Камень преткновения

Олег ЦУРКАН.

Камень преткновения.

Рассказ.

Поскольку естественный темп социального развития приказал долго жить, отчётливо проявился разрушительный эффект непонимания разницы между культурой и цивилизованностью. Культура репродуктивна, её задача – сохранять и продлевать себя, это знание истории своего народа, следование традициям. При силовом доминировании одной культуры на территории других местный национализм приобретает крайние формы, любыми средствами, включая террор, растёт сопротивление чуждому влиянию. Что такое цивилизованность? Это, помимо знания собственной истории и традиций, уважительный интерес ко всему чужому, а также понимание того, что Земля мала, и если возможно создать на ней жизнеспособное общество, то не насилием либо подражанием, но только посредством взаимоуважения и сотрудничества.

В. С. Бойко «Йога. Искусство коммуникации»

Андрей вернулся с работы ближе к полуночи. Заспанная жена встретила его в прихожей и помогла раздеться.

- Надя уезжает, - поделился новостями Андрей.

Жена не сразу поняла о ком идёт речь. Андрей работал в нескольких местах и если без уточнений рассказывал о сослуживцах, жена путалась. Андрей растолковал, какую Надю имел в виду, и что уезжала она в Квебек, франкоговорящую провинцию Канады.

- Может, и мы рванём? – угрюмо спросил Андрей, когда после душа сел ужинать. – Что нам ловить в этой нищей Молдове?

Не ответив, жена сонно поцеловала Андрея в щёку и отправилась спать. Никуда уезжать она не собиралась.

- Люда из отдела кадров тоже в Квебек уехала, - в другой раз сказал Андрей. – И Вова программист. А Родика из бухгалтерии в Италию подалась. Будет со стариками нянчиться. Бежит народ. Кто куда.

Примеры не производили на жену впечатления. Она оставалась глуха к доводам Андрея. Не убеждал её ни отъезд в Россию соседей по лестничной площадке, ни переселение вслед за ними соседей с первого этажа.

- Зачем нам уезжать? – сопротивлялась жена. – Чего не хватает? Квартиру от бабушки унаследовали. Обставили. Машину купили. В долгах не живём, кредитов не имеем. Дети, слава Богу, обуты, одеты. Голодными не ходят. Бегут те, у кого ничего нет! Кому терять нечего!

Жена ошибалась. Уезжали не те, кому нечего терять, а кто соглашался потерять многое, если не всё. Уже упомянутая Надя, чтобы эмигрировать в Канаду прошла дюжину бюрократических процедур, каждая из которых стоила немалых денег. Тяжёлыми мытарствами соискателей канадского гражданства словно проверяли на платёжеспособность. Надя продала земельный участок под Кишинёвом, квартиру, всё движимое имущество.

Подражать ей жена яростно отказывалась. Терять кровное ради мифического заграничного счастья она не собиралась.

- Ну, не хочешь ехать, давай просто французский учить, - предложил Андрей. – На всякий случай. Вдруг канадцы бросят шкурничать и смягчат условия въезда. А мы тут как тут на французских чемоданах сидим.

- Молдавский сначала выучи! – отрезала жена. – Сколько лет уже мучаешь, никак вымучить не можешь.

Андрей осёкся. Жена знала его болевую точку и била без промаха. Андрей несколько раз принимался за изучение молдавского языка, но, в конце концов, бросал и так и дожил до сорока пяти лет, никаким языком кроме русского не владея. О чём жалел непомерно. Потому что чем дальше уходила Молдова от советского прошлого, тем меньше молдаван говорили по-русски. Знание Андреем одного только русского языка возводило перед ним невидимую стену, психологический и языковой барьер, преодолевать который приходилось всякий раз при общении с окружающими.

Андрею ещё бы в школе мог выучить молдавский, но тогда при советской власти к незнанию других языков кроме русского относились снисходительно и усиленным изучением не обременяли. В русской школе Андрея, например, на уроках молдавского только и делали, что зубрили стихи и биографии известных молдавских поэтов. К тому же советской властью повсеместно утверждалось главенство русского языка. Русская речь свободно разливалась над Кишинёвом, и Андрею, как и большинству его приятелей, знание молдавского языка казалось ненужной обузой. К молдавскому относились пренебрежительно. В среде русскоязычных приятелей Андрея быть молдаванином и говорить по-молдавски служило признаком недоразвитости, глухой провинциальной забитости.

Само существование молдавского языка, как средство живого общения, Андрей открыл случайно. Ему было лет десять. До этого он и не подозревал, что опостылевший от бессмысленного зазубривания молдавский язык, мог для кого-то быть родным и на нём изъяснялся не только школьный преподаватель, но и обычные люди в повседневной жизни. Помнится, Андрей играл со сверстниками во дворе, когда к ним подошёл незнакомый мальчик с велосипедом и, указывая на спущенное колесо, произнёс несколько фраз на незнакомом языке. Как зачарованный смотрел Андрей на велосипедиста, мысленно восхищаясь способностью незнакомца с такой виртуозностью издавать звуки, чтобы они походили на связную речь. И испытал настоящий шок, когда подошедший отец легко понял мальчика, сказав, что тот просит насос. Оказалось, отец был молдаванином, а язык, на котором разговаривал с велосипедистом, назывался молдавским!

Андрей поделился открытием с мамой.

Мама рассмеялась и сказала, что до свадьбы тоже не подозревала в отце молдаванина, настолько чисто, без акцента тот говорил по-русски. И про отцовскую родню рассказала. Они все тоже были молдаванами.

- А твои родители тоже молдаване? – ошеломлённо спросил Андрей.

Мамины родители были русскими. Как понял Андрей, мамины предки бежали из России в Молдову по религиозным соображениям очень давно, задолго до революций и великих войн.

- Помню в детстве, - рассказывала мама, - когда папа с мамой хотели обсудить взрослые секреты, всегда переходили на молдавский.

- Почему же они тебя языку не научили?

- А зачем? – искренне удивилась мама. – Кругом же все говорят по-русски.

Но отец не разделял маминого легкомыслия.

- Учи, - в противовес маме советовал он. – Язык надо знать. Вон цыгане и евреи, где бы ни поселялись, первым делом овладевают языком местного населения. Оттого и уживаются в любой части света. А не приспособишься, тебя либо сломают, либо выгонят.

Андрей хотел возразить: «Мы же русские! Нас никому не сломать!», но вовремя спохватился. В присутствии отца возражение звучало нелепо. Впрочем, отец только наставлениями и ограничился. Научить Андрея новому языку не пытался, и в семье по-прежнему говорили только по-русски.

Слова отца Андрей вспомнит позже, когда развалится Советский Союз и в Молдове на волне национального возрождения вскипит гнилостная пена национализма. Тогда с Площади Великого Национального Собрания будут кричать: «Русские вон! Чемодан! Вокзал! Россия!», «Иван, бери шинель - иди домой!». Грянет Приднестровская война, и обагрятся кровью берега старого Днестра. Мама запретит Андрею говорить на улице по-русски, но мамин запрет не убережёт Андрея от кровавых зуботычин. В один жаркий августовский день пьяная свора молдаван выволокла Андрея из троллейбуса. В драке ему разбили губы, порвали рубашку. Хорошо не убили. В других республиках бывшего СССР конфликты носили куда более кровавый характер.

Андрею тогда казалось, злоключения постсоветского лихолетья запомнятся на всю жизнь. Но память мало что сохранила о событиях той поры. Воспоминания мешались в хаотическом порядке и, разрозненные, не составляли единой картины. Помнились постоянные беспорядки в Кишинёве, стачки, забастовки. Осквернение памятников советской эпохи, в том числе мемориальных плит с фамилиями воинов, павших за освобождение Молдовы от немецко-фашистских захватчиков. Тогда это называлось борьбой с тоталитаризмом. Помнилось венчание одиозной поэтессы с памятником молдавскому господарю Штефану Великому. Автобусы на Центральной площади Кишинёва, собирающие волонтёров ехать куда-то, бить русских. Пьяный отец, одобряющий волонтёров. И снова отец, раскидавший, как щенков, пьяную шпану, услышавшую от мамы с Андреем русскую речь. И очень хорошо запомнилась ссора с тётей Светой, давнишней маминой подругой.

