Милые черты знакомого портрета

МИЛЫЕ ЧЕРТЫ ЗНАКОМОГО ПОРТРЕТА

(перечитывая Ивана Александровича Гончарова)

Разговаривая однажды с выпускниками факультета журналистики о творчестве И.А. Гончарова, услышал суждение одного начинающего публициста: «Что, Гончаров? Ну-у, это слишком несовременно и толсто…» Я не стал уточнять, что он подразумевает под словом «толсто»: то ли объемность последнего романа И.А. Гончарова «Обрыв», то ли дородность Ильи Ильича Обломова при его солидном рационе, то ли весь 19-й век, который выглядит при нынешнем уровне стипендий и питании студентов значительно полнее, чем начало века 21-го, – словом, «толстость» меня не занимала, а «несовременность» – да. Пришлось возражать и действовать по принципу «каков спрос – таково предложение»: пустить в ход цитаты из статей и писем классика.

Вот, к примеру, о нравах: «…в общих понятиях людских совершается что-то странное, почти небывалое, по  крайней мере небывалое в таких размерах! Какое-то глубокое, всемирное разложение!»  (Это из «Необыкновенной истории»). Как видите, очень современно, актуально.

А теперь, посмотрим, какими злободневными и меткими остаются мысли И.А. Гончарова об ученых, о науке. В правоте его слов убеждает сама действительность: взгляните-ка на наше правительство последних лет: все в нем доктора да академики, а население не знает, как концы с концами свести. И строки И.А. Гончарова из письма к К.Д. Кавелину (1874 г.) очень подходящи: «Сколько академиков, профессоров, литераторов притворяются ежедневно знатоками…» Такие бы слова на первую полосу наших газет!

Или вот несколько цитат И.А. Гончарова  о любви, о половых отношениях, это сейчас сверхактуально, когда мы спорим о разных там гей-парадах… В письме к П.А. Валуеву (1878 г.) И.А. Гончаров приводит слова «одного талантливого писателя» (подразумевается М.Е. Салтыков-Щедрин), который «начал было читать «Анну Каренину», но на второй части бросил: «все половые отношения, да половые отношения, – говорил он (С.-Щ., – прим. автора), – далась им эта любовь, потчуют ею во всех соусах: ужели нет других интересов, страстей». «А если нет, – возразил я (И.А. Гончаров – прим. автора) – ужели же художник не вправе изображать то, что есть и как оно есть». Под такими словами, прочитанными в контексте наших времен и нравов, пожалуй, многие бы кино-теле-режиссеры и модные сочинители подписались. Где уж тут несовременно?!

И еще об одних суждениях писателя, об этом сейчас говорить тоже очень модно и даже скандально: о национальности, о русскости. На страницах письма к С.А. Толстой (1870 г.) И.А. Гончаров рассуждает о русском языке, и не только о нем: «Никогда Россия, говоря по-французски и по-английски (нынче мы говорим не на иностранных языках, но и не на русском, а на безобразно менеджерском языке средств массовой информации да на матерщинно-жаргонном, – отступление автора) не займет следующего ей места, то есть центра и главы славянских народов, как у нас многие надеются, а с ними и я, конечно…» Как видим, И.А. Гончаров надеялся… И в том же письме несколько ниже: «Все народы должны прийти к общему идеалу человеческого конечного здания – через национальность, т.е. каждый народ должен положить в его закладку свои умственные и нравственные силы, свой капитал». Стало быть, и в умственные, и в нравственные силы русского народа писатель верил, да и капитал, видать, всегда в России имелся и не всегда вывозился незаконно…

Это лишь малые крохи высказываний И.А. Гончарова, которые легко подвести под современность, придав им направленность и соответствующий тон. Я умышленно использую слова «подвести под современность», так как приводимые выше суждения вырваны из работ писателя весьма вольно. Это сделано сознательно и  полушутя – лишь бы пооригинальнее возразить молодому публицисту, потому что в конечном счете значение И.А. Гончарова для русского и мирового читателя не в цитатах, которые свежи и угодны моменту, а в доброте и обаянии его романов, в благородности его писательских устремлений, в силе его художественных образов. И.А. Гончаров, быть может, как никто другой из классиков современен и, смею сказать, чрезвычайно полезен для молодого поколения читателей (хотя бы из познавательных целей: что за нравственность была в 19-ом веке).

