Войне поэзия нужна

«Мелькумов Яков Аркадьевич (24.12.1885 – селение Хырхан Эриванской губернии – 1962, Москва), герой гражданской войны в Средней Азии, участник Первой мировой войны. Из рабочей семьи. Член КПСС с 1918 года. Закончив шестой класс гимназии, в 1907 году царским правительством был призван в армию. После Октябрьской революции со своей пулемётной командой перешёл на сторону Советской власти. В 1918 году командир Первого кавалерийского полка Первой Московской кавалерийской дивизии, 1919 год – командир Первой бригады Первой Туркестанской кавалерийской дивизии. В 1920 году бригада Мелькумова содействовала установлению Советской власти в Китабе, Шахрисабзе, Гузаре и Карши Узбекистана. Затем участвовала в разгроме басмачей в Фергане.

В 1921 году бригада Мелькумова в составе Гиссарской военно-политической экспедиции подавляла контрреволюционный мятеж в Восточной Бухаре (нынешний Таджикистан), помогая трудящимся устанавливать Советскую власть. Летом 1922 года кавалерийской бригадой под командованием Мелькумова была разгромлена банда Энвер-паши. В 1923-1924 годах учился на Высших курсах Академии Красной Армии, в 1925-1926 годах командовал Восьмой отдельной Туркестанской кавалерийской бригадой, воевал с басмачами в Курган-Тюбе. Затем по поручению Военно-революционного Совета сформировал Туркестанскую национальную кавалерийскую бригаду и громил басмачей в песках Каракумов. В 1934 году закончил Военную академию имени Фрунзе, был назначен помощником командующего Среднеазиатским военным округом. В 1935 году приказом Военно-революционного Совета ему было присвоено военное звание дивизионного командира.

Автор книги воспоминаний «Туркестанцы» (1960 год); на таджикском языке издана в 1963 году. Награждён тремя орденами Красного Знамени, Бухарским орденом Красной Звезды (золотым), орденом Трудового Красного Знамени Туркменской Советской Республики и памятным оружием Военно-Революционного Совета».

Таджикская Советская Энциклопедия, том 4, стр. 330, 1983 год.

·

Кому не памятны строки замечательного поэта Михаила Светлова: «Мы мчались, желая постичь поскорей грамматику боя, язык батарей...»

И постигали их в грозовое, огненное время двадцатых годов прошлого века, и не только постигали, но и вписывали свои строки в эту грамматику, продиктованные личным мужеством, героизмом и осознанием высокого долга. Каждый командир тех славных лет был великолепным тактиком и стратегом, учился сам в ходе боёв и учил своих подчинённых великому искусству Победы.

Сказанное в полной мере относится к генерал-майору Якову Аркадьевичу Мелькумову, талантливому сыну армянского народа, выдающемуся военачальнику времён гражданской войны прошлого столетия.

Его имя и сегодня не забыто в Таджикистане, хотя с поры тех боевых свершений прошло свыше девяти десятилетий. Ныне Таджикистан – суверенное государство, признанное мировым сообществом, самостоятельно определяющее путь своего становления. И именно такие герои, как Яков Мелькумов, закладывали фундамент будущего государственного суверенитета Таджикистана, ведя непримиримую борьбу с теми, кто видел будущее Средней Азии в виде единого пантюркистского государства, в котором таджикам не предусматривалось места.

Биография Якова Мелькумова – яркое свидетельство того, чего может добиться человек, осознающий своё призвание и неуклонно следующий ему.

1907 год. Царское правительство пополняет ряды своей армии призывниками из всех краёв и губерний громадной империи. Яков Мелькумов, выходец из рабочей среды, окончил к тому времени шесть классов гимназии и успел поработать слесарем вместе с отцом в ремонтных мастерских своего уезда. Он был самостоятельным, не боялся трудностей, и потому в армии сразу показал себя способным солдатом. Его заметили, направили на ускоренные курсы кавалерийского училища, после окончания которых, он был назначен начальником пулемётной команды в кавалерийской дивизии.

С этого времени он уже не знал передышек, почти непрерывно участвуя в боевых сражениях. Первая мировая война стала серьёзным испытанием молодому солдату на мужество и стойкость. Поначалу к нему отнеслись как к недалёкому выходцу из национальной окраины, но вскоре бывалые солдаты убедились, что вроде бы невидный собой армянский парень не уступает им ни в умении воевать, ни в стойкости в боях. Пулемётная команда Якова Мелькумова всегда располагалась там, где шли затяжные бои, где враг оказывал непрерывное давление, и ни разу пулемётчики боевого командира не покинули без приказа своих позиций.

Октябрьскую революцию 1917 года Яков Мелькумов воспринял как победу трудового народа. Интересы капиталистов были чужды выходцу из рабочей среды, и он без оговорок принял Советскую власть, сразу же влившись в ряды её защитников вместе со своей пулемётной командой. Принимал участие в разгроме калединского контрреволюционного мятежа.

Яков Мелькумов, показав себя исполнительным и инициативным командиром, быстро поднимался по ступенькам служебной лестницы. В 1918 году он уже командир Первого Московского кавалерийского полка, который в составе Первой дивизии Восьмой армии сражался на участке Южного фронта, освобождая Воронеж от белогвардейских частей и кавалерии Деникина. Борьба была ожесточённая, ни одна из сторон не желала сдавать позиции, но красные кавалеристы превосходили упорством и верой в справедливость своего дела, и враг был отброшен от Воронежа.

В Воронеже Якова Мелькумова вызвали в штаб Южного фронта. Заместитель командующего фронтом Ю. Крупнов сразу же перешёл к делу.

– Вот что, Мелькумов, – сказал он. – Есть решение направить тебя в Туркестан. Знаешь, где это?

– В Средней Азии, – отозвался Мелькумов. – Когда-то учил географию.

– Вот и хорошо, а теперь своими глазами посмотришь. Экзотики там хоть отбавляй, включая басмаческие отряды. Впрочем, это на твоё усмотрение. Если не согласишься, оставим на прежней должности, в той же дивизии. Направляем в Туркестан только добровольцев, воевать там придётся в сложнейших условиях.

Заместитель командующего фронтом испытующе смотрел на одного из лучших командиров полков.

Яков Мелькумов раздумывал недолго.

– Я – коммунист, и не имею права искать, где легче. Отправляться вместе со своим полком?

Крупнов улыбнулся.

– Нет. Есть решение повысить тебя в должности. Примешь на месте Первую бригаду Первой Туркестанской дивизии Туркестанского фронта.

Яков Мелькумов на мгновение оторопел.

– Бригаду? – переспросил он. – Это большое подразделение...

– Справишься, – уверил его заместитель командующего. – Было бы желание, а боевого опыта тебе не занимать.

Желание попробовать свои силы в большом деле у Якова Мелькумова было, а трудностей он не боялся.

Кавалеристы Первой бригады встретили нового командира насторожённо. Приехал из России, местных условий не знает, как бы не наломал дров. Но такое отношение к Якову Мелькумову быстро рассеялось. Он постарался изучить обстановку в Туркестане, вникал в расклад сил в этом регионе, подолгу беседовал с бойцами и командирами эскадронов, не стесняясь выказывать своё незнание чего-либо и вникая во все мелочи. Как командир он был строг, но справедлив, не устанавливал для себя поблажек. Ел то, что и рядовые бойцы, спал на соломе, укрывшись шинелью, был сторонником жёсткой дисциплины, но без излишних придирок. И, самое главное, в стычках с басмачами не прятался за спины рядовых кавалеристов, а вместе с ними участвовал в боевых действиях.

Бригада Якова Мелькумова отличалась слитностью, маневренностью и быстротой действий.

Боевое крещение в Туркестане Яков Мелькумов принял в Бухаре, где была большая концентрация контрреволюционных сил. Освобождение Бухары далось нелегко. Жара, бои шли непрерывно. Басмачи то исчезали, растворялись в окрестных селениях, то вновь появлялись, стараясь нанести удары с тыла, в условиях неожиданности. Постоянное напряжение изнуряло красных кавалеристов, но командир был им примером. Его выносливость и неприхотливость, храбрость и стремление вести сражения с наименьшими потерями внушали уважение. Он был для своих бойцов тем командиром, которому доверяли и на которого равнялись.

В 1920 году Якову Мелькумову поручили командование Второй кавалерийской бригадой Третьей Туркестанской кавалерийской дивизии, которой было определено выполнение особо сложной задачи в Восточной Бухаре, так назывались тогдашние центральный и южный регионы современного Таджикистана.

Те далёкие двадцатые годы стали особым временем для командира кавалерийской бригады Якова Мелькумова, принёсшие ему заслуженную славу.

