Рассказы

Заряна ЛУГОВАЯ (Грузия)

Рассказы

Зоряна Олеговна Чеботарь (Заряна Луговая) – родилась в 1977 году во Львове, юность провела на Крайнем Севере, окончила Кишинёвский медицинский институт, опубликовала ряд научных статей. Автор сборников повестей и рассказов и трёх романов. Дважды лауреат Международного конкурса малой прозы «Белая скрижаль». Победитель конкурса «Язык Пушкина на земле Руставели». За роман «Лавия. Обретение души» удостоена приза «Серебряный Витязь» на IV Международном Славянском литературном форуме в 2013 году. Член Пушкинского общества «Арион» в Грузии, автор-составитель интернет-издания  альманаха «На холмах Грузии».  Живёт в Тбилиси.

Яблоко

Солнце озарило кухню. Семь часов утра, но уже почти невыносимо душно, и поэтому дверь на балкон открыта. Внизу кричит женщина-продавец – предлагает купить фрукты. Сегодня ещё и ягоды: малину и ежевику. Я никогда ничего не покупала у неё: недалеко – рынок, и на нём всего полно… Интересно: а откуда берёт ягоды она? Здесь они не такие, как в России, ‒ огромные! Ежевику я как-то пробовала. Она была довольно вкусная, но чересчур сладкая.  Я не люблю сладкого, не люблю ни конфет, ни варенья, разве что, иногда, – малюсенькую ложечку конфитюра. Мама и бабушка варили варенье, но сами почти не ели его...

Захотелось кислинки. Слушаю улицу и ем яблоко. Это не антоновка, но оно хотя бы твёрдое. Справа от ноутбука стынет чашка с кофе, его запаха я не ощущаю: Лея успела разбрызгать на кухне диоровские духи. Они тоже до жути сладкие, приторные – как карамель, как здешние фрукты.  Дети встали, и сразу – к компьютеру. Дала им по кружке молока с хлопьями.

…На улице стало шумно: накануне поменяли трубы, сейчас кладут асфальт. Дети включили телевизор, Максик зевает – вчера лёг поздно спать. Неумолимо наступает день с его бодрящей суетой. Кофе не подействовал, и я пока – в дрёме… Закрываю глаза…

…Что-то щекочет: сначала – в уголках губ, потом – под грудью, потом опускается ниже. И я начинаю понимать: всё, что я вижу и слышу вокруг, и есть та самая библейская «суета сует», с её неизменной константой-речитативом: жизнь продолжается… жизнь продолжается… Но – для чего она, жизнь? Для чего – жизнь и ради чего – жить?

Я улыбаюсь: я знаю ответ!

Жить – ради любви! Это она, любовь, – вокруг меня: мои дети, женщина-продавец и рабочие внизу… ежевика и яблоки… Любовь ‒ на губах… на коже, помнящей твои поцелуи. Она – в моём сердце. Есть Бог – и есть Любовь! Бог и есть – Любовь!

Я шепчу: любовь… любить... Быть любимой... Боже, храни детей моих! Боже, охрани и сохрани его!

Рогоза

Звонкий металлический голос раздался в голове:

— Пассажир Теплова, вылетающая рейсом 2545 до Парижа, убедительная просьба – пройти на посадку.

«Моя фамилия. Мой рейс?.. Как долго я нахожусь здесь?»

Она стоит, бог знает сколько времени, перед зеркальной стеной, установленной напротив туалетных кабинок в аэропорту. Её правая рука сжимает полураскрытый несессер, содержимое которого беспорядочно лежит на столешнице раковины. Посетителей немного: раннее утро. Рядом женщина моет руки, мило улыбается ей. Вера отвечает ей точно такой же, ничего не значащей, улыбкой, а потом медленно переводит взгляд на собственное отражение:

«Сразу видно, что я – полная идиотка!».

Новый образ уже какую неделю находится перед ней – женщина, вернувшаяся из прошлого: средних лет, невысокого роста, ухоженная и опрятно одетая. Густые, но, к сожалению, крашеные волосы аккуратно собраны в тугой хвост и закреплены заколкой-крабом. Из того, давнего, образа недостаёт только когда-то модных «черепашьих» очков, которые она носила в течение долгих лет. А причина такой привязанности была банальной: её большие, слишком близко посаженные к переносице, серые глаза. Очками Вера пыталась скрыть этот свой изъян. «Odonata» в переводе с латыни означает «стрекоза» − такое прозвище дали ей студенты. Кстати, оно совсем не задевало Веру, вернее, почти не задевало…

…Она уже хотела открыть дверь аудитории, когда услышала разговор новоприбывших студентов:

— …Одоната – хищница, она – покровительница лабораторных мышей и дрозофил… Всех студентов, которых Одоната не восприняла, ждут изнурительные ночные и беспокойные воскресные дежурства… по уходу за мерзкими тварями… — голос продолжал театрально декламировать, периодически замолкая, чтобы пропустить одобряющие смешки присутствующих.

— О-о-о! Горе Стоцкой, горе!

— Почему горе? — Послышался удивлённый девичий голос.

— Потому что, мадемуазель, вы – самая красивая здесь, а Одоната не терпит красоты… Так что наденьте, мадемуазель, очки для сварки – хорошая маскировка – и вступайте в отряд Стрекоз…

— А где я их возьму?!

— М-да… С этим – проблема. Хотя, вон, напротив корпуса, – стройка… Бегите туда скорей!

…Вера внезапно почувствовала боль в груди: ей до сих пор было тяжело вспоминать те события. Зажмурив глаза, она глубоко вздохнула, а потом ещё раз посмотрела на своё отражение:

«Ни одной морщинки… Ни одной… Доктор был прав, когда говорил, что украдёт у меня десяток-другой лет».

…Даже дочь при виде нового облика матери забрала обратно свой скептицизм, которым наградила её, когда она сказала о намерении лечь в клинику:

— Мама, зачем тебе пластика? В твоём возрасте это вредно. Ты – что, собираешься начать новую жизнь? Не поздновато ли?

— Я ничего не собираюсь начинать… Просто… мне это нужно…

— Ну, тогда… я ничего не понимаю… Когда был жив папа, тебя совсем не беспокоила твоя внешность. А тут не прошло и двух лет после его смерти, а ты бежишь в клинику красоты!

Вере нечего было ответить. Алина, как всегда, была права, оставалось только – пожать плечами и продолжать слушать свою старшую дочь, которая готовила обед для большой семьи. Та приостановила движение ножа и посмотрела на мать:

— Николай − не против, и детям нужна бабушка. Оставайся с нами. Как тебе живётся: одной, в такой большой квартире? Кстати, мне звонил Михаил Фёдорович… Ты давно не появлялась в клинике. Ты не подумай, что он жаловался на тебя, просто таких специалистов по тропическим болезням в России по пальцам можно пересчитать. Я думала, мама тяжело переживает смерть отца и находится в добровольном заточении! А сегодня: сначала − твой внезапный приезд к нам, а теперь ещё и эта новость. Тебе вдруг понадобилось изменить внешность. Если честно: у меня слегка вызывает тревогу твоё психическое состояние… Пластическая операция?! Прямо, бред какой-то!