В заметках о личности В.Г. Белинского И.А. Гончаров вспоминал, что критик говорил ему в свое время, ставя это в заслугу: «Вам все равно, попадается мерзавец, дурак, урод или порядочная, добрая натура, – всех одинаково рисуете: ни любви, ни ненависти ни к кому!» В.Г. Белинский считал его бестенденциозным писателем, «… это признак художника!», да и сам романист охотно соглашался с этим. Хотя о тенденциозности литераторов стоит, наверное, кое-что сказать. Бестенденциозных писателей, строго говоря, вообще быть не может: если ты писатель, то уже тенденциозен тем, что выбираешь именно эти события, а не другие, что рисуешь именно этих героев, а не других и т.д. – и в конце концов рассказываешь именно о том, к чему клонится душа. И.А. Гончаров ведь не по заказу писал, а «только то, что переживал, что мыслил, чувствовал, что любил…» Но вот когда речь заходит об отношении к своим персонажам, то тут романист старался быть беспристрастен, объективен и высоко ценил мнение известного критика.

И все же, несмотря на бестенденциозность, любое произведение крупного художника создает вокруг себя особую атмосферу, пропитанную чувствами, настроением автора, магнетизмом его слога. Писатель может умело маскировать свое отношение к персонажам, оставлять открытыми финалы произведений, лишать страницы всяких намеков на выводы и приговоры, но лишить свое произведение этой атмосферы он, и к удивлению, и к счастью, не в силах. Читатель, беря в руки знакомую книгу или даже только увидев ее, уже эмоционально испытывает ее влияние на себе. Книга – отчасти как икона: не мы берем ее, а она притягивает нас, не она – перед нами, а мы – перед ней.

Перечитайте удивительное начало «Обломова»: «В Гороховой улице, в одном из больших домов, народонаселения которого стало быть на целый уездный город, лежал утром в постели, на своей квартире, Илья Ильич Обломов…» Не мы подходим к Обломову, а он к себе постепенно подпускает, вырастая при этом в фигуру огромного масштаба. «Вы совершенно переноситесь в тот мир, в который ведет нас автор», – это слова Н.А. Добролюбова. Мало того, Обломов настолько привлекателен, что и самого автора «ведет»… Не случайно И.А. Гончаров писал о создании этого образа: «… не ведал, что творю!..»

Заметим попутно, что в произведениях И.А. Гончарова отсутствуют сцены жестокости: нет убийств, самоубийств, насилий, войн, погромов и т.п., – это тоже создает весьма характерный гончаровский фон. В его книгах люди едят, лежат, безобидно спорят, мирно гуляют, ходят на рыбалку – все обыденно, никаких вроде бы взрывов, но за этой обманчивой, многоплановой обыденностью происходит борьба героев, глубокий драматизм. Обыденность жизни у И.А. Гончарова описана, кстати, очень тепло, заинтересованно, образно, – тут он развивает традиции замечательного учителя своего Н.В. Гоголя.

И все-таки какой же главный компонент атмосферы гончаровских романов?

Доброта. По-моему, именно доброта. «…ни любви, ни ненависти ни к кому!» – с этим согласиться можно, тем более с литературоведческой точки зрения и тем более относительно романа «Обыкновенная история», о котором высказывался В.Г. Белинский; но ведь доброта – это несколько иное. Доброта – чувство не менее значительное, чем любовь или ненависть, но более спокойное, более продолжительное. И эта доброта преобладает в атмосфере всех романов И.А. Гончарова, сочетаясь порой то с мягкой иронией, в которой никогда нет издевки, то с некоторой грустью, то с некоторой беспомощностью: невозможностью уберечь своих героев от бед.

В эпизоде рокового свидания Веры и Марка в романе «Обрыв» чувствуется беспомощность не только Райского и непосвященной бабушки, но и самого автора, об этом свидетельствует напряженность, с которой описана сцена у беседки, и слова, которыми он ее заканчивает: «Боже, прости ее (Веру), что она обернулась!..» Тут уж автор не удерживается и переходит границу бестенденциозности, ведь призыв его и к  Богу, и к читателю. Писатель беспомощен, но в открытую добр и человечен.

