Когда я был ещё жив …

документальная повесть о моём друге фотокоре Яне Майданюке (посмертно)

.

В ночной тиши

Не слышно звука

Вся в чёрном

Жизни акварель.

И Ангел мой

Из Поднебесья

Ко мне спустился

На постель.

Во сне меня,

Не потревожив,

Он тихо растворился

В тень,

И словно чудная

Свирель,

Всю ночь звучала

Над постелью

Беззвучно

Ангельская трель.

.

Мне, наверное, как и каждому из нас, довелось «хлебнуть» в жизни разного. Вино жизни, которое ты пьёшь из чаши Судьбы, далеко не всегда бывает сладким. Но когда я думаю о Судьбе моего друга - Яне Майданюке, заходит сердце, куда-то глубоко в бездну опускается душа, внутри становится жутко и страшно. Ещё я думаю о том, что истинное мужество, сила Духа, это не крепкие мускулы,  не низкий (басовитый) голос, и даже не победа в спортивных соревнованиях, какими бы престижными они не были, а тихая, чуть замедленная речь, природная мудрость и способность жить.  Жить после смерти …

.

Есть ли у нас Судьба?

.

«Я …я …а…н.   Я …я …а…н», – чей-то голос слышится далеко, далеко, словно из преисподни. И снова тишина. Гробовая. Мертвая. Как и тело Яна, над которым склонились с трясущимися руками ребята, сами только что чудом избежавшие гибели. «Он – мёртв», – с трудом выдавил из себя каким-то заикающимся, слабым, глухим, словно звучащим с того Света, голосом, его школьный товарищ. В глазах парня стояли слёзы. Другие ребята не в силах видеть всё это отвернули головы в сторону.

Господи!... За что?... Почему так происходит?... Зачем умирают совсем молодые?... Неужели это справедливо? Разве это возможно?! Молодой, красивый, спортивный, умный двадцатипятилетний парень,  которого обожали девчонки, из которого жизнь била ключом, извергалась водопадом, безжизненно лежал на земле рядом с перевёрнутой в придорожном кювете  машиной, распластав вверх  руки.

Ещё час назад никто не мог и предположить такое. Они выехали из Москвы засветло. Тёплый июньский вечер спустился на землю, заключив её в свои нежные объятья. Закат очаровывал взгляд. Даже трудно было передать тот цвет, которым он озарял небо: то где-то фиолетовый, то где-то розовый,  с переливами в сине-бордовый, то ярко–жёлтый. Ветерок чуть колыхал листву, добавляя вечеру что-то своё, «личное».

На выезде из города их тормознул ГИБДДешник. Оказалось, чуть превысили скорость. Ян объяснил, что не может сделать маневр на другую полосу, все едут не меньше 90 километров и зажимают со всех сторон. Их предупредили и тут же отпустили. Может, это была «подсказка»? Но как знать, как знать, что ждёт тебя впереди, за поворотом? Боже! Боже, правый! Если бы они только могли догадываться о том, что произойдёт ….

Немного позже перед ним уже в ночи мелькала черная автострада дороги, ведущая на Калугу, трое друзей прикорнули сзади на своих сиденьях, лишь Ян крепко и привычно уверенно сжимал руль автомобиля, за которым оказался по злой воле рока.

Как это часто бывает, всё случилось в мгновение ока. Неизвестно откуда взявшаяся легковушка вынырнула перед ними, и он еле успел вывернуть влево,  после чего их «жигуль», совершив три немыслимых кульбита в воздухе, свалился в кювет.

Чёрная мгла окутала лес. О чём-то шептались верхушки деревьев, будто передавая печальную весть друг другу. Луна, казалось, специально спряталась за тучи, наблюдая оттуда за всем, что происходит. Было жутко и страшно.

Один миг, всего один миг отделяет нашу жизнь от смерти. Но разве мы думаем об этом? Да ещё в 25 лет?! Да и если думали бы, разве это была бы жизнь?

.

Смерть или жизнь?

.

… «Где я?», – пронеслось у него в голове, когда очнулся. Небольшая комната, тусклый свет люстры над головой. Койки, койки, громоздящиеся вдоль стен.  У окна женщина в белом халате. Делает кому-то укол. «Больница», – пронестись мысль в голове, пока вскоре он снова не потерял сознание.

