Пятая графа как индульгенция

Александр Кузьменков

Пятая графа как индульгенция

«Говорить о национальном вопросе – все равно что щупать больной зуб», – предостерегал вождь мирового пролетариата. Рассуждать о национальном вопросе в изящной словесности – занятие ничуть не менее болезненное и рискованное. Но необходимое, поскольку проблема национальной квоты здесь назрела давным-давно.

.

Топоров против Киплинга

Несколько лет назад В. Топоров предрекал: «То, что литературная Россия будет прирастать бывшим СССР, убедительнее всего доказывает зарубежный опыт. Мы сталкиваемся с весьма любопытным явлением, которое до сих пор было знакомо читателю… по испано- и португалоязычной словесности Латинской Америки. О том, что латиноамериканская литература сильнее испанской и португальской, знает каждый».

Сдается мне, есть тут сермяжная неправда. В анамнезе у латиноамериканцев – пятивековой симбиоз двух культур – испанской и индейской и двух конфессий – язычества и католицизма. Результат общеизвестен: поэзия Вальехо (метиса, что характерно), проза Маркеса и Кортасара. Но в нашем случае все по Киплингу: «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись». Считать Советский Союз примером национально-культурной интеграции могут либо ангажированные историки, либо малограмотные публицисты. В подтверждение – одна лишь цифра: с 1979 по 1988 год, пишет Р. Пихоя, Казахстан покинули (читай: бежали) 400 000 русских…

О нынешней ситуации можно судить точно так же, по единственному примеру. Несколько лет назад Рунет активно обсуждал откровения некой Тайчуль Гасымовой: «Где ваша культура? … Водка и проститутка – вот ваша культура! У Кавказа культура богатая … Тимур Муцураев такие песни пишет, что вашему … Пушкину и не снились.  Как я ненавижу вашу нацию, … вы свиньи! Вы меня уже бесите через край! И когда Аллаh уничтожит вас, свиньи?» (на месте отточий – ненормативная лексика). Для справки: упомянутый Тимур Муцураев – автор песен «Двенадцать тысяч моджахедов», «Аллах, свобода и джихад» и проч. Вот так, стало быть, интегрируем: на прочной основе толерантности и мультикультурализма.

Тем не менее, Кремль взял на себя заведомо безнадежный труд – остановить центробежные процессы. В 2010 году Д. Медведев, будучи президентом РФ, заявил: «Задача именно в том, чтобы создать новую российскую идентичность. Если мы ее не сможем создать, то тогда судьба нашей страны очень печальна». Новая российская идентичность на поверку оказалась очень старой, образца 1922 года: «Лучше пересолить в сторону уступчивости и мягкости к национальным меньшинствам, чем недосолить». Эту дружбу на все времена завещал нам великий Ленин…

При таких политических вводных пятая графа – универсальная индульгенция. В том числе и для литератора. Любому кобзарю, ашугу или улигершину, способному с грехом пополам слепить два абзаца на великом и могучем, у нас немедля жалуют аксельбанты гения.

Нимало не сомневаюсь в том, что всяк народ может родить своих Платонов и быстрых разумом Невтонов. Проблема в том, что нынешняя российская словесность (как и страна вообще) живет по закону отрицательной селекции. Оттого в фокусе читательского внимания неизменно оказываются худшие.

.

Дети разных народов

Согласитесь, любопытно глянуть, чем бывший СССР обогатил литературную Россию. Так вот…

Эдуард Багиров. Главный редактор сайта «Литпром». Автор романов «Гастарбайтер», «Любовники», «Идеалист», высоко ценимых Илиасом Меркури, Тиной Канделаки и прочими авторитетными экспертами робского десятка. Что, в общем-то, немудрено, поскольку здесь оружия любимейшего род – стилистика рекламного буклета. Попробуй радугу фруктовых ароматов: «перманентно захлестывавший меня ураган эмоций», «гейзеры эмоций», «волны харизмы и обаяния»… Сюжеты также вполне глянцевого свойства: парень из низов одну за другой берет карьерные высоты, а в финале собирает урожай бонусов: бочку варенья, корзину печенья и ключ от квартиры, где деньги лежат. Бонусом читателю служат нудный product placement («Литпром» поминается при всяком удобном случае) и не менее нудная авторская мизантропия: «тупое и бесполезное быдло», «лоботомированная мразь», «пивная шелупонь», «отстойные упыри». Предметом особых багировских симпатий всегда были русские. «Русские – это недочеловеки, которые должны сдохнуть. Россия всю жизнь являлась в моем подсознании разнузданно пьяной, горластой и плохо вымытой тупорылой бабой», – гласит один из постов в его блоге. Тоже, кстати, недурной пример интеграции. Между прочим, не припомню, чтобы кто-то пытался инкриминировать Багирову статью 282 УК РФ. Ну, вы же помните: лучше пересолить в сторону мягкости к национальным меньшинствам… Но это так, между прочим. Давайте лучше об изящной словесности.

