К 70-летию Сталинградской битвы. О. Н. Трубачев «Сталинградские дни»
К 70-летию Сталинградской битвы. О. Н. Трубачев «Сталинградские дни»
Великий русский филолог академик Олег Николаевич Трубачев (1930-2002), ученый с мировым именем, широко известен, прежде всего, в научных кругах своими поистине гениальными трудами. Это и «Этногенез и культура древнейших славян», и «Indoarica в Северном Причерноморье», и, конечно же, «Этимологический словарь славянских языков». Гораздо меньше читатель знаком с его замечательными воспоминаниями, среди которых особое место занимает так называемый Блокнот сталинградца.·
Воистину это жемчужина словесного творчества 12-летнего подростка, уроженца Сталинграда, пережившего лишь три недели осады города и начало Великой битвы на Волге под фашистскими бомбежками в последней пылающей цитадели истекающей кровью России. Но дни эти навсегда врезались в память, а свой детский дневник («Das Diarium») О.Н. Трубачев хранил всю жизнь… Ценность свидетельств очевидца судьбоносных событий всегда несомненна, ценность свидетельств чистого юного сердца, высота переживаний, картины, удержанные свежей, неопытной памятью, может, оттого более цепкой, равных не имеют. Таковы хорошо известные, исполненные пронзительного трагизма дневники детей блокадного Ленинграда Тани Савичевой, Юры Рябинкина, Лены Мухиной… Таков и «Блокнот» Олега Трубачева.
Рукопись дневника Трубачева была передана на хранение в Волгоградский музей русской письменности вдовой ученого профессором Г.А. Богатовой, однако, позже документ занял место в экспозиции музея-заповедника «Сталинградская битва». Эти воспоминания публиковались ничтожно малым тиражом (Трубачев О.Н. Блокнот сталинградца. Волгоград, изд-во лицея «Олимпия». 2010. 40 с., тир. 1000 экз.[1] «Сталинградские дни»//Академик Олег Николаевич Трубачев. Очерки, материалы, воспоминания. М., Наука. С. 34-52, тир. 660 экз.), но хочется, чтобы до русского читателя, особенно в дни, когда мы вспоминаем святой подвиг стального Сталинграда, дошли драгоценные страницы, вышедшие из-под пера Олега Николаевича. Заметим только, что соприкосновение с любым текстом, писанным Трубачевым, – это ещё и погружение в стихию родной речи, встреча с «великим и могучим» языком русским, служению которому отдана светлая душа этого светлого человека. Дар слова поднесён был ему с отроческих лет, особенно понимаешь это, листая страницы сталинградского блокнота…·
«Стоял солнечный тёплый день, один из тех дней в конце лета, которые уже не томят своей жарой, как обычные знойные летние дни, и солнце бросает на землю свои ласковые мягкие лучи, будто прощаясь с летом и поджидая осень, ещё ничем не выказавшую своё приближение. Стоял день 23 августа 1942 года. <…>
Было около четырёх часов пополудни, и солнце постепенно склонялось к западу. Внезапно объявили по радио: угроза воздушного нападения продолжается (тревога была объявлена ещё утром).
Никто не удивился потому, что часто тревоги проходили без единого выстрела. <…> Вдруг в воздухе послышался многоголосый рокот самолётов и частые дребезжащие выстрелы зениток, а посмотрев в сторону заходящего солнца, я увидел множество медленно идущих самолётов, окружённых разрывами снарядов. Папа, вышедший вместе со мною во двор, велел всем идти в щель, находившуюся в соседнем дворе, соединённом с нашим двором калиткой. Не успели мы вбежать вместе с Подпругиными (хозяевами нашего дома) в щель, как пронзительный свист прорезал воздух и тяжелый удар раздался где-то вблизи. Упала первая бомба. Бабушка и дедушка, захваченные бомбардировкой врасплох, вбежали в щель уже втолкнутые воздушной волной. Через несколько мгновений свист и взрывы бомб слились в один ужасающий грохот. При каждом новом взрыве песок и глина комьями сыпались в открытую дверь, поднималась пыль.