Политическая обстановка в Восточной Бухаре была сложной. В регионе действовало большое количество басмаческих отрядов, по отдельности с ними справлялись, но до той поры, пока в Восточную Бухару не прибыл турецкий генерал Энвер-паша. Это был опытный военачальник, прежде занимавший в Анкаре посты начальника Генерального штаба и военного министра Турции. Его карьера складывалась блестяще, но он неверно оценил расклад сил в Европе накануне первой мировой войны. Его привлекала идея ввести Турцию в состав европейских государств, путь к этому он видел в участии своей страны в первой мировой войне. Турция потерпела в этой войне жестокое поражение, и Энвер-паша вынужден был покинуть родину. Какое-то время он находился в Германии, пытался установить связи с Россией, пока, наконец, его не пригрели англичане. Ему было предложено отправиться в Восточную Бухару, слить в одно целое басмаческие отряды, образовав из них так называемую повстанческую армию под своим командованием. Следовало затем вытеснить из Восточной Бухары и Туркестана подразделения Красной армии и создать в Средней Азии и Казахстане единое мусульманское государство пантюркистского толка. В качестве ставленника английского империализма Энвер-паша получил заверение, что ему лично и его армии будет оказана всесторонняя помощь деньгами, воинским снаряжением и оружием.

Англичане оказались людьми слова. Из Афганистана один за другим шли караваны, доставлявшие всё необходимое для успешной борьбы с Советской Россией. Повстанческая армия была создана, главнокомандующий Энвер-паша проводил успешные сражения с красными конниками. Казалось, ещё немного, и вся Средняя Азия будет в его руках. Энвер-паша был настолько уверен в своих силах, что даже послал  ультиматум главе Советского государства В.И. Ленину с требованием вывести российские войска из Восточной Бухары и оставить дальнейшие намерения установить в Средней Азии Советскую власть. Этот ультиматум в истории получил название «ультиматума Энвер-паши».

Подразделениям Красной армии приходилось нелегко. Они были удалены от баз снабжения. Вооружение доставлялось им из Ташкента, до которого были сотни километров. Караваны по пути перехватывали басмачи. Постоянно ощущалась нехватка боеприпасов, патроны выдавались бойцам поштучно. Приходилось экономить буквально во всём.

Бригаде Якова Мелькумова была поставлена задача: разгромить повстанческую армию Энвера-паши и выбить её остатки за пределы Восточной Бухары. Тут было, над чем подумать. Армия турецкого генерала превосходила бригаду Мелькумова по численности в три раза. Кроме того, она была лучше экипирована и лучше ориентировалась в регионе, поскольку басмачи были местными жителями.

Предстоящая война походила на шахматную партию; по обеим сторонам доски находились искусные игроки, и выигрыша мог добиться тот, кто не допускал поспешных действий и мыслил стратегически, на несколько ходов вперёд.

Именно так мыслил комбриг Яков Мелькумов. На совещании, которое проводил командующий Бухарской группой войск П.А. Павлов,  Мелькумов в своём выступлении определил два условия, которые позволят ему на равных сражаться с армией Энвер-паши, а потом и разгромить её. Первое – наглухо закрыть границу с Афганистаном, и тем самым отрезать повстанческую армию от баз снабжения. Оставшись без материальной поддержки, басмаческие отряды снова будут действовать каждый сам по себе. Их командирам – курбаши Энвер-паша нужен постольку, поскольку выгодно действовать с ним, получая деньги и вооружение. Как только этого не будет, отпадёт надобность и в самом турецком генерале. И другое – нужно склонить на сторону Красной армии местное население. Его нещадно обирают басмачи, но так же поступают и красноармейцы.

Продовольственные отряды, особые отделы Красной армии проводят реквизиции, сопровождающиеся расправами с так называемыми «азиатскими кулаками» и «приверженцами эмира». Зерно, имеющееся у населения, выгребается полностью, ничего не остаётся крестьянам на посевы. В результате хлебные плантации оказались запущенными и покинутыми.

Новые органы власти и части Красной армии из-за отсутствия подходящих помещений размещаются в школах, мечетях и других священных, почитаемых мусульманами местах. Красноармейцы разрушают и разбирают жилища и кладбищенские мазары на дрова. У населения возникло впечатление о новой власти как о вооружённых грабителях, вымогателях, осквернителях религиозных святынь. Люди разбегаются, прячутся, опасаясь арестов и расстрелов. В результате возникло отчаянное сопротивление Советской власти, которое подогревают духовенство и родовые авторитеты. Повсюду создаются отряды повстанцев-моджахедов для участия в джихаде, священной войне против неверных.

Яков Мелькумов говорил с жаром, стараясь убедить членов Военного Совета в своей правоте. Впрочем, ему никто не возражал. Высшее командование Красной армии хорошо знало обстановку, сложившуюся в Средней Азии, и было полностью согласно с комбригом Я. Мелькумовым.

«Нужно склонить местное население на нашу сторону, – делился соображениями Я. Мелькумов. – Тогда мы получим надёжную опору в борьбе с повстанческой армией. Следует прекратить поборы, не отбирать, а закупать у местного населения продовольствие и корма для лошадей. Сравнение – кто лучше: мы или басмачи, должно складываться в нашу пользу. Необходимо усилить охрану караванов, чтобы они доходили до нас из Ташкента, тогда мы перейдём на самообеспечение и престанем обижать крестьян Восточной Бухары. Этого мы должны достигнуть в ближайшее время, даже если нам придётся потуже затянуть пояса».

Особый представитель В.И. Ленина Серго Орджоникидзе, прибывший в Восточную Бухару с широкими полномочиями, согласился с Яковом Мелькумовым.

«На днях из России прибудет большая группа пропагандистов и агитаторов, – поделился он своими соображениями. – Мы приложим все силы, чтобы восстановить в Восточной Бухаре утраченное доверие к большевикам. Да, были допущены серьёзные просчёты, породившие неприятие Советской власти. Давайте действовать сообща и, я думаю, мы добьёмся успеха».

На совещании были намечены конкретные меры по ликвидации повстанческой армии Энвера-паши, и каждый из военачальников и командиров получил ясные задания.

Яков Мелькумов строго следил за тем, чтобы конники его бригады обращались с местными жителями дружески. Более того, если выдавалась такая возможность, помогали крестьянам убирать урожай, чинить жилища. Красные конники, набранные из российских земледельцев и рабочих, с удовольствием занимались мирным трудом, и вскоре стали своими людьми в таджикских селениях.

Изменившееся отношение частей Красной армии к местному населению вскоре стало приносить свои плоды. Сошло на «нет» противостояние, начали создаваться добровольческие отряды, помогавшие красноармейцам бороться с басмачами.

Усилилась охрана границы, отделявшая  Афганистан от Восточной Бухары, и теперь уже басмаческие отряды стали испытывать нехватку в вооружении и боеприпасах. Энвер-паше приходилось прилагать большие усилия, чтобы сохранить целостность своей повстанческой армии. Теперь уже красные конники теснили отряды басмачей, хотя до разгрома освободительной армии ещё было далеко.

Так, в конце 1920 года началась затяжная «дуэль» между командиром красной кавалерийской бригады Яковом Мелькумовым и командующим повстанческой армией, турецким генералом Энвер-пашой.

Помимо осуществления поставленной перед ним задачи у комбрига Якова Мелькумова имелись и личные счёты с Энвер-пашой. Турецкий генерал, будучи военным министром, был одним из тех, кто инспирировал геноцид армянского народа в 1911 году. Кровавое бедствие обрушилось на армянский народ, жертвами насилия стали миллионы ни в чём не повинных мирных людей. Мог ли армянин Яков Мелькумов забыть об этом и проводить поединок с виновником осуществлённой резни, как говорится, без эмоций? Конечно же, нет, но он не допускал в своих действиях, чтобы эти самые эмоции взяли верх над обдуманными военными операциями.

Но война, как известно, пестрит парадоксами, и был случай, когда двум вражеским военачальникам пришлось действовать вместе.

Примерно полгода назад на Украине была расформирована анархистская армия батьки Махно, которая то примыкала к Красной армии, то откалывалась от неё и действовала по правилам вооружённой вольницы. Занималась грабежами и тем самым дискредитировала Советскую власть, так как анархисты объявляли себя её сторонниками. Батьке Махно было поставлено условие: или его армия будет уничтожена до последнего человека, или он распускает её. Те из анархистов, кто пожелает, могут влиться в части Красной армии, остальным открыты пути на все четыре стороны. Батька Махно выбрал первый вариант. Сам он скрылся за границей, а его воинство частью стало красноармейцами, другая часть рассеялась по российским просторам.

