«Скажи-ка, дядя, ведь не даром…»

«Скажи-ка, дядя, ведь не даром…»

- Скажи-ка, дядя, ведь не даром

Москва, спалённая пожаром,

Французу отдана?

М. Ю. Лермонтов, «Бородино»

Недавнее массовое перезахоронение в Вильнюсе солдат армии Наполеона, обнаруженных при прокладке городских коммуникаций, и совместная экранизация России, Франции, Германии, Италии и Польши великого романа Льва Толстого в павильонах литовской киностудии и интерьерах наших старинных особняков невольно подтолкнули к размышлениям о том, что и на улицах нашего города страдали и умирали участники той далёкой «битвы народов».

.

Исследователем истории Андреем Григорьевичем Тарковским (1931–1999) был составлен список мемуаров, где упоминаются около трёхсот авторов воспоминаний о войне 1812 года. Опубликованные в разное время, они дают развёрнутое представление о действиях и последствиях той глобальной катастрофы. А если к ним добавить ещё и художественные произведения о том времени, то можно получить исчерпывающую картину произошедшего.

.

Это эссе не претендует на скрупулёзный анализ случившегося в начале 19 века, а только пытается дать правдивую картину того, как это происходило в одном из городов географического центра Европы – в «Вильне стародавной».

.

Накануне начала военных действий офицер русской армии Павел Пущин (1785–1865) записал в дневнике, вошедшем позднее в сокровищницу мемуаристики: «27 мая. Понедельник. Дневка в Гайдунах. Солдаты заняты приготовлением к вступлению в Вильно. Командир пришёл меня проведать, и мы обсуждали семейную ссору между нашими гостями, когда принц Ольденбургский проехал через село, поэтому я предпочёл не показываться на глаза его высочеству, который уехал так же скоро, как и приехал. Финляндский полк остановился с нами. 28 мая. Вторник. Мы были под ружьём с 2-х часов ночи, подошли к самой заставе у Вильно, и после довольно продолжительной остановки мы получили приказ не входить в город, а занять квартиры в предместьях и окрестностях города. Государь нас не видел. На ночлег мы отправились в Гуры, отвратительную деревню в 3-х верстах от Вильно. Я спал на воздухе, так как нас было слишком много, а комната была скверная. 29 мая. Среда. Мы были под ружьём с 3-х часов. Было холодно. Мы прошли через весь город, и вся наша дивизия выстроилась в боевом порядке в Погулянке. Мы прошли церемониальным маршем перед государем, который остался очень доволен нами. Смотр кончился в 11 часов; нас разместили по квартирам в самом городе, именно — в посаде Заречье. Сегодня мы разрешили себе некоторую роскошь. Я обедал с Николаем в трактире. Вечером был в опере, хотя очень плохой. Давали оперу «Сёстры из Праги».

В воспоминаниях влиятельного сановника, находившегося в императорской свите Евграфа Федотовича Комаровского (1769–1843), мы находим описания конных прогулок российского императора, балов и даже военного парада  в честь французских гостей, прибывших с «визитом вежливости» из-за Немана, разделяющего две армии: «В Вильно, против всякого чаяния, приехал адъютант Наполеона граф де Нарбонн с собственноручным письмом от своего государя к нашему императору. Содержание письма тогда никому известно не было. В Вильне и окрестностях сего города стояла 3-я дивизия, которою командовал граф Коновницын. Государю угодно было показать приезжему гостю, как наши войска маневрируют, и для сего собрана была вся 3-я дивизия, и все движения производила она превосходно. ...Окрестности Вильны прелестные. Государь всякий день изволил ездить верхом с дежурным генерал-адъютантом; мне случилось показывать императору загородный дом, называемый Верки, принадлежащий одному из графов Потоцких, где я был прежде с Балашовым. Местоположение Верки единственное; на превысокой горе, у подошвы которой извивается река Вилия, окружённая зелёными лугами, с разбросанными по оной кустарниками по обоим ёе берегам, это место представляло вид очаровательный. Сею прогулкою, казалось, государь был очень доволен».

.

Из «Записок» начальника Главного штаба 1-й Западной армии, генерала Алексея Петровича Ермолова (1777–1861), который, за 10 лет до описываемого, в чине подполковника был командиром роты конной артиллерии в Вильне, заслужив тогда репутацию одного из первых артиллеристов русской армии: «В начале марта месяца гвардия выступила из С.-Петербурга. Чрез несколько дней получил я повеление быть командующим гвардейскою пехотною дивизиею. Назначение, которому могли завидовать и люди самого знатного происхождения и несравненно старшие в чине. Долго не решаюсь я верить чудесному обороту положения моего. ...Дивизионным начальником прихожу я на манёвры в Вильну. Все находят гвардию превосходною по ёе устройству, и часть похвалы, принадлежавшей ей по справедливости, уделяется мне, без малейшего на то права с моей стороны. После краткого пребывания в Вильне гвардия возвратилась на свои квартиры в город Свенцяны».

.

Из книги «История Отечественной войны 1812 года по достоверным источникам» СПб 1859–1860 г., генерал-лейтенанта Модеста Ивановича Богдановича (1805–1882): «Утром 11 июня, к 6 (польскому) уланскому полку, стоящему на форпостах в соседстве берегов Немана, быстро подъехала дорожная коляска, запряжённая шестёркой рысаков, в сопровождении нескольких гвардейских егерей, которых запыхавшиеся лошади изнемогали от усталости. Из коляски вышел Наполеон с Бертье. Вслед за тем прискакал начальник 1-ой лёгкой кавалерийской дивизии генерал Брюйер и подбежали несколько уланских офицеров. Наполеон, обратясь к старшему из них, майору Сухоржевскому, расспрашивал его о путях, ведущих к Неману, о расположении аванпостов и проч., а между тем изъявил желание переодеться в польский мундир. Несколько офицеров скинули своё платье. Наполеон надел сюртук и фуражку полковника Поговскаго, Бертье тоже переоделся уланом, и оба они с одним из польских офицеров, верхом отправились на аванпосты, к селению Алексотену, лежащему насупротив Ковно, а потом Наполеон, в сопровождении генерала Гаксо (Нахо), предварительно обозревшего местность, поехал вверх по Неману, к селению Панемун, где Гаксо нашёл место весьма удобное для переправы…»

.

