«И свет во тьме светит, и тьма не объяла его»

.

«Но лучше всего сверкал электрический белый крест в руках громаднейшего Владимира на Владимирской горке, и был он виден далеко, и часто летом, в черной мгле, в путаных заводях и изгибах старика-реки, из ивняка, лодки видели его и находили по  его свету водяной путь в Город, к его пристаням. Зимой крест сиял в черной гуще небес и холодно и спокойно царил над темными пологими далями московского берега, от которого были перекинуты два громадных моста. Один цепной, тяжкий, Николаевский, ведущий в слободку на том берегу, другой — высоченный, стреловидный, по которому прибегали поезда оттуда, где очень, очень далеко сидела, раскинув свою пеструю шапку, таинственная Москва», — писал М. А. Булгаков в романе «Белая гвардия».

Памятник св. равноапостольному великому князю Владимиру стал, наряду с собором Василия Блаженного, Кремлем, да Киево-Печерской лаврой, памятником Тысячелетия России, одним из символов нашего Отечества — Великой, единой и неделимой России.

Это один из чудом уцелевших дореволюционных монументов Киева.

 

Сооружен он был на народные пожертвования в 1853 г., автором статуи стал замечательный скульптор барон Петр Карлович  Клодт, постамента — Александр Андреевич Тон, брат известного русского архитектора  К. А. Тона, барельефов — Василий Иванович Демут-Малиновский. Надо сказать, что Демут-Малиновский еще в начале 30-х гг. стал работать над проектом памятника, однако лишь спустя десть лет вновь вернулся к этим трудам. В 1843 г. ректор Императорской Академии художеств В. И. Демут-Малиновский подал на Высочайшее имя  прошение о сооружении памятника князю Владимиру в Киеве. Император Николай I поддержал это благое начинание.

На днепровских холмах, на «высшей крутости угла Александровской горы», над самым тем местом, где по преданию, совершилось Крещение народа русского, решено было воздвигнуть сей торжественный монумент.  Надо сказать, место было выбрано более чем удачное. И сегодня, подъезжая по железной дороге к св. русскому граду Киеву, сначала видишь златые купола колокольни и соборов лавры, а чуть правее замечаешь на высоком берегу Днепра памятник Святому Крестителю. А вечером сверкают огоньки электрической подсветки, устроенной еще в 1895 г. радением киевского предпринимателя и мецената С. Могилевцева. В советское время освещение было убрано, но возобновлено после 1991 г. После сооружения памятника  крутая горка стала именоваться Владимирской, по склонам ее были засажены деревья, в том числе и для укрепления берега реки от оползней.

.

Император Александр II, вслед за святителем Димитрием Ростовским, назвал Киев «Иерусалим земли Русской». А в 1847 г. увлеченный исследователь киевских древностей, фольклорист и этнограф Николай Васильевич Закревский писал: «…Киев есть священное достояние Русских! Это есть место, откуда Христианская религия распростерла благотворные лучи по всему небосклону Русскому. Это есть колыбель просвещения для потомков славян, служившая и вторыми Афинами для нас. Кратко Киев, знаменитый величием и несчастиями, есть краса в истории нашего отечества, есть лучший бриллиант в короне наших государей».

Красота Киева есть дело рук князя Владимира, вернее, итог его смотрения « в даль и вдаль».

.

Так написал А. К. Толстой о возвращении великого князя  в Киев в «Песне о походе Владимира на Корсунь».

Да, князь Владимир круто изменил ход русской истории, по сути, он произвел духовную, идеологическую и политическую революцию… Владимир Соловьев, например, даже говорил о Крещении Руси как о национальном самоотречении, как о перерыве или разрыве национальной традиции. Однако это не совсем так.