Тётя Света с мужем, молдаване, вступили в одну из партий с националистическим уклоном. Муж даже поднялся до лидера какой-то там партийной ячейки. Так вот за столом, пришедшим к ней гостям, тётя Света заявила, что считает себя не молдаванкой, а румынкой, поэтому поменяла паспорт и отныне просит называть себя не Светланой, а на румынский манер – Луминицей. «Лумина» – «свет» по-румынски. «Кроме того, – и новокрещённая Луминица выразительно посмотрела на маму, - хочу всем, кого охмурила советская власть, открыть глаза на ужасную правду: если бы после Октябрьского переворота русские не проводили варварскую политику захвата чужих территорий, молдаване уже семьдесят лет блаженствовали под румынами или, в крайнем случае, пятьдесят под немцами». Нацисты, по её мнению, двинулись на Восток, чтобы спасти мир от варварства большевизма. Не зря вокруг них сплотились все народы цивилизованной Европы. Немцы только с еврейским вопросом слегка перестарались. А в плане общей культуры, истиной цивилизованности, свойственной только высокоразвитым странам, Германия, конечно, вне всякой критики.

Отец не дал маму в обиду. Грянул скандал, взрывная волна которого в клочки разнесла пятнадцатилетнюю дружбу и навсегда развела пути-дороги семьи Андрея и тёти Светы.

После скандала Андрей уже по-другому смотрел на происходящие в Молдове события: на присвоение молдавскому языку статуса государственного, перевод языка с кириллической графики на латинскую, утверждение, что молдавский язык – всего лишь один из диалектов румынского и последующее переименование молдавского языка в румынский. Во всех этих изменениях он видел злой умысел рвущихся к власти националистов, которым дай волю, выкорчуют всё русское и утопят страну в кровавом месиве фашизма. И даже в естественном желании молдаван, которые никоим образом не разделяли взглядов тёти Светы, свободно общаться на родном языке, подозревал скрытую, направленную против русских людей, агрессию. Неожиданное возрождение молдавского языка, который прежде считался Андреем анахронизмом, коробило и возбуждало неприязнь. Потому что воспринималось указанием на дверь. Языковым вытеснением. И Андрей вполне понимал маму, которая, увидев на улице молодую семью, мирно разговаривающую по-молдавски, с обидой шепнула Андрею: «Разговаривают они. А раньше бы и рта не раскрыли».

Теперь же помалкивать на улицах Кишинёва приходилось маме с Андреем.

Такое положение не могло длиться вечно, и Андрей задумался об отъезде. Ему как раз исполнилось шестнадцать лет, и подошёл срок получать паспорт.

Правда, прежде чем стать самостоятельным человеком, Андрей никак не мог определиться с национальностью: вписать себя в паспорт русским - по матери, или молдаванином - по отцу. Если поступать в российский ВУЗ, то, конечно, лучше значиться русским. Возможно, в будущем это облегчит получение российского гражданства. Если оставаться в Молдове, наверное, лучше числиться молдаванином. Не совсем понятно, чем это могло помочь русскоязычному Андрею – ведь, как известно, бьют не по паспорту, а по физиономии – но так казалось безопаснее.

Андрей поделился сомнениями с домочадцами. И ему, как взрослому, объяснили, денег на обучение в российском ВУЗе у семьи нет. Грабительская политика молдавских властей породила чудовищную инфляцию, в огне которой сгорели все родительские сбережения. Если у Андрея желание велико, то, конечно, родители попросят взаймы у родственников, но отдавать долг было неоткуда: отцовский завод приватизировали и обанкротили, и пока отец искал новую работу, семья жила только на мамину зарплату.

Андрей принял решение и в одночасье стал молдаванином.

«Тогда уж и язык учи, - отец разглядывал паспорт нового образца. – Какой же ты молдаванин без языка? Маме на работе всему русскоязычному инженерному составу учебники румынского языка выдали. Хорошие учебники. Для студентов МГИМО. Ты по ним румынский вмиг выучишь».

Но к учебникам Андрей не притронулся. Побрезговал. После столкновения с молдавскими националистами, не мог побороть отвращения к румынскому языку. К тому же приближались выпускные экзамены, и было совсем некстати забивать голову лишней информацией. Если и изучать какой-нибудь язык, то, к примеру, преподаваемый в школе немецкий, посредственное знание которого могло сильно повредить Андрею на экзаменах.

Андрей записался на курсы немецкого языка. Занятия проходили три раза в неделю и длились два часа. Серьёзный уровень преподавания способствовал высокой посещаемости курсов. За партами сидели школьники, студенты, люди среднего возраста и совсем пенсионеры.

На курсах Андрей познакомился с Борисом Бернштейном. Борис работал в Министерстве юстиции. В отличие от большинства слушателей, которым немецкий требовался для отъезда в Германию, Борис изучал язык исключительно для самообразования. По работе он много общался с представителями зарубежных торговых фирм, и незнание иностранных языков сильно усложняло ему жизнь.

- Встречаемся, скажем, в каком-нибудь ресторанчике. Неофициально, - откровенничал Борис. – Компания разношёрстная: турок, немец, поляк и китаец. Каждый знает несколько языков, поэтому очень быстро находят один, на котором комфортно разговаривать всем. А если не получается, перескакивают на второй, третий. В любом случае тебя поймут и с тобой договорятся. А я с одним английским иной раз сижу, как глухонемой на поминках: слова не вымолвишь, плачешь и то, молча. И такое зло взяло. Решил, всё – учу языки! Английский кое-как со школы знал, с румынским в министерстве поднатаскался. Осталось французский и немецкий одолеть. Если хорошо пойдёт, возьмусь за испанский или китайский. Скоро вообще такие времена настанут, все люди будут несколько языков знать. Иначе не выживешь.

Пророчество Бориса сбудется. Через двенадцать лет, когда у Андрея подрастёт первенец и наступит время определять сына в детский сад, Андрей станет хлопотать о саде с румынским языком обучения. И столкнётся со встречным желанием некоторых молдаван устроить своих детей в русские детские сады. Эти родители считали, с русским языком дети будут успешнее во взрослой жизни.

Сам же Андрей никакого иностранного языка так и не усвоил.

Сначала подвёл немецкий. На курсах подняли плату за обучение, новая цена била по карману, и Андрей курсы бросил. Он планировал наверстать в колледже, но там преподавали только английский и только на первом курсе. От английского в памяти не осталось ни слова. Весёлая студенческая жизнь не предполагала вдумчивого отношения к наукам. И хоть всё информационное пространство буквально кричало о необходимости знания английского языка, Андрей с юношеским легкомыслием упустил возможность расширить языковой диапазон. А после колледжа Андрей женился и, чтобы прокормить семью, работал в нескольких местах одновременно, благо профессия позволяла. Уходил с рассветом, приходил ближе к полуночи. Изнурительный труд не оставлял сил на самообучение.

А времена менялись. С каждым днём Андрей всё сильнее ощущал потребность если не в каком-нибудь абстрактном иностранном языке, то в румынском точно. Без румынского языка он терял клиентуру и, следовательно, заработок. Надо было что-то предпринимать, и Андрей всё чаще поглядывал на мамины учебники.

Поглядывал, но отважиться на изучение не решался. Боялся, начни он штудировать румынский, и здесь, в Молдове, вне русской среды новый язык и новая культура посягнут на его русское самосознание, вытеснят его и будет Андрей, как многие молдаване, зваться румыном.

В вопросы самоопределения молдаван Андрей не лез – пусть зовутся, как хотят. Но признать и себя румыном посчитал бы позором. Потому что не любил румын. И дело даже не в молдавских националистах, униженно мечтающих о ликвидации молдавской государственности и присоединении Молдовы к Румынии. Нелюбовь к румынам тянулась ещё с советских времён. Советское воспитание приучило его свысока относиться к союзникам фашистской Германии во Второй мировой войне. Румыны, воюя на стороне фашистов, войну проиграли. Молдаване, в составе Красной Армии, фашизм победили. Значит, те молдаване, что кричали с трибун о своей румынской принадлежности, хотели у остальных отнять Великую Победу. Чтобы потомки победителей, за компанию с прогнувшейся под фашизмом Европой, признали себя побеждёнными! К тому же родственники Андрея, пережившие немецко-румынскую оккупацию, достаточно красочно описывали жизнь в военное время. Рассказы родни сформировали столь негативное впечатление о румынах, что в представлении Андрея слова «румын» и «мародёр» служили синонимами.