Два отряда анархистов, общей численностью в тысячу человек, под командованием Нечитайло и Кошкина, были отправлены в Восточную Бухару и пополнили собой бригаду Якова Мелькумова. Сам комбриг сомневался в боеспособности нового пополнения и оказался прав. Анархисты не пожелали сменить своё экзотическое одеяние на военную форму красноармейцев, более того, уклонялись от участия в сражениях с басмачами, а вскоре вообще покинули бригаду. Они укрылись в горах и занялись грабежами окрестных кишлаков. Рассчитывали обогатиться, потом перебраться в Афганистан, затем в Иран, а там в одном из портов сесть на корабль и переправиться в какую-либо благополучную страну Европы.

Именно тогда и именно потому и решил красный комбриг Яков Мелькумов встретиться с командующим повстанческой армией, турецким генералом Энвер-пашой.

Вот как это происходило.

... Зима 1922 года выдалась малоснежной, но очень морозной. Старожилы этих мест не могли припомнить таких холодов и даже поговаривали, что Всевышний прогневался на них. Ему явно было не по душе, что часть правоверных стремится сохранить власть бухарского эмира Алим-хана, а другая поддерживала неверных, у которых на головных уборах поблёскивала пятиконечная звезда, отпечаток когтистой лапы шайтана.

И верно, стужа стояла нестерпимая. Небо было белёсым, с едва заметной голубизной, и походило на ледяную гладь замёрзшей реки. Солнце тусклым шаром катилось вдоль горизонта. На него можно было смотреть, даже не щурясь. Оно казалось хмурым и усталым. Ему должно быть было стыдно перед людьми за свою немощность и бессилие, которые не давали возможности преодолеть затянувшееся ненастье.

Все сидели в глинобитных хижинах у жарких очагов и только и говорили о погоде. Проклинали её и удивлялись ей, уже не веря, что когда-нибудь наступит благодатная весна.

То, что не могли сделать люди, сделала зима. Война остановилась и замерла, ёжась от стужи, до более удобной поры.

Пришлось надолго обосноваться в небольшом селении Душанбе, что означало «понедельник». Своё название кишлак получил от базарного дня, приходившегося на начало недели. Теперь же, когда в нём разместилась повстанческая армия главнокомандующего Энвер-паши, никто больше не помышлял о торговле, само селение не раз переходило из рук в руки, поскольку представляло собой хорошо укреплённую цитадель, даром, что его заборы и дома были сложены из глины. Просто оно располагалось на возвышенности и давало возможность вести прицельную стрельбу по отрядам противника, если тот осмеливался идти на приступ.

Энвер-паша поднялся рано. Ещё не прозвучал призыв к утренней молитве, и он стоял на высоком пригорке, вглядываясь в долину, ещё затемнённую отступающими сумерками. Кромка неба на востоке начала белеть, однако, звёзды ещё не утратили своего блеска, тускло мерцая сквозь завесу тончайшего зимнего тумана, который серебристой пеленой затянул обширную Гиссарскую долину.

Темно, ни огонька. Где-то вдалеке взлаивали собаки, время от времени грохотал винтовочный выстрел. Должно быть, воинские разъезды, заслышав стук конских копыт, посылали наугад пулю. Но чьи разъезды и где они находились, пока было неясно.

Наступающий день представлялся важным командующему объединёнными повстанческими силами. Два дня назад, к пригорку, на котором расположилась резиденция Энвер-паши, о чём свидетельствовало зелёное знамя с вышитым на нём золотым полумесяцем, подъехали трое всадников. Передний держал в руке белый платок и размахивал им. Это указывало на то, что приехавшие парламентёры. Двое были красноармейцами, третий – пожилой узбек – выполнял обязанности переводчика. И хотя переговоры с ними мог начать кто-нибудь другой, пониже должностью, чем та, которую занимал Энвер-паша, всё же он спустился к парламентёрам, сопровождаемый двумя телохранителями.

Всадники спешились и ожидали, когда Энвер-паша с сопровождением спустится по извилистой обледеневшей тропе, пробитой в покатом глинистом склоне. Старшему, который назвал себя командиром эскадрона Васильевым, было около тридцати лет. Среднего роста, белёсый, он не загорел, а словно выцвел от неистового азиатского солнца. Жёлтые брови выделялись на кирпично-красном лице светлыми полосками, голубые глаза приобрели оттенок расплавленного олова. Второй красноармеец был помоложе, но тоже светловолосый и обожжённый солнцем и морозом. Нос его облупился, губы потрескались, и он то и дело проводил по ним языком. Оба были в старом поношенном зимнем обмундировании, с шашками. У Васильева сбоку висел револьвер в кобуре, у красноармейца через плечо была перекинута винтовка-трёхлинейка.

Когда Энвер-паша в свою очередь представился, брови командира эскадрона удивлённо поползли вверх. Без всякого сомнения, он слышал о главнокомандующем, но никак не предполагал, что может увидеть его так, сразу. Васильев удивился, но отдал должное смелости турецкого генерала и его стремлению самому разобраться в хитросплетениях политической обстановки в Восточной Бухаре.

– Я слушаю, – произнёс Энвер-паша.

Пожилой узбек торопливо перевёл. Он был одет в тёплую национальную одежду, тоже изрядно обесцвеченную и поношенную; оружия не было. Переводчик переминался с ноги на ногу и удерживал за повод свою лошадь, которая нетерпеливо перебирала на месте ногами и всхрапывала. Её пугали доносившиеся сверху крики басмачей, которые призывали не тратить на неверных слова, а поскорее убить их.

Энвер-паша недовольно посмотрел на гребень холма и вопли, как по команде, затихли.

– Командир Второй отдельной кавалерийской бригады Мелькумов хочет переговорить с вами, – произнёс Васильев, – именно с вами... – Он замялся, не зная как обратиться к стоящему перед ним Энвер-паше. Назвать его «товарищ генерал» шло в разрез с понятиями командира эскадрона, ибо генерал чужеземной армии не мог быть товарищем вчерашнему рабочему из российской глубинки. Сказать «господин генерал», не поворачивался язык, поскольку Васильев воевал против господ. – С вашим сиятельством, – нашёлся он и даже повеселел от собственной находчивости.

Энвер-паша понял замешательство командира красноармейского эскадрона и едва заметно усмехнулся. У него не было чувства вражды к этому простому парню, выходцу из народных низов, воюющим тут, в далёкой Средней Азии, неизвестно за что и за кого тоже. Таким, как он, вложили в голову идею мировой революции, и они претворяли её в жизнь, не поняв глубоко её сути и не зная – зачем она нужна им эта мировая революция, тем более в далёких землях знойного Востока. Они походили на разбуженную стихию, вроде снежной лавины или камнепада, для которых не важны человеческие чувства и переживания. Следует или отойти в сторону, или воздвигнуть на их пути преграду...

Сам же Энвер-паша тоже руководствовался высокой идеей, но реальной, основанной на его глубоких убеждениях, и потому без колебаний посвятил ей свою жизнь.

– Переговоры? – спросил он. – Где и когда?

– Через два дня, – ответил Васильев. – Вон там. – Он указал рукояткой плети на видневшиеся в низине два серебристых тополя, которые росли на берегу речки. Когда-то там было десять или чуть больше дворов, но в ходе боевых столкновений их разрушили, и теперь только обгорелые развалины указывали на прежние жилища.

– В конце дня. В шестнадцать ноль-ноль, по-нашему.

Энвер-паша снова усмехнулся.

– По-нашему тоже.

Его забавляло стремление командира красноармейского эскадрона выглядеть опытным, обстрелянным военным, хотя по всему было видно, что выбился он из рядовых солдат и командные навыки давались ему нелегко.

– Мелькумова будут сопровождать шестнадцать бойцов. С вашей стороны должно быть столько же.

Энвер-паша согласно кивнул. Сообщение о переговорах его заинтересовало. Сейчас перевес был на стороне повстанческой армии, которой командовал турецкий генерал, и стремление красного комбрига о чём-то договориться с ним свидетельствовало о том, что Мелькумов признаёт факт перевеса и ищет компромисса, который дал бы возможность хоть как-то стабилизировать обстановку. Тогда можно было бы ему дождаться подкрепления и возобновить боевые действия, целью которых был всё тот же захват Душанбе. Это был вопрос престижа для красных, имевшего к тому же и стратегический расчёт. Душанбе, как бы нависавший над Гиссарской долиной, являлся хорошим опорным пунктом, который давал  возможность находившимся в нём боевым частям, навязывать свои решения противнику. Конечно, такой возможности давать Красной армии не следовало, переговоры же позволят прояснить намерения её командования и выработать на основе этого свои тактические соображения.