Интересно привести  лингвистические (а значит, неоспоримые, ибо язык=народ крепче всякой археологической «рухляди» хранит свидетельства прошлого) наблюдения о Крещении академика Трубачева, которые как будто расширяют взгляд на это событие, утвердившийся в русской науке XIX в. и начала XX в.   Он считал (впрочем, не он один), что, как и все новое, христианство приживалось с трудом. И хотя спустя 70 лет митрополит Иларион повествовал об этом событии как о торжестве новой веры, в действительности все было много сложнее. «Так, прежнюю веру отцов, выраставшую как бы из земли, вечную и ниоткуда не пришедшую, “свою”, сменила книжная вера, христианство, не сразу укоренившаяся даже в городах, а в села, остававшиеся дольше языческими, новая вера пришла еще позже. Но в языке постепенно обесцениваются все более или менее оценочные слова; когда масса простого народа стала официально христианской, само обозначение христианина тоже оказалось “сосланным в село”… потому что в своей народной форме — крестьянин — слово стало названием рядового земледельца. <…>  У гонимого язычества путь был один — сначала на окраины Руси, потом — в уголки людских душ, в подсознание, чтобы там остаться, видимо, навсегда, как бы мы ни называли это — суеверием, пережитками… как бы мы ни игнорировали все эти виды двоеверия. Не считаться с ним — напрасное занятие, ибо в двоеверии открывается своего рода отрицательная преемственность, т. е. единство культуры». И древнейшая культура народов влияет на современную благодаря неразрывной цепи традиций,  лишь последняя часть которой является письменной традицией. «Таким образом, — продолжал Трубачев, — … мы отнюдь не хотели сказать, что русской культуре 1000 лет… это попросту невозможно. Историю русской культуры нельзя начинать с Крещения Руси, как и выводить ее из Византии. <…> … скажу о том, что  понимаю под собственными корнями русской культуры: выработанную всем предшествующим славянским и индоевропейским языковым и общекультурным развитием систему достаточно высоких религиозных и этических понятий, выраженную в соответствующей исконной терминологии. Наугад взятая фраза из церковного обряда — “створим требу господеви и богови нашему” — вся состоит из еще языческих по своему происхождению терминов… Не на месте пустом и диком был выстроен величественный христианский храм». И далее он приводит весьма интересные факты. Несмотря на то, что с христианством в русский язык пришло достаточно греческой лексики, все-таки, утверждал ученый «это не самые частотные слова». А составители древнерусского словаря XI-XIV вв. подсчитали, что в древних русских (более или менее) светских, а не богослужебных текстах слово бог употребляется не менее 10 000 раз! А это слово дохристианского, глубокоязыческого происхождения. «Даже без специальных подсчетов, — замечал ученый, — …позволителен вывод о ядерном, базовом и наиболее частотном употреблении терминов, взятых христианством у старого дохристианского культа: святой, вера, бог, рай, дух, душа, грех, закон… » И, начиная с Крещения Руси, все, что служило старой вере, стало служить новой вере во Христа

