В начале было Слово…

В Кирилло-Мефодиевские дни, вспоминая об общественно-просветительской деятельности великого русского филолога академика О. Н. Трубачёва (1930-2002), нельзя не сказать о серии его блистательных выступлений на Праздниках Славянской письменности и культуры. С конца 80-х гг. ХХ в. эти праздники стали общенародными, государственными, хочется верить, что традиция  удержится в нашей культурной жизни . В 1988 г. Трубачев побывал в Новгороде, затем были Киев, Минск, Смоленск, Москва, Симферополь — Севастополь-Херсонес... И везде его речи — по сути, научно-популярные доклады — носили серьёзный, весомый характер. В 1992 г. издательство «Наука» выпустило небольшую книгу Трубачёва «В поисках единства», в которую вошли выступления учёного на Кирилло-Мефодиевских праздниках в Новгороде, Киеве, Минске и Смоленске ; тогда  она включала четыре очерка: «Великий Новгород», «Откуду есть пошел Киев… и другие вопросы», « “А кто там идёт?” Взгляд на этногенез белорусов» и «Смоленские мотивы». Второе издание пополнилось ещё двумя очерками — «К истокам Руси (наблюдения лингвиста)» и «Русский — российский. История динамика, идеология двух атрибутов нации». В третье же издание (посмертное) вошло ещё и эссе  «Славяне и Европа», а также обширное Приложение (даты жизни и творчества Трубачёва, библиография его трудов и проч.). Во Введении автор определил свою главную задачу — разговор о славяно-русском единстве и выделил такое важное понятие. как русский языковой союз. Эта проблема остается весьма злободневной и в наше время, кроме того, целый ряд положений, выдвинутых академиком О. Н. Трубачёвым, сегодня звучат как его завещание нам, всем тем, кто несмотря ни на что упорно продолжает отстаивать и развивать национальные традиции русской культуры, её самобытность, напоминает о её величии, наказ всем, кто не отступает в наше штормовое время от служения памяти предков, утверждения славянского слова и дела.
Серьезным филологам и историком хорошо знакомы работы ученого; сегодня без опоры на его исследования невозможно прийти к сколько-нибудь значительным результатам, например,  в славистических поисках, не говоря об индоевропейских разысканиях.
.
За год до кончины академик Трубачёв совершил увлекательнейшее путешествие на Камчатку. По приглашению ТВ Олег Николаевич принял участие в беседе с Преосвященным Игнатием, епископом Петропавловским и Камчатским . Эта замечательная встреча не отпускала от телевизора 3 дня всю Камчатку. За малой известностью этого факта позволим себе представить небольшие фрагменты выступления учёного, повторим лишь: ни одно слово Трубачёва не утратило злободневности, напротив, кажется, сегодня его мысли становятся как будто все более выпуклыми, нужными, востребованными  широкой аудиторией.
Разумеется, в первую очередь речь шла о научных изысканиях учёного.
Конечно же, в беседе с владыкой Игнатием зашел разговор и о Крещении Руси, о принятии христианства нашими предками. Трубачев, в частности, отметил: «»Святые Константин (Кирилл) и Мефодий учили Слову Божию… в национальном, народном, местном этническом облачении.  Это было сочтено грехом или ересью. Характерен героический эпизод борьбы Константина с римскими священниками. Как они утверждали, проповедовать Слово Божие можно только на трёх языках… на латинском, древнееврейском, греческом, всё остальное — ересь. Мудрость  первоучителей выразилась в том, что, как они считали, будет лучше доносить Слово Божие каждому народу на его языке. И это чрезвычайно ярко, афористически выразил Константин на знаменитом Венецианском диспуте, когда вокруг него собралась враждебная толпа священнослужителей, винивших его в этой ереси. Он же противопоставил им краткие слова: “Не идёт ли дождь равно всем. Не равно ли всем светит солнце. Какое право отрицать необходимость проповедовать Слово Божие на понятном языке?” Короче говоря, они стремились переводить на понятный, распространённый преимущественно в южнославянском варианте славянский язык местным великоморавским и другим племенам» .