Воздух был тяжёл, пахло порохом и дымом. Когда нарастающий свист приближался, приходилось открывать рот и затыкать уши, иначе могли полопаться барабанные перепонки.
Вдруг из всего этого грохота выделился пронзительный вой, который неотступно приближался, всё время нарастая. В этом вое слышались зловещие нотки, и он, скрежеща и охая, пронесся вдаль. Но уже через мгновение земля содрогнулась, и раздался раскалывающий голову удар. Я почувствовал такой прилив воздуха в лёгкие, что долгое время не мог отдышаться. Воздушная волна ворвалась в щель с несколькими горячими осколками, и они, дымясь, упали на полу ватной спецовки Ивана Аристарховича Подпругина. Поднялась такая пыль, что в двух шагах ничего не стало видно. Постепенно пыль стала расходиться. Стало тише. <…> Мы поспешили узнать, где разорвались бомбы, и вышли наружу… Весь север со стороны центра города был объят багровым заревом пожара. К востоку это зарево постепенно уменьшалось, но на самом востоке, то есть на берегу Волги, оно снова увеличивалось и заканчивалось наверху тёмно-жёлтой полосой, закрывавшей всё небо и солнце… К западу от берега Волги мы наблюдали ту же картину: разрушенные здания, обгорелые стены, дымящиеся груды развалин и зияющие, ещё совсем свежие воронки. Оставшиеся здания большей частью пылали, и видно было, как рушились одна за другой горящие рамы, подпорки, потом всё здание превращалось в груду развалин. По небу, плавно кружась, летели искры. Пахло гарью… Короткое время пришлось созерцать эту картину разрушения. Опять разразился над нами шквал бомбардировки, и так до глубокой ночи пришлось сидеть невылазно в щели. Спать пришлось там же, где и сидели; каждый приткнувшись в свой уголок, согнувшись в три погибели…» (6-9), – так описывал Олег первый день осады Сталинграда.
Бомбежки продолжались всю ночь, сон, конечно же, не давался, а с наступлением мрачного утра всё опять повторилось, но уже с новой ужасающей силой. Казалось, сотни тонн боевого железа были обрушены на одну, только одну точку планеты, город имени Сталина.·
Понятно, что взять этот город было весьма важно и выгодно не только из стратегических соображений, но и, безусловно, в первую очередь, идеологических. Это, конечно, распалило бы боевой дух фрицев, а на мистическом плане, столь важном для главарей фашистской верхушки несчастной Германии, означало бы победу…
В истории Великой Отечественной войны даты Сталинградской битвы обнимают июль (17. 07. 42) – февраль (2. 02. 43) переломного рубежа грозных событий. 28 июля вышел знаменитый приказ наркома обороны И.В. Сталина «Ни шагу назад!» (№ 227). Вчитываясь в строки этого жёсткого документа, ещё и ещё раз поражаешься мудрости и политической прозорливости вождя великой России. Действительно, «большое видится на расстоянии» и, соприкасаясь с документами той эпохи, понимаешь, как глубоко и тонко не только знал он, но и чувствовал русскую историю, как слышал психологию народа… «Наша Родина переживает тяжёлые дни. Мы должны остановить, а затем отбросить и разгромить врага, чего бы это нам ни стоило. Немцы не так сильны, как это кажется паникёрам. Они напрягают последние силы. Выдержать их удар сейчас, в ближайшие несколько месяцев – это значит обеспечить за нами победу».
