Цыганка

Виктор Мохов был геологом. Выпускник Ленинградского Горного института, он волею судеб оказался в Казахстане. Его геологическая партия находилась вблизи маленького горного городка, где я тогда жил. Квартира Виктора была в той же зоне, что и моя, а потому мы и виделись довольно часто, особенно зимой, когда у Виктора прекращались поисковые работы. Вот тогда мы и отводили душу в разговорах, в песнях, которые Виктор сочинял сам. В них был ветер странствий, запах полыни, шум моря, верность дружбе и скитальческому геологическому братству.

Однажды, перебирая струны гитары, Виктор вдруг высек из неё огневую цыганскую мелодию и задумчиво сказал:

– А вот старую цыганку я помню по-особому...

– Расскажи...

– Это был мой первый год работы в Казахстане. Я временно жил тогда на таком же маленьком руднике, как говорится, в посёлке городского типа. Развлечений, кроме кино и пива, никаких, библиотека хилая. В общем, зачастил я в свободное время в пивную.

Встанешь в очередь, перезнакомишься со всеми, а потом за кружкой и пойдут разговоры. А пивнушка, скажу тебе, была в небольшом скверике с огромными карагачами, под ними – столики. Очень романтично и уютно.

Да, вот сижу я однажды там, представь себе – один, потому как час ранний и знакомые ещё не подошли. Сижу, и вдруг вижу, – входит в воротца этакая живописная пара. Старая цыганка в ярких цветастых кофте и юбке, а с нею цыганёнок лет десяти – чёрный, аж жуть, в цветастой рубашке, латаных-перелатаных штанах и босиком. Оба – прямиком ко мне.

Лицо старой мне не забыть по гроб жизни. Она, несомненно, в молодости была красавицей. Сквозь глубокие морщины проступали былые тонкие и правильные черты, а огромные чёрные глаза были хороши и сейчас. Ох, уж эти глаза! Они были неподвижны и страшны своей пронизывающей силой, каким-то мощнейшим током, шедшим словно из глубины Вселенной. Мне стало холодно, но своего взгляда я отвести не мог – глаза втягивали меня в себя, и я вдруг подумал, что вот сейчас, вот сейчас улечу в эту жуть, в эту пропасть и сгину там, на веки вечные.

Цыганка разжала тонкие синеватые губы и сказала глуховатым, совершенно бесцветным голосом:

Уходи отсюда, молодой, погибнешь.

Я опешил, а цыганёнок протянул руку:

– Дай денежку, дядя. Одну большую.

Я полез в карман.

– Не надо, – цыганка протестующе вскинула тонкую коричневую и сухую, словно ветка, руку, – не надо, молодой, иди вон туда, – она махнула в другой  угол садика, – иди, там светло...

Забренчали серебряные браслеты на руке, и, повинуясь её взгляду, я взял недопитую кружку с пивом и пошёл к столику, на который указала старуха.

Я видел, как они шли по дорожке – тонкая, прямая старуха в длинной, до пят, застиранной юбке и босоногий цыганёнок, что-то горячо говоривший ей.

Очнулся я от страшного грохота и пыли, хлестнувшей мне в глаза. Это рухнул совершенно зелёный карагач, под которым я сидел каких-то двадцать минут назад. Прямо на то место, где я пил такое вкусное в это солнечное утро пиво... К счастью, человек пять за дальними столиками отделались шишками, а вот меня точно раздавило бы толстым, в обхват стволом. До сих пор не найду объяснения случившемуся.

Да что там! Спустя какое-то время я повстречал старую цыганку и стал благодарить за спасённую жизнь и даже совать деньги. Старуха взяла меня за руку и сжала пальцы так, что я почувствовал как бы ожог. Вот – смотри.

Виктор оттянул рукав рубашки, и я увидел на запястье чёткие, как бы выжженные продолговатые следы явно человеческих пальцев.

– Да, – продолжал Виктор, – цыганка вперилась в меня своим чутким взглядом и глухо сказала:

– Сядь сюда, молодой, скажу тебе кое-что.

Она подвела меня к скамейке:

– Садись, молодой. Слушай, запоминай. Скажу правду тебе. В другой жизни ты был моим сыном. Я твоя мать там, молодой, – цыганка кивнула на зеленеющие вдали горы. – Тебя ждёт нелёгкая дорога, молодой. Будешь ты падать с высоты – жив останешься, слюбишься с иноземкой – жена она тебе будет, но богатым не будешь – отнимут её у тебя лихие люди, станешь ты петь песни, которые сам сочинишь, и будут тебя убивать, но спасёт тебя твоя смелость. А дорога твоя лежит по многим землям, и ты пройдёшь её гордо.

- Ты знаешь, Володя, ведь всё сбылось, – Виктор ударил по струнам, и они весело зазвенели. – И с горы я падал. Разбился, но остался жив. И жена у меня венгерская поданная. И клад я нашёл золотой в горах, да присвоили моё открытие лихие люди, и не стал я богатым. И песни стал сочинять и петь. И бандиты на Балхаше в меня стреляли, но я их обезоружил умело, как бывший морской пехотинец, и дорога моя лежала и лежит через многие земли. И понимаешь, кровь цыганская во мне проявилась – люблю бродяжью жизнь и горяч не по-русски. – Виктор усмехнулся: – Видимо, и вправду старая в той жизни была моей матерью. Я в это верю. А вот имя цыганки я не спросил... И в те места больше никогда не возвращался. Но старая цыганка часто приходит ко мне во сне...

