Вспоминая Николая Глазкова

Михаил Рощин

Вспоминая  Николая Глазкова

Искренне благодарю за помощь в работе над статьёй Ирину Винокурову, исследователя творчества Николая Глазкова, и Владимира Штейна.

Николай Иванович Глазков (1919 – 1979) был хорошо известен в 1950-е-1970-е гг. в кругах московских литераторов и творческой интеллигенции. Он родился 30 января, но поскольку в его поэзии была сильна вакхическая стихия, на свое 50-летие он написал об этом так:

Пусть трезвости исчезнет тень,

Сияет выпивки заря,

Поэт Глазков родился в день

Тридцатый пьянваря!

У  глазковского героя, поэта Амфибрахия Хореева «на его затылке,

Словно спирт в полтавском штофе, крепком,

Возвышалось горлышко бутылки,

Остроумно вделанное в кепку». Такого рода народные скоморошьи изюминки очень присущи стихотворному творчеству Николая Ивановича. Сама поэма об Амфибрахии стала настоящим шедевром скоморошье-питейного жанра, имеющего мало аналогов в русской поэзии, но в силу непонятных перекрестий напоминающего традиции арабской и персидской винной поэзии (хамрията).

Глазков начал писать стихи в непростые 1930-е гг. Позднее он вспоминал: «В 1932 г. я ехал в поезде и от нечего делать стал сочинять стихи. Когда я увидел, что они очень быстро рифмуются, то испугался и прекратил». Но только на время, и вскоре снова начал писать. Характерной особенностью Глазкова со школьных лет была исключительная самостоятельность в суждениях. Его одноклассник Евгений Введенский позднее вспоминал:

Однажды, помню, было задано нам домашнее сочинение «Образ Левинсона в романе А.Фадеева «Разгром». Раздав в классе проверенные сочинения, учительница сказала о каждом несколько слов, а затем обратилась к Глазкову: «Ну, Глазков, этого я от вас не ожидала! Как можно делать такие выводы, какие сделали вы? Я поставила вам неуд». Глазков равнодушно поднялся и взял протянутое ему сочинение. На перемене я спросил его о причинах такой отметки. Он ответил:”Я доказал, что Левинсон был профан в военном деле, поэтому его и разгромили. В доказательство я привел афоризм Шота Руставели:”Сотня тысячу осилит, если мудр вождя совет”.

Сам Николай Иванович о школьных годах вспоминал:

А школа мало мне дала:

Там обучали только фразам,

А надо изучать дела

Затем, чтоб развивался разум.

В 1941 по рекомендации Николая Асеева Глазков был принят в Литературный институт. Там у него появилась возможность общаться с другими поэтами, особенно он сдружился с Михаилом Кульчицким, который ушел на фронт и погиб 19 января 1943 г., сражаясь с фашистами в Луганской области. Памяти Кульчицкого Глазков написал одно из самых ярких своих стихотворений:

В мир иной отворились двери те,

Где кончается слово "вперед"...

Умер Кульчицкий, а мне не верится:

По-моему, пляшет он и поет.

Умер Кульчицкий, мечтавший в столетьях

Остаться навеки и жить века.

Умер Кульчицкий, а в энциклопедиях

Нету такого на букву "К".

А он писал стихи о России,

С которой рифмуется неба синь;

Его по достоинству оценили

Лишь женщины, временно жившие с ним.

А он отличался безумной жаждой

К жизни, к стихам и пивной,

И женщин, любимую каждую,

Называл для чего-то своей женой.

А он до того, как понюхать пороху,

Предвидел, предчувствовал грохоты битв,

Стихами сминал немецкую проволоку,

Колючую, как готический шрифт.

По словам Евгения Евтушенко, его всегда поражало «чудо естественности» в поэзии Глазкова. В качестве примера он приводит эти строки:

Я иду по улице:

Мир перед глазами,

И слова стихуются

Совершенно сами.

Экспрессия, склонность к неологизмам и афористичность были характерны для поэзии поэта. Вот одно из наиболее известных четверостиший Глазкова:

Я  на мир взираю из-под столика.

Век двадцатый – век необычайный.