Спустя месяц, фашисты все же прорвались к Волге – город стонал от бомбежек и артобстрелов, позже бои, как известно, развернутся на разбитых и горящих улицах, тогда будет важна каждая пядь земли…
А пока длилась осада. И вот Олег рассказывает, как вся семья чуть не погибла во время одной из бомбардировок. Тогда в поисках надежного убежища они укрылись в подвале одного из домов:
«Не успели мы войти в подвал, как раздалось гудение самолётов и редкие пулемётные очереди. Гул то приближался, то удалялся. Происходил воздушный бой. Но вскоре гул затих вдали и на смену ему раздался неторопливый, кряхтящий будто от тяжести, гул. Летели бомбардировщики. Затарахтели зенитки, разъезжая по улицам на автомашинах. Заговорили пулемёты. Гул приближался. Немецкие бомбардировщики ответили пулемётами и пушками. Вдруг от их рокота отделились пронзительные звенящие звуки, которые с лёгким свистом раздроблялись на сотни других звуков. Было тихо. И вдруг… Тишина лопнула, тяжёлые оглушающие удары раздавались всё ближе, ближе… Откуда-то летели камни, трещали доски. Удары рубили, рвали, прорезываясь частыми выстрелами зениток. Воздух с силой рвался в слуховые отверстия, взметая пыль и песок. Вдруг где-то вблизи раздался оглушительный удар, виски сдавило обручем, и в груди прервалось дыхание. Взрывы следовали один за другим, не переставая, как будто соблюдая очередь, но иногда раздавались так часто, что сливались в один гул, сотрясающий всё окружающее. Так продолжалось весь день и всю ночь. К утру стало стихать. Какое-то мрачное предчувствие давило меня, почему-то ни за что не хотелось оставаться в подвале, хотелось идти домой. <…>
Выйдя на улицу, мы увидели, какие разрушения сделала бомбардировка. Горело положительно всё, кроме нашего квартала… К северу от нашего квартала не уцелел ни один дом, всё было обращено в пепел и разрушено. Что не было разрушено бомбами, то пылало, а что не тронул огонь, то смели бомбы. Когда мы пришли домой, стало светать. А вместе с рассветом вновь началась бомбардировка. Бомбы рвались совсем близко и часто, но… [вот] наступило короткое затишье. В это время послышался стук в калитку. <…> …мы увидели хозяев углового дома, в подвале которого мы сидели несколько часов назад. Они рассказали, что после нашего ухода, когда вновь началась бомбардировка, в подвал, пробив стены, пол и сорвав крышу, влетела бомба. Разворотив печку, она разорвалась как раз там, где несколько часов назад расположились мы. Значит, стоило только задержаться нам в подвале, и мы были бы убиты. <…> А тем временем немцы сжимали кольцо осады. В районе Ельшанки и Бекетовки они подошли почти вплотную к Волге, но больше не тронулись с места. На островках и мелях Волги напротив Сталинграда устраивались нашими артиллеристами батареи, из обломков зданий вырастали грозные дзоты, в подвалах зданий безымянные герои-бойцы загораживали с одним автоматом в руках дорогу целым батальонам, в цехах заводов не на жизнь, а на смерть боролись дивизии сибиряков против немцев. Всё это делало Сталинград неприступной крепостью» (11-15).
Само собой разумеется, что дневник Олега Трубачева наполнен картинами попаляемого и разрушаемого на его глазах родного города, а ведь это было только начало осады Сталинграда: с поистине дьявольским остервенением работала военная махина Третьего Рейха: за неделю августовских бомбёжек погибло более 45 тысяч человек, множество зданий было превращено в руины. Кто не видел фотографий и кинохроники тех грозных будней, когда уже закончится битва, а город будет просто стёрт с лица земли… сравнить Сталинград не с чем, и Варшава, и Дрезден бледнеют перед трагической фреской варварского насилия над русским городом, где тогда решалась судьба мира. Но пока рассказ идет об августе 1942 г.