Ильдар Абузяров. В послужном списке – Новая Пушкинская премия, премия имени Катаева, шорт-лист Бунинской премии, шорт-лист «Нацбеста» и лонг-лист «НОСа». А также восторженный отзыв Прилепина: «Тайный волшебник русской литературы». Вот в этом нимало не сомневаюсь. Достаточно перелистать «Мутабор», где волшебствам несть числа: и дубы растут за Полярным кругом, и порхает неизвестный орнитологам зеленый какаду, и героиня улыбается ртом в 32 карата. Язык и того пуще завораживает: «Насладившись заключенными в янтарь богатством природы», «проходная… выпускало минимальное количество продукции»… Кроме нелепиц, в арсенале имеется полный набор штампов, сальных от долгого употребления: если уж глаза – то «горящие», если зубы – то «жемчужные», если кожа – то «бархатная», если голос – то непременно «божественный». Я не первый год задаю один и тот же вопрос: человек без навыков работы топором – не плотник; отчего же тогда человек без навыков письменной речи считается литератором? Чтобы при абузяровской квалификации пользоваться любовью премиальных жюри, действительно нужна магия. Однако и она не всегда работает: по данным сайта moscowbooks.ru, в рейтинге продаж современной российской прозы «Мутабор» занимает почетное 378-е место.

Мариам Петросян. Чувствую, сейчас меня будут линчевать, ибо я покусился на святыню. «Дом, в котором…» зацелован до дыр – «Русская премия», «Большая книга», «Звездный мост», «Странник», «Студенческий Букер». Последний писательнице присудили «за необычность художественных средств». Приемы, которыми пользовалась Мариам-джан, и впрямь на редкость оригинальны: от тавтологий («душный парфюмерный дух») и плеоназмов («кривые ятаганы») до откровенной ахинеи («череп, усохший от долгого пребывания в могиле»). Куда больше авторессе удались перепевы, которым несть числа – от Крапивина и Ричарда Баха до Роулинг и Сэлинджера. Из этого литературного секонд-хэнда Петросян вылепила анемичное повествование в 900 страниц, где живых людей заменяют символы, метафоры и аллегории. Адвокаты (а их у М.П. немало) настаивают: что вы хотите, это же притча. Позвольте, но где тогда подобающее нравоучение? Смысл «Дома…» размыт до полной неузнаваемости. «В таких книгах нет и не может быть никакой Идеи», – радостно провозгласил критик Е. Караев. Сомнительное, на мой взгляд, достоинство… Д. Быков после дежурных акафистов роману невзначай проговорился: «Это произведение во всех отношениях монструозно». Переведем французский эпитет на язык родных осин и получим искомую истину: чудовищно.

Гузель Яхина. Ее дебютный роман «Зулейха открывает глаза» претендует сейчас на «Большую книгу». По прочтении выясняется, что барышня явно ошиблась поприщем. Ей бы играть в «Что? Где? Когда?» – благо, татарские загадки поставят в тупик даже Друзя со товарищи. Гузель-жаным, скажите, в каком заповедном лесу вы видели заросли брусники? Как могут елки обтрепаться за зиму, – ведь не лиственницы же? И, наконец, как выглядит щепотка сала?

Наверняка некто чиновный регулярно отчитывается о формировании новой российской идентичности. Потому отношение к плохим писателям у нас чисто оруэлловское: все равны, но некоторые равнее. Значит, есть смысл познакомиться с персоной, которая явно равнее всех.

.

Алиса из зазеркалья

Критик и прозаик Алиса Ганиева – воплощение всех женских добродетелей: активистка, спортсменка и просто красавица. Претендуй она на звание «Мисс Кавказ», я был бы только за. Однако барышня предпочитает коллекционировать регалии иного рода: премия газеты «Литературная Россия», «Дебют», Горьковская премия журнала «Литературная учеба», премия журнала «Октябрь», не говоря о разнокалиберных лонг- и шорт-листах. Про перманентный, на грани истерики, восторг рецензентов можно промолчать: все и без меня ясно. Названные обстоятельства всерьез настораживают. Харизма возникает там, где нет подлинной легитимности, – Макса Вебера еще никто не опроверг.

