Прозаик из компостерной ямы

Александр КУЗЬМЕНКОВ 10 января 2016 472

Александр Кузьменков

Писатель Митя Самойлов пригрозил: «Однажды Платон Беседин напишет такой роман, который запомнится навсегда». Всем сердцем присоединяюсь – только отчего же в будущем времени? Уже написал. И уже запомнился. «Компостерная яма», «тошнит портянками», – такое при всем желании не забудешь…

УКРАИНЕЦ ПО ВЫЗОВУ

«Главное – в нужное время оказаться в нужном месте».

П. Беседин «Будь собой или сдохни».

Из какой компостерной ямы есть пошел Платон Беседин?

Встречный вопрос: а что Россия импортировала с Украины, кроме конфет «Рошен», свинины и тарного картона? Не спешите звонить другу, ответ очевиден – трэш всех видов и мастей, оптом и в розницу:

«Чувак, меня пробило нюхать свои грязные трусы! Ты прикинь? Для этого я специально полез в корзину с грязным бельем и нашел труханы, которые носил на прошлой неделе в период с четверга по воскресенье» (Д. Факоffский «На струе»).

Мало-мальски здравомыслящий человек рассудил бы по-купецки: не взыщите-с, вашбродь, такого самого товару-с у самих лабазы полнехоньки – хушь Лялин с Шепелевым, хушь Козлова с Козловым… Но эту дружбу на все времена завещал нам великий Ленин. Сучукрліт для нас – больше, чем словесность: символ присутствия бывшей братской республики в культурном (хотя бы!) пространстве метрополии. Оттого мы прилежно переводили Жадана (кстати, не худший вариант) и не менее прилежно печатали Адольфыча с Факоffским. Скажу больше: последнего вообще объявили современной ипостасью Достоевского – как вам такая аттестация?

С недавних пор ідейно близькі письменники з Незалежної стали вообще на вес золота – ну, вы понимаете. Писательская квалификация при этом особой роли не играла: на фиг эстетские капризы, «свой – чужой» – вот единственный приемлемый критерий. К несчастью, в критический момент заминка вышла: Факоffский обвинил российскую власть в дилетантстве и коррупции, Адольфыч с Жаданом поддержали Евромайдан, – стоп-лист тут гарантирован автоматически. И не им одним.

Но спрос рождает предложение: свято место недолго пустовало. Публике были явлены Беседин с Непогодиным. Верно, комикам лучше выступать дуэтом: Бим и Бом, Тарапунька и Штепсель, Карцев и Ильченко…

Дебютантов Прилепин заметил и от души благословил, чем стократ усугубил свою вину перед русской литературой. Оба дарованиями не отличались. Зато каждый в любое время суток готов был разразиться патриотической риторикой космического масштаба и космической же… в общем, судите сами:

«Русские тефтели теперь стали митболами называть – это преступление перед традициями русской кухни и за такое надо бить по морде» (В. Непогодин «Девять дней в мае»).

«Филогенетические демоны проснулись, и они начинают бороться, сталкиваться друг с другом, и конечно, Украина в данном контексте является полем боя» (П. Беседин, интервью Агентству новостей Харькова).

Трактор в полі дир-дир-дир, ми за мир! Прилепинские креатуры сподобились не слишком лестного звания украинцев по вызову, да брань на вороту не виснет. И не пропал их скорбный труд: колонки в газетах и «Свободной прессе» плюс карт-бланш в издательствах и толстых журналах. Однако Непогодин в подзахарках долго не задержался: от великого ума облаял в «Снобе» своего благодетеля и работодателя, – канун да свеча молодцу…

Беседин остался без партнера. Зато вне конкуренции. Но давайте уже о книгах.

ЕВАНГЕЛИЕ ОТ ПЛАТОНА

«Ищущие себя недоросли, не обладая ярко выраженными талантами, пошли по пути наименьшего сопротивления – тронулись по реке трендов и моды на шаткой лодке скандала и эпатажа».

П. Беседин «Будь собой или сдохни».

Пытаясь отнести Беседина к той или иной литературной школе, филолог неизбежно натыкается на новый реализм. Принято считать, что крестными отцами Шепелева & Co были разночинцы с подмаксимками – это не совсем так. Социокритика здесь большей частью лишь декор для аццкой жести: Хоума перехамим, Паланика перепаланим. В. Пустовая изящно назвала это «дотошной физиологичностью». Насчет «дотошной» я бы уточнил: тошно и до, и после. В основном от однообразного репертуара: ночь-улица-маньяк-калека, калека-улица-маньяк. Такой он, наш новый реализм: черный, гнилью моченый. Но скучны-ы-ый, мочи нет…

Благая весть от Платона немногим отличается от прочих новореалистических евангелий: приимите, ядите гной и стерво злосмрадно, понеже се евхаристия ваша ныне, присно и во веки веков, аминь.