«Давно мы уже забыли, что такое тишина. Теперь существовала только “фронтовая” тишина, изобилующая жужжанием снарядов, взрывами бомб… Со стороны фронта раздавались мощные ухающие удары, и был виден жёлтый дым, поднимающийся высокой завесой. Вскоре фугасной бомбой был разрушен соседний каменный дом. Несколько жителей этого дома убило бомбой. Целыми днями и ночами тянулась бомбардировка… <…> Шоссе было приведено в негодность и разворочено бомбами. Чёрные пласты асфальта были нагромождены в беспорядке, один на другой, телеграфные столбы валялись, скошенные снарядами, и опутывали проводами заборы, столбики и стены, оставшиеcя от домов. <…> …послышался рокот самолётов, который постепенно приближался с пронзительной сиреной (надо сказать, что гитлеровцы применяли на своих самолётах при пикировании гудки электрических сирен, напоминающие удесятерённый вой сброшенной бомбы), и тяжёлые взрывы стали рвать воздух. Бомбы рвались с большой силой всё ближе и ближе. Со стен сыпалась штукатурка, вылетали из маленьких окон оставшиеся стёкла, летели обломки кирпичей. Вдруг раздался свист, и тяжёлый взрыв встряхнул всё здание. Стёкла, кирпичи, штукатурка, воздушная волна – всё это с грохотом рванулось вниз… На минуту затишье. Но через короткий перерыв снова бомбардировка, не шквальная и короткая, а такая, которая длится целыми днями и ночами. Самолёты немцев медленно пробирались сквозь целые ожерелья зенитных разрывов, потом спускались, всё время ускоряя свой ход, и, наконец, доходя до низшей точки пикирования, резко вздёргивались кверху, выбрасывая бомбы, и улетали. На смену им приходили звенья других самолётов, которые, как бы крадучись, ползали по небу, облегчались от бомб и взмывали кверху. Стрекотали пулемёты, виражировали советские истребители, то тут, то там появлялись немецкие мессершмитты, хейнкели, фоке-вульфы и прочие самолёты всех сортов и марок. И пузатые бомбардировщики, и длиннохвостые истребители, и штурмовики реяли по небу, но всё это заглушалось ревущей и грохочущей бомбардировкой и глухими, встряхивающими взрывами совсем близкого фронта. <…> Как только первые лучи солнца скользнули по обломкам и стенам зданий, тотчас послышался гул моторов. Это летели бомбардировщики. Начались заходы, и раздались первые взрывы сброшенных бомб. Бомбы падали очень близко, и мы в течение нескольких часов находились в оцепенении, оглушённые сильными взрывами… Бомбы падали теперь без всякой цели, только вспахивали и бороздили землю, и уже сгоревшие, разрушенные здания разрушались вновь. <…> Днём на короткое время водворилось затишье, но ненадолго. Снова начались беспрерывные налёты самолётов, короткие и сильные разрывы стрелявших по самолётам скорострелок, и целый град бомб обрушивался на город. <…> Наступил вечер, но бомбардировки и канонада не утихали. То тут, то там вспыхивали пожары. Всю ночь никто не спал… Утро было сравнительно тихое. <…> Иногда слышалось гудение в небе и приходилось скрываться в подвал от немецких пулемётов, так как немцы часто сеяли пулемётными очередями по мирным жителям» (15-18, 25-27).
Хорошо известно, что во время войны в целях пропаганды и нагнетания паники нацисты часто выбрасывали с самолётов на головы землян свои диковатые листовки, этакую «манну небесную». Юный Олег стал свидетелем такого случая и, как пытливый хронист, записал в дневнике её текст, между прочим, весьма поучительный и актуальный:
«Подняв голову, я увидел самолёт, который пролетая, оставлял позади себя белые облачка. Похожие на дым, они рассеивались на белые точки и опускались, всё более увеличиваясь. Вот одна из них села на дерево, другая опускалась на улицу. Это были какие-то бумажные листки.
