Литовский акцент серебристов

Литовский акцент серебристов

Расцвет поэзии серебряного века, обогатившего мировую литературную сокровищницу новыми художественными приёмами стихосложения, в России пришёлся на 1915 год, что даёт право отметить в этом году своеобразный юбилей. Отрадно, что заметный вклад в «копилку поэтики» внесли и россияне, пишущие с легким «литовским акцентом».

«Мы – туманные ступени к светлым высям божьих гор» – начал отсчет «нового века» один из виднейших представителей символизма в России, литовский поэт Юргис Балтрушайтис (Jurgis Baltru;aitis) (1873-1944), издававший стихи на русском и литовском языках:

Все тот же холм... Все тот же замок с башней...

Кругом все тот же узкий кругозор...

Изгиб тропы мучительно-всегдашней...

Пустынный сон бестрепетных озер...

Основоположник этого литературного течения русский поэт Валерий Брюсов (1874-1924) так характеризует собрата по перу: «Балтрушайтис ничего в жизни и ничего в мире не принимает просто, как явление, но во всем хочет видеть иносказание, символ…»

Хочется отметить, что в русской поэзии этот литовский поэт стал родоначальником мотивов «католического мистицизма» и мэтру символизма посвятил «Сонет», как бы призывая:

Восстаньте, спящие у Божьего порога,

И, воздевая руки к звёздным небесам,

Войдите, поздние, во храм!

Через десять лет Балтрушайтис преуспеет на несколько ином поприще, за что будет фигурировать в фельетонах Аркадия Бухова, после революции 1917 года «страна, которая всех дольше знает зиму и гулкую тюрьму сцепляющего льда…», объявила «красный террор» инакомыслию и поэт, ставший чрезвычайным и полномочным послом Литовской Республики в Советской России, помог многим россиянам с выездом за границу, фактически спасая им жизнь.

На свете, правда, много зол,

Но существует Балтрушайтис,

Поэт литовский и посол…

Помог посол-лирик покинуть страну «для изучения революционного творчества народных масс» и Константину Бальмонту (1867-1942), поэтов связывала многолетняя дружба, которую они пронесли через всю жизнь. У Бальмонта есть стихотворение «Ветер», посвященное другу из Литвы:

Ширит вихрь, свирель живая,

Звон вблизи и звон вдали, –

Воет, веет, раздувая

Искру светлую в пыли.

Этого русского поэта тоже многое связывало с Литвой, так как по отцу его генеалогия происходила от древнего литовского дворянского рода Бальмонт, и он изучал язык предков и историю края. Переводил народные песни – «Литвин уезжал на войну, мать оставлял и жену…» и стихи литовских авторов, делая их достоянием более широкой аудитории.

За то, что русскую супругу

Любил и холил Гедимин,

За то, что мощь свою и слово

Он в ту же сторону стремил…

1928

Впоследствии он неоднократно посещал Литву, поэтом был издан во Франции сборник с лаконичным названием «Северное сияние. Стихи о Литве и Руси» (1931).

Есть в каждом поле грань и в каждой яме дно.

Навеки втянут в тень убитого Кейстута,

Ягайла в западни укрыл Витовту путь,

Но зоркий рулевой, ладью направив круто,

Проплыл бестрепетно лихую водокруть.

Германцы жизнь Литвы ломали, рвали, гнули,

Но, вихри закрутив, Витовт их превозмог,

Грюнвальд, зеленый лес, хранит в протяжном гуле

Победный клич Литвы, литовский гудкий рог.

В современной Литве с благодарностью помнят о популяризации литовской культуры в Российской империи, а также активной поддержке Бальмонтом в литературных дискуссиях о статусе Вильны межвоенного периода.

Да расширится дом ваш и сад!

Я пришел из степного разгула

К вам, в янтарную вашу державу,

Чтоб сказать, что с Литвою я – брат!

В декабре 1942 года супруги Балтрушайтисы были среди немногих близких, кто провожал его в последний путь в пригороде Парижа и оказал помощь по возведению монумента на могиле, где на французском языке написано: «Constantin Balmont. Poete russe».

Через 50 лет по инициативе фонда имени Юргиса Балтрушайтиса и потомков литовского поэта в Вильнюсе возле российского посольства поставлен памятник с выбитой на граните надписью на литовском: «Poetui Konstantinui Balmontui atminti».

К сожалению, автору, сумевшему одной строкой передать тоску по родине – «есть в русской природе усталая нежность…», в России не установлено даже мемориальной доски.

