Победившее незнамо что

Александр Кузьменков

Победившее незнамо что

(А. Снегирев «Вера»; М., «Эксмо», 2015)

Александр Снегирев написал – нечто, с трудом поддающееся определению.

Букеровский ареопаг пожаловал незнамо чему полтора ляма. Незнамо за что.

Впрочем, вот это самая понятная часть истории. «Букера» у нас дают не самому лучшему. И даже, вопреки расхожему мнению, не самому типичному. Логика тут примерно та же, что у ильфопетровского героя: раз яйца существуют, их должен кто-то есть. Кто и почему – не так уж и важно. В 2005 букеровскую лычку получил Гуцко – исключительно в пику тогдашнему председателю жюри Аксенову: а не фиг Наймана опекать. Три года спустя премия досталась Елизарову – лишь потому, что член букеровского комитета Кабаков обозвал «Библиотекаря» низкопробным фашистским трэшем. Нынче театр абсурда с блеском продолжил гастроль. С подачи А. Волоса известно: мнения арбитров разделились, и Снегирев возник как компромиссная фигура. И волки сыты, и овцы целы, – вечная память пастуху…

Просматриваю в сети фотки новоиспеченного букероносца: если человек появляется на публике в джинсах и при галстуке, тут, воля ваша, налицо нелады со вкусом. Эту особенность снегиревского письма отменно уловил оформитель эксмовской обложки: аппетитная титька тициановской Магдалины на шершавой заборной доске. Апофеоз эклектики.

Главная героиня «Веры» – гибрид чеховской Душечки с Сорокой-вороной: этому дала и этому дала, а потом всем сразу: то вместе, то поврозь, а то попеременно. «Однажды красавица Вера, одежды отбросивши прочь…» Но не стоит бежать впереди паровоза – попробую следовать невразумительной авторской логике: «Все началось в декабре одна тысяча девятьсот тридцать седьмого года, когда Верин дед прочитал в “Правде” стихотворение Сулеймана Стальского и решил назвать первенца в честь великого лезгинского поэта…»

Я уже сознался, что многого в «Вере» не понимаю. Вот этого, в частности: на кой ляд понадобилось начинать житие москвички нетяжелого поведения чуть ли не от бронтозавров? – тем паче, безразмерная (5 835 слов) экспозиция о судьбах поколения – смертный приговор автору. Когда вьюнош 1980 года рождения, явно изучавший отечественную историю по календарю знаменательных дат, берется живописать дела давно минувших дней – конец немного предсказуем. «Мужик дурковатый, зато с избой», – хм, а видели вы сельского жителя без избы? А как вам «полоса пьяниц» в районке? Или госпиталь, открытый немцами в деревенской церквушке, – ни дорог, чтоб медикаменты подвезти, ни лишнего метра, чтоб пищеблок организовать…

Однако Снегиреву явно не до исторических тонкостей. Он, судя по всему, намедни прочитал «Искусство как прием» и потому не в пример больше занят остранениями – без всякой меры и малейшей на то надобности: «Принесённый ею громадный, загромождённый овощами и мясом итальянский мучной круг», «увидев осколки автомобильной аварии, она подобрала отражающий фрагмент». Сил больше ни на что не остается, даже на более-менее ровную стилистику. Приличного качества идиолекты («он применял себя к ней просто и свирепо») соседствуют со школярской неряшливостью («часть мужчин стали переговариваться»).

Простите, отвлекся. Историческая часть позади, у папы Сулеймана и безымянной мамы (тоже весьма нетяжелого поведения) рождается дочь – поворот винта, семейная сага плавно перетекает не то в лавбургер, не то в нечто притчеобразное. Вера меняет мужиков – американца на российского банкира, банкира на оппозиционера, оппозиционера на мента (сплошь придурки и перверты) – и становится проституткой у азиатских гастарбайтеров.

Если воспринимать «Веру» как сюжет, она выглядит махровой пошлостью: все мужики – козлы, все бабы – <censored>. Скетч для «Comedy Woman», ага. В ролях Екатерина Скулкина и Дмитрий Хрусталев.