В исследовании этого русского военного историка находим, что не все намеревались «уступить Вильны», автор обращает внимание на то, как «по отъезде Государя из Вильны в Свенцаны, 14 июня, Барклай сосредоточил в Вильне 3 и 4 пехотные корпуса, но медлил отступать с умыслом, оставаясь в Вильне до последней возможности. Хладнокровный, непоколебимый воин не хотел уступить Вильны, не померившись с неприятелем, две или три удачные сшибки нашего арьергарда утвердили его в принятой им решимости, и тем более, что безвременное отступление могло поколебать отвагу и мужество, одушевлявшие русских войнов. В продолжении 15 июня он оставался у Вильно, присоединив к себе пехоту арьергарда 3 корпуса и оставив кавалерию его на реке Ваке…».

.

Немного странно, что накануне начала военных действий Александр I ведёт себя беспечно, словно ничего не предвещает надвигающейся катастрофы. «В тот самый день, в который Наполеоном был отдан приказ о переходе через Неман и передовые войска его, оттеснив казаков, перешли через русскую границу, Александр проводил вечер на даче Бенигсена – на бале, даваемом генерал-адъютантами. Был весёлый, блестящий праздник; знатоки дела говорили, что редко собиралось в одном месте столько красавиц. Графиня Безухова в числе других русских дам, приехавших за государем из Петербурга в Вильну, была на этом бале, затемняя своей тяжёлой, так называемой русской красотой утончённых польских дам. Она была замечена, и государь удостоил ёе танца», — из романа Льва Николаевича Толстого (1828–1910) «Война и мир».

.

Пока прибывшая из Санкт-Петербурга свита русского императора веселилась на балу в специально выстроенном для этого летнем павильоне в парке Закрет, дозорный отряд лейб-казаков заметил, что «с противуположнаго берега отделяются лодки, что они наполнены народом и плывут к нашему берегу. Первыми ступили на нашу землю насколько рот из корпуса Даву и эскадрон польских улан. Первые увидели неприятеля в славную для России отечественную войну лейб-казаки; их пикету принадлежат первые, огласившие песчаные берега Немана, выстрелы-сигналы самозащиты... Весь Лейб-Гв. Казачий пoлк стянут был в Н. Троках, приготовляясь встретить наступающего врага. Утром, 14 июня, казак доставил авангардному начальнику весть, что вблизи французские гусары. Действительно от дороги  на Жежморы показались три гусарских эскадрона, смело приближающиеся к выбранной казаками позиции. Полковник Ефремов, стоявший со своим эскадроном ближе к неприятелю, первый понёсся на встречу врага. Французы не вынесли дружного удара казаков, смешались и в беспорядке отступили назад, оставив на месте несколько трупов и семь человек пленных». Из «Истории лейб-гвардии казачего Его величества пoлка. Составленой офицерами полка. С-Петербург 1876 г.»

.

Примечательно, что именно отряду лейб-гвардейских казаков доверили конвоировать Наполеона Бонапарта в ссылку в 1814 году на остров Эльба, но это будет позже, а тогда «всех офицеров, прибывающих из разных корпусов, он (Наполеон) прежде всего спрашивал: «Сколько взято пленных?» Он хотел трофеев, чтобы поднять дух поляков, но никто их не присылал», — вспоминал французский маркиз Арман Огюстен Луи де Коленкур (Caulaincourt) герцог Винченский, (1772–1827), пробывший пять лет послом Франции в России.

.

В «Мемуарах Похода Наполеона в Россию» де Коленкур продолжал: «Здешние поляки не похожи на варшавских. Это объяснялось некоторыми беспорядками, имевшими место в городе и напугавшими жителей, а также тем, что здешние поляки, довольные русским правительством, были мало расположены к перемене. К тому же русские находились еще очень близко, и никакого решительного сражения до сих пор не было. Император получил достоверные сведения об отступательном движении русских. Он был удивлен тем, что они сдали Вильно без боя и успели вовремя принять решение и ускользнуть от него. Потерять надежду на большое сражение перед Вильно было для него всё равно, что нож в сердце».

.

В память о столетней годовщине Отечественной войны виленский педагог Федот Андреевич Кудринский (1867–1933), работавший в городских архивах, написал книгу «Вильна в 1812 году», в которой есть такой эпизод: «Отпустив депутацию, Наполеон, имея впереди себя взвод гвардейских улан Красинскаго и окружённый блестящим штабом, не поехал в центр города, а, полюбовавшись видами Вильны, повернул с Троцской улицы на Немецкую. Наполеон нервничал. Его армия горела нетерпением сразиться. А русские ушли вглубь своей необъятной страны. Это ему не понравилось…С Немецкой улицы Наполеон выехал на Большую… и затем, объехав всю юго-западную и южную части города, остановился на возвышенности около миссионерского монастыря. Здесь он осматривал город с другой стороны, потом спустился из Бакшты и въехал в город по улице Савич, мимо госпиталя сестёр милосердия».

.

Сражения не было, пленных никто не присылал, но Наполеон приказал отлить бронзовую медаль с выбитыми на ней словами в назидание потомкам: «PRISE DE VILNA-XVIII. JUIN MDCCCXII» (На взятие Вильны 1812), на которой польские уланы вручают ему ключи, щит и меч. К слову сказать, отчеканенная по повелению Александра I медаль «ЗА ВЗЯТИЕ ПАРИЖА 19 МАРТА 1814» выглядела не так пафосно и была отлита из серебра.

.

