом газетные полосы с царским указом о мобилизации: «Государь–Император высочайше повелеть соизволил…»
Там, в Германии встретил Писатель свою первую в жизни любовь…
Словно в насмешку судьба обрекла молодого мужчину призывного возраста - 22-х лет - на плен еще до начала боевых действий. Уже на вокзале в Дрездене, откуда надеялся вернуться он на родину, война повернулась к Писателю своим жестким ликом. Он попросил билет до станции Калиш, что была на территории России. Но просчитался.
Что?! В Калиш захотели?! - заорал кассир и с грохотом захлопнул окошко.
Писателя тут же задержали и подвергли обыску. А затем объявили, что отныне он - «гражданский пленный», находящийся под надзором полиции.
- Студент есть студент! - поддакивал радостно полицейский офицер, которому пожаловался Писатель. - Да-а... ха-ха... по-нашему - призывник! Теперь русский царь будет иметь минус один солдат. На солдата меньше! – уже со злостью, добавил он.
Не сразу осознал Писатель свою душевную драму. И позже не покидало его чувство вины перед сверстниками, которые шли в бой и погибали в лесах Восточной Пруссии…
Deutschland, deutschland, uber alles…
Вот так на время он стал туристом.
Дрезден… Флоренция на Эльбе, жемчужина саксонского барокко – так называли в прошлом этот сказочно красивый город.
Он бродил по Дрездену, где все дышало историей, любовался архитектурными его памятниками и дворцами. Зеркальная гладь улиц и площадей города так и манила прохожего прилечь и вздремнуть на солнышке. Над городом высился величественный купол Собора Фрауэнкирхе, краса и гордость Дрездена. Писатель любовался его изысканными очертаниями, слушал знаменитый орган, на котором играл еще сам Иоганн Себастьян Бах. (Три десятилетия спустя, в феврале 1945-го на Дрезден обрушатся американские бомбы, превратив исторический центр города и Фрауэнкирхе в руины).
Цвингер, Дрезденская галерея. Полотна старых мастеров – Эль Греко и Рубенса, Мурильо и Дюрера. Стоя подолгу у Сикстинской мадонны, стал понимать он, что из всего созданного кистью, резцом и пером, лишь одна эта картина Рафаэля не умрет до тех пор, пока живо человечество. И, отдаваясь очарованию этого царства форм, линий и красок, начинает всерьез заниматься живописью.
Но в конце ноября власти предписали выслать всех «враждебных иностранцев» из столицы Саксонии. Места их пребывания определили теперь в радиусе не менее сорока километров от Дрездена. Из новой напасти стоило извлечь выгоду. В разговорах с друзьями Писатель настаивал на одном: поселиться поближе к русской границе. Его «еще не покидала мысль о бегстве на родину». Все вместе решили перебраться в Циттау, провинциальный городок, граничивший с Австро-Венгрией.
Городок с 30 тысячным населением Циттау представлял собой типично германскую глубинку – с его чиновничеством и военным гарнизоном, дворянской элитой и вереницей мелких буржуа. Жили в городке и другие - интернированные французы, бельгийцы и русские. Постепенно складывалась небольшая колония друзей по несчастью. Здесь каждый на виду, надзор за «враждебными иностранцами» строже. Во всем соблюдался железный немецкий порядок - раз в день отмечаться в полиции, а выход за городскую черту - по специальному пропуску. Словом, бежать отсюда не представлялось возможным.
Выходцу из российской глубинки (Писатель родом был из Саратова) представилась уникальная возможность наблюдать быт и нравы глубинки германской. Он видел факельные шествия германского обывателя по случаю побед имперского оружия, слышал проповеди о немецком гуманизме и читал газеты, высмеивающих гуманизм как проявление слабости духа. Он стремился постичь противоречивый дух этой страны, где тысячелетняя культура парадоксальным образом уживалась с воинственными амбициями обывателя.
Мир тогда еще не знал фашизма, но германский обыватель уже готов был к этому.