Брезгливое недоумение вызывала у него гордость молдаван именующихся румынами. Из школьных уроков истории, Андрей помнил, «румын» произошло от латинского «romanus» - «римлянин». Румынами назвались потомки фракийских племён гето-даков, колонизированных Римской Империей. Гето-даки бились насмерть за свою землю, сохранение своей самобытности, а будущие поколения с потаскушьей невзыскательностью назвались именем безжалостных, хотя и цивилизованных оккупантов. Чем здесь гордиться? И в какой ещё стране мира именами поработителей называют своих детей и улицы своих городов? Трудно представить Варшаву с проспектом Гитлера, или Москву с бульваром Батыя, а в Кишинёве есть бульвар римского императора Траяна. Того самого, который без колебаний тысячами вырезал гето-даков и до основания разрушил столицу гето-дакийского государства. Андрей презирал молдаван, снисходительно подтрунивающие над дикостью отважных, но глупых фракийцев, осмелившихся сопротивляться несомой им на кончиках римских мечей цивилизованности. Потому что теперь эти же молдаване с лёгкостью отрекались от Победы над фашистской Германией. И значит, в них текла жидкая кровь тех же предателей, что некогда отреклись от побед гето-даков над римлянами! И Андрею учить их язык? Одна мысль об этом вызывала брезгливую судорогу.

И в то же время язык, при всём отрицательном к нему отношении, нужен был, как воздух. Без него всё тяжелее зарабатывались деньги.

Андрей маялся. Не знал, что делать.

Решение пришло внезапно. На нервной почве у Андрея разыгрался гастрит, и он обратился к врачу. Гастроэнтеролог начал лечение с лекции о неуважении русскоязычными молдаван. «Я, - упрекал доктор, - вырос в глухой молдавской деревушке. По-русски ни слова не знал. А при советской власти без русского не мог и мечтать выучиться на врача. Но я русский выучил и врачом стал. И живу и работаю в столице! Мне по-русски тяжело говорить, но я с вами должен. А почему должен, когда вы даже не пытаетесь молдавский выучить? Я иду вам навстречу, а вы с имперской заносчивостью не соизволите и пальцем пошевелить!»

Андрей хотел огрызнуться, что пришёл не дискутировать, а здоровье поправить, но смолчал. Когда же возвращался домой, внутренне кипел и посылал всевозможные проклятия на голову врача.

«Держитесь, молдаване! – ярость переполняла Андрея. – Я выучу румынский и тогда выскажу вам всё, что о вас думаю! Всё вам припомню! И как в троллейбусе от вас по зубам получил! И как вы сейчас перед пидараствующей Европой пресмыкаетесь! – тут он вспомнил слова тёти Светы и гневно воскликнул. - Под немцами им было бы лучше! Лишь бы улечься под кого-то! Проститутки!»

В тот же день Андрей с мстительным остервенением взялся учить румынский язык.

Он вычитал в интернете, на усвоение иностранного языка требуется несколько месяцев. Раскрывая учебник, Андрей и не предполагал, что изучение румынского языка займёт долгие годы.

В первый год из маминого двухтомника Андрей одолел только первый том. Материал составили таким образом, чтобы зазубривание правил не требовалось. Они запоминались сами собой путём выполнения многочисленных упражнений, прилагаемых к каждому правилу.

Андрей внимательно прочитал все тексты, диалоги и, с лёгкостью выполнив задания первого тома, решил полученных знаний достаточно. Теперь можно говорить.

Он бесстрашно вступал в разговор с молдаванами, но к ужасу обнаруживал, что не в состоянии поддерживать даже самую простую беседу. Словарного запаса не хватало не только на понимание собеседника, но и на составление собственных предложений. Пока он мысленно переводил услышанную фразу, пока из имеющегося словарного багажа составлял ответ, беседа останавливалась. Разговор не мог двигаться рывками, и молдаване переходили на русский. Досадуя на бесполезно потраченное время, Андрей румынский бросил.

К повторному изучению вернулся примерно через год. Обдумав неудачи первой попытки, теперь учебник не просто читал, а заучивал. Заучивание давалось тяжело. Серьёзно подводила память. Румынским языком Андрей занимался после всех своих работ, дома, перед сном. Усталая голова не вмещала ничего нового. На зазубривание одного текста могли уйти недели, а то и больше. Причём стоило сделать даже небольшой перерыв – и всё обучение приходилось начинать заново: в памяти ничего не откладывалось.

«Тебе надо в языковую среду погрузиться», - советовал сослуживец Костя Магаляс. Костя в своё время никак не мог одолеть португальский. Не помогали ни разговорники, ни репетиторы. И только в Португалии, где Костя безвыездно прожил три года, довольно прилично поднатаскался в португальском.

Андрей соглашался, да, надо, только где её взять эту среду? Давно отгрохотала Приднестровская война и напряжённость между русскоязычными и румыноговорящими, если и была, то самого слабого накала. Кабельное телевидение свободно транслировало российские и зарубежные русскоязычные каналы. Газетные киоски полнились русскоязычными изданиями. В общении, видя, как, стараясь говорить, Андрей безбожно коверкает их язык, молдаване незамедлительно переходили на русский язык. Так что полного погружения, как советовал Костя, никак не получалось.

Андрей знал, не в отсутствие среды причина его неудач. С ним дело не в порядке. В первый раз сев учить румынский и обрадовавшись ненужности заучивания правил и слов, он поверхностно отнёсся к языку. В результате, многие правила запомнил кое-как, а то и вовсе неверно. Теперь приходилось переучиваться. Но странное дело – и это раздражало больше всего – вроде выучил правило заново, вроде знает, как нужно его использовать, а в разговоре или пересказе текста всё равно использовал первую, неверно заученную форму.

Андрей пришёл к выводу, что при такой путанице ему нужно бросить румынский с тем, чтобы всё хорошенько забыть и в третий раз заняться языком с чистого листа и более основательно.

В третий раз к румынскому Андрей подступится не скоро. К тому времени подрастёт сын, станет легче с работой, и у Андрея появится свободное время для самообразования. Но теперь он обойдётся без учебников. Хватит! Андрей пойдёт другим путём.

На одной из работ он поссорился с напарником Ионом Секу. В Приднестровскую войну Ион служил снайпером и немало пострелял русских людей, в чём никогда не раскаивался. Собственно, поэтому Андрей с ним и сцепился. В пылу ссоры, как водится, перескочили на больную тему, и Ион по-медвежьи проревел:

- Учи язык, тварь! Имей уважение к народу тебя приютившему!

Андрей внакладе не остался, и постоять за себя сумел. Он уже не тот мальчик в троллейбусе, которого можно безнаказанно обидеть. В общем, разругались они с Ионом крепко. Потом за кувшином вина помирились. И разоткровенничались. Оказалось Ион, кроме русского и родного молдавского, прекрасно владел болгарским и немецким языками. Куда ездил на заработки, язык тех стран и знал. Узнав о мытарствах Андрея с румынским языком, Ион благодушно посоветовал:

- А ты возьми, - тут он назвал газету ультранационалистического толка, - и читай, читай. Само всё на язык и ляжет!

Идея понравилась. Только вместо газеты Андрей купил сборник рассказов и поэм классиков румынской литературы. Сборник предназначался для дополнительного чтения учеников пятых классов школ с румынским языком обучения. Проштудировать книгу Андрей решил, во что бы то ни стало. Пусть даже в каждой строчке, как когда-то в кишинёвском троллейбусе, ему бросят: «Русская свинья, убирайся в Россию!» Он переживёт и это. От румынских писателей, как потенциальных врагов, ожидал любые неприятности и вызовы.

И не обнаружил ни того, ни другого. Не страдали румынские классики русофобией. Их волновали иные темы. Андрей успокоился и, отбросив предубеждения, без внутреннего сопротивления погрузился в изучение румынского сборника.

Учить румынский язык решил по собственной методике. Брал текст и дословно переводил в толстую тетрадь. Во вторую тетрадь записывал новые слова и выучивал. Дальше следовало с помощью новых слов пересказать текст. В этом была вся загвоздка. Андрея никто не контролировал, и подсказать правильно он пересказывает текст или нет, не мог. Поэтому в третью тетрадь Андрей записывал румынский перевод своего русского перевода. Полученный текст сравнивал с исходным и исправлял ошибки. Через некоторое время снова переводил свой перевод и снова исправлял ошибки. Так до тех пор, пока его перевод полностью не соответствовал исходному тексту.

При таком способе изучения румынского языка Андрей научился отлично читать и писать по-румынски. Словарями пользовался с закрытыми глазами и молниеносно находил любое слово. Как знак недюжинной воли на столе высилась стопка из десятка исписанных тетрадей со словами и переводами. Но мог ли Андрей говорить по-румынски? Однозначно, нет.

Во-первых, бесконечное переписывание невероятно изматывало. А, учитывая, что Андрей занимался после работы, на ночь глядя, сил и времени переводы отнимали огромные. И совсем не гарантировали абсолютного усвоения авторской версии. Ради интереса Андрей через полгода возвращался к одному из первых рассказов и его румынский перевод снова не совпадал с исходным авторским текстом.