Ещё один француз, впоследствии знаменитый писатель-классик Стендаль (Stendhal), а в ту пору интендант наполеоновской армии Анри Мари Бейль (Anry Mari Beyle) (1783–1842), чьё пребывание в нашем городе зафиксировано мемориальной доской на доме, где он безуспешно ожидал армию своего императора  из «победоносного похода на Москву», так переосмысливает те события в книге «Жизнь Наполеона»: «24 июня 1812 года Наполеон во главе четырёхсот тысячной армии перешёл Неман у Ковно. Вся средняя Европа пыталась уничтожить будущего своего властелина. Начало кампании ознаменовалось двумя крупными политическими неудачами. Турки, люди столь же глупые, как и порядочные, заключили с Россией мир, а Швеция, трезво оценив своё положение, выступила против Франции. После битвы под Москвой Наполеон получил возможность отвести войска на зимние квартиры и восстановить Польшу, в чём и состояла истинная цель войны; он достиг этого почти без борьбы. Из тщеславия и желания загладить свои испанские неудачи он решил взять Москву. Этот неосторожный шаг не имел бы вредных последствий, если бы император остался в Кремле не более трёх недель, но посредственность его политического дарования проявилась и здесь: она была причиной того, что он потерял свою армию... При тамошних жестоких морозах человек может уцелеть только в том случае, если он десять часов в день проводит у печки; русская армия прибыла в Вильну не в лучшем виде, чем наша. Из трёх возможных планов выбрали наихудший; но ещё хуже было то, что его выполнили самым нелепым образом, потому что Наполеон уже не был тем полководцем, который предводительствовал армией в Египте. Дисциплина в армии расшаталась до грабежей, которые поневоле пришлось разрешить солдатам в Москве, раз их не снабжали продовольствием».

.

Военные успехи Наполеоновской армии, достигшие кульминации во время поджога Москвы, стали раскручиваться обратно, приняв катастрофический оборот, при котором французские солдаты-«победители» превратились в «шаромыжников», от слова cher ami (дружочек), так как их заплечные ранцы были полны не сухарей, а награбленного. Между прочим, когда спустя два года русский оккупационный корпус покидал чистенький Париж, командир корпуса генерал-майор Михаил Семёнович Воронцов собрал все кредитные расписки офицеров, выданные местным «увеселительным заведениям», и приказал оплатить их, полагая, что победители должны покинуть Францию достойным образом, но это уже другая история о понятии чести.

.

Из романа Григория Петровича Данилевского (1829–1890) «Сожжённая Москва»: «Из Вильны, к которой направлялся Наполеон, была заранее, с фельдъегерем, тайно вытребована для охраны его пути целая кавалерийская дивизия Луазона. Этот отряд, не зная цели нового движения, спешил навстречу бегущему императору, занимая по пути занесённые снегом деревни, мызы и постоялые дворы. Слух о причине похода из Вильны дошёл наконец до передового полка этой дивизии, наполовину состоявшего из итальянцев и саксенвеймарцев. Южные солдаты, невольные соратники великой армии, с отмороженными лицами, руками и ногами, в серых и дымных литовских лачугах, чуть не вслух роптали за скудною овсяною похлёбкой, проклиная главного виновника их бедствий».

.

Каждый по-своему пересказывает пережитое. Сохранились донесения командира партизанского отряда, полковника Александра Никитича Сеславина (1780–1858), одного из первых начавшего вытеснять из нашего города войска неприятеля: «Генералу Коновницыну. С Божьею помощью я хотел атаковать Вильно, но встретил на дороге идущего туда неприятеля. Орудия мои рассеяли толпившуюся колонну у ворот города. В сию минуту неприятель выставил против меня несколько эскадронов; мы предупредили атаку сию своею и вогнали кавалерию его в улицы; пехота поддержала конницу и посунула нас назад; тогда я послал парламентёра с предложением о сдаче Вильны и, по получении отрицательного ответа, предпринял вторичный натиск, который доставил мне шесть орудий и одного орла. Между тем подошёл ко мне генерал-майор Ланской, с коим мы теснили неприятеля до самых городских стен. Пехота французская, засевшая в домах, стреляла из окон и дверей и удерживала нас на каждом шагу. Я отважился на последнюю атаку, кою не мог привести к окончанию, быв жестоко ранен в левую руку; пуля раздробила кость и прошла навылет. Сумского гусарского полка поручик Орлов также ранен в руку навылет. Генерал Ланской был свидетелем сего дела. Спросите у него, сам боюсь расхвастаться, но вам и его светлости рекомендую весь отряд мой, который во всех делах от Москвы до Вильны окрылялся рвением к общей пользе и не жалел крови за отечество. Полковник Сеславин. Ноября 27-го».

.

Эти донесения, дополненные «Дневником партизанских действий 1812» Дениса Давыдова (1784–1839), позволили советскому писателю Валентину Пикулю (1928–1990) достоверно описать происходившее в романе «Каждому свое»: «Орлов-Денисов последним оставил Вильно и первым ворвался на эти промёрзлые улицы. Казаки хотели рубить справа налево, но, осмотревшись, поняли: рубить уже некого. Город был свалкой мертвецов, полуживые ещё ползали по снегу, на кострах обугливались трупы замёрзших, громоздились штабеля умерших, а в домах, занятых под госпитали, разбитые окна были заделаны ампутированными конечностями.

- Вот это мармелад! - сказали казаки...

Орлов-Денисов проскакал через город, на окраине его, в низине Понари, выводящей дорогу в горы, раскинулся целый табор отступающих французов; лошади не могли преодолеть крутизны, скользили, падали, умирали, их пристреливали; обратно в низину скатывались с горы пушки, давя несчастных, громыхали тяжёлые фургоны с добром, раздавливая упавших, и граф Орлов-Денисов крикнул на батареи: «Чего разинулись, мать-растак? Бей в эту ярмарку - никогда не промахнёшься, зато Георгия заработаешь...»  Понари стали второю Березиной. Дорога в гору буквально была выстлана золотом из разбитых фургонов Наполеона и его маршалов, драгоценные кружева лежали пышными грудами (здесь же, по уверению самих французов, они потеряли массивный золотой крест с колокольни московского собора). 30 ноября Михаила Илларионович Голенищев-Кутузов, князь Смоленский, въехал в Вильно, потрясённый увиденным.  «Господи, да что же это такое? - говорил старик, всплёскивая руками. - Ведь я тут губернаторствовал... чистенький городочек был. Матерь моя, Пресвятая Богородица».

