«Босфор»

Давно хотелось пожить в Новом Свете: великолепнее в Крыму нет места – древние можжевельники и удивительные сосны, чистые бухты, дуга тропы Голицына под скалами, мыс Капчик... В нынешнем первом военном августе сложилось. Обосновались на узловой ул. Шаляпина, в двух минутах «от всего» - от церкви, магазинчика и рынка, от аллеи в просторной можжевеловой роще, стрелой ведущей к морю, на которой временами играет духовой оркестр, исполняя «Прощание славянки» и «День Победы». Отдыхающие при поселении обычно интересуются: далеко ли море; это кажется важным. Хозяева, как правило, отвечают: да вот, рукой подать. Интересовало другое: Интернет.

.

- Нет, - хозяин-Саша вздохнул, - вай-фая нет. – Его лицо мгновенно погрустнело, отреагировав на наше тихое «хм». – Но на следующий год проведу! А море – рядом, рукой подать, десять минут неспешным шагом.

.

Через пару дней вблизи маленького поселкового рынка, обособленного, обнесённого охранной сеткой, я обнаружил магазинчик «Босфор», в котором на разлив – из бочонков и больших бумажных пакетов продавали вино и коньяк. Сам по себе разлив меня вовсе не интересовал, но магазинная дверь притянула к сёбе белым листом объявления: «Wi-Fi». Пароль для подключения к сети продавщица открывает при покупке «хоть чего-нибудь», например, стакана золотистого сухого вина за 26 руб.

В дворике-аппендиксе перед «Босфором», под тенистой резной листвой фиговых деревьев выставлены два лёгких столика, а на проходе от рыночной дорожки – тяжёлая садовая скамейка. Столешницы столиков непросты, они как бы обсыпаны – один рубиновой, другой изумрудной – поблескивающей крошкой. Я поставил стакан на рубиновый угол и развернул ноутбучок. За изумрудным столиком сидела изящная женщина в плате из синих цветов. Лицо её было печально; она была похожа на задремавшую над абсентом героиню Пикассо. Прикрыв глаза, женщина говорила в телефон:

- Как была, так и есть. Всё на мне. Ни вещей, ничего. Какие знакомые!.. Нет. Занять не у кого… Дура, что ли? Сама воруй.

.

Беженка, подумал я.

Набрав пароль, я погрузился в хроники боёв – занырнул на излюбленный паблик, потом за аналитикой – на специализированный сайт... Так бывало во все войны. Мирный люд, имеющий досуг, жил от курьера до курьера, от почты до почты, от утренней газеты до вечерней, от одной сводки… Не случайно возникло словосочетание «театр военных действий», с ключевым словом «театр». Для тыла – это зрелище сквозь пуленепробиваемое стекло, искривлённое, разумеется, в котором огромная часть правды за маскировочной сеткой. Вот и я, войско диванное, смотрю сквозь это стекло. Благословения ехать на восток не дали, в Крым – благословили.

.

Мгновенно перестроился: упасть плашмя с пирса в море, в ласковый бархат, вынырнуть и медленно долго плыть. А в это время кто-то падает лицом в огнь, для кого-то сейчас не утреннее солнце рвёт своей золотистой сетью морские просторы, а огненный росчерк «Града» переворачивает всю жизнь.

Я не вполне заметил, как пикасовская женщина перебралась на скамейку, под инжир, а за столиком на её месте образовалась мужская компания; обратил внимание, когда от моего стола стал отъезжать стул.

.

- Позволите?

- Конечно, - ответил я мужчине в линялой тельняшке-безрукавке и в драных джинсовых шортах; его развитое лицо было тоже как бы полинявшим, словно б тельник и шорты поделились с ним своей синевой.

- Много женщин меня любило, - проговорил он, глядя сквозь инжирную ветку на изящную женщину. - Да и сам я любил не одну. Не от этого ль темная сила приучила меня к вину…

Женщина в синих цветах, понимая, что есенинское вдохновение обращено на неё, усмехнулась, глянув на него быстро, и отвернулась.

На столе перед компанией заблимчал телефон. Мужчина в тельняшке поднёс трубку к уху; слушал, не дыша. Вдруг заговорил:

- Как умер? Да быть не может… Ну, ничего себе!.. Прямо мороз по шкуре. Да я же с ним вче-е… Как умер?!

