За веру, Русь и волю!

За веру, Русь и волю!

В эти дни, когда на Украине вновь преследуют Православие, а небольшие отряды людей защищают свою землю от шкурных интересов заокеанских кукловодов и польских наемников, исполняется 420 лет с начала первого масштабного восстания против тогдашних украинских олигархов и их наёмников – за веру, Русь и волю. Размах с которым всего лишь около двух лет велись боевые действия, олицетворением и символом которых стал Северин Наливайко, поражает воображение. Достаточно перечислить территории где велись бои: Украина, Беларусь, Молдавия, Приденестровье, Турция, Венгрия, Чехия, Австрия, Польша…

Родился Северин Наливайко в начале 1560-х гг. Его отец отличался независимостью мысли и слова.  Вместе с семьей он жил в Гусятине на Подолье, имел там дом и небольшой участок земли. Именно на него позарился польский магнат Калиновский. Слуги пана напали на двор отца Наливайко, ограбили, захватили землю. Самого хозяина избили  так, что через несколько дней он умер от побоев. Юный Северин с матерью и сестрой вынуждены были бежать в Острог к брату Демьяну.

Наделенный от природы пытливым умом, богатырским телосложением, Северин уже  юношей проявил склонность к военному делу. Принимал участие в  защите городов и сел от нападений татарских орд, часто появлявшихся на Подолье и Браславщине. Сражался на стороне австрийцев и венгров с турками и татарами в 1593-1594 годах.

Пока Наливайко воевал на юге и в центре Европе, на родине произошли серьезные события. Подспудно тлеющее народное возмущение против польских панов стало принимать уже и религиозный оттенок. Покровитель Наливайко, издатель первой канонической Библии на русском языке, князь Острожский, пытаясь предотвратить заключение Брестской церковной унии,  выпустил свое первое послание к русскому народу, в котором увещевал не поддаваться на уловки иезуитов и папистов и всеми силами противодействовать введению унии.

Пастыри, которым предстояло сыграть главную роль в заключении унии, действительно, были странными. Первый - разорившийся польский экс-сенатор Пацей – уже несколько раз менявший веру и срочно постриженный в 1593 г. под именем Ипатия на Брестскую православую епархию, чтобы отделаться от кредиторов. Второй - епископ Луцкий Кирилл Терлецкий, привлеченный к гражданскому суду за изнасилование девушки и тайно сношавшийся с иезуитами.

Подняв знамя с лозунгом «Мир христианству, а на зачинщиков Бог и крест», имея под началом около двух тысяч казаков, Северин Наливайко с благословения своего брата (духовника князя Острожского) решил помешать  её зачинщикам унии и предотвратить ее заключение. Заодно он собирался поквитаться с соплеменниками убийцы отца за все.

Поскольку имения главных униатов были расположены на Волыни и Брестчине казаки двинулись через западную Украину на Белую Русь. Овладели Староконстантиновом, Кременцем, а затем Луцком – главным городом Волынского воеводства, бывшим в те годы одним из крупнейших на юге Речи Посполитой. Луцк был епископским городом, где окопались сторонники и слуги главного униата Кирилла Терлецкого. Из Луцка  в конце 1595 года Наливайко двинулся на Белую Русь.

В то время на Белой Руси было несколько повстанческих отрядов.  Действовали они возле Пинска, Слуцка, Быхова, Могилева, Минска, Бреста. Наливайко рассчитывал пополнить свое войско и этими белорусскими «робингудами». Повстанческое войско росло словно снежный ком. К нему, писал очевидец, «отовсюду прибывали люди». Казалось, нет такой силы, которая могла бы преградить дорогу этой лавине.

Наливайко напал на Пинск, куда епископ Кирилл Терлецкий отправил перед отъездом в Рим на хранение свои документы. 6 ноября 1595 г. повстанцы заняли хорошо укрепленный Слуцк, в котором, по словам польского современ¬ника Иоахима Вельского, захватили 12 пушек, 80 гаковниц, 700  самопалов и казну. Несколько дней спустя пал Бобруйск.

К этому времени повстанцы контролировали значительную часть Украины и Белой Руси,  за исключением Минска, где, как сообщили Северину, сидел гетман литовский Криштоф Радзивилл собравший огромное войско, семикратно превосходящее силы повстанцев.

Избегая встречи с опасным врагом казаки тронулись на Могилев и  в конце ноября подошли к городу. 30 ноября 1595 г. с помощью местного населения люди Наливайко штурмом получил замок, в бою уничтожив много шляхты, разгромили тюрьму: «…И шляхетские маетности, он не мало причинил шкоды шляхте, мещанам и богатым панам».

Память о взятии Могилева повстанцами во главе с На¬ливайко сохранилась в красочной народной думе, получив¬шей широкое распространение на Украине и Белой Руси:

Ой у городе Могилеве дымом потянуло,

Як те вшыско Запорозко войско з гармат та ревнуло.

Ой у город Могилеве та сталося пусто,

Як повеяли козаки з самопалв густо.

Ой у городе Могилеве орлы да гадюки

Паньским телом годуются, панску телу радуются.

Ой у городе Могильове, ще то та колоди...

