Деревенский летописец

Ещё в те давние времена, когда село Сагайское, расположенное в семнадцати верстах от нашего Таскино, представлялось мне далёкой загадочной страной, я знал понаслышке о его достопримечательностях. И о том, что оно почти безлесное (в подтаёжных-то местах!), и что трубы на многих домах вдоль него, бывшего «волостного», считай – «столичного», почему-то накрыты бездонными вёдрами или чугунами. Но, главное, о том, что в нём живут знаменитые Шишкины – старик Михаил, летописец, и его племянник Николай, Герой Советского Союза, танкист…

 

Хорошо помню первое знакомство с Сагайском. Ясным вешним утром мы с отцом подкатываем в телеге к длиннющему селенью, рассыпанному по отлогому склону. Приземистые дома приветствуют нас синими дымками из труб. На въезде дорогу пересекает бурная речка, и под нашими колёсами погромыхивает дощатый мост. Отец показывает кнутовищем на ветхую избушку с просевшей крышей:

 

- Здесь жил Сагай, основатель села.

 

- Откуда знаешь про Сагая?

 

- Летописец Шишкин рассказывал.

 

И мне представляется этакий Пимен, огромный белобородый старец в длинных монашеских одеждах. Сидит он одиноко в тихой, тёмной «келье». В руках у него гусиное перо. А перед ним громоздятся толстенные книги в кожаных переплётах…

 

И вот через много лет я сам читаю неровные выцветшие строчки в анналах сагайского летописца: «Прежде, до основания села Сагайского, на возвышенном берегу речки Каратюг (теперь её название Каратик), на будущей улице Петровой, временно проживали кочующие инородцы. Они занимались ловлей разных зверей и птиц и в мизерном количестве сеяли просо, как в огороде. А землю копали сучковатым деревом. Когда просо вызревало, они выдёргивали с корнями и сушили на солнце, и околачивали метёлки палками, и толкли пшено в деревянных ступах, и веяли на ветру, и потребляли в питание. Один из этих кочующих был высок ростом и сильный против других, по прозванию Сагай. Через него и возникшее селение назвали Сагайским»…

 

Это, конечно, легенда из дальних времён. Я читаю её вслух. Летописец, сидящий рядом со мной на горячей от солнца ступеньке крыльца, согласно кивает головой: «Так-так…» Узкоплечий, худощавый, с большим кадыком, с голубоватыми, немного навыкате глазами на сухом безбородом лице, он совсем не похож на хрестоматийного летописца. «Немудрящий мужичонка», по его собственной характеристике. Старому крестьянину Михаилу Михеичу перевалило за восемьдесят, но он ещё бодр, прям, подвижен.

 

- Помогли книги и моё писание. Отвлечение от алкоголя. Большое дело. Ведь многие мужики, скажу я вам, сократили жизни алкоголем. У меня и про это написано…

 

Старик поднимается и трусит в угол двора, в завозню каменной кладки с тяжёлой дверью на трёх петлях. Вскоре возвращается, неся под мышкой обшарпанную картонную папку, перехлёстнутую крест накрест суровьём. Развязывает узелки дрожащими нервными пальцами и подаёт мне синие тетрадки, испещрённые разноцветным бисером.

 

- Я ведь давно этим занимаюсь, лет уж шестьдесят с лишком…

 

А начиналось так. В конце позапрошлого века поставили в Сагайском новый храм и открыли церковно-приходскую школу. Это-то учебное заведение, единственное на всю волость, и закончил в своё время сынишка крестьянина Михея Шишкина – Минька. А, закончив, вернулся к отцу на пашню – пахать, боронить, сеять. И азы-буки-веди стали ему вроде бы ни

 

к чему. Но однажды отправил его отец к кузнецу Агафонову – железный сошник для сохи оттянуть. Агафонов был из политических, грамотный, книгочей, музыкант. Положил он сошник в пекло горна и, поворошив не спеша жаркие угли, завёл с парнишкой такой разговор.

 

- Слышал, школу окончил, да притом – с успехом?

 

- Похвальный лист имею, - поддакнул с готовностью Минька.

 

Хотелось ему блеснуть перед учёным и уважаемым на селе человеком.

 

- Вот я и говорю. А теперь что?