Тушка курицы была уложена на противень. Аромат пряностей защекотал нос. Алину захватил очередной приступ чиханья:

— Я так и не привыкла к перцу – постоянно чихаю.

— Так же, как отец.

— Точно, но я не могу отказаться от пряностей…

Алина сушила лицо полотенцем, когда Вера решилась сказать:

— Доча… Я собираюсь вернуться в науку… на кафедру.

Воспалённые серые глаза уставились на Веру:

— А это ещё что?.. Мама, ты забыла причину своего… ухода?

— Я прекрасно помню, Алина… Но я изменилась… И потом… тогда была и моя вина.

На лице дочери отразилось недовольство:

— О какой вине ты говоришь?! Мне даже не хочется вспоминать фамилию этого гадкого студента. И как они все с тобой поступили? Выгнали… И кого? Самого трудолюбивого и талантливого учёного! Надо было судиться.

— Алиночка, того студента давно нет, да и ситуация тогда была совсем иной…

— Да, помню… — с нескрываемой горечью проговорила дочь, махнув рукой. — Если тебе мало общения, то я предлагаю переехать к нам. Твои консультации в клинике не отнимают у тебя много времени. Ты можешь чем-то себя занять… Например, посетить старых подруг в Челябинске. Они уже устали приглашать тебя.

Руки Алины обвили шею матери, а щека прильнула к её щеке:

— Ну, скажи… зачем тебе снова всё это?

— Доченька… это ваша жизнь, а я не могу сидеть в квартире, которая была моей тюрьмой всё время болезни вашего отца. На днях мне позвонила Светлана Николаевна Пелепецкая. Помнишь, она тогда в аспирантуре сидела у меня?

— Да, такая невзрачная. Ты же знаешь, что я не слишком любила посещать твою лабораторию, — передёрнувшись, проговорила дочь.

— Ну вот! Снова – «невзрачная» ... Это слово никак не искоренить из твоего лексикона! Так вот: та, кого ты называешь «невзрачная», предложила мне заняться одним вопросом… над которым я работала ещё тогда, в Африке.

Алина хмыкнула в ответ и приоткрыла дверцу духовки. От аппетитного запаха у Веры тут же выделилась слюна во рту.

— Только не добивай меня окончательно, мамочка… Ты всерьёз засобиралась в Африку?

— Нет, что ты! — Засмеялась Вера. — Я буду заниматься на кафедре, в своей лаборатории… Пойми, я скучаю по той жизни.

— Теперь понятно, почему ты ложишься в клинику… Хочешь пококетничать с лаборантами? — Дочь призадумалась и выдала: — Нет, там работают такие ботаники, что они не заметят и самой Анжелины Джоли.

— Алина, я просто-напросто хочу привести себя в порядок.

Дочь, скрестив руки на груди, деловито изучала внешность мамы:

— Да, может, ты и права, — заключила она, — думаю, что тебе не помешает полежать в клинике Агапова…

… Металлический голос снова зазвенел в голове, приглашая Веру на посадку. Последний штрих перед зеркалом: шарфик на шее, который прикрывает розовые шрамы. Рука приостановила начатые действия, а навалившееся чувство тревоги стало давить на разум:

«А правильно ли я поступаю?»

Но ещё вчера Вера решила − идти до конца, и поэтому она – в аэропорту. Как только Вера поднялась наверх из зала нижнего уровня, тут же раздался писк приёма сообщений в телефоне. Обычные номера: Алина, Оксана, муж Алины… Последовавший звонок прервал просмотр сообщений. Опять – номер дочери. Вера встала на эскалатор, не отрывая пальца от кнопки приёма на телефоне. Ведь она снова может сделать шаг назад… как когда-то – ради любимого человека, а сейчас – ради дочерей… Вера медленно поднималась к паспортному контролю, а телефон настаивал на своём.

— Всё… Следующее объявление решит мою участь.

Раздалось:

— Пассажир Теплова…

Пограничник не скрывал удивления, взглянув: вначале − на фото в паспорте, а затем − на предъявителя. Несколько раз он переводил взор то на неё, то на фотографию, пока Вера не выдержала и не проговорила сквозь зубы:

— Да. Это – я.… В плохом настроении.

Смущение проявилось на лице молодого человека, и вот – долгожданная печать поставлена.

Теплова купила билет в бизнес-класс, на этом настоял он.

— Comme il est bel, ce garçon-là, cependant... Какой же он всё-таки милый мальчик, — неожиданно вырвалось у неё на французском языке.

— Мадам желает что-нибудь перед взлётом? — Не разобрав слов, с готовностью откликнулась стюардесса.

Вера внезапно почувствовала лёгкий стыд: она забыла, что летит на «Air France» и что у мадемуазель французский язык – родной.

— Нет, мерси.

Стюардесса кивнула и продолжила обход.

Вера устроилась в кресле и закрыла глаза, стараясь вновь воспроизвести в памяти то, что раньше не хотела вспоминать и что сейчас ей вспомнить было просто необходимо…

…Вера Алексеевна вовсе не разозлилась тогда: ей не нужно было что-то кому-то объяснять и доказывать. Но войдя в аудиторию, она опешила. Обладателем завораживающего голоса оказался щупленький студент совсем не примечательной, на первый взгляд, внешности: среднего роста, с беспорядочно взбитыми кудрями на голове. Белый халат был накрахмален и выутюжен, но торчавшая из ворота тонкая шея хозяина увеличивала его в размерах… Однако больше всего Веру задело это – неровно сидящие на его носу огромные очки … Как он мог о ней говорить такое, если сам страдал близорукостью? «Варёные» джинсы и модной модели кроссовки на нем подсказали доценту, что лучше остыть и постараться взять себя в руки… Вера постаралась заглушить обиду и продолжить знакомство.

Его звали Владимиром, с такой известной фамилией − Орлов, но все однокурсники почему-то называли его просто − ВО, ставя перед этим «ВО» уважительное: «месье». ВО не скрывал, что приехал из Парижа, поэтому к Вере он вежливо обращался: «мадам». Веру удивило, что Владимир был прилежным студентом, ведь обычно дети дипломатов не блистали знаниями, и мало кто из них желал посвятить себя науке. Но ни это, ни знание ВО французского языка не помогли Вере Алексеевне преодолеть неприязнь. Она старалась забыть обиду, но звук голоса Володи, который часто взрывал аудиторию смехом, вновь и вновь напоминал ей о той его несправедливой оценке. Вере казалось, что студент держится с ней пренебрежительно, хотя ничего оскорбительного он не говорил, а только награждал её знаками внимания: не как преподавателя – доцента кафедры, а как женщину. Вера старалась на это не реагировать, но его нарочитую, как она думала, галантность переносила с трудом, хотя она, вероятнее всего, была у него в крови. Откуда? ВО всегда был обходителен чуть ли не с каждой женщиной и делал это ненавязчиво – без кривляний. Даже Вера испытывала некую робость от его комплиментов. От кого? – От студента! Уму было непостижимо принять всё это! Она несколько раз порывалась ответить ему со всей строгостью, но, видя его открытый и добрый взгляд и слыша обращённое к ней «мадам», она гасила строгость и, чтобы как-то скрыть вспыхнувшее смятение, опускала глаза в журнал. Вера раздражалась день ото дня всё больше и больше. Так не принято было вести себя в советском обществе! Она бы обратилась в комитет комсомола, но что она могла им сказать? Ведь доцент сама не понимала, в чём причина такого отношения к нему. ВО был неплохим молодым человеком, да и таких «баловней судьбы», как Орлов, она уже не раз встречала. Причина всё же крылась не в нём, а в отношении к нему окружающих.

