Почти незнакомый прозаик Апухтин

Почти незнакомый прозаик Апухтин

(К 175-летию со дня рождения)

«Пара гнедых»или «Ночи безумные»—

Яркие песни полночных часов,—

Песни такие ж, как мы, неразумные,

С трепетом, с дрожью больных голосов!

Что-то в вас есть бесконечно хорошее...

В вас отлетевшее счастье поет...

Словно весна подойдет под порошею,

В сердце — истома, в душе — ледоход!

Тайные встречи и оргии шумные,

Грусть... неудача... пропавшие дни...

Любим мы, любим вас, песни безумные:

Ваши безумия нашим сродни!

Автору этого достаточно известного стихотворения К.К. Случевскому не было никакой необходимости указывать: кому принадлежат «яркие песни»: романсы Апухтина помнили все. И помнят по сей день.

Действительно, «Леля» Апухтин буквально летел на огонь славы.

В 1856 году в дневнике критика А. В. Дружинина появилась запись: «/Л.Н/ Толстой представил мне мальчика -- поэта Апухтина, из училища правоведения». «...Приведя к Панаеву знакомиться Апухтина,-- пишет в своих воспоминаниях о Тургеневе А. Я. Панаева,-- тогда еще юного правоведа, он предсказывал, что такой поэтический талант, каким обладает Апухтин, составит в литературе эпоху и что Апухтин своими стихами приобретет такую же известность, как Пушкин и Лермонтов».

Юный правовед сразу же зарекомендовал себя в среде «революционных демократов» (теперь мы сказали бы – радикальных либералов), как поэт самого подходящего свойства.

Уже в 1859 году по рекомендации того же И. С. Тургенева в некрасовско-панаевском «Современнике» был напечатан цикл стихотворений Апухтина «Деревенские очерки». «Появиться в 'Современнике' значило сразу стать знаменитостью. -- писал впоследствии Случевский. Стихи были самые подходящие:

Пусть тебя, Русь, одолели невзгоды,

Пусть ты -- унынья страна...

Нет, я не верю, что песня свободы

Этим полям не дана!

И.т.п.

Очарованый реформами «правовед» шел все дальше и дальше:

О чем шумите вы, квасные патриоты?

К чему ваш бедный труд и жалкие заботы?

Ведь ваши возгласы России не смутят.

И так ей дорого достался этот клад

Славянских доблестей...

(« К славянофилам»)

Как видим, здесь пародически переосмысляется пушкинское «Клеветникам России».

Но внедренная с самого детства любовь к Пушкину все же победила. Апухтину становилось все неуютней и неуютней с революционными демократами. В частности, его буквально ужасала их патологическая пушкинофобия. Отношения становились все прохладней и отдаленней, а насмешки над Апухтиным – все злее. Наконец, в 1861 году неосмотрительным поэтом было написано роковое для его дальнейшей литературной судьбы стихотворение:

Современным витиям

Посреди гнетущих и послушных,

Посреди злодеев и рабов

Я устал от ваших фраз бездушных,

От дрожащих ненавистью слов!

Мне противно лгать и лицемерить,

Нестерпимо - отрицаньем жить...

Я хочу во что-нибудь да верить,

Что-нибудь всем сердцем полюбить!

Подобных высказываний революционные демократы не прощают.

Вся жизнь Апухтина переломилась в 1862 году, когда, по слухам, произошел некий «сексуальный скандал» в столичном ресторане «Шотан» с участием самого поэта, П.И. Чайковского и иных «правоведов». О скандале узнал «весь город». Так с упоением, но не утруждая себя доказательствами, повествуют в своих научных трудах по истории содомского греха Игорь Семенович Кон и Симон Аркадьевич Карлинский. Приводимые ими данные о противоестественных склонностях А.Н. Апухтина, скорее всего, восходят к экстравагантному и не слишком достоверному жизнеописанию П.И. Чайковского, составленному Н. Н. Берберовой. Нина Николаевна, с молодых лет и до глубокой старости любившая сочуственно и с пониманием дела потолковать об этом предмете, в свою очередь, ссылалась на рассказы вдовы младшего брата композитора, Анатолия Ильича, Прасковьи Владимировны. Впрочем, в позднейшем примечании к своему сочинению Нина Николаевна благоразумно перестраховалась: «Редакция всех диалогов в книге принадлежит автору, поэтому он просит не рассматривать их как цитаты из исторических документов...» . Именно так мы и поступим.