Чем столетье интересней для историка,

Тем для современника печальней…

Поэт также известен тем, что придумал два термина для неофициальной поэзии и литературы: «самсебяиздат» и «самиздат». Первый рукописный сборник был составлен молодым поэтом с помощью друга Алексея Терновского в 1940 г. и был отправлен Алексеем в Казань, где жил его отец, большой поклонник поэзии и библиофил, для перепечатки на машинке. Отец Терновского выполнил просьбу сына, и сборник был перепечатан в трёх экземплярах. Сборник не предназначался для какого-либо широкого распространения и благополучно сохранился в двух экземплярах. По всей видимости, этот сборник можно считать первым опытом глазковского самиздата. Позже поэт вспоминал: «Самиздат – придумал это слово я еще в 40-м году».  В одной из рукописных книжек 1945 г., обнаруженных Винокуровой в архиве сына поэта Н.Н. Глазкова, Глазков говорит:

Утверждаю одно и то же я

Самиздатным стихом, не стихая…

Так Николай Иванович  впервые непосредственно выходит к слову «самиздат», хотя сам впоследствии больше тяготел к термину «самсебяиздат», который, начиная с 1950-х гг., становится, по словам Винокуровой, своего рода его «издательской маркой». В это время Глазков начинает активно переписывать и все чаще перепечатывать на машинке свои стихи, изготавливая маленькие самодельные книжечки.

Известный поэт и переводчик Генрих Сапгир позднее вспоминал:

Был я у Глазкова в конце 50-х. Переулок возле Арбата. Бревенчатые почему-то стены, во всяком случае, темные, закопченные. В красном углу иконы и лампадка. Трепетный огонек в темно-красном стекле. Меня это поразило, помню. Не у каждого писателя такое можно было тогда увидеть.

Николай Глазков сидел и переводил какие-то восточные стихи. Кажется, у него не очень складывалось. Тогда, не долго думая, он посадил меня переводить эту нескладуху. Чего-то я ему насочинял. Хозяин виду не подал, что я его выручил. Такой чудак и «шизик» себе на уме.

Характерный лоб, запавшие темные, острые глазки, длиннорукий. Ерник и пьяница — этим и спасался.

Cудя по имеющимся материалам, Николай Глазков в 1960-е гг. регулярно перепечатывал и распространял свои сборники стихов самиздатным способом, хотя в это время  уже  был членом официального Союза писателей СССР. Большую коллекцию таких машинописных сборников Глазкова я обнаружил в личном архиве моего друга Владимира Штейна, который вместе со своим отцом Сергеем Владимировичем был многолетним соседом Николая Ивановича в доме 44 на Арбате.  Один из наиболее ранних сборников появился в начале апреля 1964.  Сборник был подарен отцу Владимира С.В. Штейну в день его рождения 10 апреля 1964. В машинописных сборниках Николай Иванович  печатал свои стихи за разные годы, не доходившие до официальной публикации. Как вспоминает Петр Горелик:

У себя дома на Арбате Глазков устраивал выставки таких книг. На одном из этих вернисажей мне довелось побывать. В тот раз «входным билетом» служила маленькая бутылочка – «мерзавчик» – водки [125 грамм – М.Р.]. Хозяин с благодарностью принимал этот взнос, вешал на бутылочку бирку с именем дарителя и ставил ее в один ряд с выставленными экспонатами – книжками.

Глазков не был политическим диссидентом, а просто самобытным творческим человеком, не вписывавшимся в социалистический пейзаж того времени. В сборниках стихотворения были разного уровня. Встречаются иногда настоящие шедевры, например «Боярыня Морозова», написанная в 1946:

Дни твои, наверно, прогорели

И тобой, наверно, не осознаны…

Помнишь, в Третьяковской галерее

Суриков – Боярыня Морозова…

Правильна какая из религий?..

И раскол уже воспринят Родиной.

Нищий там, и у него вериги,

Он старообрядец и юродивый.

Он аскет. Ему не надо бабы.

Он некоронованный царь улицы.

Сани прыгают через ухабы,

Он разут, раздет, но не простудится.

У него горит святая вера,

На костре святой той веры греется

И с остервенением изувера

Лучше всех двумя перстами крестится.

Что ему церковные реформы,

Если даже цепь вериг не режется?..

Поезда отходят от платформы –

Ему это даже не мерещится!..

На платформе мы. Над нами ночи чёрность,

Прежде, чем рассвет прольётся розовый

У тебя такая ж обречённость,

Как у той боярыни Морозовой!..

Милая, хорошая, не надо…

И кому нужны такие крайности?

Я юродивый Поэтограда,

Я заплачу для оригинальности…

У меня костёр нетленной веры,

И на нём сгорают все грехи.

Я поэт ненаступившей эры,

Лучше всех пишу свои стихи!