Тому, однако, видимо, способствовал еще один культурный феномен, который отметил в своё время английский византолог И. Б. Бери. Учёный, специально изучавший сочинение Константина Багрянородного «Об управлении Империей» (ок. 952 г.), указал  на поразительный факт культурного доминирования славян: во-первых, в греческом тексте встречаются славянские слова для обозначения некоторых государственных понятий (!), во-вторых, переговоры с русами велись с самого начала по-славянски, в-третьих, законы и обычаи печенегов, а также мадьяр (последний пример, как считает исследователь, взят из мадьярских источников) обозначены славянским словом «закон» в греческой транслитерации, но не греческим νόμος, вожди мадьяр названы славянским термином роли «воеводы». И вот вывод Бери: «Я полагаю, что это объясняется тем, что между теми народами, которые находились в постоянных сношениях со своими соседями, болгарами и восточными славянами,  с л а в я н с к и й  я з ы к  б ы л  с в о е г о  р о д а  linqua  franca (общим языком), так что известное число славянских слов было очень распространено среди неславянских народов Дунайской и Днепровской областей. В сношениях с иноземцами, печенегами и мадьярами было самым подходящим пользоваться такими словами, и этим могло бы объясняться их появление в трактате Константина» .
Продолжая беседу, Трубачёв подчеркнул, что Кирилл и Мефодий, как известно, переводили Писание на славянский язык, но при этом они подошли к переводу очень  тщательно.  «Ведь у славян высокая нравственная и религиозная культура (т. е. возвышенная над повседневностью) была и до христианства. И это выразилось [в переводе] в том, что целый ряд слов и понятий был бережно заимствован первоучителями из местного славянского, ещё языческого языка и перенесён в христианский лексикон. Причём, как оказалось — и это очень интересно — количество таких перенесённых, взятых в их натуральном, существующем виде слов было, может быть, и не так велико, но они оказались фондовыми (т. е. они частотно нисколько не уступают таким словам, как ‘панагия’,  ‘проскомидия’ и многим другим грецизмам). Чрезвычайно интересны такие слова, как ‘бог’,  ‘дух’,  ‘душа’,  ‘грех’,  ‘спас’,  ‘спасение’ и тот же  ‘рай’, вообще идея посмертного существования и спасения. Они обратили внимание, что этот  ‘рай’ наличествует у славян, и употребили это слово, так что оно по-прежнему является названием загробного мира во всех славянских языках (любопытно, что обоих вероисповеданий — и католического и православного). ‘Рай’ — это не только праславянское (в смысле древнее), но и общеславянское слово, не заимствованное, своё, дохристианское. Как оказалось, это слово годилось для обозначения того, что греки называли παράδεισος, парадис — рай. Однако, когда одновременно явилась необходимость обозначить некий оппозит, что-то противоположное раю, место обитания грешников —  то этого в языке не было. И только в данном случае пришлось прибегнуть к слову ‘ад’ от греч.  Ἅδης — мрачное, тёмное судилище для грешных усопших людей». То есть слово ‘ад’ пришло в славянский язык вместе с христианством из Греции.
В очерке «Великий Новгород» Трубачев также писал об этом культурно-языковом феномене славян:  «…идея ада как искупления отсутствовала, её принесло христианство… Христианство, конечно, привело здесь строгую концептуализацию рая-вознаграждения и ада-воздаяния за грехи. Неописуемо интересен культурно-типологически тот факт, что у большинства неславянских народов Европы всё было в принципе наоборот. То ли по причине большей мрачности местных языческих культов (а о древних германцах это можно утверждать положительно), то ли в силу других специфических обстоятельств — народным, дохристианским оказалось там как раз название ада — как первоначального обозначения нижнего, подземного, потаённого мира
(лат.  infernum  и его продолжение во всех романских языках, немецк. Hölle, англ. hell), а понятие и   название  рая в Западной Европе было заимствовано с приходом христианства из греческого. <…> После сказанного, может быть, станет яснее тот многим известный и сердцем понятный феномен бóльшей светлости и даже весёлости нашего православного христианства и русской [церковной] архитектуры в сравнении, скажем, с католичеством Западной Европы и его храмами. Причина  может корениться в том (как нам это теперь подсказывает язык), что духовной культуре древних славян была чужда идея посмертного возмездия» .
Любопытно и такое, например, наблюдение лингвиста. «Нередко, даже в тех случаях, когда христианство привносило совершенно новое религиозное понятие, оно обращалось к существующему древнему лексическому и идейному фонду славян. Так, идея и образ душевного спасения  и бога как спасителя души, очевидно, неизвестные дохристианскому, языческому мировоззрению, получили выражение в первоначально пастушеской, скотоводческой лексике славян: спасти (съпасти) — это ведь, в сущности, ‘пасти домашний скот’, то есть первоначально — ‘охранять и кормить’; сюда же спаситель (съпаситель), в христианской письменности — об Иисусе Христе (Христос Спаситель), также спас (съпасъ) — Спас (Спас Нерукотворный). <…> Но уже в близких западнославянских языках Христос-Спаситель носит название совсем иной природы — не из пастушеской терминологии, а из абстрактной лексики: Zbawiciel, польск., собственно ‘избавитель’, напоминает уже немецкое название Спасителя — Erlöser, тоже буквально ‘избавитель, освободитель’».