– Листовки! – крикнул кто-то. Да, это были листовки. Розовые листовки, кружась, опускались на землю. Из интереса узнать, что в листовках написано, я выбежал на улицу. Подобрав одну, я осмотрел её. Вот что в ней было: “Командиры, политработники и бойцы, бросайте всё и переходите на нашу сторону. Для перехода в плен пропуском будет служить листовка и пароль Ш. В. З. (штык в землю). Красноармейцы! Прекращайте военные действия против нас. Сомневаться в том, что мы сломим сопротивление русских, не приходится. Жители городов! Сохраняйте военные объекты, кино, театры, заводы, фабрики и жилые дома. Мы придём скоро, и после войны вас ждёт прекрасная жизнь”. Для примера приведён нижеследующий рисунок: небольшая хата, чистенький двор, корова, козы, собака и счастливо улыбающиеся люди. В довершение всей болтовни напечатана была тощая свастика и винтовка со штыком, воткнутым в землю. Странно было то, что немцы, говоря о сохранении заводов и зданий, сами их бомбили. Что до кино и театров, так они все давно уже были разрушены» (20-22).
Иногда в дневнике слышны и нотки мальчишеского задора, ведь мальчишки любят играть в войну, а тут всё было по-настоящему. Однако чуть проскользнув, они быстро сменяются суровым рассказом.
«Если происходил воздушный бой, то я только наблюдал за ним. Когда выдавались жаркие деньки, то я только и успевал вбегать в щель и выбегать из неё, крича: “Бросил! Наша! Держись! Мимо!” Бомбардировка приносила огромные разрушения, так как бомбы падали настолько густо и часто, что в городе большая часть домов лежала в развалинах. Немцы, обрушивая на город десятки и тысячи тонн взрывчатых веществ и стали, превратили его в короткое время в груду щебня, но, несмотря на свои усилия, обхватив город с трёх сторон кольцом, не смогли его взять» (28).
С легким чувством юмора (любопытно, что эта характерная примета трубачевского стиля, особенно ярко проявлявшаяся позднее в его полемических заметках и статьях, сказалась довольно рано; и в дневнике есть такие страницы, но, понятно, что их немного) описывается в «Блокноте» распорядок дня, если таковой удавалось соблюсти, да, и под бомбами продолжалась жизнь…
«Распорядок дня в нашей щели был таков: утром, как только забрезжит рассвет и наступит тишина, мама выходила из щели и принималась за стряпню. Кипятился чайник, наполненный ржавою водою, пекся прекрасный хлеб, а когда всё было готово, мы принимались за еду. Если воды не было, приходилось за ней идти на Волгу, что было не всегда возможно. Днём, если кружились самолёты и раздавались пулемётные очереди и стрельба из зениток, то мы “любовались” этой “картиной”, правда, не очень приятной. Самое главное в то время для нас была вода, так как съестные припасы ещё имелись, а водопровод не работал. Но мы воспользовались следующим: в двух баках из жести во дворе на случай пожара находилась вода, которая уже успела несколько протухнуть и проржаветь. До этого времени эту воду пили наши кошки и собаки, а теперь стали пить мы. Вода, правда, была не особенно хороша, но приходилось ею довольствоваться. В обыкновенное время, напившись такой водички, мы немедленно наловили бы эхинококков, аскарид, солитеров и прочей прелести, заразившись ею от собак, пивших эту же воду. Да к тому же начались проливные осенние дожди, которые затопляли нашу щель, и пронизывающие до костей ночные холода. Поэтому немудрено было заболеть. Но, как говорится, время военное и болеть некогда.
Так проходил день за днём. Спокойные дни выпадали очень редко. Большей частью приходилось сидеть невылазно в щели, слушать ужасный гул бомбардировки, из которого выделялись отдельные, всё сотрясающие взрывы. Иногда на перекрёстках останавливались “катюши”. Снаряды, пролетая, оставляли за собой днём чёрную полосу, а ночью огненный след… Так медленно тянулся день за днём. Осада города началась 23.08. [19]42 г. и всё продолжалась, но никто не знал, когда она кончится. Начался сентябрь…» (28-30).