Апухтин покинул Санкт-Петербург. Надолго отказался от печатания стихов. Первый сборник его вышел из печати только в 1886 году, за семь лет до кончины. Болезненным ожирением Алексей Николаевич страдал уже в молодости, что также послужило благодарным материалом для революционно-демократических шуток. Последним в ряду подобных шутников оказался начинающий футурист В.В. Маяковский. Затем ожирение осложнилось водянкой...

При внимательном взгляде на известную фотографию Алексея Николаевича Апухтина, можно заметить, что вам отвечает взглядом совершенно живое и, если можно так сказать, очень современное лицо, а ведь фотоснимки далеко не всех ушедших писателей и поэтов сохраняют этот «парапсихологический» луч жизни. И все потому, что душа Апухтина в его «заветной лире» действительно продолжает жить, ведь до сих пор исполняют романсы на его стихи и слушатели их любят.

Он остался «либералом». Но это не либеральность западника, а вольнолюбие русского потомственного дворянина, горько, нежно и сильно любящего Россию, которая для него « родина святая», с нею и все русское:

Как сроднились вы со мною,

Песни родины моей,

Как внемлю я вам порою,

Если вечером с полей

Вы доноситесь, живые,

И в безмолвии ночном

Мне созвучья дорогие

Долго слышатся потом.

И хотя Апухтин как почти всякий тогдашний образованный человек либерального толка - отравлен неверием, он жаждет верить, жаждет любить, он понимает всю трагическую бездну, в которую уводит нигилизм, и его нежная душа плачет над собственным унынием - следствием утраты веры. – Вспомним: безверие в те годы, на которые пришелся расцвет творчества Апухтина, начало отравлять не только отдельные души, но и русское общество в целом. Но Апухтин желал совсем другого:

/.../

Как монах, творя обет желанный,

Я б хотел по знойному пути

К берегам земли обетованной

По песку горячему идти;

Чтобы слезы падали ручьями,

Чтоб от веры трепетала грудь,

Чтоб с пути, пробитого веками,

Мне ни разу не пришлось свернуть!

Чтоб оазис в золотые страны

Отдохнуть меня манил и звал,

Чтоб вдали тянулись караваны,

Шел корабль,- а я бы все шагал!

Чтоб глаза слипались от дороги,

Чтоб сгорали жаждою уста,

Чтоб мои подкашивались ноги

Под тяжелым бременем креста...

1861

Но поговорим, как было обещано в названии этих заметок, о прозе Апухтина. Право, Алексею Николаевичу пора обрести не только слушателей романсов на его стихи. но и читателей его изящной. легкой и вместе с тем глубокой прозы, которую высоко ценил М.А. Булгаков.

Апухтин прекрасно знал общество, к которому по рождению принадлежал, и в своих прозаических произведениях, почти совершенно неизвестных широкому читателю, показал кое-какие характерные его черты. Говорили, что прочитав «Архив графини Д», маленькую повесть в письмах, написанную Апухтиным легко, иронично и очень живо, Император Александр II пришел в восторг, усмотрев в ней точную сатиру на нравы высшего света. Но даже похвальный отзыв Царя не заставил Апухтина опубликовать повесть: полагают, он не хотел огорчить «прототипов» и, прежде всего, возлюбленную главного героя. Повесть Апухтина «Архив графии Д» перекликается с теми страницами «Войны и мира», где речь идет о салоне Анны Павловны Шерер. Но, если у боготворимого Апухтиным Толстого, «отрицательным персонажам» салона противостоят князь Болконский, Безухов и другие живые люди, то Апухтина единственным человеком, оказавшимся способным понять всю фальшь и лицемерие «этой бесцельной суеты, этой вечной борьбы всевозможных самолюбий и интересов» оказывается пережившая любовную драму Мери (М.И. Боярова). При этом голос каждого героя в повести звучит по особому, каждый неповторим, а все вместе складываются в сатирическую «симфонию пустоты». Не слышен лишь голос самой графини Екатерины Александровны Д —все письма от девяти разных лиц обращены к ней, графине Д., а вот ее ответы нам неведомы. Но «Архив графини Д» еще и о любви. Мери, милая и обаятельная, искренняя и открытая, любит по-настоящему и по-настоящему страдает. Ирония, с которой Апухтин показывает цепь светских интриг,  оттеняет  подлинность ее чувства.

Еще интересней «Дневник Павлика Дольского» Повесть тоже не лишена иронии, некоторые ее эпизоды действительно очень забавны, зато иные - печальны. И заканчивается она с философской печалью:

«Если бы каждый человек хоть раз в жизни испытал то же, что и я, т. е. ясно почувствовал, что одна его нога была уже в могиле, то вражда совсем прекратилась бы между людьми. Человеческая жизнь заключена в таких тесных рамках неведения и бессилия, она так случайна, шатка и недолговечна, что человеку смешно еще отравлять ее бессмысленной враждой... Какая непостижимая глупость - война! Как решаются люди истреблять друг друга? Только один и есть настоящий враг у человека - смерть. Бороться с этим врагом нельзя, но и помогать ему не следует.»