За столиком притихли.

- Аркадий, кто умер?

Все, сидящие с ним, смотрели ему в рот. Аркадий, отключив, крутанул телефонную трубку, пустил её пропеллером по тесной столешнице. Трубка ударилась в два пластиковых стаканчика, опрокинула; красное вино разлилось по изумрудным блёсткам, потекло двумя струйками на бетонный пол.

- Толик Мишкин умер!.. Вчера здесь сидели…

.

Я стал захаживать в «Босфор» и вскоре уже здоровался с некоторыми завсегдатаями, примечая, что кто-то заходит в «Босфор» для утреннего аперитива, кто-то для вечернего, кто-то полистать Интернет. А кто-то заглядывает сюда и утром, и вечером, возможно, и днём.

В Крыму я предполагал поработать – прочертить план начатого зимой романа «Квартира на улице Небесной сотни». Имелась завязка и общая идея: мужчина и женщина встречаются в хаосе грязной зимы, прожжённой резиновым дымом и коктейлями Молотова. Герой перестаёт видеть мир человеческими глазами, но воспринимает его как бы цифровым взором, запрограммированным, распознавая окружающее словно б боевая машина – «свой-чужой». В какой-то момент он берётся отыскать в себе то, что отличает человека от машины. Женщина пытается выстроить свою личную жизнь, но фиксирует: «Жизнь фантастически не удалась», он – общественную; со всего содрана шкура, нервы пучками наружу.

.

Работать не получалось, жара выплавляла мозги, которые отказывались адаптироваться к расплавленному своему состоянию. Вставали поздно. Уходили по Шаляпина вверх; тащились мимо музея шампанских вин, особняков с табличками «сдаётся жильё»», мимо кладбища на вершине горы. Через перевал спускались в Разбойничью бухту или через лощину – на Царский пляж.

Я падал в море; усталость, спрессованная в груди за многие месяцы как сухой лёд, словно б растворялась, выходила как пар. На пляже, где по преданию побывал государь Николай Александрович, я уплывал с маской и трубкой в скалы, на запад, разглядывая на дне дрожащие камни, мрачные расщелины, проворных рыбок. В Разбойничьей бухте, спасаясь от убийственной жары, на горке в скалах мы нашли местечко под соснами, с видом – сквозь зелень длинноигольчатых ветвей – на бухту и мыс Капчик; моё семейство занималось акварелями; я, расстелив самонадувающийся десантный коврик, читал «Аскетический трактат о молитве Иисусовой» Антония Голынского.

.

На всём – и на солнечной бухте, и на альбоме с акварелями, и на книге с крестом – присутствовал горящий порох войны. Шли бои под Иловайском.

Утром Аркадий непременно бывал в «Босфоре». Я обнаружил это, придумав вставать рано и «бегать на море» (ничего не вышло). Перед ним сидел мужчина с тёмным одутловатым лицом. Аркадий как драгоценность держал его за локти, вытянув свои руки по рубину стола; между ними стоял пластиковый стакан с тёмным вином.

.

- Ты представляешь, мне сказали, - ты умер! – говорил Аркадий. – Ты представь! Вот только тут с тобой сидели. А тут звонит Карпухина… Представь, если б тебе обо мне такое сказали! У меня прямо волосы дыбом!

- Что за люди! – равнодушно откликнулся Толик, заглядывая в стакан, в котором отражалось чистое небо и резной фиговый лист. Он вздохнул: – Брат редко в посёлок выходил. А меня-то все знают. Услышали, - Мишкин умер, подумали – я. А то, что у меня брат Костя есть – не подумали. Вот и понеслось. Иду, на меня Карпухина смотрит, глаза выкатила, рот открыла. Думаю, чего это она? Вот такие глаза! – Толик изобразил блюдца.

- Выпьешь стаканчик? – предложил Аркаша, допивая свой и поднимаясь, верно, чтобы повторить.

- Не могу, к батюшке иду, - Мишкин стукнул ногтём по часам. – Созвонились. Про отпевание договориться.

- Завтра хороните?

- Завтра.