Прилучилося, бачь, лихо панськой породе.

Не такое б лихо, як тая позора,

Што ходить по белу свету со двора до двора.

Не так тая позора, як козакам порада,

Што кравчину шануючи, панам далась зрада.

Далась ляхам зрада из самого рала,

От гетьмана Наливайка, шановного пана.

Слуцк, Бобруйск, Добруш, Могилев были быстро взяты войска¬ми Наливайко при активной поддержке городских жителей. Те, кто с поляками сотруд¬ничал, были перебиты самим населением.

Одновременно  с Белой Русью пожар восстания все сильнее разгорался на Украине, в Среднем и Южном Поднепровье, куда, часть повстанческого войска под начальством атаманов Лободы и Шаулы отправилась еще весной. Лобода и Шаула должны было очистить этот район от господства польской шляхты, а затем двинуться вверх по Днепру на соединение с Наливайко. В случае успешного осуществления этого за¬мысла все панство Восточной Украины и половины Белой Руси очутилось как бы в мешке. Кроме того, в тылу у повстанцев оказалось бы дружественное по отношению к православным Русское государство. Это было очень важно, ибо обеспечило бы возможность отступления в случае поражения.

По¬встанческое войско, руководимое Лободой и Шаулой, овла¬дело Черкассами и Каневом. Отделившись затем с неболь¬шим отрядом от Лободы, Шаула направился вверх по Днепру и взял Киев — столицу древней Руси. Продолжая затем дви¬гаться на север, Шаула занял в конце декабря Пропойск (Славгород).

К концу 1595 г. восстание охватило зна¬чительную часть  Украины и Бе¬лой Руси. Подобного размаха антифеодальная борьба за все века существования Киевской Руси и ВКЛ еще никогда не достигала. Мало того, к концу  1595 г. крестьянские восстания стали вспыхивать и в коренных польских   провинциях!

В Мазовии, например, польские крестьяне, следуя примеру украинских и белорусских, начали сжигать шляхетские усадьбы, делить панское  добро  и объявлять себя казаками. О размахе крестьянского движения в Польше можно судить со слов магната Льва Сапеги: «Где Мазовиа и там собираются отряды,  насчитывавшие не¬сколько тысяч человек, которые нападают на своих господ и угрожают Низом». Отметив, далее, что «холопы, наши  подданные, наезжают на маетности (имения), все уничтожают... властвуют над нами», Сапега подчеркивал, что над всем шляхетством нависла «весьма   большая опасность».

Серьезные опасения, почти панику, у шляхты Речи Посполитой  вызвали появившиеся в это время слухи, будто украинские и белорусские  повстанцы намерены  объединиться с польскими  и что они «помышляют о Кракове.., об уничтожении  и искоренении шляхетского сословия».

Страх панов увели¬чивался распространявшимися слухами о переходе жолне¬ров и даже офицеров на сторону повстанцев. Это были не просто слухи. Известно, например, что под Лабунем привели свои отряды к Наливайко польские ротмистры  Плоский и Чолганский.

На всей охваченной восстанием территории Украины и Белоруссии крестьяне и горожане объявляли себя воль¬ными людьми — казаками.

15 декабря, не скрывая своего огорчения, X. Радзивилл писал своему брату, что Буйвиду приходится «трудно с теми военными силами, с которыми он против Наливайко нами послан», и как бы не пришлось ему на всю зиму «укрыться где-либо побли¬зости от Могилева, под каким-либо укрепленным замком».

Во второй половине декабря в юго-вос¬точной части Белой Руси возник новый очаг восстания. Сюда во главе с Матвеем Шаулой прибыл отряд рядового реестрового казачества, перешедшего на сторону повстанцев. Люди Шаулы разгромили имения магнатов и шляхтичей возле Гомеля и Пропойска-Славгорода, после чего двинулись через Быхов на Черниговщину.

Тем временем Наливайко из Речицы написал письмо королю Сигизмунду III. В нем он предлагал свои услуги по усмирению всех непокорных короне людей, но для этого просил короля отвести казакам для поселения пустыни между Бугом и Днестром, на татарском и турецком шляху «где от сотворения мира никто не обитал»; дозволить самому Наливайко построить особый город с замком, сделать этот город центром всего казачества, выдавать казакам «стации», поставить над ними гетмана, а в Сечи держать лишь помощника гетману. Проще говоря, Наливайко намеревался взять часть земель нынешних Белой Руси и Украины под свою власть и создать на них нечто вроде народно-казацкого государства, которое управлялось бы подобно территориям, на которых повстанцам на какое-то время удалось установить свою власть.

В селах и городах вводилось ка¬зацкое самоуправление: население избирало атаманов и судей, собиралось на рады для обсуждения обществен¬ных дел. Казацкие порядки являлись в глазах народа возвратам к еще не забытой вечевой демократии предков и гарантией от восстановления крепостничества. Ведь казаки всегда были вольными людьми, не признававшими над со¬бой власть крепостников и защищавшими от посягательств с их стороны.