Поэтесса Вера Гедройц (1876-1932) удостоилась этой чести, но только памятная

доска установлена ей как «первой в России женщине – профессору хирургии и

доктору медицины…» Её родословная так же происходит из древнейшего литовского княжеского рода, фамильное имение Гедройцы находилось возле древней литовской столицы Кернаве. Отрадно, что её именем названа не только больница в городке Фокино, на Брянщине, где она работала главврачом до перевода в госпиталь Царского Села, но и в Вильнюсе есть улица Гедрайчё.

В Царскосельском госпитале княжна Вера стала наставницей императрицы Александры Федоровны и ее дочерей Ольги и Татьяны по обучению их навыкам сестер милосердия для оказания помощи раненым в ходе первой мировой войны.

Мельканье фонарей неясных,

Борьба любви и духов тьмы,

Где трех сестер, сестер прекрасных

Всегда привыкли видеть мы.

Впоследствии княжна стала домашним лекарем семьи императора, несмотря на вызывающую внешность и подчёркнуто своеобразную манеру поведения, что в начале ХХ века было вызовом обществу.

«Большая, немного грузная, она одевалась по-мужски. Носила пиджак и галстук, мужские шляпы, шубу с бобровым воротником. Стриглась коротко. Для ее роста руки и ноги у нее были малы, но удивительно красивы. Черты лица – суховатые и слишком тонкие для грузной фигуры – при улыбке молодели...» – из воспоминаний И. Д. Авдиевой «Лица. Биографический альманах» 1. М.; СПб., 1992.

Свои стихи и рассказы хирург-лирик начала публиковать под псевдонимом Сергей Гедройц, печатаясь в журналах «Светлый путь», «Новый журнал для всех», «Вестник теософии», «Северные записки». По признанию современников, на литературном поприще ее успехи оказались немного скромнее достижений в медицине, но в «Цех поэтов», возглавляемый Николаем Гумилевым (1886-1921) её приняли. Основателю акмеизма она посвятила строки:

На Малой улице зеленый, старый дом

С крыльцом простым и мезонином,

Где ты творил и где мечтал о том,

Чтоб крест зажегся над Иерусалимом.

«Задабривающие» стихи поэтесса адресовала и суженной Гумилева – Анне Ахматовой (1889-1966):

За него молись, мольбой горячею

И проси пощады у Того,

Кто тебя страданьем сделал зрячею.

Ты не наша – ты Его.

Как известно, Рождество 1914 года супруги Гумилевы встретили в прифронтовой Вильне. Анна приехала проводить мужа на передовые позиции, и по совету кого-то из литовских друзей они остановились в маленькой гостинице, из окна которой были видны старые городские «Острые ворота» с иконой «Мадонны», взирающей на город задумчивым взглядом. Предчувствие надвигавшейся катастрофы и предстоящее расставание были настолько горестными, что никем из них, к сожалению, не опоэтизированы. Поэтесса лишь вздохнула:

Теперь никто не станет слушать песен,

предсказанные наступили дни.

Моя последняя,

мир больше не чудесен…

Николай Гумилев о боевых действиях оставил «Записки кавалериста», в которых упоминается наш край: «В доме пастора я нашел лишь служанку – литвинку, говорящую по-польски, она объяснила мне, что хозяева бежали час тому назад, оставив на плите готовый завтрак, и очень уговаривала меня принять участие в его уничтожении…»

Ученый с мировым именем, знавший щестьдесят два языка и посвятивший себя ассириологии – науке, изучающей древние цивилизации Шумера, Вавилонии и Ассирии, Владимир Шилейко (1891-1930) как поэт дебютировал в 1914 году на страницах ежемесячника акмеистов «Гиперборея». Также печатался в журнале «Аполлон», выступал на вечерах поэзии в арт-кабаре «Бродячая собака» и «Привал комедиантов».

Анна Ахматова посвятила ему стихотворение «Косноязычно славивший меня, еще топтался на краю эстрады...». Поэт-ученый ответил ей циклом: «О, муза плача», в который вошли стихотворения «Юродивая», «Ты поднимаешься опять...», «Уста Любви истомлены...», отмечающие начало истории их дружбы и нежной любви, затем брака, развода и вновь многолетней дружбы.

И мнится мне – что, однодумный,

в подстерегающую тень

я унесу июльский день

и память женщины безумной.