И.А. Гончаров был христианином. Но у любого художника, помимо религиозной, есть и другая вера, которая выражается идеалом, принципами, чувствами и т.п. Художественные произведения всегда являются носителями, проповедниками этой веры. Писатели золотого века в русской литературе при всем том колоссальном поэтическом даре и взаимопризнании имели разную веру (тут не только грубое деление на западников и славянофилов). Гончаров и Белинский, Гончаров и Салтыков-Щедрин, Гончаров и Некрасов – как много связывает имя романиста с именами собратьев по перу: талант, любовь к литературе, желание служить Отечеству и т.п., – и все же веры они разной. У И.А. Гончарова нет замашек революционера, увлечений новыми европейскими теориями, духа разночинства, рвения к ломке общественного устройства, хотя при всем том он смотрит вперед и желает перемен. Он здраво консервативен… Органичное, ровное развитие истории, разумность и гуманизм в политике, доброта и порядочность в отношениях между людьми – вот в такой плоскости располагается гончаровская вера, – в плоскости, далекой от «бесовских» настроений, от нигилизма и бунтарства «новых» людей.

Говоря о вере И.А. Гончарова, приведем последние слова из его последнего романа «Обрыв»: « За ним (Райским, когда он был в Италии, - прим. автора) все стояли и горячо звали его к себе – три фигуры: его Вера, его Марфинька, бабушка. А за ними стояла и сильнее их влекла его к себе – еще другая исполинская фигура, другая великая «бабушка» – Россия». И это заключительная фраза романа! Разве в этих строках мало веры?!

Еще в недавнем прошлом советская критика уделяла чрезмерное внимание тем порокам русского общества, которые обнажали, изобличали или высмеивали мастера литературы 19-го века. (Сейчас время этой критики прошло, но появилась еще более оголтелая критика с обратным знаком). Да, несомненно, больная душа русского писателя не могла не откликнуться на зло, несправедливость, убогость, нищету. Русского талантливого писателя с иной душой и представить трудно, да и литература сытости, литература увеселения, развлечения, как правило, наднациональна, нивелирована; а И.А. Гончаров признавался, что у него «все действующие лица, нравы, местность, колорит – слишком национальные, русские», (даже слово «слишком» употребил). Но рассуждая об обличительном пафосе произведений писателей, можно проследить некую закономерность: как правило, новым поколениям читателей становится все менее интересно обличительство. Этот самый пафос утекает как вода сквозь песок, а на поверхности остается яркий художественный образ (как тут не выделить замечательный образ Ильи Обломова!), богатый мастерский язык (а язык гончаровский сочен), смелая новаторская идея (не забудем, что И.А. Гончаров был в ряду родоначальников русского романа). Иллюстрацией тому, что обличительный пафос недолговечен, может служить и литературная ситуация последнего времени. Сколько «гениев» в перестройку и постперестройку народилось! И сколько их, «гениев» этих, уже преспокойненько и незаметненько «умерло!»

Рассматривая с этих позиций творчество И.А. Гончарова, отметим, что политика не подыгрывала ему, не прибавляла популярности. Его книги не отличались какой-то напряженной злободневностью, колючестью, хотя признать то, что они не затрагивали общественных движений русской жизни, никак нельзя. В «Обыкновенной истории» показана наивность и выспренность романтизма. В «Обломове» автор рисует сказочно-милый, но вместе с тем больной сон Обломовки. В «Обрыве» изображает довлеющий романтизм Бабушки. И все же И.А. Гончаров не есть обличитель и тем более революционный борец… И его относительная пассивность пошла лишь во благо. Ведь борцы, обличители, разные «новые» люди с новыми идеями и «новым мышлением» и т.п. лишь отчасти являются ускорителями прогресса. При внимательном рассмотрении их деятельности можно прийти к невеселому выводу: ох, и натерпелась же Россия от борцов разных мастей! Да и в дни нынешние терпит…

Россия всегда двигалась вперед за счет труженика, созидателя, мыслителя, а у нас, к несчастью, в 20-ом веке в управление государством все попадаются борцы… Удивляет порой «новый», теперешний романтизм некоторых наших деятелей, их борцовский характер и какая-то пугающая безоглядность, слепая уверенность в светлое будущее, в верность и единственность выбранного или навязанного пути. А чтобы в новое светлое будущее поверили все, запугивают возвратом к прошлому, реставрацией коммунизма или рассуждают о повторении истории и т.п. Никакого возврата и повторения быть не может! Жизнь частная и жизнь общества уникально неповторимы и, если даже все население страны проникнется желанием вернуться в социализм, это все равно невозможно, даже абсурдно. Так что запугивание некоторых титулованных деятелей насчет возврата к тоталитаризму кажутся, по меньшей мере, софистикой. Но вот, к сожалению, не чувствуется в этих деятелях мыслителя, ибо мыслитель все подвергает сомнению, не чувствуется созидателя, ибо слишком многое сейчас разбазаривается и разворовывается, да и честный труд – основа благосостояния любого общества, не в почете.

