Исход

И сказал: Я выведу вас от угнетения...

.

Библия. Книга Исход 3:17

.

Глава 1

.

Дождь хлестал нещадно. Низко зависшие свинцовые тучи погрузили ночной хутор в кромешную тьму, и только молнии, часто бьющие из этих туч о землю, ярко освещали улицы, которые в эти мгновения казались брошенными и пустынными. Но и эти молнии, отражаясь в лужах, каплях дождя на деревьях, кустах и траве, больше ослепляли, нежели давали возможность увидеть что-либо.

Такая погода была на руку трем партизанам, пришедшим в хутор в эту ночь и огородами пробравшимся к нужному им дому. Переждав немного, прислушавшись и приглядевшись вокруг, они прошли ближе. Один из них, Сомов Петр, будучи родом из этого хутора, еще раз оглянулся вокруг и постучал в окошко. То ли из-за того что постучал негромко, к окошку никто не подошел. Тогда Петр сделал это посильней, и окно тотчас приоткрылось, словно кто-то теперь выжидал за ним.

– Кого нелегкая принесла?! – послышался знакомый женский голос, и, переждав, когда за очередной молнией громыхнул гром, Петр быстро зашептал:

– Я это, тетка Аня, Петька Сомов, а что, тетка Аня, немцы на хуторе есть?

– А ты кто такой, чтобы вопросы мне задавать? – пробурчала женщина.

– Да партизан я, тетя Аня, партизан! – зашептал Петя, и, как в доказательство, сунул ствол ружья почти в окно.

– Ишь ты, посмотри на него, партизан нашелся! – ругнулся голос за окном. – Знаем мы вас бандюганов! Навешали на себя-то ружища, да что от вас толку-то. А ну шагай отсюда! Нету у нас на хуторе немцев, нету!

И тут же показалась ее рука, собирающаяся закрыть окно, но Петька ловко вставил дуло ружья на подоконник, и рука испуганно одернулась в темноту избы.

– Ты чего это, дурень, балуешь, – зашипела тетка за окном. – Убери ружище, чай не игрушка!

– Да ты не спеши, тетка Аня! – зашептал Петька. – Мне с дядькой Фролом нужно переговорить.

– А не будет Фрол с тобой разговоры разговаривать! – заявила тетка Аня, чьей женой она и была.

– А чему это не будет? – возмутился Петька.

– А ростом ты не вышел, – съязвила тетка, но потом добавила. – Нету его дома, вышел по делу.

– Так ночь же на дворе?! Да какие дела в такую – то мокроту? – справедливо заметил Петька.

– Неведомо мне про то, – ответила тетка Аня. – У Ваньки он Валова, тот таперича старостой у нас числится.

– Как старостой? – оторопел Петя. – Тетя Аня, он же завсегда за советскую власть был?!

– Были-то советы, да убыли! Да ты кто таков, что допросы мне чиняешь? Убери-ка ружища-то, а то весь дом застудил!

Петя убрал ружье, и окно тотчас закрылось.

Снова ударом плетки полоснула молния, и рванул гром. Едва он стих, Петя метнулся тенью к сараю, где оставались ждать его старший группы Аким Фомин и Савельев Егор, ровесник Петьки. Но здесь он никого не нашел. Страх холодком пробил его душу, но через некоторое время он услышал над собой тихий свист и увидел под вспышку молнии довольные и улыбающиеся лица друзей перебравшихся в его отсутствии на сеновал под крышу сарая. Они протянули ему руки и легко втянули к себе, где Петька с удовольствием завалился на остатки сухой и теплой соломы.

– Ну, что? – спросил Аким и Петька передал ему все, что рассказала тетка Аня.

– Да, дела, – заключил Аким. – А ты гутарил, что деревенька ваша за советы. И полицаи, небось, есть?

– Не спросил, – честно признался Петька. – Да откуда им взяться?

– Откуда, откуда? – передразнил его Аким. – От верблюда! Откуда вон староста у вас взялся?! Так, сказывай, где он живет, надо его прощупать, пока немчуры здесь нет.

– А может, не надо? – засопел носом Егор, который никогда еще в переделках не был. – Задание мы выполнили. Разведали. Давай вертаться. Доложим, а там пущай решают, что и как.

– Не дрейф, деревня! – сказал важно Аким. – Тебе на что ружье дали? Так, слушай, значит, задачу. Подходим, если охрана есть, уходим. Если охраны нет, то по обстановке. За мной!

И он первым спрыгнул на мокрую землю.

.

Глава 2

.

Охраны у дома не было. Перемахнув через плетень, они вгляделись в окна. Но сквозь яркие отражения молнии смогли заметить, что они наглухо занавешены, а в темноте лишь одно из них едва-едва отражало светильник. Аким дал знак «вперед» и, немного надавил на дверь, просунул в щель финку и неспешными движениями отодвинул запор. Дверь распахнулась, он посветил впереди трофейным немецким фонариком и прикоснулся к следующей двери. Но она предательски заскрипела, и поэтому Аким широко распахнул ее и с криком: «Руки верх!», первым ворвался в помещение.

Колыхнуло от сквозняка двери пламя самодельного светильника-коптилки, и от этого тени людей, бывших в доме, как показались Акиму, делают непроизвольные угрожающие ему движения. Но через мгновение он увидел, как трое сидевших за столом мужчин медленно встали с поднятыми вверх руками, и ослабил палец на курке.

Аким аккуратно двинулся вправо от двери и для бдительности еще раз взглянул на место, где сидели мужчины. И облегчено вздохнул, когда не увидел у них оружия.

Вслед за ним в свободном проеме появились Петька и Егор с ружьями наготове. Убедившись, что его друзья держат мужчин под прицелом Аким быстро прошелся вокруг стола, осмотрел все и только затем заговорил:

– Ну что, Петро, может, познакомишь нас?!

Петя, указывая дулом ружья, сказал:

– Вот этот вот, дядька Фрол, к которому мы заходили. Это Савин Степан Степанович, председатель нашего колхоза. А это дядька, Ваня Валов, за которого тетка сказывала, что он староста немецкий.

– Та-а-к! Ничего себе компания! – сказал Аким. – Ну и с кого мы начнем?! А ну-ка ты, староста гребаный, расскажи-ка нам, за какие серебряники ты власть советскую продал!?

Но за старосту почему-то ответил Фрол:

– Ты это не говори, почем зря, невиноватый он. Это немцы сами его удумали в старосты поставить.

– А ты пока помалкивай, – перебил его Аким. – Мы с тебя еще спросим, почему это ты тут с немецким холуем чай попиваешь.

– А ты не гони напраслину на человека! – вмешался бывший председатель Степан Степанович. – Невиновный здесь Иван кругом. Тут как немцы наехали, собрали всех, так один самый среди них важный все ходил кругом нас, потом остановился напротив Ваньки, ткнул в него своей палкой и сказал: «Ты есть будешь – староста и будешь отвечать за порядок перед великой Германией!». И на том уехали.

– Уехали, говоришь? – процедил Аким. – И прям потом и не возвращались?!

– Нет, почему же, возвращались. Пару раз, да все другие. Но эти все, как татары, по русскому ни бельмеса. Собирали всех, по домам рыскали, но ничего, пронесло, уезжали ни с чем.

– А вы их, небось, хлебом с солью?!

– Да какой «хлеб – соль»!? – махнул рукой Степанович, отчего пламя коптилки колыхнулось. – Они же, как тать ночью, кто же их ожидал?

– Ладно, – сказал важно Аким. – Мы это дело проверим. Седайте.

Но едва мужики сели, и сам Аким готов был присесть на свободный табурет за столом, как увидел перед собой неполную кружку с чаем, которая была четвертой на этом столе.

Смекнув в чем дело, он быстро присел и тотчас вытащил из-под стола человека, не совсем по-деревенски одетого и небритого. Тот дрожал и зажмурил глаза от страха.

.

Глава 3

.

Быстро проверив карманы этого человека, Аким развернул его лицом к Петру и спросил:

– А это кто? Что-то он на твоих земляков не схожий?

Но Петр, даже не вглядываясь, мотая головой, сказал:

– Не – е! Этого дядьку я не знаю. Не наш он, это точно.

Тогда Аким развернул этого человека к Степану Степановичу и спросил:

– А ты что скажешь?

– Натан это, фамилии не знаю, он, еврей с Мысловки, безобидный человек.

– Тю! – присвистнул Аким. – Мысловка! Это же на другом краю света?! И чего это он, безобидный ваш человек, здесь делает?

– А по делу, – ответил вдруг твердо Степан Степанович, предупредительно взглянув на тех, кто сидел с ним за столом. – Мало ли дел у человека бывает.

– Та-ак! – потянул Аким, от которого не ушел этот скрытный взгляд. – Значит, не хотите говорить, зачем этот гражданин у вас находится. Вот где нутро ваше сказывается! Невиноватые, мол, мы кругом, да все это немцы придумали! А вот мы заберем его с собой да допытаемся. Может, это он у вас – староста?!

– Да какой он староста? – возмутился вдруг не проронивший до этого слова Иван Валов. – Да ежели он еврей!

– Ишь ты, – усмехнулся Аким. – Ну не староста, так провокатор какой! А тебе, я вижу, самому быть старостой нравится! Ну, ничего, у нас он быстро откроется! А пока вот с вас спрос. Вижу я тихо тут живете, с немцами дружбу водите. Только ведь немчура эта не на века к нам пришла. А как вернется наша родная советская власть, какой ответ перед ней держать будете?

– А ты тут нам митинги не читай! – сказал вдруг осмелевший Валов Иван. – Говори, что надо. Мы сами-то не знаем, кто ты таков. Смотри, ружье взял, так что, ты есть власть какая?

– А партизаны мы, дядька, слыхал, небось, за нас? Немцы не просвещали? А так как мы партизаны и значит за власть советскую, так надобно и помогать нам. Нам старосты не нужны, а вот с хлебом – солью есть проблемы. Так что, будете помогать нам?

Сидевшие за столом люди переглянулись, молчание затянулось, но вскоре Степан Степанович поднял свои глаза прямо на Акима и сказал:

– Нет. Не будет вам от нас помощи.

– Так, – едва разжимая губы и оглядывая сидящую перед собой троицу, проговорил Аким. – Так я и думал. Нет в них веры в советскую власть, Петька! И Гитлер им ближе отца родного.

Тут Степан Степанович привстал и заговорил резко:

– Трепач ты, а не партизан! Ишь с кем роднить нас вздумал! Да мы, может, тоже все в партизаны хотим, да что толку от того, что вас на десяток голодранцев больше будет?! А помогать мы вам не можем. У них вот, у евреев натановских, весь городок фашист пострелял! И теперь их человек четыреста в лесу нашем хоронятся. Мы им помогаем. А ежели и вам помогать станем, так и они, и вы, и мы сами все с голоду передохнем. Так вот и скажи своим командирам!

– Ну, ты, батя, врать мастер, я погляжу. Чего это ты нас в голодранцы записал?! – сказал Аким вставая. – Ладно, мы и это проверим. А ну-ка, выйди в сени, слово к тебе есть. А вы, Петька, глаз с них не спускайте!

В сенях Аким зашептал Степан Степановичу:

– Ты председатель смотри, мы все проверим! И коль неправда твоя, вернемся и сочтемся. Еврея твоего забираем, чтобы ты не гутарил, может он и вправду провокатор. Понял?!

– Понял, – ответил ему Степанович.

И тогда Аким приоткрыл дверь и сказал своим товарищам:

– Все! Уходим! Петька, этого не вашего, берем с собой!

.

Глава 4

.

Савелий Макарович, или как просто называли его, командира партизанского отряда, «батька Макарыч», стараясь придать на своём лице выражение строгости, которого никогда не было в его характере, несколько раз внимательно выслушал все, о чем ему докладывал Аким.

– Я, ей-богу сомневаюсь, – твердил Аким. – Надо бы этого Натана, еврея допросить, как следует. Он душонкой жидкий, не наш, городской, до сих пор трясется как лист осиновый!

А Макарычу вовсе не хотелось допрашивать этого человека, но он сдался:

– Ладно, валяй! Води своего городского.

Когда же Аким завел Натана, он с трудом разглядел в нем человека, который был очень бледен и изможден. В старосты, конечно, этот человек не годился. Но на местных он не был похож, длинные, кучерявые волосы и большие черные глаза скорее выдавали в нем цыгана. Незнакомец был напуган и, видно не верил тому, что Макарыч с Акимом в землянке одни, и постоянно озирался, вглядываясь в темноту, словно кто - то мог выйти из нее и ударить его плетью.

– Да ты садись, мил человек, – сказал ему Макарыч. – На-ка вот, чайку хлебни.

Мужчина присел напротив, схватил кружку и с жадностью стал пить.

– Не торопи, – усмехнулся Макарыч. – Я если надо, еще добавлю. Как тебе чаек? Небось, непривычный тебе?

– Отчего непривычный? – ответил ему незнакомец, протягивая пустую кружку, в которую Макарыч тотчас долил кипятку. – Это сабельник – трава лесная. Мы все ее сейчас пьем почти целый месяц.

– Ишь ты, знаешь, – согласно кивнул головой Макарыч. – А теперь вот расскажи-ка, кто – это мы, да и сам ты кто таков будешь?

– Я, Натан, еврей значит, – начал было незнакомец.

– Да что вы заладили, – кивая на Акима, воскликнул Макарыч. – Еврей, да еврей! Ты мне дело говори.

– А я и говорю. Натан я – еврей из Мысловки. Поселок это небольшой такой, душ тысяч пять жителей было. Из ремесел в нем - маленькая ткацкая фабрика и завод по дереву, а так все по мелочи, кто по сапожному делу, кто и шапки шил. Жители, евреи, ну и других немного, вот.

– А сам ты, из каких будешь? – спросил Макарыч. – Из ткачей, из плотников?

– Учительствовал я в местной школе, – ответил Натан.

– Скажите-ка, учительствовал?! Не больно ты на учителя похож, – покачал головой Макарыч. – Ну, ну. Так давай, ври дальше.

– Я и говорю, – повторился Натан. – Работали мы, работали, а тут война. Нет, взаправду сказать, войны у нас и не было. А как ушла Красная Армия из наших мест, так на третий день приехали они, немцы! Ничего так приехали, без стрельбы и пальбы. Въехали прямо на площадь. Ну, народ стоит, не разбегается. Вышел тогда из передней машины их офицер и подошел прямо к Гиди – сапожнику, у него там рядышком будка была. И спросил тот господин офицер Гиди: «Ты есть еврей?». «Да – да! – ответил ему радостно сапожник Гиди. – Я еврей. И мы все тут евреи».

Сказал он так и стоял, улыбаясь господину офицеру. Но достал офицер пистолет и выстрелил из него прямо в рот Гиди, тот и упал, где стоял. И замерло все вокруг. Закричал тогда что-то этот офицер, повыскакивали и попрыгали из машин немцы и начали стрелять всех вокруг. Никто, никого не спрашивал, просто стреляли во всех: в мужчин, стариков, женщин и детей. Долго стреляли. Пока все не убежали, и не стало в кого стрелять. А потом уехали. И не приезжали.

Люди потихоньку вернулись назад, похоронили близких, а некоторых и хоронить было некому, так всем миром сделали это. И как будто все стихло. Пошли разговоры, что, мол, это немцы, только евреев убивали и убивать, возможно, будут. И стали жить дальше. Евреи как бы на баулах, а остальные попроще жили.

Только когда немец вернулся, все получилось наоборот, евреи почти все ушли, кто успел, конечно, а других, не евреев значит, немец так всех и скосил. Им было все равно кого убивать, для них все евреи были. С тех пор никто в поселок и не возвращался, как схоронили всех, живые и ушли в лес. Теперь там и живут, а Натан и другие по деревням местным харчуются, то есть собирают им еду. Спасибо народу, помогают, хотя понимают теперь, что им за эту помощь может статься.

Замолчал Натан, кружку к себе прижимая, и слезы покатились из глаз его.

– Ты это, того, брось это мокрое дело! – сказал Макарыч. – Слышал я за такие дела. Есть во мне к тебе вера.

– Так я не о том, начальник-товарищ! – всхлипнул Натан. – Меня люди в лесу ждут, а я тут, у вас.

– Все равно, не плачь, – сказал упрямо Макарыч. – Война, понимать должон! Ты вот что мне скажи, чему ты там детей в школе учил?

– Языкам! – продолжал всхлипывать Натан.

– Так интересно вот елки-палки! А каким?

– Немецкому, – прошептал Натан.

– Да-а-а, судьба! – только и сказал Макарыч.

.

Глава 5

.

Последняя вылазка партизан отряда Макарыча была не то чтобы неудачной, но особо радоваться было нечему. Напали на конвой с продуктами, а немцы стали уже похитрей, возили продукты небольшими партиями и на охрану людей не жалели. И потому бой случился нешуточный, трех людей потеряли в бою, а одного тяжелораненого не довезли до отряда.

Оттого и сидели, какие есть командиры отряда в землянке Макарыча, мрачно подводили итоги.

– Если мы каждый раз будем терять столько людей, – рассуждал заместитель Макарыча, бывший лейтенант Красной Армии Сидоров, окруженец. – То, скоро эти продукты и есть будет некому.

– Это верно, – согласился с ним командир первого взвода Серегин. – А еще немцы теперь за такие нападения кары всякие допускают в отношении мирного населения. Берут заложников и расстреливают безвинных людей. Все это против нас.

Макарыч тихо засопел, склонившись за бумагами со списком отбитых у немцев продуктов, понимая, что эти рассуждения больше относятся к нему, как к человеку принявшего единоличное решение о нападении на конвой, но он, не поднимая головы, крикнул:

– Эй, Зинка!

– Здесь я, дядя Савелий, – откликнулась ему Зина, племянница, дочь убитого немцами его брата с женой и с тех пор проживавшая вместе с ним в одной землянке, где она вела там все бумажные дела отряда.