 

- Как что? Ничего…

 

- Ничего, брат, пустое место. Возьмись-ка ты, Михаил, за одно важное дело. Большие перемены в жизни ожидаются. Записывай события в селе изо дня в день – что нового увидишь, услышишь. Для истории интересно будет, и грамота твоя не пропадёт даром.

 

С того самого дня и стал Михаил летописцем. Урожаи и недороды, грозы и бури, рождения человека и смерть, судьбы сельских людей, слухи и житейские случаи – всё интересовало его, всё было достойно описания.

 

Открываю пожухлую тетрадку 1911 года. Записи в ней расположены не

 

в хронологическом порядке, а так сказать, тематически. Это своеобразное приложение к основной летописи. Аккуратно подчёркнуты заголовки: «История заселения села Сагайского», «Урожайность десятины по годам», «Страдающие люди недугом», «Что проделывал в семье Кузьма Гончаров»… Чувствуется, что рука летописца пока ещё не окрепла, ещё он ищет подход к событию и не всегда удаётся ему отделить зёрна от плевел, однако уже складывается свой неторопливый слог, обостряется чутьё к детали, определяется своя точка зрения, своя, что называется, гражданская позиция.

 

«Детей с матерями везли на лошадях, а мужиков гнали пешеходом. В апреле отправят из России – и только в сентябре партия в Минусинске. Здесь власти проверяли документы. Но некоторые поселенцы были без документов, и таких записывали со слов, и часть людей говорила на другу фамилию. Первая партия прибыла – Никита Логинов, Антон Атоловский, Ион Астраханцев, Степан Максимов, Иванов Данат, Неизвестный Михаил и Евлампиев Тарай. На поселеньи бывали комиссии, и у кого была приобретена посуда и часть инвентаря – соха деревянная, борона. - таких

 

хвалили. А у кого было мало из посуды и сбруи, и сохи не было, таких шибко ругали…»

 

«Урожаи были неровные – то пусто, то густо. Десятина рожала по годам: 1899 – сто тридцать пять пудов, 1900 – сорок шесть, 1901 – одиннадцать, 1902 – сто сорок пять пудов, 1903 – сто двадцать пять пудов, 1904 – сто пудов, 1905 – двадцать два пуда…»

 

«Загулял Кузьма Гончаров. Жена Кузьме не добавила до бутылки, спрятала все деньги. А он осерчал, взял горячие уголья из загнеты и положил в ящик с товаром, чтоб проучить, и ушёл. А явился поздно. Все уже спят, ящик горит. Двери в горницу закрыты. Снял он шубу чернёную и стал гасить пожар, и шубу новую испортил…»

 

С годами в сельском летописце историк и краевед всё больше вытесняет бытописателя. Стихийный дневник крестьянина всё больше превращается в настоящую летопись села. Расширяется угол зрения – Михаил Михеевич выписывает газеты, журнал «Ниву». Вырезки статей и рисунков всё чаще встречаются между страницами его записей. И само слово «история» всё чаще мелькает в бледно-фиолетовых строчках.

 

«История грамоты детей в селе Сагайском. В Сагайское приехала учительница Венедиктова Екатерина Корниловна (27-и лет) в 1891 году и её сестра Мария Корниловна (32-х лет). В то время селу Сагайскому было 64 года и школы не было».

 

«Кто были первые музыканты в селе Сагайском? Первые музыканты Николай Агафонов и Николай Астраханцев – скрипачи и бандуристы. Первый граммофон купил Яков Ларионович Максимов, крестьянин, в 1901 году».

 

«Когда в селе Сагайском организовали партийную жизнь? В первый год советской власти вошли в партию Филимонов Ефим, Бурцев Иван, Яков Клеймёных, Маликов Степан, Федоренко Михаил, Караваев Прокопий, Гордеев Яков, Бабин Яков, Гольцов Кузьма, Лучинин Николай и Бобров Сидор. Первый организатор комсомола был Константин Фаддеевич Фомин».

 

«Когда происходил расстрел людей в селе Сагайском колчаковским карательным отрядом? В 1918 году в ноябре месяце 29 числа расстреляны Марк Кононов (31 лет), Прокопий Алырчиков (43 лет), Парушев Леонтий (29 лет), Каменев Василий (28 лет), Бардюгов Михаил (25 лет)…» И дальше – лаконичная, но довольно выразительная характеристика белых: «Каратели ростом были невеликие, но злые... А с расстрелянных сняли валенки…»

 

Аккуратно записал доморощенный летописец и другие важные события в жизни села, а вернее даже сказать, в жизни страны, отражённые в её маленькой живой клетке – далёком сибирском селении.