Не правда ли — актуально?

Отчасти «Дневник Павлика Дольского» автобиографичен. Но, собственно говоря, все три повести - « Архив графини Д», «Дневник Павлика Дольского» и «Между смертью и жизнью» - достаточно внятно высвечивают собственный путь автора — от легкой светской жизнерадостности, остроумного и почти беспечного взгляда на мир — к поиску смысла человеческого бытия, к поиску веры, - а от этого к философскому примирению с неизбежным. Повесть «Между смертью и жизнью», созданная в 1892 году, была последним произведением Апухтина в прозе. Человек обречен на незнание, говорит Апухтин от лица героя:

«Человек не знает ничего из того, что ему больше всего нужно знать. Он не знает, зачем он родился, для чего живет, почему умирает. Он забывает все свои прежние существования и не может даже догадываться о будущих. Он не понимает цели всех этих последовательных существований и совершает непонятный для него обряд жизни среди мрака и разнородных страданий. А как ему хочется вырваться из этого мрака, как он силится понять, как хлопочет устроить и улучшить свои быт, как напрягает он свой бедный ограниченный разум.».

В  повести  «Между смертью и жизнью» Апухтин пишет и еще и о тех, едва уловимых и   пока научно недоказанных          явлениях, которые  даже реалистам кажутся таинственными, в частности, о предчувствии и   предвидении: «Предчувствие  -  одно  из  тех таинственных мировых явлений, которые доступны человеку и  которыми  человек не умеет пользоваться. Великий поэт удивительно метко изобразил это явление, сказав, что "грядущие события бросают перед собой тень".  Пишет он и об эффекте дежавю ( фр.déjà vu ). до сих пор, несмотря на ряд гипотез, представляющем загадку для исследователей . Но главное — это повесть о смерти, которая прочитывается как гимн жизни:

« О, только бы жить! Я хочу видеть, как солнце опускается за горой, и синее небо покрывается яркими звездами, как на зеркальной поверхности моря появляются белые барашки, и целые скалы волн разбиваются друг о друга под голос неожиданной бури. Я хочу броситься в челнок навстречу этой буре, хочу скакать на бешеной тройке по снежной степи, хочу идти с кинжалами на разъяренного медведя, хочу испытать все тревоги и все мелочи жизни. Я хочу видеть, как молния разрезает небо и как зеленый жук переползает с одной ветки на другую. Я хочу обонять запах скошенного сена и запах дегтя, хочу слышать пение соловья в кустах сирени и кваканье лягушек у пруда, звон колокола в деревенской церкви и стук дрожек по мостовой, хочу слышать торжественные аккорды героической симфонии и лихие звуки хоровой цыганской песни.

О, только бы жить!»

Судя по свидетельствам близких, последние жизни дни поэта были мучительны. Лежать он не мог. День и ночь сидел в кресле, почти не двигаясь. Дремал, а когда просыпался, то «немедленно, не говоря ни про что другое, начинал декламировать Пушкина, и только одного Пушкина». (Жиркевич А. Поэт милостию Божией, 1906 г).

Мария Бушуева

К 175-летию со дня рождения А.Н. Апухтина

.

.

.

.

Автору этого достаточно известного стихотворения К.К. Случевскому не было никакой необходимости указывать: кому принадлежат «яркие песни»: романсы Апухтина помнили все. И помнят по сей день.

.

Действительно, Леля Апухтин буквально летел на огонь славы.

.

В 1856 году в дневнике критика А. В. Дружинина появилась запись: «/Л.Н/ Толстой представил мне мальчика -- поэта Апухтина, из училища правоведения». «...Приведя к Панаеву знакомиться Апухтина,- пишет в своих воспоминаниях о Тургеневе А. Я. Панаева,- тогда еще юного правоведа, он предсказывал, что такой поэтический талант, каким обладает Апухтин, составит в литературе эпоху и что Апухтин своими стихами приобретет такую же известность, как Пушкин и Лермонтов».

Юный правовед сразу же зарекомендовал себя в среде «революционных демократов» (теперь мы сказали бы – радикальных либералов), как поэт самого подходящего свойства.

Уже в 1859 году по рекомендации того же И. С. Тургенева в некрасовско-панаевском «Современнике» был напечатан цикл стихотворений Апухтина «Деревенские очерки». "Появиться в "Современнике" значило сразу стать знаменитостью", - писал впоследствии Случевский. Стихи были самые подходящие:

.

