Евгений Павловский: учёный и подвижник

Леонид   ЧИГРИН

Евгений  Павловский: учёный и подвижник

Помните строки Владимира Маяковского:

Послушайте!

Ведь, если звёзды зажигают –

значит – это кому-нибудь нужно?

значит – кто-то хочет, чтобы они были?

Значит, кому-то было нужно, чтобы на небосводе советской науки, зажглась такая звезда, как Евгений Никанорович Павловский.

Если перечислять все его титулы и звания, потребуется не один лист бумаги: академик Академии наук СССР, академик Академии медицинских наук СССР,   Герой Социалистического труда, генерал-лейтенант медицинской службы, почётный академик Академии наук Таджикской ССР, депутат Верховного Совета СССР и многие другие.

К слову сказать, сам Евгений Никанорович не любил эти звания и титулы. Он иронически говорил: «Они, как путы на ногах у лошади, заставляют замедлять шаги и задирать голову». Себя он называл просто: советский зоолог и паразитолог. Но за этим коротким определением  стоит громадный труд по становлению советской зоологии, паразитологии и экологии, труд, спасший жизни тысяч людей, проложивший пути передовой науке и соединивший её с практической медициной.

Интерес к миру насекомых проявился у Павловского рано, с пяти лет. Его сверстники забавлялись  играми, а он мог часами рассматривать божьих коровок и пятнистых «солдатиков», мух и тараканов. Его отец, учитель по профессии, пытался отвлечь сына от этих странных занятий, но ему это не удавалось. Более того, вопросы маленького Евгения ставили старшего Павловского в тупик. «Для чего они существуют?» - допытывался мальчик. Отец пожимал плечами: «Так угодно Богу». Но такой ответ не устраивал юного энтомолога. «Нет, значит в их существовании есть какой-то смысл, - размышлял он. – И он в самой их форме».

Старший Павловский считал эту увлечённость сына блажью и полагал, что она пройдёт с повзрослением. Разве мог он подумать, что эта блажь была ранним проявлением призвания?

В 1908 году Евгений Павловский  окончил Военно-медицинскую академию и сразу же окунулся в практическую деятельность. В составе научных экспедиций он выезжал в отдалённые уголки России. Там было определено, что антисанитарные и другие  неблагоприятные бытовые условия способствуют возникновению тяжелейших эпидемий чумы и холеры и многих других инфекционных заболеваний, сопровождавшихся высокой смертностью. Попутно разрабатывались методы искоренения этих причин и лечения массовых заразных болезней.

Довольно скоро Евгений Павловский заявил о себе как о вдумчивом учёном, сочетавшим научные изыскания с практической деятельностью. Его труды и статьи изучались, становились новыми страницами в зоологии и паразитологии, переводились на иностранные языки и публиковались за рубежом. О нём говорили как о перспективном учёном, которому определено большое будущее. Но истинное его предназначение было ещё впереди.

В 1928 году правительство Таджикской республики обратилось к правительству Советской страны с просьбой оказать помощь в организации здравоохранения.  В отдалённых районах горного края свирепствовали такие болезни как оспа, туберкулёз, малярия, трахома и другие, широко распространённые недуги. Нужно было определить – для каких регионов характерны те или иные заболевания и выработать конкретные  рекомендации по их излечению.

Была организована первая научная экспедиция  их числа советских медиков, которым предстояло провести исследовательские работы в Гармском регионе и горной Матче. Это были отдалённые местности Таджикистана, где ещё Советская власть не проявила себя в должной мере, и население жило в нищете и бесправии по законам шариата. В состав этой экспедиции вошёл и Евгений Никанорович Павловский, ставший её руководителем. К тому времени ему исполнилось  сорок три года, и он был уже зрелым учёным с мировой известностью.

Доброхоты отговаривали Павловского пускаться в эту опаснейшую поездку.  Горные массивы ещё не были в полной мере исследованы русскими первопроходцами, и медиков могли поджидать неожиданности, связанные со смертельным риском. Кроме того, в Таджикистане шла гражданская война. Красная армия теснила басмаческие банды, и они укрывались в ущельях и труднодоступных селениях. Гармский регион был вотчиной курбаши Фузайла Махсума, одного из самых упорных противников Советской власти.

Принимал ли Евгений Никанорович во внимание эти доводы? Конечно, принимал. Но он был врачом по призванию, а в таких случаях следуют велению долга. И первая экспедиция советских медиков отправилась в Таджикистан.

Ехали на лошадях. Дорог не было, тропы змеились по склонам гор, узкие, дощатые мосты, на верёвках перекидывались через ущелья. Нередко грохотали камнепады, перекрывавшие пути, и тогда приходилось пешком добираться до отдалённых селений.

Бедность и убогая жизнь горцев поражали. Сложенные из камней хижины плохо укрывали от непогоды, отсутствовали элементарные бытовые условия и редко кто из взрослого населения достигал преклонного возраста.

Местные жители доброжелательно встречали русских врачей, но помогать им отказывались. Боялись мести басмачей, которые запрещали иметь дело с кафирами, иноверцами. Возникли проблемы и с переводчиками, единственный переводчик то и дело порывался оставить экспедицию.

Но пасовать перед трудностями было не в натуре Павловского. Убеждениями и уговорами, действенной медицинской помощью он склонял горцев на свою сторону. Увиденное подчас ужасало, встречались безлюдные селения, всё население которых вымерло от заразных болезней. В одном кишлаке жители поголовно страдали от базедовой болезни, зобы были величиной с большую дыню.

Евгений Никанорович и его спутники лечили больных. Делали несложные операции, и попутно составляли карту эпидемиологических заболеваний горных регионов, где, в каком селении, кто, чем болеет. Это было нужно для того, чтобы в последующем такие экспедиции уже выезжали целенаправленно и состояли из конкретных специалистов.

Быт участников экспедиции, возглавляемой Павловским, мало чем отличался от жизни горцев. Ночевали в заброшены хижинах, в которых кишели клещи, клопы и блохи, не хватало продовольствия и тёплой одежды, лошади тощали от бескормицы, но упорство и целенаправленность превозмогали лишения.

У русского народа есть такое понятие – подвижник. Это не только монах или аскет, давший обет самоотречения во имя служения Богу. Это и человек, героически принявший на себя тяжёлый труд или лишения ради достижения высокой цели. Именно таким подвижником и был Евгений Никанорович Павловский. Его целью было обеспечить горцам нормальную жизнь, ввести их в сообщество народов, отечеством для которых стала Советская страна, открывшая для каждого её гражданина широкие возможности. И для достижения этой цели Павловский не жалел ни времени, ни сил.

Приходилось преодолевать не только недоверие горцев к приехавшим иноверцам, но и сопротивление знахарей и мулл, занимавшихся лечением больных.  В ход шли заклинания и молитвы, действенным средством считалась бумажка с вязью арабских букв, которую нужно было разжевать и проглотить.

Атторы, торговцы пряностями и парфюмерией, считались в горах авторитетными лекарями. Они приготовляли из трав, сушёных ящериц и змеиной кожи целебные снадобья, считавшиеся универсальными при всех болезнях, и наживали на их продаже большие деньги.

Были случаи, когда врачей выгоняли из кишлаков.

- Вы железом и порошками портите тела людей, - обрушивались на них старожилы, - даёте лекарства, которые сделаны из копыт шайтана.

- Откуда вы это взяли? – изумился Евгений Никанорович.

- Мулла Валисамад сказал, - ответили ему.

Павловский развеселился.

- Тем более вы должны верить нам, раз мы сильнее самого шайтана. Кому ещё удавалось поймать его и отбить копыта?

Старожилы, видя смеющегося врача, невольно заулыбались и сами.

Павловский и его спутники рассказывали горцам о достижениях современной медицины, о том, как свято хранятся и приумножаются традиции выдающегося Авиценны, которого таджики чтили как великого лекаря, и слушатели понемногу оттаивали. Обстановку разряжало и умение, с которым им оказывали медицинскую помощь. Многие больные почувствовали облегчение, более тяжёлых  врачи советовали везти в районную больницу для оказания экстренной помощи, и им уже не перечили.

Поездка в горные районы Таджикистана многое дала участникам первой экспедиции. Они увидели там потрясающие пейзажи и самые настоящие чудеса матери-природы. В одном из мест с горы стекал горячий радоновый источник. Видимо, время от времени он менял своё русло, и потому вся гора была покрыта причудливыми, сказочно прекрасными наслоениями соли. Веками нараставшие соляные сосульки образовали белоснежные замки, пещеры и бассейны. От горячей воды поднимался пар, и казалось, что гора не настоящая, а замечательная декорация к легендам.

В другом месте, прямо из песка били десятки фонтанчиков с минеральной водой. Зрелище это было необыкновенное. Павловский пришёл к пониманию, что сама природа создаёт тут условия для здоровой и долгой жизни, и нужно только научить горцев элементарной санитарии, одолеть невежество и суеверия. Нужно обратить уникальную природную лечебницу во благо всех людей.