Иногда в его сборниках проскальзывали нотки общественно-политического недовольства, например в стихотворении «Дорожное»:

В дождь и снег, во всякую погоду,

ЗИС-110 властно оседлав,

Едет по шоссе слуга народа,

Целеустремлён и величав.

Едет он в своём служебном зисе,

Вид его внушителен и строг,

Потому что от него зависит,

Так сказать, строительство дорог.

А автобус скачет через кочки

От его владычества вдали,

А в автобусе, что сельди в бочке,

Скучились хозяева земли.

Перед ними все пути открыты

И родные дали широки,

Но они ругаются сердито,

Потому что нет у них слуги!

Глазков о выпивке писал всегда с большим удовольствием. Вот, например, его классическая миниатюра, хорошо передающая атмосферу старой Тишинки (своего рода «блошиного рынка» советской Москвы):

На Тишинском океане

Без руля и без кают

Тихо плавают в тумане

И чего-то продают.

Продаёт стальную бритву

Благороднейший старик,

Потому что он поллитру

Хочет выпить на троих.

Миниатюра о благородном старике с Тишинского рынка стала сегодня самым популярным стихотворением Глазкова в Рунете.

Иногда Николай Иванович пробовал себя в кино. В 1966 г. он сыграл «летающего мужика» Ефима в фильме Андрея Тарковского «Андрей Рублев».

Менее известно, что режиссер Вера Строева хотела, чтобы Глазков сыграл Достоевского в фильме «Особенный человек» и уже снимала его. Она позднее вспоминала: «Мы отсняли предпоследний кадр в сценарии: медленный наезд на глаза Достоевского… За кадром звучал колокольчик тройки, среди снегов увозящий осужденного. Это был очень длинный наезд – то, что вряд ли смог бы выдержать профессиональный актер. Николай Глазков пронес в своих глазах такую глубину мыслей и чувств, что те, кто видел его на экране, до сих пор не могут об этом забыть».  К сожалению, по не вполне понятным причинам этот фильм был снят с производства и смыт.

Завершить рассказ о Глазкове хочется словами известной поэтессы Риммы Казаковой:

Николай Иванович Глазков был чистым, как ребёнок, светлым, добрым, как и положено нормальному гению. Сперва я читала его в самиздате, потом познакомилась лично и полюбила  - воистину! – до гроба. До его печального, не отмеченного официальными фанфарами ухода из жизни. Его нежность, мудрость его внешне подчас ёрнических, а на деле глубочайших строк, – всегда со мной.

.

Николай Иванович Глазков (1919 – 1979) был хорошо известен в 1950-е-1970-е гг. в кругах московских литераторов и творческой интеллигенции. Он родился 30 января, но поскольку в его поэзии была сильна вакхическая стихия, на свое 50-летие он написал об этом так:

.

.

У  глазковского героя, поэта Амфибрахия Хореева «на его затылке,

Остроумно вделанное в кепку». Такого рода народные скоморошьи изюминки очень присущи стихотворному творчеству Николая Ивановича. Сама поэма об Амфибрахии стала настоящим шедевром скоморошье-питейного жанра, имеющего мало аналогов в русской поэзии, но в силу непонятных перекрестий напоминающего традиции арабской и персидской винной поэзии (хамрията).

Глазков начал писать стихи в непростые 1930-е гг. Позднее он вспоминал: «В 1932 г. я ехал в поезде и от нечего делать стал сочинять стихи. Когда я увидел, что они очень быстро рифмуются, то испугался и прекратил». Но только на время, и вскоре снова начал писать. Характерной особенностью Глазкова со школьных лет была исключительная самостоятельность в суждениях. Его одноклассник Евгений Введенский позднее вспоминал:

Однажды, помню, было задано нам домашнее сочинение «Образ Левинсона в романе А.Фадеева «Разгром». Раздав в классе проверенные сочинения, учительница сказала о каждом несколько слов, а затем обратилась к Глазкову: «Ну, Глазков, этого я от вас не ожидала! Как можно делать такие выводы, какие сделали вы? Я поставила вам неуд». Глазков равнодушно поднялся и взял протянутое ему сочинение. На перемене я спросил его о причинах такой отметки. Он ответил: "Я доказал, что Левинсон был профан в военном деле, поэтому его и разгромили. В доказательство я привел афоризм Шота Руставели: "Сотня тысячу осилит, если мудр вождя совет".

Сам Николай Иванович о школьных годах вспоминал:

.

.