.

Великолепно иллюстрируют весь ужас сложившейся ситуации  эпизоды из книги советского историка, академика Евгения Викторовича Тарле (1875–1955) «Нашествие Наполеона на Россию»: «Описать, что творилось в эти дни отступления от Березины до Вильны и от Вильны до Ковно, никому из переживших этот путь не удалось. Они бросали рассказ, говоря, что словами нельзя передать все, что они видели. Дорога на десятки километров была усеяна валявшимися трупами. Кое-где солдаты делали себе берлогу из трупов товарищей, сложенных накрест, как укладываются бревна при постройке сарая или избы… Первые толпы полузамёрзших, изголодавшихся людей вошли в Вильну. Здесь сразу же, как в опьянении, они бросились разбивать и растаскивать склады, чтобы успеть насытиться и обогреться, пока их не отгонят и не вырвут у них куска те, кто войдут в город за ними. Уже на другой день первые русские отряды стали подходить к Вильне. Генерал Луазон, уцелевшая часть корпуса которого ещё сохранила боеспособность, пробовал защищать Вильну, но у него из 15 тысяч человек только за три последних дня перед Вильной погибло от холода 12 тысяч. Примерно так же слаб был и отряд баварского генерала Вреде. Ней взял на себя командование отступлением из Вильны к Ковно, к Неману. Платов с казаками был уже в предместье Вильны. Ней двигался, отстреливаясь от наседавших казаков, от Вильны к Неману, устилая трупами солдат всю дорогу. Он вошёл в Ковно 13-го в ночь и успел накормить там своих замученных солдат. Вот путевые впечатления Дениса Давыдова, который 12 и 13 декабря ехал из Новых Трок в Вильну, куда ему приказано было явиться к Кутузову: «От Новых Трок до села Понари мы следовали весьма покойно. У последнего селения, там, где дорога разделяется на две, идущие одна на Новые Троки, другая на Ковно, груды трупов человеческих и лошадиных, множество повозок, лафетов и палубов едва давали мне возможность следовать по этому пути; множество раненых неприятелей валялось на снегу или, спрятавшись в повозках, ожидало смерти от действия холода и голода. Путь мой был освещён заревом пылавших двух корчем, в которых горело много несчастных. Сани мои ударялись об головы, руки и ноги замёрзших или почти замерзающих; это продолжалось во всё время движения нашего от Понарей до Вильны. Сердце моё разрывалось от стонов и воплей разнородных страдальцев».

.

Выше цитируемый Федот Кудринский объединил обширный документальный материал из городских архивов, где помимо подробностей о состоянии города, обустройства госпиталей и организации похорон после завершения военных действий, уделено внимание судьбе пленных: «Ужасную картину представлял базилианский монастырь. 7500 трупов навалены были друг на друга по коридорам подобно грудам свинца. Все отверстия разбитых окон или стен были заткнуты руками, ногами, туловищами и головами мёртвых, чтобы предохранить живых от доступа холоднаго воздуха. И в этих помещениях, наполненных зловредными испарениями, лежали несчастные больные и раненые, обречённые на гибель».

В опубликованных ведомостях виленскаго генерал-губернатора констатируется: «О числе состоящих военнопленных за неделю с 1 по 8 янв. (1813 г.) - генералов 9, офицеров 1443, нижних чинов 5947; умерло 1 генерал, офицеров 189, нижних чинов 1167... В числе военнопленных осталось, более 200 офицеров и рядовых «гишпанцев и португальцев». Согласно распоряжению русскаго правительства, их приказано было, под командой особаго офицера, отправить в Мемель... «для пересылки оных (чрез испанскаго посланника) морем в Гишпанию». Но так как у них не оказалось «ни шинелей, ни рубах», то военные начальники, по необходимости, должны были дать им всё необходимое и деньги. Партия из 68 человек отправилась из Вильны в Мемель. Предписано не делать им никаких препятствий, оказывать «пособие к беззатруднительному получению продовольствия», в случае болезни содействовать лечению».

.

Первая в России женщина-офицер, больше известная как «Кавалерист-девица» Надежда Андреевна Дурова (1783–1866), вспоминала «Военную компанию»: «Заплатя так хорошо за угощение и внимание пана Ст-лы, мы поехали обратно в Вильну, где расположился наш штаб и где мы будем стоять - впредь до повеления. Эскадрон К*** стоит в имении бискупа князя Г***. Здесь живёт сестра его, менее всего в свете похожая на то, что она есть, то есть на княжну Г***... Вся наша жизнь здесь на границе проходит ни в чём: кто курит табак, кто играет в карты, стреляет в цель, объезжает лошадей, прыгают через ров, через барьер; но всего уже смешнее для меня наши вечерние собрания у того или другого офицера... Мы возвращаемся через Вильну обратно в Россию. Проходят дни за днями единообразно, монотонно; что было сегодня, то будет и завтра. Рассветает: играют генерал-марш, седлают, выводят, садятся, едут... и вот шаг за шагом вперёд, к вечеру на квартирах. Ничто не нарушает спокойствия мирных маршей наших; не только что никакое происшествие, но даже ни дождь, ни ветер, ни буря, ничто не хочет разбудить спящего похода нашего! Мы идём, идём, идём, и - пройдём: вот и всё тут».

.