Гипотезу, сама того не желая, подтвердила Г. Юзефович: «Ганиева выстраивает свою писательскую карьеру с продуманной тщательностью, довольно неожиданной в хрупкой брюнетке... Умелая работа с литературными агентами (первая же книга Ганиевой была переведена на английский, французский, китайский и немецкий языки – редкая удача для дебютантки), выверенная стратегия поведения в литературной среде – молодая писательница железной рукой лепит из самой себя образ будущего классика». Комплимент, если разобраться, куда как сомнительный: вместо работы над текстом – работа с литагентами, вместо выверенных сюжетных схем – выверенная карьерная стратегия. Впрочем, другие классики в литературном Зазеркалье не водятся.

Со стратегией поведения у Ганиевой и впрямь все замечательно: работа в команде «Дебюта», дружба с Валерией Пустовой, завотделом критики «Октября» – о результатах см. выше. Но GR – неважная замена таланту. Потому обратимся к первоисточникам.

Дебютная повесть А.Г. «Салам тебе, Далгат!» была опубликована под мужским псевдонимом «Гулла Хирачев». Фонетика красноречиво свидетельствовала о тонком языковом чутье. Вообще, идиолекты – лакмусовая бумажка литературной профпригодности. Ганиева-критик предпочитает изъясняться на птичьем новоязе образованщины: «ги¬по¬ста¬сис си¬му¬ля¬тив¬ной ги¬пер¬ре¬аль¬но¬с¬ти», «апо¬ка¬лип¬си¬че¬с¬кие ин-тен¬ции», «архитектоническое меню»… Попытка говорить без затей всякий раз оборачивается шершавым рабкоровским косноязычием: «воздух романа беременен призраками», «через ритуальное грязеполивание прийти к заморозке своих комплексов» и проч. Ганиева-прозаик… Одно скажу: на мелочи вроде «маршруточного такси» вскоре перестаешь обращать внимание. Ибо перед глазами разворачивается кафкианских масштабов фантасмагория:

«Шашлык курдючный и литр абрикосового сока» («Салам тебе, Далгат!»).  Шашлык из одного курдючного сала? В каком архитектоническом меню нашелся этот деликатес?

«Слышались счастливые крики купальщиков, плещущихся в огромной дождевой луже на месте выкопанного и недостроенного фундамента» («Праздничная гора»). Алиса Аркадьевна, а вы изобретение запатентовали? Ведь выкопанный фундамент – это переворот в строительных технологиях!

«Каждый день она <прабабушка – А.К.> уходила в горы на свой бедный скалистый участок и возвращалась, сгибаясь под стогом сена, с перепачканными землей полевыми орудиями» («Праздничная гора»). Несчастная старушка! – из последних сил тащит за собой полевое орудие – 100-миллиметровую пушку БС-3. И, кажется, не одну… Джигиты, помогите женщине сдать металлолом!

«Мама заперлась в спальне со стопкой потрепанных детективов… Она редко отрывалась от незатейливого чтения, все время жаловалась на головную боль и заговаривала с папой, только когда нужда припирала» («Жених и невеста»). Алиса Аркадьевна, зачем вы меня смущаете? Стесняюсь спросить: какая нужда, большая или малая?..

Поневоле вспоминается фраза из «Далгата»: «Ротом своим нормально разговаривай!» Понимаю, что русский язык для Ганиевой – один из инструментов карьеры, поскольку именно он обеспечивает максимум потенциальных читателей. Недурно было бы при этом соблюдать простые лексико-стилистические нормы – хотя бы для приличия, хотя бы из благодарности…

В части сюжетостроения дела обстоят ничуть не лучше. В дебютном «Далгате» протагонист лунатически слонялся по Махачкале, чтобы вручить дяде некое важное письмо (одному Всевышнему ведомо, отчего текст нельзя было послать по электронке). Да так и не передал, поскольку встреча родственников вообще не входила в авторские планы. Главная сюжетная коллизия здесь – кавказский колорит: намаз-хиджаб, аджика-хинкал и прочий шашлык-машлык. Всему остальному места в повести попросту не нашлось: фабула издохла в эмбриональном состоянии, персонажи деградировали до амплуа – Гопник, Графоман, Салафит – и разыграли комедию масок. Гопник быковал: «Ты че кисляки мочишь!» Графоман творил: «Любоваясь, я склоняюсь перед милой Гюль-Бике, / Твоя книга заблистала, как алмазы при луне!» Салафит агитировал: «Эти суфии все места себе захватили… Это неправильно, это всеобщий таклид».