И настанет день, когда закружит над Германией черный орел нацистской свастики, и запляшут языки пламени на факелах штурмовиков, и весь мир содрогнется от оглушительного вопля «Heil Hitler!!!» А потом вдруг настанет тишина, и пойдет Нюрнбергский процесс. Но это уже потом…
Саксонские мотивы
Видел он, как массовая эйфория германского обывателя сменилась отрезвлением. Европа зарылась в окопы, и победа уже зависела не от воинской доблести, а от мощности заводов, дымивших в далеком тылу. Окопная война истощила Германию до такой степени, что мир стал казаться немцам несбыточной мечтой. В Германии постепенно назревал социальный взрыв…
По-немецки аккуратно Писатель ведет записки о своем «пребывании в тылу немцев», документируя их вырезками из периодики, из военно-патриотических воззваний и т.д. Это - своеобразная летопись жизни Германии 1914—1918 гг., в которой отражены настроения различных социальных слоев и групп – военщины и юнкерства, буржуазии и филистеров. Записки эти, как и саксонские впечатления, пригодятся Писателю. Они вернутся к читателю на страницах книг: в романе «Города и годы», где Германия той поры «является … одним из главных действующих лиц», в исторической драме «Бакунин в Дрездене» и в сценах пребывания там композитора Никиты Карева - главного героя романа «Братья».
Однако, пора бы и позаботиться о хлебе насущном: отцовские средства таяли. Но как найти пропитание «враждебному иностранцу»?
Заработок давал город. Кто-то рисовал магазинные вывески, а кого-то выручала игра на скрипке. Писатель зарабатывал на жизнь уроками русского языка. Одним из его клиентов был директор машиностроительного завода, послуживший прообразом персонажа по фамилии Криг в романе «Похищение Европы» и повести «Я был актером».
Пробовал Писатель себя на сцене, а оперным артистом стал по случаю. В театре не хватало мужских голосов и молодых исполнителей: под мобилизацию попали все, кто мог носить оружие. Когда с театральных подмостков зазвучал его баритон редкой красоты, весть о русском самородке пронеслась по всей округе. Недавний хорист пел вскоре арию лорда Тристана на премьере оперы фон Флотова «Марта». Критика отмечала не только блестящий дебют молодого артиста, но и его великолепные вокальные и сценические данные.
Сохранилась и театральная афиша. Она и послужила первоначальным «проспектом» к автобиографической повести Писателя «Я был актером».
Театральные выступления молодого артиста протекали настолько успешно, что в мае 1918 года он принял ангажемент от театра соседнего городка Гёрлиц. Побежали незаметные месяцы... Но события приняли вскоре иной оборот.
На тропе любви
«Колония» интернированных вела поначалу довольно замкнутый образ жизни, сосредоточенный почта целиком на внутренних общениях. «Любовь нам запретил магистрат», - иронически вспоминал Писатель. Вступать в неделовые отношения с местными жителями, особенно с женщинами, запрещалось категорически. Однако, шло время...
Он любил бродить по окрестным лесам вблизи живописных Лаушицких гор, где дозволялись прогулки интернированным. Романтический пейзаж этих мест напоминал многим туристам Швейцарию. Здесь хорошо думалось и мечталось. Казалось, дух средневековья, витал в этих лесах, видавших тени прошлого, странствующих поэтов-миннезингеров. И вот однажды повстречал он на тропе лесной нимфу - хорошенькую девушку лет двадцати, смуглую и черноглазую. Звали ее Ханни.
Поначалу тон ее показался Писателю высокомерным.
Вы чех? - спросила девушка пренебрежительно.
Нет, хуже! Я русский, - нашелся молодой человек.
Встреча на лесной тропе имела, однако, продолжение: Ханни сама проявила интерес к этому. Натура романтическая и пылкая, наделенная глубокими чувствами Ханни, словно, ждала этой встречи. С русским ощутила она красоту жизни. Он открыл ей глаза на мир.
«Они говорили о войне... о том, что мир залит кровью, что ...в крови шествует среди людей смерть... Они были молоды, они были сильны, и из всего, о чем говорили, им запомнилось только то, что они любят друг друга» - вспоминал Писатель.
У них было истинное сродство душ: одни и те же увлечения, одни и те же любимые книги, и прежде всего, Достоевский, которого боготворил он... Посвящена была Ханни и в творческие замыслы начинающего литератора, о которых никто не знал. А Писатель обрел в Ханни преданного друга и единомышленника. Вместе они читали и знаменитый журнал «Акцион» с яркими иллюстрациями художников-экспрессионистов...
Ханни принадлежала к здешнему привилегированному обществу. Отец ее, зубной врач, пользовал наилучшую клиентуру города, а мать, примерная горожанка и патриотка, была ревнительницей всех добродетелей, на какие только способна верноподданная кайзера. Единственный брат Ханни, офицер, сражался на Западном фронте.