В глубине веков теряются корни русской духовной  культуры, и вовсе не в Византии их должно искать; мудрый Трубачев видел в этих истоках «выработанную всем предшествующим славянским и индоевропейским языковым и общекультурным развитием систему достаточно высоких религиозных и этических понятий, выраженную в соответствующей исконной терминологии. Наугад взятая фраза из церковного богослужебного обряда — “створим требу господеви и богови нашему” — вся состоит из еще языческих по своему происхождению терминов… Не на пустом  и диком месте был выстроен величественный христианский храм», но на богообразной полноте бытия.
Конечно, христианство принесло на Русь греческую богослужебную лексику. Но! Ученые, работающие над «Словарем древнерусского языка XI-XVII вв.» обнаружили, что в древнейших русских —  не богослужебных — текстах не менее 10 000 раз встречается слово бог, а слово бог имеет  «глубокоязыческое происхождение». «Даже без специальных подсчетов… позволителен вывод о ядерном, базовом и наиболее частотном употреблении терминов, взятых христианством у старого дохристианского культа: святой, вера, бог, рай, дух, душа, грех, закон и некоторых других. Отныне то, что  веками и даже тысячелетиями служило старой вере (а, например, слово “бог” оформилось как религиозное, вероятно, под иранским влиянием еще в скифскую эпоху, то есть по меньшей мере за тысячу с лишним лет до Крещения Руси), стало служить новой вере во Христа…».
Напоминает  Трубачёв и о таком известном факте, что хотя крещение (как акт государственной жизни) пришло на Русь из Византии, целый ряд важных христианских слов и понятий нами было заимствовано с Запада, но уже в книжную эпоху. Именно из германского пришло к нам слово ‘церковь’, которое распространилось и в других славянских языках. «Этимологически близкое название церкви живёт во всех германских языках, в то время как латынь и бóльшая часть романских предпочли другое греческое название для церкви : ecclesia, собственно ‘созванное собрание (христиан)’. И как это ни странно на первый взгляд, крещённая Византией Русь употребляла для понятия ‘крестить’, ‘крещение’ совсем не греческие слова, но вместе со всеми остальными славянами наши предки называли этот обряд словом, очень давно пришедшим с Запада,  из области немецкого языка. Заимствованное оттуда наше крестить, как и  крест, восходит к германской, немецкой форме имени Христа. В греческом имеется совершенно другое слово со значением ‘крестить’ — βαπτίζειν, собственно ‘погружать, омачивать, окрашивать’; от него произошло и латинское baptizare  ‘крестить’, распространившееся в романском мире, но странным образом совершенно не известное славянам». И как раз именно эти наблюдения лингвиста позволили О. Н. Трубачёву сделать следующий вывод: «Эти немногие, но важные примеры показывают значительность и древность западных культурных импульсов, формировавших самое знакомство всех славян с христианством и навсегда положивших свою печать на славянское христианство».