Каждая крестьянская и мещанская громада (община, мир) выстав¬ляла определенное число казаков в повстанческое войско, снабжала их продовольствием, фуражом и т. д. Все должности в войске по старинному казацкому обыкновению были выборными. Избранные старшины  являлись,  как  правило,  наиболее опытными и мужественными воинами, заслужившими дове¬рие своих товарищей. Даже ярый враг казаков — ксендз С. Окольский в этой связи позднее писал: «Присмотревшись к этой старшине, должно признать, что избираются в нее далеко не дюжинные люди и не первые встречные, в особенности в тех случаях, когда они (казаки) подымают руку на... короля и его гетманов и солдат».

Так и не дождавшись ответа от короля, Наливайко, оставив Речицу, двинулся вдоль Припяти. Повстанцы без особых усилий взяли принадлежавший князю Острожскому Туров, Лахву, Давыд-городок, попутно громя шляхетские имения.

Если с осени 1594 до конца весны 1595 года повстанцы установили свою власть лишь на юге Правобережной Украины, то о размахе борьбы на Белой Руси и Украине, спустя лишь год Жолкевский в одном из своих писем к польскому королю писал: «Вся Украина покозачилась. Везде полно предателей и шпионов казацких».

Вскоре, однако, положение изменилось.

Будучи в Могилеве, Наливайко по¬лучил известие о возвращении из Молдавии польского коронного вой¬ска С. Жолкевского и магнатов с их отрядами. Несмотря на все успехи на Белой Руси, Наливайко решил двинуться на Украину. Навстречу польскому коронному войску. Дабы не дать озверевшим шляхтичам отыграться на селянах и семьях казаков.

Королевский универсал от 26 января 1596 г. отмечал, что восставший народ теперь «да-лий (далее) в панствах наших... поступают (продвигают¬ся)». В случае победы восставших, угрожал король, поль¬ской шляхте в самой Польше будет то же, что «вашей братии... (в) Украине стало». Универсал предписывал панам немедленно дви¬нуться отовсюду на соединение с коронным войском и вместе с ним бороться с повстанцами, «яко противко не-приятелем коронным».

В начале 1596 года Наливайко одерживал победу за победой, разгромив часть шляхетских войск у Синих Вод. Однако его сподвижник Лобода, увлеченный амурами со шляхтянкой-иезуиткой, уже несколько месяцев стоял под Белой Церковью, не предпринимая никаких действий и отказываясь брать крепость. Его казаки не раз сами порывались штурмовать крепость, в которой заперся польский гарни¬зон во главе со старостой Млодецким.

В феврале 1595 года состоялось обручение Лободы со шляхтянкой. Оно взволновало и удивило шляхту больше, чем появление татар на Черном шляху. Удивлен был и сам Лобода, когда тянувшая долгие месяцы с ответом невеста, вдруг, как будто ни с того, ни с сего, согласилась выйти за него замуж. Не волновались за свою воспитанницу и дальнейших ход событий только иезуиты. А события пошли так.

Если Лобода в начале марта еще планировал соместно с Наливайко и Шаулой скоординировать действия казаков по соединению их сил с войском молдавского господаря и совместно выступить против поляков, то уже в конце месяца, забыв обо всем, он забавлялся с молодою женой в покоях пани Обнорской. Про совместный поход к Дунаю и планы было забыто.

Отрезвление придет неожиданно. Но, к сожалению, слишком поздно – драгоценное время уже будет упущено. Союз с молдаванами и австрийским эрцгерцогом, готовыми поддержать казаков сражавшихся за них против турок тремя годами ранее, не состоялся. Однако казаки не теряли надежды, хотя белоцерковская крепость продолжала  оставаться в руках врага.

23-24 марта 1596 г. у урочища Острый камень недалеко от города Белая Церковь произошло упорное двухдневное сражение. Потери поляков были очень значи¬тельны. Жолкевский приказал своему вой¬ску отступить. Но и повстанческое войско, поки¬нув ночью лагерь, двинулось далее в путь, к Киеву. Жолкевский сообщил в Варшаву о полном разгроме казаков и… отошел с войском в Белую Церковь. Вскоре туда прибыл с значитель¬ными подкреплениями литовский подканцлер Кароль Ходкевич. Теперь, когда силы коронного войска намного увели¬чились, Жолкевский решил  приступить к подавлению восстания в Поднепровье.

С помощью иезуитов Жолкевский узнал, что у казаков в Переяславе оставлены семьи, перевезенные из селений на правой стороне Днепра. Нарочно в полдень, чтобы казаки видели, снаряжен был ряд возов, а на возы наложили лодки. Явившиеся тогда же в казацкий табор двое перебежчиков рассказали, что Жолкевский отправляет часть войска к Триполью, чтобы там переправиться через Днепр и напасть на Переяслав и сообщили, что на помощь коронному гет¬ману идет многочисленное литовское войско во главе с кня¬зем Огинским и отряд гетмана Потоцкого.

Поскольку семьям повстанцев угрожала большая опас¬ность, Наливайко направил все свое войско к Переяславу, где казаки спешно взяли своих жен и детей, сразу же потеряв мобильность своего войска, чего и добивалась шляхта.