Это отступление я позволил себе вот почему: на параллель с современными «новыми» людьми натолкнул герой романа «Обрыв» Марк Волохов – тоже из «новых». «Он (Волохов) радикал и кандидат в демагоги, – писал А.И. Гончаров о своем персонаже, за который немало пострадал, – он с почвы праздной теории безусловного отрицания готов перейти к действию – и перешел бы, если б у нас могла демагогия выразиться ярче и перейти к действию…» Позднее писатель делает примечание к этим строчкам: «К несчастью, это оказалось «возможным» в известной степени и у нас…» Отношение автора к Марку Волохову понятно, но при всем том оно не обличительное, оно, скорее, созерцательное. И.А. Гончаров даже к таким небезобидным «новым» людям относится с терпимостью и справедливостью, не старается опорочить и унизить. В этом проявляется примечательная черта внутреннего облика писателя.

Родом А.И. Гончаров из Симбирска, т.е. из провинции. Провинциал сколько бы ни жил в столицах, все-таки не может полностью избавиться от комплекса провинциала: некоторой настороженности, застенчивости, – между ним и коренным столичным жителем сохраняется некоторая дистанция. Ощущение такой дистанции и даже отчасти неполноценности испытывает в какой-то мере всякий, кто поменял место жительства: деревню – на город, провинцию – на столицу (а люди гончаровского склада, наверное, испытывают в особенности). Тут могут быть возражения: человек человеку рознь. Взять хотя бы Александра Адуева из «Обыкновенной истории», вот, мол, каков провинциал! Да такой любого столичного льва стоит! Однако вспомним, сколько ему пришлось прожить и пережить, чтобы из него выветрилась провинциальная прямота, искренность и т.д. Да и разве автор, поставив точку в конце романа, поставил точку на образе героя? Динамика характеров И.А. Гончарову свойственна, и нет уверенности, что Александр безнадежно «исправился». К тому же в конце романа даже закаленный Петр Иванович оказывается надломленным. Не ждет ли чаша сия Адуева-младшего?

Что ни говори, а выходец из русской провинции несколько иного типа человек, нежели коренной житель столицы. Провинциализм И.А. Гончарова проявился и в характере его героев, и в описаниях природы, и в характере самого автора, который унаследовал лучшие черты этого провинциализма: честность и порядочность, в первую очередь. Однако посмотрим, как сам писатель относился к своей малой родине. Вот выдержка из статьи «На родине»: «И по приезде домой, по окончании университетского курса, меня обдало той же «обломовщиной», какую я наблюдал в детстве. Самая наружность родного города не представляла ничего другого, кроме картины сна и застоя». Да, из провинции можно навсегда переехать, никогда не бывать там, даже разлюбить, но вытравить из себя дух, вложенный провинцией, очень трудно, а дух этот, как правило, дух незлобивости, покорности, доброты, человеколюбия, несмотря даже на тот «сон и застой», о котором упоминал писатель.

Творчество любого большого художника, его личность, его жизнь всегда интересны, всегда поучительны. Натура И.А. Гончарова очень неоднородна: тут и мнительность, которую отмечали все его современники; тут и «честность и благородство» (слова С.А. Никитенко); тут и отстраненность и равнодушие: «С летами и с опытом мне даже стало все равно, что у меня нет друзей, нет симпатий, что никто не любит меня…»; тут и доброта: «он умел делать добро» (из воспоминаний М.М. Стасюлевича, когда он рассказывал о воспитании И.А. Гончаровым приемных детей). Творчество И.А. Гончарова уникально, оно являет пример трепетного служения литературе, писатель в свое время признавался:  «…Я откровенно люблю литературу, и если бывал счастлив в жизни, так это своим призванием…» Имя И.А. Гончарова стоит в первом ряду русских классиков, его труд, его вера глубоко уважаемы читателями разных поколений.

И еще один штрих: нам, нынешним соотечественникам писателя, его жизнь и творчество могут служить образцом доброты и порядочности, – тех качеств, которых так не хватает в наше, чрезвычайное для России время, – доброты и порядочности.

