Ко дню рождения Федора Тютчева

Всем известно, что Тютчев поэт-мыслитель, постоянно уносящийся в метафизические бездны. Но Тютчев еще и политический мыслитель. Хотя мне кажется, политический мыслитель так же невозможен как мыслитель кулинарный или спортивный: предмет слишком скуден, как выражался Салтыков-Щедрин. Правда, Тютчев имена всех политических стихий писал с Больших Букв — Славянство, Церковь, Империя, Православие, Католицизм, Протестантизм, Революция, давая понять, что имеет в виду не столько исторические конкретности, сколько глубинные сущности.

Вот как, например, в своем незаконченном трактате «Россия и Запад» он отзывался о французской революции 1848 года:

«Революция, если рассматривать ее самое существенное и простое первоначало, есть естественный плод, последнее слово, высшее выражение того, что в продолжение трех веков принято называть цивилизацией Запада. Это вся современная мысль после ее разрыва с Церковью. Сия мысль такова: человек в конечном итоге зависит только от самого себя — в управлении как своим разумом, так и своей волей. Всякая власть исходит от человека, а всякий авторитет, ставящий себя выше человека, есть либо иллюзия, либо обман». 

Иными словами, если человек сам себе голова, он непременно придет к бунту, и Власти нечего этому противопоставить, кроме военной силы, ибо она и сама воспитана в этой вере.

«Напрасно сам г-н Гизо теперь громко выступает против европейской демократии, напрасно упрекает ее в самопоклонении, находя в нем начало всех ее ошибок и недостойных деяний: западная демократия, превратив себя в предмет собственного культа, надо признаться, всего лишь навсего слепо следовала инстинктам, которые развивались в ней благодаря вам и вашим собственным доктринам более чем кому бы то ни было. В самом деле, кто более вас и вашей школы столь требовательно и настойчиво отстаивал права независимости человеческого разума; кто учил нас видеть в религиозной Реформации XVI века не столько противодействие злоупотреблениям и незаконным притязаниям римского католицизма, сколько эру окончательного высвобождения человеческого разума; кто приветствовал в современной философии научную формулу сего высвобождения и превозносил в революционном движении 1789 года пришествие во власть и во владение современным обществом этого столь раскрепощенного разума, что он не находит иной зависимости, как только от самого себя? И как хотите вы, чтобы после подобных наставлений человеческое я, эта основная определяющая молекула современной демократии, не стало бы своим собственным идолопоклонником? И наконец, кого оно должно, по-вашему, обожать, если не самого себя, поскольку для него нет никакого другого авторитета? Поступая иначе, оно, право, выказывало бы скромность.
Итак, согласимся, что Революция, бесконечно разнообразная в своих этапах и проявлениях, едина и тождественна в своем главном начале, и именно из этого начала, необходимо признать, вышла вся нынешняя западная цивилизация».

И это практически одновременно с пророчествами Герцена и Ко, что Запад упокоится в мещанстве, что он ищет только материального комфорта, а вот Тютчев усматривает в его основе перманентную революцию, бесконечно разнообразную в своих проявлениях! «Поэт всегда прав», — когда-то отчеканила Ахматова, и если искать буквальную правоту в идеях Тютчева, то можно усмотреть одно из проявлений этого вечного бунта и в транссексуализме, стремящемся освободиться не только от диктата власти, но и от диктата анатомии. Однако вечно бунтующий Запад для Тютчева вовсе не царство свободы.

«Для нас, смотрящих со стороны, несомненно, нет ничего легче, чем отличать в Западной Европе мир фактов, исторических реальностей от огромного и навязчивого миража, которым революционное общественное мнение, вооруженное периодической печатью, как бы прикрыло Реальность. И в этом-то мираже уже 30—40 лет живет и движется, как в своей естественной среде, эта столь фантастическая, сколь и действительная сила, которую называют Общественным Мнением.
Странная вещь в конечном счете эта часть <общества> — Публика. Собственно говоря, именно в ней и заключена жизнь народа, избранного народа Революции. Это меньшинство западного общества (по крайней мере, на континенте), благодаря новому направлению, порвало с исторической жизнью масс и сокрушило все позитивные верования… Сей безымянный народец одинаков во всех странах. Это племя индивидуализма, отрицания. В нем есть, однако, один элемент, который при всей своей отрицательности служит для него связующим звеном и своеобразной религией. Это ненависть к авторитету в любых формах и на всех иерархических ступенях, ненависть к авторитету как изначальный принцип. Этот совершенно отрицательный элемент, когда речь идет о созидании и сохранении, становится ужасающе положительным, как только встает вопрос о ниспровержении и уничтожении».

Здесь и концепция «малого народа», управляющего большим, и разрушительная роль либеральной интеллигенции, на полвека опередившая знаменитые «Вехи»… А ненависть к любому авторитету как базовый квазирелигиозный принцип — так жестко и точно, мне кажется, еще никто не выражался. Кроме разве что Честертона: «Анархисты готовы уважать любое мнение, кроме истинного».

«Таково, на наш взгляд, сегодняшнее положение на Западе. Революция, являющаяся логическим следствием и окончательным итогом современной цивилизации, которую антихристианский рационализм отвоевал у римской Церкви, — Революция, фактически убедившаяся в своем абсолютном бессилии как организующего начала и почти в таком же могуществе как начала разлагающего, — а с другой стороны, остатки элементов старого общества в Европе, еще достаточно живучие, чтобы при необходимости отбросить до определенной отметки материальное воздействие Революции, но столь пронизанные, насыщенные и искаженные революционным принципом, что они оказались как бы беспомощными создавать что-либо могущее вообще приниматься европейским обществом в качестве законной власти, — вот дилемма, ставящаяся сейчас во всей ее огромной важности. Частичная неопределенность, сохраняющаяся за будущим, затрагивает один-единственный пункт: неизвестно, сколько времени нужно для того, чтобы подобное положение породило все эти последствия. Что касается природы этих последствий, то предугадать их можно было бы, лишь полностью выйдя за пределы западной точки зрения и смирившись для понимания простой истины, а именно: европейский Запад является лишь половиной великого органического целого, и по видимости неразрешимые затруднения, терзающие его, найдут свое разрешение только в другой половине…»

Под другой половиной Тютчев разумел Восточную Европу, некое идеальное Православие, некую идеальную Монархию… Верил ли и сам он в них в «беззаветном следовании своему незапятнанному инстинкту», о котором он говорил дочери? Он, как никто, ощущавший бессилие человека среди окружающих его бездн?

Над вами светила молчат в вышине, 
Под вами могилы — молчат и оне.

И что же можно противопоставить этому неодолимому безмолвию? Только мужество.

Пускай олимпийцы завистливым оком
Глядят на борьбу непреклонных сердец.
Кто ратуя пал, побежденный лишь Роком,
Тот вырвал из рук их победный венец.
 

​