«Ее изящные пальцы нежно гладят ступни трупа. Пробираются выше, массируя каждый участок мертвого тела. Я замер. Она облизывает свои губы, а ее левая рука где-то между ее ног. Лицо раскраснелось, это видно даже при свете свечи. Когда она доходит до мошонки трупа, то начинает стонать. Стон переходит в рычание. Глаза прикрыты. Когда ее рык становится особенно неистовым, она оттягивает член трупа и резко взмахивает скальпелем. Сморщенная, мертвая плоть остаётся в ее руке. Она обмякает и открывает глаза… Она целует трофей и, смотря на меня в упор, шепчет:

– Вот это мне нравится больше всего» («Книга Греха»).

Желтая кофта после 25? – фи, не комильфо… Э-э, не спешите с выводами: причиндалы мертвяку откромсали исключительно в благих целях. «Кого сейчас можно удивить физиологическими шокингами? – глубокомысленно рассуждает автор. – Важно при этом не идеализировать, не разукрашивать ад. А дать понять – не дай Бог мне такое пережить».

Какой реприманд неожиданный! (Ну, не совсем чтоб неожиданный: Пазолини, чтоб выглядеть белым и пушистым, доверил все непотребства отцам Республики Сало – чем не аналогия?) Но в классическое доказательство от противного, воля ваша, не верится. Гораздо уместнее будет толстовская формулировка: он как будто обличает, но на самом-то деле наслаждается. Ибо у Беседина все дороги ведут коли не к выгребной яме, то к затейливым, на страх сексопатологу, перверсиям:

«Моя тошнота усиливается, трансформируясь из сартровской в физиологическую, и я выблевываю фуршетную закуску под ближайший куст… Мое нутро очищается не только физически, но и метафизически. Остается полая рана, похожая на ту, что образуется, когда наружу выходит гнойный стержень фурункула» («Все великие поэты»).

«На лестничной площадке наступаю в кучу. Наверное, постарался соседский пудель. Ему можно; он старый. Я в девятнадцать тоже гадил в подъездах» («Рождество»).

«Курва возвращается. Не одна. За ней на поводках ползут двое. Первый – худой, безволосый, с будто неживой кожей. Второй – жирный, с отвисающими боками и волосатой спиной. Женщина держит крупную ярко-оранжевую морковь… Морковка погружается в задницу одного из мужиков» («Учитель»).

Читателя то ли фраппируют, то ли катарсис навевают, – а ему уже все одно. Он, может, и рад бы, да оскомина, знаете ли…

АФФТАР ЖЖОТ

«Необходимо шлифовать каждую мелочь. Идеально чтоб было. Только так».

П. Беседин (интервью «Частному корреспонденту»).

Хотя не только в оскомине дело. П.Б. по скверному знанию матчасти любой сюжет превращает в цирк с конями:

«На полу нагие парень и девушка… Рядом пустые пузырьки из-под лекарств… И пластиковые бутылки из-под уксуса. Видны обваренные, изъеденные внутренности, все в страшных ожогах. Края ран покрыты кровью, плавленым жиром и сожжённым мясом… Концентрированный уксус выел им всё нутро, разъел даже оболочку, оставив эти жуткие дыры. Они ощутили адскую боль» («Книга Греха»).

Так. Уксус, значит. Концентрированный, значит. И бутылками, бутылками… А ничего, что смертельная доза ледяной уксусной кислоты – всего-то 15 граммов, а причина смерти – тихая-мирная асфиксия, и никаких кишок навыворот? Ладно, то сугубо специальные знания, сам случайно запомнил. Но и быт у Беседина описан с той же степенью достоверности:

«Хирург Ляпкин спешил: в операционной умирал человек, а проклятая ширинка никак не застегивалась. Пухлая блондинка встала с колен. Ляпкин, наконец, справился с ширинкой и заявил:

– За мужа не беспокойтесь. В расчете…

Перед домом Ляпкин обнаружил пропажу обручального кольца… Пухлая блондинка вышла из ломбарда. Вырученных денег хватало и на новую кофточку, и на лекарства мужу. “В расчете!” – думала она, вспоминая Ляпкина» («В расчете»).