 

Кто первым добровольцем ушёл в партизаны в годы гражданской войны, кто вернулся, а кто сложил голову за мечту о рабоче-крестьянской власти. Кто первым вступил в колхоз и поднимал новое артельное хозяйство. Кто первым в тридцатые привёл трактор на сагайские поля. Кто ушёл воевать в начале сороковых, и кого не дождались родные с фронта: 105 человек из одного села, насчитывавшего чуть более двухсот дворов, полегло в боях с фашистами. В каждый второй дом принёс почтальон похоронную. Все погибшие воины бережно занесены в летопись с именами, фамилиями, отчествами – никто не забыт.

 

Нетрудно проследить в записях и личную судьбу автора – Михаила Михеевича Шишкина. Хотя о себе он особо не распространяется, как и положено истинному летописцу, но всё же иногда его летопись обретает исповедальные тона. Взять хотя бы трогательную историю дружбы с односельчанином Григорием Антоновичем. Многие годы их связывала общая любовь к книге, тяга к знанию, мечта о новой, светлой жизни. Другу в анналах отведено самое почётное место. Вот Григорий – в рядах сибирской партизанской армии Кравченко и Щетинкина. Вот он попадает в руки колчаковских карателей, и они зверски избивают его шомполами на сельской площади. А верный товарищ Михаил Шишкин, как Тарас Бульба при казне Остапа, бессильный чем-либо помочь, присутствует при этом, скрываясь в скорбной толпе земляков. Боль от каждого удара экзекуторов он словно бы чувствует собственной спиной. Потрясённый, глубоко переживший трагедию друга, Михаил об этом событии впервые пишет в тетрадь не хладнокровным

 

слогом летописи, а… стихами, с участием и пристрастием, не свойственными

 

летописцам классического образца.

 

Не мог он выразить в «суровой прозе» смятенные чувства и тогда, когда Григорий в сорок четвёртом прислал ему целую поэму, пусть не очень складную, но искреннюю и взволнованную. Михаил, оставленный в тылу по нездоровью, ответил другу тоже поэмой-«песнью» в сорок «куплетов». Начиналась она так: «За чувствительно сознанье /Я тебя благодарю,/ Без упрёка и роптанья/ Этот стих тебе дарю./ Мы любители природы,/ Мы любители и книг,/ Долговечной мы породы –/ Сгинуть можем в один миг…/ Мы в беседах наших часто/ Предрекали жизни путь,/ Будет счастье и несчастье,/ Друг мой верный, не забудь!»…

 

Задушевные строки этого послания, увы, не нашли адресата. Они вернулись назад и были подшиты к летописи. Григорий погиб за год до великой Победы. Его светлой памяти самородный летописец и стихотворец посвятил ещё одну «песнь», которая так и озаглавлена: «Памяти Григория Антоновича». Раздумья о судьбе утраченного друга вылились в строки, исполненные жизненной крестьянской мудрости и мужества. Только изредка сверкают они скупой непрошенной слезой. Эпический тон, свойственный зрелому уму и сердцу, явственно ощутим уже с запева, с первого «куплета»:

 

Выполняя долг народный,
На защиту всей страны,
Антонович, ты с Покрова
Заступил в ряды войны…

 

Пока я мерно вслух читал эти стихи, пусть наивные по форме, зато проникновенные по чувству, Михаил Михеевич, видимо, растроганный дорогими воспоминаниями, сходил на цыпочках в избу и вернулся на крыльцо, залитое солнцем, со старой гармонью – двухрядкой русского строя.

 

Присел на ступеньку, закинул за плечо широкий солдатский ремень своего племянника-героя, прикрепленный к резным планкам рукодельными медными бляшками, и, раздумчиво тронув лады, негромко, но торжественно, словно со сцены, объявил: «Тоска по Родине!»