…Выскочка − это не баловень судьбы. Как Тепловой было знакомо это слово – «выскочка»! Нет, уж лучше быть Одонатой, чем носить старое прозвище. Вначале – староста класса, потом − председатель комитета комсомола в своей родной школе. Да и чем было заняться в сибирском промышленном городе? Дочери машиниста выходить замуж за какого-то местного стахановца не хотелось, поэтому Вериной мечтой стала учёба в Москве. Теплова попала в один из медицинских институтов с помощью рекомендательных писем, написанных теми, кому она прислуживала все эти годы в челябинском обкоме. Таких выскочек, как она, в университете было немало, но «золотой молодёжи», молодых людей, которые не слишком желали водить дружбу с такими девушками, как Вера, – ещё больше. Студенческое общежитие внесло в её жизнь правило: предлагают – не отказывайся! Продвигаться по линии комсомола Вера не желала. Оставался один путь – в науку… Профессор кафедры тропических болезней Надежда Демьяновна приметила трудолюбивую сибирячку. Тогда мало кто желал заниматься редкими заболеваниями, поэтому Теплова и не сопротивлялась предложению остаться в аспирантуре. Со своими внешними данными и маленькой стипендией Вера не могла тягаться с красавицами и модницами института.

…Надежда Демьяновна жалела Теплову и часто приглашала её на дачу. В один день Вера снова оказалась «выскочкой» — она «выскочила» замуж. Лев был частым гостем на даче у профессора. Ему предстояла заграничная командировка, поэтому необходимо было срочно обзавестись семьёй.

— Вы не смотрите, Лёва, что она чрезмерно робка, это – прекрасная черта, которая встречается у настоящих женщин. Она трудолюбива и будет верной подругой вам − там, на чужбине, — расхваливала Надежда Демьяновна свою ученицу, которая делала вид, что ничего не слышит, сидя у открытого окна на террасе.

Наука… Африка… И Лев, который оказался худым молодым человеком с приятной внешностью и с хорошими манерами. Для Тепловой, в её ситуации, он был поистине даром небес…

— …Африка… — произнесла полушёпотом Вера.

— Извините, — обратилась к ней сидящая рядом соседка, походившая по виду на провинциальную туристку, которую чаще встретишь в эконом-классе, — я вижу, что вы читаете журнал на французском языке. Вы не могли бы мне помочь с переводом?

— Да… с удовольствием, — Вера взяла в руку протянутый ей проспект какого-то тура и начала переводить, попутно объясняя значение того или иного слова…

— Вы прекрасно владеете французским языком. Живёте во Франции?

— Нет. Я – проездом, — вежливо ответила Вера.

Но, судя по всему, женщина не желала заканчивать общение: откровенное любопытство читалось на её лице. Раньше, вероятнее всего, Вера ответила бы резко, но сейчас она ощущала приятную лёгкость в душе, поэтому и не желала никому другому каких-либо плохих эмоций… и немного рассказала попутчице о Франции.

— …Но вы столько знаете о Париже, будто там жили! Как я рада, что обратилась к вам! — Благодарила женщина-туристка.

— Знаю, потому что сама когда-то мечтала посетить его, готовилась к этому, но, к сожалению, так ничего и не получилось.

— Но ваш язык… — туристка придвинулась ближе к Тепловой, чтобы объясниться: — Я слышала, как Вы общались со стюардессой и с тем французом, — она кивнула в сторону пассажира, сидевшего напротив. — По-моему, он спросил вас о вашем акценте… Где вы изучали язык?

— В Африке.

— О-о-о! Это – интересно. Значит, вы живёте там?!

Вера на секунду заострила свой взгляд на любознательном блеске глаз соседки и снова улыбнулась:

— Я когда-то там работала, а сейчас возвращаюсь туда снова.

— Ой! Простите… Вы выглядите такой счастливой! Могу ли я допустить мысль, что вы влюблены?.. В Париж, как и я? — Проговорила женщина и стала увлечённо рассказывать историю: как она упорно шла к своей мечте – увидеть Париж…

«Да, вы правы… Я тоже… кажется… влюблена», — подумала Вера, рассеянно рассматривая тетрадь соседки с видами Парижа.

Стюардесса предложила напитки. Вера взглянула через иллюминатор на бескрайнюю пустыню облаков. Своей воздушностью они напоминали ей состояние её души. Вера давно не ощущала таких чувств – одновременно: неизведанности и лёгкости, любви и желания сделать что-то хорошее, желания, которое поселилось внутри неё в последние месяцы. Они были сродни тем ощущениям, которые она испытала, когда она осознала первые движения ребёнка в своей утробе. Будто крылышки бабочки трепетали у неё в животе, от чего ей было щекотно, и слёзы счастья постоянно наворачивались на глаза.

…Если Тепловой работа в Африке доставляла удовольствие, то у её супруга забрала здоровье. Обычный вирус осложнился редким заболеванием, и молодым пришлось вернуться в Москву. На кафедре возвращению Веры мало кто обрадовался: одна Надежда Демьяновна, но и она недолго оставалась её покровительницей. После её ухода для Тепловой наступили сложные времена. Ей приходилось постоянно отстаивать своё мнение, делиться собственными открытиями с коллегами, многие из которых висели мёртвым грузом на кафедре. Вера взвалила на свои плечи всю работу в лаборатории и учебный процесс. В итоге она добилась своего: её стали уважать и… бояться… Потому что она была незаменима. Вера Алексеевна ввела на кафедре правило: добиваться успеха знаниями, а не другими качествами, поэтому на корню пресекала какие-либо поползновения или попытки знакомства, которые могли помешать учебно-воспитательному процессу. Все студенты дрожали при мысли о предстоящем экзамене у Одонаты.

А тут появился одарённый студент, который был из «золотой молодежи», но водил дружбу и с другими ребятами. Да ещё его огромные очки никого не отталкивали от него, как раньше все из-за них шарахались от Тепловой. Его обожали и студенты, и преподаватели. О проделках ВО по аудиториям института ходили легенды. Мальчик стал общим любимчиком. Его обожали даже лабораторные мыши. Вот эта всеобщая любовь и раздражала Веру Алексеевну...