(1916)

Как вспоминает современный литовский поэт Томас Венцлова (р. 1937): «Наше знакомство и началось с того, что Анна Андреевна сказала: «Вы второй литовец в моей жизни. Первым литовцем был Владимир Казимирович Шилейко, фамилия его происходит от слова «шилас», что означает «бор». Ахматова с гордостью говорила о его высокой репутации востоковеда, но тут же сказала и то, что она повторяла многим и что, по-моему, зафиксировано мемуаристами: «Как муж он был катастрофой в любом смысле».

К сожалению, по мнению литературоведов, оригинальных стихов у Владимира Казимировича сохранилось немного, но он оставил заметный след в истории русской поэзии начала XX века как тонкий лирик, авторитет которого благотворно сказался на деятельности «Цеха поэтов» и «Общества ревнителей художественного слова».

В ожесточенные годины

Последним звуком высоты,

Короткой песнью лебединой,

Одной звездой осталась ты;

Над ядом гибельного кубка,

Созвучна горестной судьбе,

Осталась ты, моя голубка, –

Да он, грустящий по тебе.

Литовское происхождение, со времен Великого княжества Литовского, отслеживается у декламировавшего в «Бродячей собаке» свои стихи с украинским акцентом Владимира Нарбута (1888-1938). Поэт-новатор знакомит читателя с провинциальной окраиной, где «степная Русь – ковыль да таборы» – напевы, которые со времен «кобзаря» в русской лирике ещё не звучали:

Ой, левады песнопенныя

украинския земли!

Что мне Рим? И что мне Генуя?

И в Версале короли?

Окончив с золотой медалью уездную Глуховскую гимназию, Нарбут приезжает в Петербург и в первый же вечер арестовывается «за оскорбление городового при исполнении служебных обязанностей», когда тот пытался помешать залезть на коня на Аничковом мосту. Обучаясь в университете, вольнодумный студент сменит три факультета и издаст книгу стихов пейзажной лирики, на которую обратили внимание Брюсов и Гумилёв. В 1912 году подготавливает вторую –  «Аллилуйя», но её цензура изъяла за «богохульство и порнографию», и поэт вынужден был бросить учебу и уехать с этнографической экспедицией по Абиссинии. В Россию он смог вернуться только после амнистии по случаю 300-летия дома Романовых.

Но мне – прости меня, я болен,

я богохульствую, я лгу –

твоя раздробленная голень

на каждом чудится шагу.

«После грозы», 1913 г.

В одном из стихотворений поэт обращается к Ахматовой:

Зачем ты говоришь раной,

алеющей так тревожно?

Искусственные румяна

и локон неосторожный.

Поэтесса ответит ему посвящением «Про стихи», включенным в цикл «Тайны ремесла» (1936-1960):

Это – выжимки бессонниц,

Это – свеч кривых нагар,

Это – сотен белых звонниц

Первый утренний удар...

После Февральской революции Владимир Нарбут примкнул к большевикам и занимал ряд ответственных постов в Наркомпросе и отделах печати ЦК РКП(б), что и погубило его. «За сокрытие обстоятельств, связанных с пребыванием в плену у белых в 1919 г.» он был исключён из партии и осужден по делу «украинских националистов». В 1938 году жизнь одного из самых заметных поэтов «галлюцинирующего реализма» трагически оборвалась в колымском лагере, в день, когда ему исполнилось пятьдесят лет и его имя на долгое время попало под запрет.

Синий купол в бледных звездах,

Крест червонней поздней ржи.

Летом звонким режут воздух

Острокрылые стрижи.

Уходящий Серебряный век запечатлели в своих воспоминаниях многие авторы, одним из первых это сделал в «Петербургских зимах» Георгий Иванов (1894-1958). Отвечая на анкету американского издательства, выпустившего эту книгу, он напишет: «Родился 29 октября 1894 г. в имении Пуки Россиенского уезда Ковенской губернии», супруга поэта Ирина Одоевцева в своих воспоминаниях «На берегах Невы» добавит : «…в семье гвардейского офицера Владимира Иванова и его жены Веры, урожденной баронессы Бир-Брау-Брауэр ван Бренштейн». Позже родители Иванова переехали в имение Студенки, расположенное вблизи польской границы, - немецкий домик с французским парком, комнаты которого украшали картины с английскими пейзажами и сценами охоты в Шотландии – «пожелтевшие гравюры, рамок круглые углы». Отчий край узнается в строчках:

Месяц стал над белым костелом,

Старый сад шепнул мне: «Усни»...