Этнографизм, на котором Ганиева выстроила свою эстетику, на качество текста практически не влияет. М. Веллер в таких случаях для чистоты восприятия советует проделать нехитрую манипуляцию: перенести действие в другую страну. Назовите Далгата Васей, замените хинкал борщом – ну что, захватывает дух? То-то же. Скажу больше: экзотика быстро приедается. Катенин еще в 1828 году писал, что шашки узденей наскучили решительно всем.

Однако А.Г., как и большинство кавказцев, настойчиво не замечает своей назойливости, – «Праздничная гора» скроена по лекалам «Далгата»: хинкал там правит бал. И Гопник привычно быкует: «Эта курица кисляки кидает», и Графоман творит: «Полет орлов под небесами / И кур тревожная кадриль», и Салафит агитирует: «Эти суфии только и знают, что свою чIанду Пророку приписывать». Алиса Аркадьевна, а есть еще что-нибудь в репертуаре? Как выяснилось, есть: это, по-ганиевски говоря, апокалипсическая интенция, то есть антиутопия. Власть в России взяли фашисты – и тут же выстроили на границе с Кавказом заградительный вал. Дагестан мгновенно развалился на суверенные аулы, чтобы в финале погибнуть под российскими бомбами. Фабула налицо – что ж, несомненный прогресс. Однако эта шаткая конструкция рушится от легкого толчка: стоило ли тратить время и деньги на оборонительную линию? Проще и дешевле начать с авианалета… Если говорить о смыслах «Горы», то они сведены к расхожим национальным мифам друг о друге. Кавказцы в романе фатально не способны к самой элементарной самоорганизации, агрессивны и невыносимо амбициозны: «Что такое Москва? Что такое русы? Русы – это варяги, а варяги – это тюрки-кыпчаки… Это тюрки дали Руси алфавит». Русские попросту отвратительны: «Марья Васильевна тряслась в кузове большегруза меж дубовых тумбочек и тяжелых, с советскими еще наклейками, чемоданов, полных дареного богатства. В тесном бюстгальтере Марьи Васильевны, прилипнув к мягким грудям, мокли чудом вырученные за квартиру рубли». Не думаю, что такая галерея недружественных шаржей способствует хоть какому-то взаимопониманию…

Рецензенты «Праздничной горы» начинали за здравие, а кончали за упокой. Н. Курчатова обнаружила в романе «некоторую беспомощность», Г. Юзефович признала, что книга «в пересказе выглядит чуть лучше, чем на самом деле». Критикессы наши, как и подобает девочкам, сделаны из пирожных и сластей всевозможных – и потому украсили обвинительный вердикт изюмом и цукатами. С. Беляков высказался без бисквитно-кремовых красот: «Алисе Ганиевой пока не хватает жизненного и литературного опыта, чтобы осмыслить такую грандиозную тему и написать книгу, отразившую всю невероятную реальность современного Кавказа».

А.Г. прислушалась к добрым советам и, презрев возможные угрозы, унизилась до женской прозы. Однако лавбургер оказался из того же теста, что и физиологический очерк с антиутопией: национальный колорит прежде всего. Роман «Жених и невеста»  – повторение пройденного: агрессивная исламизация, склока суфиев с ваххабитами, пышная и крикливая свадьба, хинкал, аджика и урбеч… Не так много можно сказать о кавказской экзотике, чтобы выстроить на ней писательскую карьеру. Но ничем другим А.Г. не располагает. Герои привычно картонные, фабула едва-едва видна за никабами и хиджабами, фонетика за гранью фантастики: «с сушеным», «с судимостью» «с суковатым»… Прелесть, правда? Критика дружно хранит молчание: хвалить вроде как не за что, а ругать неполиткорректно.

Смею, однако, думать, что главные разочарования впереди. Вспомните хотя бы Мирзо Турсун-заде: звезда Героя Социалистического Труда, четыре ордена Ленина, три ордена Трудового Красного Знамени, два ордена «Знак почета», орден Октябрьской революции, Сталинская и Ленинская премии, Международная премия Неру. Нынче от орденоносного лауреата уцелела единственная строка: «На щечке родинка, а в глазах любовь»… И кабы он один. А сколько их упало в эту бездну: Джамбул Джабаев, Лео Киачели, Сулейман Стальский, Мухтар Ауэзов… История – великий учитель, но где ее ученики?

.

Ай да Пушкин!

Лучшим эпилогом ко всему сказанному будет сентенция Пушкина – того самого, что и в подметки не годится Тимуру Муцураеву: «Пожалуй, будь себе татарин – / И тут не вижу я стыда… / Беда, что ты Видок Фиглярин».