Перед казаками стоял вопрос, что делать дальше? На многочисленных „радах" мнения разделились: одни хотели остаться у Переяслава и биться „до последнего"; другие предлагали соединиться с татарами и напасть на Польшу; третьи же видели выход в отступлении на восток и переходе через русскую границу; незначительная часть реестровых казаков была склонна капитулировать перед Жолкевским, обещавшим амнистию. Победили сторонники похода к русской границе (за это вы-ступал и сам Наливайко), и все войско с огромным числом гражданских беженцев, двинулось на восток в направлении Лубен.

До русской границы оставалось всего каких-либо 100 верст. Но повстанцы, обремененные семьями и обозом, не могли быстро двигаться. Они уже прошли Лубны, но, едва они отошли от местечка версты на три, к урочищу Солоница, как Жолкев¬ский, наспех переправившись через реку по уцелевшему мосту, настиг их. Оставалось при¬нять бой.

Повстанцы заложили табор на небольшой возвышенности, круто спускавшейся к топким болотам Сулы. Но преимущество было на стороне врага. Жол¬кевский располагал 5 тысячами отборного, вооруженного до зубов войска (не считая вспомогательных отрядов), а также многочисленной артиллерией. У Наливайко было не более 3 тысяч человек, годных к бою, обремененных 7 тысячами женщин, детей и стариков. К тому же по¬встанцы по-прежнему были плохо вооружены. Лишь не¬многие имели самопалы, сабли.

Осада табора велась по всем правилам тогдашнего воен¬ного искусства. На протяжении двух недель поляки несколько раз делали приступы, но неудачно, и видели, что взять казаков невозможно; оставалось только их выморить голодом. По словам летописца, «видя, что с теми силами, какие были налицо, нельзя было взять табора, Жолкевский послал в Киев за пушками. 4 июня привезли из Киева большие пушки и поставили на высоких курганах, сделанных для этого со стороны лагеря, а на другой стороне стояли полевые пушки. Два дня палили из пушек беспрестанно в табор; ядра убивали казацких жен и детей в виду мужей и отцов; такие зрелища хуже голода отнимали и храбрость, и крепость духа. Вдобавок казакам трудно было выходить: не стало у них ни воды, ни травы лошадям".

Но в то время как они, не щадя жизни, боролись с врагом, некоторые старшины во главе с Лободой гото¬вились нанести им предательский удар в спину.

Глубокой ночью 7 июня, подговорив часть неустойчивых реестровых казаков, заго¬ворщики окружили ставку Наливайко. Предатели толпой набросились на него и крепко связали. Затем они схватили сподвижников На¬ливайко — раненого Шаулу, Шостака и других видных предводителей восстания и, заковав их в кандалы, выдали полякам.

За свое гнусное предательство изменники надеялись добиться прощения у панов. Они выразили даже готов¬ность передать коронному войску знамена, пушки и дру¬гое вооружение, лишь бы им была сохранена жизнь. Жол¬кевский сделал вид, что готов принять эти условия, если будет выполнено следующее требование - всякий пан, находящийся в войске, имеет право взять себе своего подданного, если узнает его между казаками. Услышав такой ультиматум, даже лишенные своих предводителей и разлагаемые изнутри изменниками, казаки наотрез отказались от сдачи. Однако в это время поляки, воспользовавшись тем, что казаки почти все вышли из табора, внезапно ударили на них, почти безоружных. С издевательским криком «Обороняйтесь!» шляхта и жолнеры ринулись внезапно на пришедших в замешательство повстанцев. «Наши,— писал очевидец-шляхтич,— дружно кинулись на них, так что они не смогли ни в себя прийти, ни взяться за оружие».

Началась страшная резня. Не щадили никого, убивали и стариков, и женщин, и детей. Ручьями потекла кровь по земле. «Рубали их (повстанцев) немилосердно,— говорит летопи¬сец И. Вельский, — так что на протяжении целой мили труп лежал на трупе, ибо всего в таборе вместе с чернью и женщинами их было до десяти тысяч».

Как свидетельство укрощения казацкого своевольства, закованный в цепи Наливайко вместе с шестью другими предводителями восстания в со¬провождении сильного конвоя был отправлен в Варшаву. Там Северин был брошен в тюрьму, где находился больше 10 месяцев. Ведших допросы интересовали его политические планы: отношения с русским правительством, крымским ханом, австрийским императором, молдавским господарем, князем Острожским...

11 апреля 1597 года Северин Наливайко после долгих недель пыток был публично казнен в Варшаве. О казни легендарного атамана рассказывают разно. Один современник Бельский пишет, что мятежному атаману отрубили голову, потом четвертовали тело и развесили члены на показ и поругание в разных местах горо¬да. Другой современник, Янчинский, рассказывает, что его посадили верхом на раскаленного железного коня и со словами «хотел крулевать [королевствовать, царствовать – прим.] – крулюй!», увенчали раскаленным железным обручем, изображающим корону. Третье, самое распространенное сказание говорит, будто его бросили в нарочно сделанную из меди фигуру быка. В одной из летописей это описывается так: „Для казни Наливайки сделали огромнаго меднаго быка съ такого рода механизмомъ, что если живой человекъ влезетъ въ средину его (внутри быкъ былъ пустой) и закричитъ, то крикъ ототъ будетъ вылетаетъ чрезъ его пасть страшнымъ бычачьимъ ревомъ. Въ назначенный день для казни привели Наливайку, всадили его въ этого быка и зажгли подъ нимъ дрова. Но Наливайко зналъ это, и потому онъ сгорелъ внутри быка не произнесши ни одного слона и не издавши ни одного стона и такимъ образомъ не сделавши потехи безбожнымь панамъ-ляхамъ, какъ того они хотели".