Звезды вечера перед Божьим престолом

Засветили тихие огни.

1910

Поступив в петербургский военный корпус, начинающий поэт напишет: «Была у меня и пачка писем Блока – из его Шахматова в наше виленское имение, где я проводил каникулы». Литовские пейзажи из «картинок юности» можно найти в раннем творчестве, и связь поэта с нашим краем не прекращалась вплоть до Первой мировой войны:

Настали солнечные святки,

И, снег полозьями деля,

Опять несут меня лошадки

В родные дальние края.

«Святочная поездка», 1916

В 17 лет Иванов издал первую поэтическую книгу «Отплытие на о. Цитеру», названную по одноименной картине Антуана Ватто (1684-1721). В 1916 году вышла вторая книга «Вереск», в которой преобладают стихотворения с созерцательным описанием картин и гравюр, но нашлось там место и ландшафтам, среди которых родился, провел детство и юность русский поэт

литовского происхождения:

Растрепанные грозами – тяжелые дубы,

И ветра беспокойного – осенние мольбы,

Над Неманом клокочущим – обрыва

И дымная и плоская – октябрьская луна.

«Вереск»,1914-1915

Участие Иванова в акмеистском «Цехе поэтов» и работа во французской секции издательства «Всемирная литература», возглавляемой Гумилевым, помогло поэту выжить холодной зимой 1919 года в голодающем Петрограде, когда только зарегистрированные литераторы имели право на паёк от «Дома искусств» – пшенную кашу с селедкой. В 1922 году поэт добивается командировки в Германию для «составления репертуара государственных театров», понимая, что никогда не вернётся в Россию.

Я вижу со сцены – к партеру

Сиянье… Жизель… Облака…

Отплытье на остров Цитеру,

Где нас поджидала Че-Ка.

Грусть по утраченному миру заполняет его стихи новым смыслом:

Даже больше того. И совсем я не здесь,

Не на юге, а в северной царской столице.

Там остался я жить. Настоящий. Я – весь.

Эмигрантская быль мне всего только снится –

И Берлин, и Париж, и постылая Ницца.

Современники отмечали, что «без Георгия Иванова, его личного присутствия, его стихов, прозы и критики сама поэзия русского зарубежья была бы иной».

Стоят рождественские елочки,

Скрывая снежную тюрьму.

И голубые комсомолочки,

Визжа, купаются в Крыму.

Они ныряют над могилами,

С одной – стихи, с другой – жених...

...И Леонид под Фермопилами,

Конечно, умер и за них.

Зарисовки жесткой действительности всего несколькими строками, вывели нашего незаслуженно забытого земляка, прошедшего долгий путь от парадов под «конногвардейскими знаменами» до французской богадельни, в ряды лучших поэтов «беженства».

Я люблю безнадежный покой,

В октябре – хризантемы в цвету,

Огоньки за туманной рекой,

Догоревшей зари нищету...

Тишину безымянных могил,

Все банальности "Песен без слов",

То, что Анненский жадно любил,

То, чего не терпел Гумилев.

После октябрьского переворота в России, среди первых «вынужденных переселенцев», осевших в Литве, был один из ярчайших представителей того далекого серебряного века поэт-сатирик Саша Черный (1880-1932), ранее не один раз навещавший наш город и пытающийся разгадать  «Виленский ребус»:

Но, дитя, всего смешнее,

Что в придачу к Гименею

Ты такому дуралею

Триста тысяч хочешь дать...

О, Рахиль, царица Вильны!

Мысль и логика бессильны, –

Этот дикий ребус стильный

И Спинозе не понять.

1910 г.

В поэтических кругах горожан существует красивое предположение, что «царица Вильны» это актриса немого кино – Рахиль Мессерер, мама Майи Плисецкой, родившаяся в нашем городе. Позднее город не раз будет фигурировать в произведениях Черного: «Кто по ночам теперь по Вильно рыщет?..», «Матвей Степаныч, адвокат, владелец хутора под Вильно…».

Первая книга стихов Саши Черного «Разные мотивы» (1906), содержащая наряду с лирикой политические юморески, была запрещена цензурой, и только в 1910 году поэт сумел издать сборник «Сатиры» с ироническим посвящением «всем нищим духом».

Благодарю Тебя, Создатель,

Что я в житейской кутерьме

Не депутат и не издатель

И не сижу еще в тюрьме.

«Молитва», 1908

В 1914 году поэт призывается в армию и служит солдатом при лазарете.