Недоверие гармцев и матчинцев таяло, как снежные пласты жарким летом. Всё больше жителей отдалённых селений обращались к русским медикам с просьбой помочь им излечиться от давних болезней. Подлинно триумфальным для Евгения Никаноровича Павловского оказался день, когда к нему обратился за содействием сам мулла Валисамад, у которого вот уже с полгода на руке не заживала язва. Павловский промыл её чистой родниковой водой, обработал и вежливо осведомился:

- Домулло, вам какой мазью помазать рану, из шайтаньих копыт или той, что мы привезли с собой?

К великому удовольствию горцев, наблюдавших за излечением Валисамада, почтенный мулла засопел и не нашёл, что ответить на шутливый вопрос врача.

Об отдыхе участникам первой экспедиции говорить не приходилось.  С утра они садились на лошадей, и начиналось утомительное путешествие по ущельям. Увиденное в кишлаках потрясало до глубины души. Веками не менявшийся уклад жизни, скудное безвитаминное питание, несоблюдение элементарной гигиены сокращали сроки человеческой жизни. Не удивительно, что тут возникали эпидемии холеры, ибо для подобных массовых заболеваний существовали все условия. Медики обходили жильё за жильём, выявляли больных, старались отделить их от остальных домочадцев, делали уколы, давали лекарства и попутно учили горцев простейшей бытовой санитарии. Больных в селениях никто не лечил. Если заболевал кто-то в семье, то ему помогали близкие, а когда с ног падали и они, то такой дом жители кишлака обходили стороной, смирившись с мыслью, что и им вскоре уготована такая участь. Тяжелобольных никто не навещал, у них не оставалось ни кусочка пищи, ни глотка воды, умерших  не хоронили. Они так и оставались в своих хижинах. Смрад разлагающихся тел ощущался далеко окрест. Были селения, в которых не оставалось ни одного человека. Медикам приходилось заниматься не только врачебной практикой, но и выступать в роли могильщиков. Врачи вместе с пожилыми горцами, полагавшими, что им и так умирать, обходили хижины, полные мертвецов, вытаскивали их, а потом рыли общие могилы, складывали в них тела и зарывали.

Павловский и его спутники не доедали, не досыпали, валились с ног от усталости, к ночи обессиливали настолько, что не могли даже ложку поднести ко рту, падали на тощие подстилки и забывались во сне до рассвета.

Сложное положение усугублялось ещё и неблагополучной обстановках в горных регионах. В Горной Матче скрывались басмаческие банды, сумевшие уйти от преследования. Красные конники заперли их в ущельях, но всех ликвидировать пока не удавалось. Красноармейцы плохо знали местность, и слишком много было укрытий в горах, куда даже на лошадях было затруднительно добраться.

С одной из басмаческих банд пришлось столкнуться и Павловскому со спутниками.

Рано утром участники экспедиции отправились в селение Пастигав, чтобы провести там профилактические мероприятия. Ничто не предвещало неожиданностей. Утро выдалось свежим и росным. Горы розовели от первых лучей солнца, редкие облака пылали всеми оттенками кармина. Покой и умиротворение царили в Горной Матче. Обогнули высокую скалу, почерневшую от времени и покрытую множеством трещин. Она напоминала лоб старика, вся жизнь которого прошла в выпасе овечьих отар на пологих склонах. Так, по крайней мере, охарактеризовал её своим спутникам Павловский. Он хотел сказать ещё одну фразу о необыкновенно ярком утре, как вдруг резко натянул поводья и остановил коня. Прямо перед небольшой группой виднелось с десяток всадников. По их виду Евгений Никанорович сразу понял, что это басмачи. Правда, они не походили на откормленных и грозных воинов. Исхудавшие лица, заросшие неопрятными бородами, выцветшие от солнца и времени халаты с вылезающими из прорех клочьями ваты, на головах чалмы из цветной ткани. Басмачи держали в руках винтовки, но и само оружие не казалось устрашающим. Воронёное покрытие сошло со стволов, кое-где виднелись пятна ржавчины. Лошади басмачей, неухоженные, с выступающими рёбрами, мотали головами и позвякивали кольцами удил. Какие-то мгновения обе группы рассматривали одна другую. Наконец, передний басмач осведомился сиплым голосом:

- Куда едете?

Переводчик, пожилой Нурали, повторил его вопрос по-русски.

Павловский попытался унять волнение. Он понимал, что многое сейчас зависит от его выдержки и спокойствия.

- Едем в кишлак Пастигав, - ответил он по возможности будничным тоном.

- Доктора?

- Доктора, - подтвердил Евгений Никанорович.

- Большевики?

- Доктора не делятся на большевиков и меньшевиков, - отозвался Павловский. – Наше дело – лечить людей, а не заниматься политикой.

Передний басмач, по всей видимости, главарь, пристально вглядывался в самого начальника экспедиции и его спутников, видневшихся позади.

- Смело говоришь, урус, нагло говоришь, - угрожающе заметил главарь. – Смерти хочешь?

Павловский пожал плечами.

- Как спрашиваешь, так и говорю. Нас ждут больные, мы торопимся. Какой смысл нас убивать? Мы остановили холеру в горах, застрелите, болезнь снова по кишлакам пойдёт, умрут все остальные.

Главарь не нашел, что ответить на такое замечание врача.

- А почему женщина с вами ездит с открытым лицом?

В составе экспедиции была молодая медсестра, таджичка, Сабохат Шарипова, которая присоединилась к врачам в Душанбе.

Павловский схитрил.

- Она медсестра. Ей иначе нельзя. В домах, где холерные больные, она закрывает лицо, а так ей нужно дышать свежим воздухом. Иначе быстро умрёт.

- Тогда пусть хоть при виде чужих мужчин закрывает лицо, - ворчливо заметил басмач.

- Это можно, - согласился Павловский. – Просто она растерялась от неожиданности.

Пожилой Нурали торопливо переводил вопросы и ответы.

Воцарилось молчание.

- Холера как даёт о себе знать? – неожиданно спросил главарь.

- Высокая температура, рвота, сильная жажда, лицо заостряется, общее недомогание, - ответил Евгений Никанорович, вглядываясь в басмача.

- Плохо себя чувствую, - пожаловался главарь, - и они тоже болеют.

- Слезем с лошадей, - предложил Павловский.

Врачи обследовали бандитов, измерили им температуру, посмотрели на слизистую полость рта.

- Переведи им, - сказал он Нурали, - у них нет холеры. Днём в горах жарко, ночью холодно, дают о себе знать перепады температуры. У них хроническая простуда, может обернуться воспалением лёгких. Нужно ночевать в тёплых помещениях и питаться получше.

Пожилой Нурали перевёл сказанное. Бандиты внимательно выслушали его. Они окончательно утратили свой воинственный вид и превратились в обычных недомогающих горцев, для которых доктор – уважаемый и знающий человек.

- Как лечиться? – спросил главарь.

- Дадим вам лекарства, скажем, как принимать их.

По знаку Павловского фельдшер Найдёнов, ворча что-то невнятное себе под нос, достал из перемётной сумы нужные лекарства и раздал их басмачам.

Павловский растолковал, как, когда и в каком количестве принимать их.

- Ладно, спасибо, - сказал главарь, - можете ехать. – Потом, поразмыслив, осведомился: - Может денег вам дать, доктор? У нас всякие есть – афгани, английские фунты, китайские юани...

Ситуация начала оборачиваться забавной стороной, и Павловский поневоле рассмеялся.

- Зачем нам юани? Нам платит государство. Этого достаточно.

Обе группы разъехались.

- Плохо мы воевали с басмачами, - проворчал фельдшер, - до сих пор рыскают по горам.

- Как раз хорошо, - успокоил его Евгений Никанорович, - вон какие банды были – Ибрагим-бека, Энвер-паши, а где они теперь, и что стало с их главарями? Эти, оставшиеся, тоже недолго протянут, уж больно вид у них измождённый. И в долину им не спуститься, местное население их не поддерживает...

- Неправильно поступаем, - продолжал ворчать Найдёнов, - бандиты, а мы их осматривали, лекарства дали.

Павловский несогласно покачал головой.

- Мы врачи, - ответил он фельдшеру, - наша святая обязанность помогать людям. А бандиты они или мирные горцы, в этом пусть разбираются правоохранительные органы и суд. У каждых свои обязанности.

Больше к этой теме они не возвращались. А что касается басмачей, то встреча с ними была не последней.

Они тогда ехали в кишлак Оббурдон. Сидели в тени под скалой, перекусывали и запивали еду водой из родника, удивительно вкусной и такой холодной, что ломило зубы. Но сидели недолго, послышался стук копыт, фырчанье лошадей, неясные голоса, а потом участников экспедиции окружили вооружённые всадники.