Николай Малишевский

В эти дни, когда на Украине вновь преследуют Православие, а небольшие отряды людей защищают свою землю от шкурных интересов заокеанских кукловодов и польских наемников, исполняется 420 лет с начала первого масштабного восстания против тогдашних украинских олигархов и их наёмников – за веру, Русь и волю. Размах с которым всего лишь около двух лет велись боевые действия, олицетворением и символом которых стал Северин Наливайко, поражает воображение. Достаточно перечислить территории где велись бои: Украина, Беларусь, Молдавия, Приденестровье, Турция, Венгрия, Чехия, Австрия, Польша…

Родился Северин Наливайко в начале 1560-х гг. Его отец отличался независимостью мысли и слова. Вместе с семьей он жил в Гусятине на Подолье, имел там дом и небольшой участок земли. Именно на него позарился польский магнат Калиновский. Слуги пана напали на двор отца Наливайко, ограбили, захватили землю. Самого хозяина избили  так, что через несколько дней он умер от побоев. Юный Северин с матерью и сестрой вынуждены были бежать в Острог к брату Демьяну.

Наделенный от природы пытливым умом, богатырским телосложением, Северин уже  юношей проявил склонность к военному делу. Принимал участие в защите городов и сел от нападений татарских орд, часто появлявшихся на Подолье и Браславщине. Сражался на стороне австрийцев и венгров с турками и татарами в 1593-1594 годах.

Пока Наливайко воевал на юге и в центре Европе, на родине произошли серьезные события. Подспудно тлеющее народное возмущение против польских панов стало принимать уже и религиозный оттенок. Покровитель Наливайко, издатель первой канонической Библии на русском языке, князь Острожский, пытаясь предотвратить заключение Брестской церковной унии,  выпустил свое первое послание к русскому народу, в котором увещевал не поддаваться на уловки иезуитов и папистов и всеми силами противодействовать введению унии.

Пастыри, которым предстояло сыграть главную роль в заключении унии, действительно, были странными. Первый - разорившийся польский экс-сенатор Пацей – уже несколько раз менявший веру и срочно постриженный в 1593 г. под именем Ипатия на Брестскую православую епархию, чтобы отделаться от кредиторов. Второй - епископ Луцкий Кирилл Терлецкий, привлеченный к гражданскому суду за изнасилование девушки и тайно сношавшийся с иезуитами.

Подняв знамя с лозунгом «Мир христианству, а на зачинщиков Бог и крест», имея под началом около двух тысяч казаков, Северин Наливайко с благословения своего брата (духовника князя Острожского) решил помешать  её зачинщикам унии и предотвратить ее заключение. Заодно он собирался поквитаться с соплеменниками убийцы отца за все.

Поскольку имения главных униатов были расположены на Волыни и Брестчине казаки двинулись через западную Украину на Белую Русь. Овладели Староконстантиновом, Кременцем, а затем Луцком – главным городом Волынского воеводства, бывшим в те годы одним из крупнейших на юге Речи Посполитой. Луцк был епископским городом, где окопались сторонники и слуги главного униата Кирилла Терлецкого. Из Луцка  в конце 1595 года Наливайко двинулся на Белую Русь.

В то время на Белой Руси было несколько повстанческих отрядов.  Действовали они возле Пинска, Слуцка, Быхова, Могилева, Минска, Бреста. Наливайко рассчитывал пополнить свое войско и этими белорусскими «робингудами». Повстанческое войско росло словно снежный ком. К нему, писал очевидец, «отовсюду прибывали люди». Казалось, нет такой силы, которая могла бы преградить дорогу этой лавине.

Наливайко напал на Пинск, куда епископ Кирилл Терлецкий отправил перед отъездом в Рим на хранение свои документы. 6 ноября 1595 г. повстанцы заняли хорошо укрепленный Слуцк, в котором, по словам польского современника Иоахима Вельского, захватили 12 пушек, 80 гаковниц, 700  самопалов и казну. Несколько дней спустя пал Бобруйск.

К этому времени повстанцы контролировали значительную часть Украины и Белой Руси,  за исключением Минска, где, как сообщили Северину, сидел гетман литовский Криштоф Радзивилл собравший огромное войско, семикратно превосходящее силы повстанцев.

Избегая встречи с опасным врагом казаки тронулись на Могилев и  в конце ноября подошли к городу. 30 ноября 1595 г. с помощью местного населения люди Наливайко штурмом получил замок, в бою уничтожив много шляхты, разгромили тюрьму: «…И шляхетские маетности, он не мало причинил шкоды шляхте, мещанам и богатым панам».