Налаженную мирную жизнь города находим у Фёдора Глинки (1786–1880) в «Письмах русского офицера»: «4 апреля. Здесь уже совершенная весна!.. Горы первые сбросили с себя снежную одежду и зазеленели; вода хлынула в улицы и смыла весь сор; теперь их подмели, и они чисты и сухи! Тут и дома сидя видишь людей. Выглянешь из своего окна и видишь длинный ряд других. Почти в каждом прекрасное личико! Здешние красавицы любят всех видеть и быть видимыми. Небольшая площадь в средине города с утра до вечера пестреет от множества гуляющих. Теперь слывут здесь первыми красавицами две сестры Г ** из Жмуди. В самом деле, меньшая прелестна! Университет. Я видел здешний университет. Он известен и в Европе. Епископ Валериян Протазевич основал его в 1570 году. Спустя девять лет король Стефан утвердил существование его. Здание университета пространно. Мы были в библиотеке и на обсерватории: всего любопытнее последняя. С самой вершины превысокой башни наблюдают здесь за всем, что ни делается в небе. Мы рассматривали разные снаряды, инструменты, астрономические часы; смотрели в микроскопы, телескопы, зрительные трубы и заглядывали в преогромный октан, посредством которого подстерегают светила, расхаживающие в небесах, означая в точности час, минуту и секунду прохождения какого-либо из сих небесных странников чрез Виленский меридиан. Внизу показывали вам целую комнату, занятую образцами различных механических снарядов. Тут можно видеть всё, что изобретено людьми к тому, чтоб самою малою силою огромные тяжести поднимать и двигать. Университет сей всегда находился и теперь состоит под управлением иезуитов.

По двумстам пятидесяти ступеням взошёл я на самый верх колокольни Св. Иоанна, откуда весь город, со всеми его церквами, монастырями и замками, как на ладони... Вчера поутру смотрел оттуда на Вильну, опоясанную цветущими холмами. Она ещё спала, когда я взошёл наверх. Сперва любовался я картинами небесными, потом оглянулся на земные. Я видел, как Вильна просыпалась. Начали растворяться ворота, вышли мести улицы, потом отворились окна - и резвые ветерки бросились целоваться с красавицами и нежным дыханием освежать их расцветающие груди и лелеять мягкие кудри. Сегодня обошли мы с братом Владимиром весь город по горам, любовались течением Вилейки и мечтали о древности, отдыхая на развалинах старинного замка...»

.

Эпилогом произошедшего в Вильне в 1812 году может послужить подписанный в нашем городе «Высочайший манифест по случаю изгнания неприятеля из пределов России в сохранение вечной памяти того беспримерного усердия, верности и любви к Вере и к Отечеству, какими в сии трудные времена превознёс себя народ Российский, и в ознаменование благодарности Нашей к Промыслу Божию, спасшему Россию от грозившей ей гибели, вознамерились Мы в Первопрестольном граде Нашем Москве создать церковь во имя Спасителя Христа, подробное о чём постановление возвещено будет в своё время. Да благословит Всевышний начинание Наше! Да совершится оно! Да простоит сей Храм многие веки, и да курится в нём пред святым Престолом Божиим кадило благодарности позднейших родов, вместе с любовию и подражанием к делам их предков. Александр. Вильно. 25 декабря 1812 года».

.

Более двухсот лет прошло после окончания наполеоновских войн. Литературные гении и очевидцы оставили нам свои воспоминания – одни о страданиях и поражениях, другие о радостях и победах. Но снова неймётся потомкам «шаромыжников» и они вояжируют вдоль берегов Немана, в составе новых «коалиционных сил», управляемых по иронии судьбы из городка Брюсселя, возле которого произошло последнее крупное сражение французского императора – Waterloo.

.

Люди Европы, читайте и перечитывайте «вечные страницы», чтоб описываемое никогда не повторилось. И не забывайте, что нет, «не даром, Москва спалённая пожаром, французу отдана»...

Владимир Кольцов-Навроцкий,

Литературное объединение «Логос», Литва

Ева!

Спасибо преогромное

Вы отшлифовали текст до блеска,

читаю , восхищаюсь

Владимир Кольцов-Навроцкий – член литературного объединения «Логос» (Вильнюс).

.

.

Недавнее массовое перезахоронение в Вильнюсе солдат армии Наполеона, обнаруженных при прокладке городских коммуникаций, и совместная экранизация России, Франции, Германии, Италии и Польши великого романа Льва Толстого в павильонах литовской киностудии и интерьерах наших старинных особняков невольно подтолкнули к размышлениям о том, что и на улицах нашего города страдали и умирали участники той далёкой «битвы народов».

.

Исследователем истории Андреем Григорьевичем Тарковским (1931–1999) был составлен список мемуаров, где упоминаются около трёхсот авторов воспоминаний о войне 1812 года. Опубликованные в разное время, они дают развёрнутое представление о действиях и последствиях той глобальной катастрофы. А если к ним добавить ещё и художественные произведения о том времени, то можно получить исчерпывающую картину произошедшего.

.

Это эссе не претендует на скрупулёзный анализ случившегося в начале 19 века, а только пытается дать правдивую картину того, как это происходило в одном из городов географического центра Европы – в «Вильне стародавной».

.

Накануне начала военных действий офицер русской армии Павел Пущин (1785–1865) записал в дневнике, вошедшем позднее в сокровищницу мемуаристики: «27 мая. Понедельник. Дневка в Гайдунах. Солдаты заняты приготовлением к вступлению в Вильно. Командир пришёл меня проведать, и мы обсуждали семейную ссору между нашими гостями, когда принц Ольденбургский проехал через село, поэтому я предпочёл не показываться на глаза его высочеству, который уехал так же скоро, как и приехал. Финляндский полк остановился с нами. 28 мая. Вторник. Мы были под ружьём с 2-х часов ночи, подошли к самой заставе у Вильно, и после довольно продолжительной остановки мы получили приказ не входить в город, а занять квартиры в предместьях и окрестностях города. Государь нас не видел. На ночлег мы отправились в Гуры, отвратительную деревню в 3-х верстах от Вильно. Я спал на воздухе, так как нас было слишком много, а комната была скверная. 29 мая. Среда. Мы были под ружьём с 3-х часов. Было холодно. Мы прошли через весь город, и вся наша дивизия выстроилась в боевом порядке в Погулянке. Мы прошли церемониальным маршем перед государем, который остался очень доволен нами. Смотр кончился в 11 часов; нас разместили по квартирам в самом городе, именно — в посаде Заречье. Сегодня мы разрешили себе некоторую роскошь. Я обедал с Николаем в трактире. Вечером был в опере, хотя очень плохой. Давали оперу «Сёстры из Праги».