«Изображать, что смена религий прошла мягко… нет причин. Старые боги сами не уходили, их свергали… Трогательно, однако, — писал ученый, — что при всей резкости, революционности смены язычества христианством на Руси, как и во всем славянском мире, сопровождавшейся разорением прежних святынь, идею святости и само слово святой уходящее язычество передало христианству. Прежняя вера только потом была изобличена как суе-верие… Все обличительное именословие родилось в борьбе, а раньше это, видимо, никак не называлось, но было сродни мудрости, вещему духу, доброму смыслу» (В поисках единства. М., 1997). Мы привели эти лингвистические наблюдения академика Трубачева с целью расширения, увы, устоявшегося и по сей день в отечественной традиции узкого взгляда на Крещение Руси (до принятия христианства славяне являли собой темную массу дикарей). Ведь событие это, по мнению проф. И. Я. Фроянова, в ту пору отнюдь не было воспринято так, как на него стали  смотреть позже, особенно же в научных сочинениях XIX в. Ведь и по сей день не известно точно, где принял крещение князь Владимир — в Херсонесе ли, Васильеве или Киеве, да и сама дата Крещения — 988 г. условна. А литература полна такого рода утверждений, каковые, к примеру, высказывает, проф. А. В. Соловьев в своей статье «Святая Русь. Очерк развития религиозно-общественной идеи». «Принятие христианства было понято лучшими представителями русской мысли, как особая благодать Божия. Косневшая в темноте, неграмотности и наивном язычестве Русь приобщается к ослепительному миру старой сгущенной и мудрой культуры, к целому миру идей и наук, бесконечно расширяет свой духовный горизонт и озаряется познанием истинного Бога». Но язык, да и материальная культура хранят иные свидетельства. Зададимся лишь одним вопросом, как у «косневшей в темноте и неграмотности» Руси существовали свои знаковые. базовые системы, необходимые и достаточные на определенном этапе для обслуживания восточнославянской историко-культурной общности: народный костюм, орнамент, который до сих пор не поддается прочтению, прикладные ремесла, жилище… кроме того, древняя славянская традиция деревянного зодчества сказалась, уже после Крещения, и в  старой нашей храмовой архитектуре;  а величественные храмовые комплексы в Арконе и на о. Рюген. И не творческим ли потенциалом великого славянского племени отчасти объясняется стремительный расцвет христианской культуры (а не только хождением греков на Русь) после Крещения, особенно в эпоху Ярослава Мудрого; ведь спустя всего лишь 30—35 лет, по новейшим данным в 1011-1018 гг. (Н. В. Никитенко, В. В. Корниенко), был построен фундаментальный собор св. Софии Киевской, который стоит и по сей день? Хотя, конечно, традиция каменного строительства (как и многие иные культурные новшества) была принесена из Византии.

История не знает сослагательного наклонения. И трудно представить, какими бы путями пошел ход европейской истории, буде все племена старого мира остались бы, как говорится, при своем, т. е. исповедуя свои языческие идеалы! Но Христианство взяло верх надо всеми духовными представлениями обитателей Европы, победило, м. б., скорее скорректировало их религиозные воззрения и ценности, вобрав при этом и переработав мощный пласт предшествовавшей духовной культуры  индоевропейских народов.

.

Как бы то ни было, но великий князь Владимир совершил настоящий переворот в русской истории, по сути, расширил основу смены умоначертания языческого на христианское. По преданию Христианство еще  в апостольские времена пришло на русские земли, а самый факт проповеди нового учения апостолом Андреем Первозванным наполняет это событие особым смыслом — ведь св. Андрей стал первым учеником Христа, как и народ «Русь» одним из первых принял в лоно свое Слово Божие. «Обыкновенно у нас насчитывают до пяти эпох в великом  деле просвещения России Евангелием — до пяти крещений. Первою эпохою признается проповедь св. апостола Андрея в странах наших; второю — проповедь славянских апостолов Кирилла и Мефодия в Болгарии и Моравии и в особенности важнейший труд их — перевод Священного Писания и богослужебных книг на славянский язык; третьею — Крещение первых князей киевских Аскольда и Дира; четвертою — Крещение великой княгини Ольги; пятою и окончательною — Крещение великого князя Владимира», — отмечал митрополит Макарий (Булгаков). Крещение Руси, то есть освящение души народной и возведение христианства в ранг религии государственной, свершившееся по Промыслу Божию и по воле княжеской, стало событием неизмеримого разумом человеческим масштаба, и значение его для всей нашей истории трудно переоценить — так некогда св. равноапостольный император Константин отворил врата рая духовного своим соотечественникам, одновременно сообщив мощный царственный аккорд византийской государственности. Князь Владимир подвел логический итог под тысячелетней историей раннерусского христианства (лингвистические разыскания последних лет академика О. Н. Трубачева об Азовско-Причерноморской Руси, указывающие на древний славянский  Юго-Восток, мнение ученого, что именно здесь начал шириться этноним «рус», «Русь» (В поисках единства), позволяют нам еще более уверенно говорить  о ростках раннерусского, довладимирского, христианства).