Память о взятии Могилева повстанцами во главе с Наливайко сохранилась в красочной народной думе, получив¬шей широкое распространение на Украине и Белой Руси:

.

.

Слуцк, Бобруйск, Добруш, Могилев были быстро взяты войсками Наливайко при активной поддержке городских жителей. Те, кто с поляками сотрудничал, были перебиты самим населением.

Одновременно  с Белой Русью пожар восстания все сильнее разгорался на Украине, в Среднем и Южном Поднепровье, куда, часть повстанческого войска под начальством атаманов Лободы и Шаулы отправилась еще весной. Лобода и Шаула должны было очистить этот район от господства польской шляхты, а затем двинуться вверх по Днепру на соединение с Наливайко. В случае успешного осуществления этого замысла все панство Восточной Украины и половины Белой Руси очутилось как бы в мешке. Кроме того, в тылу у повстанцев оказалось бы дружественное по отношению к православным Русское государство. Это было очень важно, ибо обеспечило бы возможность отступления в случае поражения.

Повстанческое войско, руководимое Лободой и Шаулой, овладело Черкассами и Каневом. Отделившись затем с небольшим отрядом от Лободы, Шаула направился вверх по Днепру и взял Киев — столицу древней Руси. Продолжая затем двигаться на север, Шаула занял в конце декабря Пропойск (Славгород).

К концу 1595 г. восстание охватило значительную часть  Украины и Белой Руси. Подобного размаха антифеодальная борьба за все века существования Киевской Руси и ВКЛ еще никогда не достигала. Мало того, к концу  1595 г. крестьянские восстания стали вспыхивать и в коренных польских   провинциях!

В Мазовии, например, польские крестьяне, следуя примеру украинских и белорусских, начали сжигать шляхетские усадьбы, делить панское  добро  и объявлять себя казаками. О размахе крестьянского движения в Польше можно судить со слов магната Льва Сапеги: «Где Мазовиа и там собираются отряды,  насчитывавшие несколько тысяч человек, которые нападают на своих господ и угрожают Низом». Отметив, далее, что «холопы, наши подданные, наезжают на маетности (имения), все уничтожают... властвуют над нами», Сапега подчеркивал, что над всем шляхетством нависла «весьма   большая опасность».

Серьезные опасения, почти панику, у шляхты Речи Посполитой  вызвали появившиеся в это время слухи, будто украинские и белорусские  повстанцы намерены  объединиться с польскими  и что они «помышляют о Кракове.., об уничтожении  и искоренении шляхетского сословия».

Страх панов увеличивался распространявшимися слухами о переходе жолнеров и даже офицеров на сторону повстанцев. Это были не просто слухи. Известно, например, что под Лабунем привели свои отряды к Наливайко польские ротмистры  Плоский и Чолганский.

На всей охваченной восстанием территории Украины и Белоруссии крестьяне и горожане объявляли себя вольными людьми — казаками.

15 декабря, не скрывая своего огорчения, X. Радзивилл писал своему брату, что Буйвиду приходится «трудно с теми военными силами, с которыми он против Наливайко нами послан», и как бы не пришлось ему на всю зиму «укрыться где-либо поблизости от Могилева, под каким-либо укрепленным замком».

Во второй половине декабря в юго-восточной части Белой Руси возник новый очаг восстания. Сюда во главе с Матвеем Шаулой прибыл отряд рядового реестрового казачества, перешедшего на сторону повстанцев. Люди Шаулы разгромили имения магнатов и шляхтичей возле Гомеля и Пропойска-Славгорода, после чего двинулись через Быхов на Черниговщину.

Тем временем Наливайко из Речицы написал письмо королю Сигизмунду III. В нем он предлагал свои услуги по усмирению всех непокорных короне людей, но для этого просил короля отвести казакам для поселения пустыни между Бугом и Днестром, на татарском и турецком шляху «где от сотворения мира никто не обитал»; дозволить самому Наливайко построить особый город с замком, сделать этот город центром всего казачества, выдавать казакам «стации», поставить над ними гетмана, а в Сечи держать лишь помощника гетману. Проще говоря, Наливайко намеревался взять часть земель нынешних Белой Руси и Украины под свою власть и создать на них нечто вроде народно-казацкого государства, которое управлялось бы подобно территориям, на которых повстанцам на какое-то время удалось установить свою власть.

В селах и городах вводилось казацкое самоуправление: население избирало атаманов и судей, собиралось на рады для обсуждения общественных дел. Казацкие порядки являлись в глазах народа возвратам к еще не забытой вечевой демократии предков и гарантией от восстановления крепостничества. Ведь казаки всегда были вольными людьми, не признававшими над со¬бой власть крепостников и защищавшими от посягательств с их стороны.

Каждая крестьянская и мещанская громада (община, мир) выставляла определенное число казаков в повстанческое войско, снабжала их продовольствием, фуражом и т. д. Все должности в войске по старинному казацкому обыкновению были выборными. Избранные старшины  являлись,  как правило,  наиболее опытными и мужественными воинами, заслужившими доверие своих товарищей. Даже ярый враг казаков — ксендз С. Окольский в этой связи позднее писал: «Присмотревшись к этой старшине, должно признать, что избираются в нее далеко не дюжинные люди и не первые встречные, в особенности в тех случаях, когда они (казаки) подымают руку на... короля и его гетманов и солдат».