– Я согласен, – ответил Энвер-паша. – Буду в условленном месте и с такой же охраной.

Кивком головы он указал на два дальних тополя, которые словно растопыренные пальцы устремлялись в ледяную голубизну неба.

Больше говорить было не о чем. Васильев козырнул турецкому генералу, хотя и не собирался этого делать. Получилось само собой, потому что в Энвер-паше, действительно, ощущался генерал. Он не был самозванцем, как некоторые басмаческие курбаши, которые именовали себя беками, хотя никаких оснований для подобного не имели.

Командир эскадрона неспешно взобрался на лошадь, придерживая шашку. Его спутники проделали то же самое, и все трое рысью направились вниз по склону, к речке, серебрившейся ледком в лучах встающего солнца.

... Мелькумов приехал к месту встречи чуть раньше. Он стоял у тополей, опершись спиной о ствол одного из них, и щурился на блёклое зимнее солнце. Его охрана находилась метрах в двадцати  от него. Солдаты слезли с лошадей, но поводья не отпускали. Винтовки они держали наперевес, положив стволы на согнутую левую руку.

Энвер-паша спрыгнул с лошади. Мёрзлая земля гулко отозвалась на удар сапог. Он жестом приказал охране тоже находиться в стороне, и пошёл к комбригу, на ходу разминая затёкшие ноги.

Они сошлись у россыпи больших камней. На них уже была расстелена толстая конская попона из вяленой шерсти. Комбриг был в казачьей бекеше с меховой оторочкой и в шапке-ушанке с красной звездой. Он поднёс раскрытую ладонь к шапке, приветствуя турецкого генерала. Энвер-паша ответно склонил голову.

– Я думаю, нам переводчик не понадобится? – Мелькумов произнёс эту фразу по-немецки и вопросительно посмотрел на Энвер-пашу.

Энвер-паша улыбнулся.

– Я вижу, что нет. Приятно общаться с образованным человеком.

– Не только приятно, но и полезно, – ответно улыбнулся комбриг.

Переводчик, пожилой узбек, топтался возле них, и Мелькумов жестом отослал его в сторону.

– На правах хозяина предлагаю присесть, – Мелькумов рукой указал на расстеленную попону.

– Мне кажется, что хозяин тут всё-таки я. Мы находимся ближе к Душанбе, стало быть, здесь моя территория, – заметил Энвер-паша.

– Но я приехал раньше, – отпарировал Мелькумов. – Пальму первенства, насколько я помню, ещё никто не отменял.

Они обменивались ничего не значащими фразами не только для того, чтобы освоиться, но и чтобы найти верный тон в предстоящей беседе.

Сели и принялись внимательно разглядывать один другого.

Комбриг Мелькумов был немного моложе Энвер-паши и не производил впечатления физически сильного человека. Лицо его было слегка отёчным и коричневатым от неистового азиатского солнца. Он выглядел утомлённым, под глазами набрякли мешки. Заметны были широкие чёрные брови, полоска усов и выдвинутый вперёд подбородок, что говорило об упрямом характере и сильной воле. Белки выпуклых глаз казались синеватыми, что являлось особенностью всех уроженцев Кавказа.

Энвер-паша знал, что Мелькумов  выдвинулся в офицеры из рядовых солдат, но при этом стоящий командир и сведущ в военной теории.

В свою очередь комбриг с интересом всматривался в турецкого генерала, о котором столько слышал, и с приездом которого в Восточную Бухару ход военной кампании изменился не в пользу Красной армии.

Энвер-паша выглядел молодцевато, был подтянут, держался уверенно. Одет был в военный мундир английского производства, тёплый полушубок, на голове круглая шапка из чёрного каракуля. Чёрные усы с закрученными кончиками и небольшая борода шли к его полному, слегка удлинённому лицу.

– Мне кажется, мы хорошо знаем друг друга, – заметил Энвер-паша. – Это удобно, не нужно представляться.

– Согласен, – усмехнулся Мелькумов. – Тем более что сведения мы получаем от одних и тех же шпионов.

Оба невольно рассмеялись. В словах красного командира была изрядная доля правды. И красные командиры, и главари басмаческих отрядов имели в лагере противника своих осведомителей, причём за доставляемые сведения неплохо платили. Новоявленные шпионы быстро смекнули, что на этом можно неплохо поживиться и работали в пользу обеих сторон, получая деньги от тех и других. Самое интересное, что их сведения были всегда правдивыми.

– Не сочтите мой вопрос за нескромность, – проговорил Энвер-паша. – Где и как вы изучали немецкий язык? У вас ведь не было времени заниматься им, насколько я знаю вашу биографию?

Мелькумов несогласно покачал головой.

– Напротив. Я прошёл первую мировую войну от начала и до конца. За четыре года нашлось время освоить немецкий язык, тем более что возможностей было хоть отбавляй.

Оба немного помолчали.

– У вас в Красной армии нет погон, – заметил турецкий генерал. – И из-за этого всегда возникают неудобства в общении. Не будешь же вас называть товарищ Мелькумов?

– Можно проще: господин комбриг, – сказал Мелькумов. – Ну а вы для меня – господин генерал. Так что можем разговаривать.

– Я слушаю вас, – произнёс Энвер-паша, став сразу серьёзным и собранным.

– Пожалуй, начну, – согласился Мелькумов. – Скоро темнота наступит.

И верно, небо приобрело свинцово-серый оттенок, мороз усилился и стал пощипывать уши. Окрестности заволокла сиреневая дымка.

– Вы знаете, господин генерал, от нас откололись два отряда анархистов. Кое-кто привлёк их на сторону Советов, решил, что они оставят прежние замашки неуправляемой вольницы и начнут воевать по-настоящему. Тем более что тут не Россия и не Украина. У них нет опоры на местное население. Анархисты в Средней Азии – совершенно чужеродный элемент. Теперь мы видим, что расчёт на их лояльность оказался ошибочным. Они увлеклись грабежами отдалённых кишлаков, по всей видимости, намереваются разбогатеть, чем Бог пошлёт, а потом удрать отсюда либо в Афганистан и дальше, либо снова на Украину кружным путём.

Один из таких отрядов уже уничтожен близ Старой Бухары, второй курсирует где-то между Душанбе и Файзабадом. Командует им бывший матрос Кошкин. Мы не можем достать анархистов, они находятся за вашей спиной, и в то же время они сильно подрывают авторитет Советской власти, действуя под видом красноармейцев.

Энвер-паша слушал с большим интересом, однако, внешне спокойно и даже равнодушно.

– И что же вы хотите?

– У нас есть разведданные, что анархисты недавно напали на Душанбе...

Энвер-паша склонил голову в знак согласия.

Мелькумов продолжал.

– Хотели дезориентировать вас, думали, что вы сочтёте их вылазку за крупное наступление частей Красной армии, покинете спешно селение и дадите анархистам возможность хорошенько поживиться. К счастью, вы не поддались на уловку и отбили их нападение. Однако у вас есть потери, и никто не гарантирует, что они не повторят подобное или не придумают другую какую провокацию.

– И что же вы хотите? – снова повторил Энвер-паша.

– Я предлагаю провести совместную операцию и уничтожить грабителей. Мало того, что ваши отряды забирают у дехкан продовольствие, скот и фураж, наши подразделения тоже кормятся за их счёт, отбирая последнее, так ещё и анархисты урывают свою долю. Не буду скрывать от вас: командующий Особым фронтом Какурин издал приказ расстреливать за мародёрство на месте, не взирая на должность и звание. Но этот приказ не будет работать до той поры, пока мы не уничтожим отряд Кошкина.

Энвер-паша засмеялся.

– Иными словами, вы хотите с нашей помощью получить политические дивиденды?

Мелькумов ответно улыбнулся.

– А что в этом плохого, тем более что выгода обоюдная?

– Как вы себе мыслите нашу совместную операцию? – поинтересовался турецкий генерал.

– Следующим образом, – Мелькумов достал из внутреннего кармана бекеши сложенную вчетверо карту и разложил её на попоне. – Вот Файзабад. Его контролирует каратегинский бек Фузайл Махсум. Вы связываетесь с ним и предлагаете такой план: Фузайл движется в сторону Душанбе и гонит перед собой Кошкина, но не прямо в селение, а обогнув его с севера, со стороны Лучоба, с последующим выходом к Гиссару. Там мы устраиваем засаду и перекрёстным огнём из пулемётов укладываем всех анархистов. Если кто уцелеет, довершит уничтожение кавалерия

– И заодно перестреляете и отряд Фузайла Махсума?

Лицо Мелькумова порозовело от сдерживаемого гнева.

– Господин генерал, меня можно упрекнуть в чём угодно, но только не в подлости. Придёт время и курбаши Махсума, но только не в этот раз.