– Ну-ка, тотчас мне сюда сержанта Пятакова! – скомандовал Макарыч.

– Ага, я мигом! – сказала Зина и скрылась за дверью.

Макарыч еще раз взглянул на бумаги, что-то сверяясь в них, затем все же протянул одну из них Федорову, числившемуся в отряде как бы завхозом.

– На, взгляни, – сказал Федорову Макарыч. – Это все, что ты можешь взять из этих продуктов. Остальное трогать не моги, за каждый грамм лично отвечаешь!

– Да ты чаво, Макарыч! – возмутился, взглянув на список Федоров. – Да тут же еды только на три дня!?

Но Макарыч очевидно и сам был сегодня не в духе и поэтому ответил резко:

– Я те дам на три! Максимум на десять! Ишь ты жировать еще вздумал. Все! Кончен разговор, иди, свободен!

Федоров зная мелочность Макарыча во всем, аккуратно сложил бумагу и спрятал во внутренний карман, тихо поругиваясь про себя, прошел к выходу. Здесь он столкнулся с вошедшими в землянку Зиной и сержантом Пятаковым.

– Товарищ командир! – обратился к Кузьмичу Пятаков. – Сержант Пятаков по вашему приказу явился.

– Во, глядите – ка вы на него! – восхитился здесь командир отряда. – Сразу видно военного человека! А то: «Чаво тебе, Макарыч…», «Да мы ишо будем думать». Срамота! Да ты присаживайся, Максим, дело тут есть до тебя. И вы тоже, отцы-командиры, давайте-ка поближе, может, присоветуете чего дельного.

Макарыч убрал со стола ненужные вещи, махнул на всякий случай тряпкой по нему и только потом разложил самодельную, но очень точную карту местности этого края. Бывшие с ним в землянке заместитель Кузьмича, два командира взвода и Пятаков, думая, что речь идет об очередной операции, придвинулись к столу поближе.

.

Глава 6

.

Но Макарыч, сам взглянув на эту карту, прикрыл ее своей широкой ладонью, и, оглядев всех вокруг, сказал:

– Тут вот какое дело, братцы. Как вы, наверное, знаете, два дня назад я был в городе, где встречался с представителями подпольного обкома партии. Обком одобрил действия нашего отряда, передает нам большой привет, а также одно очень важное государственное задание. И поэтому о нем должны знать только мы. И чтоб все из сказанного тут замерло в нас, ясно?

При словах о «важном», да еще и «государственном» задании, слушающие Макарыча невольно потянулись к нему, и поэтому он сразу перешел к делу.

– Обком, – продолжил Макарыч, – подтвердил показания нашего еврея Натана о событиях в поселке Мысловка, а также и то, что более трехсот человек еврейской национальности прячутся в лесных массивах, в которых находятся партизанские отряды нашей местности. По этим сведениям, среди оставшихся в живых, в основном старики, женщины и дети. Подпольный обком поручил нашему отряду вывести указанных советских граждан за линию фронта, то есть на Большую землю. Это решение было принято, потому что мы не можем оставить их в лесу. Рано или поздно они или вымрут от голода, либо их немцы постреляют, а потом на нас, партизан, это дело спишут. И это второе верней, они разом уберут свидетелей своего преступления в Мысловке и заодно нас замарают.

– Вот тебе дела! – возмутился заместитель командира Сидоров. – Да, как они себе это представляют?! Мы партизаны, боевая единица, а они значит нас в тыл!

– Да ты не кипятись, лейтенант, – сказал Макарыч. – Никто не говорит, что мы все пойдем боевым порядком выводить людей. Их итак много, а ежели и мы еще все с ними пойдем, то такое передвижение людей будет невозможно скрыть. Разговор о том, что мы выделяем маленькую группу людей для сопровождения.

– Ага, понятное дело! – не унимался Сидоров. – Можно подумать, ты с ними пошлешь Ваньку да Маньку! Небось, самых опытных пошлешь? А все нам в урон. Что же они такие умные, сами не выводят этих людей.

– Вот что, лейтенант, ты бы угомонился! – сказал вдруг не на шутку разозлившийся Макарыч. – У подпольного обкома каждый человек на счету. Это мы с тобой тут по лесам мыкаемся, а они прямо в логове, понимаешь, и враг буквально у них по следам ходит. Видел я в городе на площади двоих подпольщиков повешенных. Девчонка и мальчишка, им едва за шестнадцать минуло, а, как истерзаны, боже упаси! А мы-то что за такими вот детьми прикрываться будем?!

Кровь бросилась в лицо Макарыча, люди отпрянули от него, но он медленно отдышался и также медленно стал говорить, но как приказ читать, а не думки думать.

– Теперь слушайте. Группу сопровождения возглавит сержант Максим Пятаков, он пограничник, а это значит, он знает, как вести людей бесшумно, не привлекая внимания. У него есть боевой опыт, пользуется авторитетом у людей. С ним пойдут пулеметчик Соколов Николай с пулеметом. Зонов Афанасий пойдет, имеет боевой опыт, хорошо стреляет. Дадим ему автомат. С ними пойдет Серпухов Макар Гаврилович, он старый, но человек лесной, очень опытный, да и стрелок отменный из своей винтовки. Если вдруг с Пятаковым что-то случится, то выводить людей будет он. Петька Сомов пойдет, молод, но стрелять умеет, шустрый, для разведки сгодится. Все они получат полный боекомплект и даже больше. И еще наш еврей Натан пойдет, грамотный он, немецкий язык знает. Еще вчера я его вывел через дозоры, он ушел до своих, и будет через два дня ожидать вот на этом месте с народом.

Мы также выдаем им телегу с продуктами и лошадку само собой. Вот те, Максим, список продуктов, ты их береги, они кровью наших товарищей омыты.

Вот такие значится дела. У кого вопросы имеются?

– А Сомов-то им зачем? – с сомнением сказал командир второго взвода Паршин. – Мальчишка еще, боя не видал.

– Так я же говорю, – махнул рукой Макарыч. – Не для войны он, для разведки.

– Успеют ли до первого снега? – все также сомневался Паршин. – Они ведь не строевым маршем пойдут, а где переждут, а где в окружную придется.

Здесь Макарыч посмотрел на карту, где красной линией был отмечен маршрут группы.

– Должны успеть, – убедительно сказал он. – Обком утверждал.

– Обком, обком! – ругнулся Сидоров. – Обком до войны нам и план по хлебозаготовке спускал, а где недород или засуха не понимал.

– Ишь ты, – усмехнулся Макарыч. – Ты вроде бы человек военный, а откуда про такие дела знаешь? Только ты уж прости меня, нету у нас здесь пока иной власти. А ну, давай, какие еще вопросы?

– У меня вопрос, – сказал Пятаков и поднялся. – А нельзя ли кому другому поручить это дело? Я в плену был, сами понимаете, если дело не провернется, что за меня люди скажут?

Кровь снова хлынула в лицо командиру. Он тоже поднялся, склонился в сторону Максима и зло сказал:

– Нет, отчего же сержант Пятаков не можем? Да, сможем! Вон Пелагею пошлем, у нее ни кола, ни двора и в плену она не была, поскольку там никому не нужна! У меня Максим, пять братьев, один из них по тюрьмам как вор скитается, другой сидит за известную тебе статью, слыхал, небось? И что я по – твоему должон делать? На печи лежать и ждать пока другие врага бить будут?! Ишь ты, дело у него не провернется! А ты проверни! Не для того я тебя выбрал, чтобы ты тут мне условия писал! Если ты не сможешь, так скажи, другого найдем!

– Виноват товарищ командир, – сказал, склонив голову, Пятаков. – Не подумал я, что говорить. Пойду я, Макарыч. И, ей-богу, дойду!

Макарыч провел рукой по усам от волнения, как бы крошки смел, но только этому не поддался.

– Ну вот, это же другое дело, – только и сказал он. – У кого, что еще есть сказать.

– Можно я? – спросил Максим, не успевший присесть.

– Говори, слушаю, – кивнул Макарыч.

– Вот это и это нужно снять с телеги и оставить в отряде. Евреи этого не кушают.

– А ты почем знаешь? – изумился Макарыч.

– Так я, товарищ командир, все свое детство, можно сказать, прожил среди них.

– Максимушка! – растрогался тут же Макарыч. – Так тебе же цены нет, сынок! Ай, да я, молодец! Ай, да я угадал!

И было непонятно, то ли он радовался тому, что Максим хорошо знал за евреев, то ли от того, что еще большая часть продуктов остается у партизан.

.

Глава 7

.

Медленно, невесело потрескивал огонь в самодельной печурке в землянке Макарыча. Спасибо старику Макару, это он печки всем такие поставил, маленькие, но тепло хранящие. А еще научил, что и как топить, чтобы дым не совсем вверх поднимался, а как бы по кронам деревьев стелился, ну как туман. Макарыч сначала этому не верил, все со стороны приглядывался, но все верно учил старик, никто издалека не мог дым приметить.

Жаль было отпускать такого старика с группой Максима, да что поделать. Вздохнул тут от огорчений Макарыч и подкинул дровишек в огонь.

Сидевшая за столом Зина оставила тетрадку, на которой она писала последние указания командира, встала, присела перед ним и сказала:

– Дядь Савелий, а ведь правда, я у тебя ничего никогда не просила?

– А что ты просить-то могла, – усмехнулся весело Макарыч. – Что у меня есть – то?

– Да я не то, – сказала взволнованная Зина. – А вот, если я о чем попрошу, ты мне разрешишь.

– Ха-ха! – рассмеялся вовсе Макарыч. – Да может ты замуж собралась?! Так я же, что, против?! Только вот, погоди, пусть война эта закончится, а я тебе какое-никакое приданное соберу и айда!

– Не-е, – улыбнулась Зина. – Опять вы не то. А пообещай, тогда скажу.

– Ну, если не замуж, тогда валяй! Вот на выходные схожу в город на базар и куплю, что тебе нужно!

– Опять вы шутите, – обиделась Зина.

– Ну, все, все! Говори, слушаю, – сказал Макарыч и постарался сделать серьезное лицо.

– Дядя Савелий, – сказала Зина, опустив глаза. – Пусти меня с отрядом, что на Большую землю уходит.

– Да ты что, девка! – изумился не ожидавший услышать такое Макарыч. – Ты что же думаешь, они так себе, прогуляться идут!? Да они через самое немецкое скопление пойдут! Да, если ты хочешь знать, думается мне, что я на верную смерть их посылаю, потому что нет во мне веры, что они к нашим дойдут. Я приказ выполняю, Зина! А они, бедолаги, мой приказ. Не знаешь, а у меня на душе тяжко, будто я грех на себя взвалил непомерный из-за этих людей! И думать не моги такое!

Но тут Зина вдруг неожиданно расплакалась и сквозь слезы, глядя в глаза Макарыча, сказала:

– Дядь Савелий! Родненький! Ни о чем тебя не просила! Отпусти ты меня с ними Христа ради, век тебе это буду помнить!

Здесь Макарыч и вовсе опешил, он схватил Зину, обнял ее, гладил большой рукой своей по ее голове и говорил:

– Да что ты, доченька? Да разве можно так? Я ведь за отца тебе сейчас! Что ты, дуреха, влюбилась, что ли в Максима этого?

И здесь Зина замахала головой и еще больше расплакалась.

– Вот оно что, – растрогался Макарыч. – Не плачь доченька. Авось, бог даст, дойдут они, и вы встретитесь после войны-то, а Зина?

Но Зина вдруг перестала плакать, утерла слезы и тихо сказала:

– Я, дядя Савелий, и так тебя как отца прошу, чтобы обиды меж нами не было, а так просто сбежала бы, оставив записку. Отпусти, дядя Савелий, с миром и прости меня, очень прошу.

– Ох-ох-ох! – вздохнул Савелий Макарыч. – Что же ты, дочка, со мной такое делаешь? А коли пропадешь, что делать мне прикажешь, как же я жить буду думая, что это я повинен в том?

– Не знаю, дядя Савелий, – честно сказала Зина. – Только нет мне жизни без него.

Макарыч взглянул на нее и вдруг спросил:

– А он? Он-то знает, ну про любовь твою?

Зина улыбнулась.

– Не знаю, дядя Савелий, может, догадывается.

– Догадывается, значится, догадывается, раз улыбаешься, – пробурчал Макарыч. – Ох, Зина прямо в мать пошла, она покойная, Царствие ей небесное, страсть отца твоего любила и оттого вместе ушли они от нас. А, что? Иди! Теперь-то он точно догадается, верно?! А может он, это, через любовь вашу и дойдет, куда надо, а?

– Мы дойдем дядя Савелий, обязательно дойдем! – сказала Зина, а Макарыч отвернулся, и махнул рукой, мол, ладно!

.

Глава 8

.

На место, где их должен был встречать Натан, Максим с людьми пришли на третий день и без происшествий. Особые приметы Натан указал хорошо, теперь осталось дождаться его самого, и до указанного времени, в которое он должен был приходить сюда каждый день, оставалась немного времени.

И Натан пришел. Видно было, как он обрадовался и с удовольствием пожимал всем руки, даже Зине. А при виде телеги, он сразу понял, что она с продуктами, и сразу схватился за узды лошади, как бы желая помочь ей везти ее.

Идти далеко не пришлось, и вскоре они вышли на большую поляну и Натан сам остановил телегу.

– Где? – тихо спросил Максим.

Натан понимающе кивнул и слегка необычно присвистнул, как бы по-птичьи, чем необыкновенно удивил Максима.

И кусты вокруг зашевелились, из них медленно выходили люди и заполнили всю поляну. И все они, лишь мельком взглянув на тех, кто был с Максимом, решили, что уж если Натан рядом с ним, значит, он и есть здесь старший, устремили свои глаза на него.

Максим вздрогнул от неожиданности, он никак не мог подумать, что людей действительно окажется так много, но еще больше его поразило то, что это были в основном старики, женщины и дети, мужчин было чуть более двадцати, да и то по виду не боеспособные.

Из толпы отделились два человека, приблизились к Максиму и тот, что постарше из них обратился к нему:

– Здравствуйте! Мир вам! Позвольте представиться, я Кац Давид, старший среди этих несчастных людей. А это есть Моня. Натан сказал, чтобы мы подготовили человека, который бы присматривал за продуктами, так этот Моня и есть этот человек.

– Очень хорошо, – сказал Максим, ничуть не смущаясь, что Моню представили просто по имени. Он протянул ему список с продуктами и продолжил. – Вон там телега с продуктами, она ваша, а вот список продуктов. Конечно, ее надолго не хватит, но мы будем решать эту проблему. Все остальное будет ваша проблема, и надеюсь, мне не придется вмешиваться в ваши дела.

– Вы все правильно думаете, гражданин начальник, – ответил ему Моня и забрал узду лошади из рук Натана и увел телегу в сторону.

Моня был человеком дела, Максим очень скоро в этом убедился, поскольку, тот сразу начал сверку продуктов со списком и ни разу не отвлекся на все происходящее вокруг, словно его больше ничего в этой жизни не касалось.

– Я могу говорить с народом? – спросил Каца Максим.

– Конечно! – ответил Кац. – Народ только и ждет, что вы будите сказать!

Максим встал на место, где, как ему показалось, его могли видеть и слышать все и начал говорить:

– Шолом алейхем! Мир вам! Я – сержант Максим Пятаков, старший из тех, кого вы видите перед собой. Можете называть меня просто – Максим. Слушайте сюда и не говорите потом, что не слышали. Советская власть узнала о вашем горе и поручила нам вывести вас на Большую Землю и с этого момента я буду старшим среди вас. И каждый, кто со мной будет старшим над вами, и вы будете должны беспрекословно выполнять все, что они скажут. Если вам что-то не понравится, можете сказать, об этом Давиду и мы найдем, что ответить вам. А сейчас я переговорю с ним, чтобы узнать, кому из вас, что еще можно поручить. И в этом есть нужда. Потому что нам придется поделиться и идти несколькими группами, чтобы быть менее заметными. Каждой группой будет руководить один из наших людей и ваших. И если вдруг, что-нибудь случится, а это будет наверняка, разбегайтесь все! Бегите в разные стороны, чтобы вас труднее было преследовать. Запомните это и не говорите потом, что не слышали. Если нам придется убегать, то ровно через два дня всем следует собраться там, где пришлось расстаться, чтобы снова идти дальше. Хорошенько запомните это! Все! Сейчас Давид и я будем думать, что будет дальше.

Максим еще раз взглянул на людей и вернулся на свое место, где он оставил Каца.

– Ну, как? – спросил он его.

– Думаю, народ все понял, – ответил Давид и протянул ему несколько листочков, добавил. – Вот вам список всех людей.

Максим склонился над списком и стоящий рядом Афанасий заглянул в этот список, где были указаны все данные на людей.

– А это, – спросил он. – А что, партийные у вас есть?

– Нет, – как-то безразлично и спокойно ответил Давид.

– Ну а ты, тоже беспартийный что ли? Почему тогда, ты у них за главного? – спросил обеспокоенный Афанасий.

– Я у них, как бы вроде вашего священника, – ответил также спокойно Давид.

– Поп значит, вот тебе на! – возмутился Афанасий. – Нам этого еще не хватало! Слушай Максим, а говорят, что евреи революцию сделали. Посмотри, ни одного коммуниста! Может это не евреи, а жиды? Я вот всегда думал, что евреи и жиды это два разных народа.

– Это почему ты так думал? – усмехнулся Максим.

– А сказывали мне, что Ленин, мол, тоже из этих, из евреев. Но ведь он же не жид, я точно знаю!

– Так, слушай Зонов сюда! Евреи и жиды, это одна нация. Но «жиды» это оскорбительное их прозвище. И не дай Бог, чтобы так их называл при них. Понял?