Так и не дождавшись ответа от короля, Наливайко, оставив Речицу, двинулся вдоль Припяти. Повстанцы без особых усилий взяли принадлежавший князю Острожскому Туров, Лахву, Давыд-городок, попутно громя шляхетские имения.

Если с осени 1594 до конца весны 1595 года повстанцы установили свою власть лишь на юге Правобережной Украины, то о размахе борьбы на Белой Руси и Украине, спустя лишь год Жолкевский в одном из своих писем к польскому королю писал: «Вся Украина покозачилась. Везде полно предателей и шпионов казацких».

Вскоре, однако, положение изменилось.

Будучи в Могилеве, Наливайко получил известие о возвращении из Молдавии польского коронного войска С. Жолкевского и магнатов с их отрядами. Несмотря на все успехи на Белой Руси, Наливайко решил двинуться на Украину. Навстречу польскому коронному войску. Дабы не дать озверевшим шляхтичам отыграться на селянах и семьях казаков.

Королевский универсал от 26 января 1596 г. отмечал, что восставший народ теперь «далий (далее) в панствах наших... поступают (продвигаются)». В случае победы восставших, угрожал король, польской шляхте в самой Польше будет то же, что «вашей братии... (в) Украине стало». Универсал предписывал панам немедленно двинуться отовсюду на соединение с коронным войском и вместе с ним бороться с повстанцами, «яко противко не-приятелем коронным».

В начале 1596 года Наливайко одерживал победу за победой, разгромив часть шляхетских войск у Синих Вод. Однако его сподвижник Лобода, увлеченный амурами со шляхтянкой-иезуиткой, уже несколько месяцев стоял под Белой Церковью, не предпринимая никаких действий и отказываясь брать крепость. Его казаки не раз сами порывались штурмовать крепость, в которой заперся польский гарнизон во главе со старостой Млодецким.

В феврале 1595 года состоялось обручение Лободы со шляхтянкой. Оно взволновало и удивило шляхту больше, чем появление татар на Черном шляху. Удивлен был и сам Лобода, когда тянувшая долгие месяцы с ответом невеста, вдруг, как будто ни с того, ни с сего, согласилась выйти за него замуж. Не волновались за свою воспитанницу и дальнейших ход событий только иезуиты. А события пошли так.

Если Лобода в начале марта еще планировал совместно с Наливайко и Шаулой скоординировать действия казаков по соединению их сил с войском молдавского господаря и совместно выступить против поляков, то уже в конце месяца, забыв обо всем, он забавлялся с молодою женой в покоях пани Обнорской. Про совместный поход к Дунаю и планы было забыто.

Отрезвление придет неожиданно. Но, к сожалению, слишком поздно – драгоценное время уже будет упущено. Союз с молдаванами и австрийским эрцгерцогом, готовыми поддержать казаков сражавшихся за них против турок тремя годами ранее, не состоялся. Однако казаки не теряли надежды, хотя белоцерковская крепость продолжала  оставаться в руках врага.

23-24 марта 1596 г. у урочища Острый камень недалеко от города Белая Церковь произошло упорное двухдневное сражение. Потери поляков были очень значи¬тельны. Жолкевский приказал своему вой¬ску отступить. Но и повстанческое войско, покинув ночью лагерь, двинулось далее в путь, к Киеву. Жолкевский сообщил в Варшаву о полном разгроме казаков и… отошел с войском в Белую Церковь. Вскоре туда прибыл с значительными подкреплениями литовский подканцлер Кароль Ходкевич. Теперь, когда силы коронного войска намного увеличились, Жолкевский решил  приступить к подавлению восстания в Поднепровье.

С помощью иезуитов Жолкевский узнал, что у казаков в Переяславе оставлены семьи, перевезенные из селений на правой стороне Днепра. Нарочно в полдень, чтобы казаки видели, снаряжен был ряд возов, а на возы наложили лодки. Явившиеся тогда же в казацкий табор двое перебежчиков рассказали, что Жолкевский отправляет часть войска к Триполью, чтобы там переправиться через Днепр и напасть на Переяслав и сообщили, что на помощь коронному гетману идет многочисленное литовское войско во главе с кня¬зем Огинским и отряд гетмана Потоцкого.

Поскольку семьям повстанцев угрожала большая опасность, Наливайко направил все свое войско к Переяславу, где казаки спешно взяли своих жен и детей, сразу же потеряв мобильность своего войска, чего и добивалась шляхта.

Перед казаками стоял вопрос, что делать дальше? На многочисленных „радах" мнения разделились: одни хотели остаться у Переяслава и биться „до последнего"; другие предлагали соединиться с татарами и напасть на Польшу; третьи же видели выход в отступлении на восток и переходе через русскую границу; незначительная часть реестровых казаков была склонна капитулировать перед Жолкевским, обещавшим амнистию. Победили сторонники похода к русской границе (за это вы-ступал и сам Наливайко), и все войско с огромным числом гражданских беженцев, двинулось на восток в направлении Лубен.