В 1941 по рекомендации Николая Асеева Глазков был принят в Литературный институт. Там у него появилась возможность общаться с другими поэтами, особенно он сдружился с Михаилом Кульчицким, который ушел на фронт и погиб 19 января 1943 г., сражаясь с фашистами в Луганской области. Памяти Кульчицкого Глазков написал одно из самых ярких своих стихотворений:

.

По словам Евгения Евтушенко, его всегда поражало «чудо естественности» в поэзии Глазкова. В качестве примера он приводит эти строки:

.

Экспрессия, склонность к неологизмам и афористичность были характерны для поэзии поэта. Вот одно из наиболее известных четверостиший Глазкова:

.

Поэт также известен тем, что придумал два термина для неофициальной поэзии и литературы: «самсебяиздат» и «самиздат». Первый рукописный сборник был составлен молодым поэтом с помощью друга Алексея Терновского в 1940 г. и был отправлен Алексеем в Казань, где жил его отец, большой поклонник поэзии и библиофил, для перепечатки на машинке. Отец Терновского выполнил просьбу сына, и сборник был перепечатан в трёх экземплярах. Сборник не предназначался для какого-либо широкого распространения и благополучно сохранился в двух экземплярах. По всей видимости, этот сборник можно считать первым опытом глазковского самиздата. Позже поэт вспоминал: «Самиздат – придумал это слово я еще в 40-м году».  В одной из рукописных книжек 1945 г., обнаруженных Винокуровой в архиве сына поэта Н.Н. Глазкова, Глазков говорит:

.

Так Николай Иванович  впервые непосредственно выходит к слову «самиздат», хотя сам впоследствии больше тяготел к термину «самсебяиздат», который, начиная с 1950-х гг., становится, по словам Винокуровой, своего рода его «издательской маркой». В это время Глазков начинает активно переписывать и все чаще перепечатывать на машинке свои стихи, изготавливая маленькие самодельные книжечки.

Известный поэт и переводчик Генрих Сапгир позднее вспоминал:

.

Cудя по имеющимся материалам, Николай Глазков в 1960-е гг. регулярно перепечатывал и распространял свои сборники стихов самиздатным способом, хотя в это время  уже  был членом официального Союза писателей СССР. Большую коллекцию таких машинописных сборников Глазкова я обнаружил в личном архиве моего друга Владимира Штейна, который вместе со своим отцом Сергеем Владимировичем был многолетним соседом Николая Ивановича в доме 44 на Арбате.  Один из наиболее ранних сборников появился в начале апреля 1964.

Сборник был подарен отцу Владимира С.В. Штейну в день его рождения 10 апреля 1964. В машинописных сборниках Николай Иванович  печатал свои стихи за разные годы, не доходившие до официальной публикации. Как вспоминает Петр Горелик:

.

.

Глазков не был политическим диссидентом, он был просто самобытным творческим человеком, не вписывавшимся в социалистический пейзаж того времени. В сборниках стихотворения были разного уровня. Встречаются иногда настоящие шедевры, например «Боярыня Морозова», написанная в 1946:

.

Иногда в его сборниках проскальзывали нотки общественно-политического недовольства, например в стихотворении «Дорожное»:

.

Глазков о выпивке писал всегда с большим удовольствием. Вот, например, его классическая миниатюра, хорошо передающая атмосферу старой Тишинки (своего рода «блошиного рынка» советской Москвы):

.

.

Миниатюра о благородном старике с Тишинского рынка стала сегодня самым популярным стихотворением Глазкова в Рунете.

Иногда Николай Иванович пробовал себя в кино. В 1966 г. он сыграл «летающего мужика» Ефима в фильме Андрея Тарковского «Андрей Рублев».

Менее известно, что режиссер Вера Строева хотела, чтобы Глазков сыграл Достоевского в фильме «Особенный человек» и уже снимала его. Она позднее вспоминала: «Мы отсняли предпоследний кадр в сценарии: медленный наезд на глаза Достоевского… За кадром звучал колокольчик тройки, среди снегов увозящий осужденного. Это был очень длинный наезд – то, что вряд ли смог бы выдержать профессиональный актер. Николай Глазков пронес в своих глазах такую глубину мыслей и чувств, что те, кто видел его на экране, до сих пор не могут об этом забыть».  К сожалению, по не вполне понятным причинам этот фильм был снят с производства и смыт.

Завершить рассказ о Глазкове хочется словами известной поэтессы Риммы Казаковой:

.