Ян утратил счёт времени. Когда вновь пришёл в себя, не понимал, что сейчас: день или ночь? Страшно ныла спина. Она затекла, было неудобно и больно  лежать в одном положении. Попробовал пошевелить ногой, чтобы перевернуться на бок, ничего не получилось, другой – то же самое. Ноги не слушались его, отказывались подчиняться телу. Он с ужасом ощутил, что не чувствует ног. Всё тело ниже поясницы было бесчувственно. Двигались только руки, да и в тех не ощущалось силы. Испарина выступила на его лбу. Он всё понял …

Окружающее пространство перестало существовать для него. Время сначала замедляло, после этого раскручивало свой бег, затем останавливалось совсем. Он находился в небытие, не зная, что делать, на что решиться. Так прошёл день, потом второй.

Позвоночником в больнице заниматься было некому. Ни хороших врачей, ни специалистов. Клиника даже по меркам области оказалась не лучшей. Но рок судьбы продолжал свой забег, и полный «ад» ждал его ещё впереди. На третий день ему стало хуже, хотя казалось, хуже быть было некуда. Что может быть страшнее парализации для молодого парня? Только Судьба сама решает, что и как должно произойти, когда даёт выпить чашу с ядом жизни до дна.

Раны загноились, у него началось заражение крови, общая слабость организма привела к сепсису. Температура подскочила выше сорока градусов. И когда из обычной палаты его вывезли в коридор, в полусознательном состоянии он услышал, как молодая сестричка милым, лилейным голоском спросила у пробегавшего мимо врача:

– А этого куда? К смертникам?

– Куда же ещё? – ответил достойный потомок Гиппократа. Сказал это буднично, мимоходом, даже не остановившись у койки больного.

Жизнь так устроена, что в больнице мы,  когда умираем, всего лишь мебель для медперсонала. Мебель, которую можно поставить сюда, туда, в другое место, совсем выкинуть на помойку за ненадобностью.

Если бы Ян был в силах, на ногах, вряд ли бы та же сестричка прошла мимо него, не обратив на красивого парня своего внимания.  Девчонки не проходили мимо него просто так. Смелый, решительный, умный – он не знал отказа. Да и врач посчитал бы за честь выпить коньячку с московским фотографом известной газеты. А так … Сейчас …

На следующий день он проснулся, если полузабытьё можно назвать сном, в палате смертников. Палата была теперь шестиместная (видимо очередь на тот Свет оказалась чуть больше), а потолок такой же низкий, так же зависал над кроватями больных. Температура 40.5 градусов, чуть ниже предела сворачиваемости крови. Утром зашёл лечащий доктор, здоровый, с виду –  «качок», высокий, немного лысоватый. Подошёл, бросил слегка любопытствующий взгляд и точно сквозь зубы проронил:

– Ну, что? Жив ещё? Герой! Невероятно...

Дальше этого мудрого замечания интерес его к больному не простирался. Зачем?  Уколы, какие надо делаем. Остальное, как Бог даст. Позже с этим «гениальным» вопросом: «Ты ещё жив?» лекарь заходил каждый день.

Между тем, жизнь и смерть работали в палате по расписанию. В первый же день, ближе к ночи, сосед, напротив, отдал Богу душу. Ничего не говоря, сестры вывезли  умершего в коридор, накрыли белой простыней, вызвали дежурного и «каталку» из морга.

Ян не боялся мертвых и воспринял произошедшее, как печальную «данность», не отвёл взгляда в сторону. Кто-то из соседей, накрылся одеялом, чтобы не смотреть за происходящим. Кого-то от страха откровенно трясло, как в лихорадке. За месяц на тот Свет ушло ещё четверо.

Родители, друзья, близкие боялись, что он тоже не выдержит. А лучший друг – Лёха Мельников (фотокорреспондент «Экономики и Жизнь»),  пролетая в командировке над Калугой на военном вертолёте, упросил лётчика ненадолго приземлиться.   Увидев Яна, Алексей решил тем же бортом вывезти его в Москву. На беду, или на счастье, доктора запретили  транспортировку.