Если воспринимать «Веру» как метасюжет, она выглядит пошлостью еще большей: набор псевдоглубокомысленных символов, доступных абитуриентке филфака. При рождении Веры гибнет ее сестра-близнец – вестимо, Любовь или Надежда. Череда бой-френдов – american boy, банкир, оппозиционер, мент (видать, на чекиста у автора смелости не хватило) – вестимо, смена национальных приоритетов в последнее 20-летие. О Русь моя! <censored> моя! Клише, замусоленное в лоск, – благо, все попользовались, от  Вик. Ерофеева до Варламова. У последнего Русь-отроковица тоже сосредоточенно решала, какому б чародею вручить разбойную красу, а под занавес досталась пьяным красногвардейцам.

Тут, однако, опять далеко не все ясно: Вера уходит от мигрантов с «человеческой загогулиной, распускающейся в ней» – что за аллегория? Новая национальная идентичность? Или же: первый сексуальный опыт барышня получает в разбитой церкви, которую восстанавливает ее отец, а последний, групповой – в разрушенной родительской квартире, предназначенной под снос. Или уж совсем замысловатый пассаж, размазанный на всю книжку: в детстве Веру стригли, чтоб продать косички на парики, а повзрослев, она жертвует волосы на парик раковой больной. Рифма налицо, да кто его знает, на что намекает…

Хуже того, А.С., увлекшись игрой в иносказания, напрочь забыл свести концы с концами. Несколько лет назад Е. Токарева писала про Снегирева: «Мне приходилось рецензировать рукописи  графоманов, в которых все события притянуты друг к другу за уши. Обычно это люди, которые не чувствуют, как на самом деле устроена жизнь и придумывают причинно-следственные связи по своему усмотрению». С «Верой» вышла ровно та же история. Скажем, отправилась барышня в США – мало того, «порядочно задержалась, просрочив визовые сроки». Как ей это удалось? А что насчет work permit? – как ни странно, все ОК. Папа Сулейман скоропалительно уверовал в Бога, а потом скоропостижно разуверился – отчего бы? Про то ведает один Снегирев. Как и про причины самозабвенного <censored> героини с азиатами: «В античных храмах были так называемые священные проститутки. Это были жрицы, к ним относились как к богиням. Они участвовали в оргиях, и дети, которых они рожали, были непонятно чьи дети, но их считали детьми бога. Серьезно, безо всякого юродства. Вот Вера получает нечто такое. Весь ее путь я пишу как путь богини». Ну что, открылась бездна, звезд полна?

По мнению А.С., еще как открылась: «Родившись сорок лет назад, Вера поплыла сверкающим айсбергом. Истаивала, топя корабли и служа пристанищем пингвинам. Теперь от неё не осталось ничего. Собой она затопила мир, раскинулась гладью и стала концом всего, и началом всего, и прохладой». Велеречивая имитация катарсиса на поверку ничего в себе не несет, на месте коды возникает циклопических размеров кукиш. Собственно, иные варианты в откровенно клиповом тексте были изначально исключены. Ну да читатель у нас давно на самообслуживании: додумает, болезный, ему не привыкать…

Ну да вопрос «что это было» в контексте ситуации мало значит. Важнее ответить на другой: «зачем это было» – без него и первый вопрос теряет всякий смысл.

Вот тут все проще некуда: писано это, как и бóльшая часть нынешней нашей беллетристики в расчете на чепчики и лифчики в воздухе. Прочих стимулов при всем желании усмотреть не могу, поскольку езда в незнаемое у Снегирева не задалась: ни стилистических, ни психологических открытий в «Вере» не сыскать, а уж идейных – и подавно. Ну что ж, жизнь удалась, скромная коллекция регалий («Дебют», «Венец», «Эврика») приросла «Букером». Правда, иллюзии на сей счет строить затруднительно. «Мне это отделение известно! Там кому попало выдают паспорта!» – сказал еще один классик. В отличие от А.С., ни разу не лаурированный.