…Вера утвердительно закивала головой и откусила пирожное.

— Вкусное… — прокомментировала соседка.

— Да, неплохое.

— Вы остановитесь в Париже?

Вера отпила кофе и пожала плечами:

— Это не от меня зависит, а от того, кто будет встречать меня, — полушёпотом ответила Вера, видя, что соседка уже настроена излить ей всю свою историю о несчастной любви.

«Почему он настаивал в письме на Париже?.. И вообще, он мог меня попросить самой добраться до Африки – через Германию. Ведь он, точно, не может прилететь в Париж! Эксперимент – в завершающей фазе! Какая была бы глупость: руководитель проекта прилетает за тридевять земель ради консультанта, даже если они с ним близкие друзья», — пыталась как-то успокоить себя Вера. Она закрыла глаза, стараясь заснуть: ей необходимо до посадки расстаться со всеми страхами прошлого…

…Вера с трудом вспоминает, как всё произошло. Тот год был особенно тяжёлым для неё: арест супруга, развал Советского Союза, да ещё – скандал в лаборатории. Она не помнит, что наговорила ВО в тот момент, когда застала его мило любезничающим с лабораторной мышкой. Тепловой было невыносимо смотреть на его галантное поведение, ей было лучше получить насмешки, к которым она привыкла, чем очередные слова лицемерного восхищения. Он что-то говорил ей, а ей слышалось: «Вот, Вера Алексеевна, вы – доцент, вы вкалываете с утра до вечера, вы добились многого, но вы как были, так остались выскочкой. Вас боятся все… Даже лабораторные мыши. Только я вас жалею, потому что вы не женщина, и вы никогда не станете ею». Из Веры вырвалась разом вся горечь, которая накопилась за эти годы. Владимир Орлов стоял и слушал, не сводя с неё глаз. Когда она сделала паузу, чтобы перевести дух, он лишь сказал на французском:

— Мадам, я никогда не смел подумать такое о вас. Вы для меня – идеальная женщина… Я преклоняюсь перед вами. Вы так и не поняли этого?

— Ах ты, щенок, ты ещё и издеваешься надо мной! — Выпалила Вера, сопроводив свои слова звонкой пощёчиной.

Неизвестно, чем бы всё закончилось, но на её несчастье в этот момент мимо проходил ректор, который давно мечтал сместить Теплову с поста временно исполняющего обязанности заведующего кафедрой. Поднялся жуткий скандал. ВО стал героем института, а её, доцента, попросили уйти «по собственному желанию» …

Вера с трудом пережила уход. Пришло другое время, и многое забылось. Муж выпустил мемуары о своей тайной миссии в Африке, которые немного потрясли руководящую верхушку. Но его разоблачения не остались безнаказанными: у Льва обострилась болезнь, которой он когда-то заразился в тропиках…

…Самолёт задрожал: турбулентность. Голос командира корабля вежливо попросил пристегнуть ремни. Соседка была напугана таким поворотом событий и стала что-то нервно искать в своей объёмистой сумке. Сумка выпала из её рук прямо на пол в проходе. Она вскочила.

— Мадам… сядьте, пожалуйста, на место, — подбежала к ней стюардесса.

Самолет снова задрожал.

— Я… я задыхаюсь… Я – астматик… Мой баллончик…

Через некоторое время Вера, держа в своих руках ладонь соседки, с нескрываемой заботой нашёптывала ей слова успокоения.

— …Благодарю вас, Вера Алексеевна. Как хорошо, что вы оказались со мной в салоне! Я полетела бы экономическим классом, но побоялась духоты – из-за астмы. Вся моя группа находится там. Вы, наверное, врач? У вас редкий дар убеждения!

— Да, я врач.

— Вы лечите словом? От одних ваших слов пациенты выздоравливают, наверное. И от рук!

Вера качнула головой:

— Нет, Ольга, я занимаюсь эпидемиологией, наукой, которая помогает врачам пресечь распространение болезней.

— А в Африку вы летите по делу?

— Да, одна компания заинтересовалась моей разработкой, и меня пригласили в качестве консультанта.

— А что за разработка, если это не секрет?

— Да нет никакой тайны, просто мой метод дешевле. Может быть, еще и потому, что я когда-то использовала в своих опытах местное растение. — Вера улыбнулась. — Стрекозы облюбовали его заросли на болотах…

Ольга кивнула:

— Слышала, камыш какой-то...

Их разговор прервала стюардесса, которая попросила подготовиться к посадке. Вера всего через двадцать минут окажется в аэропорту Руасси - Шарль де Голль, и её кинуло в жар. Она снова начала паниковать: если он всё же будет встречать её, как они узнают друг друга? Он – её, а она – его? О-о-о, лучше бы не было последнего письма и этих слов: «вы нужны мне». Ей необходимо отвлечься.

— Вы знаете, Ольга, руководитель этого проекта на данный момент – мой самый близкий друг, а когда-то был моим врагом. Он был моим студентом, после конфликта с ним мне пришлось уволиться.

После этих слов с души Веры будто свалился камень, и ей стало легче дышать.

— Даже так? А как получилось, что вы стали друзьями?

— У меня долго болел супруг, и мне пришлось быть сиделкой для него. Единственным развлечением для меня стал интернет: иногда я писала и посылала через него заметки и статьи в научные журналы. Однажды я получила письмо, что крупная иностранная компания заинтересовалась моим методом…

— Постойте, я догадаюсь… Тот, кто к вам обратился, оказался вашим бывшим студентом?

Теплова кивнула:

— Я писала заметки под псевдонимом, а мой ученик, которого я помнила под именем Владимир, оказался Вольдемаром, да еще с двойной фамилией, и во франкоязычных странах он чаще подписывается своей французской фамилией: Деблан.

— Ой, да это же готовый сюжет для романа! — Восхитилась Ольга, сжав её руку. — Вы общались и не знали, что – злейшие враги?

— Да… Мы догадались об этом позже, когда это уже не имело никакого значения, потому что…

Вера опустила взгляд на сжатые ладони:

— …Потому что мы настолько сблизились, что обиды были прощены. Он поддерживал меня в самые сложные моменты моей жизни.

— Да уж… Как романтично!.. От ненависти до любви – один шаг… Вы сейчас летите к нему?

— Я не знаю, сможет ли он встретить меня. А если и сможет, то я волнуюсь… Мы друг друга видели очень давно, а фотографиями намеренно не обменивались. Ни он, ни я не любили фотографироваться.

Женщины смолкли, потому что самолёт сел.

«…Даже если ты, ВО, не придёшь, я всё равно благодарна тебе за то, что ты был со мной в самые трудные минуты и сейчас снова помог мне поверить в себя».

…У багажной ленты Веру окликнул знакомый женский голос. Это была всё та же соседка из самолёта.