– Ишь ты, мне еще этот беспартийный сброд будет указывать, как их называть! А ты видел мужика, что у телеги с этим Моней возится? Ты видел, у него нет ноги? И что, он тоже с нами пойдет?

– Видел. И что, у нас был приказ только двуногих брать? – не отрывая глаз от списка, спросил Максим.

– Ну-ну! Я смотрю, вы там с Макарычем все за нас решили! Посмотрим, что ты заговоришь, когда соплями от этого сброда умоешься!

– И смотреть нечего, – ответил ему Максим. – У нас есть приказ. А перед приказом мы все равны.

.

Глава 9

.

На четвертый день пути немец ударил по колонне. Ударил в самую середину людей разделенных на пять групп. Никто не кричал: ни «Хенде хох!», ни «Руки верх!». Они начали стрелять сразу как можно прицельней в людей. Закричали люди, заскрипели от пуль деревья, плотность огня была такой высокой, что каждый чувствовал их вокруг себя, и трудно было поверить, что они не смогут догнать и ударить в спину. Но выход был, бежать в противоположную сторону от огня.

Максим, который был в четвертой колонне, а значит практически в центре огня, зажав в руке наган, кричал:

– Бегите! Бегите! В рассыпную! Не стойте! Бегом! Бегом!

Он пробежал по длине своей колонны, расталкивая всех испугавшихся и растерявшихся и едва оглянувшись на оставшихся лежать в траве людей, бросился вслед за остальными вглубь леса. Подталкивая отстающих людей и поднимая падающих, он не переставал кричать:

– В рассыпную! В рассыпную!

Но именно это бежавшим впереди него людям было труднее всего сделать. Каждый, у кого среди толпы были родные им люди, краешком глаза следили за своими близкими. Они пытались сохранить друг друга, и именно такие группки людей бежали последними. Максим старался догнать их, разбрасывал людей в разные стороны, мешал им соединиться.

Перебегая от одной такой группы людей, к другой, он увидел в небольшом овраге мужчину, прикрывшего собой женщину. Максиму пришлось остановиться и спрыгнуть к ним. Он схватил мужчину за ворот пиджака и силой потянул к себе:

– Вставайте! Бегом! Бегом! Они уже почти отстали! – кричал он им.

Но невзрачный на вид мужчина, всеми силами вцепился в женщину и закричал ему в ответ:

– Нет! Нет! Мы никуда не пойдем! Бегите! Мы останемся здесь!

Максим еще раз попытался оттащить мужчину, но на это у него уже не было ни сил, ни времени. Он выскочил из оврага, оглянулся, и взглянул вниз. Затем забросал ветками оставшихся и, убедившись, что их практически не видно, побежал дальше.

За все это время Максим ни разу не выстрелил, да и стрелять было не в кого, немцев он и не увидел. Как человек военный он легко различал, когда стреляло свое или чужое оружие, но так и не услышал, стреляли ли его товарищи.

Вскоре выстрелов стало все меньше, а затем они и вовсе смолкли. Максим продолжал двигаться вперед, легко определяя по едва заметным приметам и следам, что впереди него идут люди, но тоже уже не бегут, а стараются уходить вглубь леса как можно тише.

Передвигаясь дальше, по приметам, он подобрал семь человек, а через некоторое время к ним присоединились Кац и Натан, которые успели собрать семнадцать человек. К вечеру они нашли еще двенадцать человек. Тогда же к ним вышел Николай, весь взмокший, словно он до последнего убегал от погони.

Отдышавшись, он доложил Максиму:

– Гаврилыча ранило!

– Как, где он?! – вскочил Максим.

– Вон, за теми кустами, – махнул рукой Николай. – Я едва поспевал за вами.

Максим, Кац и Натан, поспешили туда, куда указал Николай, который едва передохнув, поспешил за ними.

В кустах Максим увидел двоих детей, мальчика и девочку, трех женщин, среди которых была Зина и лежавшего на плащ – палатке Гаврилыча.

.

Глава 10

.

– Как же ты, Гаврилыч? Куда тебя? – Склонился над ним Максим.

– Ты уж прости, командир, – ответил, морщась Гаврилыч. – Не уберегся я. Стар, я стал. Голова вот бежала, да ноги не поспели. В плечо меня царапнуло. Все, ничего, чую, кость не задело, да пуля там сидит.

Максим вопросительно посмотрел на Каца.

– Однако надо пулю-то вытаскивать, – сказал тот Максиму.

– Да, то я знаю. А вот среди твоих людей, кто это может сделать?

– Нет, – уверенно ответил Кац.

– Так уж нет!? – удивился Максим. – Да в нашем городе каждый второй врач был из ваших!

– Так, то же, это же совсем неправильный народ, Максим! – сердито заговорил Кац. – Там же, в Мысловке как нас стрелять начали, все как надо, начали тикать. А они же, врачи эти, все бегом к своим больным, до больницы. И сгинули там. Никого не осталась. Хочешь, двадцать парикмахеров тебе приведу, а вот лекарей нет, и не жалься.

– На что мне твои парикмахеры?! – сказал Максим. – Нам до танцев еще долго топать.

– У меня есть что сказать, – сказал Натан.

– Говори, – откликнулся Максим.

– Я эти места знаю. Приходили мы сюда, когда искали где укрыться можно. Недалеко отсюда, полдня пути обратно, деревенька есть, там врач имеется. Мне один местный рассказывал, что хороший врач, он, дескать, сам вызвался одному из деревни тяжелую операцию сделать. И хорошо сделал.

– Так что же ты молчал! – воскликнул Максим. – Так нам надо до того врача!

– Оно-то конечно верно, нужно до того, – сказал Натан. – Только в деревне той немцы и врач этот – немец.

– Да, что ты такое говоришь? Он что, фашист? – и увидев, как согласно кивнул головой Натан, прибавил. – Ну, ты, Натан штымп! Еще бы в Берлине больницу посоветовал сходить!

– А что Натан? – обиженно проговорил тот в ответ. – Натан говорит, что он врач хороший и домик в котором живет и лечит, прямо на краю села стоит. У меня брат был, он на гвоздь наступил, так заражение пошло и не стало его, кадухис врача не маяли.

– Да-а! – согласился Максим. – Здесь ты конечно прав. Ну что мужики делать будем?

– А что думать-то, командир? – ответил ему Николай. – Давай я с ним мигом до села. Надо вести сюда этого фашиста. Я тут недалеко лошадь нашу поймал, что от телеги оторвалась, спрятал ее на привязи за побегами молодняка. Коли ее не нашли, так мы на ней зараз с Натаном обернемся!

– Как вам это нравится? – возмутился Натан. – Почему Натан должен идти. Я вам, конечно, расскажу, как туда добраться и в какой дом войти, но Натан туда не пойдет!

Максим вопросительно взглянул на Каца.

– Мулька это, Натан пойдет в деревню, – твердо сказал Давид Кац. – Вот только отдохнет немного, минут пять, хорошо?

– Да, хорошо, значит через пять минут, они уходят, – И, поглядывая на то, как Кац, что увел в сторону Натана, и что-то ему убедительно говорил, сказал Николаю. – Коля, пулемет оставь, с собой возьмешь наган и мой автомат. Постарайся сделать все это без шума. Натана до конца держи при себе. Он немецкий знает, сможет объяснить врачу этому, что взять с собой. А тот, пусть возьмет все, нам теперь все пригодится! Понял!

– Понял, как не понять, – сказал Николай, сложил с себя свой пулемет и все припасы и совсем не по военному, не прощаясь, развернулся и направился в сторону Натана, который уже одиноко ожидал его в стороне.

Они вернулись даже раньше, чем их ожидали. На лошади сидели Натан и позади него здоровяк немец с завязанным платком на рту. По бокам лошади свисали туго набитые мешки очевидно с лекарствами. Николай держался всю дорогу за узды лошади, и как они пришли, отпустил их, сполз на землю и мгновенно уснул. Люди осторожно перенесли его на чье-то уже согретое место, укрыли потеплее, и он беспробудно спал там часов десять.

Бедолагу Натана заметно утрясло, и он был готов последовать примеру Николая. И хотя Максиму хотелось сказать ему несколько добрых слов не привыкшему к таким нагрузкам, но он сурово приказал:

– Натан, берешь этого немца, чуть передохнете и до упора к Гаврилычу вытаскивать пулю. А потом уж сколько твоей душе делай ночь. Пока не встанешь, мы ни шаг ногой!

Натан, конечно вряд ли этому поверил, но понимая, что самое худшее у него сегодня позади, сказал что-то немцу и они побрели к месту, где лежал Гаврилович под присмотром Зины. Немец скоро осмотрел рану, удовлетворенно кивнул, увидев, что есть кипяченая вода и, разгрузив из мешка свои инструменты, сидел рядом с Гавриловичем разминая руки и курил непривычные для всех, вонючие сигареты. Оперировал он минут двадцать, потом снова закурил, зажав сигарету пинцетом, которой минутой ранее вытащил пулю. Натан между тем, пересказал, что ему сказал немец:

– Немец этот, его Гансом зовут, говорит, наш фарт, что мы успели очень вовремя. Этот хавец, обработал рану и теперь каждые два дня ему нужно менять тампон с мазью, затем, чтобы она зажила внутри и только потом, если будет все нормально, таки дать ране закрыться, и все будет клево.

– Хорошо, – сказал Максим. – Отдыхайте.

Натан и немец, тотчас мгновенно уснули, прижавшись друг другу, словно близкие люди. Но через три часа, немец – Ганс, словно подчиняясь какому-то инстинкту, проснулся. Аккуратно осмотрел рану Гавриловича, измерил температуру и удовлетворенно поцокав языком, показал Зине три пальца, что должно быть означало – три часа, через которые его следовало разбудить, и не без удовольствия прижался к теплому Натану и снова уснул.

.

Глава 11

.

К месту нападения вернулись, как уговаривались через два дня. По дороге они подобрали еще более два десятка беженцев и когда пришли на место их уже ждали люди, и что самое главное их там ждал Моня со своей импровизированной кухней, с горячей пищей.

– Что с продуктами? – сразу спросил Моню Максим.

– Под телегу с продуктами бросили гранату, телега развалилась, а лошадь убежала, – доложился Моня. – Телегу уже отремонтировать нельзя.

– Надо бы собрать остатки продуктов, переписать, и раздать людям на хранение, но чтобы все было строго, – сказал ему Максим.

– Все это уже сделано, гражданин начальник, – ответил ему Моня. – Вот список оставшихся продуктов, вот список людей, которые понесут их дальше.

– Ну, Моня! – только и сказал Максим. – Тебе бы с Суворовым через Альпы переходить, так бы ты с ним в истории остался!

– Мне бы с тобой, гражданин начальник с вами, за линию фронта без всякой истории добраться! – отшутился Моня и тотчас ушел.

Но Максим не мог не заметить, как он обязательно встречал, каждую группу подходивших людей, провожал их до «кухни», переписывал фамилии, что-то спрашивал их, ободрял.

«Ай, да Кац, спасибо тебе! – мысленно хвалил своего помощника Максим, – с таким Моней не пропадешь!».

Вскоре стало ясно, что больше люди не придут, поскольку все в пути, успели объединиться, расспросить друг друга, кто кого видел и куда бежали, и когда возвращались назад. И действительно, к вечеру к ним вышли, только одна женщина и мужчина с чужим ребенком.

Не хватило семьдесят два человека. Всех, кого успели пострелять, немцы увезли с собой, и о том, что они здесь были, свидетельствовали только кровавые пятна в траве и на стволах деревьев. Только троих детей нашли на дне глубокого оврага, которых немцы не то чтобы не увидели, а просто поленились достать, о чем говорили многочисленные раны на их тельцах, которых очевидно поливали очередями с автоматов, чтобы убедиться, что они мертвы.

Их достали и похоронили.

Все из группы Максима были живы, Афанасий и Петя подтвердили, никто из них не стрелял, некогда было, они просто разгоняли людей.

Максим распорядился Петру собрать всех своих и кого хочет Кац для совещания, а сам, увидел среди людей мужчину и женщину, которых он не смог прогнать с оврага, направился прямо к ним.

– Вы, почему не послушались меня? – спросил он как можно строже. – Ведь вас могли бы убить! Не делайте этого больше! Бегите, бегите что есть силы!

– Ты прости нас, гражданин Максим, – сказал мужчина. – Я – Бени, а это моя супруга, ее зовут Рахель. Мы не могли бежать. Рахель ждет ребенка, а это, дай Бог, наш первенец! И мы с Рахель решили, если погибать, то вместе. Если мы будем бежать, Максим, мы можем потерять ребенка. И если это случится еще раз, мы снова останемся вместе. Ты уж прости, по-другому мы не сможем!

– Ладно, я ведь не знал, – махнул рукой Максим рукой. – Только вы потеряли столько времени напрасно. В следующий раз постарайся спрятать свою Рахель надежней, а сам набери побольше веток, чтобы укрыться ими.

– Спасибо, начальник! – сказал растроганный Бени и прижал к себе улыбающуюся чему-то Рахель.

На совещании, кроме людей Максима, были Кац, Натан, Мони и неопределенного возраста, шумная и толстая женщина по имени Симха, которую, однако, слушались даже все мужчины.

И только Максим открыл рот, чтобы подвести итоги случившегося, как его тотчас перебила Симха, и она сразу же начала с того, что неплохо бы найти место и время для женщин постираться и помыться, и добавить в питание детей, что-нибудь сытней. И еще много что говорила Симха, так, что все, кто был в группе Максима, с удивлением поглядывали на него, почему он не заткнет рот этой болтливой бабе. Но Максим, очень терпеливо выслушал ее, и к восхищению Каца, спросил:

– У кого есть вопросы к мадам Симха? Если нет, то спасибо вам Симха! Мы обязательно все это будем иметь в себе и сошкрябаем через что сможем, а сейчас вы свободны.

И «мадам» Симха гордо удалилась, довольная тем, что начальник Максим ни разу не перебил ее.

Максим между тем продолжил совещание:

– То, что люди вернулись сюда, – сказал он. – Говорит о том, что они хорошо понимают, иного выхода из этого ада у них нет.

И здесь Кац и Натан согласно закивали головами, подтверждая, что Максим прав.

– Схема движения остается прежней, – сказал Максим. – Роли в командовании рейдом остаются следующими. Если со мной что-то случится, командование берет на себя Макар Гаврилович, нет его – Афанасий, после Афанасия – Николай, а потом уже сам Давид Кац.

И поэтому всех собравшихся здесь будем считать штабом нашего похода.

– Вы забыли уважаемого Петра, – сказал, улыбаясь, Моня.

– А вот и не забыл, – ответил ему серьезно Максим. – Дело в том, что рядовой Петр Сомов, был привлечен в наш отряд, как человек, который обязан, будет сообщить отряду, если в нем будет предатель. Наш маршрут тщательно отработан подпольным обкомом и руководством нашего отряда. До того, как мы вышли в путь, специально посланные разведчики, до миллиметра обследовали его безопасность. Но по сведению обкома партии, в нашем отряде, возможно, есть предатель, и как показали последние события, прямой выход фашистов на нашу колонну, подтверждает это. Сейчас, Петя, ты получишь у Мони максимальный паек, оставишь винтовку Натану, возьмешь у меня наган и немедленно уйдешь обратно в сторону отряда. Там дойдешь до первых постов, объяснишь ситуацию, скажешь, чтобы они доложили об этом только командиру. А сам в отряд, ни-ни ногой, чтобы не напугать предателя, пока не получишь команду от командира, понял?

– Так точно! – ответил Петя, довольный столь возвышенной ролью своей личности.

– Свободны! – сказал Максим, обращаясь к Моне и Петру

Когда они ушли, Афанасий вдруг сказал:

– А чего это вдруг они решили, что в отряде предатель? А может это кто из их людей?

И указал рукой на Каца.

Кац, взглянул на Максима, но ответил сам:

– А нас сейчас Господь и возможности такого греха лишил. Для нас все одно один конец – расстрел. Да и у каждого из наших людей по пять – шесть загубленных немцами родных душ, кто после этого в предатели пойдет?

– Ясно? Еще, какие будут вопросы? – спросил Максим, а затем развернул карту и сказал. – Давайте смотреть новый маршрут движения.

И все склонились над картой.

.

Глава 12

.

Они шли к цели с раннего утра до позднего вечера. Шли каждый день. Все, кого вели Максим и его товарищи, были людьми богобоязненными и соблюдали обычаи и молитвы своего народа. Но все они, зная о днях, которые должны были посвятить лишь Богу своему, понимали, что не могут позволить себе этого, стоять на месте и несли в себе этот грех, чтобы искупить его потом.

Ведь им и без того часто приходилось останавливаться, когда их пути пересекались с движущимися к фронту или оттуда колоннами фашистов, или маленькими группами солдат, выполняющими очевидно какие-то задания, а то и вовсе одиночными солдатами, может быть связистами или курьерами. Всех их приходилось терпеливо пропускать, применяя особые меры безопасности, соблюдая строгую тишину. И тогда время текло медленно, отбирая часы, минуты и секунды на пути к спасению.

.

Глава 13

.

И все-таки страшней фашистов для отряда был голод. Провизия таяла на глазах, несмотря на самую жесткую экономию и контроль над каждым зернышком Мони.

Ввязываться в бои ради продуктов даже с одиночными машинами немцев означало подвергать отряд смертельной опасности. И вот теперь, когда этих продуктов осталось буквально на считанные дни и часы, а у Мони все это было расписано даже по минутам, Максим решил собрать людей для совещания, справедливо полагая, что этот вопрос нужно решать сообща.

Со стороны людей Каца пришли опять же Натан, Симха и Моня.

Впрочем, главным докладчиком сегодня был Моня. Он спокойно, без истерики доложил ситуацию, до грамма перечислил все, что у него осталась. Все выслушали его, молча и без вопросов. Даже беспокойная Симха, сжала губы и побелела от беспомощности, готовая, казалось бы, к выполнению любого предложения, для решения проблемы, лишь оно было. Но все только тяжело вздыхали, и каждый думал о том же, что и Симха.

