Памяти профессора Анатолия Филипповича Смирнова (1925-2009)
Памяти профессора Анатолия Филипповича Смирнова (1925-2009)
«Анатолий Филиппович Смирнов был человеком своей эпохи. Но вместе с тем — и это одна из главных особенностей его личности и его вклада в науку — он принадлежал к тем русским людям и учёным, в чьих переживаниях и исканиях непосредственно воплотилась преемственность отечественной духовной культуры, — писала Н. А. Нарочницкая в “Слове об ушедшем друге…” — <…> Он не искал лёгких и “успешных” тем… он успешно осваивал всё новые и новые сферы: от классической истории и русской философии к славяноведению, истории освободительного движения XIX века, к истории русской правовой мысли и истории становления демократических институтов в России… и через всё и неизменно — дума о русском мужике, о русском мире, о совести, о Боге».
.
.
Учёный оставил порядочное научное наследие, и вместе с тем профессор Смирнов не был лишь «кабинетным учёным», но стремился именно в живом общении, в разговоре, в своих лекционных курсах передать свои знания, поделиться мыслями, опытом, поспорить, научить… Многие годы Анатолий Филиппович читал историю Отечества в Первом медицинском институте, Литературном институте, Академии живописи Ильи Глазунова, наконец, в Сретенской духовной семинарии; а вообще, будучи отличником, преподавать он начал с 14 лет, с 16-ти уже обучал школьников русской истории; немногие, верно, могут гордиться таким солидным (70 лет) просветительским стажем. Думается, люди, с юности обнаруживающие интерес к поступи времён, влекущиеся к знанию, и составляют ценнейший духовный пласт народа. «Россия для меня — всё! Это не значит, что я не вижу пьяниц, воров, расхитителей, тунеядцев — вижу, — отмечал профессор Смирнов в одном из интервью. — Но что-то есть сильнее меня самого. Я влюблён в нашу историю. Я великолепно знаю, чем жертвовали наши деды и прадеды ради величия Отечества. Поэтому я верю в будущее России, её народа и думаю, что мы всё-таки осилим наши “болячки”, — если будем помнить о Боге. Россия не возродится без Православия, потому что русский народ без веры в Бога, в Христа — без истинной веры, а не показушной — духом слаб».
Душа Анатолия Филипповича буквально вибрировала на нерве русского бытия, тому свидетель его пронзительная научная мысль. Выходец из глубин народных, он хорошо знал и беды, и победы простого человека, с ним и прошел одним путём свой век, он весь был напитан русским духом, и, кажется, ближе многих своих современников подошел к пониманию русской идеи…
Из рассказа Е. А. Бондаревой об отце: «Он часто вспоминал 100-летнюю годовщину гибели А.С. Пушкина. Это был 1937 год, еще до ареста его отца, моего дедушки. Тогда по всей стране проходили Пушкинские дни… проходило соревнование, кто выучит весь текст романа “Евгений Онегин”. Папа знал роман наизусть, помнил до своего последнего дня, мог с любого места цитировать. <…> И любовь к чтению, к классической словесности папа сохранил на всю жизнь; иногда даже было ощущение, что он скорее живет в XIX столетии, нежели в XX. Он блестяще знал общественную мысль XIX века во всех ее проявлениях: и консервативную, и социал-демократическую, и леволиберальную, и народническую, дискуссии между славянофилами и западниками, которые, начавшись тогда, не утихают до сих пор. <…> Задача историков сегодня заключается в том, чтобы подрастающее поколение увидело отечественную историю во всей ее красоте, полноте, образности и величии. Для моего отца более важной и прекрасной задачи, чем прочертить эту историческую вертикаль, просто не было».
Нам не пришлось, увы, слушать лекций профессора А. Ф. Смирнова. Равно можно сожалеть и о том, что не слышали, скажем, Соловьева, Ключевского или даже Карамзина, не видели Забелина или гр. Уварова…
Однако труды учёных-историков суть носители их естества, их мировидения, мыслей, работы ума, их восприятия и философии бытия и России и мира, их рассуждений о путях человеческой истории, о том, что есть человек и как работает в его жизни Промысл Божий, как движет он историей народов, куда, наконец, идёт народ русский… Конечно, книги не могут полностью заменить живого общения — меткого слова, взгляда, интонации, замечания, жеста… И всё же они дают возможность соприкоснуться именно с духовной составляющей личности. Книга даёт нам возможность бессрочного диалога с лучшими представителями культуры, как ныне здравствующими, так и ушедшими. Книга, её язык — это мостик из прошлого в настоящее, в будущее. Это свидетель человеческой культуры, свидетель строгий и беспристрастный, хорошая книга всегда и требовательный учитель; она одновременно и воздух, который вдыхает народ, и дух, которым он дышит, это и зеркало культуры; в добротной, художественной ли, научной, книге отражается сложное плетение народного бытия.