Дальнейшее полагаю излишним.

.

«Говорить о национальном вопросе – все равно что щупать больной зуб», – предостерегал вождь мирового пролетариата. Рассуждать о национальном вопросе в изящной словесности – занятие ничуть не менее болезненное и рискованное. Но необходимое, поскольку проблема национальной квоты здесь назрела давным-давно.

.

.

Несколько лет назад В. Топоров предрекал: «То, что литературная Россия будет прирастать бывшим СССР, убедительнее всего доказывает зарубежный опыт. Мы сталкиваемся с весьма любопытным явлением, которое до сих пор было знакомо читателю… по испано- и португалоязычной словесности Латинской Америки. О том, что латиноамериканская литература сильнее испанской и португальской, знает каждый».

Сдается мне, есть тут сермяжная неправда. В анамнезе у латиноамериканцев – пятивековой симбиоз двух культур – испанской и индейской и двух конфессий – язычества и католицизма. Результат общеизвестен: поэзия Вальехо (метиса, что характерно), проза Маркеса и Кортасара. Но в нашем случае все по Киплингу: «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись». Считать Советский Союз примером национально-культурной интеграции могут либо ангажированные историки, либо малограмотные публицисты. В подтверждение – одна лишь цифра: с 1979 по 1988 год, пишет Р. Пихоя, Казахстан покинули (читай: бежали) 400 000 русских…

О нынешней ситуации можно судить точно так же, по единственному примеру. Несколько лет назад Рунет активно обсуждал откровения некой Тайчуль Гасымовой: «Где ваша культура? … Водка и проститутка – вот ваша культура! У Кавказа культура богатая … Тимур Муцураев такие песни пишет, что вашему … Пушкину и не снились.  Как я ненавижу вашу нацию, … вы свиньи! Вы меня уже бесите через край! И когда Аллаh уничтожит вас, свиньи?» (на месте отточий – ненормативная лексика). Для справки: упомянутый Тимур Муцураев – автор песен «Двенадцать тысяч моджахедов», «Аллах, свобода и джихад» и проч. Вот так, стало быть, интегрируем: на прочной основе толерантности и мультикультурализма.

Тем не менее, Кремль взял на себя заведомо безнадежный труд – остановить центробежные процессы. В 2010 году Д. Медведев, будучи президентом РФ, заявил: «Задача именно в том, чтобы создать новую российскую идентичность. Если мы ее не сможем создать, то тогда судьба нашей страны очень печальна». Новая российская идентичность на поверку оказалась очень старой, образца 1922 года: «Лучше пересолить в сторону уступчивости и мягкости к национальным меньшинствам, чем недосолить». Эту дружбу на все времена завещал нам великий Ленин…

При таких политических вводных пятая графа – универсальная индульгенция. В том числе и для литератора. Любому кобзарю, ашугу или улигершину, способному с грехом пополам слепить два абзаца на великом и могучем, у нас немедля жалуют аксельбанты гения.

Нимало не сомневаюсь в том, что всяк народ может родить своих Платонов и быстрых разумом Невтонов. Проблема в том, что нынешняя российская словесность (как и страна вообще) живет по закону отрицательной селекции. Оттого в фокусе читательского внимания неизменно оказываются худшие.

.

.

Согласитесь, любопытно глянуть, чем бывший СССР обогатил литературную Россию. Так вот…

Эдуард Багиров. Главный редактор сайта «Литпром». Автор романов «Гастарбайтер», «Любовники», «Идеалист», высоко ценимых Илиасом Меркури, Тиной Канделаки и прочими авторитетными экспертами робского десятка. Что, в общем-то, немудрено, поскольку здесь оружия любимейшего род – стилистика рекламного буклета. Попробуй радугу фруктовых ароматов: «перманентно захлестывавший меня ураган эмоций», «гейзеры эмоций», «волны харизмы и обаяния»… Сюжеты также вполне глянцевого свойства: парень из низов одну за другой берет карьерные высоты, а в финале собирает урожай бонусов: бочку варенья, корзину печенья и ключ от квартиры, где деньги лежат. Бонусом читателю служат нудный product placement («Литпром» поминается при всяком удобном случае) и не менее нудная авторская мизантропия: «тупое и бесполезное быдло», «лоботомированная мразь», «пивная шелупонь», «отстойные упыри». Предметом особых багировских симпатий всегда были русские. «Русские – это недочеловеки, которые должны сдохнуть. Россия всю жизнь являлась в моем подсознании разнузданно пьяной, горластой и плохо вымытой тупорылой бабой», – гласит один из постов в его блоге. Тоже, кстати, недурной пример интеграции. Между прочим, не припомню, чтобы кто-то пытался инкриминировать Багирову статью 282 УК РФ. Ну, вы же помните: лучше пересолить в сторону мягкости к национальным меньшинствам… Но это так, между прочим. Давайте лучше об изящной словесности.

