Цветы с Девички

Не знаю, кто как, но прежде я всегда недолюбливал 8 Марта, а однажды просто возненавидел этот день. Но теперь нет особой причины вспоминать недобрым словом тогдашний женский праздник, потому что цветы — главная забота моей молодости — продаются чуть ли не на каждом углу, а тридцать лет назад это был необыкновенный дефицит.

В ту пору, приехав после армии в Москву, я только-только выучился на водителя троллейбуса и начал работать самостоятельно. Был полон оптимизма и радовался каждой минуте жизни, без устали мотаясь по маршруту №15 между Лужниками и Неглинкой. Когда же получил первую настоящую получку, которую, правда, почти всю роздал за долги, то настроение и вовсе стало отличное, известное каждому человеку, у которого появлялась перспектива жить по-человечески.

Даже не особенно огорчал сосед по комнате Федя Пешехонов, взявший напрокат аккордеон и пиликавший каждый вечер до одиннадцати, пытаясь разучить известный полонез и забывая о том, что большинству обитателей общежития надо вставать в четыре-пять утра. Полонез был Огинского, но Федю почему-то прозвали Шостаковичем.

Это, конечно, лишь мимолётное впечатление того времени, и оно особенно не волновало, а вот приближение женского праздника заставляло призадуматься. Ведь предстояло дарить цветы Галочке, с которой встречался почти месяц, познакомившись в Добрынинском универмаге, где она работала кассиром, и куда я попал, отправившись с остатками первой получки за мелкими покупками. Галочка была круглолица, улыбчива и призывно смотрела зелёными глазами, немножко нахальными, а я возьми да спроси, тоже нахально: «Как вас зовут?» Так запросто и познакомились, потому что у нас, лимитчиков, была мода знакомиться с москвичками, знакомиться из-за прописки, и у многих парней это получалось. Жила она в Кунцеве, в угловом доме на пересечении Можайского шоссе с Аминьевским. Хотя наше знакомство было недолгим, но я уже успел пригласить Галочку к себе на Малую Пироговскую. Правда, лишь попили чаю, посмотрели мои армейские фотографии и волей-неволей послушали пиликанье Шостаковича, видимо, из вредности не пожелавшего оставить меня с гостьей наедине; сам он ни с кем не встречался и даже не пытался, словно аккордеон заменял ему всё на свете.

Аккордеон он брал на два месяца, и то ли времени не хватило, то ли слух подвёл, но когда, так ничему и не научившись, хотел возвратить, то инструмент не приняли, и пришлось Феде тащиться в ателье ремонта. Наученный прокатчиками, Пешехонов с музыкой покончил, но прозвище за ним так и осталось, потому что за время учёбы он всем надоел до невозможности. Правда, ему всё это — как с гуся вода. Поэтому я всё сильнее проникался иронией к этому парню, у которого вечно что-то происходило не так, как у других, вечно он кому-то мешался или попадал в неприятные истории. Но и это мелочи, а по-настоящему обижало то, что он не проявил в нужный момент мужскую солидарность.

Но обострять отношений с Фёдором я не стал, старался не задираться, расчётливо планируя на праздник пригласить Галочку ещё раз, а его как-нибудь да выкурить. Только однажды не удержался от смеха, узнав историю, от которой хохотал весь троллейбусный парк, — это когда Пешехонов, видимо, представил себя водителем трамвая и, пересекая рельсы, покатил на троллейбусе по трамвайному маршруту... Но далеко не уехал — сошли штанги с проводов. Пришлось вызывать тягач, а потом сочинять объяснительную начальнику маршрута, после чего у Феди отобрали водительское удостоверение и отправили на месяц ходить по двору с метлой.

Он  запомнил мой смех и перестал разговаривать, на ужин ходил один: в буфете брал два пончика с повидлом, бутылку кефира и всё это мгновенно проглатывал, по-гусиному вытягивая длинную шею и комично шевеля ушами. И тогда впервые стало жаль его. Ведь, если взглянуть на него по-настоящему, он — неплохой парень. Ну смешной, неуклюжий — зато начитанный, знающий, мог часами говорить о родном уральском городе... Правда, был упрям и, как все упрямые, на всё имел своё мнение, но что значили его стариковские ворчания, когда меня одолевали иные заботы.

Ещё накануне праздника я удачно запасся трёхрублёвой бутылкой «Cinzano» в кулинарии ресторана «Узбекистан» и шоколадкой «Алёнка» за восемьдесят копеек. Оставалось купить цветов. Воспользовавшись знакомством, попытался заранее договориться о гвоздиках в цветочном магазине на Кропоткинской, где однажды с наставником по-тихому покупали цветы, но то ли продавщица запамятовала меня, то ли  не сумел войти в доверие, но остался без цветов, и уже знал, что нигде их не куплю (в очередях стоять не было времени, а о рынке не мечтал, потому что они там очень и очень дорогие). К тому же с юности не был приучен дарить покупные цветы, потому что в сельской местности это совершенно не принято: зачем покупать, когда летом и в лугах, и палисадниках их полным-полно, а зимой, как ни ищи, нигде не сыщешь, даже покупных.