– Я не хотел вас оскорбить, – извинился Энвер-паша. – Но, согласитесь, лучше предусмотреть все варианты, чем корить потом себя за забывчивость.

Энвер-паша внимательно разглядывал карту, подыскивая другой вариант.

– А может, не в сторону Гиссара, там долина расширяется, и у Кошкина будет возможность ускользнуть. Может лучше гнать его в Варзобское ущелье, оно тесное, с крутыми склонами, там конница не рассыплется, а будет держаться кучно. Фузайл Махсум погонит анархистов на нас, мы им отрежем путь на равнину, и тогда он свернёт в ущелье, как раз на ваши пулемёты.

– Будет ещё лучше, – согласился Мелькумов.

Энвер-паша не смог сдержать любопытства.

– Парадоксальная ситуация складывается, господин комбриг. Мы, непримиримые враги, планируем совместную операцию. А не упрекнут вас потом в соглашательстве с нами? Я читал кое-какие труды Ленина. «Соглашатели», «отзовисты», «меньшевики», кто там ещё...

Мелькумов нахмурился, потёр рукой заледеневшие щёки.

– Я согласовал эту идею с нашим командованием. Теперь я всего лишь исполнитель. Ну, и потом, что скрывать, наша операция будет носить сверхсекретный характер. Она не отразится ни в каких сводках.

– Ну, что ж, я – за, – сказал Энвер-паша.

Комбриг сложил карту и снова спрятал её в карман бекеши.

– Когда планируете начать? – осведомился Энвер-паша.

– Зависит от вас, – проговорил Мелькумов. – Я не знаю, сколько времени вам потребуется для того, чтобы связаться с Фузайлом Махсумом и втолковать ему суть наших предполагаемых действий.

– Двое суток, – прикинул турецкий генерал.

– Тогда начнём на рассвете третьего дня. Мы углубимся в ущелье и займём там удобные позиции. Только и вы, господин генерал, даёте слово, что заодно не предпримете попыток уничтожить и нашу пулемётную команду. Будем откровенными до конца, предупреждаю, мы предпримем кое-какие меры на такой случай.

Теперь покраснел и надменно выпрямился Энвер-паша.

– По-моему, мы с вами офицеры и понятия о чести не утратили.

Мелькумов пристально поглядел на него и едва заметно усмехнулся.

– Теперь я прошу извинения.

Они немного помолчали, рассеянно наблюдая за тем, как ветер раскачивает безлиственные верхушки тополей, и ветви задевают одна за другую, издавая едва уловимый перестук и шелест.

– Иногда полезно встречаться командирам нашего уровня, – задумчиво проговорил Энвер-паша. – Поверьте, я не питаю ненависти ни к вам лично, ни к вашим товарищам. Идёт борьба идей, это как столкновение двух стихий, при которой не может быть ничейного результата. Кто-то должен уступить, иначе неминуемо погибнет.

– И вы полагаете, уступить должны мы? – полюбопытствовал красный комбриг.

– Я не полагаю, я твёрдо уверен в этом, – жёстко произнёс Энвер-паша. – Поймите, вы вторглись в мир, о котором мало что знаете. Мир чуждого вам уклада жизни и чуждых понятий. Ну, соберёте вы большие силы, укрепитесь тут, во что я, честно говоря, не верю, но всё равно этот мир отторгнет вас и будет жить по своим прежним законам. Тут вера имеет более глубокие корни и в большей степени определяет сознание народа, чем у вас, в России. Вам нужно прикрыть свою страну с востока, так не мешайте тогда нам создавать исламское государство, а мы в благодарность за это заключим с вами договор о мире, дружбе и взаимном ненападении. Куда лучше и проще того, чем мы с вами теперь занимаемся.

Мелькумов задумался.

– Какая-то правота в ваших словах есть. Но вы забываете, что всякие договоры действительны лишь до той поры, пока удобны обеим сторонам. Как только это равновесие нарушается, то соглашения превращаются в обыкновенные бумажки. А так мы, в отличие от вас, образуем ещё невиданную в мире страну, где будут править разум и добрая воля, а подобный фундамент способен сохраняться тысячелетия.

– И у вас есть исторические примеры? – иронически осведомился Энвер-паша.

– Нет, подобного государства в мировой истории ещё не было.

– Так какая же тогда у вас гарантия, что ваш эксперимент в мировом масштабе не окончится неудачей, гибелью множества людей, разорением страны?

Мелькумов пожал плечами.

– Такой гарантии никто дать не может. Ход Истории вообще не предусматривает никаких выгод. Кто-то выигрывает, кто-то проигрывает, страны возникают и рушатся, и только последующим поколениям дано судить о здравомыслии поколений минувших.

– Удобная позиция, ничего не скажешь, – согласился турецкий генерал. – Она не предусматривает никакой ответственности за ошибки.

– Но она даёт нам шанс вовремя уйти в сторону, – продолжал комбриг. – Вы, как на скачках, на полкорпуса лошади опередили меня, господин генерал. Я хотел предложить вам оставить бессмысленные попытки одолеть Россию и перейти к нам на службу или, пока не поздно, вернуться в Германию, к семье, на каких угодно условиях.

Энвер-паша потемнел от гнева.

– Из меня уже пытались сделать большевистского агента, – отпарировал он.

– Ни я, ни моё командование не думаем ни о чём подобном, – отозвался Мелькумов. – В первый и последний раз мы предлагаем вам устраниться самому от вооружённой борьбы с Советской Россией. Потом будет поздно.

– Но пока я диктую условия вашему красному правительству, – Энвер-паша надменно выпрямился и с вызовом посмотрел на собеседника.

– Не нужно обманываться, никакого ответа на ваш ультиматум не будет. В скором времени мы приведём в действие такие силы, о масштабе которых вы даже не догадываетесь, – резко проговорил Мелькумов. – Предводителям басмачей Ибрагимбеку и тому же Фузайлу Махсуму я бы не стал говорить ничего подобного. Но вы умный человек, прекрасный тактик и стратег, и много пользы можете принести любой стране, если будете руководствоваться благими помыслами, а не сеять раздор между народами.

Признаться, турецкому генералу польстили слова красного комбрига, но в то же время он явственно осознавал, что ему не по пути с большевиками, что их идеология чужда ему, а доводы в большей степени декларативны и рассчитаны на полуграмотные тёмные массы. Впрочем, подумал Энвер-паша, кто и когда в мировой политике обходился без демагогии и дешёвых популистских заявлений.

Внезапно он ощутил сильную усталость. Безрезультатные полемики всегда утомляли его, а тут, в открытом месте, где зимняя стужа особенно ощутима, тем более не стоит разворачивать дискуссии на отвлечённые темы.

Он поднялся с места, потопал ногами о мёрзлую землю, растёр захолодевшие кисти рук и кивком головы указал на своих телохранителей и красноармейцев Мелькумова.

– Мы заговорились, господин комбриг, наши люди, наверное, весьма нелестно отзываются о нас.

Мелькумов тоже встал на ноги и осмотрелся.

– Да, и ещё вот что, – он поморщился, досадуя на забывчивость. – Я упустил самое главное. В Термез прибыли медицинские группы из России. Их прислали по нашей просьбе. Горцы целыми селениями болеют трахомой, туберкулёзом, малярией. Медики будут оказывать им первую помощь. Нельзя ли сделать так, чтобы их не убивали, не грабили и не брали в заложники?

В голосе Мелькумова явственно прозвучала ирония.

– Когда они прибудут?

– С началом весны. В каждой группе будет человек по пять. Они без оружия, с проводником и переводчиком. Одна из групп двинется в верховья Варзоба, другая по Рамитскому ущелью.

Ирония в голосе комбрига была оправданной. Уже было несколько случаев, когда врачей и фельдшеров не просто насиловали и убивали, а резали на куски.

– Хорошо, я предупрежу тамошних курбаши, – отозвался Энвер-паша. Он подумал, что такие вот гуманитарные акции действеннее всяких лозунгов и призывов, и красные перехватывают у них инициативу.

Вечерело. Синие тени скопились у подножия гор и медленно ползли вверх по их склонам. Небо приобрело свинцово-серый оттенок, белёсый шар солнца исчез и лишь временами смутно угадывался в просветах между низко ползущими тучами. Порывы ветра стали ощутимее, вершины горных цепей завесила хмурая мгла.

– Наверное, будет снег, – предположил Мелькумов. – Надеюсь, это не изменит наш план?

– Не изменит, – подтвердил Энвер-паша.

– Итак, утром третьего дня?

– Совершенно верно. Полагаю, операция пройдёт успешно, – проговорил турецкий генерал.

