Все под Богом ходим…

Алексей Курганов

Все под Богом ходим… (рассказ)

В больницу Саня Завитушкин попал с паховой грыжей.

- Поднял, что ли, чего? - спросил хирург, колобок в очках и с пижонской стриженой бородкой.

Саня кивнул: ага. Поднял. Целыми днями только и делаю, что поднимаю и поднимаю… И покраснел. Была у него в организме такая загадочная особенность: чуть чего - и моментально  щёки и лоб  наливаются краской. Прям как девица какая. Гимназистка из гимназии номер пять.

- Чего  поднял-то? - не отставал эскулап. Похоже, он был большим любителем поговорить. Хотя чего в этом удивительного? Языком молотить - не гвозди колотить. Ума большого не надо. Было бы желание.

- Мешок, - ответил Саня хмуро.

- Понятно, - кивнул хирург. - Пустой.

- Зачем пустой? С мукой.

- Понятно, - повторил хирург (понятливый попался! Прям академик!). - А работаешь кем?

- Грузчиком. На хлебозаводе.

Эскулап оторвался от своих бумажек, посмотрел на Саню долгим внимательным взглядом - и вдруг неожиданно, по-заговорщически подмигнул. Вот привязался, подумал Саня. Небось, думает, что надорвался, когда воровал. Барбос в колпаке. А чего, неправильно, что ли, думает? Правильно. Когда мешок через забор перебрасывал, вот и скрутило. Жизнь такая. Не сопрёшь - не проживёшь. А если проживёшь, то кисло.

- Полежишь пару деньков, понаблюдаем, - обнадёжил эскулап. - Может, и без операции обойдёмся. Вопросы?

Саня в ответ шумно втянул носом набегавшие сопли. К тому же ещё и простыл. Кругом одни напасти: то грыжа, то сопли… Запросто загнуться можно, и никто даже и не всплакнёт. Ни одна даже сволочь.

.

Палата Сане сразу понравилась. Может, из-за того, что до этого он в больнице ни разу не лежал. Не, хорошая палата! Замечательная! Окна широкие, потолок белый, на полу - линолеум. Четыре кровати, около каждой - тумбочка. Напротив дверей - холодильник. На холодильнике - телевизор. Всё светло, тепло, чисто, аккуратно. Порядок в танковых войсках. Помирать нет никакого желания. Ну, вот никакого! Совершенно! Эх, жизнь! Какая же ты всё-таки замечательная штука!

И соседи попались тоже замечательные. Одного Саня даже знал. Правда, не по имени, а что тот работал в «стальнухе», на машиностроительном. Вася, кажется. Или Ваня.

- Федя, - сказал Вася-Ваня и первым протянул Сане руку. Рука была тёплой и сильной. Рабочий класс. Федя-три медведя, палка колбасы.

- А я тебя вроде знаю, - продолжил Федя-Зоркий Глаз (фильм такой был. Про индейцев. Чинганчук-Зоркий глаз. Душевное кино. Саня раз пять смотрел. Больше не пойдёт. Надоело. Ну их на хрен, этих томагавков!).

- Ты на муколомке мешки таскаешь. Угадал?

- На хлебозаводе, - поправил Саня.

- Хрен редьки.., - махну рукой Федя. - Мы ведь в пивнушке у вокзала встречались! - вспомнил он. - Весной! Это не тебя я тогда там метелил-то? - и вгляделся внимательнее. Саня поёжился.

- Не, не тебя, - вроде бы даже разочарованно протянул Федя. - Тот щербатый был. И с бородавкой на лбу. И сипел.

- А  ты чего здесь? - спросил Саня. Тема мордобоя его никогда не увлекала.

- Аппендицит, - Федя задрал рубаху и показал марлевую нашлёпку справа, внизу живота. - Операцию два часа делали! - похвастался он. - Запущенный случай. Если бы ещё денёк притормозил - всё, картонные тапочки. А сейчас уже заживает. Да на мне всегда, как на собаке! А ты?

- Грыжа выскочила.

- Профессиональная болезнь, - понятливо кивнул сторонник кулачных боёв. - Не сопрёшь - не проживёшь.

Саня покраснел. Вот чёрт, подумал он. Всё знает. Всё понимает.

- Да какой там «сопрёшь»… - промямлил он. - Начальство как собаки. Зырют прям как эти….

- Да ладно! - И Федя потрепал его по плечу. - Чтоб при муке - и не тырить! Так не бывает!

- А это Спиридон! - познакомил он Саню с толстым мужиком, который лежал справа у окна и читал газету. - Спиридон! Про тебя говорю!

Мужик повернул голову. Голова была большой. Уши как лопухи и нос картошкой.