О своих впечатлениях того времени написаны несколько стихотворений, объединенных в «Солдатские сказки».

Тишина. Поля глухие,

За оврагом скрип колес...

Эх, земля моя Россия,

Да хранит тебя Христос!

«На поправке»,1916

В 1918 году, не дожидаясь последствий октябрьского переворота, поэт покинул советскую Россию, переселившись в Литву. В этот период Черным была написана книга стихов для подростковой аудитории «Детский остров» и цикл «Русская Помпея». В сборнике «Жажда», в стихах, объединенных темой «На Литве», увековечивается край, предоставивший кров: «Уходит в даль грядой литовский лес…», «Шумит, поет и плещет Вилия…», «За Вилией штыки на солнце блещут...».

Сегодня утром в тишине сырой

К ней постучалась путница чужая.

С большим мешком на худеньких плечах,

Косясь сквозь сад на алые амбары,

Она, сияя в утренних лучах,

Спросила: «Где дорога в Кошедары?»

«Докторша», 1922 г.

В Кошедарах, нынешний Кайшядорис, поэт проживал некоторое время, и в этот период впервые зазвучали эмигрантские нотки:

Очнись. Нет дома – ты один:

Чужая девочка сквозь тын

Смеется, хлопая в ладони.

В возах – раскормленные кони,

Пылят коровы, мчатся овцы,

Проходят с песнями литовцы –

И месяц, строгий и чужой,

Встает над дальнею межой...

1922

В «Аистах» поэт вставляет литовские словечки: «Дождь схлынул.

Замолкли перуны…» В стихах «Подарок» и «Табак» вспоминается дружба с литовцами:

Я у ксендза-приятеля в июле был в гостях.

Средь белых стен, как стяг,

Из поясов настеганных ковер дышал в дверях.

***

Я поэт, а вы ксендз литовский, –

Дай вам Бог и сил и здоровья!

Налетает ветер чертовский

И доносит мычанье коровье,

В 1920 году поэт переезжает в Берлин, где начинается новый эмигрантский период его творчества, в котором исчезает псевдоним Саша Черный, а появляется «А. Черный». Там выходит отдельной книгой его «Детский остров», где поднимается религиозная тема, ранее чуждая поэту:

В яслях спал на свежем сене

Тихий крошечный Христос.

Месяц, вынырнув из тени,

Гладил лен его волос…

На переломе эпох поэты «серебристы», отвергшие существующую реальность и создавшие свой мир без правил, и не предполагали, что впоследствии «мир без правил» превратится в суровую действительность.

Слово имеет силу и не стоит забывать об этом в наши дни, ведь и они тоже в одночасье могут стать переломными…

Владимир Кольцов-Навроцкий,

Литературное объединение «Логос»,

Вильнюс, Литва

Владимир Кольцов-Навроцкий - член литературного объединения «Логос» (Вильнюс)

Расцвет поэзии серебряного века, обогатившего мировую литературную сокровищницу новыми художественными приёмами стихосложения, в России пришёлся на 1915 год, что даёт право отметить в этом году своеобразный юбилей. Отрадно, что заметный вклад в «копилку поэтики» внесли и россияне, пишущие с легким «литовским акцентом».

«Мы – туманные ступени к светлым высям божьих гор» – начал отсчет «нового века» один из виднейших представителей символизма в России, литовский поэт Юргис Балтрушайтис (Jurgis Baltru;aitis) (1873-1944), издававший стихи на русском и литовском языках:

.

.

Основоположник этого литературного течения русский поэт Валерий Брюсов (1874-1924) так характеризует собрата по перу: «Балтрушайтис ничего в жизни и ничего в мире не принимает просто, как явление, но во всем хочет видеть иносказание, символ…»

Хочется отметить, что в русской поэзии этот литовский поэт стал родоначальником мотивов «католического мистицизма» и мэтру символизма посвятил «Сонет», как бы призывая:

.

.

Через десять лет Балтрушайтис преуспеет на несколько ином поприще, за что будет фигурировать в фельетонах Аркадия Бухова, после революции 1917 года «страна, которая всех дольше знает зиму и гулкую тюрьму сцепляющего льда…», объявила «красный террор» инакомыслию и поэт, ставший чрезвычайным и полномочным послом Литовской Республики в Советской России, помог многим россиянам с выездом за границу, фактически спасая им жизнь.

.

.