И в заключение любопытная информация для дальнейших поисков и размышлений об истоках христианства у славян. Заслуживает внимания само по себе  свидетельство св. Иоанна Златоуста, что уже в его времена (IV в.) у скифов и сарматов был перевод на их  языке Священного Писания. Любопытно, что,  митрополит Макарий, приводящий, в частности, этот факт в своей «Истории Русской Церкви», тут же вопрошает: «Кто нас уверит, что если и наших, точно, скифов и сарматов разумел святой отец, то под этими именами надобно понимать непременно славян, а не другие племена, обитавшие в пределах русских?» . В свете последних исследований академика Трубачева (INDOARICA  в  Северном Причерноморье. М., 1999), поисков им  славянских языковых реликтов как раз в северных пределах Таврии, сегодня уже положительно можно утверждать, что скорее всего под этими «скифами и сарматами»  Златоуст разумел, во всяком случае, не только сарматов, именовавших себя  *arya-, ср. Arraei Sarmatae у Плиния (Plin. NH IV, 41), Arii у Епифания (IV в. н. э.) , но (с большой вероятностью) и славян, обитавших в областях как раз русских, ибо и само «название Русь родилось только на юго-восточной периферии древнего славянства. Периферия не значит глушь, и здесь, на этих просторах земли к северу от Черного моря, которые в старину звались южнорусскими степями, кипела жизнь, складывались формы межплеменного общения и свои традиции наименований. Еще эти степи называют скифскими и сарматскими, но их этническое прошлое было богаче. В VI в. на этих берегах упоминается народ рос, а также росомоны, с которыми (а также с роксоланами) пытался связать нашу Русь не кто иной, как Ломоносов. <>
В уже упомянутом рос (VI в.) отражено, возможно, индоарийское (праиндийское)  рукш, или его диалектный, народный вариант русс. Итальянские старые карты знают на берегу западного Крыма название Россатар, которое мы читаем с помощью древнеиндийских данных как “Белый берег”. Как эквивалент ему — древнерусское Белобережье — известно по соседству, в устье Днепра. Предки индийцев на юге [современной] Украины! Не слишком ли сильное допущение? Нет, не слишком, потому что наши (славянские, иранские, индийские) общие предки когда-то жили именно где-то здесь. В общих чертах это известно давно. Но науке нужны новые факты… » .
Безусловно, «Indoarica…» представляет собой ошеломляющее научное открытие: Трубачев обнаружил на юге Русской равнины присутствие одной из ранних форм индоарийского языка! И, следовательно, соответствующего этноса. Границы ареала следов этого языка на западе простираются до Закарпатья (Карпатская Русь, Угорская Русь), Дакии и Трансильвании (Румыния), на  востоке же — до Северного Кавказа. В связи с новыми лингвистическими находками Трубачева академик В. Н. Топоров отмечал: «Язык “причерноморских” индоариев позволяет углубить ведийско-санскритскую перспективу и поставить в повестку дня вопрос об остающейся невидимой части “причерноморского” индоарийского, точкой отсчёта и контроля которого являются всё-таки  исключительно ведийско-санскритские… данные». Помимо связей индоарийских и иранских, «автор показывает и другие связи языка причерноморских ариев — с северокавказскими, тюркскими и даже раннеславянскими» .
Как тут не вспомнить поэта!
.

Не надо обманчивых грез,
Не надо красивых утопий:
Но Рок поднимает вопрос,
Мы кто в этой старой Европе?
Случайные гости? Орда,
Пришедшая с Камы и с Оби,
Что яростью дышит всегда,
Все губит в бессмысленной злобе?
Иль мы — тот великий народ,
Чье имя не будет забыто,
Чья речь и поныне поет
Созвучно с напевом санскрита.

.
Валерий Брюсов
.
В своих уникальных разысканиях Трубачев высказывает предположение об «индоарийско-славянских культурных и языковых контактах, ориентированных на Старую Скифию Геродота. Если мы не признаем возможности этих соприкосновений, мы не поймем или поймем неправильно факты языковой истории», — утверждает ученый .
Благодаря своей гениальной интуиции, широчайшей научной эрудиции, знаниям, здоровому национальному самосознанию вдумчиво, глубоко, просто и легко (Трубачев-этимолог работал с более чем 60-ю языками) учёный в своих исследованиях ведёт нас к нашим корням, к нашему родовому началу, к истокам славяно-русского этноса, не уставая напоминать, что мы (все, кого сегодня именуют «русскими», «белорусами», «украинцами») принадлежим к великой единой, богатой в многообразии своем культуре. И одновременно замечает: «Исследуя культуру и в ней — язык, необходимо уметь подняться до типологических обобщений и при этом разглядеть единство в сложности, единство более высокого порядка, которое не может быть мёртвым единством монолита, но только единством живого целого, состоящего из множества частей» .