Они обменялись воинскими приветствиями и направились каждый к своей группе, которые, и верно, высказывали в их адрес далеко не самые благозвучные слова.

Энвер-паша шёл и думал, что красный комбриг не оговорился, назвав вопрос о медиках главным, хотя вначале они говорили об уничтожении банды анархистов. Действительно, здоровье людей важнее всякой военной операции, и жаль, что у него нет возможности расширять своё влияние таким путём. В этом отношении красные переиграли его. И вообще, следует сказать, в последнее время они стали менять тактику своего поведения в Восточной Бухаре, делая ставку не только на силу, но и на привлечение местного населения на свою сторону.

Ликвидация отряда Кошкина прошла в соответствии с намеченным планом. Фузайл Махсум выбил его из кишлака, где анархисты устроили себе опорную базу, и погнал в сторону Душанбе. Те огрызались винтовочным огнём, но вынуждены были уступить превосходящей силе. На подступах к Душанбе анархистов встретили воины Энвер-паши и оттеснили их в сторону Варзобского ущелья, где их скосил кинжальный пулемётный огонь красноармейцев Мелькумова.

Бой не продлился и трёх часов. Анархисты полегли полностью. Мелькумов, когда затихла стрельба, лично осмотрел ущелье. Кругом валялись тела в причудливых одеяниях. Кошкин застрелился. Он сидел, привалившись к скале, в коротком пальто, сшитом из шерстяного ковра, голову венчала широкополая шляпа.

Немногих, попавших в плен раненых, тут же расстреляли. Таков был приказ вышестоящего командования: никто из анархистов не должен был остаться в живых.

Как уже говорилось, эта операция считалась совершенно секретной. Комбриг Мелькумов лично доложил о ней командующему Особым фронтом Какурину, и о ней тут же забыли.

Убитых анархистов побросали в промоины, оставшиеся после селей, и завалили песком, щебнем и камнями.

Случались такие казусы в гражданской войне, когда политические соображения требовали принятия неординарных мер, не вяжущихся с уже устоявшимися понятиями: кто – враг, а кто – друг.

Проведённая операция считалась секретной, но секретность её была относительной. О ней шёл разговор на очередном совещании в штабе Особого фронта в Старой Бухаре, и присутствовавший на нём представитель Председателя Совнаркома Серго Орджоникидзе выразил недоумение по поводу совместных действий комбрига Якова Мелькумова и командующего повстанческой армией Энвер-паши.

– Этот факт я решительно осуждаю, – горячился Орджоникидзе. – Никаких компромиссов и соглашений с врагом. Подобного не должно быть в нашей большевистской практике.

Командующий Особым фронтом Какурин не соглашался с Орджоникидзе.

– Операция по уничтожению отряда анархистов была согласована со мной, и она дала желаемый результат.

– Пусть так! – стоял на своём Орджоникидзе. – Но идея принадлежит красному комбригу, вам, товарищ Мелькумов. – Он обратился к сидевшему на совещании Якову Мелькумову. – Как она только могла прийти вам в голову? Я думаю, в Москве сотрудничество с врагом не одобрят.

Яков Мелькумов вспыхнул. Ему обидно было слышать вместо одобрения необоснованные упрёки.

– Может, в Москве и не одобрят, – глухо отозвался он. – Но я не кабинетный стратег, а практик военных действий. И свои операции намечаю в соответствии с обстановкой. На мой взгляд, это наиболее верная тактика.

Орджоникидзе обжёг Мелькумова гневным взглядом, но перепалку продолжать не стал.

Вернувшись в Москву, Орджоникидзе на заседании Совнаркома сообщил о совместном действии комбрига Мелькумова и турецкого генерала Энвер-паши. Как и ожидалось, эта операция вызвала резкое осуждение Сталина и Троцкого. Они требовали сместить Мелькумова с должности комбрига, вызвать в Москву и предать военному суду. Троцкий заявил, что Мелькумова стоит расстрелять, Сталин – разжаловать его в рядовые.

В.И. Ленин не согласился с обоими.

– Я считаю, Мелькумова следует наградить, а не осуждать. Мы живём в неординарное время, и оно требует неординарных решений.

По личному ходатайству Ленина Яков Мелькумов был награждён за эту операцию орденом Боевого Красного Знамени с расплывчатым представлением: «За боевые заслуги и командную инициативу».

Несколько успокоившийся Серго Орджоникидзе неожиданно рассмеялся.

– Ну что ж, Владимир Ильич прав. Но вы знаете, кто мы, с точки зрения комбрига Мелькумова? Кабинетные стратеги! А он – практик войны. Каково, а?

Ленин отнёсся к такому определению кремлёвского руководства с юмором, Троцкий высокомерно вскинул голову и поджал губы, а Сталин нахмурился. Он принял эти слова Мелькумова в свой адрес и запомнил их. Самолюбивый Сталин не терпел никаких намёков на свою некомпетентность в военных делах, и никогда никому не прощал обид. Сейчас после защиты Лениным комбрига Мелькумова он не мог свести с ним счёты и потому отложил их на будущее.

Дорого обошлись красному комбригу Мелькумову его неосторожные слова, спустя целых пятнадцать лет.

Встреча комбрига Якова Мелькумова с турецким генералом Энвер-пашой никак не повлияла на боевые действия в Восточной Бухаре. Их «дуэль» становилась всё ожесточённее.

Красные части наглухо закрыли границу с Афганистаном, и последствия этого Энвер-паша ощутил довольно скоро. Перестало поступать вооружение, боеприпасов не хватало, и пришлось прекратить затяжные бои с противником. Ограничивались локальными стычками, отдавая предпочтение больше сабельным атакам. Но особого успеха в них не добивались, прибывшие с Кавказа в Восточную Бухару кавалерийские подразделения прошли хорошую школу рубки холодным оружием в Первой конной армии Будённого. Басмачи не выдерживали налётов казачьей лавы и пускались наутёк, оголяя тылы.

Энвер-паша мучительно искал выход из сложившегося положения и не находил его.

Почти полгода Восточная Бухара находилась в руках повстанцев. За это время Красная армия накопила достаточно сил для решительной борьбы с басмачеством, провела реорганизацию своих войск с целью достижения единоначалия и большей мобильности, и начала активные действия.

Прежде чем повести ликвидацию основных сил Энвер-паши, командование подразделений Красной армии сочло нужным уничтожить отдельные басмаческие группы, рассеянные по различным местностям, чтобы лишить главнокомандующего возможности привлекать их для пополнения своей армии. Это было как раз то, чем занялся комбриг Яков Мелькумов, только в более широком масштабе.

Ликвидации разрозненных басмаческих частей шли одна за другой. Главнокомандующий повстанческой армией Энвер-паша терял свои преимущества и был вынужден сдавать одну позицию за другой. Он понимал, что пришло время решительной схватки с Красной армией в Восточной Бухаре.

Ещё недавно под началом турецкого генерала собралось более двадцати тысяч человек, теперь это количество уменьшилось до шести тысяч. Тоже, в общем-то, немалое войско, но не хватало боеприпасов, и вооружение оставляло желать лучшего.

ТЕЛЕГРАММА

Командиру Второй отдельной кавалерийской бригады Мелькумову Я.А.

Приказываем с рассветом 15 июня всеми силами левой колонны перейти в решительное наступление и разбить главные силы Энвер-паши.

Правой колонне под командованием Никитина Ф.А., в составе 3 стрелковой и 8 кавалерийской бригад, также начать боевые действия в то же время и обеспечить полное взаимодействие операций с левой колонной.

Действовать жёстко и решительно. Условий о переговорах и временном перемирии не принимать, вести сражения до полного уничтожения противника.

О ходе наступления докладывать ежедневно. Изменения в разработанном плане согласовывать со штабом Особого фронта.

Отличившиеся командиры и бойцы будут сразу же представляться к революционным наградам.

Командующий Вооружёнными Силами российской Республики

С. Каменев.

Командующий Особым фронтом Восточной Бухары

Н. Какурин.

10 июня 1922 года,

Старая Бухара.

Мелькумов ознакомился с приказом, крепко растёр ладонями свежевыбритые щёки.

– Давно пора, – произнёс он удовлетворённо. – Хоть мы и атеисты теперь, а скажу по-старому: с Богом! Так, кажется, Суворов говорил?!

И подмигнул засмеявшемуся начальнику штаба.

Утро 15 июня 1922 года напоминало извержение пробудившегося вулкана. Началась «дуэль» на расстоянии десятков километров между красным комбригом Яковом Мелькумовым и главнокомандующим повстанческой армией Энвер-пашой.