Об отношениях Ханни с русским пленным знало лишь несколько надежных друзей. Посещение девушкой его жилища требовало от нее немалой смелости. «Так как наша с Ханни жизнь была тайной, - с грустью вспоминал Писатель на страницах дневника, - то я не был знаком ни с кем из ее семьи, но встречал мать и отца... на улице».
Одна из таких встреч, по словам Писателя, едва не закончилась для Ханни трагично. Тогда молодой человек едва не столкнулся лицом к лицу с любимой, которая возвращалась с воскресной прогулки вместе с родителями: «Я видел, как она побледнела, и навек запечатлелся во мне ее обычный жест смущения - у нее вскинулась рука к лицу, и тонкие, чудесные ее пальцы тронули и слегка потрепали висок, будто надо было отвести и заложить за ухо волосы. Испуг ее был ужасен, и у меня упало сердце. Мы прошли мимо друг друга, как два покойника. Ни она, ни я не сбились с шага. Я только мельком глянул на ее родителей, не подаривших меня ни каплей внимания. Бедная моя девочка! Что делалось с тобой в этот миг, если и я совсем окаменел от страха... Конечно, история эта была первыми нашими словами, как только Ханни вновь явилась в моей комнате...»
Подобная конспирация больно ранила чувства влюбленных. Но приходилось смиряться с судьбой. Девушка понимала, что полюбив «враждебного иностранца», она бросала вызов закону, общественному мнению и предрассудкам своей среды. Обладая сильным и волевым характером Ханни повела себя как личность незаурядная. Когда связь с русским открылась и конфликт с родителями стал неминуем, она ушла из семьи, без профессии, без надежд на последующее примирение. Его и ранее не было.
Ханни с высоким человеческим достоинством переносила испытания, выпавшие на ее долю. О драматизме их отношений, о последствиях, какие влекло за собой раскрытие их тайны, поведал Писатель в романе «Города и годы». Там городской управитель обрушивает на Мари Урбах, вызванную им в служебный кабинет, весь гнев и ярость своего германского шовинизма: «Вы проститутка, вы хуже проститутки, которая патриотичнее вас...»
Гримасы судьбы
Год 1917-й, казалось, не предвещал перемен. Снег по-прежнему укрывал траншеи, изуродовавшие Европу, а в далеком Цюрихе Ленин делился с аудиторией своими сомнениями: «Мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой революции».
И – как гром среди ясного неба – прилетело известие: в Петрограде – революция!
Тяготы войны, разруха и политические скандалы сделали свое дело. Вал массового недовольства выплеснул на улицы Петрограда гигантский человеческий поток. На пацифистские лозунги демонстрантов, как свидетельствует история, работали и немецкие деньги. А последующие события совершенно потрясли мир: Октябрьский переворот, приход к власти большевиков, Декрет о мире. Германия взбудоражена: повсюду - многолюдные собрания, митинги, уличные шествия.
Проникали вести из России и в германскую глубинку. Особенно волновали они Писателя и его соотечественников из «колонии» интернированных.
В августе 1918 года он поехал в Берлин, чтобы посетить советское дипломатическое представительство, открытое после заключения Брестского мира. Там удалось ему устроиться переводчиком при посольстве. Вот теперь, наконец, можно определиться в отношениях с Ханни... Дипломатический паспорт, которого так добивался, он получил. Но... вместе с уведомлением германских властей, что сам он тоже включен в обменные списки пленных. Да, включен в качестве переводчика, но такого, который на обратное возвращение права не имеет. Причем выезд безотлагателен.
Светлый образ
Он едва успел проститься с Ханни.
После разлуки с любимым судьба ее так и не сложилась...
Всю свою недолгую жизнь Ханни, по ее же словам, «…думала сердцем, а не головой», всеми силами стремясь преодолеть обстоятельства, встававшие на пути ее чувства, разлучившие ее с любимым. И свято верила при этом в общественные идеалы.
Осенью 1918-го Ханни примкнула к левым социал-демократам – спартаковцам, готовилась к переезду в Берлин. Об этом сообщила она Писателю в письме от 5 декабря 1918 года. В Берлине она знакомится с Мерингом. Ведет работу сразу в двух журналах, в том числе и в журнале «Акцион» Франца Пфемферта, единомышленника Карла Либкнехта и Розы Люксембург. Участвует в рабочем восстании, организованном спартаковцами.