Именно такой книгой видится, одна из последних работ А. Ф. Смирнова — фундаментальное исследование «Государственная Дума Российской империи 1906-1917. Историко-правовой очерк» (М., 1998), написанное на основе изучения стенографических отчетов заседаний Думы, архивных материалов, статей, переписки, мемуаров таких политических деятелей той эпохи, как П. А. Столыпин, С. Е. Крыжановский, А. П. Извольский, С. Ю. Витте, П. Н. Милюков, В. А. Маклаков, А. Ф. Керенский, М. В. Родзянко и др. За последние годы, это несомненно один из крупнейших вкладов в изучение истории России начала ХХ в. На страницах книги разворачивается не только весь пёстрый веер политических партий в России на рубеже веков, столкновение мировоззрений, но вскрывается и подоплёка так называемой борьбы (а по сути, создание хаоса в умах) за «лучшее будущее» тех, кто, мудрствуя лукаво и либерально, никогда и нигде не обустроили «тихого и безмолвного жи¬тия» (1 Тим. 2, 2), но лишь потрясали государства, не умея создать ничего прочного. В одной из своих статей («За Февралём идёт Октябрь»/ Российская газета. Март, 2007) А. Ф. Смирнов, приводя мнение ген. М. В. Алексеева об императоре Николае II, сделал, казалось бы, простое, но очень точное и важное замечание: «В духовном надломе обвиняли августейших супругов, но беда России была в том, что убийственная характеристика, данная Алексеевым царю, распространялась на всю правящую элиту. Именно на ней — на думских крикунах, разнеженных интеллигентах, жирующей аристократии лежит вина за развал страны, за то, что власть выпала из рук и “лежала на дороге” — это стало результатом Февраля. Большевики только воспользовались ситуацией в своих интересах».
Для русской политической мысли положение это не было новым, однако, в СССР расхожим объяснением причин сокрушения Российской империи и последовавшей Октябрьской революции стало почти заклинание: «низы не хотели, а верхи не могли…». Но такую ситуацию надо было создать, Ленин писал, что для «революции недостаточно того, чтобы низы не хотели жить, как прежде. Для нее требуется еще, чтобы верхи не могли хозяйничать и управлять, как прежде» (1913). По крайней мере, более полувека (после 1861 г.) враги России трудились над устроением катастрофы; образно эти годы с их непременным бичеванием самодержавия и царской власти (т. е. основ русской государственности) обрисовал, например, свидетель «страшных лет России» архиепископ Серафим (Соболев): «Помазание делало царей, благо¬даря их самодержавной власти, могущественным оплотом для борьбы со злом. <...> Да, русская либеральная интеллигенция не хотела видеть этой силы в наших царях Помазанниках Божиих. Но дьявол видел и чувствовал эту силу и потому со всем своим адом, при содействии противоцерковного русского общества, с неистовством восстал на нее. В течение многих лет сатанинским кровавым террором он изгонял ее с Русской земли; и, наконец, руками “пред¬ставителей народа” — членов Государственной Думы и других врагов России — погубил носителя сей Божественной силы — Русского Царя, а вместе с ним — Русское государство» (Русская идеология).
И как эта ситуация, теперь почти столетней давности, типологически напоминает «брожение умов времён перестройки» с проповедью призрачных идеалов западной демократии, не известных русскому умоначертанию, с перестроечным стремительным и «бездумным» разрушением идеологии (отнюдь не коммунистической, а именно русской) и сокрушением идеократического государства, централизованной власти, приведших, в конечном итоге, к развалу страны. И размышляя над этими и подобными историческими параллелями, ещё и ещё раз убеждаешься в том, насколько изучение и знание собственного прошлого охранительно для народа, как важно для построения прочного будущего учитывать уроки собственной истории. Этому, как раз, и научают труды профессора Смирнова.
.