- Вставайте, - приказал их главарь, плотный, с загорелым до черноты лицом. – С вами будет говорить сам Фузайл Махсум.

О Фузайле Махсуме Павловский слышал. Этому курбаши подчинялись все борцы за веру в Гармском районе.

Лошадей у медиков отняли, в становище басмачей погнали пешком.

В хижину, где расположился курбаши, Павловского ввели вместе с переводчиком, остальные участники экспедиции остались во дворе.

Фузайл Махсум сидел на одеялах, навалившись на узорчатые подушки. Он был в годах, дородным, с одутловатым лицом, густая, окладистая борода ниспадала на грудь. Припухшие веки скрадывали глаза.

Евгений Никанорович стоял перед ним, ожидая решения участи своей экспедиции.

- Вы – кафиры, неверные, - проговорил Фузайл Махсум, - ездите по земле правоверных, оскверняете её.

- Это не так, - негромко возразил Павловский. – Аллах сотворил людей, не разделяя их на кафиров и правоверных. Мы лечим людей, это богоугодное дело.

- Аллах сам знает, кого забрать к себе, а кого оставить жить, - голос Фузайля Махсума сорвался в хрип. – И не тебе вмешиваться в его повеления.

- Всевышний создал людей для труда, чтобы они преображали мир и наполняли его радостью. Возвращая больных к жизни, мы как раз и следуем повелениям Аллаха, - откликнулся Павловский. – И потом наши деяния не противоречат Корану. В суре 10 сказано: «Аллах призывает к обители мира и ведёт, кого пожелает к прямому пути».

Глаза Фузайля Махсума расширились от удивления.

- Я вижу, свет истинной веры озарил потёмки твоей души. Ещё что скажешь?

- И ещё скажу, там же заповедано: «Тем, которые добродеяли – доброе и придача: и не покроет их лица пыль унижения».

Фузайл Махсум был поражён. Он ожидал от этого кафира смиренной мольбы пощадить их, оправданий, а вместо этого услышал коранические откровения, которыми руководствовались эти неверные. Значит, для них не всё потеряно.

Откуда было знать предводителю басмачей, что перед поездкой в Азию Евгений Никанорович изучил её историю и проштудировал Коран, да так, что некоторые суры мог процитировать наизусть.

И курбаши басмачей смягчился.

- Ладно, - махнул он рукой, - продолжайте спасать правоверных. Обещаю, никто вас на моей территории не тронет и не обидит.

Участники экспедиции отправились дальше. И, действительно, больше никто не чинил им препятствий. Более того, прослышав, что сам курбаши одобрил действия врачей, к ним по ночам стали приезжать басмачи. Их лечили от малярии, огнестрельных ран, сабельных порезов.  И походя, Евгений Никанорович говорил им, что пахотные земли заброшены, сады дичают, им не хватает хозяйских рук. В итоге семьи горцев голодают, а они, здоровые мужчины, скрываются в ущельях. Война никому не дарила блага, только мир и труд способны приносить достаток людям.

К его словам прислушивались, в отрядах басмачей участились случаи дезертирства, а те, которые оставались, уклонялись от сражений или сдавались в плен. Конники Красной армии громили басмаческие банды. И вскоре Фузайл Махсум  со своими приспешниками бежал в Афганистан. Горные районы Таджикистана больше не таили угрозы, и экспедиция под руководством Евгения Никаноровича Павловского продолжала выполнять свои обязанности.

Жизнь никакого подвижника науки не обходится без лирики. И чувство большой любви выпало и на долю Павловского, хотя и без шекспировской романтики.

Среди участников экспедиции была медицинская сестра Сабохат Шарипова.  Ей исполнилось двадцать лет, миловидная, старательная, она довольно скоро стала душой экспедиции. Павловский не замечал, какими глазами смотрела на него Сабохат. Он был вдвое старше её, был её начальником и добрым другом, и ничего больше. А она слушала его, затаив дыхание, прижав руки к груди и раскрасневшись от волнения. В её карих глазах просматривалось что-то такое, что можно было распознать только тогда, когда внимателен к девушке и подолгу провожаешь её взглядом. Ничего подобного у Евгения Никаноровича не было, он видел в Сабохат только медсестру, толковую, лёгкую на подъём, и всё, пожалуй. В то время мысли руководителя экспедиции были заняты работой и семьёй, которая ждала его в Ленинграде.

Их работа в Горной Матче подходила к концу. Необследованным осталось селение Гузн, затерявшееся в дальних отрогах. Местные жители уверяли, что все обитатели кишлака вымерли от холеры, сколько они ни наблюдали с перевала, никого и ничего живого в селении не заметили.

- Всё-таки побывать в кишлаке надо, - решил Павловский. – Вдруг кто-то уцелел, обессилел и не может выйти из дома. Вспомните кишлак Мадрушак. Все умерли, а три человека даже не заразились. Если бы мы не приехали, они бы, наверняка, скончались от истощения.

Ехали три дня, обосновались в пределах видимости кишлака и стали наблюдать. Действительно, ни звуков, ни рёва скотины, ни дымка от разожженных очагов.

- Я подойду поближе к кишлаку, - решил Павловский.

Ему стали возражать, но он был непреклонен.

- Я старший в экспедиции и мне решать, - произнёс он категорично. – И потом, вопрос даже не в старшинстве, а во врачебной этике. Мне не будет покоя, если не буду точно знать, что в кишлаке не осталось никого в живых.

И Евгений Никанорович пошёл один. Предстояло спуститься в глубокое ущелье, а потом по крутому склону подняться наверх, к лощине, в которой разместились сорок с лишним дворов кишлака.

Идти было трудно. Наконец, Павловский спустился на дно ущелья, по камням перебрался через небольшую речку и остановился, прикидывая, как лучше взобраться по отвесной стене ущелья. Сзади послышался испуганный вскрик, Павловский обернулся и увидел Сабохат, которая поскользнулась  на мокром валуне и упала в воду. Теперь она пыталась отжать одежду и виновато смотрела на начальника. Слов нет, как он разозлился. Он перескочил через речку и обрушился с упрёками на девушку.

- Ну, чего тебе надо, спрашивается? Чего тебе не сидится?

- А вам? – тихо сказала она, и ему стало стыдно. Действительно, никто не гнал его в опустевший кишлак, сам решил отправиться туда.

Он помог Сабохат преодолеть водную преграду, отыскал небольшую площадку среди камней и кустарников и запалил костёр.

- Я отойду, - сказал он хмуро, - а ты разденься и обсушись. Потом поедим, попьём чаю и пойдём дальше. До кишлака ещё топать и топать.

Только теперь Евгений Никанорович рассмотрел, насколько Сабохат хороша собой. Нежная, бархатистая кожа лица, слегка осмуглённая горным загаром, словно освещалась изнутри. Густые брови едва заметно смыкались на переносице, чёрные волосы выбивались из-под платка и обрамляли высокий и чистый лоб. Длинные, изогнутые ресницы окаймляли большие, выразительные глаза.

И Павловский вздохнул, осознавая все те препятствия, которые стояли между ними.

Кишлак Гузн, действительно, оказался вымершим. Ни звука. Только лёгкий ветерок шелестел травой и кронами деревьев, и протяжно скрипела где-то незатворённая калитка. Смрадный запах разложения витал над брошенными домами. Не было видно даже собак. Когда началась эпидемия. Жители кишлака бежали отсюда, забрав с собой всё, что было возможно, и, оставив тех, кому уже нельзя было помочь.

Проулок за проулком обходили Павловский и Сабохат, и всюду их встречало угнетающее безмолвие. И вдруг, а может это ему почудилось...  Он услышал слабые звуки, похожие на мяуканье котёнка. Жестом остановил девушку, прислушались, и верно, что-то похожее на детский плач. Павловский рванул на себя дощатую дверь и забежал внутрь двора. Зашёл в дом, его встретил полумрак, пропитанный зловонием. В углу что-то едва заметно шевелилось. Превозмогая тошноту, он пробрался туда и увидел полуголого ребёнка. Сбросил с себя куртку, завернул в неё малыша и выскочил наружу. Ребёнок оказался мальчиком, настолько истощённым, что даже непонятно было, как в нём ещё теплится жизнь. Евгений Никанорович передал его Сабохат, а сам продолжал обследовать дворы, надеясь, что может ещё кто-нибудь уцелел в этом заброшенном царстве смерти. Но никого живого больше отыскать не удалось.

Они снова спустились на дно ущелья, к говорливой речке, согрели воды и осторожно обмыли мальчика, ужасаясь его худобе.  Дали ему глюкозы и немного хлебной кашицы со сладким чаем. Он жадно глотал пищу и, наверное, ел бы бесконечно, но Павловский, зная, что обилие еды может повредить малышу, прекратил кормление. Тот разразился плачем, требовал ещё еды, а потом уснул.