После поражения восстания задумывает она пробраться в Советскую Россию, соединиться с любимым. Чтобы получить русское гражданство, она совершает почти невозможное: отыскивает военнопленного - некоего Соболева и фиктивно вступает с ним в брак. Затем в начале 1919 года направляется в Мюнхен. Отсюда она надеется через Австрию, Венгрию, Украину пробраться в Москву... Увы, думала она, как всегда, сердцем… Шагнуть за пределы Германии не суждено ей: на пути возникают непреодолимые препятствия, ее кружит вихрь событий.
В Мюнхене она попадает в кипящий котел политических страстей. Вместе с восставшими рабочими она участвует в провозглашении Баварской советской республики. За это следует расплата: арест, пять месяцев тюрьмы, а затем - ссылка до военного суда. Но это – еще не все. Назад в Мюнхен ее препроводили под конвоем - для тюремного следствия и судебного разбирательства - вплоть до зимы 1920 года...
Начинают сказываться стрессы и страдания последних лет, а в 1921 году она умирает в возрасте 26 лет от разрыва сердца.
Светлый образ любимой глубоко запечатлелся в его сердце, в его творчестве. Уже вскоре после возвращения Писателя на родину посвящение ей появляется в журнальной публикации рассказа «Счастье»: «Посвящаю спартаковке Ханни М.». Обликом Ханни навеяны во многом образы страстной и героической Мари Урбах («Города и годы»), преданной Анны («Братья»), своенравной Гульды («Я был актером»), восприимчивой Эльфы («Счастье»).
Все еще не мог он поверить, что судьба разлучила их навсегда. Долгие годы эта рана не заживала в его сердце, погружая его в тоску и печаль. Он бережно перебирал ее письма, хранившие тепло ее любви, ее пылкой и страстной натуры.
В письме другу в 1925 году Писатель упомянул «…письма … женщины, с которой … прожил лучшую часть своей жизни. Все эти письма проникнуты надеждой на встречу и исполнены такого отчаяния... что я был подавлен, когда опять (через семь лет!) перечитал памятные листочки бумаги... Теперь мне кажется, что сама смерть пощадила бы этого человека, если бы я был с ним. Я уверен в этом. И вдруг мне приходит мысль, что меня обманули, что женщина эта не умерла... Хочется мне одного - уехать в Циттау, на старые места и на старую уже могилу. Может быть, после этого я пойму не только головой, но и душой, что все кончилось».
Нет, не умерла она…
Нет, не умерла она для него…
Он был честен с собой: свою роковую ошибку искупал долго и мучительно - всю жизнь. В первый же приезд в Германию, летом 1928 года, Писатель побывал на могиле Ханни. В 1945 году, вскоре после освобождения города от гитлеровцев, могилу Ханни почтили представители советской военной комендатуры.
Судьба благоволила Писателю: репрессии 30-х не коснулись его. Пролетарский писатель Максим Горький дарил Писателя своей дружбой. В доме его часто бывал «красный граф» Алексей Толстой, а Стефан Цвейг хвалил романы Писателя и прислал ему авторский экземпляр «Марии Антуанетты».
Академик и орденоносец, лауреат многочисленных премий и глава Союза писателей СССР он жил в центре Москвы, всегда где-то заседал, выезжал за границу и боролся за мир.
Ему по-прежнему не хватало ее рядом, такой хрупкой и сильной, ее беззаветной любви и веры в его призвание.
В начале 60-х, в канун своего 70-летнего юбилея Писатель, уже убеленный сединами, вновь побывал в Циттау на старинном кладбище. Он склонился над могилой любимой и шептал слова, придуманные им когда-то в прошлом для героя своего романа:
«Милая, любимая моя, маленькая…, каждый мой вздох, каждый удар сердца, всегда и всюду… Ты одна… Боже мой…»
С заснеженной могилы увозил он кроваво-красную ягоду шиповника и память о той, кому обязан был самыми счастливыми мгновениями своей жизни…
Послесловие
Писатель – Константин Федин (1892-1977), русский советский писатель, общественный деятель, академик АН СССР, Председатель правления Союза писателей СССР, Герой Социалистического Труда, лауреат Сталинской премиии I-й степени, кавалер 4-х орденов Ленина, 2-х орденов Трудового Красного Знамени, ордена Октябрьской революции, 2-х орденов ГДР и медалей.
Ханни М. - Ханни Мрва (1895-1921) после разлуки с Писателем состояла в марксистской группе Спартак, которая влилась затем в состав Коммунистической партии Германии.