В воспоминаниях влиятельного сановника, находившегося в императорской свите Евграфа Федотовича Комаровского (1769–1843), мы находим описания конных прогулок российского императора, балов и даже военного парада  в честь французских гостей, прибывших с «визитом вежливости» из-за Немана, разделяющего две армии: «В Вильно, против всякого чаяния, приехал адъютант Наполеона граф де Нарбонн с собственноручным письмом от своего государя к нашему императору. Содержание письма тогда никому известно не было. В Вильне и окрестностях сего города стояла 3-я дивизия, которою командовал граф Коновницын. Государю угодно было показать приезжему гостю, как наши войска маневрируют, и для сего собрана была вся 3-я дивизия, и все движения производила она превосходно. ...Окрестности Вильны прелестные. Государь всякий день изволил ездить верхом с дежурным генерал-адъютантом; мне случилось показывать императору загородный дом, называемый Верки, принадлежащий одному из графов Потоцких, где я был прежде с Балашовым. Местоположение Верки единственное; на превысокой горе, у подошвы которой извивается река Вилия, окружённая зелёными лугами, с разбросанными по оной кустарниками по обоим ёе берегам, это место представляло вид очаровательный. Сею прогулкою, казалось, государь был очень доволен».

.

Из «Записок» начальника Главного штаба 1-й Западной армии, генерала Алексея Петровича Ермолова (1777–1861), который, за 10 лет до описываемого, в чине подполковника был командиром роты конной артиллерии в Вильне, заслужив тогда репутацию одного из первых артиллеристов русской армии: «В начале марта месяца гвардия выступила из С.-Петербурга. Чрез несколько дней получил я повеление быть командующим гвардейскою пехотною дивизиею. Назначение, которому могли завидовать и люди самого знатного происхождения и несравненно старшие в чине. Долго не решаюсь я верить чудесному обороту положения моего. ...Дивизионным начальником прихожу я на манёвры в Вильну. Все находят гвардию превосходною по ёе устройству, и часть похвалы, принадлежавшей ей по справедливости, уделяется мне, без малейшего на то права с моей стороны. После краткого пребывания в Вильне гвардия возвратилась на свои квартиры в город Свенцяны».

.

Из книги «История Отечественной войны 1812 года по достоверным источникам» СПб 1859–1860 г., генерал-лейтенанта Модеста Ивановича Богдановича (1805–1882): «Утром 11 июня, к 6 (польскому) уланскому полку, стоящему на форпостах в соседстве берегов Немана, быстро подъехала дорожная коляска, запряжённая шестёркой рысаков, в сопровождении нескольких гвардейских егерей, которых запыхавшиеся лошади изнемогали от усталости. Из коляски вышел Наполеон с Бертье. Вслед за тем прискакал начальник 1-ой лёгкой кавалерийской дивизии генерал Брюйер и подбежали несколько уланских офицеров. Наполеон, обратясь к старшему из них, майору Сухоржевскому, расспрашивал его о путях, ведущих к Неману, о расположении аванпостов и проч., а между тем изъявил желание переодеться в польский мундир. Несколько офицеров скинули своё платье. Наполеон надел сюртук и фуражку полковника Поговскаго, Бертье тоже переоделся уланом, и оба они с одним из польских офицеров, верхом отправились на аванпосты, к селению Алексотену, лежащему насупротив Ковно, а потом Наполеон, в сопровождении генерала Гаксо (Нахо), предварительно обозревшего местность, поехал вверх по Неману, к селению Панемун, где Гаксо нашёл место весьма удобное для переправы…»

.

В исследовании этого русского военного историка находим, что не все намеревались «уступить Вильны», автор обращает внимание на то, как «по отъезде Государя из Вильны в Свенцаны, 14 июня, Барклай сосредоточил в Вильне 3 и 4 пехотные корпуса, но медлил отступать с умыслом, оставаясь в Вильне до последней возможности. Хладнокровный, непоколебимый воин не хотел уступить Вильны, не померившись с неприятелем, две или три удачные сшибки нашего арьергарда утвердили его в принятой им решимости, и тем более, что безвременное отступление могло поколебать отвагу и мужество, одушевлявшие русских войнов. В продолжении 15 июня он оставался у Вильно, присоединив к себе пехоту арьергарда 3 корпуса и оставив кавалерию его на реке Ваке…».

.

Немного странно, что накануне начала военных действий Александр I ведёт себя беспечно, словно ничего не предвещает надвигающейся катастрофы. «В тот самый день, в который Наполеоном был отдан приказ о переходе через Неман и передовые войска его, оттеснив казаков, перешли через русскую границу, Александр проводил вечер на даче Бенигсена – на бале, даваемом генерал-адъютантами. Был весёлый, блестящий праздник; знатоки дела говорили, что редко собиралось в одном месте столько красавиц. Графиня Безухова в числе других русских дам, приехавших за государем из Петербурга в Вильну, была на этом бале, затемняя своей тяжёлой, так называемой русской красотой утончённых польских дам. Она была замечена, и государь удостоил ёе танца», — из романа Льва Николаевича Толстого (1828–1910) «Война и мир».

.