Первым прервал молчание Афанасий:

– Да-а, – потянул он. – С золотишком в отряде у нас полегче, чем с едой.

Все с удивлением посмотрели на него.

– Что ты имеешь в виду? – спросил его Максим.

– А то и имею, – ответил ему Афанасий, сплюнув травинку с губ. – Золотишко у нас в отряде имеется, а мы без хлеба сидим.

– А где, где оно золото? – спросила с нескрываемым интересом Зина.

– Ладно, хватит загадки загадывать, – сказал Максим. – Говори, что имеешь, а нет, так зря языком не мели.

– А я и говорю, это вы молчите, – ответил Афанасий. – Золото в отряде есть. Я сам видел. Когда нас немец прижал и все побежали, бабу одну убили. Так возле нее двое присели, рот ей разжали и оттуда вещи всякие золотые достали. И потом, когда мы от немцев оторвались, многие тоже со рта золотишко подоставали. Так может лучше это золото в дело использовать, чем вот так с ним по лесу бегать. А с голодухи-то скоро и не разбежимся.

Максим вопросительно взглянул на Каца.

– Да, – ответил Давид, даже не раздумывая. – Есть такое дело, и есть золото. Это так сказать многовековая привычка, хранить в себе эти голдяки на черный день.

– А что у нас, – оживился здесь от такого признания Афанасий. – Светлые дни что ли?

– Как сказать, – пожал плечами Кац. – Некоторые эти брюлики уже, которое поколение друг другу передают, хотя по-всякому их предки попадали в халепу. Впрочем, как скажите, такой кагал прокормить, конечно, трудно. Если надо, мы дадим вам это золото.

– Так, принято, – сказал Максим. – Значит, поступило предложение покупать у населения продукты за золото. Какие будут мнения?

Все промолчали.

– А я вот, против, – продолжил вдруг Максим. – Не будет нам население за золото продукты давать. Во-первых, у них самих ничего нет, во-вторых, где вы слышали, чтобы наши люди так поступали. Не по-людски это, не по-христиански. Да и не верю я людям, которые за золото еду продают в наше-то время! Сегодня они нам за золото еду продадут, завтра и нас продадут.

– Так что же нам, может это золото жрать?! – сказал Афанасий.

– Надо к людям идти, они помогут! – уверенно сказал Гаврилыч.

– Легко сказать, – возразил Максим. – Немцы в каждой деревни своих людей насадили. Они легко нам примут и также легко немцам сдадут. Да и на засады, не ровен час, можно нарваться.

– Надо днем ходить, – вдруг сказал Кац. – Тогда подозрений будет меньше.

– Как днем? – спросил Максим. – И кого мы днем пошлем?

– А как шнореры какие, – ответил Кац. – На Руси во все времена убогие по селам ходили. Вот, к примеру, Гаврилыча можно. Да и мы своего человека дадим.

– Кого это, своего? – с досадой спросил Гаврилыч.

– Томи Фукса, хотя бы – сказал Кац.

– А кто это, Фукс? – спросил Максим. – Он надежный человек?

– Да ты что, Кац?! – возмутился Афанасий. – Он же одноногий!

– Зато его портрет на наших людей мало похож, и говорит совсем без акцента, – возразил Кац.

– А что, – вдруг сказал Гаврилыч. – Правильно Давид говорит. А он, твой Фукс, согласится? Да и тяжело ему будет.

– Вей за мир! Да если ты ему шмайсер дашь, он и зажмурить за общее дело согласится, – убежденно сказал Кац.

– Так, – сказал тут твердо Максим. – Такое дело меня не устраивает! Гаврилыч мой первый заместитель. Командование его определило, если что со мной случится, ему людей дальше вести.

– Максим, – ответил ему Макар. – Так это если, что с тобой случится. Ты что это на себя беду каркаешь?! Правильно Кац говорит. Надо попробовать. Зачем вам молодым жизнью рисковать?

Максим подумал немного и сказал:

– Ладно, вы с этим Фуксом переоденьтесь, и подойдите ко мне, а мы, что называется, будем посмотреть.

Через час старик Макар и Фукс пришли к Максиму. Смотреть было на что. Макар нарядили так, что выглядел еще жалостней, чем Фукс. Весь в обносках, худая сумка через плечо, через порванную, видавшую виды рубаху свисал на груди поношенный деревянный крест.

– Ну, ты Гаврилович даешь, – изумился Максим. – Послушай, а давай-ка ты после войны прямо в театр! А крест-то, крест у кого взял?!

– А это Афанасий, вот только что сделал, – ответил Макар. – Пожег немного над травой, в земле повозил и снова пожег, и теперь ему как триста лет!

– Ну, что, как говорится, с Богом, – сказал Максим.

Первые же рейды в пару близлежащих деревень по пути отряда показал, как Кац был прав. То ли на оккупированных территориях немцев больше боялись партизан ночью, а днем их бдительность была меньше. То ли таких бедолаг, какими представлялись Макар и Томи, было много, только при всех нехватках войны, они никогда не возвращали пустыми. И поэтому вскоре такие рейды Гаврилыча и Фукса стали регулярными.

Были, конечно, случаи, когда их останавливали патрули, или просто так проходящие рядом фашисты. Они заставляли вытрясать, все, что есть в котомках, топтали продукты, пинали стариков, но все обходилось более или менее терпимо.

Макарыч как-то особо не отчитывался об этом Максиму, а Томи, так тот просто был счастлив, что оказался таким нужным в отряде человеком. Все так уважительно относились к нему, матери приводили к нему детей и показывали на него, чтобы те низко кланялись и благодарили его.

Бывало, Макар и Томи едва доносили подаваемое. И хотя это радовало Максима, старик Макар не разделял этой радости с ним.

– Это с не проста, – говорил он. – Плохие с нас артисты, Максим. Народ наш не обманешь, видать чуют они, на что мы просим. Оно конечно хорошо, что народ понимает, но ведь и враги могут понять.

– Вы уж берегите себя, Гаврилыч, – вмешался в разговор Давид. – Большое дело для людей делаете, мы никогда этого вам не забудем!

– Да это тебе спасибо, Давид! – отмахнулся Макар. – Это все ты так ловко придумал. А все-таки вы жиды, умный народишко.

Сказал он это и вдруг смолк, смущенно отвернулся.

– Да ладно, тебе старик, – рассмеялся Кац. – Ты меня хоть чертом обзови, лишь польза от этого была.

– Ты, это, не серчай уж, сорвалось, – буркнул Макар и взглянул на Максима.

Тот только с упреком в глазах покачал головой.

.

Глава 14

.

Однажды с немцами столкнулись случайно. Очевидно, здесь были совсем тихие места, и грузовая машина с немцами беспечно выехала прямо на идущую колону, в районе, которую вел Афанасий. Перепугавшись, решив, что нарвались на партизан, немцы открыли беспорядочный огонь. Но Афанасий, сразу смекнул, что это не засада, а просто случайная стычка, сразу встретил их встречным огнем, да так удачно, что сразу уложил троих из семерых бывших в машине немцев. Его товарищи, из группы Максима, также верно оценили ситуацию. И вместо того, чтобы разгонять людей, сразу бросились бежать в сторону выстрелов, и через несколько минут с оставшимся немцами было покончено.

Начало было разбегаться людей, удалось почти сразу остановить.

Эта стычка произошла, конечно, очень некстати, было ясно, что немцев обязательно будут искать и найдут. И поэтому, когда поживившись чем можно: оружием, парой фляжек спирта и немного продуктами, Максим приказал забросать тела немцев в машину, закатить ее в ближайший овраг, забросать ветками и тщательно уничтожить следы происшедшего.

Он едва успел опросить тех, кто возглавлял колонны, все ли в порядке, как к нему подбежал перепуганный Натан, и едва справившись с дыханьем, сказал:

– Там Афанасий увел Ганса убивать.

– Где? Куда? – вскинулся Максим. – Показывай!

Натан показал рукой, и Максим тотчас бросился бежать туда.

По ходу он сориентировался, куда бы могли уйти Афанасий и Ганс, и побежал другой дорогой, которая по его интуиции должна была привести к ним.

Максим рассчитал все верно. Едва он выбежал на это место и восстановил дыхание, как услышал приближающиеся шаги, и вскоре прямо на него из кустарников вышел Ганс, подталкиваемый в спину автоматом Афанасием.

Афанасий увидел Максима, изменился в лице и остановился.

– Это куда же мы так спешим? – спросил его Максим.

– Так, это, прятался он в кустах, – кивнул головой тот на немца. – Своих там дожидался!! Да и на что он нам?! Макарычу он уже не нужен. А этот вот, выберет случай, да сбежит. И тогда конец всем нам! Вот я и решил его того, на распыл. Может тебе это не с руки, так я сам, правильно я мыслю, ведь, а?

– А я что-то не помню, – ответил Максим. – Что командование тебе думки за меня думать поручило. И что ты надумал? Немца этого пристрелишь, так мы тебе орден за этот героический поступок вручим? С пленными воевать геройства мало нужно.

– А я с этих гадов в любом виде ненавижу! – огрызнулся Афанасий. – И как некоторые в плен им не сдавался, и сдаваться не собираюсь! А не нравится мне вся эта ваша компания. И что нерусей этих выводим жизнью рискуя. Они, небось, и власть-то нашу никогда не признавали! А ты вот с их попом якшаешься и этого немецкого гада пригрел зачем-то! Думаешь, еще раз в плен попадешь, так фашист тебе послабление даст? Говорил я командиру, нельзя тебя в командиры, со всех сторон нельзя!

Максим взглянул на Афанасия и немного подумав сказал:

– Одно мне в тебе нравится, Афанасий, что фашистов ты люто ненавидишь. А вот как нас с Николаем и Макарычем не станет, то думаю я, а исполнишь ли ты задание, можно ли тебе этих людей доверить?

Афанасий, сплюнул под ноги и пробурчал:

– Тоже мне, людей нашел! Ты меня на этом не возьмешь! А что такое приказ, я про то знаю, будь спокоен!

– Вот и хорошо! – вдруг весело сказал Максим. – А по мне больше от тебя ничего и не надо. А пока я здесь командир, и мне решать, кому быть в отряде, кому нет, не обессудь. Да и за плен, зря ты Афанасий. Я этого и врагу не пожелаю.

– То-то, я вижу, не желаешь, – ответил Афанасий, указывая дулом автомата на Ганса.

– Врач он, Афанасий, – твердо сказал Максим. – Как бы, не война сидел бы в больнице какой, и больных лечил. Подневольный он.

– Да ты на его форму посмотри! – вскипел тут Афанасий. – Какой ни есть – фашист.

– Форма, как форма, – ответил Максим. – Значки и знаки это все. Наши-то врачи тоже не домашних тапочках ходят. Вот, что. Я скажу, чтобы Натан с него глаз не спускал и был за него в ответе. С него и спрос будет.

– Ну да, нашел с кого спрос держать! Они меж собой все по-немецки лопочут. А кто знает о чем?

– Я знаю, – соврал Максим. – Мне Натан каждый день все о нем докладывает.

– Ну-ну, – Афанасий с сомнением посмотрел в сторону Ганса. – Ладно, коль, что случится, с вас спрос будет!

Он забросил ремень автомата на плечо, подошел вплотную к Гансу и сказал ему глядя прямо в глаза:

– Живи пока, немчура! Повезло тебе сегодня! Но ты живи и помни, я тебе всегда в спину тебе дышать буду! И все одно тебе – конец!

И прошел туда, откуда пришел. Максим, совсем неожиданно для немца, даже не взглянув на него, пошел за Афанасием.

Ганс оглянулся вокруг, и словно испугавшись, что его оставят здесь одного, поспешил за ними.

Максим шел за Афанасием, который зло и уверенно прокладывал себе дорогу, раздвигая перед собой ветки кустарников, когда услышал позади себя непонятные звуки. Он посмотрел назад и увидел, как зажав рукою рот, плачет идущий за ним Ганс. Слезы ручьем катились, через ладонь этой руки и падали на землю.

Максим отвернулся, понимая, что он ничего не сможет сказать, этому бедному человеку, мужчине, жизнь которого еще мгновения назад висела на волоске.

.

Глава 15

.

Подъем в отряде был рано. Еще раньше поднимались те, кто были ответственными в это утрам за завтраки. Но раньше всех поднимался и позже всех ложился спать только один человек – это Моня.

Только за этого человека и его обязанности Максим был абсолютно спокоен. При всех нехватках, скудности и просто когда отряд находился на грани голода, этот человек, при возможности, просил готовить отдельно еду для детей или пожилых, конечно во многом за счет других членов отряда. Но они видели, почему иногда так скуден их паек и мирились с этим, особенно когда видели, как исхудал сам Моня, который никогда не позволял себе ничего лишнего.

Вот и в этот день, когда все поднялись, позавтракали, специально обученные люди тщательно проверили место стоянки, убрали все следы нахождения здесь людей, а командиры каждой части колоны отчитались, о готовности идти дальше. Последним к Максиму подошел Моня.

Совсем не военный человек, он очень четко доложил, каким запасом продуктов на данный момент располагает отряд, сколько человек и в какой колонне несут их, и неожиданно прибавил:

– Амир и Орфа Глезер и их дочь Рина не пойдут дальше с нами. Я выделил им немного продуктов, что должно хватить им на неделю.

– Как не пойдут? Почему? -- спросил его Максим, сам в мыслях полагая, что возможно у Глезер в этом районе могут быть родственники, или что-то в этом роде.

Но Моня беспристрастно доложил:

– Так решил народ. Рина, их дочь, шести лет постоянно беспричинно плачет. Она мало ходит ножками, да и когда ее несут на руках, хнычет и плачет. Она делает это очень громко и когда-нибудь немцы услышат ее, и мы будем иметь неприятности. Люди много раз говорили Глезер об этом, но они ничего не могут поделать и вот сегодня они остаются. Все нормально, Максим, они поняли все, что сказали им люди.

– Значит, ты говоришь Моня, что так решил народ? – переспросил Максим.

– Так и есть, – ответил Моня.

– Где они?

– Вон там, слева, у колонны Макарыча, – показал рукой Моня.

И Максим двинулся вдоль колонны, в сторону людей Макарыча, молча кивая головой на тихие приветствия людей, собравшихся в группы.

У колонны Макарыча, он увидел стоявших в стороне семью Глезер и быстро направился к ним.

Орфа, стоявшая с каменным лицом также тихо поздоровалась с ним, поздоровался и Амир виновато улыбаясь. Рина, их дочь, как и все маленькие дети, прижалась к ногам матери, пытаясь согреться, ведь, как обычно, при восходе солнца было прохладно.

Максим не обращая внимания на Орфу и Амира, наклонился к девочке и спросил ее:

– А что, это и есть хорошая девочка Рина?

Девочка удивилась, что такой большой дядя знает ее имя и еще плотней прижалась к матери.

– А меня прислал добрый волшебник и просил передать тебе этот подарок, – сказал ей Максим и протянул маленький серебряный колокольчик.

Услышав необычайно приятный звон колокольчика, девочка невольно оставила мать, протянула руку и взяла колокольчик, который также ожил в ее руках необычно тихим и мелодичным звоном.

– А еще добрый волшебник сказал, чтобы мы поиграли с тобой в одну хорошую игру, в лошадки. Будем играть в лошадки? – спросил ее Максим.

Девочка смотрела на него широко раскрытыми глазами. А Максим аккуратно поднял ее, посадил на плечи и сказал:

– Ну, давай, маленькая фея Рина, позвони в колокольчик, и лошадка поскачет, куда тебе надо.

Девочка от неожиданности потрясла колокольчиком, а Максим скомандовал колонне:

– Колонна, шагом марш! – и быстро зашагал вдоль нее с девочкой на плече.

Люди привычно тронулись в путь.

Амир и Орфа, удивленные, что девочка даже не обернулась в их сторону, едва успели пристроиться к уходящему от них отряду.

С тех пор Максим всегда, каждое утро забирал девочку с собой. Очень скоро, когда он беспрестанно стал хвалить Рину, за то, что она шла с ним пешком, ее почти невозможно стало уговорить садиться к нему на плечи. Она совсем перестала плакать и бесконечно бегала между родителями и Максимом. И если своих родителей она находила очень легко, поскольку они шли в одной колонне, то ей доставляло большое удовольствие искать Максима, который шел, как считал ему нужным. И когда люди видели маленькую Рину вдоль колонны, а рядом где-то находился Максим, они говорили ему:

– Эй, Максим! Вон твоя невеста тебя ищет!

И Максим всегда выходил ей навстречу, на перезвон подаренного им колокольчика, а Рина приносила ему в подарок, сорванный по пути цветочек или ягоду.

Детей в отряде было много, семьдесят шесть. Больше половины из них уже были круглыми сиротами. Их разделили ровно по всем группам тех, что постарше по краям, младших посередине.

Вскоре выяснилось, что если в отряде нет врачей, то учителей и детских воспитателей вполне хватило бы и на две школы. И здесь само собой появилось решение, занять детей которым, конечно трудней было преодолевать дорогу, уроками и различными занятиями прямо во время движения отряда. Эти занятия изменили весь облик отряда. Замкнутые и перепуганные от ужасов войны лица детей, вдруг совсем изменились, так что даже самые нерадивые ученики с нетерпением ждали своих учителей и уроков.

Едва отряд начинал движение, как начинались занятия. Учителя переходили от группы к группе и в полголоса вели уроки. Взрослые с удовольствием принимали участие в этих занятиях, подсказывали детям, ерничали, просили проверить их знания, дополняли занятия своими знаниями. По просьбе учителей, детей у которых не было родителей, контролировали те взрослые, кто шел с ними в группе. Они всячески поддерживали таких детей, восторженно хвалились друг другу их знаниями, и доверчивые дети действительно творили чудеса познаний и стремления к ним.