- Кто могилу копает?..

Во дворик «Босфора» со стороны рынка каблучками процокала пикасовская женщина в синем.

– Моя, моя, моя, - вдруг тихо забормотал Аркадий, делая шаг ей навстречу, разводя в стороны руки для тихих объятий.

- Какой стакан? – деловито спросила она.

- Первый, иду за вторым. Ты будешь?

…Как-то он меня спросил: «Что там?» – кивнув в ноутбук, мой источник знаний.

- Стреляют, - ответил я.

Действительно, не пересказывать же соображения аналитиков «ЖЖ». Мужчина с узким нервным лицом, сидевший с ним, задиристо вскинулся.

- Всё врут. Никому не верю. Одному дядьке верю.

- У него дядька в Донецке, - пояснил Аркадий.

- Что говорит?

- Звонил вчера, - мужчина стал рассказывать, видно то, что уже рассказывал не раз. - Спрашиваю: «Живой, дядя Паша?» А он: «Всё нормально, шашлык жарим!» Я просто охренел, просто в шоке. Как шашлык!? Тут передают, - Украина обстреливает. А он – «шашлык», я натурально в шоке! Шашлык!

- Не голодом же сидеть, - подумал я вслух.

- Всё врут, - рассказчик нервно махнул рукой.

.

На площадке «Босфора» разворачивался сюжет за сюжетом, слово б книжка писалась, которая как будто и не обещала к чему-нибудь путному вывести.

Был поздний вечер, за листьями инжира стояли звёзды, на садовой скамейке, под фонарём, сбоку от моего столика обозначился полноватый молодой человек. Я увидел его, когда тот вдруг рассмеялся, произнеся слово «девчонки». Он говорил, подобрав на сиденье ноги, говорил по скайпу, глядя перед собой на светящийся монитор величиной с книжку.

.

- Ну и как там в Краснодаре девчонки?! – с бравым смехом проговорил он. Вид у парня был самый гламурно-курортный: солнечная футболка, яркие зелёные шорты, аккуратная причёсочка и хищная татуировка на шее.

Голос собеседника был не вполне слышен. Но я понял: краснодарский собеседник разговор о девчонках не поддержал. Да и курортника вопрос не интересовал, вопрос был как ключик, открывающий разговор.

- У меня теперь российский номер, - хрустящий голос из Краснодара стал громче. Сейчас тебе сброшу. Украинский мне уже не нужен. В Луганске – никого не осталось.

- И у меня никого. На всей Украине никого… А кто остался – ни видеть, ни слышать не хочу.

Они помолчали.

- Помнишь, мы флигелёк строили? – спросил курортник.

- Ну и?

- Нет больше флигелька. Снаряд прямо через крышу, сквозь наш шифер… Хозяин дома был, и дочка его, помнишь – Катя…

- Живы..?

- Да. Повезло. Живы. Были дома. Только завалило, а так – нормально. Говорят, в Харьков уехали, связи нет…

Они взялись обсуждать, где сколько платят и что будут делать, когда деньги кончатся.

- Деньги кончатся, потом, может, на строительство моста устроюсь или в Москву поеду…

Мост, сообразил я, через Керченский пролив. Вот тебе и гламурный курортник – работяга, беженец, строитель.

Как-то утром во дворик нерешительно заглянул худощавый мужичок в затрапезе, пахнущий водорослями. Дождался, когда Аркадий его заметит.

- Аркаша, не выручишь на полтишок?

Аркадий тут же поднялся, сделал жест ладонью у груди, мол, нет проблем, усадил мужичка за стол и скрылся за дверью магазина. Оттуда он явился со стаканчиком коньяка и аккуратненько поставил его перед мужичком:

- Ты же завязал.

- Не получилось. Вчера Книжкин чачей накачал.

- Книжкин?.. Книжкин в Новом Свете?

- Приехал.

- Как?! А я ничего не знаю!

- Говорит, заплатит мне двести долларов.

- О! а! двести долларов! – Аркадий схватился ладонями за голову. – О сладость Эдема. Какая щедрость!

- Ага, я ему: Книжкин, что с тобой, ты же мне два года ничего не платил.

- А он?

- Времена, говорит, меняются. Теперь мы – Россия.