Пока прибывшая из Санкт-Петербурга свита русского императора веселилась на балу в специально выстроенном для этого летнем павильоне в парке Закрет, дозорный отряд лейб-казаков заметил, что «с противуположнаго берега отделяются лодки, что они наполнены народом и плывут к нашему берегу. Первыми ступили на нашу землю насколько рот из корпуса Даву и эскадрон польских улан. Первые увидели неприятеля в славную для России отечественную войну лейб-казаки; их пикету принадлежат первые, огласившие песчаные берега Немана, выстрелы-сигналы самозащиты... Весь Лейб-Гв. Казачий пoлк стянут был в Н. Троках, приготовляясь встретить наступающего врага. Утром, 14 июня, казак доставил авангардному начальнику весть, что вблизи французские гусары. Действительно от дороги  на Жежморы показались три гусарских эскадрона, смело приближающиеся к выбранной казаками позиции. Полковник Ефремов, стоявший со своим эскадроном ближе к неприятелю, первый понёсся на встречу врага. Французы не вынесли дружного удара казаков, смешались и в беспорядке отступили назад, оставив на месте несколько трупов и семь человек пленных». Из «Истории лейб-гвардии казачего Его величества пoлка. Составленой офицерами полка. С-Петербург 1876 г.»

.

Примечательно, что именно отряду лейб-гвардейских казаков доверили конвоировать Наполеона Бонапарта в ссылку в 1814 году на остров Эльба, но это будет позже, а тогда «всех офицеров, прибывающих из разных корпусов, он (Наполеон) прежде всего спрашивал: «Сколько взято пленных?» Он хотел трофеев, чтобы поднять дух поляков, но никто их не присылал», — вспоминал французский маркиз Арман Огюстен Луи де Коленкур (Caulaincourt) герцог Винченский, (1772–1827), пробывший пять лет послом Франции в России.

.

В «Мемуарах Похода Наполеона в Россию» де Коленкур продолжал: «Здешние поляки не похожи на варшавских. Это объяснялось некоторыми беспорядками, имевшими место в городе и напугавшими жителей, а также тем, что здешние поляки, довольные русским правительством, были мало расположены к перемене. К тому же русские находились еще очень близко, и никакого решительного сражения до сих пор не было. Император получил достоверные сведения об отступательном движении русских. Он был удивлен тем, что они сдали Вильно без боя и успели вовремя принять решение и ускользнуть от него. Потерять надежду на большое сражение перед Вильно было для него всё равно, что нож в сердце».

.

В память о столетней годовщине Отечественной войны виленский педагог Федот Андреевич Кудринский (1867–1933), работавший в городских архивах, написал книгу «Вильна в 1812 году», в которой есть такой эпизод: «Отпустив депутацию, Наполеон, имея впереди себя взвод гвардейских улан Красинскаго и окружённый блестящим штабом, не поехал в центр города, а, полюбовавшись видами Вильны, повернул с Троцской улицы на Немецкую. Наполеон нервничал. Его армия горела нетерпением сразиться. А русские ушли вглубь своей необъятной страны. Это ему не понравилось…С Немецкой улицы Наполеон выехал на Большую… и затем, объехав всю юго-западную и южную части города, остановился на возвышенности около миссионерского монастыря. Здесь он осматривал город с другой стороны, потом спустился из Бакшты и въехал в город по улице Савич, мимо госпиталя сестёр милосердия».

.

Сражения не было, пленных никто не присылал, но Наполеон приказал отлить бронзовую медаль с выбитыми на ней словами в назидание потомкам: «PRISE DE VILNA-XVIII. JUIN MDCCCXII» (На взятие Вильны 1812), на которой польские уланы вручают ему ключи, щит и меч. К слову сказать, отчеканенная по повелению Александра I медаль «ЗА ВЗЯТИЕ ПАРИЖА 19 МАРТА 1814» выглядела не так пафосно и была отлита из серебра.

.

Ещё один француз, впоследствии знаменитый писатель-классик Стендаль (Stendhal), а в ту пору интендант наполеоновской армии Анри Мари Бейль (Anry Mari Beyle) (1783–1842), чьё пребывание в нашем городе зафиксировано мемориальной доской на доме, где он безуспешно ожидал армию своего императора  из «победоносного похода на Москву», так переосмысливает те события в книге «Жизнь Наполеона»: «24 июня 1812 года Наполеон во главе четырёхсот тысячной армии перешёл Неман у Ковно. Вся средняя Европа пыталась уничтожить будущего своего властелина. Начало кампании ознаменовалось двумя крупными политическими неудачами. Турки, люди столь же глупые, как и порядочные, заключили с Россией мир, а Швеция, трезво оценив своё положение, выступила против Франции. После битвы под Москвой Наполеон получил возможность отвести войска на зимние квартиры и восстановить Польшу, в чём и состояла истинная цель войны; он достиг этого почти без борьбы. Из тщеславия и желания загладить свои испанские неудачи он решил взять Москву. Этот неосторожный шаг не имел бы вредных последствий, если бы император остался в Кремле не более трёх недель, но посредственность его политического дарования проявилась и здесь: она была причиной того, что он потерял свою армию... При тамошних жестоких морозах человек может уцелеть только в том случае, если он десять часов в день проводит у печки; русская армия прибыла в Вильну не в лучшем виде, чем наша. Из трёх возможных планов выбрали наихудший; но ещё хуже было то, что его выполнили самым нелепым образом, потому что Наполеон уже не был тем полководцем, который предводительствовал армией в Египте. Дисциплина в армии расшаталась до грабежей, которые поневоле пришлось разрешить солдатам в Москве, раз их не снабжали продовольствием».

.

Военные успехи Наполеоновской армии, достигшие кульминации во время поджога Москвы, стали раскручиваться обратно, приняв катастрофический оборот, при котором французские солдаты-«победители» превратились в «шаромыжников», от слова cher ami (дружочек), так как их заплечные ранцы были полны не сухарей, а награбленного. Между прочим, когда спустя два года русский оккупационный корпус покидал чистенький Париж, командир корпуса генерал-майор Михаил Семёнович Воронцов собрал все кредитные расписки офицеров, выданные местным «увеселительным заведениям», и приказал оплатить их, полагая, что победители должны покинуть Францию достойным образом, но это уже другая история о понятии чести.