Лучшим учеником среди всех детей был Руби Сойфер. Его жаждой знания поражались даже видавшие виды учителя. Целый день он переходил от группы к группе, учился во всех классах, где только было возможно, и очень обижался, когда учителя пытались не обращать внимания на его вечно протянутую вверх руку.

Родители Руби, братья и сестры погибли еще при первом налете немцев на Мысловку. За ним присматривала его весьма престарелая бабушка Менора, которую однако совсем не радовали успехи Руби.

– Мальчик мой, – говорила она ему. – Как можно так много учиться?! От этого могут случиться неприятности, и тебя потом тебя будут любить девочки.

Девочки действительно не любили Руби, как и не любили эти занятия. Они хотели играть и если игры мальчиков были более подвижные, что они могли себе позволить во время движения отряда, то разумеется игры в куклы, которые требовали более усидчивых возможностей были малодоступны им. И поэтому всем урокам они предпочитали уроки пения и танцев которые мастерски проводила Зива Штильман. Ее уроки пения и танцев, которые к восхищению окружающих выявили в отряде немало талантов, как среди детей, так и среди взрослых, вызывали целую волну эмоций окружающих. Весьма неопределенного возраста Зива умудрялась показывать детям различные движения танцев так умело и легко, что это невольно завораживало окружающих, и их пытались повторить не только взрослые, но и весьма старенькие дедушки и бабушки под общий одобрительный гул окружающих. Пели, конечно, вполголоса. Но пели все и взрослые и дети. У Николая оказался прекрасный музыкальный слух и память. Он так хорошо пел песни вместе со своей группой, что Зива даже просила его запевать песни первым.

За все время похода Зива, с разрешения Максима, организовала несколько концертов для отряда. И хотя репетиции таких концертов происходили буквально на глазах всего отряда, выступления детей никого не оставляли равнодушными. Все кто смотрел эти выступления, плакали, и никто не понимал почему.

Зива погибла совсем в конце похода, когда она вместе с несколькими женщинами собирала ягоды и грибы, и кто-то из них наступил на мину. И только на последнем ее ложе, люди увидели, что она была уже довольно щупленькой и пожилой женщиной и откуда она брала силы, чтобы вдохновлять окружающих себя, было просто не понятно. Потрясенные ее смертью дети долго не могли прийти в себя, и ничто не могло им заменить уроки этой прекрасной женщины.

И только тихий перезвон колокольчика Рины по утрам напоминал всем, что жизнь продолжается.

.

Глава 16

.

В этот день отряд прошел всего лишь пару часов после привала на обед, как вдруг впереди колоны появился Максим и остановил движение. Люди забеспокоились.

Но Максим, вызвал к себе Афанасия, Каца и Моню и сказал им:

– Все нормально. Давид, успокойте людей и скажите им, что сегодня мы дальше не пойдем, пусть отдыхают до утра. Ужин и сон все по распорядку. Моня, дай мне трех крепких мужчин, они пойдут со мной. Иди, на все тебе, десять минут. Афанасий, мне нужно отлучиться из отряда, принимай командование на себя. Если мы до утра не вернемся, значит, ты полный командир, продолжай движение без нас. Вот тебе карта, на ней указан маршрут отряда.

Кац и Моня ушли, Афанасий хотел было что спросить, но Максим упредил его:

– Ты не серчай, если можно было что сказать, сказал бы.

Вскоре к ним подошли Моня и трое мужчин. Сразу было видно, что Моня с ними уже поговорил. Люди подошли просто и никаких вопросов не задавали.

Максим осмотрел их со всех сторон, попросил их зачем-то попрыгать на месте и, пожав на прощание руки Афанасию и Моне, ушел с ними в сторону движения отряда.

Едва они вышли из расположения, Максим сказал им:

– Мужики, у нас мало времени, надо будет поспешать. Старайтесь не отстать от меня, но и ходите осторожно, без лишнего шума.

Больше он ничего не сказал, и лишь иногда оглядываясь в пути, убеждался, что мужчины, очень старательно выполняют его указания, как могут, помогая друг другу.

Максим же, кружил по дороге вперед. И когда, мужчины казалось бы уже совсем выбились из сил, он вдруг стал идти медленнее, постоянно проверяя почти каждый десяток метров движения по карте. Наконец он и вовсе остановился. Оглядел все вокруг и когда увидел на одном из деревьев едва заметную зарубку, облегченно вздохнул. Он прикоснулся к этой зарубке рукой и слегка присвистнул. И к удивлению мужчин, на этот свист кто-то также ответил свистом и тотчас из-за кустарника к ним вышли три человека при оружии.

Несколько мгновений люди на поляне рассматривали друг друга, когда, наконец, один из вышедших спросил:

– Кто старший?

– Я, – ответил Максим.

– Отойдем, – сказал спросивший.

И они ушли на другой край поляны.

– Лейтенант Поляков, командир взвода партизанского отряда «Смерть оккупантам!» – протянул руку незнакомец.

– Сержант Пятаков, – ответил ему рукопожатием Максим.

– Неужто, дошел? – спросил лейтенант.

– Так, еще идем, и идти надо, – ответил Максим.

– А я признаться, не поверил, – сказал лейтенант. – Думал, враки все это. Надо же такой рейд сделать! Потери есть?

– Есть, как не быть, – мрачно ответил Максим.

– Я бы и сам с тобой пошел, но у меня приказ, вернуться и доложить. Хочешь, я своих людей тебе отдам? – спросил лейтенант.

– Не имею права, товарищ лейтенант, чужих людей в отряд брать. Приказ, – ответил Максим.

– Ну, да, конечно если приказ, – согласился лейтенант. – А как у тебя с оружием?

– Нормально, – сказал Максим. – Но от нескольких гранат и пары пистолетов не отказались бы.

– Дадим! – убедительно сказал лейтенант, словно обрадовавшись тому, что может хоть чем-то помочь Максиму.

– Давно ждете? – спросил Максим.

– Так, уж неделю! Не поверишь, даже голодуем. Но ты не беспокойся, мы ни грамма из твоего не взяли, таков приказ! Пошли, покажу!

Лейтенант провел Максима за поляну и показал на хорошо замаскированные кустами мешки с продуктами.

– Я слышал, у тебя телега есть. Давай, подгоняй, отгрузим за раз, – сказал лейтенант.

– Да, была телега, так нет теперь у нас этой кавалерии. Мы все пешком, – проронил Максим.

– И как же вы теперь?

– А мы перенесем это добро, по прямой, чтобы отряду по пути было. Всего-то дел.

– Так это вы – пехота, да мы-то не безлошадные! Давай мы тебе это все хозяйство подбросим! – предложил лейтенант.

– А что, было бы хорошо. Только с нами вас одного, товарищ лейтенант я вас могу взять, мне лишние глаза и уши, сами понимаете, ни к чему.

– Ну, ты конспиратор! – восхитился лейтенант. – Я сейчас мигом, жди.

Через несколько минут, он появился из-за зарослей с тремя лошадьми, которых тотчас загрузили и двинулись в путь.

Когда пришли и разгрузились, Максим сказал:

– Если у вас есть связь с Большой землей, передайте. Идем с опазданием. Много стариков и детей. Имеем потери. Выйдем в строго в указанном направлении.

Лейтенант протянул Максиму сумку с обещанными гранатами и пистолетами и ответил:

– Ладно. Ну, удачи тебе сержант! Я – человек военный, врать не могу. Не верится мне, что ты дойдешь куда надо. Но если дойдешь, то цены тебе не будет! Держись сержант! Обнимемся что ли на прощание!?

Они крепко обнялись и простились.

Максим оставил людей с провизией, а сам только поздно ночью вернулся в отряд.

Он нашел Афанасия, узнал как дела, и собрался было ложиться рядом спать, как кто-то тронул его за рукав. Это был Моня. Ни слова не говоря, он протянул Максиму сверток. Максим взял сверток и почувствовал в нем, еще теплый котелок с едой.

На другой день отряд подобрал людей с провизией. Это было последнее крупное пополнение провизией отряда.

.

Глава 17

.

Ночи были холодными. Кто-то даже предложил, отдыхать днем, а двигаться только ночью пропустив вперед дозоры, но это сразу отвергли. Слишком была велика опасность, нарваться на засаду, да и вести перепуганных детей ночью было просто неправильно.

Однажды на привале, когда уже окончательно стемнело и стихли последние шорохи тех, кто еще укладывался спать, послышался гул машин и шумные голоса людей

Такое случалось и раньше, когда немецкие машины, днем или ночью, проезжали совсем близко от колонны людей. Но в этот раз, машины вдруг остановились совсем рядом, немцы высыпали из них и только их веселые разговоры говорили о том, что это остановка была просто случайностью.

И действительно, немцы очень скоро растелились вокруг машин, выставили часовых и легли спать.

Они были совсем рядом, некоторые из них прибегали мочиться прямо к кустарникам, за которыми лежали люди Максима. А когда все стихло, был даже слышен хруст листьев и веток под ногами часовых и храп спящих.

К счастью, как обычно, после долгого дневного перехода, никто из детей на шум не проснулся, но все взрослые не спускали с них глаз, чтобы они не заговорили и не зашевелились во сне.

Люди Максима и все мужчины колонны, несмотря на то, что шаги часовых были отчетливо слышны, пристально вглядывались в темноту. Однако так долго продолжаться не могло, и поэтому Максим прополз через всю колонну, назначил ответственных за наблюдением, через определенное расстояние, а остальных отправил спать, чтобы они в указанное время заменили стороживших покой колонны. А сам бесшумно вернулся на свое место и с удовлетворением отметил для себя, что в такую тихую ночь почти невозможно пройти бесшумно. И вскоре в этом убедился, когда услышал позади себя тихие шорохи явно ползущих к нему людей. Приглядевшись, он убедился, что это его люди и стал ждать.

Они подползли к нему, тяжело дыша, но пытаясь скрыть это дыхание, задыхались еще больше и поэтому даже сразу не смогли говорить. Это были Моня и Симха. И если вид у Мони был просто растерянным, то растрепанные волосы и красные от слез глаза Симхи ничего хорошего не предвещали.

– Что? Что случилось? – спросил Максим как можно спокойней.

– Беда Максим! – выдохнула Симха. – Рахель, что Бени жена – рожает!

– Как рожает? – опешил Максим.

– Что, Симха должна показать, как? – печально ответила женщина.

– Черт! – выругался Максим. – Моня, оставайся здесь за меня! А ты Симха, давай, показывай, где рожают!

И едва убедившись, что Моня правильно занял его позицию, уполз, вслед удаляющейся в темноте внушительной фигурой Симхи, за которой он ничего не видел, но удовлетворенно отметил для себя, что ползет она вполне бесшумно и быстро.

Вскоре они оказались у импровизированной палатки, в которую Симха немедленно вползла, а Максим задержался у входа, возле которого сидели Натан с Гансом. Немец курил сигарету, умело прикрывая ее огонек.

– Ну, что? Как тут у вас? – спросил он у Натана.

– Плохо, начальник, – ответил Натан. – Сейчас будем рожать.

– Спроси у него, – показывая рукой на Ганса, сказал Максим. – Может быть, мы быстренько перенесем Рахель подальше?

– Уже спрашивал. Говорит, что даже прикасаться к ней нельзя, могут появиться неожиданные боли, и тогда она закричит, – ответил Натан.

– Так я взгляну? – спросил Максим, показывая рукой на палатку.

– Айнц минут! – ответил вдруг за Натана Ганс, и как ни в чем не бывало, продолжил курить.

Максим быстро юркнул в палатку, которая, как, оказалось, хорошо освещалась внутри двумя большими свечками.

В палатке сидела Симха прижав к себе голову, покрытую крупными каплями пота Рахель и перепуганный Бени.

– Рахель, милая, ты уж потерпи, пожалуйста, – зашептал Максим. – Вокруг немцы! Если они услышат, как ты кричишь, то всем конец!

Рахель повернула к нему голову и грустно сказала:

– Конечно Максим, я буду молчать как рыба, но ребенок Максим, он не будет молчать. Симха говорит, что они все плачут, когда рождаются, иначе они не могут жить!

Максим на мгновение задумался и потом сказал:

– Хорошо! Сделаем так. Как только он родится и закричит, вы его сразу отдаете мне в руки. А я его прикрою и побегу, сколь смогу быстро подальше отсюда. Поняли?

Но тут в палатку вполз Ганс и что-то сердито сказал, взглянув на мужчин и только «фрау Симха» он произнес несколько мягче.

Понятней было некуда. Мужчины ретировались из палатки, а Максим шепнул Бени:

– Как только тебе протянут ребенка, передашь мне!

И сам опустился чуть ниже палатки, вглядываясь через темноту ночи, куда он смог бы побежать мгновения спустя.

Мгновения эти затянулись. Максим с напряжением вслушивался в тишину и легкий мандраж охватил его тело готовое к бегу. Но вместо плача ребенка, он вдруг услышал возню, шумное дыхание и звуки, похожие на борьбу людей.

В сердце вкрался холодок, что это могли напасть немцы, усыпившие его, Максима, бдительность и напавшие на лагерь.

Он осторожно приподнялся и взглянул на место, откуда ему должны были подать ребенка, и увидел, как возле палатки, в плотной куче отчаянно борются трое Бени, Ганс и Натан. Впрочем, бесшумно, но едва сдерживая шумное дыхание и отчаянные вскрики.

Не раздумывая, он бросился в эту кучу и разбросал схватившихся в борьбе людей.

– Что случилось? – спросил он у Натана, который быстрее других отдышался и пришел в себя.

– Он, – ответил Натан, едва переводя дыхание и указывая на Бени, – хочет убить Ганса. Говорит, что Ганс убил его ребенка.

– Как убил? – прошептал Максим. – Ну-ка, ждите меня. И тихо тут!

И аккуратно пробрался в палатку. Там он встретил отчаянный взгляд Рахель и увидел каменное лицо Симхи, которая, держала сверток с ребенком.

– Что, он родился мертвым? Он умер? – спросил Максим.

– Нет, – прошептала в ответ Симха, разворачивая сверток, и он увидел вздрагивающее тельце ребенка, и как пошевелилась его рука и прибавила. – Он не плачет!

– А он, что, обязательно должен плакать? – с недоверием спросил Максим.

В ответ Симха утвердительно замахала головой, пряча свои вот-вот готовые заплакать глаза от Рахель.

– Понятно, – сказал Максим. – Но ведь он жив. Подождем до утра. Пусть немцы уйдут. Там разберемся. Давайте мне ребенка!

Он выполз из палатки. Трое сидевших у палатки мужчин вопросительно взглянули на него, словно он был главным врачом и мог сказать им большее, чем есть на самом деле.

Максим как бы спокойно, твердо сказал:

– Чего это вы тут ерундой занимаетесь? Ребенок даже очень живой. Ручонкой мне помахал, вам привет передавал. Натан, спроси у Ганса, что, он действительно должен плакать?

– Я уже спрашивал, – ответил Натан. – Говорит, что, да. А почему этот не плачет, он пока не знает.

– Вот именно, пока не знает, – сказал с укором, взглянув на Бени Максим. – Вот дождемся утра, и там ясно будет. Ты понял, Бени? А теперь ступайте с Натаном за мной. Только очень осторожно, шаг в шаг.

Бени кивнул головой, и Максим увел их далеко от стоянки, где они оставили Бени с ребенком, а сам с Натаном вернулся назад.

– Когда все будет нормально, сходишь за ним, – сказал он Натану, а сам уполз обратно, к месту, где он оставил Моню.

Моня, и здесь оказался молодцом, он не только исправно нес службу, но еще и смог услышать почти бесшумно подползающего к нему Максима и показал тому знаком, что он все видит и все в порядке.

Перекинувшись с ним парой слов и убедившись, что Моня вполне бодр, Максим тут же лег спать и тотчас, привыкший на военной службе дорожить свободной минутой уснул.

Спустя пару часов его осторожно разбудил Йицхак, который как выяснилось, сменил Моню.

– Вставай начальник, – прошептал он на ухо Максиму. – Немцы уходят.

И точно, пару машин уже завелись, а через некоторое время заработали и другие, и немцы, наскоро собравшись, загрузились и уехали.

– Так я могу кунять себе дальше? – спросил довольный Максим у Йицхака.

– Ну да! – ответил весело Йицхак. – Я скажу, чтобы вас разбудили к ужину.

Но Максим не доспал даже до завтрака.

Едва начало светать, как кто-то прикоснулся к его плечу.

Он приоткрыл глаза и тотчас отшатнулся. Перед ним сидела все та же Симха со всколоченными волосами и льющими из глаз слезами.

Максим стало жалко эту беззащитную и добрую женщину, и он участливо и безнадежно спросил ее:

– Что Симха, он умер?

Симха замотала головой, улыбнулась ему вдруг через слезы и почему-то не сказала, а прошептала:

– Нет, Максим! Наш малыш плачет!

– Мадам Симха, мадам Симха! – покачал головой Максим. – Вы верно хотите мне мало жизни. Так что теперь? Я должен идти до того дитя и успокоить его, чтобы он молчал как вчера.

– Не знаю Максим, я просто пришла сказать, что он живой! – сказала Симха.

Максим поднялся, оправился и, взглянув на почти уже не плачущую Симху, сказал:

– Так ведите меня, Симха, к этому плаксе, а то ведь я дорогу не помню. Вы вчера своей личностью закрыли мне весь обзор.

Симха рассмеялась и на удивление ловко и быстро зашагала впереди, так что Максим едва поспевал за ней.

Вскоре они вышли на небольшую поляну, где они увидели толпу женщин, среди которых стояла Рахель высоко поднявшую над головой сверток с плачущим ребенком. Рахель счастливо улыбалась, а все женщины суетились возле нее, поздравляя и протягивая руки к заветному свертку.