- Привет, привет.., - сказала голова Сане. - Добро, так сказать, пожаловать к  нашему шалашу.

- Грамотный! - похвалил мужика Федя. - Ишь как ввернул. Уважаю.

- Ваш  заводской?-  спросил Саня.

- Не. Квасом торгует на Трёх революциях. Из бочки.

- Наш, что ли? - удивился Саня. Всех хлебозаводских он знал в лицо. Спиридона  ни разу не видел.

- От кооператива, - почему-то поморщился Федя. - «Три богатыря». Слыхал? Их ещё в прошлом годе с палёной  водкой прихватили. Чуть не закрыли. Вовремя сунули.

В это время  дверь отворилась, и в палату вошёл ещё один здешний постоялец - высокий жилистый мужик с крупным лицом и жёлтыми волосами.

- Калина, познакомься! - сказал Федя громко. - Новенький! - и кивнул на Саню.

- Саня, - представился Саня.

Желтоволосый хмуро кивнул.

- Ну, как? - спросил его Федя.

- Зае.., - и тот произнёс широко известное матерное слово. - Всю ж… искололи. А куда там колоть-то? Она у меня и так с кулачок. Да ещё анализы эти.., - добавил он с такой нескрываемой ненавистью, что сразу стало понятно: желтоволосому вся эта больничная канитель надоела по самое по небалуйся.

- Спиридон! - позвал Федя газетчика. - Может, в картишки перекинемся?

- Не, - не согласился тот. - Лучше  почитаю. Или в шахматишки. А? Никто не желает?

- Шахматы - игра для умных, - ядовито отозвался Федя. - А мы - дураки. Его Величество рабочий класс.

- Чего это он, неприязненно подумал Саня. Чего так  уж себя хаять-то? «Рабочий класс»… Ну и рабочий класс, ну и чего? Не всем же палёной водкой спекулировать. Кому-то надо и  работать. Приносить пользу Родине-матери.

Но ничего этого он, конечно, не сказал, потому что был не только робким, но и осторожным. Опять же с Федей хотелось дружить. Вон у него кулаки-то какие! С такими кулаками ни в одной пивнушке не страшно.

.

А ночью поднялся переполох. В палату, громко топая, вбежали врачи, кинулись к Спиридону и чего-то начали энергично делать. Потом подкатили каталку, переложили Спиридона на неё и умчались. Саня только успел заметить, что Спиридон как-то странно уменьшился в размерах и ни на что не реагировал. Чего это он? Приступ, что ли? И с какой стати? Ещё днём спокойненько  себе лежал, читал газету, ему, Сане, предлагал в шахматы сыграть… Нет, уже не нравится мне такая больница, понял Саня. Лучше мешки с мукой валдохать. Там, по крайней мере, всё привычно и всё понятно.

- И чего с ним? - спросил он Федю, который вернулся «из разведки», от знакомой дежурной медсестры.

- Всё, - сказал тот просто и понятно. - Двинул Спиря. Отчитался событий в стране и мире.

- Как отчитался? - Саня даже поперхнулся от такой ошеломительной неожиданности. - Зачем? В смысле чего? Всё, что ли?

- Ага, - кивнул Федя. - Абгемахт, как говорят китайцы. Швы вроде разошлись. Или прорвалось чего. Хрен его знает. Да какая теперь разница!

- И чего? - никак не мог поверить Саня (Что значит «разошлись»? Разошлись - зашивайте! Не в курятнике лежим - в лечебном учреждении! Здесь не положено ничему расходиться! Вам, господа-товарищи в белых халатах, за это «нерасхождение» здесь зарплаты плотют!)

- Ничего, - пожал плечами Федя. - Кто ожидал-то?

- И всё равно ерунда какая-то, - стоял на своём Саня. - Здесь же всё-таки больница. Медицинское учреждение.

- А хрен ли толку? - возразил приятель. - Все под Богом ходим. Что в больнице, что под забором. Как моя бабка говорила, там.., - и он вытянул указательный палец вверх, к потолку - … каждому его календарь расписан. И никакой взяткой не отмажешься. Всё тютелька в тютельку. До секундочки.

.