Помог посол-лирик покинуть страну «для изучения революционного творчества народных масс» и Константину Бальмонту (1867-1942), поэтов связывала многолетняя дружба, которую они пронесли через всю жизнь. У Бальмонта есть стихотворение «Ветер», посвященное другу из Литвы:

.

.

Этого русского поэта тоже многое связывало с Литвой, так как по отцу его генеалогия происходила от древнего литовского дворянского рода Бальмонт, и он изучал язык предков и историю края. Переводил народные песни – «Литвин уезжал на войну, мать оставлял и жену…» и стихи литовских авторов, делая их достоянием более широкой аудитории.

.

1928

.

Впоследствии он неоднократно посещал Литву, поэтом был издан во Франции сборник с лаконичным названием «Северное сияние. Стихи о Литве и Руси» (1931).

.

.

В современной Литве с благодарностью помнят о популяризации литовской культуры в Российской империи, а также активной поддержке Бальмонтом в литературных дискуссиях о статусе Вильны межвоенного периода.

.

.

В декабре 1942 года супруги Балтрушайтисы были среди немногих близких, кто провожал его в последний путь в пригороде Парижа и оказал помощь по возведению монумента на могиле, где на французском языке написано: «Constantin Balmont. Poete russe».

Через 50 лет по инициативе фонда имени Юргиса Балтрушайтиса и потомков литовского поэта в Вильнюсе возле российского посольства поставлен памятник с выбитой на граните надписью на литовском: «Poetui Konstantinui Balmontui atminti».

К сожалению, автору, сумевшему одной строкой передать тоску по родине – «есть в русской природе усталая нежность…», в России не установлено даже мемориальной доски.

.

Поэтесса Вера Гедройц (1876-1932) удостоилась этой чести, но только памятная доска установлена ей как «первой в России женщине – профессору хирургии и

доктору медицины…» Её родословная так же происходит из древнейшего литовского княжеского рода, фамильное имение Гедройцы находилось возле древней литовской столицы Кернаве. Отрадно, что её именем названа не только больница в городке Фокино, на Брянщине, где она работала главврачом до перевода в госпиталь Царского Села, но и в Вильнюсе есть улица Гедрайчё.

В Царскосельском госпитале княжна Вера стала наставницей императрицы Александры Федоровны и ее дочерей Ольги и Татьяны по обучению их навыкам сестер милосердия для оказания помощи раненым в ходе первой мировой войны.

.

.

Впоследствии княжна стала домашним лекарем семьи императора, несмотря на вызывающую внешность и подчёркнуто своеобразную манеру поведения, что в начале ХХ века было вызовом обществу.

«Большая, немного грузная, она одевалась по-мужски. Носила пиджак и галстук, мужские шляпы, шубу с бобровым воротником. Стриглась коротко. Для ее роста руки и ноги у нее были малы, но удивительно красивы. Черты лица – суховатые и слишком тонкие для грузной фигуры – при улыбке молодели...» – из воспоминаний И. Д. Авдиевой «Лица. Биографический альманах» 1. М.; СПб., 1992.

Свои стихи и рассказы хирург-лирик начала публиковать под псевдонимом Сергей Гедройц, печатаясь в журналах «Светлый путь», «Новый журнал для всех», «Вестник теософии», «Северные записки». По признанию современников, на литературном поприще ее успехи оказались немного скромнее достижений в медицине, но в «Цех поэтов», возглавляемый Николаем Гумилевым (1886-1921) её приняли. Основателю акмеизма она посвятила строки:

.

.

«Задабривающие» стихи поэтесса адресовала и суженной Гумилева – Анне Ахматовой (1889-1966):

.

.

Как известно, Рождество 1914 года супруги Гумилевы встретили в прифронтовой Вильне. Анна приехала проводить мужа на передовые позиции, и по совету кого-то из литовских друзей они остановились в маленькой гостинице, из окна которой были видны старые городские «Острые ворота» с иконой «Мадонны», взирающей на город задумчивым взглядом. Предчувствие надвигавшейся катастрофы и предстоящее расставание были настолько горестными, что никем из них, к сожалению, не опоэтизированы. Поэтесса лишь вздохнула:

.

.

Николай Гумилев о боевых действиях оставил «Записки кавалериста», в которых упоминается наш край: «В доме пастора я нашел лишь служанку – литвинку, говорящую по-польски, она объяснила мне, что хозяева бежали час тому назад, оставив на плите готовый завтрак, и очень уговаривала меня принять участие в его уничтожении…»

.