А. Снегирев «Вера»; М., «Эксмо», 2015.

.

Александр Снегирев написал – нечто, с трудом поддающееся определению.

Букеровский ареопаг пожаловал незнамо чему полтора ляма. Незнамо за что.

.

Впрочем, вот это самая понятная часть истории. «Букера» у нас дают не самому лучшему. И даже, вопреки расхожему мнению, не самому типичному. Логика тут примерно та же, что у ильфопетровского героя: раз яйца существуют, их должен кто-то есть. Кто и почему – не так уж и важно. В 2005 букеровскую лычку получил Гуцко – исключительно в пику тогдашнему председателю жюри Аксенову: а не фиг Наймана опекать. Три года спустя премия досталась Елизарову – лишь потому, что член букеровского комитета Кабаков обозвал «Библиотекаря» низкопробным фашистским трэшем. Нынче театр абсурда с блеском продолжил гастроль. С подачи А. Волоса известно: мнения арбитров разделились, и Снегирев возник как компромиссная фигура. И волки сыты, и овцы целы, – вечная память пастуху…

.

Просматриваю в сети фотки новоиспеченного букероносца: если человек появляется на публике в джинсах и при галстуке, тут, воля ваша, налицо нелады со вкусом. Эту особенность снегиревского письма отменно уловил оформитель эксмовской обложки: аппетитная титька тициановской Магдалины на шершавой заборной доске. Апофеоз эклектики.

Главная героиня «Веры» – гибрид чеховской Душечки с Сорокой-вороной: этому дала и этому дала, а потом всем сразу: то вместе, то поврозь, а то попеременно. «Однажды красавица Вера, одежды отбросивши прочь…» Но не стоит бежать впереди паровоза – попробую следовать невразумительной авторской логике: «Все началось в декабре одна тысяча девятьсот тридцать седьмого года, когда Верин дед прочитал в “Правде” стихотворение Сулеймана Стальского и решил назвать первенца в честь великого лезгинского поэта…»

.

Я уже сознался, что многого в «Вере» не понимаю. Вот этого, в частности: на кой ляд понадобилось начинать житие москвички нетяжелого поведения чуть ли не от бронтозавров? – тем паче, безразмерная (5 835 слов) экспозиция о судьбах поколения – смертный приговор автору. Когда вьюнош 1980 года рождения, явно изучавший отечественную историю по календарю знаменательных дат, берется живописать дела давно минувших дней – конец немного предсказуем. «Мужик дурковатый, зато с избой», – хм, а видели вы сельского жителя без избы? А как вам «полоса пьяниц» в районке? Или госпиталь, открытый немцами в деревенской церквушке, – ни дорог, чтоб медикаменты подвезти, ни лишнего метра, чтоб пищеблок организовать…

.

Однако Снегиреву явно не до исторических тонкостей. Он, судя по всему, намедни прочитал «Искусство как прием» и потому не в пример больше занят остранениями – без всякой меры и малейшей на то надобности: «Принесённый ею громадный, загромождённый овощами и мясом итальянский мучной круг», «увидев осколки автомобильной аварии, она подобрала отражающий фрагмент». Сил больше ни на что не остается, даже на более-менее ровную стилистику. Приличного качества идиолекты («он применял себя к ней просто и свирепо») соседствуют со школярской неряшливостью («часть мужчин стали переговариваться»).

.

Простите, отвлекся. Историческая часть позади, у папы Сулеймана и безымянной мамы (тоже весьма нетяжелого поведения) рождается дочь – поворот винта, семейная сага плавно перетекает не то в лавбургер, не то в нечто притчеобразное. Вера меняет мужиков – американца на российского банкира, банкира на оппозиционера, оппозиционера на мента (сплошь придурки и перверты) – и становится проституткой у азиатских гастарбайтеров.

.

Если воспринимать «Веру» как сюжет, она выглядит махровой пошлостью: все мужики – козлы, все бабы – <censored>. Скетч для «Comedy Woman», ага. В ролях Екатерина Скулкина и Дмитрий Хрусталев.