Во-вторых, слова. Хоть Андрей их заучивал помногу, где только мог: в транспорте, в перерывах и перекурах - из сотен выученных слов усваивались только часто используемые. Остальные, к величайшей досаде Андрея, забывались. Перевод редко встречаемых слов так и дублировался в тетрадках от текста к тексту и в памяти не отпечатывался.

В-третьих, и, пожалуй, самое главное - структура языка. Вот Андрей дословно переводит предложение. Часто перевод – сущая абракадабра. Набор бессвязных русских слов. Андрей находит смысл, но русское выражение смысла не содержит переведённых слов. Румынский текст и русский перевод несли одинаковый смысл, но выражались разными словами. И если теперь перевести русский текст обратно на румынский язык, получались два совершенно непохожих текста. Причём Андрей не ручался, что его обратный перевод не звучал для румын ахинеей.

К тому же, и Андрей это понял гораздо позже, невозможно подделать авторскую уникальность. Особенно, когда дело касалось гениев литературы. Чтобы обратный перевод Андрея полностью соответствовал авторскому тексту, и сам Андрей должен мыслить и писать точь-в-точь, как переводимый им автор. А это невозможно.

И, наконец, в-четвёртых. Оказалось, даже зная много румынских слов, даже выучивая их по десятку в день, всё равно говорить по-румынски не удастся. Андрей пробовал. Он говорил так, как обычно говорил по-русски, но заменял русские слова румынскими. И молдаване его не понимали.

Очередные два года Андрей потратил впустую.

Слабая надежда одолеть неприступную крепость румынского языка забрезжила, когда из России приехал погостить друг детства Сашка Сандульский. После развала Советского Союза Сашка перебрался в Сочи, где работал в туристическом агентстве переводчиком. Андрей попросил у Сашки, как настоящего специалиста, порекомендовать эффективную методику изучения иностранного языка.

Сашка просьбе не внял, а муки Андрея высмеял.

- На кой ляд тебе сдался этот мёртвый язык? На нём во всём мире только румыны и молдаване разговаривают. Да и те, как тараканы, разбегаются по заграницам. И лопочут там на каких угодно языках, только не на родном. Здесь же тебе румынский не обязательно нужен. Молдаване не немцы с румынами – в концлагеря никого не загоняют. Ты же живёшь. И даже процветаешь. Вон деток наплодил, лысину о подушки истёр. Газетные киоски в Кишинёве ломятся от русскоязычной прессы. Телевидение тоже на двух языках. Субтитры в фильмах и передачах! Культурненько!

- А вдруг это всё временно, - сомневался Андрей. – Националистов, конечно, сколько лет уже не слышно, но вдруг всё вернётся? Я же не зря уговариваю жену французский учить. Если что не так пойдёт, мы бы сразу в Канаду дёрнули.

- К чему эти хлопоты? – недоумевал Сашка. – У тебя дети по-молдавски говорят?

- Свободно. Я же их в молдавский садик отдал. Младший вообще в молдавскую школу ходит. Тот ещё молдаванчик подрастает.

- Тогда чего переживать? На твой век в Молдове русского языка хватит. Английский лучше учи. Тебе как технарю он нужнее.

Но Андрей не хотел распыляться и твёрдо решил добить румынский. Тем более язык ему понравился. Если отстраниться от политической грязи и судить о языке по литературной красоте, то румынский, как бы чудовищно это не звучало для русского уха, определённо ничем не уступал русскому. Андрей поделился впечатлением с Сашкой.

- Нас в школе как учили? Русский язык самый лучший в мире. Подразумевалось, если и общаться с Богом, то только на нём. А я, когда по-румынски читать начал, задумался. Взять, к примеру, какого-нибудь папуаса, у которого в алфавите всего семь букв и те гласные, и сказать ему, что на его убогом языке нельзя с должным совершенством описать красоту заката. Так он высмеет тебя и будет прав! Потому что не зря было сказано «Слово было Бог»! Каждый язык хранит недосягаемую глубину, в которой угадывается таинственная связь с бесконечным. Прикосновение к этой тайне завораживает, вызывает благоговейный трепет. Поэтому нельзя один язык другому противопоставлять, понимаешь?

Сашка понимал. Но по-своему.

- Тебя, дружище, в космополиты несёт, - категорично заключал он. – Перед всеми расшаркиваться, недолго и в предатели угодить. А может, ты румыном заделаться удумал?

Обладая несокрушимой уверенностью в непревзойдённом величии русского языка, Сашка и себя считал носителем особой духовности, которая, по его мнению, давала право судить и румын, и молдаван, и Андрея. Румын Сашка, как некогда и сам Андрей, называл европейскими проститутками, молдаван им подпевающих – предателями, а на Андрея поглядывал, как на человека падшего и потому ничего кроме жалости не вызывающего.

Сашкино высокомерие оскорбляло.

- Русский я! – огрызался Андрей, не вспоминая о записи в паспорте. – И русским останусь!

- Русские в России живут! – жёстко обрубал Сашка. – Вас же, тех, кто после развала Союза здесь остались, я уважать не могу. Потому что живёте ожиданием, где раньше благодать наступит: у вас или в России? И ладно, если бы просто ждали. А то ведь мечетесь, рыщите. По мелочам продаётесь. И куда вас в поисках выгоды только не заносит. Даже в те армии, что против России воюют! И собратьев ваших, сволоту эмигрантскую, всех тех, кто Россию ради сытого благоденствия бросили я тоже на дух не переношу! А тебе, друг, пока ты совсем не скурвился я совет дам: никогда ни перед кем не кланяйся! Ни пяди души своей не уступай! И пусть пидараствующие цивилизоиды клеймят тебя варваром, упрямо стой на своём! Иначе эти умники так всё намутят, что естественным станет любимого человека на кресте распять, а самому в иудиной петле болтаться.

Резкость Сашкиных высказываний Андрей вынес с покорностью виноватого человека. Потому что считал справедливой. И хоть никакой благодати не ждал и бегством в сытые заграницы российской державности не предавал, в многолетней оторванности от России уже не ощущал себя вполне русским человеком. Он словно завис между русским и молдавским мирами, с равной степенью доверия воспринимая культурные и политические убеждения обеих сторон. Пусть даже эти убеждения порой противоречили друг другу.

Уравновешенную восприимчивость Андрея Сашка считал опасной и сравнивал с глиной, податливой любому давлению.

- Перестань, - отшучивался Андрей. – Ну, какая я глина? Поздно из меня лепить что-то. В душе столько наростов, что впору лишнее отсекать.

- Тогда следи, чтобы скульпторы современной цивилизации не отсекли у тебя сначала любовь к Родине, потом веру, а потом и любовь к ближнему. А там недалеко и вместо души дырку выдолбить. Может из тебя уже кого-то ваяют, а ты в суматохе не замечаешь. Раба, к примеру. Или предателя.

В споре с Сашкой назревал конфликт, чего Андрей никак не хотел. Поэтому он замял разговор, но сам задумался. А вдруг Сашка прав? Взять хотя бы отношение Андрея к России. Кто её только не поливает грязью. По телевидению новости о России подаются в основном в негативном ключе. Андрей новостям не верит, но что если где-то в подсознании негатив накапливается? Не зря же, когда речь заходит об отъезде, Андрей не о России помышляет, а на Канаду засматривается. Так что же получается? Из него вылепили предателя русского мира, а он и не заметил?.. Румынский ему, видите ли, нравится... Учит он его…

«Ну, его тогда к лешим!» - возмутился Андрей в адрес румынского языка и в очередной раз бросил изучение. И после Сашкиного отъезда так и жил: и язык не учил, и уезжать, никуда не уезжал. Тот уровень румынского, каким успел овладеть, хватал, чтобы худо-бедно общаться с молдаванами, которые затруднялись говорить по-русски. Андрей обращался к ним по-русски с примесью румынских слов, ему отвечали по-румынски с примесью русских. Так и понимали друг друга. У Андрея даже выработалась особая манера общения: если речь собеседника с трудом давалась пониманию, Андрей, как собака, по интонации угадывал, где нужно рассмеяться, а где просто, многозначительно поджав губы, закивать, да, мол, и такое бывает. А чаще просто односложно отвечал и не задавал встречных вопросов, изображая хмурого молчуна.

А потом стряслась катастрофа. Отца свалил инфаркт. В машине скорой помощи Андрей держал отца за руку, а тот в бреду звал Андрея и говорил с ним по-молдавски. Невнятно. Неразборчиво. Андрей не понимал ни слова.

И страх за отца, и ощущение полной беспомощности, и неспособность понять, быть может, последние отцовские слова вылились в такое отчаяние и такую ненависть к себе, что Андрей разрыдался горько, безутешно, как не рыдал с далёкого детства. И стискивая руку отца, кричал по-русски: «Батя! Батя!»