Смерть Спиридона ошеломила Саню не  своей  произошедшестью (действительно, прав Федя: все под Богом ходим!), а какой-то совершенно равнодушной простотой, и ещё стремительностью и обыденностью. Он, Саня, раньше никогда не задумывался о бренности бытия, ни к чему это было, да и зачем? Улица, где он родился и вырос, армия, где отслужил положенные два года, хлебозавод, на котором вкалывал сейчас - всё это к уходу из жизни не имело никакого отношения, а поэтому относилось к этому печальному явлению совершенно равнодушно. «Помер Максим - и хрен с ним!». И Саня тоже научился относиться к смерти, как к чему-то совершенно отвлечённому, абстрактно отдалённому, и лично его, Сани Завитушкина, молодого жизнерадостного балбеса двадцати пяти лет отроду, совершенно не касающемуся. И вдруг - вот она! Рядом была, на соседней койке!  Спокойно лежала, спокойно дремала, странички газетные переворачивала - и ждала, ждала, ждала…. И дождалась! Да, ведь всего час назад он со Спиридоном разговаривал, даже сказал что-то привычно глупое, и тот сначала этак интеллигентно поморщился, потом хохотнул - а сейчас уже не хохочет и не морщится, сейчас он уже и отхохотался и отморщился, и лежит себе спокойненько, в виде  неподвижного тела в равнодушной мертвецкой, на сквознячке и холодке. И ничего ему  уже больше не надо. Ничего! «Ходишь-ходишь в школу, и вдруг - бац: вторая смена!».  Дела!

- Ты чего? - толкнул его в плечо Федя-три медведя. Вот кому действительно всё по барабану!

- Ничего, - буркнул Саня. - Нормально всё.

- Да уж.., - понял его настроение приятель. - Сегодня вечером как раз с ним выпить собирались. Вот тебе и выпил Спиридон Пафнутьевич. Нахлебался досыта. А, Сань? Может, с тобой замутим? Помянем? А?

- А чего ж, - согласился Саня. - Ладно. Замутим.

Он повернулся к стенке и закрыл глаза. Скоро, что ли, меня выпишут-то, подумал с тоской. Грыжа эта ещё привязалась… Вот так ходишь с ней, ходишь, ничего не  чувствуешь. Пиво дуешь, мешки через забор «колдунам»-перекупщикам перебрасываешь… И вдруг в один прекрасный момент - бац! И картина Репина «Приплыли»! И в один момент хохотуньчик набок. И картонные тапочки как родные… И уже не хочется ни пива, ни  колбасы, ни новостей в стране и мире… Может, бросить на хрен эту погрузку и пойти тем же квасом торговать, подумал он с непонятной тоской. Зарплата меньше - зато тяжелее кружки ничего поднимать не  придётся. И даже увольняться не надо: квас-то всё равно от хлебозавода. А?

В больницу Саня Завитушкин попал с паховой грыжей.

- Поднял, что ли, чего? - спросил хирург, колобок в очках и с пижонской стриженой бородкой.

Саня кивнул: ага. Поднял. Целыми днями только и делаю, что поднимаю и поднимаю… И покраснел. Была у него в организме такая загадочная особенность: чуть чего - и моментально  щёки и лоб  наливаются краской. Прям как девица какая. Гимназистка из гимназии номер пять.

- Чего  поднял-то? - не отставал эскулап. Похоже, он был большим любителем поговорить. Хотя чего в этом удивительного? Языком молотить - не гвозди колотить. Ума большого не надо. Было бы желание.

- Мешок, - ответил Саня хмуро.

- Понятно, - кивнул хирург. - Пустой.

- Зачем пустой? С мукой.

- Понятно, - повторил хирург (понятливый попался! Прям академик!). - А работаешь кем?

- Грузчиком. На хлебозаводе.

Эскулап оторвался от своих бумажек, посмотрел на Саню долгим внимательным взглядом - и вдруг неожиданно, по-заговорщически подмигнул. Вот привязался, подумал Саня. Небось, думает, что надорвался, когда воровал. Барбос в колпаке. А чего, неправильно, что ли, думает? Правильно. Когда мешок через забор перебрасывал, вот и скрутило. Жизнь такая. Не сопрёшь - не проживёшь. А если проживёшь, то кисло.

- Полежишь пару деньков, понаблюдаем, - обнадёжил эскулап. - Может, и без операции обойдёмся. Вопросы?

Саня в ответ шумно втянул носом набегавшие сопли. К тому же ещё и простыл. Кругом одни напасти: то грыжа, то сопли… Запросто загнуться можно, и никто даже и не всплакнёт. Ни одна даже сволочь.

.

Палата Сане сразу понравилась. Может, из-за того, что до этого он в больнице ни разу не лежал. Не, хорошая палата! Замечательная! Окна широкие, потолок белый, на полу - линолеум. Четыре кровати, около каждой - тумбочка. Напротив дверей - холодильник. На холодильнике - телевизор. Всё светло, тепло, чисто, аккуратно. Порядок в танковых войсках. Помирать нет никакого желания. Ну, вот никакого! Совершенно! Эх, жизнь! Какая же ты всё-таки замечательная штука!