Характеризуя в беседе с владыкой Игнатием одну из своих фундаментальных работ «Этногенез и культура древнейших славян», О. Н. Трубачев сказал буквально следующее: «Она вышла в 1991 г, но скоро, думаю, будет переиздана . Там, к слову сказать, обсуждается очень важная и нужная для нашего с вами русского национального самосознания проблема — прародина славян: откуда мы, кто мы? Я против старой точки зрения, допускавшей, что славяне могли происходить из Азии, и даже против некоторых других более или менее промежуточных теорий. Идея, которую я отстаиваю и разрабатываю с 1958 г., — теория извечного пребывания, проживания славян в Центральной Европе. Она рассматривает Дунайскую прародину славян, живших в довольно тесной близости к более западным, другим индоевропейским племенам — германцам, древним латинянам (или италикам), кельтам. Эти проблемы, глубоко  меня интересующие, конечно, имеют свою специальную подоснову и целый аппарат, аргументацию исторических и фонетических переходов, изоглосс, то есть связей слов наших славянских и других родственных языков и т. д., и т.п. Иногда речь идет о родстве, порою, о влияниях или заимствованиях слов. Но меня утешает и радует во всем этом то, что эти проблемы, как мне кажется, представляет интерес и важность не только для узких специалистов, но и для нашего национального самосознания. И именно сегодня, когда имеет место некоторое размывание нашего национального самосознания и [обнажается] тот ущерб, который при этом наносится чувству нашего национального достоинства. Этому надо противодействовать и, наоборот, способствовать усилению и выделению положительного в истории нашей культуры, нашей древности. Особенно в контексте того, что ряд ученых с не меньшей ревностью развивает теории, подчеркивающие некоторую вторичность, дочерний характер тех же славянских языков в отношении   каких-то  других, к примеру,  балтийских».
На вопрос о будущем России О.Н. Трубачев ответил так: «В какой-то мере это прогнозирование, причем проблем не моей компетенции. Вопрос, скорее адресованный  политикам… Конечно, в рамках России или бывшего Союза предпочтительнее говорить о тех главных ориентирах, которые способны обеспечить нашу цельность, наше единство, наши добрые связи. Это, прежде всего, три славянские республики — Россия, Украина, Белоруссия. Как одно из положительнейших явлений я воспринимаю тенденции, весьма часто торпедируемые, но очень здравые — возврата к идее воссоединения России с Белоруссией. Они имеют широкую поддержку в самом белорусском обществе… Хотелось бы почти то же утверждать и об Украине, но там слишком велико бремя негативных явлений и идеологических наработок со стороны противников единения. Поэтому в то время как по-прежнему сильны культурные связи, весьма заметны и центробежные явления, которые если не удаляют… то держат на каком-то расстоянии Россию и Украину, понуждая тамошних политиков иной раз кривить душой, отстаивая эту самостийность, не понятно, насколько нужную и полезную ли для самого украинского народа. Сейчас нет никакой “русификации”, но ведь объективные данные говорят, что на одну-две украинских книги приходится пятьдесят русских. Все равно значение русской культуры огромно и может быть приравнено к хлебу насущному — и для украинцев  <…>».
Касаясь проблем современного состояния русского языка, литературы, особенностей русского мировидения и психологии Трубачев, в частности, заметил: «Русская культура, русский язык, как всякое другое общественное явление, способны переживать полосы большого подъема, расцвета, причем такого масштаба, что это привлекает и притягивает взоры всего мира, всего культурного человечества. Но наряду с этим бывают и полосы если не упадка, то относительного торможения, полосы загрязнения. Однако при этом все или многие начинают говорить об англицизмах, американизмах и пр. Такие полосы были, есть и, наверное, будут. Во всяком случае, они в какой-то мере естественны, потому что герметичных, закрытых культур на свете не так уж много… Раз культура открыта влияниям, ей свойственна открытость, всемирность. Это и всемирная отзывчивость русского человека, которую отмечал Достоевский. Разумеется, она имеет свои положительные и отрицательные стороны. Заимствования проникали и проникают в русский язык. Была полоса, когда культурное (оно же дворянское) общество говорило на французском языке. Но почти тогда же начали выходить и блестящие русские произведения высочайшего эстетического уровня. Та же пушкинская пора — притом, что Пушкин великолепно чувствовал себя и во французской языковой стихии, а в лицейские годы даже сподобился клички “Француз”. Не хочется сбрасывать со счетов и XVIII век, который тоже был по-своему великолепен. Потенции русской культуры и литературы огромны. После Пушкина… Лермонтов, Гоголь, Толстой, Достоевский,  несть им числа. И мы до сих пор живем этим наследием. Конечно, определенную отрицательную роль сыграло принижение языка западниками, потом  понижение культурного уровня периода революционной смуты. Что происходит сегодня? Сейчас имеет место некая неразборчивость в средствах, в том числе и языковых. <…> Одно из таких негативных явлений — больно об этом говорить — некоторое “приблатнение” языка интеллигенции, интеллигентского фольклора, “песенок”, поделок бардов. “Приблатнение”, щеголяние языком и “словечками” того, что называют “зоной”. Это все, конечно, не развивает и не возвышает наш язык. Но хочется верить, что и не способно его сильно испортить. Потому что язык — это глыба, это океан (сравним его с Тихим океаном), и он имеет огромные глубины. Есть пена, и есть на самой поверхности некое волнение, а есть такие глубины, где в это же время стоит тишина. Так что русский язык глубок и многослоен, и хочется верить, что он выживет во всех обстоятельствах. <…> Сейчас весьма сильно убеждение, что всемирным языком является английский. Действительно, с английским языком можно объясниться довольно широко в разных странах. Некоторые считают, что современный русский язык теряет какие-то свои позиции. Второе — “патриоты” порой задаются мыслью доказать, что все вышло из русского языка и что русский язык первичен. Иногда это принимает смешные или уродливые формы: правда, не у нас, а на той же Украине находятся люди, при широком одобрении способные утверждать, что украинским языком-де пользовались всегда и он восходит ко временам чуть ли не за три тысячи лет до нашей эры, когда на территории нынешней Украины была Трипольская культура. Конечно, это дилетантизм, это неточно, украинский язык вторичен. Есть черты вторичности, вторичного развития в каждом ныне существующем живом языке. Но это сосуществует с одновременно наличествующими очень древними корнями, составными частями и элементами. Так, в русский язык и его лексический состав входят славянские древности.