Отца спасли. Беда отступила, но чёрная тень её легла на душу Андрея и тревога больше не покидала сердце. Боясь повторения ситуации в неотложке, Андрей зарёкся теперь уж точно выучить румынский. Воли и упрямства у него достаточно. Осталось только найти хорошую методику. Поиском её Андрей пообещал заняться после выздоровления отца.

.

Андрей вернулся с работы ближе к полуночи. Заспанная жена встретила его в прихожей и помогла раздеться.

- Надя уезжает, - поделился новостями Андрей.

Жена не сразу поняла о ком идёт речь. Андрей работал в нескольких местах и если без уточнений рассказывал о сослуживцах, жена путалась. Андрей растолковал, какую Надю имел в виду, и что уезжала она в Квебек, франкоговорящую провинцию Канады.

- Может, и мы рванём? – угрюмо спросил Андрей, когда после душа сел ужинать. – Что нам ловить в этой нищей Молдове?

Не ответив, жена сонно поцеловала Андрея в щёку и отправилась спать. Никуда уезжать она не собиралась.

- Люда из отдела кадров тоже в Квебек уехала, - в другой раз сказал Андрей. – И Вова программист. А Родика из бухгалтерии в Италию подалась. Будет со стариками нянчиться. Бежит народ. Кто куда.

Примеры не производили на жену впечатления. Она оставалась глуха к доводам Андрея. Не убеждал её ни отъезд в Россию соседей по лестничной площадке, ни переселение вслед за ними соседей с первого этажа.

- Зачем нам уезжать? – сопротивлялась жена. – Чего не хватает? Квартиру от бабушки унаследовали. Обставили. Машину купили. В долгах не живём, кредитов не имеем. Дети, слава Богу, обуты, одеты. Голодными не ходят. Бегут те, у кого ничего нет! Кому терять нечего!

Жена ошибалась. Уезжали не те, кому нечего терять, а кто соглашался потерять многое, если не всё. Уже упомянутая Надя, чтобы эмигрировать в Канаду прошла дюжину бюрократических процедур, каждая из которых стоила немалых денег. Тяжёлыми мытарствами соискателей канадского гражданства словно проверяли на платёжеспособность. Надя продала земельный участок под Кишинёвом, квартиру, всё движимое имущество.

Подражать ей жена яростно отказывалась. Терять кровное ради мифического заграничного счастья она не собиралась.

- Ну, не хочешь ехать, давай просто французский учить, - предложил Андрей. – На всякий случай. Вдруг канадцы бросят шкурничать и смягчат условия въезда. А мы тут как тут на французских чемоданах сидим.

- Молдавский сначала выучи! – отрезала жена. – Сколько лет уже мучаешь, никак вымучить не можешь.

Андрей осёкся. Жена знала его болевую точку и била без промаха. Андрей несколько раз принимался за изучение молдавского языка, но, в конце концов, бросал и так и дожил до сорока пяти лет, никаким языком кроме русского не владея. О чём жалел непомерно. Потому что чем дальше уходила Молдова от советского прошлого, тем меньше молдаван говорили по-русски. Знание Андреем одного только русского языка возводило перед ним невидимую стену, психологический и языковой барьер, преодолевать который приходилось всякий раз при общении с окружающими.

Андрею ещё бы в школе мог выучить молдавский, но тогда при советской власти к незнанию других языков кроме русского относились снисходительно и усиленным изучением не обременяли. В русской школе Андрея, например, на уроках молдавского только и делали, что зубрили стихи и биографии известных молдавских поэтов. К тому же советской властью повсеместно утверждалось главенство русского языка. Русская речь свободно разливалась над Кишинёвом, и Андрею, как и большинству его приятелей, знание молдавского языка казалось ненужной обузой. К молдавскому относились пренебрежительно. В среде русскоязычных приятелей Андрея быть молдаванином и говорить по-молдавски служило признаком недоразвитости, глухой провинциальной забитости.

Само существование молдавского языка, как средство живого общения, Андрей открыл случайно. Ему было лет десять. До этого он и не подозревал, что опостылевший от бессмысленного зазубривания молдавский язык, мог для кого-то быть родным и на нём изъяснялся не только школьный преподаватель, но и обычные люди в повседневной жизни. Помнится, Андрей играл со сверстниками во дворе, когда к ним подошёл незнакомый мальчик с велосипедом и, указывая на спущенное колесо, произнёс несколько фраз на незнакомом языке. Как зачарованный смотрел Андрей на велосипедиста, мысленно восхищаясь способностью незнакомца с такой виртуозностью издавать звуки, чтобы они походили на связную речь. И испытал настоящий шок, когда подошедший отец легко понял мальчика, сказав, что тот просит насос. Оказалось, отец был молдаванином, а язык, на котором разговаривал с велосипедистом, назывался молдавским!

Андрей поделился открытием с мамой.

Мама рассмеялась и сказала, что до свадьбы тоже не подозревала в отце молдаванина, настолько чисто, без акцента тот говорил по-русски. И про отцовскую родню рассказала. Они все тоже были молдаванами.

- А твои родители тоже молдаване? – ошеломлённо спросил Андрей.

Мамины родители были русскими. Как понял Андрей, мамины предки бежали из России в Молдову по религиозным соображениям очень давно, задолго до революций и великих войн.

- Помню в детстве, - рассказывала мама, - когда папа с мамой хотели обсудить взрослые секреты, всегда переходили на молдавский.

- Почему же они тебя языку не научили?

- А зачем? – искренне удивилась мама. – Кругом же все говорят по-русски.

Но отец не разделял маминого легкомыслия.

- Учи, - в противовес маме советовал он. – Язык надо знать. Вон цыгане и евреи, где бы ни поселялись, первым делом овладевают языком местного населения. Оттого и уживаются в любой части света. А не приспособишься, тебя либо сломают, либо выгонят.

Андрей хотел возразить: «Мы же русские! Нас никому не сломать!», но вовремя спохватился. В присутствии отца возражение звучало нелепо. Впрочем, отец только наставлениями и ограничился. Научить Андрея новому языку не пытался, и в семье по-прежнему говорили только по-русски.

Слова отца Андрей вспомнит позже, когда развалится Советский Союз и в Молдове на волне национального возрождения вскипит гнилостная пена национализма. Тогда с Площади Великого Национального Собрания будут кричать: «Русские вон! Чемодан! Вокзал! Россия!», «Иван, бери шинель - иди домой!». Грянет Приднестровская война, и обагрятся кровью берега старого Днестра. Мама запретит Андрею говорить на улице по-русски, но мамин запрет не убережёт Андрея от кровавых зуботычин. В один жаркий августовский день пьяная свора молдаван выволокла Андрея из троллейбуса. В драке ему разбили губы, порвали рубашку. Хорошо не убили. В других республиках бывшего СССР конфликты носили куда более кровавый характер.

Андрею тогда казалось, злоключения постсоветского лихолетья запомнятся на всю жизнь. Но память мало что сохранила о событиях той поры. Воспоминания мешались в хаотическом порядке и, разрозненные, не составляли единой картины. Помнились постоянные беспорядки в Кишинёве, стачки, забастовки. Осквернение памятников советской эпохи, в том числе мемориальных плит с фамилиями воинов, павших за освобождение Молдовы от немецко-фашистских захватчиков. Тогда это называлось борьбой с тоталитаризмом. Помнилось венчание одиозной поэтессы с памятником молдавскому господарю Штефану Великому. Автобусы на Центральной площади Кишинёва, собирающие волонтёров ехать куда-то, бить русских. Пьяный отец, одобряющий волонтёров. И снова отец, раскидавший, как щенков, пьяную шпану, услышавшую от мамы с Андреем русскую речь. И очень хорошо запомнилась ссора с тётей Светой, давнишней маминой подругой.

Тётя Света с мужем, молдаване, вступили в одну из партий с националистическим уклоном. Муж даже поднялся до лидера какой-то там партийной ячейки. Так вот за столом, пришедшим к ней гостям, тётя Света заявила, что считает себя не молдаванкой, а румынкой, поэтому поменяла паспорт и отныне просит называть себя не Светланой, а на румынский манер – Луминицей. «Лумина» – «свет» по-румынски. «Кроме того, – и новокрещённая Луминица выразительно посмотрела на маму, - хочу всем, кого охмурила советская власть, открыть глаза на ужасную правду: если бы после Октябрьского переворота русские не проводили варварскую политику захвата чужих территорий, молдаване уже семьдесят лет блаженствовали под румынами или, в крайнем случае, пятьдесят под немцами». Нацисты, по её мнению, двинулись на Восток, чтобы спасти мир от варварства большевизма. Не зря вокруг них сплотились все народы цивилизованной Европы. Немцы только с еврейским вопросом слегка перестарались. А в плане общей культуры, истиной цивилизованности, свойственной только высокоразвитым странам, Германия, конечно, вне всякой критики.