Из всей палаты он выжил один. Почему? На этот вопрос не мог бы ответить ни он сам, ни кто-то другой, разве что сам Господь – Бог. Ян просто жил, жил в полубреду, не думая о том, что умрёт, жил, когда таблетки и уколы не давали долгое время эффекта, жил, когда температура с завидным упорством продолжала «зашкаливать», жил, когда терял сознание, а потом снова приходил в себя.

Он не думал о смерти и не боялся её. Не боялся её, когда по очереди,  один за другим, умерла вся его палата. И лишь четыре месяца спустя, родители сумели перевезти его в Москву, в госпиталь Бурденко.

.

Госпиталь Бурденко

.

Была поздняя осень, когда их машина, проехав шлагбаум проходной Госпиталя Бурденко, покатила по центральной аллее. Огромная территория известной в стране клиники поражала глаз. Справа, слева, вдали виднелись корпуса больницы. Одноэтажные, где-то двух, трёхэтажные издания. Красивые, в стиле старины, дома, уютные, оборудованные всем необходимым медицинским оборудованием.

Жёлтые, красные листья, кружась на ветру, медленно парили в воздухе, опускаясь повсюду на беду дворников на землю. Есенинская пора очаровывала взгляд, если бы кому-то в машине было бы до этого дело. Лето всегда пролетает быстро. Однако в природе, как и в жизни, не бывает пустот. Осень быстро берет права в свои надёжные руки.

Они проехали в отделение «нейрохирургии», где находилось отделение «спинальников». Сюда, впервые в жизни, он уже въехал глубоким инвалидом, который не мог перемещаться без помощи коляски.

В палате 4 человек, светло, достаточно спокойно, и как-то по-домашнему. Все такие же, как он. Некоторые даже хуже, если о сравнении в принципе уместно вести речь. Ян быстро освоил новое транспортное средство - коляску, хотя больше привык к мотоциклу, на котором гонял с 14 лет, и машине. Охватив поручни, он перекатывал с кровати в неё измученное, неподвижное от пояса тело, и так научился передвигаться, крутя, что есть силы, колёса слабыми руками.

Первое, что поразило его в больнице, была «курилка». «Особое» место, куда съезжались или с трудом доходили все, кто мог добраться сюда, чтобы не только «подымить», но и поболтать «за жизнь». Курилка находилась перед общим туалетом, достичь её можно было, проехав длинный коридор, свернув в конце него налево.

Ян с удивлением для себя сделал поразительное открытие. Судьбы людей (за исключением армейских), оказавшихся здесь, были в чем-то схожи:  кто-то упал с гор, кого-то в море снесло ураганом на рифы скал, кто-то был профессиональным гонщиком или каскадёром. В основе своей, беспомощными сейчас инвалидами стали смелые, даже в чём-то отчаянные ребята.

Ну а поболтать больше любили о женщинах, лишь изредка рассказывая о себе и личной трагедии. Одни говорили, о том, кто им больше нравится, другие о своих личных победах, приукрашивая сказанное смачными выражениями, третьи просто рассуждали о любви и  любовных утехах, но при этом никто и в помине не чувствовал себя беспомощным или обделённым Судьбой. Иногда болтали о «тачках», футболе и политике.

Ян улыбался, слушая эти разговоры, в которых сам, как правило, не принимал участия  (он не любил хвастаться своими «успехами», хотя мог рассказать много больше и это было бы правдой), докуривал сигарету и возвращался к себе. Уже в палате он продолжал наблюдать за больными, подмечая их характеры. Видел, чувствовал, например, что у его соседа справа, который, как и он, попал в аварию,  внутренний мир сильно изменился, «перекосившись» в худшую сторону.

Звали его – Олег. Раньше это был нормальный мужик, лет 40 с небольшим, сильный, интересный, работал инструментальщиком, занимался в молодости с тяжестями. И тут … авария, после чего, как это порой бывает в таких случаях, остался один со своими престарелыми родителями. Жена его практически бросила  – зачем ей инвалид в доме?

Только старики и ухаживали за ним. Ведь даже вынести утку или помочь покормить надо кому-то. А он вместо благодарности вымещал на стариках всю злобу на мир, будто родители были виноваты в том, что жизнь обошлась с ним так жестоко. Всё ему не так, всё не «эдак». Это не то, это надо по-другому. Замучил стариков. Ян ничего не говорил вслух (зачем лезть в чужие дела?), а про себя думал: «Родители умрут, с кем он останется? Зачем же издеваться над ними, доводить их? Они-то  тут причём?»