Ольга стояла у стеклянного выхода и, улыбаясь, указывала рукой куда-то вдаль.

Вера посмотрела в направлении её руки: немного в стороне, за сплошной стеной встречающих, гордо возвышались три стебля рогозы…

Замедлив шаг, женщина остановилась, порылась в сумке и достала очки в крупной оправе. Она надела их, поправила шарфик на шее и уверенной походкой направилась к выходу.

.

.

.

Солнце озарило кухню. Семь часов утра, но уже почти невыносимо душно, и поэтому дверь на балкон открыта. Внизу кричит женщина-продавец – предлагает купить фрукты. Сегодня ещё и ягоды: малину и ежевику. Я никогда ничего не покупала у неё: недалеко – рынок, и на нём всего полно… Интересно: а откуда берёт ягоды она? Здесь они не такие, как в России, ‒ огромные! Ежевику я как-то пробовала. Она была довольно вкусная, но чересчур сладкая.  Я не люблю сладкого, не люблю ни конфет, ни варенья, разве что, иногда, – малюсенькую ложечку конфитюра. Мама и бабушка варили варенье, но сами почти не ели его...

Захотелось кислинки. Слушаю улицу и ем яблоко. Это не антоновка, но оно хотя бы твёрдое. Справа от ноутбука стынет чашка с кофе, его запаха я не ощущаю: Лея успела разбрызгать на кухне диоровские духи. Они тоже до жути сладкие, приторные – как карамель, как здешние фрукты.  Дети встали, и сразу – к компьютеру. Дала им по кружке молока с хлопьями.

…На улице стало шумно: накануне поменяли трубы, сейчас кладут асфальт. Дети включили телевизор, Максик зевает – вчера лёг поздно спать. Неумолимо наступает день с его бодрящей суетой. Кофе не подействовал, и я пока – в дрёме… Закрываю глаза…

…Что-то щекочет: сначала – в уголках губ, потом – под грудью, потом опускается ниже. И я начинаю понимать: всё, что я вижу и слышу вокруг, и есть та самая библейская «суета сует», с её неизменной константой-речитативом: жизнь продолжается… жизнь продолжается… Но – для чего она, жизнь? Для чего – жизнь и ради чего – жить?

Я улыбаюсь: я знаю ответ!

Жить – ради любви! Это она, любовь, – вокруг меня: мои дети, женщина-продавец и рабочие внизу… ежевика и яблоки… Любовь ‒ на губах… на коже, помнящей твои поцелуи. Она – в моём сердце. Есть Бог – и есть Любовь! Бог и есть – Любовь!

Я шепчу: любовь… любить... Быть любимой... Боже, храни детей моих! Боже, охрани и сохрани его!

.

.

Звонкий металлический голос раздался в голове:

— Пассажир Теплова, вылетающая рейсом 2545 до Парижа, убедительная просьба – пройти на посадку.

«Моя фамилия. Мой рейс?.. Как долго я нахожусь здесь?»

Она стоит, бог знает сколько времени, перед зеркальной стеной, установленной напротив туалетных кабинок в аэропорту. Её правая рука сжимает полураскрытый несессер, содержимое которого беспорядочно лежит на столешнице раковины. Посетителей немного: раннее утро. Рядом женщина моет руки, мило улыбается ей. Вера отвечает ей точно такой же, ничего не значащей, улыбкой, а потом медленно переводит взгляд на собственное отражение:

«Сразу видно, что я – полная идиотка!».

Новый образ уже какую неделю находится перед ней – женщина, вернувшаяся из прошлого: средних лет, невысокого роста, ухоженная и опрятно одетая. Густые, но, к сожалению, крашеные волосы аккуратно собраны в тугой хвост и закреплены заколкой-крабом. Из того, давнего, образа недостаёт только когда-то модных «черепашьих» очков, которые она носила в течение долгих лет. А причина такой привязанности была банальной: её большие, слишком близко посаженные к переносице, серые глаза. Очками Вера пыталась скрыть этот свой изъян. «Odonata» в переводе с латыни означает «стрекоза» − такое прозвище дали ей студенты. Кстати, оно совсем не задевало Веру, вернее, почти не задевало…

…Она уже хотела открыть дверь аудитории, когда услышала разговор новоприбывших студентов:

— …Одоната – хищница, она – покровительница лабораторных мышей и дрозофил… Всех студентов, которых Одоната не восприняла, ждут изнурительные ночные и беспокойные воскресные дежурства… по уходу за мерзкими тварями… — голос продолжал театрально декламировать, периодически замолкая, чтобы пропустить одобряющие смешки присутствующих.

— О-о-о! Горе Стоцкой, горе!

— Почему горе? — Послышался удивлённый девичий голос.

— Потому что, мадемуазель, вы – самая красивая здесь, а Одоната не терпит красоты… Так что наденьте, мадемуазель, очки для сварки – хорошая маскировка – и вступайте в отряд Стрекоз…

— А где я их возьму?!

— М-да… С этим – проблема. Хотя, вон, напротив корпуса, – стройка… Бегите туда скорей!

…Вера внезапно почувствовала боль в груди: ей до сих пор было тяжело вспоминать те события. Зажмурив глаза, она глубоко вздохнула, а потом ещё раз посмотрела на своё отражение:

«Ни одной морщинки… Ни одной… Доктор был прав, когда говорил, что украдёт у меня десяток-другой лет».

…Даже дочь при виде нового облика матери забрала обратно свой скептицизм, которым наградила её, когда она сказала о намерении лечь в клинику:

— Мама, зачем тебе пластика? В твоём возрасте это вредно. Ты – что, собираешься начать новую жизнь? Не поздновато ли?

— Я ничего не собираюсь начинать… Просто… мне это нужно…

— Ну, тогда… я ничего не понимаю… Когда был жив папа, тебя совсем не беспокоила твоя внешность. А тут не прошло и двух лет после его смерти, а ты бежишь в клинику красоты!

Вере нечего было ответить. Алина, как всегда, была права, оставалось только – пожать плечами и продолжать слушать свою старшую дочь, которая готовила обед для большой семьи. Та приостановила движение ножа и посмотрела на мать:

— Николай − не против, и детям нужна бабушка. Оставайся с нами. Как тебе живётся: одной, в такой большой квартире? Кстати, мне звонил Михаил Фёдорович… Ты давно не появлялась в клинике. Ты не подумай, что он жаловался на тебя, просто таких специалистов по тропическим болезням в России по пальцам можно пересчитать. Я думала, мама тяжело переживает смерть отца и находится в добровольном заточении! А сегодня: сначала − твой внезапный приезд к нам, а теперь ещё и эта новость. Тебе вдруг понадобилось изменить внешность. Если честно: у меня слегка вызывает тревогу твоё психическое состояние… Пластическая операция?! Прямо, бред какой-то!

Тушка курицы была уложена на противень. Аромат пряностей защекотал нос. Алину захватил очередной приступ чиханья:

— Я так и не привыкла к перцу – постоянно чихаю.