Оценивая предреволюционный закат Империи, учёный, в частности, писал: «Давно было отмечено, что нет принципиальной разницы между героями двух переворотов — “февралистами” и “октябристами”. И те и другие доктринёры, рационалисты, атеисты и к тому же в подавляющей массе своей западники. Элита в этом плане резко противостояла народу, трудовому люду. Исследователи… согласны в том, что в предреволюционной России были и “традиционное общество” со своими ценностями, структурами, пониманием смысла и цели бытия (православие, артельность, соборность), и европеизированное “гражданское общество”, “публика”, “господа”, “образованное меньшинство”, “интеллигенция”, “элита”, рвавшиеся к власти, ограничению, а то и к “свержению” самодержавия, выстраивая свою рать под знамёна “правового государства”, “конституционных свобод”…» Полагаем, исторические корни этого разлома сокрыты достаточно глубоко, ещё в периоде Смуты 1605-1613 гг., именно тогда «все богохульные умы» бросились терзать Святую Русь, именно тогда впервые были осквернены римлянами святыни Православия, именно тогда самозванец, попирая волю Господню, облекся маскою Помазанника Божия, свершив принародно акт богоборчества… Здоровый народный дух вывел Русь на спасительные рубежи, однако, передышка оказалось недолгой, к половине XVII в. уже наметились очертания грядущего Раскола, немного оставалось до Петровских реформ, когда и само русское самодержавие постепенно стало обретать черты западного абсолютизма, бюрократический тип учреждений делал своё дело, а верховная власть всё более отдалялась от народа… «развитие бюрократической централизации с тех пор пошло неуклонно вперед, все более и более распространяя действие центральных учреждений в самые глубины национальной жизни. <…> В результате великого порыва России 1861 г. к устроению получилось нечто, колеблющееся во всех основаниях с той поры и до сего дня», — писал в начале ХХ в. Л. А. Тихомиров (Монархическая государственность).
.
Работая с архивными материалами, учёный видел главную причину неудач многих реформ в России в значительной удалённости простого народа от «управления даже своей жизнью», именно бюрократическое средостение стало непреодолимым барьером на пути единения царя с народом. Сложный вопрос «народовластия» по-разному решался представителями консервативного и либерального крыла. Первые (хотя и не все) видели в этом угрозу дворянско-помещичьей власти, самодержавию, вторые, вроде бы и приветствовали его, но всякий раз стремились установить «контроль» над народными институтами. Вместе с тем, надо признать, что генетическая память народа (вече, съезды князей, земские соборы, казачий круг), очевидно, требовала справедливого решения вопроса. Но, к примеру, возобновленные Александром II земства (только как институты местного всесословного самоуправления), хоть и просуществовали почти полвека в России, увы, хромали на обе ноги. Положение земских учреждений в системе государственного устройства было весьма ограниченным. Современники называли земство «зданием без фундамента и крыши» (отсутствие низшей на уровне волости единицы и центрального общеземского представительства). Стремление разрешить, в частности, это противоречие политическим путем привело к конституционным требованиям либералов (в конце XIX – начале XX вв.), которые, однако, имели весьма относительную связь с русским простонародьем.
После реформ 1905-1907 гг. в России установился новый порядок вещей, фактически монархия становилась конституционной. «Государственная дума, — замечал А. Ф. Смирнов, — как законодательный орган народного представительства возникла в чрезвычайной обстановке, созданной неудачно сложившейся русско-японской войной и революцией. Дума возникла вопреки намерениям императора и не отвечала его мнениям о народном представительстве. Николай предпочёл бы иметь дело с “государевой думой” как законосовещательным органом, в котором он мог бы услышать от “лучших людей”, представителей всех земель и сословий, глас народный, узнать о нуждах своих подданных, преодолеть бюрократическое средостение, нарушавшее единство царя и подданных — этот ключевой пункт народной монархии — и тем самым обеспечить общенародное благо». Увы, чаяниям этим не суждено было осуществиться.
.
А. Ф. Смирнов считал «фатальной исторической драмой неспособность найти форму вовлечения в процесс поступательного государственного развития собственно русских людей» (выд. — Н. М.). В частности, он замечал: «Столыпин внес в Думу закон об учреждении Волостного земства, который имел огромное значение для постепенного вовлечения крестьян в управление государством. Цель была великая — органически включить в государственный аппарат крестьянское самоуправление: власть мира, ведь до сих пор власть пользовалась этим только для сбора налогов. Однако этот закон застрял в Думе и Гос. Совете — депутаты и сенаторы опасались, что крестьяне, получив власть в волости, немедленно введут прогрессивный налог на землевладельцев, реализуя мужицкую мечту о всеобщем “поравнении”. Господа боялись “черного передела”». Пропасть между простым народом и властью, оторванность «верхов» от «низов», неспособность правящего класса понять и воспринять не только социальные чаяния народа (в частности, так и нерешённый земельный вопрос, чем так удачно воспользовались большевики, бросив лозунг-приманку «земля — крестьянам»), но и его духовные запросы (наличие церковной бюрократии), в конечном итоге привели к смертельному поражению всего организма Империи.