В половине сентября семья покинет город, на моторной лодке переправится за Волгу. Но и уйти было не так-то просто:
«В воздухе снова начался воздушный бой, шрапнели облепили небосклон, бомбы с воем устремились вниз и потрясали взрывами воздух. <…> Высокие всплески от падающих в воду бомб и снарядов поднимались внезапно вокруг парома и недалеко от моторки, осыпая всё водными брызгами. Сталинград весь был закрыт полосой огненно-жёлтого дыма, в котором носились самолёты и гремели залпы орудий. Высокий Мамаев курган, господствующий над городом, был окутан дымом и огнём взрывов. То и дело к нему взмывали жёлто-красные клубы дыма и пыли – это стреляли “катюши”. Множество серых низких военных катеров мчались мимо, содрогаясь от залпов орудий и пулемётного треска, а высоко вверху шёл ожесточённый бой множества самолётов, носившихся с рёвом то совсем низко, то взмывая вверх. Высокий гейзер вырос из воды, осыпая всю вспенившуюся поверхность её водяной пылью, и исчез. Потом второй такой же от упавшего снаряда. Моторка стала медленно заворачивать к выступавшей из воды песчаной косе, и на мгновение, как только показался в окнах берег Сталинграда, я увидел пылавшее здание Дворца пионеров, а около него проезжавшую машину со скорострельным орудием… По всему горизонту от одного края до другого тянулась пелена дыма с огненным заревом. Сотрясающие взрывы зачастили, и над морем бушующего пламени подымались клубы дыма и какие-то предметы, взорванные бомбой или снарядом. Самолёты продолжали делать заходы и пикировать, и видно было, как чёрными точками устремлялись вниз бомбы и вновь взмывали вихри взрывов. <…> Вот моторка сделала поворот и подошла к левому берегу… Мы сошли на берег… Веяло жарким ветром, несшим дым со стороны Сталинграда …началась канонада. Разрывы быстро лепились на небе. Оставаться на берегу было опасно. Мы пошли по откосу к хатам. Оглянувшись, увидели охваченный дымом и пламенем родной город, и я сразу почувствовал, как дороги были те годы, которые я провёл в Сталинграде…» (37-39).
Так заканчивается этот детский дневник, этот правдивый документ эпохи, донесший до нас непредвзятое чистое и честное свидетельство отроческой души о тех далёких, невозвратных днях, днях великого стояния стального Сталинграда.
В дневнике О.Н. Трубачева есть вкладной лист, очевидно относящийся к 1944 г., это важное прибавление, здесь рассказано о начале войны и обстановке в городе. Возвращение к событиям тех дней лишний раз говорит о том, что расставание с родными местами было болезненным для юного Олега, что сталинградская рана глубоко легла в сердце. Этот лист можно рассматривать как введение к «Блокноту».
«Зима 1941/42 гг. прошла относительно спокойно. Бомбили нас мало. Лишь изредка появлялись в небе неприятельские самолёты, иногда сбрасывали они бомбы, но это были считанные единицы, не нарушавшие ещё спокойствие города. Война чувствовалась, конечно. По улицам шли бесконечные вереницы автомашин, “катюш”, тянулись пушки с закрытыми хоботами, шли танки. Всё это двигалось мерно, не замедляя, не ускоряя хода, чтобы не внести сумятицу в общее движение.
Это внешнее спокойствие и неторопливость, казалось, были вызваны тем, что все то, что двигалось на запад, осознавало серьёзность положения, понимало, что идёт в ад, в огонь, на смерть, может быть. Ползли медленно тягачи-транспортёры, по свободным промежуткам шоссе и по обочинам дороги топала пехота.