Когда Максим и Симха появились у поляны, все замолчали и смотрели на них.

Максим поправил фуражку и громко спросил:

– А что, Рахель, кого ты к нам привела в отряд? Партизана или партизанку?

– Партизана! Партизана! – весело и громко ответила ему Рахель.

– Ну, спасибо! Поздравляю тебя Рахель! И что, теперь он будет самым файным мужчиной в отряде?

– Да что ты, Максим! – засмеялась Рахель. – Ты у нас всегда будешь самым красивым, правда, женщины?! А ну-ка, тетка Симха, зацемай за меня самого красивого мужчину в отряде!

Не успел Максим опомниться, как Симха схватила его и крепко поцеловала почти в губы вот веселый смех всех женщин, что были на поляне.

Смущенный Максим, поднял с травы упавшую фуражку и смеялся со всеми.

– Ой, женщины! – сказала вдруг Симха. – Кажется, я нажила себе соперницу.

Максим обернулся в сторону, куда смотрела Симха, и увидел там покрасневшую от чего-то Зину.

Женщины рассмеялись еще громче, а Зина, пряча глаза, убежала с поляны

.

Глава 18

.

За весь поход отряд Максима трижды переправлялся через реки. Здесь здорово выручал опытный Макарыч, который умело, находил самые узкие места рек и припрятанные у берегов лодки. И все-таки эта переправа, вторая по счету, едва не закончилась трагедией для всего отряда.

Люди уже вышли из леса и спустились по крутому спуску к реке и лодкам, когда Максим заметил отчаянные сигналы Афанасия.

Все из группы Максима бросились к нему. Когда они поднялись к Афанасию, у каждого из них прокрался холодок в сердце. Из-за леса в направление реки, прямо туда, где находились люди, не спеша катили три машины с немцами.

Вывести людей от реки в лес не было уже никакой возможности.

– Все мужики, – сказал Максим. – Назад хода нет! Будем держать немца здесь, пока люди не переправятся. Нужно сделать так, чтобы фашисты совсем не увидели эту переправу, иначе они организуют преследование. Если удержимся, уйдем последней лодкой. Кац, кому из своих людей ты поручил руководить переправой?

– Это будет делать Симха, – ответил Кац.

– Что так? – спросил Максим. – Так решил народ?

– Когда Симха решила сама, – усмехнулся Кац. – Народ уже ничего не решает. Ничего Максим, мы с Симхой сделаем все правильно и вернемся за вами, как только люди будут на том берегу.

– Давай, валяй Кац! – вдохновленный уверенным голосом Давида сказал Максим. – Вы уж постарайтесь побыстрей, сам понимаешь, неизвестно, сколько их наедит еще сюда.

– Мы придем за вами, Максим! – сказал Кац и бросился бежать вниз, в сторону переправы.

К Максиму подполз Николай, указывая вперед рукой, предложил:

– Максим, давай, пока не поздно, я к тем кустам выдвинусь, и когда они меня проедут, вы ударите по машинам, а я им сзади дам жару. Пусть думают, что мы их окружили. Пока, то да се, мы время выиграем.

– Хорошо, Коля, – сказал Максим. – Только ты береги себя там. Сам понимаешь, без твоего пулемета, нам здесь трудно будет.

– Не боись командир, не в первой! – уверенно ответил Николай и, не теряя времени быстро и ловко уполз к кустарникам.

Максим проводил его взглядом и скомандовал:

– Я тоже продвинусь вперед и вон с того бугорка встречу их гранатами и сразу вернусь сюда назад. После гранат вы открывайте огонь, прикрывая меня, ясно.

– Ясно, – ответил Афанасий и кивнул головой за его спину. – А что будет делать она?

Максим оглянулся и увидел за собой Зину.

– А это что еще за явление? – сказал он. – А ну марш на лодку!

– Поздно, Максим, – ответила Зина. – Лодок уже нет. Где будет мое место?

И Максим, понимая, что попусту не стоит терять время, махнул рукой:

– Давай вон на тот выступ, будешь прикрывать нам фланг. Если там появится немец, пальни пару раз, мы поймем и придем на помощь. Сама не смей высовываться! Это тебе не в войнушку играть.

– Есть, – коротко ответила Зина и уползла в указанную сторону, а Максим поспешил занять свою позицию. По дороге, он краем глаза взглянул, где должен был быть Николай и убедился, что тот уже занял свое место.

Едва машины поравнялись с ним, Максим привстал и бросил им вслед одну за другой несколько гранат и тут же бросился к своим. Над головой он тотчас услышал автоматную стрельбу Афанасия и редкие хлопки карабина Гавриловича. Добравшись до заранее приглянувшегося ему места, он тотчас взглянул на происходящее и понял, что результаты лучше, чем он ожидал. Две машины загорелись, а третья и вовсе перевернулась и лишь колеса все еще исправно вращались из-за не заглохшего двигателя. Немцы инстинктивно в панике бросились в сторону от выстрелов, но их умело перехватил там огнем из пулемета Николай, к тому же подпустивший их к себе как можно ближе. Немцы тут же залегли и пока, какие там остались командиры отдавали им команды, Николай успел скрытно перебраться к своим. Максим увидев его, одобрительно кивнул ему головой и указал рукой, какое ему занять место.

Немцы очень скоро сориентировались, они правильно поняли, что нападавших было немного и, перегруппировавшись, начали одновременную атаку в сторону, где находился Максим с товарищами и некоторое время назад был Николай. Бросив с десяток гранат в ту и в другую сторону, благо без всякого ущерба, они бросились в атаку.

И едва очнувшиеся от разрывов гранат партизаны открыли встречный огонь, довольно прицельно и с пользой. Привыкший к таким боям, Максим удовлетворенно это отметил, особенно стрельбу Гаврилыча, после каждого его выстрела немцы обязательно какого-то теряли. Это больно било немцев по нервам, и они снова залегли, а те, кто атаковал бывшую позицию Николая и вовсе растерялись. Не встретив сопротивления они не понимали, бежать ли им в эту сторону дальше или тоже залечь.

Когда стихло, послышались команды и теперь немцы собирались кучней против защитников подхода к берегу, но все-таки некоторую часть оставили прикрывать тыл. И Максим с благодарностью подумал о Николае, чей маневр симулирующий окружение до сих пор приносил пользу.

Снова полетели гранаты и показались немецкие фигуры, пусть не в полный рост, но совсем близко. И на этот раз атака была решительней. Беспрерывный огонь фашистов, которым патронов то особо жалеть было ни к чему, пригибал людей Максима к земле, и отбиваться прицельней стало почти невозможно. Немцы убедившись, что им удалось прижать врага огнем к земле, уже выпрямились уверенные в своей безнаказанности.

Но тут сбоку в упор вдруг застрочил автомат и фашисты от неожиданности, что их снова обошли с фланга, присели, затем залегли. А некоторые, испугавшись снова нарваться на пулеметный огонь, побежали назад, беспорядочно стреляя по сторонам. Николай, воспользовавшись этой паникой, почти в открытую расстреливал из пулемета убегающих немцев, не забывая несколькими очередями нагнать страх и на тех, что упали на землю. Вскоре они тоже не выдержали и побежали вслед за всеми.

С фланга стреляла Зина, о которой в пылу боя забыл Максим, а немцы и вовсе не заметили ее и, прошли вперед, стараясь заглушить огневые точки. Вряд ли Зина попала в кого-то, но ее отчаянная стрельба решила судьбу этой атаки. И теперь она подползла к Максиму под одобрительные возгласы своих товарищей и виновато сказала:

– Максим, у меня патроны кончились, дай, пожалуйста!

Растроганный Максим обнял девушку и сказал:

– Молодчина, Зина! Как ты их, а?! Если бы не ты, нам бы крышка!

– Испугалась я, Максим, – честно призналась девушка, – И все патроны постреляла.

И тут они услышали сзади негромкий голос Симхи:

– Ты глянь-ка, Кац, мы думаем, здесь люди делом занимаются, а они тут обнимаются!

Максим и Зина отпрянули друг от друга и, обернувшись, увидели подползавших к ним Симху и Каца. Симха была вся мокрая и едва переводила дыхание.

Максим пытаясь приободрить ее сказал:

– Мадам Симха, вам стало жарко, и вы решили принять ванну?

– Да что ты, Максим, – махнула рукой Симха. – Если я полезу в эту речку, она станет два раза глубже! Это я за веслами была, не Давида это дело же ими махать!

Со стороны немцев к ним подползли Афанасий и Николай. Воспользовавшись, случаем они успели подобрать на поле боя с убитых немцев несколько автоматов с патронами. Подполз и Гаврилыч.

– Надо уходить, – сказал Максим.

– Всем не получится, – мрачно сказал старик. – Они нас в реке и из автоматов достанут, а если уж пулемет какой настроят, то и вовсе будет худо.

Максим на минуту задумался, но тут решительно заговорил Николай:

– Слышь, командир, а ты не думай! Давайте, тикайте до лодки, а я прикрою. У меня тут патронов маловато осталось, все одно, надолго не хватит. Так я их отстреляю за упокой и за вами в речку. Я хорошо плаваю, Максим, под водой могу по метров двадцать проплыть. Идите, время не ждет!

– А что, он дело говорит, – сказал Афанасий, когда Максим выслушав Николая, взглянул на своих товарищей.

Гаврилыч, взглянув на Николая добавил:

– Ты уж тут не задерживайся Коля, а если сможешь, коль успеешь, и вовсе не жди их, топи пулемет в реке и за нами!

Максим выложил перед Николаем пару гранат, взглянул ему в глаза, хлопнул рукой по плечу и сказал:

– Дядька Макар правильно говорит, если что, не жди!

И скомандовал:

– А ну, за мной, бегом!

Они быстро добрались до лодки, и мужчины, меняя друг друга, отчаянно гребли в сторону другого берега.

Едва они отплыли на некоторое расстояние, как у Гаврилыча, не спускавшего взгляда от уходящего берега вырвалось:

– Ну, давай, сына, вертайся до нас!

Но на берегу никто не появился, а вскоре они услышали как там, начался бой.

Пулемет Николай стрелял без умолку, затем с некоторыми перерывами, а потом едва слышными очередями.

Вскоре, сидящие в лодке, увидели перед обрывом берега, идущую к нему спиной фигуру Николая. Он выпрямился и отчаянно расстрелял последние патроны своего пулемета, который швырнул затем с высоты в сторону реки. И едва это сделал, как тело его вдруг дрогнуло, он сделал несколько неуверенных шагов к обрыву и рухнул с него вниз.

Тотчас перед обрывом набежали немцы и пылу боя стреляли уже почем зря в Николая. Но тут же появившиеся вслед за ними офицеры быстро урезонили их, показывая руками на уходящую все дальше лодку. Однако из автоматов ее достать было уже нельзя.

Офицеры снова замахали руками. Два солдата поспешили вниз к телу Николая, а у обрыва вскоре появился пулеметчик и он спешно выбрал удобную позицию для обстрела лодки. Между тем, двое внизу, попытались потащить тело Николая и явно не справлялись с этим и поэтому стали что-то кричать наверх и к ним на помощь спустились еще два солдата.

Застучал, изрыгая огонь фашистский пулемет. Он словно швейная машинка, прошивал ширину реки пытаясь угодить в лодку. Но за весла сел Афанасий и умело уходил от очередной полосы пуль, играя в прятки с блуждающей рядом смертельной опасностью. Четверо солдат под обрывом, наконец, приноровились и, потащили тело Николая наверх.

Симха, что сидела сзади, поднялась и смотрела на это.

– Ложись! Симха, ложись! – закричал Максим, но Симха, словно не слышала его.

– Давид, уложи ее! Уложи Симху! – стал тогда кричать Максим.

И Кац, сидящий рядом с Симхой, попытался стянуть ее вниз и посадить. Но это ему не удалось. Тогда Давид, осторожно поднялся, встал перед ней. Симха стояла перед ним слепая от слез глазами, сжав кулаки, и шептала слова проклятия. Давид, который был на голову ниже Симхи, обнял ее, прикрывая от пуль, и так они и доплыли до берега.

Когда они сошли с лодки и вошли в лес, Максим увидел, что все люди стоят и понял, что они все видели. Кац осторожно довел Симху до дерева и усадил ее.

И только дети, не понимая, что случилось, радовались очередной прогулке по реке и привалу.

.

Глава 19

.

Максим и Моня почти всегда ужинали последними.

Моня, был в заботах, а Максим, несмотря на то, что перед остановкой всегда выступал вперед отряда и тщательно выбирал, где можно будет, остановится на ночь, еще раз обходил место стоянки. И делал это, чтобы как можно лучше устроить посты, и перекрыть наиболее возможные подходы к отряду.

Когда Максим подошел к кухне, Моня уже решал с людьми вопрос, чем будут кормить людей утром.

Поглядывая на Моню, Максиму всегда казалось, что тот всю жизнь только и занимался тем, что обхаживал такие отряды, как этот. И Максиму, как-то даже однажды стало весело от мысли, что вот, когда отряд все-таки выберется за линию фронта, Моня немного отдохнет и снова уйдет за линию фронта, чтобы помочь еще какому-нибудь отряду.

Однако, как выяснилось, Моня еще не ужинал. И поэтому, когда повара выдали им котелки, которые они заботливо укутывали в тряпки, чтобы сохранить их в тепле, Максим и Моня привычно уселись рядом и не спеша поужинали.

Моня никогда не выпячивал свою личность, он всегда молча ел, и с пожеланиями спокойной ночи удалялся. Но сегодня, дождавшись, когда Максим поест, заговорил с ним:

– Максим, тут до тебя у людей есть дело. Подожди немного сюдой. Сейчас они подойдут.

Максим, безмерно уважающий Моню, немного удивленный такой таинственностью, молча кивнул головой и с удовольствием присел у дерева, дав волю ногам для отдыха.

Вскоре, действительно вдали показались люди, да не просто группа людей, а почти весь отряд.

Встревоженные таким движением людей, люди из группы Максима сразу подошли к нему, даже старик Макар, которого, по особому указанию Максима, с Томи должны были накормить в первую очередь и они были первыми обязаны ложиться отдыхать.

Когда люди приблизились, Максим увидел, что впереди всех идут, необычайно нарядные одетые Бени и Рахель, с ребенком на руках, Давид Кац со старейшинами, и конечно с ними была и Симха, как же без нее!?

Толпа шумела, как улей, но как только она приблизилась к Максиму и Моне вмиг умолкла, хотя никто такой команды и не давал.

Вперед важно и спокойно выступил Кац и сказал:

– Максим, у нас большой праздник! Сегодня, согласно нашим обычаям, мы совершили все необходимые обряды и молитвы, благодаря бога нашего, за совершенное чудо, а именно, что он послал нашему Бени сына, дабы приумножить его потомство! И сейчас, мы бы хотели, как ни есть ты есть власть, чтобы ты благословил этого сына Бени на радость всем нам.

Максим, конечно, тут же вспомнил, об обычаях этих людей, которые следуют на седьмой день после рождения ребенка, но что ему делать сейчас, он совершенно не знал. Он беспомощно взглянул на Гаврилыча.

– Ты, это, – прошептал ему старик. – Скажи им, как от власти нашей.

Максим, немного смутился, но понимая, что надо что-то говорить, взглянул на людей и сказал, что смог:

– Товарищи! От имени нашей советской власти мы приветствуем и поздравляем семью уважаемых Бени и Рахель с рождением нового гражданина нашей страны! Пусть бог даст ему много лет жизни и здоровья, а вы – Бени и Рахель воспитаете его настоящим гражданином нашей великой родины! И пусть в жизни этого малыша больше никогда не будет войны! Смерть фашистским захватчикам! Спасибо товарищи! А мальчика мы обязательно, как и положено зарегистрируем, а как выйдем до своих, документом оформим. Нормальной такой ксивой с шикарной липухой! Бени, как вы назвали мальчика?

– Так мы, это, – несколько смущено ответил Бени. – Николаем назвали. В честь Николая нашего погибшего за нас. Так и народ захотел, да и мы согласные.

Потрясенный Максим не знал, что и сказать.

И тогда старик Макар выступил вперед, и промолвил:

– Спасибо вам, люди добрые!

Он взял из рук Бени малыша и проговорил негромко:

– Расти значит, Николушка, как тезка твой, настоящим человеком будь!

Афанасий, которого больше обеспокоило, столь неожиданное столпотворение, успокоился и сказал Максиму:

– Тебе это, в агитаторы или в попы после войны надо податься, ишь как ты глаголешь, можешь, однако!

.

Глава 20

.

В этот, казалось бы, обычный и ничем непримечательный день, еще до привала к Максиму подошли Кац и Моня.

– Старика Макара и Фукса нет, – печально сказал Кац.

– А, что когда, они должны были подойти? – спросил Максим.

– Да уж добрых два часа, – ответил Кац, который каждый раз провожал и встречал Макара и Томи.

Максим задумался, а потом приказал:

– Все, тогда привал. Будем ждать!

Ничего не подозревающие люди с удовольствием начали располагаться отдыхать. Особенно, этому радовались дети, у которых еще было уйма времени для игр до темноты.

Но и эта темнота наступила очень скоро, как показалось Максиму, а Гаврилыча с Томи так и не было.

Ночью он разбудил Афанасия.

– Афанасий, – сказал он. – Старик и Томи не вернулись. Похоже дела плохи. Я ухожу искать их. С утра поведешь людей как положено дальше. Я вас потом догоню.

К утру Максим вышел к небольшому хутору. Едва он приблизился к нему, как хороводом залаяли собаки. Но Максим и не пытался скрыться. Он понимал, что рано или поздно кто-то выйдет на лай собак. И действительно, из крайней избы, у которой собака надрывалась больше всех, а остальные собаки только разве поддерживали ее, вышел старик, встал у плетня и стал выглядывать, на кого же лает его пес.