Любопытно, однако, как поясняет причины этой пропасти, этой «порчи государственной махины» «самый русский историк» И. Е. Забелин. Так, он небезосновательно полагал, что «государственные ошибки являлись потому, что в составе правящих и управляющих людей было много иноземцев, инородцев и иноверцев, для которых русское государство представлялось простою служебною, кормовою статьёю вольнонаёмного труда. Русское чувство государственности, каким отличались люди XV-XVII вв. … совсем не просыпалось в сердцах инородцев и иноверцев, да и не могло в них существовать. Они исполняли долг службы, но не долг национального чувства. <…> Громадное влияние идей космополитических, т. е. в сущности, эгоистических, ибо для кого родина — весь свет, тот думает только о себе. Где всё, там ничего» (Дневники. Записные книжки). Этому мнению учёного вторит, например, и автор «Народной монархии» И. Л. Солоневич, в частности, писавший: «… русский народ… имеет совершенно определённые, е м у о д н о м у свойственные идеалы, цели и методы. Но так как этот народ не имеет… образованного класса, правящего класса, ведущего класса, который отражал бы не воздушные замки марксизма и не растреллиевские дворцы дворянства, а реальные устремления русских и з б, то русский народ не имеет адекватного ему национального, культурного и политического оформления, потерянного в 18-м веке». А, например Л. А. Тихомиров в записке о Государственной Думе 1905 г. отмечал следующее: «В уставе Государственной Думы усвоена… именно система выборов почти всецело на основах общегражданских. <…> Национальная идея при этом столь же отсутствует, как и социальная. Между тем единение царя и народа, которым созидалась Россия, имело место именно в среде русского народа, а не среди поляков, евреев, армян и т. д. Конечно, все подданные могут вносить свою лепту в сокровищницу царского законосовещания, но при безсословности выборов требуется некоторая пропорциональность, которая, по крайней мере, не допускала бы заглушения русских голосов инородческими или даже анти-русскими. Можно было бы предположить, что численное большинство русского народа само собою даст ему преобладание в Думе, но это возможно было бы только при всенародном и прямом голосовании. Устав же Думы вводит двойную подачу голосов и очень высокий имущественный ценз, которым от выборов отстраняются огромные массы русского народа и повсюду даются преимущества не русским элементам, вообще более богатым».
В этих оценках невозможно не увидеть определённой переклички взглядов историков, все они говорят об отстранении русского народа от управления им же созданного государства; в глубине проблемы, очевидно, залегают вопросы этнопсихологии и социальной психологии. И понятно, что без знания (и нежелания знать) русской почвы, русской жизни, русской психологии либералы-западники попросту не могли предложить никакой приемлемой для России модели развития, между тем именно они, развив почти инфернальную активность, рьяно взялись за обустройство «русского счастья», особенно в эпоху «думской монархии», словно тараном пробивая путь партийному парламентаризму. И как раз вот этот сложный период в истории России подробно рассматривается в исследовании А. Ф. Смирнова, анализируются отношения императора Николая II c Государственной Думой, с российскими политиками, рассматриваются проекты конституционной, земельной реформ и проч. Повествование весьма динамичное, напряженное, оно буквально соответствует по темпу и насыщенности тому бурному времени, когда, казалось, за год проживалось, скажем, лет десять. Не вдаваясь в сложные перипетии думских дебатов с правительством и Государем, заметим, однако, что, увы, силы были неравными: агрессивные думцы стеной напирали на власть предержащих, среди которых, как окажется позже, было много тайных врагов царя и России, а нерешительность, политическая близорукость самого Николая сыграли мрачную роль. Профессор Смирнов констатирует, например, что «Николай II делал упор на экономические реформы, причём весьма существенные. В их числе — отмена подушного налога, подрывавшего экономическую основу сословного первенства, введение золотого курса рубля и т. д.». Однако, к примеру, «экономические реформы» царя, мало разбиравшегося в планах мирового капитала, в частности введение золотой валюты с лёгкой руки гр. Витте, оказались губительными для Империи, что, в частности, превосходно и профессионально показал генерал А. Д. Нечволодов в своём труде (записке) «От разорения к достатку» (1906). Ещё раньше С. Ф. Шарапов подвергал серьёзной критике общую экономическую политику Витте, которая и привела хозяйство России в расстройство.