Пятнадцатый маршрут пролегал в окрестностях Новодевичьего, в ту пору малолюдных, а предпоследняя остановка была около цветочного магазина при кладбище, которое мы запросто называли Девичкой... И в какой-то момент меня осенило: «Здесь тоже продаются цветы! И никакой очереди!» Заканчивая очередной рейс, выскочил на минутку из троллейбуса, купил пяток гвоздик (я уже знал, что на праздник дарят нечётное количество) и, довольный, вернулся в кабину, запомнив удивлённый взгляд продавщицы. Она явно восхитилась моей находчивостью, даже пригласила: «Приходите ещё...» — «Обязательно приду!» — пообещал ей, хотя более думал о Пешехонове: вот ему-то подсказать не мешало бы, потому что он собирался в гости к двоюродной сестре. Купив цветы, он уж наверняка уедет из общежития, чего я и добивался, чтобы нам с Галочкой никто не мешал спокойно отметить праздник.

Поэтому, хочешь не хочешь, а, вернувшись с работы,  похвалился  цветами Фёдору:

— Могу подсказать, где можно купить без очереди!

— Где же?

— На Девичке... Ни одного человека!

— А что — идея! — сразу заинтересовался Фёдор, забыв об обиде, правда, загадочно усмехнулся: — Завтра поеду к сестре и заскочу туда. Только нашим орлам не говори, а то все расхватают.

После таких окрыляющих слов сразу простил его причуды, даже впервые он показался настоящим товарищем, на которого можно положиться и который никогда не подведёт.

На следующий, праздничный, день я не чаял, как побыстрее отмотать шесть кругов между Лужниками и Неглинкой, и, сменившись, позвонил Галке с конечной станции. Напомнил, что жду её, не скрывая радости, намекнул, что Шостакович уедет, но, выслушав меня, она неожиданно сама пригласила в гости и предупредила, что, кроме неё, будет ещё мать и старший брат с женой — компания для меня не самая подходящая, но что делать, если Галка, видимо, почувствовала коварность моих замыслов. Это немного расстроило, и я отругал себя за излишнюю болтливость, но ничего не оставалось, как ехать в Кунцево, потому что других вариантов в этот день не имелось. Быстренько отправился в общежитие, побрился и переоделся. Как всегда опаздывал, и, собравшись и выскочив на улицу, на счастье увидел свободное такси. Махнул рукой — оно остановилось. С выпирающей из внутреннего кармана пальто бутылкой «Cinzano», с завернутой в газету шоколадкой и празднично шуршащим букетом гвоздик я, долговязый, неловко уселся на переднее сиденье, но сказал важно и строго, будто каждый день ездил на такси:

— Шеф, в Кунцево!

Пожилой водитель сразу погрустнел, словно услышал что-то печальное. Когда с Бородинского моста выехали на Дорогомиловскую улицу, он уточнил:

— На Кунцевское кладбище, что ли?

— Почему на кладбище?!

— С бумажными цветами только туда ездят...

От его убийственного замечания сразу вспотел лоб под тесной кроличьей шапкой и непривычно кольнуло сердце от пугающей мысли, что делаю что-то не так, делаю постыдно, и невольно насторожился, пока не понимая до конца юмор таксиста, но начиная догадываться, что он что-то не договаривает, шельма! И тут же отругал себя: «Какие ещё слова нужны, чтобы самому сообразить?!» И сразу вспомнил удивлённую продавщицу на Девичке, едкую усмешку Шостаковича... И если на продавщицу совсем не обижался, то соседа  в эту минуту готов был разорвать. Тотчас решил после праздника написать заявление коменданту и переселиться в другую комнату, всё равно какую, потому что после такой подлости спокойно смотреть на него, ушастого, более не смогу. Но это будет только завтра, а пока решил занять денег и — кровь из носа —  купить своей Галочке живые цветы, и приказал таксисту:

— Поехали назад!

Пока возвращались, придумал месть Шостаковичу. Чтобы он понял, что я тоже не лыком шит, сплел из бумажных гвоздик траурный венок. В комнате повесил венок над изголовьем его кровати, как вешают на столбах вдоль дорог.

Потом занял у соседей двадцатку и, улыбающийся, вернулся к машине.

— Шефчик, пожалуйста, в Кунцево, но теперь с заездом на рынок! — ласково, как отца родного, попросил  таксиста, спасшего меня от великого позора.

Да, позора удалось избежать, но вот уж почти тридцать лет, накануне очередного праздника 8 Марта, Галочка или теперь Галина Ивановна, ставшая директором цветочного магазина, всякий раз напоминает с лёгкой иронией:

— Владимир Дмитриевич, пора на Девичку за цветами!..

И я не обижаюсь, потому что когда-то сам рассказал ей эту историю.

Ведь это очень легко — рассказать о том, что могло случиться, но не случилось.