Колонны Красной армии двинулись вперёд, словно огненной метлой вычищая равнины и предгорья от затаившихся там отрядов повстанческой армии. Первыми в дело вступили полевые пушки. Их снаряды рвались с сухими хлопками, рассеивая множество осколков. Шрапнель ещё не была известна басмачам и, разрываясь в воздухе над их головами, причиняла большой урон.

Затем шли пехотные цепи, которые то залегали, то перебежками продвигались вперёд, а когда противник начинал отступать, в атаку включалась кавалерия. С душераздирающими воплями и визгом мчались вперёд донские казаки и кубанцы, выставив перед собой длинные пики.

Их напор был неудержимым, и ни о каком длительном сопротивлении не могло быть и речи.

Энвер-паша не был сторонником крупномасштабных битв, но на этот раз уклониться от большого сражения не было возможности, и он принял вызов Мелькумова.

Обе армии столкнулись в местечке между Бойсуном и Рабатом. Острия обоих клиньев наступающих колонн пришлись как раз в центр боевых построений басмаческих войск, но не завязли в нём, а раздвигали его всё больше в стороны. Конца наступающим не было видно, и об охвате их флангами не могло быть и речи.

Потери армии Энвер-паши были чрезмерно велики. Он с горечью видел, что сражение распадалось на отдельные островки. Это говорило о том, что идёт уже не сражение, а добивание его отрядов, и нужно признать, что поражение неизбежно.

Красные кавалеристы, сверкая в воздухе светлыми полосками сабель, прорвались сквозь заградительный заслон личного войска командующего и намётом устремились к холму, на котором расположились сам Энвер-паша с ближайшими соратниками. Пришлось бежать, оставив сражающиеся басмаческие отряды на произвол судьбы.

Отряд Энвер-паши уменьшался с каждым днём. Оставшиеся с ним басмачи незаметно убегали, рассчитывая отсидеться в горах и дальних селениях, а там, что выйдет.

Прямой путь в Афганистан был закрыт. Но стоило попробовать пойти дальним, через горы, но и это не удавалось. Преследователи гнались за Энвер-пашой, не давая ни часу роздыху.

Теперь уже с преследователями шло состязание не в военном умении или тактическом мастерстве, а в обыкновенной скорости. Одни стремились оторваться от погони, другие не позволяли им сделать этого.

Красные конники настигли небольшой отряд Энвер-паши рано утром 5 августа 1922 года в горном селении Обдара. Послышались выстрелы, в проулках показались спешившиеся кавалеристы, которые двигались перебежками в тесных проулках.

Энвер-паша бросился к лошади, но сесть на неё не успел. Послышался выстрел, и пуля угодила ему в левое плечо. Он вытащил револьвер, намереваясь сопротивляться до последнего, но бежавший к нему заместитель начальника Особого отдела Красной бригады Мустафа Мамедов оказался проворнее. Он выстрелил в грудь Энвер-паши четыре раза.

Главнокомандующий повстанческой армией Энвер-паша лежал на спине, широко раскинув руки, как будто в последний раз хотел поприветствовать разгорающийся день и обнять этот мир, яркий, напитанный светом и теплом...

Комбриг Яков Мелькумов приехал в селение часа через два и сразу же подошёл к убитому Энвер-паше. Бойцы отбросили в сторону ватное одеяло, которым накрыли турецкого генерала.

– Живым не могли его взять? – спросил Мелькумов у особиста.

Мамедов помотал головой, контузия не давала ему возможности говорить.

Мелькумов ещё раз взглянул на мёртвого Энвер-пашу.

– Это был идейный враг, – сказал он задумчиво. – Умный, хитрый, расчётливый. С ним интересно было разговаривать, интересно воевать. Хотя поменьше бы нам таких врагов...

Слова красного комбрига Якова Мелькумова стали достойной эпитафией главнокомандующему повстанческими силами,  турецкому генералу Энвер-паше, который сотворил в Восточной Бухаре огонь войны, и сам сгорел в его жарком пламени.

На этом завершилась «дуэль» между турецким генералом Энвер-пашой и красным комбригом, армянином Яковом Мелькумовым.

Гибель Энвер-паши не означала конца басмаческого движения в Средней Азии. Отдельные её островки полыхали ещё долгое время. Многие курбаши отказались от военных действий и стали искать пути примирения с большевиками. Другие, будучи не в силах остановить инерцию «священной войны», продолжали сражаться, но особых успехов не имели. Не было сильного руководства, жёсткой дисциплины, и «непримиримые» вновь вернулись к привычным занятиям – террору и грабежам мирного населения.

Яков Мелькумов принимал участие в ликвидации басмачества до 1931 года. Боевые действия проходили в Таджикистане и Туркмении. Масштабных сражений уже не было, погони за басмаческими группами и их разгром проходили в горных условиях, где каждое ущелье таило опасность, и в песках, полыхавших нестерпимым жаром. Своим примером комбриг Мелькумов показывал бойцам, что нет предела человеческой выносливости, когда ты верен большой идее и отстаиваешь правоту своих убеждений.

Богатый опыт, накопленный в грозовые огненные годы, Яков Мелькумов пополнил теоретическими знаниями, полученными в ходе учёбы в Военной академии имени М.В. Фрунзе. После её окончания с 1934 по 1937 год Мелькумов – помощник командующего Среднеазиатским военным округом, а затем командир дивизии.

Трагический 1937 год не обошёл стороной Якова Мелькумова.  Сталин не упускал его из вида на протяжении многих лет и счёл, что пришло, наконец, время припомнить неосторожную фразу красного комбрига о «кремлёвских кабинетных стратегах». Мелькумова обвинили в участии в «военно-фашистском заговоре в РККА», а заодно и в совместных действиях с басмаческим главарём, турецким генералом Энвер-пашой, в ходе которых Мелькумов якобы согласился поставлять Энвер-паше сведения военного характера за денежное вознаграждение. Комбрига приговорили к пятнадцати годам заключения в исправительно-трудовом лагере и пяти годам лишения гражданских прав после отбытия срока наказания.

В 1952 году Мелькумов должен был выйти на свободу из лагеря, но Сталин счёл, что он ещё не до конца осознал свою вину. «Пусть продолжает сидеть, – распорядился Сталин, – без срока. Ему есть о чём подумать».

Освободился из заключения Яков Мелькумов только в 1954 году, после смерти «вождя всех народов». Он был реабилитирован, ему возвратили генеральское звание и все награды.

Он жил в Москве, на генеральскую пенсию.

В шестидесятые годы прошлого века в Москве часто проводились Дни таджикской культуры, Дни Таджикистана на ВДНХ СССР и другие мероприятия. В состав делегации непременно включались журналисты, составлявшие творческие отчёты о ходе таких празднований. Обязательным было посещение Музея революции СССР, где мы встречались с участниками борьбы за становление Советской власти в Восточной Бухаре и Туркестане. Мелькумов, Мамедов и другие, которые нам были знакомы только по фамилиям, предстали перед нами, как говорится, во плоти. Конечно, они сильно постарели, но сохранили ясность ума и были рады поделиться воспоминаниями.

Видно было, что Яков Мелькумов нездоров. Его мучила одышка, говорил он медленно, в ходе беседы несколько раз принимал лекарства.

На вопрос – как он из Мелкумяна Акопа Аршаковича превратился в Мелькумова Якова Аркадьевича – генерал улыбнулся.

«Когда меня призвали в 1907 году в армию, то командир роты, услышав мою фамилию, а заодно имя и отчество, покачал головой. Дескать, сложно. Ни мы, офицеры, не запомним, ни солдаты тоже. Давай-ка попроще. Ну, и переделали мои данные в привычные для российского слуха».

Яков Мелькумов охотно рассказывал о боевой поре в Средней Азии, а на расспросы о лагерном бытие отвечать не захотел. «Я на Советскую власть не в обиде, – проговорил он коротко. – Лес рубят, щепки летят». Но кто рубил этот лес, и каково быть щепкой, на эту тему предпочёл не распространяться. «Были перегибы», – добавил, помолчав.

К тому времени уже вышла из печати книга его воспоминаний «Туркестанцы», в которой обстоятельно освещалась борьба с басмачами в Средней Азии.

Через месяц после нашей встречи Яков Аркадьевич Мелькумов умер.

Казалось, на этом можно было бы поставить точку, но встреча с генералом Мелькумовым оставила яркое впечатление. Это была словно ожившая страница Истории Таджикистана, и мы стали собирать дополнительные сведения о нём и том сложном и героическом времени.

Материал собирался интересный. В 70-х годах прошлого столетия ещё были живы командир эскадрона Пётр Васильев и командир добровольческого отряда Мукум Султанов, так успешно осуществлявший разведывательную деятельность в ставке Энвер-паши.