К ночи Евгений Никанорович и Сабохат вернулись в селение Оббурдон. Весть о том, что врач нашёл в мёртвом кишлаке здорового ребёнка, правда, слабого и измождённого, облетела весь кишлак. Гадали, чей это ребёнок и как его зовут, но не могли прийти к единому мнению.

- Как бы ни звали мальчика, - сказал рассудительно старейшина Оббурдона, седобородый Афзал Хайрулло, - он остался сиротой. И мы будем растить его всем кишлаком. Жить он будет в доме чабана Джаббора. Всевышний не дал ему детей, они с Хамидой одиноки, пусть же в их доме звенит детский смех. Но ребёнок не может жить без имени. Ты подарил ему новую жизнь, - старик обернулся к Павловскому, - и у него должно быть твоё имя. Как тебя зовут, доктор?

- Евгений, - ответил смущённый начальник экспедиции.

Имя Евгений показалось трудным старейшине.

- По-таджикски это будет Гани. Ты не против, доктор?

- Пусть будет Гани, - согласился Павловский.

Так в горах Таджикистана у русского учёного появился крестник и тёзка, крохотный Гани.

Крестника Евгения Никаноровича Павловского, действительно, растили всем кишлаком. В Оббурдоне он окончил семилетку, десятилетку в душанбинской школе-интернате, а затем, по настоянию жителей селения, поступил в Таджикский медицинский институт. Вернулся в Оббурдон врачом-терапевтом и до пенсии работал в поликлинике. О своих успехах писал академику Павловскому и получал ответные тёплые послания.

Медики уже собирали своё имущество  и намечали день отъезда, когда вдруг тревога острой иглой кольнула сердце Павловского. Он заметил, что Сабохат, всегда озарявшаяся радостной улыбкой, стала какой-то потухшей.

- Дорогая, ты не заболела? – участливо спросил Евгений Никанорович.

- Вот ещё глупости, - отозвалась девушка, но уже было ясно, что с ней творится что-то неладное. Павловский поделился опасением с Мальцевым, опытным, знающим врачом. Тот осмотрел девушку и сокрушённо сказал:

- Без всякого сомнения, холера. Нужно изолировать девушку от всех и срочно начать лечение. Из-за её скрытности, думаю, опоздали.  Как бы... – и Мальцев покачал головой, давая домыслить самое худшее.

Девушку поместили в отдельной хижине. Давали ей лекарства, заботились, ухаживали.

Сабохат угасала на глазах. Павловский был в отчаянии, в её болезни он винил себя. Нужно было приказать Сабохат вернуться в Оббурдон, накричать на неё, в крайнем случае...

Павловский с горечью видел, как стремительно развивается заболевание. Лицо девушки исхудало и обострилось, кожа стала сухой и походила на старый пергамент. Говорила она с большим трудом, еле слышно.

- Евгений Никанорович, - шептала она, – я была такая счастливая. Как жалко, что умираю. Так не хочу расставаться с вами.

- О чём ты говоришь, вот глупышка, - разуверял её Павловский, а сам едва сдерживал слёзы. - Не думай о смерти. Кризис уже прошёл, ещё день-два и начнётся улучшение.

Лицо Сабохат прояснилось, на губах появилась улыбка, такая слабая и жалобная, что всегда сдержанный начальник экспедиции не выдержал. Он отвернулся и смахнул слёзы с глаз.

- Правда? – Сабохат потянулась к нему. – Вот здорово. И мы будем вместе?

- Ну, конечно, - в этот миг он забыл о семье и готов был пообещать что угодно, лишь бы девушка встала на ноги и вновь выздоровела и расцвела. И если бы в эти мгновения ему предложили самому умереть, а ей взамен вернуть жизнь, он не колебался бы ни секунды.

Сабохат умерла, осчастливленная тем, что Павловский пообещал ей в последнюю минуту.

Молодую медсестру похоронили на сельском кладбище, на окраине Оббурдона.

Павловский подолгу просиживал у могилы девушки. Его угнетало сознание несправедливости жизни, смерть должна была обойти её стороной. Он относился к Сабохат, как к другу, воспринимал её, как яркий лучик солнца, который врывается поутру в полутёмную комнату и возвещает о приходе нового дня. Не так уж много вокруг нас людей, которые искренне рады нам, готовы жить ради нас и поступаться всем, лишь бы нам было тепло и радостно. Сабохат была именно такой, и с её потерей в душе Павловского образовалась пустота.

С того дня он стал ещё более сдержанным и редко кто видел его улыбающимся. Дело и только дело стало основным содержанием его жизни.

Казалось бы, первая экспедиция принесла впечатлений более, чем достаточно, можно было осесть в Ленинграде и заниматься научно-исследовательской работой, а Павловский не успокаивался. Он возглавлял ещё тридцать комплексных экспедиций. Их маршруты пролегали по Средней Азии, Закавказью, Крыму, Дальнему Востоку. Исследовались заболевания, вызываемы кровососущими паразитами, и отыскивались способы их эффективного излечения.

В Таджикистане академик Павловский добивался открытия в районах и дальних кишлаках фельдшерско-акушерских пунктов. К тому времени он был уже директором Всесоюзного института экспериментальной медицины в Ленинграде и открыл филиал Академии наук СССР в Таджикистане. Руководил Институтом зоологии Академии наук СССР, Отделом зоологии и паразитологии Института эпидемиологии и микробиологии союзной Академии наук, был Президентом Географического общества и Всесоюзного общества энтомологов.

Но какие бы должности ни занимал Евгений Никанорович Павловский , он никогда не забывал Таджикистан, с которого началось становление его как учёного-практика с мировым именем. Стараниями Павловского Таджикский филиал Академии наук СССР был преобразован в Академию наук Таджикистана, открылся Институт зоологии и паразитологии  в составе Таджикской Академии наук. Под непосредственным руководством академика Павловского в республике были подготовлены десятки высокопрофессиональных специалистов в различных сферах зоологии и паразитологии.

Академик Павловский был ярким представителем тех русских учёных-медиков, которые с первых лет установления Советской власти в Таджикистане выступали пионерами создания краевой медицины в горном крае. В Таджикистан направлялись специализированные медицинские экспедиции для изучения наиболее важных в то время вопросов региональной инфекционной патологии и паразитологии, борьбы с заразными и паразитными болезнями. И все их участники руководствовались высоким осознанием долга и трудились, не жалея сил и времени, зачастую на грани смертельного риска.

Евгений Никанорович Павловский оставил последующим поколениям учёных солидное наследие. Его перу принадлежит целый ряд учебников, пособий и руководств по зоологии и паразитологии, более 1500 научных статей по паразитологии. Его труд был отмечен двумя Государственными и Ленинской премиями Союза СССР, шестью орденами Ленина, многими медалями.

Было бы неверным представлять академика Павловского человеком, целиком поглощённым научными изысканиями и не ведающим более ничего земного. Это далеко не так. Он любил музыку, особенно Чайковского, Моцарта и Бетховена, живопись русских художников-передвижников находила горячий отклик в его душе, а книги были его неразлучными друзьями. Во время своих поездок по дальним районам России он собирал фольклорные творения тамошних жителей и написал книгу «Поэзия, наука и учёные», в которой говорил о творчестве народных талантов, как составной части русской культуры. Евгений Никанорович отдал должное таким учёным, как офтальмолог В.П. Филатов, профессор зоологии  Н.А. Холодковский, профессор Семёнов-Тян-Шанский и другие, которые сами были неплохими поэтами  и занимались переводами стихотворений Гёте, Шиллера, Байрона на русский язык.

Ещё при жизни академика Павловского его имя присвоили Институту зоологии и паразитологии Академии наук Таджикистана, средней школе №8, находящейся в центре столицы республики.

Но таковы реалии нашей жизни. С обретением Таджикистаном суверенитета началось переосмысление советской истории. Стали переименовываться города и улицы, учреждения, названные в честь военачальников, учёных и государственных деятелей прошлой поры. Незаметно исчезло и имя Евгения Никаноровича Павловского, словно ничего стоящего им не было сделано для горного края. Не было отмечено и недавнее стотридцатилетие со дня его рождения, хотя в недавнем прошлом в связи с такими круглыми датами проводились научно-практические конференции и чтения трудов заслуженных учёных.

Но народная память сильнее официальной политики.  И если сегодня спросить жителей Гармского района или Горной Матчи, кто такой был Павловский, то ответят: «Большой доктор, весь Таджикистан вылечил и всех басмачей разогнал». Скажут от души и искренне.

Сам Евгений Никанорович тоже не был чужд поэзии. Писал стихи, но для себя и редко кому их показывал. Высоко чтил поэзию В. Маяковского. Его строки:  Светить всегда,

светить везде,

до дней последних донца,

Светить –

и никаких гвоздей!

Вот  лозунг мой и солнца!