.

Разговаривая однажды с выпускниками факультета журналистики о творчестве И.А. Гончарова, услышал суждение одного начинающего публициста: «Что, Гончаров? Ну-у, это слишком несовременно и толсто…» Я не стал уточнять, что он подразумевает под словом «толсто»: то ли объемность последнего романа И.А. Гончарова «Обрыв», то ли дородность Ильи Ильича Обломова при его солидном рационе, то ли весь 19-й век, который выглядит при нынешнем уровне стипендий и питании студентов значительно полнее, чем начало века 21-го, – словом, «толстость» меня не занимала, а «несовременность» – да. Пришлось возражать и действовать по принципу «каков спрос – таково предложение»: пустить в ход цитаты из статей и писем классика.

Вот, к примеру, о нравах: «…в общих понятиях людских совершается что-то странное, почти небывалое, по  крайней мере небывалое в таких размерах! Какое-то глубокое, всемирное разложение!»  (Это из «Необыкновенной истории»). Как видите, очень современно, актуально.

А теперь, посмотрим, какими злободневными и меткими остаются мысли И.А. Гончарова об ученых, о науке. В правоте его слов убеждает сама действительность: взгляните-ка на наше правительство последних лет: все в нем доктора да академики, а население не знает, как концы с концами свести. И строки И.А. Гончарова из письма к К.Д. Кавелину (1874 г.) очень подходящи: «Сколько академиков, профессоров, литераторов притворяются ежедневно знатоками…» Такие бы слова на первую полосу наших газет!

Или вот несколько цитат И.А. Гончарова  о любви, о половых отношениях, это сейчас сверхактуально, когда мы спорим о разных там гей-парадах… В письме к П.А. Валуеву (1878 г.) И.А. Гончаров приводит слова «одного талантливого писателя» (подразумевается М.Е. Салтыков-Щедрин), который «начал было читать «Анну Каренину», но на второй части бросил: «все половые отношения, да половые отношения, – говорил он (С.-Щ., – прим. автора), – далась им эта любовь, потчуют ею во всех соусах: ужели нет других интересов, страстей». «А если нет, – возразил я (И.А. Гончаров – прим. автора) – ужели же художник не вправе изображать то, что есть и как оно есть». Под такими словами, прочитанными в контексте наших времен и нравов, пожалуй, многие бы кино-теле-режиссеры и модные сочинители подписались. Где уж тут несовременно?!

.

И еще об одних суждениях писателя, об этом сейчас говорить тоже очень модно и даже скандально: о национальности, о русскости. На страницах письма к С.А. Толстой (1870 г.) И.А. Гончаров рассуждает о русском языке, и не только о нем: «Никогда Россия, говоря по-французски и по-английски (нынче мы говорим не на иностранных языках, но и не на русском, а на безобразно менеджерском языке средств массовой информации да на матерщинно-жаргонном, – отступление автора) не займет следующего ей места, то есть центра и главы славянских народов, как у нас многие надеются, а с ними и я, конечно…» Как видим, И.А. Гончаров надеялся… И в том же письме несколько ниже: «Все народы должны прийти к общему идеалу человеческого конечного здания – через национальность, т.е. каждый народ должен положить в его закладку свои умственные и нравственные силы, свой капитал». Стало быть, и в умственные, и в нравственные силы русского народа писатель верил, да и капитал, видать, всегда в России имелся и не всегда вывозился незаконно…

Это лишь малые крохи высказываний И.А. Гончарова, которые легко подвести под современность, придав им направленность и соответствующий тон. Я умышленно использую слова «подвести под современность», так как приводимые выше суждения вырваны из работ писателя весьма вольно. Это сделано сознательно и  полушутя – лишь бы пооригинальнее возразить молодому публицисту, потому что в конечном счете значение И.А. Гончарова для русского и мирового читателя не в цитатах, которые свежи и угодны моменту, а в доброте и обаянии его романов, в благородности его писательских устремлений, в силе его художественных образов. И.А. Гончаров, быть может, как никто другой из классиков современен и, смею сказать, чрезвычайно полезен для молодого поколения читателей (хотя бы из познавательных целей: что за нравственность была в 19-ом веке).