Сгорбленные седые старички, они сохранили удивительно ясную память и продолжали жить в том времени, когда были молоды, отважны, и каждый день вписывал в их биографии поистине удивительные свершения.

О ветеранах вспоминали только к юбилейным датам, а так они были предоставлены сами себе. Ими мало кто интересовался, за исключением журналистов. Пётр Васильев и Мукум Султанов встречались друг с другом в редакциях газет или Таджикском телеграфном агентстве. Их поили чаем, они подсмеивались один над другим, и те давние эпизоды в их рассказах обретали черты героической реальности. Что и говорить, немногие из нынешнего поколения способны совершить то, что делали некогда эти люди, совершенно не рассчитывая ни на премии, ни на звания и командные должности. Тогдашнее время предъявляло к ним суровые требования, и они стремились соответствовать ему.

Честно говоря, нам было не до их рассказов. Журналистская жизнь никогда не сочеталась с досугом. Но что-то западало в память, что-то мы записывали в блокноты так, на всякий случай, вовсе не предполагая,  что когда-нибудь пригодится.

В рассказах Петра Васильева и народного героя Таджикистана Мукума Султанова часто звучало имя Якова Мелькумова. Они говорили о нём с любовью и тем уважением, которые достигаются только большой человечностью и верным служением своему призванию. Лишь незаурядная личность остаётся жить в памяти сподвижников и боевых товарищей до их глубокой старости.

И, конечно же, мы говорили о книге воспоминаний Якова Мелькумова «Туркестанцы». Она была опубликована в 1960 году, а на таджикский язык переведена уже после смерти автора, в 1963 году. Книга читалась неотрывно, поражала своей искренностью и широким охватом описываемых событий.

Мы отозвались о ней с большой похвалой, сказали, что именно так нужно изображать важнейшие страницы в истории Средней Азии.

Бывший командир эскадрона Пётр Васильев согласился с нами и добавил: «Книга и верно стоящая. Сколько раз я ни перечитывал её, а всё равно волнует до слёз». И, помолчав немного, добавил: «А какие стихи писал Яков Аркадьевич...»

Мы изумились.

– Стихи?

Васильев кивнул.

– Неужели, действительно, писал?

– Редко удавалось ему отойти от командных дел, но когда выкраивал свободные минуты, сочинял стихи. Говорил, что это для него лучший отдых. Читал он их нам иногда, когда случалось сидеть всем вместе ночами у костра.

– Удивительно, такие бои, такое напряжение сил, не знаешь, будешь ли жить завтра, и стихи...

Мы не могли прийти в себя от удивления.

– Почему же он их не опубликовал?

– Яков Аркадьевич говорил, что книгу он написал для всех, в частности, для нас, его товарищей по оружию. А стихи – это личное, они для себя, и самых близких.

Мы посетовали.

– Жалко, что они не сохранились.

– Как не сохранились? – возразил Васильев. – У меня есть пять его стихотворений. Мелькумов подарил их мне, как раз накануне разгрома Энвер-паши.

– Покажете?

– А то!

Пётр Васильев принёс к нам в редакцию на другой день пять жёлтеньких листочков. Почерк у Мелькумова был чёткий, каждая буква тщательно выписана.

Стихи нам понравились. Они были искренними и хорошо сложены. Их отличали образность и раздумья о том, что приходилось переживать.

– Может, подарите? – спросили мы.

Васильев укоризненно покачал головой и забрал эти листки из наших рук.

– Это для меня память о дорогом командире и самом уважаемом человеке. Разве такое дарят?

– Но переписать-то можно?

– Это, пожалуйста.

Мы переписали стихотворения и положили их в свой журналистский архив, твёрдо веря, что подлинное творчество никогда не исчезает во времени.

Где-то через год бывший командир красного эскадрона Пётр Васильев умер. Жена скончалась раньше него, детей не было, и старый конник жил один в скромной однокомнатной квартире. Его похоронили соседи, квартиру занял новый хозяин. Мы спросили у него: не остались ли от Васильева какие бумаги? Тот пожал плечами: «Был какой-то старый пожелтевший хлам...» «И где он?» «Выбросил я его, какая в нём ценность».

Но для нас, журналистов, ценность была, и оставалось только сожалеть, что рукописные стихотворения Якова Мелькумова утеряны безвозвратно. Счастье, что мы успели переписать их.

Талантливый человек талантлив во всём. Красный комбриг, генерал Яков Аркадьевич Мелькумов был выдающимся военачальником, интересным писателем, и, теперь вот, замечательным поэтом. Он прожил нелёгкую и славную жизнь, она испытывала его на прочность, и от него, как от кремня, отлетали искры больших свершений.

Нам остаётся только отмечать памятные даты, связанные с его именем. Так, в 2012 году исполнилось 50 лет со дня его смерти. А ведь вроде вчера мы встречались с ним и беседовали, как говорится, по душам. В 2015 году исполнится 120 лет со дня его рождения. Не забыть бы эту дату в сумятице повседневных дел...

А пока стоит прочитать его стихотворения. В них до сих пор ощущается накал боевых свершений, едкая горечь сгоревшего пороха и романтика тех удивительных, героических лет...

·

Поэзия  войны

·

Войне поэзия нужна,

Меня в ином не убедите,

В горниле огненных событий

Так освежающа она.

Она с глотком воды сравнима,

Когда палит нещадный зной,

Все беды с ней проходят мимо,

Атак смертельных разнобой.

Войне присущ накал жестокий,

И ритм её понятен всем,

И пулемёт чеканит строки

Совместно сложенных поэм.

В войне живём судьбой единой,

Душой сливаемся с полком,

Тут ничего наполовину –

Успех иль гибель целиком.

Средь грозовых бессчётных мает

Цветёт поэзии пора,

И я стихи бойцам читаю

Тревожной ночью у костра.

·

Восточная  Бухара

·

Нескончаемый зной, даже плавятся скалы,

Воздух тоже прогрет, серебристо дрожит,

Цепи гор вдалеке, без конца и начала,

И реальны для нас лишь одни миражи.

Третий месяц в боях, и ни дня перерыва,

Спозаранку поспешно седлаем коней,

И бригадной трубы нас зовут переливы

Вновь в атаку скакать, под огонь басмачей.

Как меняет война восприятие мира,

Заполняя собой нашу жизнь до краёв,

Пулемётная дробь, как звучание лиры,

Посвист пуль, словно трели ночных соловьёв.

Нам преграды в пути – говорливые реки,

Топчут кони, храпя, луговые цветы,

И решаем вопрос, нерешённый от века –

Кто кого, но во имя своей правоты.

Наша цель – не грабёж, не захват с покореньем,

Хватит Азии вечной служанкою быть,

Мы свободу несём для других поколений,

Ради этого стоит сражаться и жить.

·

Строки  о  юности

·

Нашу юность военный огонь опалил.

Мы не знали досуга и прочих утех,

Ежечасно, в большом напряжении сил

Созидали мы мир, что пригоден для всех.

Мы с боями прошли азиатский простор,

Скольких мы потеряли прекрасных друзей!

Эту горечь утрат я храню до сих пор,

Не изжита она по прошествии дней.

Нашей музыкой был орудийный раскат,

Блеск клинков ослеплял, словно яркий восход,

Мы не ведали слов – «отступленье», «назад»,

Наш девиз был – «вперёд», «непременно вперёд».

По прошествии лет неизбежен итог,

Отрешившись теперь от сумятицы дел,

Говорю я себе: сделал я всё, что мог,

Всё, что мне удалось, всё, что сделать хотел.

·

Ода  лошадям

·

Четвёртый конь убит за это время,

И с них стремглав летел на землю я,

И горько мне, и давит сожаленье –

За что же гибнут лучшие друзья?!

Нам лошади поистине родные,

Я чту их выше преданных друзей,

Ведь в боевой безудержной стихии

Они спасали грудью нас своей.

Делили с нами тяготы походов,
Измерили бескрайности земли,
И то, что им отпущено от рода,

Они, как долг, безропотно несли.

Я лошадям судьбой своей обязан,

Их светлый облик в памяти храню,

Утихнут войны, и давайте сразу

Воздвигнем общий памятник коню!

·

О  чувствах

·

Казалось бы, в войне мы зачерствели,

Но я заметил, лишь на первый взгляд...
Поговоришь с бойцами, и на деле

Уверишься – о чувствах говорят.

Одни о семьях с грустью вспоминают,

Другие пишут девушкам письмо,

Свою любовь к оставленному краю,

Как ни стремись, не скроешь всё равно.

Война не убивает в нас живое,

Любовь к другим не затмевает дым,

И поступает в краткий миг покоя

Всё лучшее, что в душах мы храним.