Сосед слева был совсем иного плана. Военный, майор. Ухаживала за ним тоже одна мать, но он был выдержан, никогда, ни на кого не срывался, не завидовал тем, кто был «на ногах», держался спокойно, с достоинством.

Но больше всего в памяти у него остался мальчишка шестнадцати лет – Светослав, который лежал напротив него. Красавец необыкновенный, черноволосый, умница (кроссворды всем с закрытыми глазами отгадывал), спортивный (кандидат в мастера спорта). Парализованы у него были не только ноги, но и руки. Мать как-то даёт ему кашу, а он не хочет, не может её есть. Та не понимает, простая женщина, и настаивает, настаивает. Светик отвернулся в сторону, а в глазах у него слёзы, рукой даже не может тарелку от себя отодвинуть.  Ян тогда тоже повернулся к стене, чтобы не расплакаться самому.

Через некоторое время Яна прооперировали, но результат операция не дала. Слишком много времени было упущено. Без родителей и коляски он не мог теперь обойтись окончательно.

.

Когда я был ещё жив

.

Шёл 1997 год. Я решил позвонить Яну. Несколько лет назад мы вместе работали в газете «Менеджер». Сегодня её никто и не помнит, хотя это было первое независимое издание  новой России. Там подружились, и когда расползлись по своим закоулкам жизни, не теряли друг друга из вида.

К телефону подошел отец, с которым мы тоже хорошо были знакомы, говорили на «ты», обращаясь друг к другу запросто.

– Стас, привет! Это – Лазарь. Давно не говорил с Яном. Он – дома? – спрашиваю, ничего не подозревая, бодрым голосом.

– Лазарь, а Ян в больнице, - слышу в ответ.

– Да…а…а?  А что с ним?

– Попал в автомобильную катастрофу. У него сломан позвоночник. Парализация ног и  всего, что ниже поясницы. Сейчас лечит пролежни на спине.

Сегодня, за давностью лет, я не помню в деталях свою реакцию, хотя её нетрудно представить, помню лишь, что давно не испытывал такого шока.

– Их было в машине четверо. Пострадал он один. Бог нашёл самого виноватого, – продолжил Стас.

Он сообщил это слегка приглушённым, тихим голосом, а мне казалось, что в набат стучат колокола, и со мной ведёт разговор сама Судьба. На некоторое время я замер, словно в оцепенении, поскольку помнил Яна совсем другим.

… Это было в начале 90-х годов. Редакция газеты «Менеджер», где нас свела жизнь, располагалась в Москве на улице Подбельского. По отношению к центру – «у чёрта на куличках». Небольшая комната, в которой мы сидели, была вечно завешена  дымом. «Хоть топор вешай», – то ли возмущенно, то ли одобрительно произносил учредитель  АО «Развитие», частью которого была газета, Генрих Людвигович Фактор, входя к нам и  размахивая руками, пытаясь развести плотный дым по сторонам.

До Яна у нас были фотографы, но они как-то долго не задерживались, и какое-то время мы жили без «снимающего»,  поэтому никто не удивился, когда редактор газеты Володя Солдаткин (ныне бизнесмен, владелец издания «Крутой Мен»), нас предупредил:

– Завтра к нам придёт устраиваться на работу профессиональный «фотокор».

Каково же было наше удивление, когда на следующий день появился совсем молодой парень, лет двадцати не более, высокий, стройный, подтянутый, спортивный, с выразительными глазами. Чуть позже, когда Ян расположился вместе со мной за моим рабочим столом, у меня не раз возникало странное ощущение, что его глаза хотят мне что-то сказать, поведать о чем-то, но вот о чём именно, я никак не мог взять в толк.

Зайдя в редакцию в первый день, он без лишних слов, по-деловому разложил на столе «главреда» целую палитру разных снимков. Это были большие, красивые фотографии – Московской товарной биржи, которой руководил Константин Затулин, ныне известный политик, фотографии обычных людей, фото некоторых бизнес-центров, улиц Москвы, где чувствовалась необыкновенная «аура» города.