В заметках о личности В.Г. Белинского И.А. Гончаров вспоминал, что критик говорил ему в свое время, ставя это в заслугу: «Вам все равно, попадается мерзавец, дурак, урод или порядочная, добрая натура, – всех одинаково рисуете: ни любви, ни ненависти ни к кому!» В.Г. Белинский считал его бестенденциозным писателем, «… это признак художника!», да и сам романист охотно соглашался с этим. Хотя о тенденциозности литераторов стоит, наверное, кое-что сказать. Бестенденциозных писателей, строго говоря, вообще быть не может: если ты писатель, то уже тенденциозен тем, что выбираешь именно эти события, а не другие, что рисуешь именно этих героев, а не других и т.д. – и в конце концов рассказываешь именно о том, к чему клонится душа. И.А. Гончаров ведь не по заказу писал, а «только то, что переживал, что мыслил, чувствовал, что любил…» Но вот когда речь заходит об отношении к своим персонажам, то тут романист старался быть беспристрастен, объективен и высоко ценил мнение известного критика.

.

И все же, несмотря на бестенденциозность, любое произведение крупного художника создает вокруг себя особую атмосферу, пропитанную чувствами, настроением автора, магнетизмом его слога. Писатель может умело маскировать свое отношение к персонажам, оставлять открытыми финалы произведений, лишать страницы всяких намеков на выводы и приговоры, но лишить свое произведение этой атмосферы он, и к удивлению, и к счастью, не в силах. Читатель, беря в руки знакомую книгу или даже только увидев ее, уже эмоционально испытывает ее влияние на себе. Книга – отчасти как икона: не мы берем ее, а она притягивает нас, не она – перед нами, а мы – перед ней.

Перечитайте удивительное начало «Обломова»: «В Гороховой улице, в одном из больших домов, народонаселения которого стало быть на целый уездный город, лежал утром в постели, на своей квартире, Илья Ильич Обломов…» Не мы подходим к Обломову, а он к себе постепенно подпускает, вырастая при этом в фигуру огромного масштаба. «Вы совершенно переноситесь в тот мир, в который ведет нас автор», – это слова Н.А. Добролюбова. Мало того, Обломов настолько привлекателен, что и самого автора «ведет»… Не случайно И.А. Гончаров писал о создании этого образа: «… не ведал, что творю!..»

Заметим попутно, что в произведениях И.А. Гончарова отсутствуют сцены жестокости: нет убийств, самоубийств, насилий, войн, погромов и т.п., – это тоже создает весьма характерный гончаровский фон. В его книгах люди едят, лежат, безобидно спорят, мирно гуляют, ходят на рыбалку – все обыденно, никаких вроде бы взрывов, но за этой обманчивой, многоплановой обыденностью происходит борьба героев, глубокий драматизм. Обыденность жизни у И.А. Гончарова описана, кстати, очень тепло, заинтересованно, образно, – тут он развивает традиции замечательного учителя своего Н.В. Гоголя.

И все-таки какой же главный компонент атмосферы гончаровских романов?

.

Доброта. По-моему, именно доброта. «…ни любви, ни ненависти ни к кому!» – с этим согласиться можно, тем более с литературоведческой точки зрения и тем более относительно романа «Обыкновенная история», о котором высказывался В.Г. Белинский; но ведь доброта – это несколько иное. Доброта – чувство не менее значительное, чем любовь или ненависть, но более спокойное, более продолжительное. И эта доброта преобладает в атмосфере всех романов И.А. Гончарова, сочетаясь порой то с мягкой иронией, в которой никогда нет издевки, то с некоторой грустью, то с некоторой беспомощностью: невозможностью уберечь своих героев от бед.

В эпизоде рокового свидания Веры и Марка в романе «Обрыв» чувствуется беспомощность не только Райского и непосвященной бабушки, но и самого автора, об этом свидетельствует напряженность, с которой описана сцена у беседки, и слова, которыми он ее заканчивает: «Боже, прости ее (Веру), что она обернулась!..» Тут уж автор не удерживается и переходит границу бестенденциозности, ведь призыв его и к  Богу, и к читателю. Писатель беспомощен, но в открытую добр и человечен.