И соседи попались тоже замечательные. Одного Саня даже знал. Правда, не по имени, а что тот работал в «стальнухе», на машиностроительном. Вася, кажется. Или Ваня.

- Федя, - сказал Вася-Ваня и первым протянул Сане руку. Рука была тёплой и сильной. Рабочий класс. Федя-три медведя, палка колбасы.

- А я тебя вроде знаю, - продолжил Федя-Зоркий Глаз (фильм такой был. Про индейцев. Чинганчук-Зоркий глаз. Душевное кино. Саня раз пять смотрел. Больше не пойдёт. Надоело. Ну их на хрен, этих томагавков!).

- Ты на муколомке мешки таскаешь. Угадал?

- На хлебозаводе, - поправил Саня.

- Хрен редьки.., - махну рукой Федя. - Мы ведь в пивнушке у вокзала встречались! - вспомнил он. - Весной! Это не тебя я тогда там метелил-то? - и вгляделся внимательнее. Саня поёжился.

- Не, не тебя, - вроде бы даже разочарованно протянул Федя. - Тот щербатый был. И с бородавкой на лбу. И сипел.

- А  ты чего здесь? - спросил Саня. Тема мордобоя его никогда не увлекала.

- Аппендицит, - Федя задрал рубаху и показал марлевую нашлёпку справа, внизу живота. - Операцию два часа делали! - похвастался он. - Запущенный случай. Если бы ещё денёк притормозил - всё, картонные тапочки. А сейчас уже заживает. Да на мне всегда, как на собаке! А ты?

- Грыжа выскочила.

- Профессиональная болезнь, - понятливо кивнул сторонник кулачных боёв. - Не сопрёшь - не проживёшь.

Саня покраснел. Вот чёрт, подумал он. Всё знает. Всё понимает.

- Да какой там «сопрёшь»… - промямлил он. - Начальство как собаки. Зырют прям как эти….

- Да ладно! - И Федя потрепал его по плечу. - Чтоб при муке - и не тырить! Так не бывает!

- А это Спиридон! - познакомил он Саню с толстым мужиком, который лежал справа у окна и читал газету. - Спиридон! Про тебя говорю!

Мужик повернул голову. Голова была большой. Уши как лопухи и нос картошкой.

- Привет, привет.., - сказала голова Сане. - Добро, так сказать, пожаловать к  нашему шалашу.

- Грамотный! - похвалил мужика Федя. - Ишь как ввернул. Уважаю.

- Ваш  заводской?-  спросил Саня.

- Не. Квасом торгует на Трёх революциях. Из бочки.

- Наш, что ли? - удивился Саня. Всех хлебозаводских он знал в лицо. Спиридона  ни разу не видел.

- От кооператива, - почему-то поморщился Федя. - «Три богатыря». Слыхал? Их ещё в прошлом годе с палёной  водкой прихватили. Чуть не закрыли. Вовремя сунули.

В это время  дверь отворилась, и в палату вошёл ещё один здешний постоялец - высокий жилистый мужик с крупным лицом и жёлтыми волосами.

- Калина, познакомься! - сказал Федя громко. - Новенький! - и кивнул на Саню.

- Саня, - представился Саня.

Желтоволосый хмуро кивнул.

- Ну, как? - спросил его Федя.

- Зае.., - и тот произнёс широко известное матерное слово. - Всю ж… искололи. А куда там колоть-то? Она у меня и так с кулачок. Да ещё анализы эти.., - добавил он с такой нескрываемой ненавистью, что сразу стало понятно: желтоволосому вся эта больничная канитель надоела по самое по небалуйся.

- Спиридон! - позвал Федя газетчика. - Может, в картишки перекинемся?

- Не, - не согласился тот. - Лучше  почитаю. Или в шахматишки. А? Никто не желает?

- Шахматы - игра для умных, - ядовито отозвался Федя. - А мы - дураки. Его Величество рабочий класс.

- Чего это он, неприязненно подумал Саня. Чего так  уж себя хаять-то? «Рабочий класс»… Ну и рабочий класс, ну и чего? Не всем же палёной водкой спекулировать. Кому-то надо и  работать. Приносить пользу Родине-матери.

Но ничего этого он, конечно, не сказал, потому что был не только робким, но и осторожным. Опять же с Федей хотелось дружить. Вон у него кулаки-то какие! С такими кулаками ни в одной пивнушке не страшно.

.