Приводя только лишь факты (например, судьба проекта аграрной реформы Н. Н. Кутлера), учёный, невольно, обнаруживает известную непоследовательность Николая II в принятии важных решений. Отнюдь не желая уничижительно оценивать роль последнего императора Российской монархии, он стремится обрисовать объективную картину событий, а читателю предоставлен простор для собственного вывода (кстати, на наш взгляд, это замечательное качество работ А. Ф. Смирнова). И надо сказать, исследователь весьма значительно расширяет и детализирует все же несколько апологетический труд С. С. Ольденбурга «Царствование Императора Николая» (Часть третья. Думская Монархия /1907-1914/ ), однако, и вносит (упрямыми фактами) мощный трагический аккорд в историю последнего царствования.
Три очерка из истории думской монархии («О Николае II как правителе», «Николай II и Пётр А. Столыпин», «Николай II и мужики») вошли в другую книгу А. Ф. Смирнова «Великие историки России. Мыслители и правители» (М., 2010), изданную Фондом исторической перспективы. Это добротная и нужная книга, серьёзный научный труд, объединивший статьи и очерки разных лет. По словам Дюма-сына, те книги имеют будущее, которые перечитывают. А «перечитывают» только те книги, которые заставляют думать, иногда и спорить, а не только соглашаться с автором, побуждают вернуться к той или иной «застрявшей» в памяти мысли, интересному факту, любопытной детали, размышления над которыми, порой, могут стать импульсом к построению новых гипотез, а то и указать путь к истине… Такие книги обычно держат в домашних библиотеках, что называется, под рукой. И, безусловно, этот труд профессора Смирнова должен стать настольной книгой, во всяком случае, для преподавателя истории.
Стройную композицию сборника, состоящего из двух частей («Великие историки России» и «Мыслители и правители»), организует вереница очерков-медальонов, раскрывая поочередно каждый из которых, читатель получает возможность рассмотреть словно через увеличительное стекло, вблизи мельчайшие штрихи отдельной личности, подробности некоего события или явления. Есть здесь портреты Н. М. Карамзина, Н. И. Костомарова, В. О. Ключевского, императоров Николая Первого и Николая Второго, А. М. Горчакова, С. А. Муромцева, П. А. Сорокина… и совершенно неожиданная, изящная зарисовка «О Бунине и Огареве». Книга сильна своей фактографической стороной, примечательно, что автор приводит разные данные и мнения по многим вопросам, разумеется, делает свой вывод, однако, именно эта «широта фактов» при более пристальном рассмотрении даёт возможность и полемизировать с исследователем, взглянуть на человека или события, так сказать, с разных сторон. Кажется, это сознательный приём повествования, своеобразная педагогическая методика, подталкивающая читателя к напряжённой работе ума, к самостоятельной научной разведке, к диалогу с учёным. Нельзя не отметить и блестящий язык изложения материала — настоящий образец учёного слога, не обременённого, как это часто бывает сегодня, бездумными иностранными заимствованиями, прикрывающими бедность суждений. Прикасаясь к трудам профессора Смирнова, невольно чувствуешь, что имеешь дело с интеллектуальной громадой, с обширнейшим объёмом знаний; сколько же книг, летописей, архивных документов… учёный перечитал, изучил, обдумал, как бойко пульсировала его мысль, он жил беспрестанным творческим поиском, поиском истины… Пожалуй, его жизненное кредо можно обозначить известными словами поэта — «Во всём мне хочется дойти до самой сути. <…>// До сущности протекших дней,/ До их причины,/ До оснований, до корней,/ До сердцевины.// Всё время схватывая нить/ Судеб, событий,/ Жить, думать, чувствовать, любить,/ Свершать открытья».
И Анатолий Филиппович действительно их совершал. Во всяком случае, в уже упомянутом исследовании о Государственной Думе Российской Империи учёный впервые ввёл в научный оборот большой массив прежде не известных документов и материалов, создав на их основе подлинную энциклопедию политической жизни России начала ХХ в. и вскрыв многие, в том числе и неизвестные прежде, тонкие механизмы сокрушения Русской монархии.