А не посчитать ли нам, уважаемые кроты? Средний вес мужской обручалки размера 20,5 – 4 грамма. Средняя цена золота 585-й пробы в ломбарде – 1 300 рублей за грамм. Кофточка плюс лекарства – и за все про все пять косарей? Где это благословенное место? Выезжаю вечерней лошадью! Или кольцо было от Фаберже?..

Да это, изволите видеть, пустяк. В послужном списке Беседина – и аорта в мозгу (см. «Книгу Греха»), и киста почек, видимая невооруженным глазом (там же), и солдат, контуженный минометным осколком (см. «День Победы»), и училка, мастурбирующая перед классом, будто и нет в УК РФ 135-й статьи (см. «Школьный роман»). И прочие медведи на велосипеде, жабы на метле и педерасты на синхрофазотроне.

От души сочувствую коллеге, ибо в ситуации видится тяжелая профессиональная драма. Писать откровенный лубок, где ничто не слишком, – вроде бы не к лицу. А сверять каждый абзац со справочниками – труд неподъемный…

ПЛАТОН ЛЕБЯДКИН

«В плане литературы я перфекционист. Надо писать не добротно, а хорошо, отлично даже».

П. Беседин (интервью Р. Богословскому).

«Платон Беседин и сейчас уже пишет лучше, чем многие “маститые”», – объявил однажды Прилепин. – «Его проза дает основания предполагать, что он сможет еще лучше, и это радостно». Честь безумцу, который навеет сочинителю сон золотой!..

Визитная карточка кожного російськомовного письменника, от классиков до современников, – неудобоваримый и неистребимый суржик. Гоголь: «улетучивая тяжелый громозд». Лимонов: «не хочет рассказывать о себе больше, чем назвал свое имя». Елизаров: «оскаленные звуки».

П.Б. возвел традицию в квадрат, если не в куб. Благожелательный (опять же с прилепинской подачи) А. Колобродов, и тот заметил, что языковые огрехи Беседина можно издавать отдельной брошюрой – возражаю, одной не обойдемся.

Наиболее уверенно крымский беллетрист оперирует штампами: «божественная сладость», «блаженная нега», «адский огонь», «слезы, похожие на сияющие кристаллы», «васильковые глаза» («Книга Греха»). Правильно делает, между прочим. При всякой попытке говорить без подсказки у пациента Б. моментально обостряется застарелая алекситимия, – и стакан мухоедства на ее фоне выглядит стилистическим эталоном:

«За губами вход во влагалище. Он может быть закрыт девственной плеврой» («Школьный роман»).

«У каждого штыковая винтовка за плечами» («Милосердные»).

«Колючими стрелами устремляются вниз водяные стрелы» («Книга Греха»).

«К Станиславу подходит Николай, скалится рыжей щетиной» (Там же).

«Матросы из Военно-морского флота России своих эрегированных намерений не оставили» («Учитель»).

И так далее – до жестокой изжоги. Пожалуй, возьму тайм-аут для лирического отступления. Могу ошибаться, но патриотизм литератора состоит отнюдь не в лозунгах, но в чистоте языка – единственного неотъемлемого достояния нации... Да Бог с ними, с нравоучениями, вернемся к нашему предмету. Вершин комизма г-н сочинитель достигают, когда хочут образованность показать и говорят об непонятном. С филогенетическими демонами вы уже знакомы, не угодно ли продолжить?

«Их глаза абсолютно одинаковы. В них зиждется странная сентенция пустоты» («Книга Греха»).

«Содержание – в том же ферромонистом духе» («Учитель»).

Вас еще не настигла ферромонистая абстиненция дурноты? А с меня, пожалуй хватит. Впрочем, сложно удержаться от автоцитаты: «И. Фролов писал: ”Новые реалисты отринули виртуозность языка, выбрали в качестве своего инструмента не скрипку и даже не барабаны – способностей не хватило, – а консервные банки”. Но Беседину удалось немыслимое: в его руках даже консервная банка фальшивит».

ХРУПКОЕ ДНО

Беседин – феномен не столько литературный, сколько биологический: живое опровержение Дарвина, продукт противоестественного отбора. Хотя современная российская словесность большей частью такова. При чтении «Афинских ночей», «Библиотекаря» или «Заразы» казалось: дальше падать некуда, – да нынче те времена вспоминаются с ностальгической нежностью. Дно всякий раз оказывается хрупким, вполне по Улюкаеву. Оттого я уверен, что П.Б. – еще не предел. Ждем-с.