Вообще Россия — удивительная страна. Я тут говорю не о своей науке и ее специфике. Как-то мне об этом уже приходилось высказываться. Потенции России неисчерпаемы. Когда начался парад суверенитетов, отпали от нас –— поторопились отпасть: Прибалтика, Закавказье, Средняя Азия и зачем-то и почему-то  —  славянские Украина и Белоруссия. И все равно Россия колоссальна! По-прежнему с русским языком можно дойти от Балтийского моря до Тихого океана, по-прежнему она территориально самая великая страна мира. Но, конечно, не только это важно. Важно и то, что и культурно она великая страна — как бы то ни было. Этому не дано исчезнуть. Я лично верю в лучшее. А некоторое наше обмирщение, загрязнение языка воспринимаю философски.
<…>  … [важен] конечно, язык, и не в последнюю очередь то, что написано на языке. Здесь проявляются многие особенности русского этноса, самосознания, мироощущения. Я размышлял над этими вещами (разумеется, многие и до меня об этом задумывались) и  пришёл к  выводу, что мы — “народ софийный”. В том православном смысле: София — Премудрость Божья — Христос. <…> софийность, приверженность Христу,  Премудрости в высоком понимании… в Божественном. И это один из параметров русского национального самосознания, силы России. Как бы плохо кто-то о нас ни говорил, что “русский мужик задним умом крепок” и прочее, все же софийность  [Боголюбие]— одна из наших духовных черт. Кроме того, не герметизм, а космизм, широта русского национального сознания. Ведь в мире скорее преобладает не широта, а ограниченность национального сознания. Куда ни поеду, куда ни пойду — ограниченность национального самосознания многих других весьма почтенных наций заметна. Так что о широте русского человека и одновременно о способности понять других говорят не просто так…
Если завершить разговор о своеобразии русского миросозерцания, мироощущения и самосознания, то можно предварительно говорить о трех параметрах культуры, два из них я уже назвал — это софийность и космизм, всемирная отзывчивость русского человека, устремленность к мудрости; а еще — соборность. Это, говоря грубо, — коллективизм как оппозиция западному индивидуализму, ещё и усиленному протестантизмом. [Многое] вторгалось и вторгается в нашу жизнь в виде проповеди самообогащения, эгоизма, индивидуализма. И, тем не менее, многое разбивается о нас, о наши этнические устои, которые в основном соответствуют христианству. Прикровеность, прикрытость этого довершает в какой-то мере дело недругов всего русского. Знаете, что происходит в науке филологии (не только и не столько в языкознании, сколько в литературоведении): какой-то бесконечно муссируемый миф, что Россия — страна многонациональная, многоконфессиональная. А ведь Россия и сейчас на восемьдесят пять процентов населена русскими. Пусть русский этнос, русский народ переживает не лучшую пору, и даже смертность у него выше рождаемости, но все-таки — по научным воззрениям — если страна на восемьдесят пять процентов населена каким-то этносом, она в принципе называется однонациональной. Как бы пестры ни были остальные пятнадцать процентов (в России более ста других народов), Россия — однонациональная страна, и это всячески замалчивается и оттесняется на задний план средствами массовой информации и всякими, проще говоря, “идеологическими диверсантами”. Определенными влиятельными литературоведческими школами высказывалось, что даже Древняя Русь была и многонациональной, и многоконфессиональной. Тем более это вовсю утверждается о нынешней России, где порой стараются выстроить в одну линию иудаизм, ислам, буддизм. А ведь Россия — страна православная: была, есть и будет даже после такого внушительного советского семидесятилетия. Россия… не буржуазная страна ни духовно, ни социально — сугубое предпринимательство, исключительно выгода не освящены православной духовной традицией, и западная либерального типа демократия для нас искусственна, а сейчас и сами западные журналисты, например, А. Рар, пишут, что здесь “демократические реформы не пошли, потому что Россия — страна православная”, у русских другие устои и ценности».