Ученый с мировым именем, знавший щестьдесят два языка и посвятивший себя ассириологии – науке, изучающей древние цивилизации Шумера, Вавилонии и Ассирии, Владимир Шилейко (1891-1930) как поэт дебютировал в 1914 году на страницах ежемесячника акмеистов «Гиперборея». Также печатался в журнале «Аполлон», выступал на вечерах поэзии в арт-кабаре «Бродячая собака» и «Привал комедиантов».

Анна Ахматова посвятила ему стихотворение «Косноязычно славивший меня, еще топтался на краю эстрады...». Поэт-ученый ответил ей циклом: «О, муза плача», в который вошли стихотворения «Юродивая», «Ты поднимаешься опять...», «Уста Любви истомлены...», отмечающие начало истории их дружбы и нежной любви, затем брака, развода и вновь многолетней дружбы.

.

(1916)

.

Как вспоминает современный литовский поэт Томас Венцлова (р. 1937): «Наше знакомство и началось с того, что Анна Андреевна сказала: «Вы второй литовец в моей жизни. Первым литовцем был Владимир Казимирович Шилейко, фамилия его происходит от слова «шилас», что означает «бор». Ахматова с гордостью говорила о его высокой репутации востоковеда, но тут же сказала и то, что она повторяла многим и что, по-моему, зафиксировано мемуаристами: «Как муж он был катастрофой в любом смысле».

К сожалению, по мнению литературоведов, оригинальных стихов у Владимира Казимировича сохранилось немного, но он оставил заметный след в истории русской поэзии начала XX века как тонкий лирик, авторитет которого благотворно сказался на деятельности «Цеха поэтов» и «Общества ревнителей художественного слова».

.

.

Литовское происхождение, со времен Великого княжества Литовского, отслеживается у декламировавшего в «Бродячей собаке» свои стихи с украинским акцентом Владимира Нарбута (1888-1938). Поэт-новатор знакомит читателя с провинциальной окраиной, где «степная Русь – ковыль да таборы» – напевы, которые со времен «кобзаря» в русской лирике ещё не звучали:

.

.

Окончив с золотой медалью уездную Глуховскую гимназию, Нарбут приезжает в Петербург и в первый же вечер арестовывается «за оскорбление городового при исполнении служебных обязанностей», когда тот пытался помешать залезть на коня на Аничковом мосту. Обучаясь в университете, вольнодумный студент сменит три факультета и издаст книгу стихов пейзажной лирики, на которую обратили внимание Брюсов и Гумилёв. В 1912 году подготавливает вторую –  «Аллилуйя», но её цензура изъяла за «богохульство и порнографию», и поэт вынужден был бросить учебу и уехать с этнографической экспедицией по Абиссинии. В Россию он смог вернуться только после амнистии по случаю 300-летия дома Романовых.

.

«После грозы», 1913 г.

.

В одном из стихотворений поэт обращается к Ахматовой:

.

.

Поэтесса ответит ему посвящением «Про стихи», включенным в цикл «Тайны ремесла» (1936-1960):

.

.

После Февральской революции Владимир Нарбут примкнул к большевикам и занимал ряд ответственных постов в Наркомпросе и отделах печати ЦК РКП(б), что и погубило его. «За сокрытие обстоятельств, связанных с пребыванием в плену у белых в 1919 г.» он был исключён из партии и осужден по делу «украинских националистов». В 1938 году жизнь одного из самых заметных поэтов «галлюцинирующего реализма» трагически оборвалась в колымском лагере, в день, когда ему исполнилось пятьдесят лет и его имя на долгое время попало под запрет.

.

.

Уходящий Серебряный век запечатлели в своих воспоминаниях многие авторы, одним из первых это сделал в «Петербургских зимах» Георгий Иванов (1894-1958). Отвечая на анкету американского издательства, выпустившего эту книгу, он напишет: «Родился 29 октября 1894 г. в имении Пуки Россиенского уезда Ковенской губернии», супруга поэта Ирина Одоевцева в своих воспоминаниях «На берегах Невы» добавит : «…в семье гвардейского офицера Владимира Иванова и его жены Веры, урожденной баронессы Бир-Брау-Брауэр ван Бренштейн». Позже родители Иванова переехали в имение Студенки, расположенное вблизи польской границы, - немецкий домик с французским парком, комнаты которого украшали картины с английскими пейзажами и сценами охоты в Шотландии – «пожелтевшие гравюры, рамок круглые углы». Отчий край узнается в строчках:

.