сравнивал со звучащим набатом, который не даёт успокаиваться на достигнутом. Сам академик Павловский так и жил: светил всегда и всем, и свет его ума и души вряд ли когда померкнет, каковы бы ни были устремления и потуги политических конъюнктурщиков.

Помните строки Владимира Маяковского:

.

.

Значит, кому-то было нужно, чтобы на небосводе советской науки, зажглась такая звезда, как Евгений Никанорович Павловский.

Если перечислять все его титулы и звания, потребуется не один лист бумаги: академик Академии наук СССР, академик Академии медицинских наук СССР, Герой Социалистического труда, генерал-лейтенант медицинской службы, почётный академик Академии наук Таджикской ССР, депутат Верховного Совета СССР и многие другие.

К слову сказать, сам Евгений Никанорович не любил эти звания и титулы. Он иронически говорил: «Они, как путы на ногах у лошади, заставляют замедлять шаги и задирать голову». Себя он называл просто: советский зоолог и паразитолог. Но за этим коротким определением  стоит громадный труд по становлению советской зоологии, паразитологии и экологии, труд, спасший жизни тысяч людей, проложивший пути передовой науке и соединивший её с практической медициной.

.

Интерес к миру насекомых проявился у Павловского рано, с пяти лет. Его сверстники забавлялись  играми, а он мог часами рассматривать божьих коровок и пятнистых «солдатиков», мух и тараканов. Его отец, учитель по профессии, пытался отвлечь сына от этих странных занятий, но ему это не удавалось. Более того, вопросы маленького Евгения ставили старшего Павловского в тупик. «Для чего они существуют?» - допытывался мальчик. Отец пожимал плечами: «Так угодно Богу». Но такой ответ не устраивал юного энтомолога. «Нет, значит в их существовании есть какой-то смысл, - размышлял он. – И он в самой их форме».

Старший Павловский считал эту увлечённость сына блажью и полагал, что она пройдёт с повзрослением. Разве мог он подумать, что эта блажь была ранним проявлением призвания?

В 1908 году Евгений Павловский  окончил Военно-медицинскую академию и сразу же окунулся в практическую деятельность. В составе научных экспедиций он выезжал в отдалённые уголки России. Там было определено, что антисанитарные и другие  неблагоприятные бытовые условия способствуют возникновению тяжелейших эпидемий чумы и холеры и многих других инфекционных заболеваний, сопровождавшихся высокой смертностью. Попутно разрабатывались методы искоренения этих причин и лечения массовых заразных болезней.

Довольно скоро Евгений Павловский заявил о себе как о вдумчивом учёном, сочетавшим научные изыскания с практической деятельностью. Его труды и статьи изучались, становились новыми страницами в зоологии и паразитологии, переводились на иностранные языки и публиковались за рубежом. О нём говорили как о перспективном учёном, которому определено большое будущее. Но истинное его предназначение было ещё впереди.

.

В 1928 году правительство Таджикской республики обратилось к правительству Советской страны с просьбой оказать помощь в организации здравоохранения.  В отдалённых районах горного края свирепствовали такие болезни как оспа, туберкулёз, малярия, трахома и другие, широко распространённые недуги. Нужно было определить – для каких регионов характерны те или иные заболевания и выработать конкретные  рекомендации по их излечению.

Была организована первая научная экспедиция  их числа советских медиков, которым предстояло провести исследовательские работы в Гармском регионе и горной Матче. Это были отдалённые местности Таджикистана, где ещё Советская власть не проявила себя в должной мере, и население жило в нищете и бесправии по законам шариата. В состав этой экспедиции вошёл и Евгений Никанорович Павловский, ставший её руководителем. К тому времени ему исполнилось  сорок три года, и он был уже зрелым учёным с мировой известностью.

Доброхоты отговаривали Павловского пускаться в эту опаснейшую поездку.  Горные массивы ещё не были в полной мере исследованы русскими первопроходцами, и медиков могли поджидать неожиданности, связанные со смертельным риском. Кроме того, в Таджикистане шла гражданская война. Красная армия теснила басмаческие банды, и они укрывались в ущельях и труднодоступных селениях. Гармский регион был вотчиной курбаши Фузайла Махсума, одного из самых упорных противников Советской власти.

Принимал ли Евгений Никанорович во внимание эти доводы? Конечно, принимал. Но он был врачом по призванию, а в таких случаях следуют велению долга. И первая экспедиция советских медиков отправилась в Таджикистан.

.

Ехали на лошадях. Дорог не было, тропы змеились по склонам гор, узкие, дощатые мосты, на верёвках перекидывались через ущелья. Нередко грохотали камнепады, перекрывавшие пути, и тогда приходилось пешком добираться до отдалённых селений.

Бедность и убогая жизнь горцев поражали. Сложенные из камней хижины плохо укрывали от непогоды, отсутствовали элементарные бытовые условия и редко кто из взрослого населения достигал преклонного возраста.

Местные жители доброжелательно встречали русских врачей, но помогать им отказывались. Боялись мести басмачей, которые запрещали иметь дело с кафирами, иноверцами. Возникли проблемы и с переводчиками, единственный переводчик то и дело порывался оставить экспедицию.

Но пасовать перед трудностями было не в натуре Павловского. Убеждениями и уговорами, действенной медицинской помощью он склонял горцев на свою сторону. Увиденное подчас ужасало, встречались безлюдные селения, всё население которых вымерло от заразных болезней. В одном кишлаке жители поголовно страдали от базедовой болезни, зобы были величиной с большую дыню.

Евгений Никанорович и его спутники лечили больных. Делали несложные операции, и попутно составляли карту эпидемиологических заболеваний горных регионов, где, в каком селении, кто, чем болеет. Это было нужно для того, чтобы в последующем такие экспедиции уже выезжали целенаправленно и состояли из конкретных специалистов.

Быт участников экспедиции, возглавляемой Павловским, мало чем отличался от жизни горцев. Ночевали в заброшены хижинах, в которых кишели клещи, клопы и блохи, не хватало продовольствия и тёплой одежды, лошади тощали от бескормицы, но упорство и целенаправленность превозмогали лишения.

У русского народа есть такое понятие – подвижник. Это не только монах или аскет, давший обет самоотречения во имя служения Богу. Это и человек, героически принявший на себя тяжёлый труд или лишения ради достижения высокой цели. Именно таким подвижником и был Евгений Никанорович Павловский. Его целью было обеспечить горцам нормальную жизнь, ввести их в сообщество народов, отечеством для которых стала Советская страна, открывшая для каждого её гражданина широкие возможности. И для достижения этой цели Павловский не жалел ни времени, ни сил.

.

Приходилось преодолевать не только недоверие горцев к приехавшим иноверцам, но и сопротивление знахарей и мулл, занимавшихся лечением больных.  В ход шли заклинания и молитвы, действенным средством считалась бумажка с вязью арабских букв, которую нужно было разжевать и проглотить.

Атторы, торговцы пряностями и парфюмерией, считались в горах авторитетными лекарями. Они приготовляли из трав, сушёных ящериц и змеиной кожи целебные снадобья, считавшиеся универсальными при всех болезнях, и наживали на их продаже большие деньги.

Были случаи, когда врачей выгоняли из кишлаков.

- Вы железом и порошками портите тела людей, - обрушивались на них старожилы, - даёте лекарства, которые сделаны из копыт шайтана.

- Откуда вы это взяли? – изумился Евгений Никанорович.

- Мулла Валисамад сказал, - ответили ему.

Павловский развеселился.

- Тем более вы должны верить нам, раз мы сильнее самого шайтана. Кому ещё удавалось поймать его и отбить копыта?

Старожилы, видя смеющегося врача, невольно заулыбались и сами.

Павловский и его спутники рассказывали горцам о достижениях современной медицины, о том, как свято хранятся и приумножаются традиции выдающегося Авиценны, которого таджики чтили как великого лекаря, и слушатели понемногу оттаивали. Обстановку разряжало и умение, с которым им оказывали медицинскую помощь. Многие больные почувствовали облегчение, более тяжёлых  врачи советовали везти в районную больницу для оказания экстренной помощи, и им уже не перечили.

.

Поездка в горные районы Таджикистана многое дала участникам первой экспедиции. Они увидели там потрясающие пейзажи и самые настоящие чудеса матери-природы. В одном из мест с горы стекал горячий радоновый источник. Видимо, время от времени он менял своё русло, и потому вся гора была покрыта причудливыми, сказочно прекрасными наслоениями соли. Веками нараставшие соляные сосульки образовали белоснежные замки, пещеры и бассейны. От горячей воды поднимался пар, и казалось, что гора не настоящая, а замечательная декорация к легендам.

В другом месте, прямо из песка били десятки фонтанчиков с минеральной водой. Зрелище это было необыкновенное. Павловский пришёл к пониманию, что сама природа создаёт тут условия для здоровой и долгой жизни, и нужно только научить горцев элементарной санитарии, одолеть невежество и суеверия. Нужно обратить уникальную природную лечебницу во благо всех людей.