- Двести долларов!

- Говорит, татары к нему подъезжали, хотели причал купить.

- И чего?

- Не продал.

- Правильно. Татарве не надо. Хотя мы и чеченов здесь видели.

- А что чечены? Платили, как договаривались.

- Ну да, парни нормальные были.

Параллельно поселковой реальности у меня перед глазами разворачивалась иная: карты боевых действий, обстрелы, засады, убитые люди… Я читал сводки, в моей голове ревела война. Вполуха слышал, как мужичок с причала говорил о каком-то Кольке, который «родился с удочкой в руках» и который «вчера поймал вот такую камбалу!» Размер сцепленных в кольцо рук был величиной с солнце.

- А ещё двух катранов! Отвёз в Судак. Продал кому-то. Не говорит за сколько.

Аркадий вдруг резко поднялся, раскинул руки, забормотал мне уже знакомое:

- Моя, моя, моя.

Во дворик процокала женщина в синем.

- Какой стакан?

- Второй. Тебе белого или красного?

- Белого.

- «Сильванер» или «Кокур»?

- Или того, или другого. А лучше «Алиготе». Скажи, сколько это будет продолжаться?

- Как обычно, по кругу. Полгода здесь, полгода в Москве… Да я бы отсюда и не уезжал… Но дети! У меня их пять. Я люблю детей.

- От скольких жён?

- Ты моё солнце! – вздохнул Аркадий как отмахнулся.

.

Отчего-то здесь открывалось мне в напряжённой праздности пространство русской жизни, перепаханное многими фронтами ХХ века, где на месте древнего леса с вершинами до облаков возник мелкий кустарник, который начал вдруг приживляться к вековым корням, скрытым в почве, уходящим в Святую Русь.

«Как вам присоединение?» - спрашивал я некоторых в подходящий момент.

- Если бы не Россия, была бы резня, - строго ответил наш хозяин Саша. - В Судаке СБУ нашла склад оружия. Меджлис с «правосеками» приготовили, они уже давно вместе учения проводят – и здесь и в Карпатах.

- А некоторые недовольны, - сказал я. – Вот в Судаке человек на набережной, туалет держит. Ох, он так клял Путина! Последними словами. Народу, говорит, нет! Денег, говорит, бандит, лишил!..

- О, это Серёга, я его знаю! – серьёзно взглянув в глаза, проговорил Саша. – На татарина работает. Мозги повёрнуты. А у меджлиса на уме резня была. Соседский малыш как-то моему на улице говорит: «Скоро вас рэзать будем». Откуда это? Значит, в семье наслушался. Сейчас притихли. Пока притихли. А дальше – кто знает. Тут ведь и среди русских был раскол. Но Судак не забудет Киеву трёх убитых на Майдане наших «беркутовцев».

.

В день отъезда, увидев меня в магазине (я зашёл узнать сменившийся пароль), Аркадий меня не узнал. Прежде он видел меня лишь за столом. А тут – фон иной, не узнал, у него на лице возникла мучительное недоумение.

- Никогда я не был на Босфоре, - проговорил я.

Он автоматически подхватил:

- Ты меня не спрашивай о нём.

- Я в твоих глазах увидел море.

Он растерянно улыбнулся:

- Полыхающее голубым огнём.

.

В день отъезда мы наконец-то попали на утреннее море; оказалось, ходу восемь минут. Солнце ещё не взошло; над тропой Голицына, высоко по хребту горы Орёл меж можжевельников поднимались двое, мужчина и женщина. Встречать рассвет, - догадались мы. Когда они добрались до вершины, их накрыл солнечный луч, они вскинули руки; они, наверное, кричали, но крика их не было слышно. Накупавшись, назад мы шли мимо «Босфора». Из-под фиговых деревьев слышался голос Толика Мишкина:

- Сказали, что я умер! Я был в шоке. Иду, на меня все такими глазами…

Прощай «Босфор».

Хорошо бы сфотографировать. Но батарейки, которые только купил, уже скисли: «совсем китайские». Я навёл фотоаппарат со сдохшими батарейками на есенинское слово. Объектив вдруг выехал, шторки отворились наполовину. Я нажал на кнопку.

.

2014