Отец не дал маму в обиду. Грянул скандал, взрывная волна которого в клочки разнесла пятнадцатилетнюю дружбу и навсегда развела пути-дороги семьи Андрея и тёти Светы.

После скандала Андрей уже по-другому смотрел на происходящие в Молдове события: на присвоение молдавскому языку статуса государственного, перевод языка с кириллической графики на латинскую, утверждение, что молдавский язык – всего лишь один из диалектов румынского и последующее переименование молдавского языка в румынский. Во всех этих изменениях он видел злой умысел рвущихся к власти националистов, которым дай волю, выкорчуют всё русское и утопят страну в кровавом месиве фашизма. И даже в естественном желании молдаван, которые никоим образом не разделяли взглядов тёти Светы, свободно общаться на родном языке, подозревал скрытую, направленную против русских людей, агрессию. Неожиданное возрождение молдавского языка, который прежде считался Андреем анахронизмом, коробило и возбуждало неприязнь. Потому что воспринималось указанием на дверь. Языковым вытеснением. И Андрей вполне понимал маму, которая, увидев на улице молодую семью, мирно разговаривающую по-молдавски, с обидой шепнула Андрею: «Разговаривают они. А раньше бы и рта не раскрыли».

Теперь же помалкивать на улицах Кишинёва приходилось маме с Андреем.

Такое положение не могло длиться вечно, и Андрей задумался об отъезде. Ему как раз исполнилось шестнадцать лет, и подошёл срок получать паспорт.

Правда, прежде чем стать самостоятельным человеком, Андрей никак не мог определиться с национальностью: вписать себя в паспорт русским - по матери, или молдаванином - по отцу. Если поступать в российский ВУЗ, то, конечно, лучше значиться русским. Возможно, в будущем это облегчит получение российского гражданства. Если оставаться в Молдове, наверное, лучше числиться молдаванином. Не совсем понятно, чем это могло помочь русскоязычному Андрею – ведь, как известно, бьют не по паспорту, а по физиономии – но так казалось безопаснее.

Андрей поделился сомнениями с домочадцами. И ему, как взрослому, объяснили, денег на обучение в российском ВУЗе у семьи нет. Грабительская политика молдавских властей породила чудовищную инфляцию, в огне которой сгорели все родительские сбережения. Если у Андрея желание велико, то, конечно, родители попросят взаймы у родственников, но отдавать долг было неоткуда: отцовский завод приватизировали и обанкротили, и пока отец искал новую работу, семья жила только на мамину зарплату.

Андрей принял решение и в одночасье стал молдаванином.

«Тогда уж и язык учи, - отец разглядывал паспорт нового образца. – Какой же ты молдаванин без языка? Маме на работе всему русскоязычному инженерному составу учебники румынского языка выдали. Хорошие учебники. Для студентов МГИМО. Ты по ним румынский вмиг выучишь».

Но к учебникам Андрей не притронулся. Побрезговал. После столкновения с молдавскими националистами, не мог побороть отвращения к румынскому языку. К тому же приближались выпускные экзамены, и было совсем некстати забивать голову лишней информацией. Если и изучать какой-нибудь язык, то, к примеру, преподаваемый в школе немецкий, посредственное знание которого могло сильно повредить Андрею на экзаменах.

Андрей записался на курсы немецкого языка. Занятия проходили три раза в неделю и длились два часа. Серьёзный уровень преподавания способствовал высокой посещаемости курсов. За партами сидели школьники, студенты, люди среднего возраста и совсем пенсионеры.

На курсах Андрей познакомился с Борисом Бернштейном. Борис работал в Министерстве юстиции. В отличие от большинства слушателей, которым немецкий требовался для отъезда в Германию, Борис изучал язык исключительно для самообразования. По работе он много общался с представителями зарубежных торговых фирм, и незнание иностранных языков сильно усложняло ему жизнь.

- Встречаемся, скажем, в каком-нибудь ресторанчике. Неофициально, - откровенничал Борис. – Компания разношёрстная: турок, немец, поляк и китаец. Каждый знает несколько языков, поэтому очень быстро находят один, на котором комфортно разговаривать всем. А если не получается, перескакивают на второй, третий. В любом случае тебя поймут и с тобой договорятся. А я с одним английским иной раз сижу, как глухонемой на поминках: слова не вымолвишь, плачешь и то, молча. И такое зло взяло. Решил, всё – учу языки! Английский кое-как со школы знал, с румынским в министерстве поднатаскался. Осталось французский и немецкий одолеть. Если хорошо пойдёт, возьмусь за испанский или китайский. Скоро вообще такие времена настанут, все люди будут несколько языков знать. Иначе не выживешь.

Пророчество Бориса сбудется. Через двенадцать лет, когда у Андрея подрастёт первенец и наступит время определять сына в детский сад, Андрей станет хлопотать о саде с румынским языком обучения. И столкнётся со встречным желанием некоторых молдаван устроить своих детей в русские детские сады. Эти родители считали, с русским языком дети будут успешнее во взрослой жизни.

Сам же Андрей никакого иностранного языка так и не усвоил.

Сначала подвёл немецкий. На курсах подняли плату за обучение, новая цена била по карману, и Андрей курсы бросил. Он планировал наверстать в колледже, но там преподавали только английский и только на первом курсе. От английского в памяти не осталось ни слова. Весёлая студенческая жизнь не предполагала вдумчивого отношения к наукам. И хоть всё информационное пространство буквально кричало о необходимости знания английского языка, Андрей с юношеским легкомыслием упустил возможность расширить языковой диапазон. А после колледжа Андрей женился и, чтобы прокормить семью, работал в нескольких местах одновременно, благо профессия позволяла. Уходил с рассветом, приходил ближе к полуночи. Изнурительный труд не оставлял сил на самообучение.

А времена менялись. С каждым днём Андрей всё сильнее ощущал потребность если не в каком-нибудь абстрактном иностранном языке, то в румынском точно. Без румынского языка он терял клиентуру и, следовательно, заработок. Надо было что-то предпринимать, и Андрей всё чаще поглядывал на мамины учебники.

Поглядывал, но отважиться на изучение не решался. Боялся, начни он штудировать румынский, и здесь, в Молдове, вне русской среды новый язык и новая культура посягнут на его русское самосознание, вытеснят его и будет Андрей, как многие молдаване, зваться румыном.

В вопросы самоопределения молдаван Андрей не лез – пусть зовутся, как хотят. Но признать и себя румыном посчитал бы позором. Потому что не любил румын. И дело даже не в молдавских националистах, униженно мечтающих о ликвидации молдавской государственности и присоединении Молдовы к Румынии. Нелюбовь к румынам тянулась ещё с советских времён. Советское воспитание приучило его свысока относиться к союзникам фашистской Германии во Второй мировой войне. Румыны, воюя на стороне фашистов, войну проиграли. Молдаване, в составе Красной Армии, фашизм победили. Значит, те молдаване, что кричали с трибун о своей румынской принадлежности, хотели у остальных отнять Великую Победу. Чтобы потомки победителей, за компанию с прогнувшейся под фашизмом Европой, признали себя побеждёнными! К тому же родственники Андрея, пережившие немецко-румынскую оккупацию, достаточно красочно описывали жизнь в военное время. Рассказы родни сформировали столь негативное впечатление о румынах, что в представлении Андрея слова «румын» и «мародёр» служили синонимами.

Брезгливое недоумение вызывала у него гордость молдаван именующихся румынами. Из школьных уроков истории, Андрей помнил, «румын» произошло от латинского «romanus» - «римлянин». Румынами назвались потомки фракийских племён гето-даков, колонизированных Римской Империей. Гето-даки бились насмерть за свою землю, сохранение своей самобытности, а будущие поколения с потаскушьей невзыскательностью назвались именем безжалостных, хотя и цивилизованных оккупантов. Чем здесь гордиться? И в какой ещё стране мира именами поработителей называют своих детей и улицы своих городов? Трудно представить Варшаву с проспектом Гитлера, или Москву с бульваром Батыя, а в Кишинёве есть бульвар римского императора Траяна. Того самого, который без колебаний тысячами вырезал гето-даков и до основания разрушил столицу гето-дакийского государства. Андрей презирал молдаван, снисходительно подтрунивающие над дикостью отважных, но глупых фракийцев, осмелившихся сопротивляться несомой им на кончиках римских мечей цивилизованности. Потому что теперь эти же молдаване с лёгкостью отрекались от Победы над фашистской Германией. И значит, в них текла жидкая кровь тех же предателей, что некогда отреклись от побед гето-даков над римлянами! И Андрею учить их язык? Одна мысль об этом вызывала брезгливую судорогу.