.

Если воспринимать «Веру» как метасюжет, она выглядит пошлостью еще большей: набор псевдоглубокомысленных символов, доступных абитуриентке филфака. При рождении Веры гибнет ее сестра-близнец – вестимо, Любовь или Надежда. Череда бой-френдов – american boy, банкир, оппозиционер, мент (видать, на чекиста у автора смелости не хватило) – вестимо, смена национальных приоритетов в последнее 20-летие. О Русь моя! <censored> моя! Клише, замусоленное в лоск, – благо, все попользовались, от  Вик. Ерофеева до Варламова. У последнего Русь-отроковица тоже сосредоточенно решала, какому б чародею вручить разбойную красу, а под занавес досталась пьяным красногвардейцам.

.

Тут, однако, опять далеко не все ясно: Вера уходит от мигрантов с «человеческой загогулиной, распускающейся в ней» – что за аллегория? Новая национальная идентичность? Или же: первый сексуальный опыт барышня получает в разбитой церкви, которую восстанавливает ее отец, а последний, групповой – в разрушенной родительской квартире, предназначенной под снос. Или уж совсем замысловатый пассаж, размазанный на всю книжку: в детстве Веру стригли, чтоб продать косички на парики, а повзрослев, она жертвует волосы на парик раковой больной. Рифма налицо, да кто его знает, на что намекает…

.

Хуже того, А.С., увлекшись игрой в иносказания, напрочь забыл свести концы с концами. Несколько лет назад Е. Токарева писала про Снегирева: «Мне приходилось рецензировать рукописи  графоманов, в которых все события притянуты друг к другу за уши. Обычно это люди, которые не чувствуют, как на самом деле устроена жизнь и придумывают причинно-следственные связи по своему усмотрению». С «Верой» вышла ровно та же история. Скажем, отправилась барышня в США – мало того, «порядочно задержалась, просрочив визовые сроки». Как ей это удалось? А что насчет work permit? – как ни странно, все ОК. Папа Сулейман скоропалительно уверовал в Бога, а потом скоропостижно разуверился – отчего бы? Про то ведает один Снегирев. Как и про причины самозабвенного <censored> героини с азиатами: «В античных храмах были так называемые священные проститутки. Это были жрицы, к ним относились как к богиням. Они участвовали в оргиях, и дети, которых они рожали, были непонятно чьи дети, но их считали детьми бога. Серьезно, безо всякого юродства. Вот Вера получает нечто такое. Весь ее путь я пишу как путь богини». Ну что, открылась бездна, звезд полна?

.

По мнению А.С., еще как открылась: «Родившись сорок лет назад, Вера поплыла сверкающим айсбергом. Истаивала, топя корабли и служа пристанищем пингвинам. Теперь от неё не осталось ничего. Собой она затопила мир, раскинулась гладью и стала концом всего, и началом всего, и прохладой». Велеречивая имитация катарсиса на поверку ничего в себе не несет, на месте коды возникает циклопических размеров кукиш. Собственно, иные варианты в откровенно клиповом тексте были изначально исключены. Ну да читатель у нас давно на самообслуживании: додумает, болезный, ему не привыкать…

.

Ну да вопрос «что это было» в контексте ситуации мало значит. Важнее ответить на другой: «зачем это было» – без него и первый вопрос теряет всякий смысл.

Вот тут все проще некуда: писано это, как и бóльшая часть нынешней нашей беллетристики в расчете на чепчики и лифчики в воздухе. Прочих стимулов при всем желании усмотреть не могу, поскольку езда в незнаемое у Снегирева не задалась: ни стилистических, ни психологических открытий в «Вере» не сыскать, а уж идейных – и подавно. Ну что ж, жизнь удалась, скромная коллекция регалий («Дебют», «Венец», «Эврика») приросла «Букером». Правда, иллюзии на сей счет строить затруднительно. «Мне это отделение известно! Там кому попало выдают паспорта!» – сказал еще один классик. В отличие от А.С., ни разу не лаурированный.