 

Слушая знакомую мелодию, я следил, как привычно и послушно сухие узловатые пальцы перебирали серебристые пуговицы, и думал о судьбе этого удивительного старца из села Сагайского, чудака, посвятившего свою долгую жизнь составлению сельской летописи, занятию странному и даже «блажному», с точки зрения «делового человека».

 

А Михаил Михеевич, приклоняясь ухом к гармони, играл и «Гибель «Варяга», и «На сопках Маньчжурии», и «Берёзку», и «Камаринского», перемежая мелодии рассказами о своей старомодной двухрядке, купленной ещё в двадцатых годах, «посля гражданской», в Минусинске, и о том, что когда-то на районных олимпиадах он получал грамоты и премии, а несколько лет назад играл на сотой свадьбе в селе. На его гармони обучались игре дети и внуки, особенно же преуспел теперешний лучший сагайский баянист – внучонок Валерий, с которым и живёт он в старом шишкинском доме, построенном аккурат в год рождения его, Михаила Михеевича.

 

Когда мы прощались, старик Шишкин, связывая в стопку тетради, выразил надежду, что, может, кто-нибудь продолжит его записи, ибо дело это занимательное и стоящее, душеполезное. Иначе зачем бы местным учителям приглашать в школу деда Михаила на встречи с ребятами, зачем интересоваться досужими записями малограмотного крестьянина многочисленным журналистам, музейщикам и краеведам?

 

Десяток лет спустя после знакомства с сельским летописцем Шишкиным мне снова довелось побывать в Сагайском, и я решил заглянуть к старому учителю истории Семёну Прошкину. Он уже вышел на пенсию, но школу не оставлял, кроме уроков вёл историко-краеведческий кружок, по-нынешнему – факультатив. Не успел я задать вопроса, как Семён Васильевич понимающе кивнул и со вздохом сообщил, что Михаил Михеевич приказал долго жить...

 

А потом выложил на стол целую стопку аккуратных альбомов, опустил на них руку, точно собираясь давать клятву, и не без гордости сказал:

 

- Тут вся история нашего села, нашей школы, местного колхоза, который и ныне сохранился в старом звании, рассказы о сагайцах разных поколений, прежде всего - о партизанах гражданской войны и участниках Великой Отечественной. С привлечением летописных сведений деда Шишкина…

 

Семён Васильевич провёл меня по школе, чтобы показать ещё и «уголки»

 

Памяти и Боевой славы, красочно оформленные ребятами. Они сами собирают воспоминания ветеранов войны и труда, ведут переписку с музеями, с живущими за пределами села потомками местных борцов за советскую власть и защитников от фашистского нашествия. Кстати, в селе воздвигнуты памятные обелиски – и расстрелянным красным партизанам, и землякам, погибшим в боях за Родину в Отечественной войне. Возле них в День Победы сагайцы проводят митинги, возлагают к их подножию цветы.

 

- Не секрет, что память о прошлом – лучший воспитатель любви к родной земле, к своему народу, - твёрдо, как о давно выношенном, говорил мне старый учитель. – Мы недавно раздавали ребятишкам анкету с единственным вопросом: «Любите ли вы своё село?». Ответы порадовали нас. Особенно слова верности родному краю из ребячьих уст. И, слава Богу, не только слова. Когда я иду по селу и встречаю то доярку Катю Крылову, то фельдшера Люсю Шестову, то агронома Петра Вайсброда или механика Валеру Исакова – внука сельского летописца Шишкина – и ещё многих, моё учительское сердце наливается тёплым чувством: ведь все они - мои бывшие ученики, активисты исторического кружка, тоже летописцы нашего села…

 

И творцы его новой истории, добавим мы.

 

Но, покидая Сагайское, я всё же с невольной грустью подумал о том, что «впрямую» никто не продолжил интереснейшего дела Михаила Михеевича, не подхватил его летописного пера, когда ослабла стариковская рука. Почему? В грамотеях ныне как будто недостатка нет, почти у каждого за плечами десятилетка, а у многих и вуз… Но вот не нашлось среди них равного по увлечённости и бескорыстию славному деду Шишкину. А жаль. Стенды стендами, уголки уголками, но разве заменят они настоящую летопись села, в которой по «летам» и даже дням расписана «живая история», по свежему следу «схвачено» каждое примечательное событие, отражены лица и характеры, запечатлён сам дух села и времени над ним…

 

Красноярский край