И в то же время язык, при всём отрицательном к нему отношении, нужен был, как воздух. Без него всё тяжелее зарабатывались деньги.

Андрей маялся. Не знал, что делать.

Решение пришло внезапно. На нервной почве у Андрея разыгрался гастрит, и он обратился к врачу. Гастроэнтеролог начал лечение с лекции о неуважении русскоязычными молдаван. «Я, - упрекал доктор, - вырос в глухой молдавской деревушке. По-русски ни слова не знал. А при советской власти без русского не мог и мечтать выучиться на врача. Но я русский выучил и врачом стал. И живу и работаю в столице! Мне по-русски тяжело говорить, но я с вами должен. А почему должен, когда вы даже не пытаетесь молдавский выучить? Я иду вам навстречу, а вы с имперской заносчивостью не соизволите и пальцем пошевелить!»

Андрей хотел огрызнуться, что пришёл не дискутировать, а здоровье поправить, но смолчал. Когда же возвращался домой, внутренне кипел и посылал всевозможные проклятия на голову врача.

«Держитесь, молдаване! – ярость переполняла Андрея. – Я выучу румынский и тогда выскажу вам всё, что о вас думаю! Всё вам припомню! И как в троллейбусе от вас по зубам получил! И как вы сейчас перед пидараствующей Европой пресмыкаетесь! – тут он вспомнил слова тёти Светы и гневно воскликнул. - Под немцами им было бы лучше! Лишь бы улечься под кого-то! Проститутки!»

В тот же день Андрей с мстительным остервенением взялся учить румынский язык.

Он вычитал в интернете, на усвоение иностранного языка требуется несколько месяцев. Раскрывая учебник, Андрей и не предполагал, что изучение румынского языка займёт долгие годы.

В первый год из маминого двухтомника Андрей одолел только первый том. Материал составили таким образом, чтобы зазубривание правил не требовалось. Они запоминались сами собой путём выполнения многочисленных упражнений, прилагаемых к каждому правилу.

Андрей внимательно прочитал все тексты, диалоги и, с лёгкостью выполнив задания первого тома, решил полученных знаний достаточно. Теперь можно говорить.

Он бесстрашно вступал в разговор с молдаванами, но к ужасу обнаруживал, что не в состоянии поддерживать даже самую простую беседу. Словарного запаса не хватало не только на понимание собеседника, но и на составление собственных предложений. Пока он мысленно переводил услышанную фразу, пока из имеющегося словарного багажа составлял ответ, беседа останавливалась. Разговор не мог двигаться рывками, и молдаване переходили на русский. Досадуя на бесполезно потраченное время, Андрей румынский бросил.

К повторному изучению вернулся примерно через год. Обдумав неудачи первой попытки, теперь учебник не просто читал, а заучивал. Заучивание давалось тяжело. Серьёзно подводила память. Румынским языком Андрей занимался после всех своих работ, дома, перед сном. Усталая голова не вмещала ничего нового. На зазубривание одного текста могли уйти недели, а то и больше. Причём стоило сделать даже небольшой перерыв – и всё обучение приходилось начинать заново: в памяти ничего не откладывалось.

«Тебе надо в языковую среду погрузиться», - советовал сослуживец Костя Магаляс. Костя в своё время никак не мог одолеть португальский. Не помогали ни разговорники, ни репетиторы. И только в Португалии, где Костя безвыездно прожил три года, довольно прилично поднатаскался в португальском.

Андрей соглашался, да, надо, только где её взять эту среду? Давно отгрохотала Приднестровская война и напряжённость между русскоязычными и румыноговорящими, если и была, то самого слабого накала. Кабельное телевидение свободно транслировало российские и зарубежные русскоязычные каналы. Газетные киоски полнились русскоязычными изданиями. В общении, видя, как, стараясь говорить, Андрей безбожно коверкает их язык, молдаване незамедлительно переходили на русский язык. Так что полного погружения, как советовал Костя, никак не получалось.

Андрей знал, не в отсутствие среды причина его неудач. С ним дело не в порядке. В первый раз сев учить румынский и обрадовавшись ненужности заучивания правил и слов, он поверхностно отнёсся к языку. В результате, многие правила запомнил кое-как, а то и вовсе неверно. Теперь приходилось переучиваться. Но странное дело – и это раздражало больше всего – вроде выучил правило заново, вроде знает, как нужно его использовать, а в разговоре или пересказе текста всё равно использовал первую, неверно заученную форму.

Андрей пришёл к выводу, что при такой путанице ему нужно бросить румынский с тем, чтобы всё хорошенько забыть и в третий раз заняться языком с чистого листа и более основательно.

В третий раз к румынскому Андрей подступится не скоро. К тому времени подрастёт сын, станет легче с работой, и у Андрея появится свободное время для самообразования. Но теперь он обойдётся без учебников. Хватит! Андрей пойдёт другим путём.

На одной из работ он поссорился с напарником Ионом Секу. В Приднестровскую войну Ион служил снайпером и немало пострелял русских людей, в чём никогда не раскаивался. Собственно, поэтому Андрей с ним и сцепился. В пылу ссоры, как водится, перескочили на больную тему, и Ион по-медвежьи проревел:

- Учи язык, тварь! Имей уважение к народу тебя приютившему!

Андрей внакладе не остался, и постоять за себя сумел. Он уже не тот мальчик в троллейбусе, которого можно безнаказанно обидеть. В общем, разругались они с Ионом крепко. Потом за кувшином вина помирились. И разоткровенничались. Оказалось Ион, кроме русского и родного молдавского, прекрасно владел болгарским и немецким языками. Куда ездил на заработки, язык тех стран и знал. Узнав о мытарствах Андрея с румынским языком, Ион благодушно посоветовал:

- А ты возьми, - тут он назвал газету ультранационалистического толка, - и читай, читай. Само всё на язык и ляжет!

Идея понравилась. Только вместо газеты Андрей купил сборник рассказов и поэм классиков румынской литературы. Сборник предназначался для дополнительного чтения учеников пятых классов школ с румынским языком обучения. Проштудировать книгу Андрей решил, во что бы то ни стало. Пусть даже в каждой строчке, как когда-то в кишинёвском троллейбусе, ему бросят: «Русская свинья, убирайся в Россию!» Он переживёт и это. От румынских писателей, как потенциальных врагов, ожидал любые неприятности и вызовы.

И не обнаружил ни того, ни другого. Не страдали румынские классики русофобией. Их волновали иные темы. Андрей успокоился и, отбросив предубеждения, без внутреннего сопротивления погрузился в изучение румынского сборника.

Учить румынский язык решил по собственной методике. Брал текст и дословно переводил в толстую тетрадь. Во вторую тетрадь записывал новые слова и выучивал. Дальше следовало с помощью новых слов пересказать текст. В этом была вся загвоздка. Андрея никто не контролировал, и подсказать правильно он пересказывает текст или нет, не мог. Поэтому в третью тетрадь Андрей записывал румынский перевод своего русского перевода. Полученный текст сравнивал с исходным и исправлял ошибки. Через некоторое время снова переводил свой перевод и снова исправлял ошибки. Так до тех пор, пока его перевод полностью не соответствовал исходному тексту.

При таком способе изучения румынского языка Андрей научился отлично читать и писать по-румынски. Словарями пользовался с закрытыми глазами и молниеносно находил любое слово. Как знак недюжинной воли на столе высилась стопка из десятка исписанных тетрадей со словами и переводами. Но мог ли Андрей говорить по-румынски? Однозначно, нет.

Во-первых, бесконечное переписывание невероятно изматывало. А, учитывая, что Андрей занимался после работы, на ночь глядя, сил и времени переводы отнимали огромные. И совсем не гарантировали абсолютного усвоения авторской версии. Ради интереса Андрей через полгода возвращался к одному из первых рассказов и его румынский перевод снова не совпадал с исходным авторским текстом.

Во-вторых, слова. Хоть Андрей их заучивал помногу, где только мог: в транспорте, в перерывах и перекурах - из сотен выученных слов усваивались только часто используемые. Остальные, к величайшей досаде Андрея, забывались. Перевод редко встречаемых слов так и дублировался в тетрадках от текста к тексту и в памяти не отпечатывался.