И.А. Гончаров был христианином. Но у любого художника, помимо религиозной, есть и другая вера, которая выражается идеалом, принципами, чувствами и т.п. Художественные произведения всегда являются носителями, проповедниками этой веры. Писатели золотого века в русской литературе при всем том колоссальном поэтическом даре и взаимопризнании имели разную веру (тут не только грубое деление на западников и славянофилов). Гончаров и Белинский, Гончаров и Салтыков-Щедрин, Гончаров и Некрасов – как много связывает имя романиста с именами собратьев по перу: талант, любовь к литературе, желание служить Отечеству и т.п., – и все же веры они разной. У И.А. Гончарова нет замашек революционера, увлечений новыми европейскими теориями, духа разночинства, рвения к ломке общественного устройства, хотя при всем том он смотрит вперед и желает перемен. Он здраво консервативен… Органичное, ровное развитие истории, разумность и гуманизм в политике, доброта и порядочность в отношениях между людьми – вот в такой плоскости располагается гончаровская вера, – в плоскости, далекой от «бесовских» настроений, от нигилизма и бунтарства «новых» людей.

.

Говоря о вере И.А. Гончарова, приведем последние слова из его последнего романа «Обрыв»: « За ним (Райским, когда он был в Италии, - прим. автора) все стояли и горячо звали его к себе – три фигуры: его Вера, его Марфинька, бабушка. А за ними стояла и сильнее их влекла его к себе – еще другая исполинская фигура, другая великая «бабушка» – Россия». И это заключительная фраза романа! Разве в этих строках мало веры?!

Еще в недавнем прошлом советская критика уделяла чрезмерное внимание тем порокам русского общества, которые обнажали, изобличали или высмеивали мастера литературы 19-го века. (Сейчас время этой критики прошло, но появилась еще более оголтелая критика с обратным знаком). Да, несомненно, больная душа русского писателя не могла не откликнуться на зло, несправедливость, убогость, нищету. Русского талантливого писателя с иной душой и представить трудно, да и литература сытости, литература увеселения, развлечения, как правило, наднациональна, нивелирована; а И.А. Гончаров признавался, что у него «все действующие лица, нравы, местность, колорит – слишком национальные, русские», (даже слово «слишком» употребил). Но рассуждая об обличительном пафосе произведений писателей, можно проследить некую закономерность: как правило, новым поколениям читателей становится все менее интересно обличительство. Этот самый пафос утекает как вода сквозь песок, а на поверхности остается яркий художественный образ (как тут не выделить замечательный образ Ильи Обломова!), богатый мастерский язык (а язык гончаровский сочен), смелая новаторская идея (не забудем, что И.А. Гончаров был в ряду родоначальников русского романа). Иллюстрацией тому, что обличительный пафос недолговечен, может служить и литературная ситуация последнего времени. Сколько «гениев» в перестройку и постперестройку народилось! И сколько их, «гениев» этих, уже преспокойненько и незаметненько «умерло!»

.

Рассматривая с этих позиций творчество И.А. Гончарова, отметим, что политика не подыгрывала ему, не прибавляла популярности. Его книги не отличались какой-то напряженной злободневностью, колючестью, хотя признать то, что они не затрагивали общественных движений русской жизни, никак нельзя. В «Обыкновенной истории» показана наивность и выспренность романтизма. В «Обломове» автор рисует сказочно-милый, но вместе с тем больной сон Обломовки. В «Обрыве» изображает довлеющий романтизм Бабушки. И все же И.А. Гончаров не есть обличитель и тем более революционный борец… И его относительная пассивность пошла лишь во благо. Ведь борцы, обличители, разные «новые» люди с новыми идеями и «новым мышлением» и т.п. лишь отчасти являются ускорителями прогресса. При внимательном рассмотрении их деятельности можно прийти к невеселому выводу: ох, и натерпелась же Россия от борцов разных мастей! Да и в дни нынешние терпит…

Россия всегда двигалась вперед за счет труженика, созидателя, мыслителя, а у нас, к несчастью, в 20-ом веке в управление государством все попадаются борцы… Удивляет порой «новый», теперешний романтизм некоторых наших деятелей, их борцовский характер и какая-то пугающая безоглядность, слепая уверенность в светлое будущее, в верность и единственность выбранного или навязанного пути. А чтобы в новое светлое будущее поверили все, запугивают возвратом к прошлому, реставрацией коммунизма или рассуждают о повторении истории и т.п. Никакого возврата и повторения быть не может! Жизнь частная и жизнь общества уникально неповторимы и, если даже все население страны проникнется желанием вернуться в социализм, это все равно невозможно, даже абсурдно. Так что запугивание некоторых титулованных деятелей насчет возврата к тоталитаризму кажутся, по меньшей мере, софистикой. Но вот, к сожалению, не чувствуется в этих деятелях мыслителя, ибо мыслитель все подвергает сомнению, не чувствуется созидателя, ибо слишком многое сейчас разбазаривается и разворовывается, да и честный труд – основа благосостояния любого общества, не в почете.