А ведь эта мысль очень важна, ибо, осознавая именно данный аспект самого акта Крещения, мы отодвигаем границу начатков христианской культуры Руси на тысячелетие назад, то есть, углубляем ее корни, медленно прораставшие на языческом лоне; сие же многое проясняет в нашей истории, и, в частности, проливает свет на вопрос о начале славянской письменности, которое неизменно связывают лишь с IX в., с моравской миссией греков.   Уже более столетия ученые бесплодно спорят о том, что за азбуку (кириллицу или глаголицу) принесли нам свв. Кирилл и Мефодий, которых, по традиции, именуют «первоучителями славян». Очевидно, в данном случае уместнее говорить о смене систем письма. Ибо сохранилось свидетельство о загадочных «рушкых письменах», какими писали наши далекие предки, значит, письменность у нас существовала задолго до Кирилла и Мефодия. Это мнение, помимо редких фактов материальной культуры, подкрепляет простая логика: во-первых, и дитя малое испытывает естественную потребность начертавати, что же говорить о зрелом народе. По словам черноризца Храбра, славяне писали «чертами и резами» (что это были за знаки, он не уточняет), но, крестившись, стали использовать римские и греческие буквы — то есть явно и в докирилловский, языческий период у славян была своя азбука; во-вторых, — просто не могла не быть, ибо, даже опираясь только на факты, подтвержденные летописями о военных успехах русов в Византии (еще в середине IX в.), невозможно себе представить неграмотных северных соседей, прошедших на своих ладьях неближний морской путь (тут не только писать, но и считать хорошо надо уметь); и, наконец, славяне жили в окружении письменных народов, и, в частности, сношения с торговавшими греками-христианами были довольно тесными. Самый же факт перевода Писания солунскими братьями на славянский язык свидетельствует отнюдь не о том, как это часто говорят ученые мужи, что свв. Кирилл и Мефодий облагородили наш язык и создали его литературную форму — нет, так не бывает, поскольку всякий язык есть плод совместных усилий этноса, его коллективного творчества, и даже при отсутствии письменной традиции литературного языка, таковой существует, но только в устном облачении,  что несомненно подтверждает художественное предание народа. Славянский же язык к моменту просветительской миссии греков имел уже такие мощные понятийные, лексические, грамматические объемы, что смог «вместить невместимое» — Слово Божие!

Итак, год 988-й. Все бытие народа одним энергичным движением как будто вновь сосредоточилось в высокой духовной мысли. Киев стал чистой купелью России. Здесь двенадцать сыновей великого князя были крещены в одном источнике, который сохранил память об этом событии в своем имени — Крещатик. Вместе с ними тут приняли благодатное омовение вод и многие бояре, а немного спустя берега Почайны пережили священные и торжественные минуты  Крещения Руси, когда почти все жители Киева, и стар и млад, по приказанию великого князя, вошли в чистые воды русского Иордана, с тем, чтоб, по почину Владимира, навеки народ наш стал христианским. Это нерасторжимый великий Завет русского народа с Богом — Киевский Владимирский Завет! Не вдадимся в рассуждения о духовном смысле Крещения — тому наилучший свидетель есть история нашего народа, жития русских святых — эта удивительная летопись русской святости.

Точных данных о начале церковного почитания и канонизации кн. Владимира нет, русские летописи хранят на сей счет молчание. Великий князь преставился 15 июля 1015 г., и этот день вхождения в жизнь вечную по церковной традиции стал днем его памяти. В 2010 г. в Российской Федерации была обозначена государственная  памятная дата — Крещение Руси, приуроченная ко дню церковной памяти князя Владимира (15/28 июля).

«Умилительное зрелище представлял Киев, в день памяти своего Просветителя; казалось сам он, по слову церковной песни, восседал опять на высоте престола богоспасаемой матери градов! Так все было исполнено его именем, и, свыше всякого слова, свидетельствовало на самом деле, что здесь во истину сердце Руси всегда было, есть и будет: — Киев псаломный град, Царя великого, горы окрест его и Господь окрест гор!» — писал в свое время А. Н. Муравьев. В этот же день (до 1917 г.) в Киеве совершался крестный ход на кладезь Крещатик, где по преданию вершилось крещение народа и где в середине XIX в. был установлен памятник князю Владимиру. Традиция эта после долгого перерыва  была возобновлена в 1860 г. митрополитом Киевским и Галицким Арсением.