Недоверие гармцев и матчинцев таяло, как снежные пласты жарким летом. Всё больше жителей отдалённых селений обращались к русским медикам с просьбой помочь им излечиться от давних болезней. Подлинно триумфальным для Евгения Никаноровича Павловского оказался день, когда к нему обратился за содействием сам мулла Валисамад, у которого вот уже с полгода на руке не заживала язва. Павловский промыл её чистой родниковой водой, обработал и вежливо осведомился:

- Домулло, вам какой мазью помазать рану, из шайтаньих копыт или той, что мы привезли с собой?

К великому удовольствию горцев, наблюдавших за излечением Валисамада, почтенный мулла засопел и не нашёл, что ответить на шутливый вопрос врача.

Об отдыхе участникам первой экспедиции говорить не приходилось.  С утра они садились на лошадей, и начиналось утомительное путешествие по ущельям. Увиденное в кишлаках потрясало до глубины души. Веками не менявшийся уклад жизни, скудное безвитаминное питание, несоблюдение элементарной гигиены сокращали сроки человеческой жизни. Не удивительно, что тут возникали эпидемии холеры, ибо для подобных массовых заболеваний существовали все условия. Медики обходили жильё за жильём, выявляли больных, старались отделить их от остальных домочадцев, делали уколы, давали лекарства и попутно учили горцев простейшей бытовой санитарии. Больных в селениях никто не лечил. Если заболевал кто-то в семье, то ему помогали близкие, а когда с ног падали и они, то такой дом жители кишлака обходили стороной, смирившись с мыслью, что и им вскоре уготована такая участь. Тяжелобольных никто не навещал, у них не оставалось ни кусочка пищи, ни глотка воды, умерших  не хоронили. Они так и оставались в своих хижинах. Смрад разлагающихся тел ощущался далеко окрест. Были селения, в которых не оставалось ни одного человека. Медикам приходилось заниматься не только врачебной практикой, но и выступать в роли могильщиков. Врачи вместе с пожилыми горцами, полагавшими, что им и так умирать, обходили хижины, полные мертвецов, вытаскивали их, а потом рыли общие могилы, складывали в них тела и зарывали.

Павловский и его спутники не доедали, не досыпали, валились с ног от усталости, к ночи обессиливали настолько, что не могли даже ложку поднести ко рту, падали на тощие подстилки и забывались во сне до рассвета.

.

Сложное положение усугублялось ещё и неблагополучной обстановке в горных регионах. В Горной Матче скрывались басмаческие банды, сумевшие уйти от преследования. Красные конники заперли их в ущельях, но всех ликвидировать пока не удавалось. Красноармейцы плохо знали местность, и слишком много было укрытий в горах, куда даже на лошадях было затруднительно добраться.

С одной из басмаческих банд пришлось столкнуться и Павловскому со спутниками.

Рано утром участники экспедиции отправились в селение Пастигав, чтобы провести там профилактические мероприятия. Ничто не предвещало неожиданностей. Утро выдалось свежим и росным. Горы розовели от первых лучей солнца, редкие облака пылали всеми оттенками кармина. Покой и умиротворение царили в Горной Матче. Обогнули высокую скалу, почерневшую от времени и покрытую множеством трещин. Она напоминала лоб старика, вся жизнь которого прошла в выпасе овечьих отар на пологих склонах. Так, по крайней мере, охарактеризовал её своим спутникам Павловский. Он хотел сказать ещё одну фразу о необыкновенно ярком утре, как вдруг резко натянул поводья и остановил коня. Прямо перед небольшой группой виднелось с десяток всадников. По их виду Евгений Никанорович сразу понял, что это басмачи. Правда, они не походили на откормленных и грозных воинов. Исхудавшие лица, заросшие неопрятными бородами, выцветшие от солнца и времени халаты с вылезающими из прорех клочьями ваты, на головах чалмы из цветной ткани. Басмачи держали в руках винтовки, но и само оружие не казалось устрашающим. Воронёное покрытие сошло со стволов, кое-где виднелись пятна ржавчины. Лошади басмачей, неухоженные, с выступающими рёбрами, мотали головами и позвякивали кольцами удил. Какие-то мгновения обе группы рассматривали одна другую. Наконец, передний басмач осведомился сиплым голосом:

- Куда едете?

Переводчик, пожилой Нурали, повторил его вопрос по-русски.

Павловский попытался унять волнение. Он понимал, что многое сейчас зависит от его выдержки и спокойствия.

- Едем в кишлак Пастигав, - ответил он по возможности будничным тоном.

- Доктора?

- Доктора, - подтвердил Евгений Никанорович.

- Большевики?

- Доктора не делятся на большевиков и меньшевиков, - отозвался Павловский. – Наше дело – лечить людей, а не заниматься политикой.

Передний басмач, по всей видимости, главарь, пристально вглядывался в самого начальника экспедиции и его спутников, видневшихся позади.

- Смело говоришь, урус, нагло говоришь, - угрожающе заметил главарь. – Смерти хочешь?

Павловский пожал плечами.

- Как спрашиваешь, так и говорю. Нас ждут больные, мы торопимся. Какой смысл нас убивать? Мы остановили холеру в горах, застрелите, болезнь снова по кишлакам пойдёт, умрут все остальные.

Главарь не нашел, что ответить на такое замечание врача.

- А почему женщина с вами ездит с открытым лицом?

В составе экспедиции была молодая медсестра, таджичка, Сабохат Шарипова, которая присоединилась к врачам в Душанбе.

Павловский схитрил.

- Она медсестра. Ей иначе нельзя. В домах, где холерные больные, она закрывает лицо, а так ей нужно дышать свежим воздухом. Иначе быстро умрёт.

- Тогда пусть хоть при виде чужих мужчин закрывает лицо, - ворчливо заметил басмач.

- Это можно, - согласился Павловский. – Просто она растерялась от неожиданности.

Пожилой Нурали торопливо переводил вопросы и ответы.

Воцарилось молчание.

- Холера как даёт о себе знать? – неожиданно спросил главарь.

- Высокая температура, рвота, сильная жажда, лицо заостряется, общее недомогание, - ответил Евгений Никанорович, вглядываясь в басмача.

- Плохо себя чувствую, - пожаловался главарь, - и они тоже болеют.

- Слезем с лошадей, - предложил Павловский.

Врачи обследовали бандитов, измерили им температуру, посмотрели на слизистую полость рта.

- Переведи им, - сказал он Нурали, - у них нет холеры. Днём в горах жарко, ночью холодно, дают о себе знать перепады температуры. У них хроническая простуда, может обернуться воспалением лёгких. Нужно ночевать в тёплых помещениях и питаться получше.

Пожилой Нурали перевёл сказанное. Бандиты внимательно выслушали его. Они окончательно утратили свой воинственный вид и превратились в обычных недомогающих горцев, для которых доктор – уважаемый и знающий человек.

- Как лечиться? – спросил главарь.

- Дадим вам лекарства, скажем, как принимать их.

По знаку Павловского фельдшер Найдёнов, ворча что-то невнятное себе под нос, достал из перемётной сумы нужные лекарства и раздал их басмачам.

Павловский растолковал, как, когда и в каком количестве принимать их.

- Ладно, спасибо, - сказал главарь, - можете ехать. – Потом, поразмыслив, осведомился: - Может денег вам дать, доктор? У нас всякие есть – афгани, английские фунты, китайские юани...

Ситуация начала оборачиваться забавной стороной, и Павловский поневоле рассмеялся.

- Зачем нам юани? Нам платит государство. Этого достаточно.

Обе группы разъехались.

- Плохо мы воевали с басмачами, - проворчал фельдшер, - до сих пор рыскают по горам.

- Как раз хорошо, - успокоил его Евгений Никанорович, - вон какие банды были – Ибрагим-бека, Энвер-паши, а где они теперь, и что стало с их главарями? Эти, оставшиеся, тоже недолго протянут, уж больно вид у них измождённый. И в долину им не спуститься, местное население их не поддерживает...

- Неправильно поступаем, - продолжал ворчать Найдёнов, - бандиты, а мы их осматривали, лекарства дали.

Павловский несогласно покачал головой.

- Мы врачи, - ответил он фельдшеру, - наша святая обязанность помогать людям. А бандиты они или мирные горцы, в этом пусть разбираются правоохранительные органы и суд. У каждых свои обязанности.

.

Больше к этой теме они не возвращались. А что касается басмачей, то встреча с ними была не последней.

Они тогда ехали в кишлак Оббурдон. Сидели в тени под скалой, перекусывали и запивали еду водой из родника, удивительно вкусной и такой холодной, что ломило зубы. Но сидели недолго, послышался стук копыт, фырчанье лошадей, неясные голоса, а потом участников экспедиции окружили вооружённые всадники.

- Вставайте, - приказал их главарь, плотный, с загорелым до черноты лицом. – С вами будет говорить сам Фузайл Махсум.