.
Вспоминая в Кирилло-Мефодиевские дни  великого филолога нашего времени академика Олега Николаевича Трубачёва, хочется призвать особенно всех носителей русского и других славянских языков, всех хранителей славянских культур,  традиций — изучайте внимательно работы Трубачёва, следите за его мыслью, ибо она освещена и освящена Истиной.
.
1. Ещё в середине XIX в., рассуждая о славяно-русском просвещении и науке, академик В. И. Ламанский, в частности, писал: «Вообще, изучение славянского мира и пробуждение в русском обществе славянского самосознания укрепит и соберёт разметавшуюся русскую мысль и дряблую волю, сосредоточит наше рассеянное общественное сознание, приучит нас для излечения наших язв и недостатков обращаться не за море, ожидать спасения не изчужа, искать и находить его не вне нас, а в себе самих, в своём собственном усовершенствовании, во всестороннем развитии наших внутренних сил, в подъёме народного духа,  в свободе и оживлении народного труда» (В. И. Ламанский. Геополитика панславизма.  С. 733).

.
2. Трубачёв О. Н. В поисках единства. М., 1992. 186 с.  Второе и третье издания, исправленные и дополненные, вышли соответственно в 1997 и 2005 гг..

.
3. 8 октября 2011 г. возведен в сан Митрополита Хабаровского и Приамурского.

.
4. Трубачёв О. Н. Путешествие за словом (машинопись). Архив автора статьи; далее цитируется  настоящий текст, за исключением специальных сносок.

.
5. Bury I. B. The treatise De administrando imperio// Byzantinische Zeitschrift. 1906, XV.
.
6. Трубачёев О. Н. Великий Новгород// Трубачёв О. Н. В поисках единства. М., 1997. С. 40-41. В дальнейшем цитируется настоящий очерк, страницы указываются в тексте статьи.

.
7. Макарий /Булгаков/, митрополит. История Русской Церкви. В 9 кн. М., 1994-1997. Кн. 1. С. 167.
.
8. J. Studies in the history and the language of the Sarmatians. Szeged, 1970. P. 29, 77. Цит. по: Трубачев О. Н. INDOARICA в Северном Причерноморье. М., 1999. С. 115.
.
9. Трубачев О. Н. INDOARICA… С. 123.
.
10. Топоров В. Н. Предисловие// Трубачёв О. Н. Indoarica в Северном Причерноморье. М., 1999. С. 3-4.

.