Ильдар Абузяров. В послужном списке – Новая Пушкинская премия, премия имени Катаева, шорт-лист Бунинской премии, шорт-лист «Нацбеста» и лонг-лист «НОСа». А также восторженный отзыв Прилепина: «Тайный волшебник русской литературы». Вот в этом нимало не сомневаюсь. Достаточно перелистать «Мутабор», где волшебствам несть числа: и дубы растут за Полярным кругом, и порхает неизвестный орнитологам зеленый какаду, и героиня улыбается ртом в 32 карата. Язык и того пуще завораживает: «Насладившись заключенными в янтарь богатством природы», «проходная… выпускало минимальное количество продукции»… Кроме нелепиц, в арсенале имеется полный набор штампов, сальных от долгого употребления: если уж глаза – то «горящие», если зубы – то «жемчужные», если кожа – то «бархатная», если голос – то непременно «божественный». Я не первый год задаю один и тот же вопрос: человек без навыков работы топором – не плотник; отчего же тогда человек без навыков письменной речи считается литератором? Чтобы при абузяровской квалификации пользоваться любовью премиальных жюри, действительно нужна магия. Однако и она не всегда работает: по данным сайта moscowbooks.ru, в рейтинге продаж современной российской прозы «Мутабор» занимает почетное 378-е место.

Мариам Петросян. Чувствую, сейчас меня будут линчевать, ибо я покусился на святыню. «Дом, в котором…» зацелован до дыр – «Русская премия», «Большая книга», «Звездный мост», «Странник», «Студенческий Букер». Последний писательнице присудили «за необычность художественных средств». Приемы, которыми пользовалась Мариам-джан, и впрямь на редкость оригинальны: от тавтологий («душный парфюмерный дух») и плеоназмов («кривые ятаганы») до откровенной ахинеи («череп, усохший от долгого пребывания в могиле»). Куда больше авторессе удались перепевы, которым несть числа – от Крапивина и Ричарда Баха до Роулинг и Сэлинджера. Из этого литературного секонд-хэнда Петросян вылепила анемичное повествование в 900 страниц, где живых людей заменяют символы, метафоры и аллегории. Адвокаты (а их у М.П. немало) настаивают: что вы хотите, это же притча. Позвольте, но где тогда подобающее нравоучение? Смысл «Дома…» размыт до полной неузнаваемости. «В таких книгах нет и не может быть никакой Идеи», – радостно провозгласил критик Е. Караев. Сомнительное, на мой взгляд, достоинство… Д. Быков после дежурных акафистов роману невзначай проговорился: «Это произведение во всех отношениях монструозно». Переведем французский эпитет на язык родных осин и получим искомую истину: чудовищно.

Гузель Яхина. Ее дебютный роман «Зулейха открывает глаза» претендует на «Большую книгу». По прочтении выясняется, что барышня явно ошиблась поприщем. Ей бы играть в «Что? Где? Когда?» – благо, татарские загадки поставят в тупик даже Друзя со товарищи. Гузель-жаным, скажите, в каком заповедном лесу вы видели заросли брусники? Как могут елки обтрепаться за зиму, – ведь не лиственницы же? И, наконец, как выглядит щепотка сала?

Наверняка некто чиновный регулярно отчитывается о формировании новой российской идентичности. Потому отношение к плохим писателям у нас чисто оруэлловское: все равны, но некоторые равнее. Значит, есть смысл познакомиться с персоной, которая явно равнее всех.

.

.

Критик и прозаик Алиса Ганиева – воплощение всех женских добродетелей: активистка, спортсменка и просто красавица. Претендуй она на звание «Мисс Кавказ», я был бы только за. Однако барышня предпочитает коллекционировать регалии иного рода: премия газеты «Литературная Россия», «Дебют», Горьковская премия журнала «Литературная учеба», премия журнала «Октябрь», не говоря о разнокалиберных лонг- и шорт-листах. Про перманентный, на грани истерики, восторг рецензентов можно промолчать: все и без меня ясно. Названные обстоятельства всерьез настораживают. Харизма возникает там, где нет подлинной легитимности, – Макса Вебера еще никто не опроверг.