О Фузайле Махсуме Павловский слышал. Этому курбаши подчинялись все борцы за веру в Гармском районе.

Лошадей у медиков отняли, в становище басмачей погнали пешком.

В хижину, где расположился курбаши, Павловского ввели вместе с переводчиком, остальные участники экспедиции остались во дворе.

Фузайл Махсум сидел на одеялах, навалившись на узорчатые подушки. Он был в годах, дородным, с одутловатым лицом, густая, окладистая борода ниспадала на грудь. Припухшие веки скрадывали глаза.

Евгений Никанорович стоял перед ним, ожидая решения участи своей экспедиции.

- Вы – кафиры, неверные, - проговорил Фузайл Махсум, - ездите по земле правоверных, оскверняете её.

- Это не так, - негромко возразил Павловский. – Аллах сотворил людей, не разделяя их на кафиров и правоверных. Мы лечим людей, это богоугодное дело.

- Аллах сам знает, кого забрать к себе, а кого оставить жить, - голос Фузайля Махсума сорвался в хрип. – И не тебе вмешиваться в его повеления.

- Всевышний создал людей для труда, чтобы они преображали мир и наполняли его радостью. Возвращая больных к жизни, мы как раз и следуем повелениям Аллаха, - откликнулся Павловский. – И потом наши деяния не противоречат Корану. В суре 10 сказано: «Аллах призывает к обители мира и ведёт, кого пожелает к прямому пути».

Глаза Фузайля Махсума расширились от удивления.

- Я вижу, свет истинной веры озарил потёмки твоей души. Ещё что скажешь?

- И ещё скажу, там же заповедано: «Тем, которые добродеяли – доброе и придача: и не покроет их лица пыль унижения».

Фузайл Махсум был поражён. Он ожидал от этого кафира смиренной мольбы пощадить их, оправданий, а вместо этого услышал коранические откровения, которыми руководствовались эти неверные. Значит, для них не всё потеряно.

Откуда было знать предводителю басмачей, что перед поездкой в Азию Евгений Никанорович изучил её историю и проштудировал Коран, да так, что некоторые суры мог процитировать наизусть.

И курбаши басмачей смягчился.

- Ладно, - махнул он рукой, - продолжайте спасать правоверных. Обещаю, никто вас на моей территории не тронет и не обидит.

Участники экспедиции отправились дальше. И, действительно, больше никто не чинил им препятствий. Более того, прослышав, что сам курбаши одобрил действия врачей, к ним по ночам стали приезжать басмачи. Их лечили от малярии, огнестрельных ран, сабельных порезов.  И походя, Евгений Никанорович говорил им, что пахотные земли заброшены, сады дичают, им не хватает хозяйских рук. В итоге семьи горцев голодают, а они, здоровые мужчины, скрываются в ущельях. Война никому не дарила блага, только мир и труд способны приносить достаток людям.

К его словам прислушивались, в отрядах басмачей участились случаи дезертирства, а те, которые оставались, уклонялись от сражений или сдавались в плен. Конники Красной армии громили басмаческие банды. И вскоре Фузайл Махсум  со своими приспешниками бежал в Афганистан. Горные районы Таджикистана больше не таили угрозы, и экспедиция под руководством Евгения Никаноровича Павловского продолжала выполнять свои обязанности.

.

Жизнь никакого подвижника науки не обходится без лирики. И чувство большой любви выпало и на долю Павловского, хотя и без шекспировской романтики.

Среди участников экспедиции была медицинская сестра Сабохат Шарипова.  Ей исполнилось двадцать лет, миловидная, старательная, она довольно скоро стала душой экспедиции. Павловский не замечал, какими глазами смотрела на него Сабохат. Он был вдвое старше её, был её начальником и добрым другом, и ничего больше. А она слушала его, затаив дыхание, прижав руки к груди и раскрасневшись от волнения. В её карих глазах просматривалось что-то такое, что можно было распознать только тогда, когда внимателен к девушке и подолгу провожаешь её взглядом. Ничего подобного у Евгения Никаноровича не было, он видел в Сабохат только медсестру, толковую, лёгкую на подъём, и всё, пожалуй. В то время мысли руководителя экспедиции были заняты работой и семьёй, которая ждала его в Ленинграде.

Их работа в Горной Матче подходила к концу. Необследованным осталось селение Гузн, затерявшееся в дальних отрогах. Местные жители уверяли, что все обитатели кишлака вымерли от холеры, сколько они ни наблюдали с перевала, никого и ничего живого в селении не заметили.

- Всё-таки побывать в кишлаке надо, - решил Павловский. – Вдруг кто-то уцелел, обессилел и не может выйти из дома. Вспомните кишлак Мадрушак. Все умерли, а три человека даже не заразились. Если бы мы не приехали, они бы, наверняка, скончались от истощения.

Ехали три дня, обосновались в пределах видимости кишлака и стали наблюдать. Действительно, ни звуков, ни рёва скотины, ни дымка от разожженных очагов.

- Я подойду поближе к кишлаку, - решил Павловский.

Ему стали возражать, но он был непреклонен.

- Я старший в экспедиции и мне решать, - произнёс он категорично. – И потом, вопрос даже не в старшинстве, а во врачебной этике. Мне не будет покоя, если не буду точно знать, что в кишлаке не осталось никого в живых.

И Евгений Никанорович пошёл один. Предстояло спуститься в глубокое ущелье, а потом по крутому склону подняться наверх, к лощине, в которой разместились сорок с лишним дворов кишлака.

Идти было трудно. Наконец, Павловский спустился на дно ущелья, по камням перебрался через небольшую речку и остановился, прикидывая, как лучше взобраться по отвесной стене ущелья. Сзади послышался испуганный вскрик, Павловский обернулся и увидел Сабохат, которая поскользнулась  на мокром валуне и упала в воду. Теперь она пыталась отжать одежду и виновато смотрела на начальника. Слов нет, как он разозлился. Он перескочил через речку и обрушился с упрёками на девушку.

- Ну, чего тебе надо, спрашивается? Чего тебе не сидится?

- А вам? – тихо сказала она, и ему стало стыдно. Действительно, никто не гнал его в опустевший кишлак, сам решил отправиться туда.

Он помог Сабохат преодолеть водную преграду, отыскал небольшую площадку среди камней и кустарников и запалил костёр.

- Я отойду, - сказал он хмуро, - а ты разденься и обсушись. Потом поедим, попьём чаю и пойдём дальше. До кишлака ещё топать и топать.

.

Только теперь Евгений Никанорович рассмотрел, насколько Сабохат хороша собой. Нежная, бархатистая кожа лица, слегка осмуглённая горным загаром, словно освещалась изнутри. Густые брови едва заметно смыкались на переносице, чёрные волосы выбивались из-под платка и обрамляли высокий и чистый лоб. Длинные, изогнутые ресницы окаймляли большие, выразительные глаза.

И Павловский вздохнул, осознавая все те препятствия, которые стояли между ними.

Кишлак Гузн, действительно, оказался вымершим. Ни звука. Только лёгкий ветерок шелестел травой и кронами деревьев, и протяжно скрипела где-то незатворённая калитка. Смрадный запах разложения витал над брошенными домами. Не было видно даже собак. Когда началась эпидемия. Жители кишлака бежали отсюда, забрав с собой всё, что было возможно, и, оставив тех, кому уже нельзя было помочь.

Проулок за проулком обходили Павловский и Сабохат, и всюду их встречало угнетающее безмолвие. И вдруг, а может это ему почудилось...  Он услышал слабые звуки, похожие на мяуканье котёнка. Жестом остановил девушку, прислушались, и верно, что-то похожее на детский плач. Павловский рванул на себя дощатую дверь и забежал внутрь двора. Зашёл в дом, его встретил полумрак, пропитанный зловонием. В углу что-то едва заметно шевелилось. Превозмогая тошноту, он пробрался туда и увидел полуголого ребёнка. Сбросил с себя куртку, завернул в неё малыша и выскочил наружу. Ребёнок оказался мальчиком, настолько истощённым, что даже непонятно было, как в нём ещё теплится жизнь. Евгений Никанорович передал его Сабохат, а сам продолжал обследовать дворы, надеясь, что может ещё кто-нибудь уцелел в этом заброшенном царстве смерти. Но никого живого больше отыскать не удалось.

Они снова спустились на дно ущелья, к говорливой речке, согрели воды и осторожно обмыли мальчика, ужасаясь его худобе.  Дали ему глюкозы и немного хлебной кашицы со сладким чаем. Он жадно глотал пищу и, наверное, ел бы бесконечно, но Павловский, зная, что обилие еды может повредить малышу, прекратил кормление. Тот разразился плачем, требовал ещё еды, а потом уснул.