11. За практической недоступностью вышеуказанного исследования (единственное издание вышло в 1999 г. тиражом 1000 экз.) Трубачева процитируем этот любопытный фрагмент главы «”Старая Скифия” (Άρχαίη Σκυqίη) Геродота (IV, 99) и славяне. Лингвистический аспект»: «Греки появились на берегах Старой Скифии очень давно (начало поселения на острове Березань относят к VII в. до н. э.). Этнические отношения, почти навсегда скрывшиеся потом под общим именем Скифии и вскрываемые нами сейчас с таким трудом, в древности были живыми и налагали свой отпечаток на культурные и языковые контакты в этом районе. Довольно стабильное (“ένοικαδιοι”), земледельческое индоарийское население служило проводником информации, поступавшей в греческие эмпории из глубин Скифии. Так, называя некоторые более отдаленные народы, сначала греки, а вслед за ними и мы до сих пор, возможно, употребляем индоарийские имена. Большой иранский народ, известный как Σαυρομαται (Herod. IV, 21) и Sarmatae (Polib. XXV, 2), употреблял о себе, как, впрочем, и другие арии, основное самоназвание *arya-… <…>
Подобно тому, как о сарматах греки впервые услышали от индоарийцев Северного Причерноморья, таким же путем несколько столетий спустя сами греки и с ними тогдашний цивилизованный мир узнали о древних славянах. Равным образом название части славян на юго-восточной окраине ’Άνται (Прокопий), Antes (Иордан) не было славянским самоназванием, но также не было и словом иранского происхождения; оно возникло в индоарийской языковой среде, ср. др.-инд. anta- ‘конец, край’. Эти данные, а также некоторые другие, сообщаемые ниже, позволяют высказать предположение об индоарийско-славянских культурных и языковых контактах (курсив Н. М.), ориентированных на Старую Скифию Геродота. <…> Так, Птолемей упоминает ставанов: ‛υπò μέν τους Ου̉ενέδας πάλιν Γαλίνδαι καì Σουδινοì καì Σταυανοì μέχρι των ’Ąλανων (Ptol. Geogr. III, V, 9) “а ниже венедов — галинды и судины, и ставаны до аланов”. Считая это свидетельство сомнительным отражением славянского самоназвания *slověne (сильное отклонение формы, слишком ранняя фиксация — II в. н. э.), ученые относили это имя то к сарматским, то к балтийским племенным названиям, ср. действительное соседство имени ставаны с аланами, а также с несомненными балтами — судинами и галиндами. Впрочем, было верно замечено, что этот перечень как раз отражает неплохое знакомство древнего географа с народами, заселяющими “азовско-балтийский коридор”. Было бы необъяснимо и противоестественно, если бы в этом пространстве совершенно отсутствовали славяне. Связь форм *slověne и Σταυανοί несомненна, ее нужно лишь объяснить. Ср. др.-инд. *stávāna- или иран., авест. stavana- ‘хвалимый’, причастие от глагола др.-инд. *stauti, авест. staoiti ‘хвалить, славить’. Трудно не видеть здесь, что индоарийское или — на сей раз — общее индоиранское *stavana-, Σταυανοί явилось передачей славянского *slověne с субституцией st- вместо затруднительной группы sl- (вспомним аналогичную субституцию слав. sl- греческим σqλ в этом имени), а также с закономерным отражением славянского вокализма о—ě в виде единственно возможного индоиранского а — а (может быть, с долготой второго а, ср. вокализм древнеиндийской формы выше, на фоне вероятной долготы слав. ě в * slověne). Важно другое. Эта передача носила характер осмысленного перевода-кальки, что говорит об определенной степени контактирования, а также как бы подтверждает в наших глазах тут редкий пример единения народной и научной этимологии, которые отличает друг от друга только отсутствие или наличие необходимых ступеней словообразования, почему в одном случае та же самая связь как бы неверна (народная этимология славяне<слава), а в другом — верна (научная этимология  *slověne< *slovo, *sluti> *slava).
До настоящего времени серьезно не поднимался вопрос о древнеиндийском влиянии на праславянский, если не считать спорной книги Траймера (Treimer K. Die Ethnogenese der Slawen. Wien, 1954. S. 22, 37, 41, 47, 75), в которой, между прочим, уже говорится (правда, бездоказательно) об отражениях славянских контактов с праиндийцами, об индийском высшем слое в скифском обществе и о конкуренции древнеиндийского с иранским на Юге России» (Трубачев О. Н. INDOARICA.  С. 115-118).
.
12. Трубачёв О. Н. В поисках единства. С.16.
.
13. Книга «Этногенез и культура древнейших славян»  (издание второе, дополненное, тираж 670 экз.) вышла посмертно в 2002 г. Ей предпослано в качестве эпиграфа стихотворение Юрия Лощица, написанное к 70-летию О. Н. Трубачева. Поэт сумел выразить самую суть исследовательских трудов гениального лингвиста. Потому считаем необходимым привести его здесь полностью:
.
От озера Неро
до озера Нево
небо,
небо.
.
Закину я невод
от озера Неро
до Нерли,
до Неи,
до Нары,
до Нарвы,
до Нево…
.
За реки, за горы —
от мери,
мещоры,
до чуди,
корелы,
до жмуди,
дремелы,
дреговичей,
веси,
до кривичей,
вятичей,
бодричей,
лютичей,
тиверцев,
тавров,
до север,
до сербов,
до чехов,
до ляхов,
до русов,
до скифов,
до антов,
до арьев…
.
Закину я невод,
шелковые сети
до неба,
до недра,
до дна и до выси,
до самой до сути —
до Божией мысли.
.
Изображение: Худ. Е. Бурмакин