А ночью поднялся переполох. В палату, громко топая, вбежали врачи, кинулись к Спиридону и чего-то начали энергично делать. Потом подкатили каталку, переложили Спиридона на неё и умчались. Саня только успел заметить, что Спиридон как-то странно уменьшился в размерах и ни на что не реагировал. Чего это он? Приступ, что ли? И с какой стати? Ещё днём спокойненько  себе лежал, читал газету, ему, Сане, предлагал в шахматы сыграть… Нет, уже не нравится мне такая больница, понял Саня. Лучше мешки с мукой валдохать. Там, по крайней мере, всё привычно и всё понятно.

.

- И чего с ним? - спросил он Федю, который вернулся «из разведки», от знакомой дежурной медсестры.

- Всё, - сказал тот просто и понятно. - Двинул Спиря. Отчитался событий в стране и мире.

- Как отчитался? - Саня даже поперхнулся от такой ошеломительной неожиданности. - Зачем? В смысле чего? Всё, что ли?

- Ага, - кивнул Федя. - Абгемахт, как говорят китайцы. Швы вроде разошлись. Или прорвалось чего. Хрен его знает. Да какая теперь разница!

- И чего? - никак не мог поверить Саня (Что значит «разошлись»? Разошлись - зашивайте! Не в курятнике лежим - в лечебном учреждении! Здесь не положено ничему расходиться! Вам, господа-товарищи в белых халатах, за это «нерасхождение» здесь зарплаты плотют!)

- Ничего, - пожал плечами Федя. - Кто ожидал-то?

- И всё равно ерунда какая-то, - стоял на своём Саня. - Здесь же всё-таки больница. Медицинское учреждение.

- А хрен ли толку? - возразил приятель. - Все под Богом ходим. Что в больнице, что под забором. Как моя бабка говорила, там.., - и он вытянул указательный палец вверх, к потолку - … каждому его календарь расписан. И никакой взяткой не отмажешься. Всё тютелька в тютельку. До секундочки.

.

Смерть Спиридона ошеломила Саню не своей "произошедшестью" (действительно, прав Федя: все под Богом ходим!), а какой-то совершенно равнодушной простотой, и ещё стремительностью и обыденностью. Он, Саня, раньше никогда не задумывался о бренности бытия, ни к чему это было, да и зачем? Улица, где он родился и вырос, армия, где отслужил положенные два года, хлебозавод, на котором вкалывал сейчас - всё это к уходу из жизни не имело никакого отношения, а поэтому относилось к этому печальному явлению совершенно равнодушно. «Помер Максим - и хрен с ним!». И Саня тоже научился относиться к смерти, как к чему-то совершенно отвлечённому, абстрактно отдалённому, и лично его, Сани Завитушкина, молодого жизнерадостного балбеса двадцати пяти лет отроду, совершенно не касающемуся. И вдруг - вот она! Рядом была, на соседней койке!  Спокойно лежала, спокойно дремала, странички газетные переворачивала - и ждала, ждала, ждала…. И дождалась! Да, ведь всего час назад он со Спиридоном разговаривал, даже сказал что-то привычно глупое, и тот сначала этак интеллигентно поморщился, потом хохотнул - а сейчас уже не хохочет и не морщится, сейчас он уже и отхохотался и отморщился, и лежит себе спокойненько, в виде  неподвижного тела в равнодушной мертвецкой, на сквознячке и холодке. И ничего ему  уже больше не надо. Ничего! «Ходишь-ходишь в школу, и вдруг - бац: вторая смена!».  Дела!

.

- Ты чего? - толкнул его в плечо Федя-три медведя. Вот кому действительно всё по барабану!

- Ничего, - буркнул Саня. - Нормально всё.

- Да уж.., - понял его настроение приятель. - Сегодня вечером как раз с ним выпить собирались. Вот тебе и выпил Спиридон Пафнутьевич. Нахлебался досыта. А, Сань? Может, с тобой замутим? Помянем? А?

- А чего ж, - согласился Саня. - Ладно. Замутим.

Он повернулся к стенке и закрыл глаза. Скоро, что ли, меня выпишут-то, подумал с тоской. Грыжа эта ещё привязалась… Вот так ходишь с ней, ходишь, ничего не чувствуешь. Пиво дуешь, мешки через забор «колдунам»-перекупщикам перебрасываешь… И вдруг в один прекрасный момент - бац! И картина Репина «Приплыли»! И в один момент хохотуньчик набок. И картонные тапочки как родные… И уже не хочется ни пива, ни  колбасы, ни новостей в стране и мире… Может, бросить на хрен эту погрузку и пойти тем же квасом торговать, подумал он с непонятной тоской. Зарплата меньше - зато тяжелее кружки ничего поднимать не  придётся. И даже увольняться не надо: квас-то всё равно от хлебозавода. А?