— Так же, как отец.

— Точно, но я не могу отказаться от пряностей…

Алина сушила лицо полотенцем, когда Вера решилась сказать:

— Доча… Я собираюсь вернуться в науку… на кафедру.

Воспалённые серые глаза уставились на Веру:

— А это ещё что?.. Мама, ты забыла причину своего… ухода?

— Я прекрасно помню, Алина… Но я изменилась… И потом… тогда была и моя вина.

На лице дочери отразилось недовольство:

— О какой вине ты говоришь?! Мне даже не хочется вспоминать фамилию этого гадкого студента. И как они все с тобой поступили? Выгнали… И кого? Самого трудолюбивого и талантливого учёного! Надо было судиться.

— Алиночка, того студента давно нет, да и ситуация тогда была совсем иной…

— Да, помню… — с нескрываемой горечью проговорила дочь, махнув рукой. — Если тебе мало общения, то я предлагаю переехать к нам. Твои консультации в клинике не отнимают у тебя много времени. Ты можешь чем-то себя занять… Например, посетить старых подруг в Челябинске. Они уже устали приглашать тебя.

Руки Алины обвили шею матери, а щека прильнула к её щеке:

— Ну, скажи… зачем тебе снова всё это?

— Доченька… это ваша жизнь, а я не могу сидеть в квартире, которая была моей тюрьмой всё время болезни вашего отца. На днях мне позвонила Светлана Николаевна Пелепецкая. Помнишь, она тогда в аспирантуре сидела у меня?

— Да, такая невзрачная. Ты же знаешь, что я не слишком любила посещать твою лабораторию, — передёрнувшись, проговорила дочь.

— Ну вот! Снова – «невзрачная» ... Это слово никак не искоренить из твоего лексикона! Так вот: та, кого ты называешь «невзрачная», предложила мне заняться одним вопросом… над которым я работала ещё тогда, в Африке.

Алина хмыкнула в ответ и приоткрыла дверцу духовки. От аппетитного запаха у Веры тут же выделилась слюна во рту.

— Только не добивай меня окончательно, мамочка… Ты всерьёз засобиралась в Африку?

— Нет, что ты! — Засмеялась Вера. — Я буду заниматься на кафедре, в своей лаборатории… Пойми, я скучаю по той жизни.

— Теперь понятно, почему ты ложишься в клинику… Хочешь пококетничать с лаборантами? — Дочь призадумалась и выдала: — Нет, там работают такие ботаники, что они не заметят и самой Анжелины Джоли.

— Алина, я просто-напросто хочу привести себя в порядок.

Дочь, скрестив руки на груди, деловито изучала внешность мамы:

— Да, может, ты и права, — заключила она, — думаю, что тебе не помешает полежать в клинике Агапова…

… Металлический голос снова зазвенел в голове, приглашая Веру на посадку. Последний штрих перед зеркалом: шарфик на шее, который прикрывает розовые шрамы. Рука приостановила начатые действия, а навалившееся чувство тревоги стало давить на разум:

«А правильно ли я поступаю?»

Но ещё вчера Вера решила − идти до конца, и поэтому она – в аэропорту. Как только Вера поднялась наверх из зала нижнего уровня, тут же раздался писк приёма сообщений в телефоне. Обычные номера: Алина, Оксана, муж Алины… Последовавший звонок прервал просмотр сообщений. Опять – номер дочери. Вера встала на эскалатор, не отрывая пальца от кнопки приёма на телефоне. Ведь она снова может сделать шаг назад… как когда-то – ради любимого человека, а сейчас – ради дочерей… Вера медленно поднималась к паспортному контролю, а телефон настаивал на своём.

— Всё… Следующее объявление решит мою участь.

Раздалось:

— Пассажир Теплова…

Пограничник не скрывал удивления, взглянув: вначале − на фото в паспорте, а затем − на предъявителя. Несколько раз он переводил взор то на неё, то на фотографию, пока Вера не выдержала и не проговорила сквозь зубы:

— Да. Это – я.… В плохом настроении.

Смущение проявилось на лице молодого человека, и вот – долгожданная печать поставлена.

Теплова купила билет в бизнес-класс, на этом настоял он.

— Comme il est bel, ce garçon-là, cependant... Какой же он всё-таки милый мальчик, — неожиданно вырвалось у неё на французском языке.

— Мадам желает что-нибудь перед взлётом? — Не разобрав слов, с готовностью откликнулась стюардесса.

Вера внезапно почувствовала лёгкий стыд: она забыла, что летит на «Air France» и что у мадемуазель французский язык – родной.

— Нет, мерси.

Стюардесса кивнула и продолжила обход.

Вера устроилась в кресле и закрыла глаза, стараясь вновь воспроизвести в памяти то, что раньше не хотела вспоминать и что сейчас ей вспомнить было просто необходимо…

…Вера Алексеевна вовсе не разозлилась тогда: ей не нужно было что-то кому-то объяснять и доказывать. Но войдя в аудиторию, она опешила. Обладателем завораживающего голоса оказался щупленький студент совсем не примечательной, на первый взгляд, внешности: среднего роста, с беспорядочно взбитыми кудрями на голове. Белый халат был накрахмален и выутюжен, но торчавшая из ворота тонкая шея хозяина увеличивала его в размерах… Однако больше всего Веру задело это – неровно сидящие на его носу огромные очки … Как он мог о ней говорить такое, если сам страдал близорукостью? «Варёные» джинсы и модной модели кроссовки на нем подсказали доценту, что лучше остыть и постараться взять себя в руки… Вера постаралась заглушить обиду и продолжить знакомство.

Его звали Владимиром, с такой известной фамилией − Орлов, но все однокурсники почему-то называли его просто − ВО, ставя перед этим «ВО» уважительное: «месье». ВО не скрывал, что приехал из Парижа, поэтому к Вере он вежливо обращался: «мадам». Веру удивило, что Владимир был прилежным студентом, ведь обычно дети дипломатов не блистали знаниями, и мало кто из них желал посвятить себя науке. Но ни это, ни знание ВО французского языка не помогли Вере Алексеевне преодолеть неприязнь. Она старалась забыть обиду, но звук голоса Володи, который часто взрывал аудиторию смехом, вновь и вновь напоминал ей о той его несправедливой оценке. Вере казалось, что студент держится с ней пренебрежительно, хотя ничего оскорбительного он не говорил, а только награждал её знаками внимания: не как преподавателя – доцента кафедры, а как женщину. Вера старалась на это не реагировать, но его нарочитую, как она думала, галантность переносила с трудом, хотя она, вероятнее всего, была у него в крови. Откуда? ВО всегда был обходителен чуть ли не с каждой женщиной и делал это ненавязчиво – без кривляний. Даже Вера испытывала некую робость от его комплиментов. От кого? – От студента! Уму было непостижимо принять всё это! Она несколько раз порывалась ответить ему со всей строгостью, но, видя его открытый и добрый взгляд и слыша обращённое к ней «мадам», она гасила строгость и, чтобы как-то скрыть вспыхнувшее смятение, опускала глаза в журнал. Вера раздражалась день ото дня всё больше и больше. Так не принято было вести себя в советском обществе! Она бы обратилась в комитет комсомола, но что она могла им сказать? Ведь доцент сама не понимала, в чём причина такого отношения к нему. ВО был неплохим молодым человеком, да и таких «баловней судьбы», как Орлов, она уже не раз встречала. Причина всё же крылась не в нём, а в отношении к нему окружающих.