Виктор Мохов был геологом. Выпускник Ленинградского Горного института, он волею судеб оказался в Казахстане. Его геологическая партия находилась вблизи маленького горного городка, где я тогда жил. Квартира Виктора была в той же зоне, что и моя, а потому мы и виделись довольно часто, особенно зимой, когда у Виктора прекращались поисковые работы. Вот тогда мы и отводили душу в разговорах, в песнях, которые Виктор сочинял сам. В них был ветер странствий, запах полыни, шум моря, верность дружбе и скитальческому геологическому братству.

Однажды, перебирая струны гитары, Виктор вдруг высек из неё огневую цыганскую мелодию и задумчиво сказал:

– А вот старую цыганку я помню по-особому...

– Расскажи...

– Это был мой первый год работы в Казахстане. Я временно жил тогда на таком же маленьком руднике, как говорится, в посёлке городского типа. Развлечений, кроме кино и пива, никаких, библиотека хилая. В общем, зачастил я в свободное время в пивную.

Встанешь в очередь, перезнакомишься со всеми, а потом за кружкой и пойдут разговоры. А пивнушка, скажу тебе, была в небольшом скверике с огромными карагачами, под ними – столики. Очень романтично и уютно.

Да, вот сижу я однажды там, представь себе – один, потому как час ранний и знакомые ещё не подошли. Сижу, и вдруг вижу, – входит в воротца этакая живописная пара. Старая цыганка в ярких цветастых кофте и юбке, а с нею цыганёнок лет десяти – чёрный, аж жуть, в цветастой рубашке, латаных-перелатаных штанах и босиком. Оба – прямиком ко мне.

Лицо старой мне не забыть по гроб жизни. Она, несомненно, в молодости была красавицей. Сквозь глубокие морщины проступали былые тонкие и правильные черты, а огромные чёрные глаза были хороши и сейчас. Ох, уж эти глаза! Они были неподвижны и страшны своей пронизывающей силой, каким-то мощнейшим током, шедшим словно из глубины Вселенной. Мне стало холодно, но своего взгляда я отвести не мог – глаза втягивали меня в себя, и я вдруг подумал, что вот сейчас, вот сейчас улечу в эту жуть, в эту пропасть и сгину там, на веки вечные.

Цыганка разжала тонкие синеватые губы и сказала глуховатым, совершенно бесцветным голосом:

Уходи отсюда, молодой, погибнешь.

Я опешил, а цыганёнок протянул руку:

– Дай денежку, дядя. Одну большую.

Я полез в карман.

– Не надо, – цыганка протестующе вскинула тонкую коричневую и сухую, словно ветка, руку, – не надо, молодой, иди вон туда, – она махнула в другой  угол садика, – иди, там светло...

Забренчали серебряные браслеты на руке, и, повинуясь её взгляду, я взял недопитую кружку с пивом и пошёл к столику, на который указала старуха.

Я видел, как они шли по дорожке – тонкая, прямая старуха в длинной, до пят, застиранной юбке и босоногий цыганёнок, что-то горячо говоривший ей.

Очнулся я от страшного грохота и пыли, хлестнувшей мне в глаза. Это рухнул совершенно зелёный карагач, под которым я сидел каких-то двадцать минут назад. Прямо на то место, где я пил такое вкусное в это солнечное утро пиво... К счастью, человек пять за дальними столиками отделались шишками, а вот меня точно раздавило бы толстым, в обхват стволом. До сих пор не найду объяснения случившемуся.

Да что там! Спустя какое-то время я повстречал старую цыганку и стал благодарить за спасённую жизнь и даже совать деньги. Старуха взяла меня за руку и сжала пальцы так, что я почувствовал как бы ожог. Вот – смотри.

Виктор оттянул рукав рубашки, и я увидел на запястье чёткие, как бы выжженные продолговатые следы явно человеческих пальцев.

– Да, – продолжал Виктор, – цыганка вперилась в меня своим чутким взглядом и глухо сказала:

– Сядь сюда, молодой, скажу тебе кое-что.

Она подвела меня к скамейке:

– Садись, молодой. Слушай, запоминай. Скажу правду тебе. В другой жизни ты был моим сыном. Я твоя мать там, молодой, – цыганка кивнула на зеленеющие вдали горы. – Тебя ждёт нелёгкая дорога, молодой. Будешь ты падать с высоты – жив останешься, слюбишься с иноземкой – жена она тебе будет, но богатым не будешь – отнимут её у тебя лихие люди, станешь ты петь песни, которые сам сочинишь, и будут тебя убивать, но спасёт тебя твоя смелость. А дорога твоя лежит по многим землям, и ты пройдёшь её гордо.

- Ты знаешь, Володя, ведь всё сбылось, – Виктор ударил по струнам, и они весело зазвенели. – И с горы я падал. Разбился, но остался жив. И жена у меня венгерская поданная. И клад я нашёл золотой в горах, да присвоили моё открытие лихие люди, и не стал я богатым. И песни стал сочинять и петь. И бандиты на Балхаше в меня стреляли, но я их обезоружил умело, как бывший морской пехотинец, и дорога моя лежала и лежит через многие земли. И понимаешь, кровь цыганская во мне проявилась – люблю бродяжью жизнь и горяч не по-русски. – Виктор усмехнулся: – Видимо, и вправду старая в той жизни была моей матерью. Я в это верю. А вот имя цыганки я не спросил... И в те места больше никогда не возвращался. Но старая цыганка часто приходит ко мне во сне...