.

И.т.п.

.

Очарованый реформами «правовед» шел все дальше и дальше:

.

.

(« К славянофилам»)

.

Как видим, здесь пародически переосмысляется пушкинское «Клеветникам России».

Но внедренная с самого детства любовь к Пушкину все же победила. Апухтину становилось все неуютней и неуютней с революционными демократами. В частности, его буквально ужасала их патологическая пушкинофобия. Отношения становились все прохладней и отдаленней, а насмешки над Апухтиным – все злее. Наконец, в 1861 году неосмотрительным поэтом было написано роковое для его дальнейшей литературной судьбы стихотворение:

.

.

.

Подобных высказываний революционные демократы не прощают.

.

Вся жизнь Апухтина переломилась в 1862 году, когда, по слухам, произошел некий «сексуальный скандал» в столичном ресторане «Шотан» с участием самого поэта, П.И. Чайковского и иных «правоведов». О скандале узнал «весь город». Так с упоением, но не утруждая себя доказательствами, повествуют в своих научных трудах по истории содомского греха Игорь Семенович Кон и Симон Аркадьевич Карлинский. Приводимые ими данные о противоестественных склонностях А.Н. Апухтина, скорее всего, восходят к экстравагантному и не слишком достоверному жизнеописанию П.И. Чайковского, составленному Н. Н. Берберовой. Нина Николаевна, с молодых лет и до глубокой старости любившая сочувственно и с пониманием дела потолковать об этом предмете, в свою очередь, ссылалась на рассказы вдовы младшего брата композитора, Анатолия Ильича, Прасковьи Владимировны. Впрочем, в позднейшем примечании к своему сочинению Нина Николаевна благоразумно перестраховалась: «Редакция всех диалогов в книге принадлежит автору, поэтому он просит не рассматривать их как цитаты из исторических документов...» . Именно так мы и поступим.

.

Апухтин покинул Санкт-Петербург. Надолго отказался от печатания стихов. Первый сборник его вышел из печати только в 1886 году, за семь лет до кончины. Болезненным ожирением Алексей Николаевич страдал уже в молодости, что также послужило благодарным материалом для революционно-демократических шуток. Последним в ряду подобных шутников оказался начинающий футурист В.В. Маяковский. Затем ожирение осложнилось водянкой...

.

При внимательном взгляде на известную фотографию Алексея Николаевича Апухтина, можно заметить, что вам отвечает взглядом совершенно живое и, если можно так сказать, очень современное лицо, а ведь фотоснимки далеко не всех ушедших писателей и поэтов сохраняют этот «парапсихологический» луч жизни. И все потому, что душа Апухтина в его «заветной лире» действительно продолжает жить, ведь до сих пор исполняют романсы на его стихи и слушатели их любят.

.

Он остался «либералом». Но это не либеральность западника, а вольнолюбие русского потомственного дворянина, горько, нежно и сильно любящего Россию, которая для него « родина святая», с нею и все русское:

.

.

И хотя Апухтин как почти всякий тогдашний образованный человек либерального толка - отравлен неверием, он жаждет верить, жаждет любить, он понимает всю трагическую бездну, в которую уводит нигилизм, и его нежная душа плачет над собственным унынием - следствием утраты веры. – Вспомним: безверие в те годы, на которые пришелся расцвет творчества Апухтина, начало отравлять не только отдельные души, но и русское общество в целом. Но Апухтин желал совсем другого:

/.../

.

.

.

1861

.

Но поговорим, как было обещано в названии этих заметок, о прозе Апухтина. Право, Алексею Николаевичу пора обрести не только слушателей романсов на его стихи. но и читателей его изящной. легкой и вместе с тем глубокой прозы, которую высоко ценил М.А. Булгаков.

Апухтин прекрасно знал общество, к которому по рождению принадлежал, и в своих прозаических произведениях, почти совершенно неизвестных широкому читателю, показал кое-какие характерные его черты. Говорили, что прочитав «Архив графини Д.», маленькую повесть в письмах, написанную Апухтиным легко, иронично и очень живо, Император Александр II пришел в восторг, усмотрев в ней точную сатиру на нравы высшего света. Но даже похвальный отзыв Царя не заставил Апухтина опубликовать повесть: полагают, он не хотел огорчить «прототипов» и, прежде всего, возлюбленную главного героя. Повесть Апухтина «Архив графии Д.» перекликается с теми страницами «Войны и мира», где речь идет о салоне Анны Павловны Шерер. Но, если у боготворимого Апухтиным Толстого, «отрицательным персонажам» салона противостоят князь Болконский, Безухов и другие живые люди, то Апухтина единственным человеком, оказавшимся способным понять всю фальшь и лицемерие «этой бесцельной суеты, этой вечной борьбы всевозможных самолюбий и интересов» оказывается пережившая любовную драму Мери (М.И. Боярова). При этом голос каждого героя в повести звучит по особому, каждый неповторим, а все вместе складываются в сатирическую «симфонию пустоты». Не слышен лишь голос самой графини Екатерины Александровны Д. — все письма от девяти разных лиц обращены к ней, графине Д., а вот ее ответы нам неведомы. Но «Архив графини Д.» еще и о любви. Мери, милая и обаятельная, искренняя и открытая, любит по-настоящему и по-настоящему страдает. Ирония, с которой Апухтин показывает цепь светских интриг,  оттеняет  подлинность ее чувства.