…Выскочка − это не баловень судьбы. Как Тепловой было знакомо это слово – «выскочка»! Нет, уж лучше быть Одонатой, чем носить старое прозвище. Вначале – староста класса, потом − председатель комитета комсомола в своей родной школе. Да и чем было заняться в сибирском промышленном городе? Дочери машиниста выходить замуж за какого-то местного стахановца не хотелось, поэтому Вериной мечтой стала учёба в Москве. Теплова попала в один из медицинских институтов с помощью рекомендательных писем, написанных теми, кому она прислуживала все эти годы в челябинском обкоме. Таких выскочек, как она, в университете было немало, но «золотой молодёжи», молодых людей, которые не слишком желали водить дружбу с такими девушками, как Вера, – ещё больше. Студенческое общежитие внесло в её жизнь правило: предлагают – не отказывайся! Продвигаться по линии комсомола Вера не желала. Оставался один путь – в науку… Профессор кафедры тропических болезней Надежда Демьяновна приметила трудолюбивую сибирячку. Тогда мало кто желал заниматься редкими заболеваниями, поэтому Теплова и не сопротивлялась предложению остаться в аспирантуре. Со своими внешними данными и маленькой стипендией Вера не могла тягаться с красавицами и модницами института.

…Надежда Демьяновна жалела Теплову и часто приглашала её на дачу. В один день Вера снова оказалась «выскочкой» — она «выскочила» замуж. Лев был частым гостем на даче у профессора. Ему предстояла заграничная командировка, поэтому необходимо было срочно обзавестись семьёй.

— Вы не смотрите, Лёва, что она чрезмерно робка, это – прекрасная черта, которая встречается у настоящих женщин. Она трудолюбива и будет верной подругой вам − там, на чужбине, — расхваливала Надежда Демьяновна свою ученицу, которая делала вид, что ничего не слышит, сидя у открытого окна на террасе.

Наука… Африка… И Лев, который оказался худым молодым человеком с приятной внешностью и с хорошими манерами. Для Тепловой, в её ситуации, он был поистине даром небес…

— …Африка… — произнесла полушёпотом Вера.

— Извините, — обратилась к ней сидящая рядом соседка, походившая по виду на провинциальную туристку, которую чаще встретишь в эконом-классе, — я вижу, что вы читаете журнал на французском языке. Вы не могли бы мне помочь с переводом?

— Да… с удовольствием, — Вера взяла в руку протянутый ей проспект какого-то тура и начала переводить, попутно объясняя значение того или иного слова…

— Вы прекрасно владеете французским языком. Живёте во Франции?

— Нет. Я – проездом, — вежливо ответила Вера.

Но, судя по всему, женщина не желала заканчивать общение: откровенное любопытство читалось на её лице. Раньше, вероятнее всего, Вера ответила бы резко, но сейчас она ощущала приятную лёгкость в душе, поэтому и не желала никому другому каких-либо плохих эмоций… и немного рассказала попутчице о Франции.

— …Но вы столько знаете о Париже, будто там жили! Как я рада, что обратилась к вам! — Благодарила женщина-туристка.

— Знаю, потому что сама когда-то мечтала посетить его, готовилась к этому, но, к сожалению, так ничего и не получилось.

— Но ваш язык… — туристка придвинулась ближе к Тепловой, чтобы объясниться: — Я слышала, как Вы общались со стюардессой и с тем французом, — она кивнула в сторону пассажира, сидевшего напротив. — По-моему, он спросил вас о вашем акценте… Где вы изучали язык?

— В Африке.

— О-о-о! Это – интересно. Значит, вы живёте там?!

Вера на секунду заострила свой взгляд на любознательном блеске глаз соседки и снова улыбнулась:

— Я когда-то там работала, а сейчас возвращаюсь туда снова.

— Ой! Простите… Вы выглядите такой счастливой! Могу ли я допустить мысль, что вы влюблены?.. В Париж, как и я? — Проговорила женщина и стала увлечённо рассказывать историю: как она упорно шла к своей мечте – увидеть Париж…

«Да, вы правы… Я тоже… кажется… влюблена», — подумала Вера, рассеянно рассматривая тетрадь соседки с видами Парижа.

Стюардесса предложила напитки. Вера взглянула через иллюминатор на бескрайнюю пустыню облаков. Своей воздушностью они напоминали ей состояние её души. Вера давно не ощущала таких чувств – одновременно: неизведанности и лёгкости, любви и желания сделать что-то хорошее, желания, которое поселилось внутри неё в последние месяцы. Они были сродни тем ощущениям, которые она испытала, когда она осознала первые движения ребёнка в своей утробе. Будто крылышки бабочки трепетали у неё в животе, от чего ей было щекотно, и слёзы счастья постоянно наворачивались на глаза.

…Если Тепловой работа в Африке доставляла удовольствие, то у её супруга забрала здоровье. Обычный вирус осложнился редким заболеванием, и молодым пришлось вернуться в Москву. На кафедре возвращению Веры мало кто обрадовался: одна Надежда Демьяновна, но и она недолго оставалась её покровительницей. После её ухода для Тепловой наступили сложные времена. Ей приходилось постоянно отстаивать своё мнение, делиться собственными открытиями с коллегами, многие из которых висели мёртвым грузом на кафедре. Вера взвалила на свои плечи всю работу в лаборатории и учебный процесс. В итоге она добилась своего: её стали уважать и… бояться… Потому что она была незаменима. Вера Алексеевна ввела на кафедре правило: добиваться успеха знаниями, а не другими качествами, поэтому на корню пресекала какие-либо поползновения или попытки знакомства, которые могли помешать учебно-воспитательному процессу. Все студенты дрожали при мысли о предстоящем экзамене у Одонаты.

А тут появился одарённый студент, который был из «золотой молодежи», но водил дружбу и с другими ребятами. Да ещё его огромные очки никого не отталкивали от него, как раньше все из-за них шарахались от Тепловой. Его обожали и студенты, и преподаватели. О проделках ВО по аудиториям института ходили легенды. Мальчик стал общим любимчиком. Его обожали даже лабораторные мыши. Вот эта всеобщая любовь и раздражала Веру Алексеевну...

…Вера утвердительно закивала головой и откусила пирожное.

— Вкусное… — прокомментировала соседка.

— Да, неплохое.

— Вы остановитесь в Париже?