Максим оглянулся, чтобы убедиться, не вышел ли еще кто и быстро подошел к старику.

– Здравствуй, отец! – сказал он.

– И тебе не хворать, – ответил ему старик, разглядывая его одежду и оружие.

Собака тотчас умолкла, а Максим еще раз оглянулся и подошел к старику ближе.

– Послушай дед, – сказал он старику. – Я здесь по делу. Отец у меня потерялся где-то с дядькой. Отец, так себе. С виду неприметный. А дядька, так тот – одноногий, на деревяшке шкандыляет, с палочкой еще.

Старик, как бы его не слышал, присел на бревнышке у плетня и рукою показал возле себя. Максим присел рядом. Старик не спешил. Он достал кисет, бумажку, протянул ее Максиму, отсыпал табачку себе и ему. Они закурили.

– Так ты говоришь, отец? – спросил наконец старик.

– Ей-богу, отец! – сказал Максим.

– Тогда, пошли, – сказал старик и поднялся с бревна.

Они отошли от дома старика, чуть с краю хутора и когда вышли к какой-то тропинке, которая, казалось, должна была куда-то их привести, но старик остановился, развернулся и показал на небольшой и свежий холмик у куста.

– Вот здесь они оба, и безногий и тот другой. Мы их к вечеру схоронили. Их немцы привели до нас и потом повесили, а мы, значит, сняли и сюда положили.

– Как это было? – спросил Максим.

– Ну, что, как было? – сказал старик. – Приехали немцы, этих с машины сбросили. Избитые по чем зря. Нас всех собрали. Спрашивали, кто их знает. Сказали, что они партизаны. Да кто же их знает? Потом они их еще били, но им уже все равно это было. А потом их вовсе и вешать стали. Полицай у нас есть, Игнатка Сазонов. Так тот и вешал. Когда сказали значит, что вешать будут, они сами с земли то встали. Обнялись меж собою и целовались. Потом, старик этот перекрестился, поклонился нам и сказал: «Прощайте, люди добрые!». А другой, этот одноногий, так он крестится не стал и ничего не сказал, а глаза закрыл и все шептал что-то за себя, может, молился, кто его знает. Игнат, так их и повесил.

Потом они уехали, значит, немцы-то. А Игнатка, этот сказал, чтобы мы их неделю не снимали. Для страху значит, мол немцы так велели. Но мы же не нехристи какие, сняли, значится, и сюда вот их и сложили. Теперь вот, как Игнатка дознается, кто снял, попадет нам всем.

Максим присел у холмика и молча слушал старика.

Они еще посидели молча и когда Максим поднялся, он сказал старику:

– Ладно, пойдем отец, покажешь, где этот Игнат ваш живет.

Они прошли до нужной им хаты тихо и спокойно, благо собаки чуяли старика и не лаяли.

Двери были открыты, Максим просто вошел в дом и первым делом, снял с крюка на стене, такой же немецкий автомат, что висел у него на плече.

Хозяева легко проснулись, благо уже почти расвело. Отдернулась занавеска над кроватью, откинув одеяло, с нее свесив ноги сел мужчина, за его спиной мелькнуло голое тело женщины.

– Ты кто? – спросил мужчина. – С района что ли? Чего не стучишь, не видишь у меня баба голая?

– А мне не баба, ты мне нужен, – сказал Максим.

– Так ты, с района что ли? – все еще ничего не понимая, спросил мужчина.

– Да нет, – ответил ему Максим. – Считай что я с самого центра, прямо с Москвы.

Мужчина бросил взгляд на крюк, где должен был висеть его автомат, и все понял.

Женщина поняла все еще раньше и, спешно накинув рубаху, крутилась возле Максима, будто не зная, чем ему угодить.

Игнат потянулся было за штанами, но Максим предупредительно сказал ему:

– Не надо, они тебе больше не понадобятся. Пошли.

Тот бросил штаны, мутно взглянул на Максима и, проходя мимо, не заметил табуретку и уронил ее.

На шум этот, тотчас с печки, показалась голова мальчонки.

– Тять, ты куда? На речку? Возьми меня с собой! – попросился он.

– Какая речка!? – бросилась к нему мать. – Лежи, тут дядька до него приехал.

Мальчишка с любопытством взглянул на Максима и снова юркнул на свое теплое место.

Женщина догнала выходящего из дома за мужем Максима и вцепилась за его рукав.

– Пощади! Детишек пожалей! У тебя-то самого дети есть?! – проронила она.

– Есть! – вдруг как вспомнил Максим. – Аж семьдесят шесть! Раньше нужно было о детях думать!

Ничего не понимающая женщина бросилась от него к мужу.

– Говорила я тебе, говорила! Боже мой, Игнатушка, как же я без тебя!? – запричитала она.

Но муж прошел мимо нее с ничего не видящими глазами, и она, всхлипывая, опустилась на ступеньки крыльца.

– Стой! – сказал Максим Игнату и ткнул ему в спину автоматом. – Давай в сарай!

Они вошли в сарай, Максим оглянулся, нашел на стене кусок веревки, снял и швырнул ее к ногам Игната.

– На, сделай все сам! Не то свяжу и спалю вместе с сараем. И не говори, а то точно спалю, и дом и сарай!

Игнат нагнулся, согласно кивнул и лихорадочно стал оглядываться вокруг.

– Ты погоди, – заговорил он вдруг. – Сейчас я, ты только не жги ничего! Боялся я, а сейчас не боюсь, все одно был бы какой конец! Отвернись, сейчас я. Слышь, отвернись!

Максим отвернулся и через минуту обернулся, услышав хруст поперечной деревянной балки сарая. Он увидел страшное лицо Игната, со свесившимся огромным языком и еще подергивающиеся кончики пальцев ног. Но скоро и они успокоились, лишь по порткам расплылось влажное пятно.

Максим вышел из сарая и увидел, что женщина так и осталась на крыльце. Рядом сидел старик и гладил ее по плечу.

Максим подошел к ним и сказал:

– Людям скажите, что сам удавился, от совести. Все детям потом жить легче будет.

Он догнал отряд после полудня. Увидев его, колонна, на которую он вышел остановилась. Люди уже знали, что Макар и Томи не вернулись и что Максим ушел на их поиски.

Максим подошел к людям и снял фуражку. Потом колонна пошла дальше. Подошла другая, затем следующая. Люди проходили мимо непокрытого и склоненного головой Максима и не скрывали своих слез.

.

Глава 21

.

Когда они подошли к линии фронта, идти стало еще трудней. Все чаще отряд наталкивался на проходящие колонны немецкой пехоты и техники. Все больше становилось передвижных и стоячих постов, которые перекрывали все дороги и подступы к ним. По ночам, да и днем, совсем неожиданно вдруг возникала стрельба, и шли нешуточные бои, то спереди, то и глубоко позади отряда.

Стало понятно, чтобы не столкнуться с немцами теперь придется усилить не только передовое охранение, но и быть готовыми к всякого рода случайным столкновениям со всех сторон. И Максим усилил контроль почти над каждым километром движения, которое замедлилось более чем наполовину. Он потребовал у Каца, Натана и Симхи провести жесткие беседы с людьми, чтобы они вели себя в пути как можно тише, осторожней и особенно приглядывали за детьми. Но именно дети первыми среагировали, на приближающие симптомы войны и их лица и поведение, стали снова замкнутыми и серьезными, как в первые дни похода, после трагедии в Мысловке. На привалах они почти не играли, разговаривали шепотом, с удовольствием засыпали, потому что во сне они видели то, о чем мечтали.

Несмотря на это Максим каждый раз, прежде чем отряд начинал движение, лично осматривал порядок в колоннах людей.

Однажды, после обеденного привала, он увидел, как у последней колонны, которую возглавлял Афанасий, в стороне столпилась небольшая толпа мужчин, которые заглядывая через плечи друг друга, что-то особенно высматривали на происходящее внутри этой толпы и живо это обсуждали между собой.

– Что там у тебя? – спросил Максим у Афанасия.

– А, это у Шими Зингера со вчерашнего дня зуб разболелся, – ответил Афанасий. – Он у меня и ночью толком не спал. Мы уж с Симхой и отвар из трав ему полоскать давали, не помогает! Вот теперь ему Ганс – немчура и зуб-то этот и выдирает. А что за мужики вокруг, я не знаю, может родные, боятся, что тот, вместо больного и здоровые повыдергает.

Максим пригляделся, затем повернулся к Афанасию, предлагая ему из кисета табак, и сказал:

– Да нет, то не родные, это парикмахеры.

– А на что больному зубом, парикмахеры эти!? – удивился Афанасий.

– Это у них традиция такая, – пояснил Максим. – Приработок значит, зубы рвать, а еще раньше они кровь спускали, да и пиявок разных ставили.

– Ишь ты, – удивился Афанасий. – Все да ты о них знаешь! Не зря тебя, значит, Макарыч командиром над нами поставил.

– Ну, да, – усмехнулся Максим. – Мне бы еще, как, Чапаю, языки знать, так я бы и мировом масштабе покомандовал бы!

Они посмеялись, покурили, разошлись и встретились только поздно вечером. Вечером, когда уже все уже готовились ко сну, и вдруг прогремел взрыв, небольшой, глухой, но совсем рядом. Два дня назад во время движения, близко с колоннами людей ухнули два взрыва и они не знали, бежать ли им, или оставаться на месте. Движение остановилось, но ничего больше не последовало, то ли просто пристреливали орудия, то ли это была какая другая какая случайность.

Но сегодня это был не орудийный выстрел. «Мина!», – сразу определился Максим и поспешил в сторону взрыва. Навстречу ему выбежал Натан.

– Там, там, – едва выговорил он. – Афанасий, Нахум и Ури, на мину попали!

Когда они прибежали к месту взрыва, стало ясно, что на мину наступил Ури, и ему уже ничто не могло помочь. Недалеко рядом лежал Афанасий, над которым склонились Ганс, Кац и Зина. Еще дальше от них сидел, ухватившись руками за голову Нахум, и качался из стороны в сторону от контузии и не мог ничего ответить на вопросы о своем самочувствии.

Когда Максим подошел к Афанасию, Ганс что-то быстро-быстро сказал, Натан хотел было перевести, но Максим взглядом остановил его.

– Пусть говорит! – сказал вдруг Афанасий. – Каюк мне, Максим, кранты. Что немчура, радуешься да, что я вперед тебя помру?! Ну да ладно, не серчай! Скажи ему Натан, не прав был я тогда! Спасибо вот Максиму, не дал грех на душу взять. А что, может быть бог и вправду мне это зачтет?!

– Нет бога, – сказал ему Максим.

– И то верно, – сказал Афанасий, и на губах его появилась розовая пенка крови. – Только я тебе скажу, Максим. Для кого надо – он есть! Вот я шел со злым умыслом убивать этого Ганса, так остановил он меня рукою твоей. И еще много что плохого я думал о тебе и об этих людях, так вижу теперь, не прав я был! И сейчас я понимаю, что погибаю я за правое дело! Ты уж дойди, Максим, обязательно дойди! И людям, там правду за нас скажи. За Николу, деда Макара и Томи этого. У меня двое детей там, так бы хотелось, Максим, чтобы они знали, что отец их человеком помер, по-христиански, за людей, помер…

И что-то еще хотел сказать он, только хлынула кровь его горлом и замер он.

Ганс виновато утер лицо его и закрыл ему глаза. Кац читал над ним молитву на непонятном языке, Ганс присоединился к нему со своей молитвой, и закончил ее раньше и сказал «Аминь».

«Аминь!» – также закончил позже молитву Давид Кац.

.

Глава 22

.

Место выхода действительно было выбрано почти идеально. Когда отряд Максима вышел на это место, несколько десятков километров сзади и впереди не представляли собой стратегического значения для боевых действий для обеих сторон. Разве что для боев местного значения, которые не давали никаких преимуществ никому на данном участке фронта. И поэтому здесь не было стянуто боевой техники и живой силы. Но двигаться дальше вперед, стало уже невозможно. Когда они дошли до этого места, отряд почти двое суток почти без пользы кружил на месте.

На третий день, Максим, остановивший отряд, еще полдня пытался найти путь для дальнейшего движения вперед, но вскоре уставший и взмокший вернулся обратно и собрал всех для последнего совещания.

Было время обеда, и поэтому до совещания, Максим предложил всем спокойно пообедать. Пообедали.

Максим обедать закончил последним и, оглядел сидевших вокруг себя людей. Его взгляд остановился вдруг на Гансе, который сидел рядом с Натаном и понял, что Ганс, давно уже стал тем человеком, который находится в его команде и не жалея себя из-за всех сил старается хотя бы чем-то помочь всем, кто нуждается в этом. Он вспомнил, как несколько раз сталкивался с ним, когда тот, сидел по ночам у больных людей, как он ежедневно осматривал каждого ребенка в отряде, и всегда был рядом со стариками, пытаясь хотя бы морально поддержать их. И все как-то уже и позабыли, что он немецкий врач и пришел на эту землю с фашистами.

Люди сидели вокруг и ждали, что им скажет Максим. Все понимали, что это должно быть что-то очень важное.

– Все, шабаш, – сказал Максим. – Дальше нам хода нет, но и оставаться нам здесь очень опасно. На войне нет-нет, да и пристреливают такие вот пустынные участки, как наш, чтобы не было секретного скопления войск, или просто проверяют, для безопасности. Так, что рано или поздно нас обнаружат. Поэтому, сегодня ночью я попытаюсь перейти линию фронта, и если это получится, буду просить наших провести операцию, чтобы вывести людей отсюда. Старшим за меня остается Давид Кац. Никаких особых указаний у меня нет. Держитесь. Как услышите бой, поднимайте людей и ждите. Все! У меня до ночи отбой.

Когда стемнело, провожать Максима вышли Кац, Зина, Моня и Симха. Он просто пожал мужчинам руки, обнял на удивление в этот раз спокойную Симху, которая несколько раз погладила его лицо и провела рукой по волосам, словно решила заколдовать его от всяких неприятностей. Потом она незаметно увела мужчин, оставив Максима и Зину наедине.

Максим смущенно пожал Зине руку и сказал:

– Когда мы в следующий раз встретимся, я обязательно тебе что-то скажу.

Девушка улыбнулась и ответила:

– Ну вот, гадай теперь, что это ты надумал мне сказать!

Она подтянулась к его лицу и едва поцеловала в щеку.

– Что так скупо? – спросил Максим.

– А вот как вернешься, и скажешь, что хотел, крепче будет! – засмеялась девушка.

И Максим еще раз пожал ей руку и через несколько мгновений исчез в темноте.

К утру, когда уже начало светать, и он прополз через немецкие укрепления, Максим приметил слева от себя сидевшего в одиночном окопе в секрете бойца. Это означало, что до наших окоп оставалось совсем немного. Боец нес службу хорошо, хотя именно в это время больше всего хочется уснуть. Видно было как он бдительно поглядывал вперед и вокруг себя. Но, несмотря на это, он проморгал Максима и тот без труда бесшумно подкрался сзади, скользнул к нему в окоп, выбил из рук оружие и зажал рукою рот.

– Тихо! Тихо, братишка, – зашептал он ему в ухо. – Я свой! Я ничего тебе не сделаю тебе плохого. Сейчас я отпущу свою руку, ты повернешься ко мне, и мы поговорим, хорошо? Только не кричи, а то по ним начнут стрелять и фашисты и наши. Если ты меня понял, кивни головой.

Солдат помедлив, кивнул головой, и Максим не спеша убрал руку с его рта.

– Повернись! – сказал Максим, понимая, что солдат с перепугу забыл это сделать.

Солдат повернулся, и Максим увидел совсем не мальчишеское и вовсе не перепугавшееся лицо солдата. Просто он оказался опытней и сильней его.

– Привет братишка! – заговорил Максим, чтобы как-то вызвать доверие солдата. – Я пришел с той стороны, но я наш – партизан. У меня дело государственной важности, понимаешь. Сейчас я отдам тебе свое оружие, и мы поползем с тобой до наших, хорошо? Ты скажешь им, что увидел, как я ползу в твою сторону, размахивая белым платком в руке, и взял меня в плен. Ты понял меня?

– Понял, как не понять, – ответил солдат.

– Тогда пошли! – сказал Максим. – Некогда мне братишка, время в обрез. Да не думай ты! Я точно скажу, что ты меня арестовал! И не вздумай пристрелить меня! От меня зависит жизнь многих людей!

После последних слов, солдат даже как-то облегченно вздохнул, неумело принял в руки оружие Максима и первым выбрался с окопа.

– Стой! Кто идет!? – услышали они, когда до окопов оставалось метров пятнадцать.

– Я – рябина! – назвал пароль солдат.

– Что так рано? – спросили с окопа. – Тебе еще два часа быть там!

– Не один я, – отозвался солдат. – Пленный у меня тут с собой, перебежчик с той стороны.

– Стой на месте! – сказал тот же голос. – Я сейчас подниму ребят. Как скажу, тогда подойдете.

Через минуту, тот же голос сказал:

– Эй, рябина! Давай, двигай сюда, медленно и по одному!

Первым в окоп приняли Максима, затем солдата.

– Смотрю, значит, ползет и платком в руке машет. И только мимо меня прополз, я ему: «Стой! Хенде хох!», а он руки и поднял, говорит, что свой и дело у него, как его? Для страны, что ли, важности, – отчитался солдат.

– Ладно, Карасев, смени его на посту! А мы, до командира, – сказал бывалый на вид сержант и обратился к Максиму. – Ну что, добрый человек, передохнешь, али сразу пойдем?

– Пошли! Сейчас пошли! – сказал Максим, его голова слегка кружилась от постоянной мысли: «Дошел! Дошел! Дошел!».

.

Глава 23

.

Они сидели в блиндаже и ожидали звонка Командующего, которого не было в штабе. За это время к ним присоединился лейтенант-особист, он успел снять с Максима допрос и лейтенант – танкист, которого капитан, в чье расположение попал Максим, неизвестно зачем-то и откуда-то привел.