Все снимки сделаны качественно, профессионально, но фотография МТБ Затулина, мне запомнилась особенно. Тогда Московская товарная биржа противостояла РТСБ Борового, где мы каждую неделю «тусовались» на пресс-конференциях. МТБ была снята с какого-то необычного ракурса – сверху, откуда во всей красе открывался большой торговый зал внизу. Настоящий «срез» времени. Я и по сей день помню это фото.

Так само собой вышло, что с Яном мы быстро сдружились. Мне нравилось, что для него фотография была чем-то сродни творчеству.

– Для меня, как и для моего отца (тоже профессионального фотографа), съёмка – не работа, это часть жизни, – сказал как-то он мне.

Работая в Менеджере, мы не раз ездили на задание вдвоём. Пишущий и «фотокор» часто трудятся на задании вместе.

Подъезжаем один раз к Торговой Палате, она ещё только образовалась. Идём. Осень во всей красе. Я немного замечтался, смотрю по сторонам и ничего не вижу, весь в своих мыслях. Вернул к делам земным меня затвор фотоаппарата, который вдруг начал щёлкать. С испугу от неожиданности говорю Яну:

– Зачем сейчас снимаешь? Мы же ещё не в здании.

А он мне в ответ:

– Кто знает, какая композиция подойдёт к тексту.

А был случай, когда, наоборот, всё сложилось по-другому. Огромное здание, где находился 1-й Съезд народных депутатов, и куда мы приехали, с улицы снять не удалось – охрана не разрешила, да и смысла особо не было, его и так все знали. Внутри здания –

сами снимать не стали.

Подходим к лифту, поднимаемся наверх. С нами два народных избранника. Один – такой высокий, степенный, дородный, взгляд уверенный, сразу видно, что большой начальник, рядом – поменьше росточком, не столь важный. Первый второму говорит:

– А ты что, своих избирателей до сих пор к себе пускаешь? Зря. Я «моих» давно приучил к порядку, ко мне не ходят.

Послушав такие речи, желание снимать у нас сразу пропало, беседовать с кем-либо тоже. Разжились внизу интересными документами о готовящихся законах, и домой, в газету.

Наша газета была по тем временам средним изданием, не слишком известным, больше по регионам расходилась, но аккредитацию мы получали везде, поэтому много что знали, и оказывались, что называется «изнутри» в курсе многих событий, происходящих в те интересные годы в стране.

Говорят, «времена не выбирают, в них живут и умирают». Но умирать никто из нас не собирался, а время, в котором мы оказались, занимаясь журналистикой в «Менеджере», оказалось сверхинтересным.

Как-то втроем (мы с Яном и редактором Володей Солдаткин) ездили делать материал на РТСБ с Ириной Хакамадой. Это потом она стала публичным политиком, баллотировалась в высшие органы государственной власти, была депутатом Государственной Думы от СПС.

А в начале 90-х она работала экономическим референтом у Борового. Вела себя сдержанно, держалась достойно, но скромно, и, казалось, что это именно Боровой хочет идти в политику, прикрываясь такими людьми из своего окружения, как она. Однако, жизнь умнее нас и сама ставит точки над «и», расставляя всё по своим местам. Сегодня Константина Борового никто и не помнит, а Хакамаду знают миллионы.

Человек порой проживает жизнь, точно «на автомате». Родился, женился, на нелюбимую работу по часам ходит, а когда жизнь пролетает, и вспомнить нечего.

Ян жил как вулкан – минута за две. Несмотря на молодость, за его плечами оказалось  столько, что другому на несколько рождений хватит. У него были любовные увлечения, он успел испытать настоящее чувство любви, позаниматься серьезной коммерцией¸ имея несколько торговых палаток, был байкером – по зову  сердца, а не по «дани моде» (тогда ещё не было такой «моды»), с детства катался на горных лыжах, когда об этом виде спорта мало кто знал.

Спорт был частью его жизни. Он занимался плаванием, рукопашным боем, играл в «дворовой» футбол и хоккей. В их доме часто бывали архитекторы, художники, журналисты, и он с детства прикоснулся к миру прекрасного. Но вырос Ян во дворе, не раз и не два, участвуя в серьезных «потасовках». Наша жизнь соткана из противоречий, сама являясь противоречием духа и плоти, и такое «совмещение» несовместимого, помогло вырасти ему в смелого, умного, неординарного человека.