И как раз это знаменательное событие запечатлел своим поэтическим пером Муравьев. Вот как он описывал торжественное начало Владимирского крестного хода.

«В Десятинной церкви, усыпальнице св. Владимира и Ольги, совершал божественную литургию митрополит Арсений, ознаменовавший первый год своего святительства в Киеве столь утешительным событием для своей паствы. Во время литургии выступил, из соборного храма Ярославова, крестный ход со святынею Софийскою: с ковчегом, где хранятся части мощей великомученицы Варвары и равноапостольных Просветителей всея Руси и вселенной, Князя Владимира и Царя Константина, и с древнею чудотворною иконою Святителя Николая, заступника земли Русской. Икона Всех скорбящих Радости присоединилась к ним у церкви Златоустовой, на пути к Десятинной; в ее ограде ожидали они Владычного хода, к которому должна была постепенно присоединяться святыня прочих церквей, стоявших на его торжественном пути; и вот вышел Владыка из храма Десятинного, со всем своим клиром, неся честный крест над главою для освящения вод. Хоругвям церковным предшествовали разноцветные значки всех цехов киевских, а знамена воинские следовали за духовным шествием, для их окропления над возобновленным источником Св. Владимира, бесчисленные толпы народа двигались по сторонам, замедляя шествие, но вместе с тем и придавая ему чрезвычайную торжественность. Не по широким улицам обновленного Киева… потянулось шествие, нет, оно последовало той стези, которою шествовал сам равноапостольный Князь, из соборного храма Десятинного, мимо своих теремов и упраздненного им холма Перунова, к златоверхой обители Михайловской, знаменовавшей победу Архистратига над древним врагом человеческим. И вот с того холма, где водрузил Апостол первый крест, возвестив будущую славу Киева, спустился по высокому крыльцу клир церковный, с частицею мощей Первозванного, которая была принесена с горы Афонской, как будто сам Апостол нисходил видеть исполнение своих пророчеств. Ковчежец мощей его понесли рядом с ковчегом Софийским равноапостольного Просветителя нашего, который водворил на Руси Христианство, предсказанное Апостолом. — Какой отголосок на расстоянии стольких веков и, вместе с тем, какой предмет для благоговейных дум!»

Киев во все времена был градом богомольных хождений; поклонники со всей земли Русской нескончаемым потоком тянулись в его святые пределы. Чудные стихи, запечатлевшие эту трогательную народную традицию, сложил А. С. Хомяков.

.

<…>

.

З. И. Шамурина, автор многих краеведческих книг, писала в 1912 г., что «деревенская Русь до сих пор помнит и знает старый Киев, любит и непритворно чтит, как не чтила и не любила никогда ни одной из столиц, его сменивших». Беда лишь в том, что «деревенская Русь» сегодня почти исчезла с лица земли! И все же православные поклонники тянутся в стольный Киев-град, увы, в наши дни накрытый тьмою. Но пронзают ее ревностные молитвы, и помнит сердце, что тьма, эта духовная тьма никогда не может погасить Божественный свет, ибо «свет во тьме светит, и тьма не объяла его» (Ин. 1, 5).

К концу XIX в. в Киеве насчитывалось 105 православных церквей, 8 мужских и 2 женских монастыря, существовало 4 собора. Церкви строились из киевского кирпича и камня, была и одна железная — Иоанна Златоуста и 10 деревянных. Устремленные ввысь, горящие золотом купола на киевских кручах делали впечатление незабываемое. На высоком берегу Днепра расцвел златоверхий град Христов, матерь городов русских — Киев, отсюда распространилась вера христианская по лицу всей земли Русской. Таков итог благочестивой  работы св. великого князя Владимира, Василия во святом крещении.