Наконец заработала прямая связь со штабом и капитан, собравшись, доложил в трубку:

– Товарищ генерал! Капитан Ивлев! Здесь у меня человек, перешедший с той стороны, и он требует, чтобы вы лично выслушали его.

– Дайте ему трубку, – сказал генерал.

Капитан передал трубку Максиму.

– Товарищ генерал, – сказал Максим. – Я – Жасмин!

В трубке немного промолчали и наконец, генерал сказал:

– Представьтесь!

– Сержант пограничных войск Максим Пятаков, товарищ генерал!

– Неужели дошел?! – спросил генерал.

– Так точно! Дошел я один, товарищ генерал, остальные за линией фронта в километрах семи отсюда. Мы здесь с капитаном Ивлевым обсудили план действий, как вызволить наших людей оттуда, и пришли к единому мнению, разрешите передать ему трубку.

– Хорошо, дайте мне капитана! – приказал генерал.

– Товарищ Командующий! – доложил умелый капитан. – По сведению сержанта Пятакова в тылу врага находятся двести восемьдесят три человека, в основном стариков, женщин и детей. И мы решили провести специальную операцию по спасению этих людей. Суть операции – провести операцию типа разведки боем без привлечения артиллерии и тяжелой техники, чтобы враг не подумал о масштабной операции и не привлёк большие силы для отпора нашему наступлению. Мы решили неожиданно ударить силами двух рот, прорвать оборону для прохода грузовых машин к людям в лесном массиве и удержание позиций до их возвращения к нашим позициям. В настоящее время я собрал восемь таких машин с полными баками топлива. В каждой такой машине будут находиться по четыре лучших бойца. В передней и в последней машине будут пулеметчики с прикрытием. Весь маршрут атаки и движения машин нами решен по показаниям сержанта Пятакова, который, прошел его, перебираясь к нам. Силы противника и огневые точки, также указаны им, и они совпадают с данными нашей разведки. Кроме того, мною остановлены два танка, которые возвращались с ремонта, на место своей дислокации. Прошу вас, товарищ генерал, на время операции передать их мне под свое командование. Старший из танкистов, находится сейчас у меня в блиндаже.

– Передайте ему трубку, – приказал генерал.

– Лейтенант Рябов, товарищ Командующий! – представился танкист.

– Сколько воюете, лейтенант? – спросил генерал.

– Второй месяц, товарищ генерал! – доложил лейтенант. – Подбит в первом бою, сейчас возвращаюсь в часть после ремонта.

– Что, так, лейтенант? – спросил генерал. – В первом бою и подбили?

– Виноват, товарищ генерал! Подставил противнику бок, и подбили.

– Молодец сынок, что не врешь! Ты слышал там, что капитан сказал?

– Так точно, товарищ генерал! – ответил лейтенант. – Я ждал приказа!

– Так вот тебе мой приказ лейтенант! Делаешь все, как говорит тебе капитан, а дальше к себе, службу служить! Понял? Как там фамилия командира второго танка?

– Лейтенант Артунян, товарищ генерал!

– Ну вот, лейтенант Рябов передай этому Артуняну, что если вы это боевое задание как надо выполните, я вам лично на грудь по ордену и экипажи ваши не забуду, выполняйте! Дай-ка там, капитана!

– Слушаю, товарищ генерал, – сказал капитан.

– С танкистами мы решили, какие еще вопросы? – спросил генерал.

– Товарищ генерал, здесь капитан особого отдела Горелов просит вас выслушать его.

– Ну, давай, валяй, своего особого! – произнес генерал.

– Товарищ командующий, – услышал он в трубку. – Капитан Горелов докладывает! Я провел допрос, так называемого перебежчика Пятакова и на этом допросе он показал, что с августа тысяча девятьсот сорок первого года по сентябрь он находился в плену, откуда якобы бежал и примкнул к партизанам. Я считаю, что показаниям этого сержанта доверять нельзя и предлагаю отменить операцию, так как считаю это ловушкой и провокацией.

В трубке некоторое время промолчали, но затем генерал ответил:

– Капитан Горелов! Сядете с сержантом Пятаковым в первую машину и лично проследите за ним. Если вы, как считаете, попадете в засаду, застрелите его и при невозможности выйти из окружения разрешаю вам застрелиться самому. Я не забуду, что это был мой приказ, и ваш подвиг не будет забыт! Выполняйте!

Капитан Горелов осторожно положил трубку и промолвил:

– Товарищ генерал одобрил операцию.

Но ничего больше не сказал.

.

Глава 24

.

Операция прошла почти молниеносно. Пока немцы отступали и перестраивались по всем правилам их военной науки, машины пыля и урча в унисон ревам танков, создали у них впечатление атаки целой группы боевых машин и очень скоро скрылись в лесном массиве.

Наши солдаты, просто отбросив немцев, заняли их позиции и имитировали огнем фланговое давление. Но постреливали они лениво, не зная, сколько им еще придется удерживать эти фланги, и какие силы бросит на них фашист, пытаясь отбить свои позиции.

А машины обратно появились так скоро, что воодушевленные их появлением бойцы открыли просто ураганный огонь по врагу. Танкисты Рябова и Артуняна, отчаянно расстреляв весь свой боезапас, гордо и победоносно замкнули цепь вернувшихся на свои позиции бойцов.

Машины для безопасности проехали намного дальше позиций. Они кучно остановились, солдаты спрыгнули первыми, открыли борта и принимали людей.

Из кабин вывалились мокрые насквозь от напряжения шофера и с удивлением разглядывали своих пассажиров. Люди, спустившиеся с машин едва отошедшие от всего, что произошло, подходили к ним, обнимали и целовали их. И только тогда водители стали понимать, какое чудо они сотворили.

И впервые. И впервые, за все время похода люди оставили детей без присмотра.

Дети сбились в кучу. Они не понимали, почему их оставили одних. Некоторые из них заплакали, и многие тоже стали плакать. Плакали все, и те, у кого были родители и родные и те, у кого их не было. И впервые взрослые не обращали на них внимания.

Со стороны наших окоп к машинам бежали солдаты, но добежав, все они останавливались при виде людей, ради жизни которых несколько минут назад они рисковали жизнями.

Это были действительно, старики, женщины и дети. И если были среди них мужчины, то одряхлевшие, и еще больше изможденные, чем старики. У них вовсе не было никаких сил. Они просто сидели на траве и пытались улыбаться, но только друг другу. Но только друг другу.

Среди всей этой кутерьмы метался капитан Ивлев.

– Где Максим?! – кричал он. – Где сержант Пятаков!?

Кто-то рукой показал ему, где. Ивлев увидел Максима, который стоял, крепко обняв какую-то девушку. Капитан, было, бросился к нему, но путь ему перегородила женщина, которая как потом выяснилось, только и занималась тем, чтобы никто Максиму не мешал. Это была Симха.

– Гарный мой, – сказала она ласково капитану. – Если тебе не имеется обнять нашего Максима, так я за него. На, цемай, коль хочешь, но только мешай молодым!

Капитан Ивлев только рассмеялся и стал вместе с Симхой смотреть на всю эту кучу малу, что была перед ними.

Солдаты расхватали плачущих детей и каждый из них, пытался найти в своих карманах, хоть что-то, что могло привлечь их внимание и успокоить. Они целовали их своими обветренными губами и говорили, говорили, говорили добрые и нежные слова, которые говорили когда-то своим детям. Дети перестали плакать, но слезы их просто катились из глазенок. Они не могли не плакать, потому что плакали сами солдаты, которые носили их на руках.

Наконец, Ивлев подошел к Максиму и сказал:

– Максим, ты святой! У меня раненных бойцов четверо, ну царапины прямо, и полный ажур!

Максим кивнул ему головой и пошел среди людей. Там он увидел, как Кац и Моня о чем-то говорили со стариками, а Натан с Гансом бинтовали ушибленную ножку красивой девушки, и она весело переговаривалась с ними. Старики обнимались со своими старухами и что-то ласково говорили им, будто они молодые. Женщины немного пришли в себя и стали оправляться и приводить себя в порядок, увидев вокруг себя много незнакомых мужчин. Дети, завидев Максима, тянули к нему руки. Вскоре, почти все они собрались, возле него, и люди увидев это, вдруг стали смеяться. Рассмеялся и Максим, и дети стали смеяться вместе с ним, потому что привыкли верить смеху Максима, как никому больше.

.

Глава 25

.

Людей должны были вывезти с передовой к вечеру. До этого Горелов и присланные ему из штаба на помощь сотрудники Особого отдела тщательно проверили по спискам людей, установили их родственные связи, выясняли, кто из людей выполнял особые роли при движении к фронту. Не забыли выяснить, не остались ли у кого родственники в тылу, и не было ли у них близких, осужденных по уголовным и политическим статьям.

Максима Горелов сразу отделил от людей, которых он вывел и потребовал у него список лиц, которые могут описать его деятельность во время вывода людей. Он снял с них допросы, задавая при этом людям каверзные вопросы не особо стесняясь их содержанием.

Такие вопросы, наверное, смутили бы любого человека, но только не тех, кто пришел сюда с Максимом.

Весьма простые и наивные на вид люди, так отвечали Горелову, что тому приходилось изрядно потрудиться, чтобы как-то в лучшем свете выставить себя в протоколах допросов. Но этих людей было не просто обмануть, и они отказывались подписывать протоколы, пока их ответы не записывались там дословно.

Сложней всего, оказалось, снять допрос с Зины. Она просто назвала Горелова «сволочью» и потребовала также арестовать ее. И напрасно, прибывшие со штаба люди пытались убедить ее, что Максим не арестован, а всего лишь задержан, до выяснений полных обстоятельств, она категорически отказалась отвечать на вопросы. Горелов и эти люди растерялись и не знали, что с ней делать. С одной стороны она не было в прямом смысле военным человеком, чтобы призвать ее к какой-то военной дисциплине, с другой стороны она не принадлежала к тем людям, с которыми вышла с оккупированной территории. И сейчас, Зина отказалась выйти с блиндажа, заявив, что если Максим не арестован, то она имеет полное право находиться рядом «со своим женихом». Воспользовавшись, растерянностью особистов, капитан Ивлев увлек ее к себе в уголок блиндажа, где угощал ее и Максима чаем, пока эти офицеры приводили в порядок свои бумаги.

В блиндаж вошел солдат, для порядка поставленный охранять вход, и доложил, что просится войти один из тех, кого вывезли из леса.

– Пусть войдет, – разрешил Горелов.

В блиндаж вошел человек с двумя тощими баулами в руках и стал вглядываться, вокруг, привыкая к темноте помещения после дневного света.

– Простите, – сказал он. – Я теперь уж не знаю, кто из вас старший будет.

– Я, я – старший! – нетерпеливо воскликнул Горелов. – Представьтесь, и я слушаю вас.

– Я, значит – есть Моня Озер, – сказал человек. – В отряде я отвечал за продукты и кормежку людей.

– И что? – спросил Горелов.

– Так я стал думать, теперь я уже не нужен и принес вам список и обжимки, – сказал Моня и положил перед ним свои баулы.

– Чего? Что за обжимки? Пятаков, о чем это он?! – крикнул Горелов Максиму, подозрительно взглянув на баулы.

– Он принес остатки продуктов, которые мы ему доверяли, – ответил Максим.

– Остатки? А на что они мне? Ладно, оставь, там разберемся! Можете идти!

Моня почему-то облегченно вздохнул и пошел к выходу, но затем неожиданно развернулся и сказал громко:

– Максим! Нас увозят, машины уже подошли!

И ушел.

Максим встал из-за стола, подошел к Горелову и обратился к нему:

– Товарищ капитан! Разрешите с людьми проститься!

– Ишь ты, с людьми ему проститься. Они что, на тот свет собрались? Встретишься еще! Не могу я тебе этого позволить! Тут передовая, здесь нам ваши митинги ни к чему! – ответил Горелов.

Но тут поднялся Ивлев.

– Ладно, капитан, давай поможем сержанту. Кто знает, куда их сейчас повезут. Дай им проститься. Они ведь через такое прошли! Митингов не будет. Давай под мою ответственность.

– Ага, вот ведь как вам всем нужно, можете же, как надо разговаривать, – сказал Горелов и покосился на Зину. – Хорошо. Но под вашу ответственность, капитан Ивлев.

Ивлев, Максим и Зина вышли из блиндажа. Людей уже построили и проверяли по списку.

Увидев Максима и Зину, все они смотрели только в их сторону. Ивлев подошел к офицеру, которому, видимо, поручили вывезти людей и что-то сказал ему. И когда перекличка закончилась, офицер этот кивнул головой Ивлеву, а тот подтолкнул Максима и сказал ему:

– Давай!

Максим подошел к людям. Он взял из рук Рахель стоявшей в первых рядах сверток с маленьким Николаем, прошел вдоль строя и остановился там, где его могли бы видеть и слышать все.

– Спасибо вам, что вы доверяли мне! – сказал он, не скрывая свое волнение. – Простите нас, что не всех из вас мы сберегли! Спасибо всем, кто помогал нам! Живите долго и счастливо! Помните тех, кто отдал за нас свои жизни – Николая, Макара Савельевича, Томи и Афанасия. Вечная им память! Пусть в каждом вашем доме будет много таких детей!

Максим замолчал. Офицер дал команду на загрузку. Люди проходили к машинам через Максима. Каждый из них обнимал его, старался погладить его лицо. Наконец все прошли, и рядом остались только Кац, Натан и Симха. Максим и Зина простились с ними.

– Максим, – сказал Кац. – Вон там Ганс. Его тоже увозят. Мне бы надо до него. Скажи солдату, что я больной зубом и он мой врач.

И действительно, недалеко от машин, в стороне сидел Ганс, рядом с которым стоял молоденький солдат.

Ивлев, Максим и Кац подошли к ним.

Максим подошел к солдату и сказал:

– Этот немец – врач, он лечил этому человеку зубы. У него что-то там с коронкой, пусть он посмотрит.

Солдат вопросительно взглянул на капитана Ивлева, и тот утвердительно махнул рукой.

Кац подошел к Гансу, что-то сказал ему и широко открыл рот.

Ганс немного удивленный, заглянул в рот Давида, затем на него самого. Кац кивнул головой, и Ганс засунул ему пальцы в рот, словно поправляя там коронки или проверяя шаткость зубов.

Кац похлопал его по плечу и отошел. Максим подошел к Гансу и сказал:

– Прощай Ганс! Береги себя! Ты хороший человек! Ты хороший немец!

Ганс, словно все понимал, благодарно улыбался.

Когда Максим, Кац и Ивлев ушли от него, он наконец разжал ладонь и увидел, что в ней лежит золотой перстень со знаком звезды Давида, который он достал изо рта Каца.

.

Эпилог

.

Петр Сомов не вернулся в отряд. Он попал в засаду, отстреливался, застрелиться не смог, на последнем патроне его подвела осечка. Умер от зверских пыток во время допросов, но ничего не сказал врагам. Ему было семнадцать.

Партизанский отряд Савелия Макаровича Истомина был окружен карателями и полностью уничтожен в результате предательской деятельности изменника Сидорова И.П., бывшего лейтенанта Советской Армии, который в окружении сдался в плен и согласился сотрудничать с фашистами.

В 1968 году Сидоров был изобличен и арестован органами безопасности в поселке Ч. Узбекской ССР, где работал заведующим овощным складом под именем Харламова Сергея Степановича. Был осужден и приговорен к высшей мере наказания – расстрелу. Приговор был приведен в исполнении.

Максим Пятаков и Зинаида Сухомлина были единственными, кто остались в живых из отряда Макарыча. Они поженились, вырастили сына и дочь, были счастливыми дедушкой и бабушкой. Ушли из жизни в течение одного года.

Давид Кац остаток жизни прожил в Одессе. Пользовался большим уважением почти всего города.

Натан Рашкин учительствовал до пенсии и после в небольшом селе Белоруссии. Был очень добр к коллегам и ученикам.

Симха Руге умерла в Фергане в добром рассудке в окружении многочисленных детей, внуков и правнуков.

В 1952 году в селе Липовка появились незнакомые мужчина и женщина, заглянув в сельсовет, они захватили там с собой председателя и прошли к безымянной могиле у тропинки. Там они установили на памятник со звездой небольшую металлическую пластину с надписью:

.

Серпухов Макар Гаврилович

Томи Фукс

1942 г.

.

Потом мужчина достал из портфеля военную фуражку с зеленым околышем, надел ее на голову и постоял у могилы, отдавая рукою честь погибшим. Когда они ушли, на краю села их догнала женщина. Она что-то говорила им и пыталась даже поцеловать руку у мужчины, но только он не дал ей сделать это. А женщина, которая была с этим мужчиной, обняла ее, поцеловала, и так они простились.

Ганс Венцель, в начале пятидесятых вернулся в Германию. Он никогда не снимал с руки золотого перстня с символом звезды Давида и с гордостью рассказывал, как принимал роды в окружении своих соотечественников у еврейской женщины.

Дети и внуки Рины Глезер твердо верили в чудодейственную силу серебряного колокольчика, с перезвона которого начиналось утро и заканчивался каждый день в ее жизни.

Руби Сойфер, получил блестящее образование и всю свою жизнь работал «на оборонку».

Детей Мысловки, оставшихся сиротами, усыновили семьи, которые вышли с ними на Большую Землю. Все дети Мысловки сохранили между собой хорошие отношения и помогали друг другу, чем только могли, кем бы они ни стали в жизни.

Николай Бениевич Зельтен родил Николая Николаевича Зельтена.

Николай Николаевич Зельтен назвал своего второго ребенка, первенца по мужской линии – Николаем, ибо такова была воля Бени Матиевича Зельтена, дабы всегда первенцы – мальчики в его роду носили это имя и никогда не переводились…

Аминь!