1910

.

Поступив в петербургский военный корпус, начинающий поэт напишет: «Была у меня и пачка писем Блока – из его Шахматова в наше виленское имение, где я проводил каникулы». Литовские пейзажи из «картинок юности» можно найти в раннем творчестве, и связь поэта с нашим краем не прекращалась вплоть до Первой мировой войны:

.

«Святочная поездка», 1916

.

В 17 лет Иванов издал первую поэтическую книгу «Отплытие на о. Цитеру», названную по одноименной картине Антуана Ватто (1684-1721). В 1916 году вышла вторая книга «Вереск», в которой преобладают стихотворения с созерцательным описанием картин и гравюр, но нашлось там место и ландшафтам, среди которых родился, провел детство и юность русский поэт литовского происхождения:

.

«Вереск»,1914-1915

.

Участие Иванова в акмеистском «Цехе поэтов» и работа во французской секции издательства «Всемирная литература», возглавляемой Гумилевым, помогло поэту выжить холодной зимой 1919 года в голодающем Петрограде, когда только зарегистрированные литераторы имели право на паёк от «Дома искусств» – пшенную кашу с селедкой. В 1922 году поэт добивается командировки в Германию для «составления репертуара государственных театров», понимая, что никогда не вернётся в Россию.

.

.

Грусть по утраченному миру заполняет его стихи новым смыслом:

.

.

Современники отмечали, что «без Георгия Иванова, его личного присутствия, его стихов, прозы и критики сама поэзия русского зарубежья была бы иной».

.

.

Зарисовки жесткой действительности всего несколькими строками, вывели нашего незаслуженно забытого земляка, прошедшего долгий путь от парадов под «конногвардейскими знаменами» до французской богадельни, в ряды лучших поэтов «беженства».

.

.

.

После октябрьского переворота в России, среди первых «вынужденных переселенцев», осевших в Литве, был один из ярчайших представителей того далекого серебряного века поэт-сатирик Саша Черный (1880-1932), ранее не один раз навещавший наш город и пытающийся разгадать  «Виленский ребус»:

.

1910 г.

.

В поэтических кругах горожан существует красивое предположение, что «царица Вильны» это актриса немого кино – Рахиль Мессерер, мама Майи Плисецкой, родившаяся в нашем городе. Позднее город не раз будет фигурировать в произведениях Черного: «Кто по ночам теперь по Вильно рыщет?..», «Матвей Степаныч, адвокат, владелец хутора под Вильно…».

Первая книга стихов Саши Черного «Разные мотивы» (1906), содержащая наряду с лирикой политические юморески, была запрещена цензурой, и только в 1910 году поэт сумел издать сборник «Сатиры» с ироническим посвящением «всем нищим духом».

.

«Молитва», 1908

.

В 1914 году поэт призывается в армию и служит солдатом при лазарете.

О своих впечатлениях того времени написаны несколько стихотворений, объединенных в «Солдатские сказки».

.

«На поправке»,1916

.

В 1918 году, не дожидаясь последствий октябрьского переворота, поэт покинул советскую Россию, переселившись в Литву. В этот период Черным была написана книга стихов для подростковой аудитории «Детский остров» и цикл «Русская Помпея». В сборнике «Жажда», в стихах, объединенных темой «На Литве», увековечивается край, предоставивший кров: «Уходит в даль грядой литовский лес…», «Шумит, поет и плещет Вилия…», «За Вилией штыки на солнце блещут...».

.

«Докторша», 1922 г.

.

В Кошедарах, нынешний Кайшядорис, поэт проживал некоторое время, и в этот период впервые зазвучали эмигрантские нотки:

.

1922

.

В «Аистах» поэт вставляет литовские словечки: «Дождь схлынул.

Замолкли перуны…» В стихах «Подарок» и «Табак» вспоминается дружба с литовцами:

.

.

***

.

.

В 1920 году поэт переезжает в Берлин, где начинается новый эмигрантский период его творчества, в котором исчезает псевдоним Саша Черный, а появляется «А. Черный». Там выходит отдельной книгой его «Детский остров», где поднимается религиозная тема, ранее чуждая поэту:

.

.

На переломе эпох поэты «серебристы», отвергшие существующую реальность и создавшие свой мир без правил, и не предполагали, что впоследствии «мир без правил» превратится в суровую действительность.

.

Слово имеет силу и не стоит забывать об этом в наши дни, ведь и они тоже в одночасье могут стать переломными…