К ночи Евгений Никанорович и Сабохат вернулись в селение Оббурдон. Весть о том, что врач нашёл в мёртвом кишлаке здорового ребёнка, правда, слабого и измождённого, облетела весь кишлак. Гадали, чей это ребёнок и как его зовут, но не могли прийти к единому мнению.

.

- Как бы ни звали мальчика, - сказал рассудительно старейшина Оббурдона, седобородый Афзал Хайрулло, - он остался сиротой. И мы будем растить его всем кишлаком. Жить он будет в доме чабана Джаббора. Всевышний не дал ему детей, они с Хамидой одиноки, пусть же в их доме звенит детский смех. Но ребёнок не может жить без имени. Ты подарил ему новую жизнь, - старик обернулся к Павловскому, - и у него должно быть твоё имя. Как тебя зовут, доктор?

- Евгений, - ответил смущённый начальник экспедиции.

Имя Евгений показалось трудным старейшине.

- По-таджикски это будет Гани. Ты не против, доктор?

- Пусть будет Гани, - согласился Павловский.

Так в горах Таджикистана у русского учёного появился крестник и тёзка, крохотный Гани.

Крестника Евгения Никаноровича Павловского, действительно, растили всем кишлаком. В Оббурдоне он окончил семилетку, десятилетку в душанбинской школе-интернате, а затем, по настоянию жителей селения, поступил в Таджикский медицинский институт. Вернулся в Оббурдон врачом-терапевтом и до пенсии работал в поликлинике. О своих успехах писал академику Павловскому и получал ответные тёплые послания.

Медики уже собирали своё имущество  и намечали день отъезда, когда вдруг тревога острой иглой кольнула сердце Павловского. Он заметил, что Сабохат, всегда озарявшаяся радостной улыбкой, стала какой-то потухшей.

- Дорогая, ты не заболела? – участливо спросил Евгений Никанорович.

- Вот ещё глупости, - отозвалась девушка, но уже было ясно, что с ней творится что-то неладное. Павловский поделился опасением с Мальцевым, опытным, знающим врачом. Тот осмотрел девушку и сокрушённо сказал:

- Без всякого сомнения, холера. Нужно изолировать девушку от всех и срочно начать лечение. Из-за её скрытности, думаю, опоздали.  Как бы... – и Мальцев покачал головой, давая домыслить самое худшее.

Девушку поместили в отдельной хижине. Давали ей лекарства, заботились, ухаживали.

Сабохат угасала на глазах. Павловский был в отчаянии, в её болезни он винил себя. Нужно было приказать Сабохат вернуться в Оббурдон, накричать на неё, в крайнем случае...

Павловский с горечью видел, как стремительно развивается заболевание. Лицо девушки исхудало и обострилось, кожа стала сухой и походила на старый пергамент. Говорила она с большим трудом, еле слышно.

- Евгений Никанорович, - шептала она, – я была такая счастливая. Как жалко, что умираю. Так не хочу расставаться с вами.

- О чём ты говоришь, вот глупышка, - разуверял её Павловский, а сам едва сдерживал слёзы. - Не думай о смерти. Кризис уже прошёл, ещё день-два и начнётся улучшение.

Лицо Сабохат прояснилось, на губах появилась улыбка, такая слабая и жалобная, что всегда сдержанный начальник экспедиции не выдержал. Он отвернулся и смахнул слёзы с глаз.

- Правда? – Сабохат потянулась к нему. – Вот здорово. И мы будем вместе?

- Ну, конечно, - в этот миг он забыл о семье и готов был пообещать что угодно, лишь бы девушка встала на ноги и вновь выздоровела и расцвела. И если бы в эти мгновения ему предложили самому умереть, а ей взамен вернуть жизнь, он не колебался бы ни секунды.

Сабохат умерла, осчастливленная тем, что Павловский пообещал ей в последнюю минуту.

Молодую медсестру похоронили на сельском кладбище, на окраине Оббурдона.

Павловский подолгу просиживал у могилы девушки. Его угнетало сознание несправедливости жизни, смерть должна была обойти её стороной. Он относился к Сабохат, как к другу, воспринимал её, как яркий лучик солнца, который врывается поутру в полутёмную комнату и возвещает о приходе нового дня. Не так уж много вокруг нас людей, которые искренне рады нам, готовы жить ради нас и поступаться всем, лишь бы нам было тепло и радостно. Сабохат была именно такой, и с её потерей в душе Павловского образовалась пустота.

С того дня он стал ещё более сдержанным и редко кто видел его улыбающимся. Дело и только дело стало основным содержанием его жизни.

Казалось бы, первая экспедиция принесла впечатлений более, чем достаточно, можно было осесть в Ленинграде и заниматься научно-исследовательской работой, а Павловский не успокаивался. Он возглавлял ещё тридцать комплексных экспедиций. Их маршруты пролегали по Средней Азии, Закавказью, Крыму, Дальнему Востоку. Исследовались заболевания, вызываемы кровососущими паразитами, и отыскивались способы их эффективного излечения.

В Таджикистане академик Павловский добивался открытия в районах и дальних кишлаках фельдшерско-акушерских пунктов. К тому времени он был уже директором Всесоюзного института экспериментальной медицины в Ленинграде и открыл филиал Академии наук СССР в Таджикистане. Руководил Институтом зоологии Академии наук СССР, Отделом зоологии и паразитологии Института эпидемиологии и микробиологии союзной Академии наук, был Президентом Географического общества и Всесоюзного общества энтомологов.

.

Но какие бы должности ни занимал Евгений Никанорович Павловский , он никогда не забывал Таджикистан, с которого началось становление его как учёного-практика с мировым именем. Стараниями Павловского Таджикский филиал Академии наук СССР был преобразован в Академию наук Таджикистана, открылся Институт зоологии и паразитологии  в составе Таджикской Академии наук. Под непосредственным руководством академика Павловского в республике были подготовлены десятки высокопрофессиональных специалистов в различных сферах зоологии и паразитологии.

Академик Павловский был ярким представителем тех русских учёных-медиков, которые с первых лет установления Советской власти в Таджикистане выступали пионерами создания краевой медицины в горном крае. В Таджикистан направлялись специализированные медицинские экспедиции для изучения наиболее важных в то время вопросов региональной инфекционной патологии и паразитологии, борьбы с заразными и паразитными болезнями. И все их участники руководствовались высоким осознанием долга и трудились, не жалея сил и времени, зачастую на грани смертельного риска.

Евгений Никанорович Павловский оставил последующим поколениям учёных солидное наследие. Его перу принадлежит целый ряд учебников, пособий и руководств по зоологии и паразитологии, более 1500 научных статей по паразитологии. Его труд был отмечен двумя Государственными и Ленинской премиями Союза СССР, шестью орденами Ленина, многими медалями.

Было бы неверным представлять академика Павловского человеком, целиком поглощённым научными изысканиями и не ведающим более ничего земного. Это далеко не так. Он любил музыку, особенно Чайковского, Моцарта и Бетховена, живопись русских художников-передвижников находила горячий отклик в его душе, а книги были его неразлучными друзьями. Во время своих поездок по дальним районам России он собирал фольклорные творения тамошних жителей и написал книгу «Поэзия, наука и учёные», в которой говорил о творчестве народных талантов, как составной части русской культуры. Евгений Никанорович отдал должное таким учёным, как офтальмолог В.П. Филатов, профессор зоологии  Н.А. Холодковский, профессор Семёнов-Тян-Шанский и другие, которые сами были неплохими поэтами  и занимались переводами стихотворений Гёте, Шиллера, Байрона на русский язык.

Ещё при жизни академика Павловского его имя присвоили Институту зоологии и паразитологии Академии наук Таджикистана, средней школе №8, находящейся в центре столицы республики.

.

Но таковы реалии нашей жизни. С обретением Таджикистаном суверенитета началось переосмысление советской истории. Стали переименовываться города и улицы, учреждения, названные в честь военачальников, учёных и государственных деятелей прошлой поры. Незаметно исчезло и имя Евгения Никаноровича Павловского, словно ничего стоящего им не было сделано для горного края. Не было отмечено и недавнее стотридцатилетие со дня его рождения, хотя в недавнем прошлом в связи с такими круглыми датами проводились научно-практические конференции и чтения трудов заслуженных учёных.

Но народная память сильнее официальной политики.  И если сегодня спросить жителей Гармского района или Горной Матчи, кто такой был Павловский, то ответят: «Большой доктор, весь Таджикистан вылечил и всех басмачей разогнал». Скажут от души и искренне.

.

Сам Евгений Никанорович тоже не был чужд поэзии. Писал стихи, но для себя и редко кому их показывал. Высоко чтил поэзию В. Маяковского. Его строки:  Светить всегда,

.

.

сравнивал со звучащим набатом, который не даёт успокаиваться на достигнутом. Сам академик Павловский так и жил: светил всегда и всем, и свет его ума и души вряд ли когда померкнет, каковы бы ни были устремления и потуги политических конъюнктурщиков.