Ещё в половине 80-х гг. именно профессор Смирнов выступил инициатором переиздания «Истории Государства Российского» Н. М. Карамзина. Фактически он открыл советскому читателю этот классический труд: с его вступительной статьей и комментариями сочинение Карамзина было опубликовано в журнале «Москва» (1989-1990) впервые после 1917 г. И как раз в книге «Великие историки России…» помещён обширный очерк «Как создавалась “История Государства Российского”». Подробно, шаг за шагом учёный воссоздаёт события тех славных лет, когда писался этот труд, воссоздает целую эпоху из жизни Карамзина, из интеллектуальной жизни России первой четверти ХIХ в. Это увлекательнейшее чтение оживляется многочисленными цитатами из переписки писателя-историка с И. И. Дмитриевым, А. И. Тургеневым, М. Н. Муравьевым, братом В. М. Карамзиным, П. А. Вяземским, что создаёт эффект звучания голоса Н. М. Карамзина и как бы вводит читателя в его творческую мастерскую.
Знаменитый курс лекций В.О. Ключевского «Русская история», а также многие труды Н.И. Костомарова и С.М. Соловьева вновь увидели свет ещё в 1980-х годах опять-таки стараниями профессора А. Ф. Смирнова. Два великолепных, исчерпывающих по глубине своей и основательности очерка из истории русской науки «Мастер исторического образа» (о Костомарове) и «Историк новой формации — В. О. Ключевский» продолжают в книге разговор о динамике отечественной историографии, об учёных спорах, гипотезах, открытиях. Энергичное, информативное вступление, «плотный» стиль письма в самом начале очерка о Костомарове позволяют автору сразу как будто всё расставить по своим местам. Так, характеризуя историографа, Смирнов отмечает: «С именем Костомарова связана постановка проблемы о великорусах, украинцах (малорусах) и белорусах как трёх ветвях православного русского народа. В то время самую постановку этой важнейшей проблемы объявляли сепаратизмом, не замечая доказательств самого инициатора её разработки, что общих черт у этих народностей — братьев по крови, религии, культуре и судьбе, гораздо более, чем специфики, что их общая государственность нерасторжима, что отстаивание братского единства неразрывно связано с народовластием, самоуправлением, уходящих корнями в глубь славянской истории». Затем следует характеристика Костомарова, составленная Ключевским, в которой последний подчёркивает яркую индивидуальность «мастера исторического образа». А далее — вывод Смирнова: «Налицо удивительное совпадение двух Мастеров. По всем важнейшим параметрам жизненной позиции, патриотической патетики, историческому чутью, провиденциализму, эрудиции, образности изложения. В этом высоком служении оба они являются прямыми наследниками первого историографа, Карамзина, продолжателями его дела».
Таким образом, все три очерка этим удачным приёмом как бы ещё прочнее связываются в один «узел», что упрочивает их и композиционную и смысловую общность, и формирует единый триптих «Великие историки России», предварённый статьей «Слово о державе и самодержцах Российских», посвященной исследованиям еще одного замечательного отечественного историка А. Е. Преснякова. Нельзя не сказать, что имя Н. М. Карамзина, изучению творчества которого профессор Смирнов уделил достаточное внимание в своих трудах, буквально пронизывает, скрепляет эту историографическую трилогию, словно выполняет роль лейтмотива. То есть, мало того, что весь собранный материал чрезвычайно интересен, любопытна и своеобычна его интерпретация, хорош, очень хорош язык, автор еще оказался и настоящим мастером композиционной гармонии, историком-художником, продолжив и в этом смысле традиции русской науки XIX в. И ещё — в книге настойчиво звучит мысль о значимости «русского мужика» в движении исторического бытия Отечества. мысль о народовластии (народном представительстве), о единении «верхов» и «низов» общества, основанном на русских исторических традициях (!), идея вовлечения (возвращения) русского человека в собственное Домостроительство, — эти главные вопросы и сообразуют общую смысловую вертикаль всего сборника.
Итог размышлений учёного подводится в заключении, в названии которого, пожалуй, и сформулирован ведущий тезис книги — «Народовластие попирать бесконечно нельзя».
Мысль народная, столь ярко пронизывающая труды русского историка профессора А. Ф. Смирнова, руководила всегда лучшими умами России. В ней, в этой мысли. сосредоточены и боль за судьбу Отечества, и надежда и вера в великие творческие силы «русского мужика», в духовную мощь «самого непокорного народа», в его «особенную стать», ибо суть характера нашего в жертвенности и поиске абсолютного добра, т. е. справедливости Божией, а это и есть ключ к пониманию «загадочной» русской идеи.