Гипотезу, сама того не желая, подтвердила Г. Юзефович: «Ганиева выстраивает свою писательскую карьеру с продуманной тщательностью, довольно неожиданной в хрупкой брюнетке... Умелая работа с литературными агентами (первая же книга Ганиевой была переведена на английский, французский, китайский и немецкий языки – редкая удача для дебютантки), выверенная стратегия поведения в литературной среде – молодая писательница железной рукой лепит из самой себя образ будущего классика». Комплимент, если разобраться, куда как сомнительный: вместо работы над текстом – работа с литагентами, вместо выверенных сюжетных схем – выверенная карьерная стратегия. Впрочем, другие классики в литературном Зазеркалье не водятся.

Со стратегией поведения у Ганиевой и впрямь все замечательно: работа в команде «Дебюта», дружба с Валерией Пустовой, завотделом критики «Октября» – о результатах см. выше. Но GR – неважная замена таланту. Потому обратимся к первоисточникам.

Дебютная повесть А.Г. «Салам тебе, Далгат!» была опубликована под мужским псевдонимом «Гулла Хирачев». Фонетика красноречиво свидетельствовала о тонком языковом чутье. Вообще, идиолекты – лакмусовая бумажка литературной профпригодности. Ганиева-критик предпочитает изъясняться на птичьем новоязе образованщины: «гипостасис симулятивной гиперреальности», «апокалипсич¬ские интенции», «архитектоническое меню»… Попытка говорить без затей всякий раз оборачивается шершавым рабкоровским косноязычием: «воздух романа беременен призраками», «через ритуальное грязеполивание прийти к заморозке своих комплексов» и проч. Ганиева-прозаик… Одно скажу: на мелочи вроде «маршруточного такси» вскоре перестаешь обращать внимание. Ибо перед глазами разворачивается кафкианских масштабов фантасмагория:

«Шашлык курдючный и литр абрикосового сока» («Салам тебе, Далгат!»).  Шашлык из одного курдючного сала? В каком архитектоническом меню нашелся этот деликатес?

«Слышались счастливые крики купальщиков, плещущихся в огромной дождевой луже на месте выкопанного и недостроенного фундамента» («Праздничная гора»). Алиса Аркадьевна, а вы изобретение запатентовали? Ведь выкопанный фундамент – это переворот в строительных технологиях!

«Каждый день она <прабабушка – А.К.> уходила в горы на свой бедный скалистый участок и возвращалась, сгибаясь под стогом сена, с перепачканными землей полевыми орудиями» («Праздничная гора»). Несчастная старушка! – из последних сил тащит за собой полевое орудие – 100-миллиметровую пушку БС-3. И, кажется, не одну… Джигиты, помогите женщине сдать металлолом!

«Мама заперлась в спальне со стопкой потрепанных детективов… Она редко отрывалась от незатейливого чтения, все время жаловалась на головную боль и заговаривала с папой, только когда нужда припирала» («Жених и невеста»). Алиса Аркадьевна, зачем вы меня смущаете? Стесняюсь спросить: какая нужда, большая или малая?..

Поневоле вспоминается фраза из «Далгата»: «Ротом своим нормально разговаривай!» Понимаю, что русский язык для Ганиевой – один из инструментов карьеры, поскольку именно он обеспечивает максимум потенциальных читателей. Недурно было бы при этом соблюдать простые лексико-стилистические нормы – хотя бы для приличия, хотя бы из благодарности…

В части сюжетостроения дела обстоят ничуть не лучше. В дебютном «Далгате» протагонист лунатически слонялся по Махачкале, чтобы вручить дяде некое важное письмо (одному Всевышнему ведомо, отчего текст нельзя было послать по электронке). Да так и не передал, поскольку встреча родственников вообще не входила в авторские планы. Главная сюжетная коллизия здесь – кавказский колорит: намаз-хиджаб, аджика-хинкал и прочий шашлык-машлык. Всему остальному места в повести попросту не нашлось: фабула издохла в эмбриональном состоянии, персонажи деградировали до амплуа – Гопник, Графоман, Салафит – и разыграли комедию масок. Гопник быковал: «Ты че кисляки мочишь!» Графоман творил: «Любоваясь, я склоняюсь перед милой Гюль-Бике, / Твоя книга заблистала, как алмазы при луне!» Салафит агитировал: «Эти суфии все места себе захватили… Это неправильно, это всеобщий таклид».