Еще интересней «Дневник Павлика Дольского» Повесть тоже не лишена иронии, некоторые ее эпизоды действительно очень забавны, зато иные - печальны. И заканчивается она с философской печалью:

«Если бы каждый человек хоть раз в жизни испытал то же, что и я, т. е. ясно почувствовал, что одна его нога была уже в могиле, то вражда совсем прекратилась бы между людьми. Человеческая жизнь заключена в таких тесных рамках неведения и бессилия, она так случайна, шатка и недолговечна, что человеку смешно еще отравлять ее бессмысленной враждой... Какая непостижимая глупость - война! Как решаются люди истреблять друг друга? Только один и есть настоящий враг у человека - смерть. Бороться с этим врагом нельзя, но и помогать ему не следует.»

Не правда ли — актуально?

Отчасти «Дневник Павлика Дольского» автобиографичен. Но, собственно говоря, все три повести - « Архив графини Д», «Дневник Павлика Дольского» и «Между смертью и жизнью» - достаточно внятно высвечивают собственный путь автора — от легкой светской жизнерадостности, остроумного и почти беспечного взгляда на мир — к поиску смысла человеческого бытия, к поиску веры, - а от этого к философскому примирению с неизбежным. Повесть «Между смертью и жизнью», созданная в 1892 году, была последним произведением Апухтина в прозе. Человек обречен на незнание, говорит Апухтин от лица героя:

«Человек не знает ничего из того, что ему больше всего нужно знать. Он не знает, зачем он родился, для чего живет, почему умирает. Он забывает все свои прежние существования и не может даже догадываться о будущих. Он не понимает цели всех этих последовательных существований и совершает непонятный для него обряд жизни среди мрака и разнородных страданий. А как ему хочется вырваться из этого мрака, как он силится понять, как хлопочет устроить и улучшить свои быт, как напрягает он свой бедный ограниченный разум.».

В  повести  «Между смертью и жизнью» Апухтин пишет и еще и о тех, едва уловимых и   пока научно недоказанных явлениях, которые  даже реалистам кажутся таинственными, в частности, о предчувствии и   предвидении: «Предчувствие  -  одно  из  тех таинственных мировых явлений, которые доступны человеку и  которыми  человек не умеет пользоваться. Великий поэт удивительно метко изобразил это явление, сказав, что "грядущие события бросают перед собой тень".  Пишет он и об эффекте дежавю ( фр.déjà vu ). до сих пор, несмотря на ряд гипотез, представляющем загадку для исследователей . Но главное — это повесть о смерти, которая прочитывается как гимн жизни:

«О, только бы жить! Я хочу видеть, как солнце опускается за горой, и синее небо покрывается яркими звездами, как на зеркальной поверхности моря появляются белые барашки, и целые скалы волн разбиваются друг о друга под голос неожиданной бури. Я хочу броситься в челнок навстречу этой буре, хочу скакать на бешеной тройке по снежной степи, хочу идти с кинжалами на разъяренного медведя, хочу испытать все тревоги и все мелочи жизни. Я хочу видеть, как молния разрезает небо и как зеленый жук переползает с одной ветки на другую. Я хочу обонять запах скошенного сена и запах дегтя, хочу слышать пение соловья в кустах сирени и кваканье лягушек у пруда, звон колокола в деревенской церкви и стук дрожек по мостовой, хочу слышать торжественные аккорды героической симфонии и лихие звуки хоровой цыганской песни.

О, только бы жить!»

.

Судя по свидетельствам близких, последние жизни дни поэта были мучительны. Лежать он не мог. День и ночь сидел в кресле, почти не двигаясь. Дремал, а когда просыпался, то «немедленно, не говоря ни про что другое, начинал декламировать Пушкина, и только одного Пушкина». (Жиркевич А. Поэт милостию Божией, 1906 г).