Всё это было серым, запылённым, у проходивших пехотинцев, казалось, и лица были защитного цвета, под одно с выцветшей гимнастёркой, усталые, однообразные лица походили одно на другое. Быть может, не одно это, не только пыль заволжских просёлочных дорог, не только суточные марши без остановок, эти сотни и сотни солдатских лиц, близких друг к другу, стерев заметное различие, быть может, и то, что во всех этих бесчисленных головах роились одни и те же мысли, одни и те же чувства тревожили эти сердца. Все знали: на фронте тяжело, немцы жмут, отступают наши. Сколько из проходивших было необстрелянных, молодых солдат, которые слышали пальбу только на полигонах! Скоро настанет их первое крещение. Пехота шла и шла без конца, заполняла пробелы между автомашинами, танками и повозками, всё движущееся на запад сливалось в один серо-зелёный поток, то редевший, то вновь сгущавшийся. Так было каждый день. Иногда шли машины в обратном направлении, но их было значительно меньше. Везли пленных. Мальчишки с любопытством глазели на “живых немцев”. Возникало какое-то чувство удивления: немцы сидели в машине такие безопасные, смирные; на них были светло-зелёные мундиры и смешные кепи; вид их не имел в себе ничего страшного и воинственного. Дни шли за днями. Толпы эвакуирующихся с мешками и чемоданами, наводнившие ещё с 41 года улицы, теснившиеся у вокзалов и на набережной, к лету 42 года значительно схлынули. Мы нерешительно колебались и медлили, не зная – уезжать или оставаться. <…> Относительная близость фронта, прилив эвакуирующихся с запада, воздушные тревоги, единичные небольшие бомбёжки, и всё же город жил пока спокойно. Через Волгу ходили водные трамваи, вниз и вверх по Волге шли пароходы, баржи. Правда, на окраинах города рылись окопы, по городу были расставлены зенитки, но никто из нас ещё не предвидел, с какой стремительностью развернутся дальнейшие события. Фронт…
О фронте думали и говорили, слушали по радио и читали абсолютно все. Все мы следили по карте за тем, как его линия медленно, нехотя отодвигается на восток. В линии обозначился с некоторого времени прогиб. Из Донбасса он вполз в излучину Дона и стал расширяться, стремясь заполнить правобережье Дона. Этот прогиб направлялся к нам. Все понимали: положение было все-таки опасным. Затем немного успокоились: линия была близка, сравнительно близка, но она остановилась, замерла на месте, сохранив неизменными свои прежние изгибы, – значит, наступление было приостановлено. Сводки и сообщения по радио были скупы на слова: “Бои в излучине Дона”, “Бои в излучине Дона” – повторяли изо дня в день. Линия на карте стояла неподвижно. Это начало тревожить и удивлять: чувствовалось страшное напряжение, смертельная схватка там, на западе, совсем неподалёку. Так долго продолжаться не могло: с какой-нибудь одной стороны напор должен был пересилить, линия должна была лопнуть, сдвинуться с места. И она лопнула: её пробил железный немецкий клин, лавина танков прорвалась через неё и ринулась на восток. Когда этот клин полз к городу, сверху шёл параллельно ему другой, не менее страшный – небо заполнили своим гулом немецкие самолёты. 23 августа 1942 года клин вышел на подступы к Сталинграду и уткнулся носом в город. Наземная лавина была приостановлена на окраинах. Тем временем воздушная лавина неудержимо прошла дальше и ринулась на город. Было 4 часа дня. Так началось… Началось для многих неожиданно. Огромный волжский пароход “Иосиф Сталин” с ценным грузом и 900 пассажирами, промедлив с отходом, вышел уже из горящего Сталинграда. Выше северных окраин города на берег Волги вырвались немецкие части. Пароход был осыпан минами и загорелся. Пылая, он сел на мель. Пассажиры выпрыгивали под огнём с берега. Спасшиеся притаились на отмели, по шею в воде. Пароход погиб. Погибли почти все пассажиры. Спаслось 60 человек, которым пришлось просидеть в воде под обстрелом около 3 суток»[2].
Так началось…·
[1] В статье цитируется настоящее издание, страницы указываются в тексте.
[2] «Сталинградские дни»// Академик Олег Николаевич Трубачев. Очерки, материалы, воспоминания. М., 2009. С. 35-37.