Этнографизм, на котором Ганиева выстроила свою эстетику, на качество текста практически не влияет. М. Веллер в таких случаях для чистоты восприятия советует проделать нехитрую манипуляцию: перенести действие в другую страну. Назовите Далгата Васей, замените хинкал борщом – ну что, захватывает дух? То-то же. Скажу больше: экзотика быстро приедается. Катенин еще в 1828 году писал, что шашки узденей наскучили решительно всем.

Однако А.Г., как и большинство кавказцев, настойчиво не замечает своей назойливости, – «Праздничная гора» скроена по лекалам «Далгата»: хинкал там правит бал. И Гопник привычно быкует: «Эта курица кисляки кидает», и Графоман творит: «Полет орлов под небесами / И кур тревожная кадриль», и Салафит агитирует: «Эти суфии только и знают, что свою чIанду Пророку приписывать». Алиса Аркадьевна, а есть еще что-нибудь в репертуаре? Как выяснилось, есть: это, по-ганиевски говоря, апокалипсическая интенция, то есть антиутопия. Власть в России взяли фашисты – и тут же выстроили на границе с Кавказом заградительный вал. Дагестан мгновенно развалился на суверенные аулы, чтобы в финале погибнуть под российскими бомбами. Фабула налицо – что ж, несомненный прогресс. Однако эта шаткая конструкция рушится от легкого толчка: стоило ли тратить время и деньги на оборонительную линию? Проще и дешевле начать с авианалета… Если говорить о смыслах «Горы», то они сведены к расхожим национальным мифам друг о друге. Кавказцы в романе фатально не способны к самой элементарной самоорганизации, агрессивны и невыносимо амбициозны: «Что такое Москва? Что такое русы? Русы – это варяги, а варяги – это тюрки-кыпчаки… Это тюрки дали Руси алфавит». Русские попросту отвратительны: «Марья Васильевна тряслась в кузове большегруза меж дубовых тумбочек и тяжелых, с советскими еще наклейками, чемоданов, полных дареного богатства. В тесном бюстгальтере Марьи Васильевны, прилипнув к мягким грудям, мокли чудом вырученные за квартиру рубли». Не думаю, что такая галерея недружественных шаржей способствует хоть какому-то взаимопониманию…

Рецензенты «Праздничной горы» начинали за здравие, а кончали за упокой. Н. Курчатова обнаружила в романе «некоторую беспомощность», Г. Юзефович признала, что книга «в пересказе выглядит чуть лучше, чем на самом деле». Критикессы наши, как и подобает девочкам, сделаны из пирожных и сластей всевозможных – и потому украсили обвинительный вердикт изюмом и цукатами. С. Беляков высказался без бисквитно-кремовых красот: «Алисе Ганиевой пока не хватает жизненного и литературного опыта, чтобы осмыслить такую грандиозную тему и написать книгу, отразившую всю невероятную реальность современного Кавказа».

А.Г. прислушалась к добрым советам и, презрев возможные угрозы, унизилась до женской прозы. Однако лавбургер оказался из того же теста, что и физиологический очерк с антиутопией: национальный колорит прежде всего. Роман «Жених и невеста» – повторение пройденного: агрессивная исламизация, склока суфиев с ваххабитами, пышная и крикливая свадьба, хинкал, аджика и урбеч… Не так много можно сказать о кавказской экзотике, чтобы выстроить на ней писательскую карьеру. Но ничем другим А.Г. не располагает. Герои привычно картонные, фабула едва-едва видна за никабами и хиджабами, фонетика за гранью фантастики: «с сушеным», «с судимостью» «с суковатым»… Прелесть, правда? Критика дружно хранит молчание: хвалить вроде как не за что, а ругать неполиткорректно.

.

Смею, однако, думать, что главные разочарования впереди. Вспомните хотя бы Мирзо Турсун-заде: звезда Героя Социалистического Труда, четыре ордена Ленина, три ордена Трудового Красного Знамени, два ордена «Знак почета», орден Октябрьской революции, Сталинская и Ленинская премии, Международная премия Неру. Нынче от орденоносного лауреата уцелела единственная строка: «На щечке родинка, а в глазах любовь»… И кабы он один. А сколько их упало в эту бездну: Джамбул Джабаев, Лео Киачели, Сулейман Стальский, Мухтар Ауэзов… История – великий учитель, но где ее ученики?

.

.

Лучшим эпилогом ко всему сказанному будет сентенция Пушкина – того самого, что и в подметки не годится Тимуру Муцураеву: «Пожалуй, будь себе татарин – / И тут не вижу я стыда… / Беда, что ты Видок Фиглярин».

Дальнейшее полагаю излишним.