Однако всё это было дополнением к основному. А основным оставалась фотография. Он побывал в горячих точках, работая фотокором от  «Социалистической индустрии и других СМИ, о чём рассказывал крайне редко и неохотно – не любил вспоминать. Как-то в одной из таких командировок и прошло его боевое крещение. Произошло это вскоре после развала Советского Союза.

Была поздняя, поздняя осень. Грязь под ногами разминалась, образуя неприятную мокрую кашу. Липкую и противную, в которую ступать-то противно. Журналистка из Комсомолки, ещё несколько спецкоров из более мелких изданий, и он из своей газеты -  вот вся компания. Она могла бы стать приятной, если бы не обстоятельства, в силу которых они оказались вместе.

Война на Северном Кавказе была в разгаре. Их вывезли на место военных действий, а через некоторое время они попросились поближе к передовой, чтобы всё увидеть собственными глазами. Сидят в окопе, а «боевики» вдруг, словно «по заказу», оказались,  где-то совсем рядом и открыли стрельбу. Ребята боятся голову из укрытия высунуть, не зная, как вернуться к своим.

Ян посмотрел на сопровождающего их солдата. Молоденький, первогодок. В глазах испуг, лицо стеклянное. Ян взял из его рук автомат и стал палить по воздуху в сторону боевиков. Стрелял краткими очередями, дожидаясь подхода группы войск.

Нужно сказать, что Ян был не просто фотокором, каких много. География его съёмок простиралась от подземных переходов Москвы до самого Кремля, ему приходилось не раз бывать в служебных командировках во многих городах и селениях России, и трудно перечислить все издания, где под фоторепортажами значилась подпись  Яна.

После «Менеджера» его карьера пошла стремительно вверх. Он стал иллюстративным редактором международной корпорации журналистов. Но его всегда тянуло в живую журналистику, и тёплое редакторское кресло с секретаршей в приёмной он снова сменил на «волчью» работу спецкора «Российских Вестей», бывшей во времена Ельцина правительственной газетой В этом он был весь – энергичный, жаждущий жизни, «летящий» по волнам.

… Всё это вспомнилось мне, пока я забылся на какое-то время, слушая Стаса. Не помню, сколько времени продлилось моё оцепенение, думаю недолго, но мне показалось, целую жизнь.

С той поры минуло немного - немало пятнадцать лет. И если бы мне кто-то сказал, что за это время человек может столько успеть,  я бы вряд ли поверил. И это, если бы речь шла о здоровом человеке, а не о том, кто стал инвалидом.

Но Ян смог. Он изучил компьютер, совершенно не зная его ранее, и уже много лет занимается тестированием программ в серьезной IT компании, занимающейся разработкой систем безопасности. Получает, как хороший IT – специалист без всяких скидок на здоровье.

Увлёкшись историей России, стал изучать её в летописях, первоисточниках, документах, читая Ключевского, Соловьева, других серьезных историков дореволюционной Руси. Сравнивает, анализирует происходившие события, делает свои выводы. Некоторые профессиональные историки давно советуют ему написать книгу, изложив собственное видение многих событий.

Он не только продолжил заниматься также фотографией, но значительно улучшил за прошедшие годы свою и до этого профессиональную квалификацию. У него прекрасные фотографии Природы, слайды, видеосъемки, несколько видеофильмов по Питеру и старой Москве.

Ян коллекционирует оружие. У него Наган принятый на вооружение во времена царствования Александра III, легендарная винтовка Мосина, другое редкое оружие, он сам хорошо стреляет из винтовки с оптическим прицелом.

Нельзя сказать, что за прошедшие годы его не посещали депрессии. Это было бы неправдой. Были, да ещё какие. Иной раз он звонил мне и говорил, что с удовольствием положил бы голову на дуло пистолета. Но природная необыкновенная стойкость характера и сила Духа выручали в эти дни. А ещё помогала вера в Бога, к которой он пришёл по убеждению.

И лишь одно в его жизни после аварии осталось неизменным. Когда он говорит о себе, вспоминая прошлую жизнь, всегда добавляет: «Это было, когда я был ещё жив…»

.

Послесловие

.

Несколько лет спустя (не так давно) после написания этой повести Ян Майданюк умер. Царство ему Небесное и Вечная Память.