Вера отпила кофе и пожала плечами:

— Это не от меня зависит, а от того, кто будет встречать меня, — полушёпотом ответила Вера, видя, что соседка уже настроена излить ей всю свою историю о несчастной любви.

«Почему он настаивал в письме на Париже?.. И вообще, он мог меня попросить самой добраться до Африки – через Германию. Ведь он, точно, не может прилететь в Париж! Эксперимент – в завершающей фазе! Какая была бы глупость: руководитель проекта прилетает за тридевять земель ради консультанта, даже если они с ним близкие друзья», — пыталась как-то успокоить себя Вера. Она закрыла глаза, стараясь заснуть: ей необходимо до посадки расстаться со всеми страхами прошлого…

…Вера с трудом вспоминает, как всё произошло. Тот год был особенно тяжёлым для неё: арест супруга, развал Советского Союза, да ещё – скандал в лаборатории. Она не помнит, что наговорила ВО в тот момент, когда застала его мило любезничающим с лабораторной мышкой. Тепловой было невыносимо смотреть на его галантное поведение, ей было лучше получить насмешки, к которым она привыкла, чем очередные слова лицемерного восхищения. Он что-то говорил ей, а ей слышалось: «Вот, Вера Алексеевна, вы – доцент, вы вкалываете с утра до вечера, вы добились многого, но вы как были, так остались выскочкой. Вас боятся все… Даже лабораторные мыши. Только я вас жалею, потому что вы не женщина, и вы никогда не станете ею». Из Веры вырвалась разом вся горечь, которая накопилась за эти годы. Владимир Орлов стоял и слушал, не сводя с неё глаз. Когда она сделала паузу, чтобы перевести дух, он лишь сказал на французском:

— Мадам, я никогда не смел подумать такое о вас. Вы для меня – идеальная женщина… Я преклоняюсь перед вами. Вы так и не поняли этого?

— Ах ты, щенок, ты ещё и издеваешься надо мной! — Выпалила Вера, сопроводив свои слова звонкой пощёчиной.

Неизвестно, чем бы всё закончилось, но на её несчастье в этот момент мимо проходил ректор, который давно мечтал сместить Теплову с поста временно исполняющего обязанности заведующего кафедрой. Поднялся жуткий скандал. ВО стал героем института, а её, доцента, попросили уйти «по собственному желанию» …

Вера с трудом пережила уход. Пришло другое время, и многое забылось. Муж выпустил мемуары о своей тайной миссии в Африке, которые немного потрясли руководящую верхушку. Но его разоблачения не остались безнаказанными: у Льва обострилась болезнь, которой он когда-то заразился в тропиках…

…Самолёт задрожал: турбулентность. Голос командира корабля вежливо попросил пристегнуть ремни. Соседка была напугана таким поворотом событий и стала что-то нервно искать в своей объёмистой сумке. Сумка выпала из её рук прямо на пол в проходе. Она вскочила.

— Мадам… сядьте, пожалуйста, на место, — подбежала к ней стюардесса.

Самолет снова задрожал.

— Я… я задыхаюсь… Я – астматик… Мой баллончик…

Через некоторое время Вера, держа в своих руках ладонь соседки, с нескрываемой заботой нашёптывала ей слова успокоения.

— …Благодарю вас, Вера Алексеевна. Как хорошо, что вы оказались со мной в салоне! Я полетела бы экономическим классом, но побоялась духоты – из-за астмы. Вся моя группа находится там. Вы, наверное, врач? У вас редкий дар убеждения!

— Да, я врач.

— Вы лечите словом? От одних ваших слов пациенты выздоравливают, наверное. И от рук!

Вера качнула головой:

— Нет, Ольга, я занимаюсь эпидемиологией, наукой, которая помогает врачам пресечь распространение болезней.

— А в Африку вы летите по делу?

— Да, одна компания заинтересовалась моей разработкой, и меня пригласили в качестве консультанта.

— А что за разработка, если это не секрет?

— Да нет никакой тайны, просто мой метод дешевле. Может быть, еще и потому, что я когда-то использовала в своих опытах местное растение. — Вера улыбнулась. — Стрекозы облюбовали его заросли на болотах…

Ольга кивнула:

— Слышала, камыш какой-то...

Их разговор прервала стюардесса, которая попросила подготовиться к посадке. Вера всего через двадцать минут окажется в аэропорту Руасси - Шарль де Голль, и её кинуло в жар. Она снова начала паниковать: если он всё же будет встречать её, как они узнают друг друга? Он – её, а она – его? О-о-о, лучше бы не было последнего письма и этих слов: «вы нужны мне». Ей необходимо отвлечься.

— Вы знаете, Ольга, руководитель этого проекта на данный момент – мой самый близкий друг, а когда-то был моим врагом. Он был моим студентом, после конфликта с ним мне пришлось уволиться.

После этих слов с души Веры будто свалился камень, и ей стало легче дышать.

— Даже так? А как получилось, что вы стали друзьями?

— У меня долго болел супруг, и мне пришлось быть сиделкой для него. Единственным развлечением для меня стал интернет: иногда я писала и посылала через него заметки и статьи в научные журналы. Однажды я получила письмо, что крупная иностранная компания заинтересовалась моим методом…

— Постойте, я догадаюсь… Тот, кто к вам обратился, оказался вашим бывшим студентом?

Теплова кивнула:

— Я писала заметки под псевдонимом, а мой ученик, которого я помнила под именем Владимир, оказался Вольдемаром, да еще с двойной фамилией, и во франкоязычных странах он чаще подписывается своей французской фамилией: Деблан.

— Ой, да это же готовый сюжет для романа! — Восхитилась Ольга, сжав её руку. — Вы общались и не знали, что – злейшие враги?

— Да… Мы догадались об этом позже, когда это уже не имело никакого значения, потому что…

Вера опустила взгляд на сжатые ладони:

— …Потому что мы настолько сблизились, что обиды были прощены. Он поддерживал меня в самые сложные моменты моей жизни.

— Да уж… Как романтично!.. От ненависти до любви – один шаг… Вы сейчас летите к нему?

— Я не знаю, сможет ли он встретить меня. А если и сможет, то я волнуюсь… Мы друг друга видели очень давно, а фотографиями намеренно не обменивались. Ни он, ни я не любили фотографироваться.

Женщины смолкли, потому что самолёт сел.

«…Даже если ты, ВО, не придёшь, я всё равно благодарна тебе за то, что ты был со мной в самые трудные минуты и сейчас снова помог мне поверить в себя».

…У багажной ленты Веру окликнул знакомый женский голос. Это была всё та же соседка из самолёта.

Ольга стояла у стеклянного выхода и, улыбаясь, указывала рукой куда-то вдаль.

Вера посмотрела в направлении её руки: немного в стороне, за сплошной стеной встречающих, гордо возвышались три стебля рогозы…

Замедлив шаг, женщина остановилась, порылась в сумке и достала очки в крупной оправе. Она надела их, поправила шарфик на шее и уверенной походкой направилась к выходу.