До русской границы оставалось всего каких-либо 100 верст. Но повстанцы, обремененные семьями и обозом, не могли быстро двигаться. Они уже прошли Лубны, но, едва они отошли от местечка версты на три, к урочищу Солоница, как Жолкев¬ский, наспех переправившись через реку по уцелевшему мосту, настиг их. Оставалось принять бой.

Повстанцы заложили табор на небольшой возвышенности, круто спускавшейся к топким болотам Сулы. Но преимущество было на стороне врага. Жолкевский располагал 5 тысячами отборного, вооруженного до зубов войска (не считая вспомогательных отрядов), а также многочисленной артиллерией. У Наливайко было не более 3 тысяч человек, годных к бою, обремененных 7 тысячами женщин, детей и стариков. К тому же повстанцы по-прежнему были плохо вооружены. Лишь не¬многие имели самопалы, сабли.

Осада табора велась по всем правилам тогдашнего военного искусства. На протяжении двух недель поляки несколько раз делали приступы, но неудачно, и видели, что взять казаков невозможно; оставалось только их выморить голодом. По словам летописца, «видя, что с теми силами, какие были налицо, нельзя было взять табора, Жолкевский послал в Киев за пушками. 4 июня привезли из Киева большие пушки и поставили на высоких курганах, сделанных для этого со стороны лагеря, а на другой стороне стояли полевые пушки. Два дня палили из пушек беспрестанно в табор; ядра убивали казацких жен и детей в виду мужей и отцов; такие зрелища хуже голода отнимали и храбрость, и крепость духа. Вдобавок казакам трудно было выходить: не стало у них ни воды, ни травы лошадям".

Но в то время как они, не щадя жизни, боролись с врагом, некоторые старшины во главе с Лободой готовились нанести им предательский удар в спину.

Глубокой ночью 7 июня, подговорив часть неустойчивых реестровых казаков, заговорщики окружили ставку Наливайко. Предатели толпой набросились на него и крепко связали. Затем они схватили сподвижников Наливайко — раненого Шаулу, Шостака и других видных предводителей восстания и, заковав их в кандалы, выдали полякам.

За свое гнусное предательство изменники надеялись добиться прощения у панов. Они выразили даже готовность передать коронному войску знамена, пушки и другое вооружение, лишь бы им была сохранена жизнь. Жолкевский сделал вид, что готов принять эти условия, если будет выполнено следующее требование - всякий пан, находящийся в войске, имеет право взять себе своего подданного, если узнает его между казаками. Услышав такой ультиматум, даже лишенные своих предводителей и разлагаемые изнутри изменниками, казаки наотрез отказались от сдачи. Однако в это время поляки, воспользовавшись тем, что казаки почти все вышли из табора, внезапно ударили на них, почти безоружных. С издевательским криком «Обороняйтесь!» шляхта и жолнеры ринулись внезапно на пришедших в замешательство повстанцев. «Наши,— писал очевидец-шляхтич,— дружно кинулись на них, так что они не смогли ни в себя прийти, ни взяться за оружие».

Началась страшная резня. Не щадили никого, убивали и стариков, и женщин, и детей. Ручьями потекла кровь по земле. «Рубали их (повстанцев) немилосердно,— говорит летописец И. Вельский, — так что на протяжении целой мили труп лежал на трупе, ибо всего в таборе вместе с чернью и женщинами их было до десяти тысяч».

Как свидетельство укрощения казацкого своевольства, закованный в цепи Наливайко вместе с шестью другими предводителями восстания в со¬провождении сильного конвоя был отправлен в Варшаву. Там Северин был брошен в тюрьму, где находился больше 10 месяцев. Ведших допросы интересовали его политические планы: отношения с русским правительством, крымским ханом, австрийским императором, молдавским господарем, князем Острожским...

11 апреля 1597 года Северин Наливайко после долгих недель пыток был публично казнен в Варшаве. О казни легендарного атамана рассказывают разно. Один современник Бельский пишет, что мятежному атаману отрубили голову, потом четвертовали тело и развесили члены на показ и поругание в разных местах города. Другой современник, Янчинский, рассказывает, что его посадили верхом на раскаленного железного коня и со словами «хотел крулевать [королевствовать, царствовать – прим.] – крулюй!», увенчали раскаленным железным обручем, изображающим корону. Третье, самое распространенное сказание говорит, будто его бросили в нарочно сделанную из меди фигуру быка. В одной из летописей это описывается так: „Для казни Наливайки сделали огромнаго меднаго быка съ такого рода механизмомъ, что если живой человекъ влезетъ въ средину его (внутри быкъ былъ пустой) и закричитъ, то крикъ ототъ будетъ вылетаетъ чрезъ его пасть страшнымъ бычачьимъ ревомъ. Въ назначенный день для казни привели Наливайку, всадили его въ этого быка и зажгли подъ нимъ дрова. Но Наливайко зналъ это, и потому онъ сгорелъ внутри быка не произнесши ни одного слова и не издавши ни одного стона и такимъ образомъ не сделавши потехи безбожнымь панамъ-ляхамъ, какъ того они хотели".