.

Это отступление я позволил себе вот почему: на параллель с современными «новыми» людьми натолкнул герой романа «Обрыв» Марк Волохов – тоже из «новых». «Он (Волохов) радикал и кандидат в демагоги, – писал А.И. Гончаров о своем персонаже, за который немало пострадал, – он с почвы праздной теории безусловного отрицания готов перейти к действию – и перешел бы, если б у нас могла демагогия выразиться ярче и перейти к действию…» Позднее писатель делает примечание к этим строчкам: «К несчастью, это оказалось «возможным» в известной степени и у нас…» Отношение автора к Марку Волохову понятно, но при всем том оно не обличительное, оно, скорее, созерцательное. И.А. Гончаров даже к таким небезобидным «новым» людям относится с терпимостью и справедливостью, не старается опорочить и унизить. В этом проявляется примечательная черта внутреннего облика писателя.

Родом А.И. Гончаров из Симбирска, т.е. из провинции. Провинциал сколько бы ни жил в столицах, все-таки не может полностью избавиться от комплекса провинциала: некоторой настороженности, застенчивости, – между ним и коренным столичным жителем сохраняется некоторая дистанция. Ощущение такой дистанции и даже отчасти неполноценности испытывает в какой-то мере всякий, кто поменял место жительства: деревню – на город, провинцию – на столицу (а люди гончаровского склада, наверное, испытывают в особенности). Тут могут быть возражения: человек человеку рознь. Взять хотя бы Александра Адуева из «Обыкновенной истории», вот, мол, каков провинциал! Да такой любого столичного льва стоит! Однако вспомним, сколько ему пришлось прожить и пережить, чтобы из него выветрилась провинциальная прямота, искренность и т.д. Да и разве автор, поставив точку в конце романа, поставил точку на образе героя? Динамика характеров И.А. Гончарову свойственна, и нет уверенности, что Александр безнадежно «исправился». К тому же в конце романа даже закаленный Петр Иванович оказывается надломленным. Не ждет ли чаша сия Адуева-младшего?

.

Что ни говори, а выходец из русской провинции несколько иного типа человек, нежели коренной житель столицы. Провинциализм И.А. Гончарова проявился и в характере его героев, и в описаниях природы, и в характере самого автора, который унаследовал лучшие черты этого провинциализма: честность и порядочность, в первую очередь. Однако посмотрим, как сам писатель относился к своей малой родине. Вот выдержка из статьи «На родине»: «И по приезде домой, по окончании университетского курса, меня обдало той же «обломовщиной», какую я наблюдал в детстве. Самая наружность родного города не представляла ничего другого, кроме картины сна и застоя». Да, из провинции можно навсегда переехать, никогда не бывать там, даже разлюбить, но вытравить из себя дух, вложенный провинцией, очень трудно, а дух этот, как правило, дух незлобивости, покорности, доброты, человеколюбия, несмотря даже на тот «сон и застой», о котором упоминал писатель.

Творчество любого большого художника, его личность, его жизнь всегда интересны, всегда поучительны. Натура И.А. Гончарова очень неоднородна: тут и мнительность, которую отмечали все его современники; тут и «честность и благородство» (слова С.А. Никитенко); тут и отстраненность и равнодушие: «С летами и с опытом мне даже стало все равно, что у меня нет друзей, нет симпатий, что никто не любит меня…»; тут и доброта: «он умел делать добро» (из воспоминаний М.М. Стасюлевича, когда он рассказывал о воспитании И.А. Гончаровым приемных детей). Творчество И.А. Гончарова уникально, оно являет пример трепетного служения литературе, писатель в свое время признавался:  «…Я откровенно люблю литературу, и если бывал счастлив в жизни, так это своим призванием…» Имя И.А. Гончарова стоит в первом ряду русских классиков, его труд, его вера глубоко уважаемы читателями разных поколений.

И еще один штрих: нам, нынешним соотечественникам писателя, его жизнь и творчество могут служить образцом доброты и порядочности, – тех качеств, которых так не хватает в наше, чрезвычайное для России время, – доброты и порядочности.