В-третьих, и, пожалуй, самое главное - структура языка. Вот Андрей дословно переводит предложение. Часто перевод – сущая абракадабра. Набор бессвязных русских слов. Андрей находит смысл, но русское выражение смысла не содержит переведённых слов. Румынский текст и русский перевод несли одинаковый смысл, но выражались разными словами. И если теперь перевести русский текст обратно на румынский язык, получались два совершенно непохожих текста. Причём Андрей не ручался, что его обратный перевод не звучал для румын ахинеей.

К тому же, и Андрей это понял гораздо позже, невозможно подделать авторскую уникальность. Особенно, когда дело касалось гениев литературы. Чтобы обратный перевод Андрея полностью соответствовал авторскому тексту, и сам Андрей должен мыслить и писать точь-в-точь, как переводимый им автор. А это невозможно.

И, наконец, в-четвёртых. Оказалось, даже зная много румынских слов, даже выучивая их по десятку в день, всё равно говорить по-румынски не удастся. Андрей пробовал. Он говорил так, как обычно говорил по-русски, но заменял русские слова румынскими. И молдаване его не понимали.

Очередные два года Андрей потратил впустую.

Слабая надежда одолеть неприступную крепость румынского языка забрезжила, когда из России приехал погостить друг детства Сашка Сандульский. После развала Советского Союза Сашка перебрался в Сочи, где работал в туристическом агентстве переводчиком. Андрей попросил у Сашки, как настоящего специалиста, порекомендовать эффективную методику изучения иностранного языка.

Сашка просьбе не внял, а муки Андрея высмеял.

- На кой ляд тебе сдался этот мёртвый язык? На нём во всём мире только румыны и молдаване разговаривают. Да и те, как тараканы, разбегаются по заграницам. И лопочут там на каких угодно языках, только не на родном. Здесь же тебе румынский не обязательно нужен. Молдаване не немцы с румынами – в концлагеря никого не загоняют. Ты же живёшь. И даже процветаешь. Вон деток наплодил, лысину о подушки истёр. Газетные киоски в Кишинёве ломятся от русскоязычной прессы. Телевидение тоже на двух языках. Субтитры в фильмах и передачах! Культурненько!

- А вдруг это всё временно, - сомневался Андрей. – Националистов, конечно, сколько лет уже не слышно, но вдруг всё вернётся? Я же не зря уговариваю жену французский учить. Если что не так пойдёт, мы бы сразу в Канаду дёрнули.

- К чему эти хлопоты? – недоумевал Сашка. – У тебя дети по-молдавски говорят?

- Свободно. Я же их в молдавский садик отдал. Младший вообще в молдавскую школу ходит. Тот ещё молдаванчик подрастает.

- Тогда чего переживать? На твой век в Молдове русского языка хватит. Английский лучше учи. Тебе как технарю он нужнее.

Но Андрей не хотел распыляться и твёрдо решил добить румынский. Тем более язык ему понравился. Если отстраниться от политической грязи и судить о языке по литературной красоте, то румынский, как бы чудовищно это не звучало для русского уха, определённо ничем не уступал русскому. Андрей поделился впечатлением с Сашкой.

- Нас в школе как учили? Русский язык самый лучший в мире. Подразумевалось, если и общаться с Богом, то только на нём. А я, когда по-румынски читать начал, задумался. Взять, к примеру, какого-нибудь папуаса, у которого в алфавите всего семь букв и те гласные, и сказать ему, что на его убогом языке нельзя с должным совершенством описать красоту заката. Так он высмеет тебя и будет прав! Потому что не зря было сказано «Слово было Бог»! Каждый язык хранит недосягаемую глубину, в которой угадывается таинственная связь с бесконечным. Прикосновение к этой тайне завораживает, вызывает благоговейный трепет. Поэтому нельзя один язык другому противопоставлять, понимаешь?

Сашка понимал. Но по-своему.

- Тебя, дружище, в космополиты несёт, - категорично заключал он. – Перед всеми расшаркиваться, недолго и в предатели угодить. А может, ты румыном заделаться удумал?

Обладая несокрушимой уверенностью в непревзойдённом величии русского языка, Сашка и себя считал носителем особой духовности, которая, по его мнению, давала право судить и румын, и молдаван, и Андрея. Румын Сашка, как некогда и сам Андрей, называл европейскими проститутками, молдаван им подпевающих – предателями, а на Андрея поглядывал, как на человека падшего и потому ничего кроме жалости не вызывающего.

Сашкино высокомерие оскорбляло.

- Русский я! – огрызался Андрей, не вспоминая о записи в паспорте. – И русским останусь!

- Русские в России живут! – жёстко обрубал Сашка. – Вас же, тех, кто после развала Союза здесь остались, я уважать не могу. Потому что живёте ожиданием, где раньше благодать наступит: у вас или в России? И ладно, если бы просто ждали. А то ведь мечетесь, рыщите. По мелочам продаётесь. И куда вас в поисках выгоды только не заносит. Даже в те армии, что против России воюют! И собратьев ваших, сволоту эмигрантскую, всех тех, кто Россию ради сытого благоденствия бросили я тоже на дух не переношу! А тебе, друг, пока ты совсем не скурвился я совет дам: никогда ни перед кем не кланяйся! Ни пяди души своей не уступай! И пусть пидараствующие цивилизоиды клеймят тебя варваром, упрямо стой на своём! Иначе эти умники так всё намутят, что естественным станет любимого человека на кресте распять, а самому в иудиной петле болтаться.

Резкость Сашкиных высказываний Андрей вынес с покорностью виноватого человека. Потому что считал справедливой. И хоть никакой благодати не ждал и бегством в сытые заграницы российской державности не предавал, в многолетней оторванности от России уже не ощущал себя вполне русским человеком. Он словно завис между русским и молдавским мирами, с равной степенью доверия воспринимая культурные и политические убеждения обеих сторон. Пусть даже эти убеждения порой противоречили друг другу.

Уравновешенную восприимчивость Андрея Сашка считал опасной и сравнивал с глиной, податливой любому давлению.

- Перестань, - отшучивался Андрей. – Ну, какая я глина? Поздно из меня лепить что-то. В душе столько наростов, что впору лишнее отсекать.

- Тогда следи, чтобы скульпторы современной цивилизации не отсекли у тебя сначала любовь к Родине, потом веру, а потом и любовь к ближнему. А там недалеко и вместо души дырку выдолбить. Может из тебя уже кого-то ваяют, а ты в суматохе не замечаешь. Раба, к примеру. Или предателя.

В споре с Сашкой назревал конфликт, чего Андрей никак не хотел. Поэтому он замял разговор, но сам задумался. А вдруг Сашка прав? Взять хотя бы отношение Андрея к России. Кто её только не поливает грязью. По телевидению новости о России подаются в основном в негативном ключе. Андрей новостям не верит, но что если где-то в подсознании негатив накапливается? Не зря же, когда речь заходит об отъезде, Андрей не о России помышляет, а на Канаду засматривается. Так что же получается? Из него вылепили предателя русского мира, а он и не заметил?.. Румынский ему, видите ли, нравится... Учит он его…

«Ну, его тогда к лешим!» - возмутился Андрей в адрес румынского языка и в очередной раз бросил изучение. И после Сашкиного отъезда так и жил: и язык не учил, и уезжать, никуда не уезжал. Тот уровень румынского, каким успел овладеть, хватал, чтобы худо-бедно общаться с молдаванами, которые затруднялись говорить по-русски. Андрей обращался к ним по-русски с примесью румынских слов, ему отвечали по-румынски с примесью русских. Так и понимали друг друга. У Андрея даже выработалась особая манера общения: если речь собеседника с трудом давалась пониманию, Андрей, как собака, по интонации угадывал, где нужно рассмеяться, а где просто, многозначительно поджав губы, закивать, да, мол, и такое бывает. А чаще просто односложно отвечал и не задавал встречных вопросов, изображая хмурого молчуна.

А потом стряслась катастрофа. Отца свалил инфаркт. В машине скорой помощи Андрей держал отца за руку, а тот в бреду звал Андрея и говорил с ним по-молдавски. Невнятно. Неразборчиво. Андрей не понимал ни слова.

И страх за отца, и ощущение полной беспомощности, и неспособность понять, быть может, последние отцовские слова вылились в такое отчаяние и такую ненависть к себе, что Андрей разрыдался горько, безутешно, как не рыдал с далёкого детства. И стискивая руку отца, кричал по-русски: «Батя! Батя!»

Отца спасли. Беда отступила, но чёрная тень её легла на душу Андрея и тревога больше не покидала сердце. Боясь повторения ситуации в неотложке, Андрей зарёкся теперь уж точно выучить румынский. Воли и упрямства у него достаточно. Осталось только найти хорошую методику. Поиском её Андрей пообещал заняться после выздоровления отца...