.

Из романа Григория Петровича Данилевского (1829–1890) «Сожжённая Москва»: «Из Вильны, к которой направлялся Наполеон, была заранее, с фельдъегерем, тайно вытребована для охраны его пути целая кавалерийская дивизия Луазона. Этот отряд, не зная цели нового движения, спешил навстречу бегущему императору, занимая по пути занесённые снегом деревни, мызы и постоялые дворы. Слух о причине похода из Вильны дошёл наконец до передового полка этой дивизии, наполовину состоявшего из итальянцев и саксенвеймарцев. Южные солдаты, невольные соратники великой армии, с отмороженными лицами, руками и ногами, в серых и дымных литовских лачугах, чуть не вслух роптали за скудною овсяною похлёбкой, проклиная главного виновника их бедствий».

.

Каждый по-своему пересказывает пережитое. Сохранились донесения командира партизанского отряда, полковника Александра Никитича Сеславина (1780–1858), одного из первых начавшего вытеснять из нашего города войска неприятеля: «Генералу Коновницыну. С Божьею помощью я хотел атаковать Вильно, но встретил на дороге идущего туда неприятеля. Орудия мои рассеяли толпившуюся колонну у ворот города. В сию минуту неприятель выставил против меня несколько эскадронов; мы предупредили атаку сию своею и вогнали кавалерию его в улицы; пехота поддержала конницу и посунула нас назад; тогда я послал парламентёра с предложением о сдаче Вильны и, по получении отрицательного ответа, предпринял вторичный натиск, который доставил мне шесть орудий и одного орла. Между тем подошёл ко мне генерал-майор Ланской, с коим мы теснили неприятеля до самых городских стен. Пехота французская, засевшая в домах, стреляла из окон и дверей и удерживала нас на каждом шагу. Я отважился на последнюю атаку, кою не мог привести к окончанию, быв жестоко ранен в левую руку; пуля раздробила кость и прошла навылет. Сумского гусарского полка поручик Орлов также ранен в руку навылет. Генерал Ланской был свидетелем сего дела. Спросите у него, сам боюсь расхвастаться, но вам и его светлости рекомендую весь отряд мой, который во всех делах от Москвы до Вильны окрылялся рвением к общей пользе и не жалел крови за отечество. Полковник Сеславин. Ноября 27-го».

.

Эти донесения, дополненные «Дневником партизанских действий 1812» Дениса Давыдова (1784–1839), позволили советскому писателю Валентину Пикулю (1928–1990) достоверно описать происходившее в романе «Каждому свое»: «Орлов-Денисов последним оставил Вильно и первым ворвался на эти промёрзлые улицы. Казаки хотели рубить справа налево, но, осмотревшись, поняли: рубить уже некого. Город был свалкой мертвецов, полуживые ещё ползали по снегу, на кострах обугливались трупы замёрзших, громоздились штабеля умерших, а в домах, занятых под госпитали, разбитые окна были заделаны ампутированными конечностями.

- Вот это мармелад! - сказали казаки...

Орлов-Денисов проскакал через город, на окраине его, в низине Понари, выводящей дорогу в горы, раскинулся целый табор отступающих французов; лошади не могли преодолеть крутизны, скользили, падали, умирали, их пристреливали; обратно в низину скатывались с горы пушки, давя несчастных, громыхали тяжёлые фургоны с добром, раздавливая упавших, и граф Орлов-Денисов крикнул на батареи: «Чего разинулись, мать-растак? Бей в эту ярмарку - никогда не промахнёшься, зато Георгия заработаешь...»  Понари стали второю Березиной. Дорога в гору буквально была выстлана золотом из разбитых фургонов Наполеона и его маршалов, драгоценные кружева лежали пышными грудами (здесь же, по уверению самих французов, они потеряли массивный золотой крест с колокольни московского собора). 30 ноября Михаила Илларионович Голенищев-Кутузов, князь Смоленский, въехал в Вильно, потрясённый увиденным.  «Господи, да что же это такое? - говорил старик, всплёскивая руками. - Ведь я тут губернаторствовал... чистенький городочек был. Матерь моя, Пресвятая Богородица».

.

Великолепно иллюстрируют весь ужас сложившейся ситуации  эпизоды из книги советского историка, академика Евгения Викторовича Тарле (1875–1955) «Нашествие Наполеона на Россию»: «Описать, что творилось в эти дни отступления от Березины до Вильны и от Вильны до Ковно, никому из переживших этот путь не удалось. Они бросали рассказ, говоря, что словами нельзя передать все, что они видели. Дорога на десятки километров была усеяна валявшимися трупами. Кое-где солдаты делали себе берлогу из трупов товарищей, сложенных накрест, как укладываются бревна при постройке сарая или избы… Первые толпы полузамёрзших, изголодавшихся людей вошли в Вильну. Здесь сразу же, как в опьянении, они бросились разбивать и растаскивать склады, чтобы успеть насытиться и обогреться, пока их не отгонят и не вырвут у них куска те, кто войдут в город за ними. Уже на другой день первые русские отряды стали подходить к Вильне. Генерал Луазон, уцелевшая часть корпуса которого ещё сохранила боеспособность, пробовал защищать Вильну, но у него из 15 тысяч человек только за три последних дня перед Вильной погибло от холода 12 тысяч. Примерно так же слаб был и отряд баварского генерала Вреде. Ней взял на себя командование отступлением из Вильны к Ковно, к Неману. Платов с казаками был уже в предместье Вильны. Ней двигался, отстреливаясь от наседавших казаков, от Вильны к Неману, устилая трупами солдат всю дорогу. Он вошёл в Ковно 13-го в ночь и успел накормить там своих замученных солдат. Вот путевые впечатления Дениса Давыдова, который 12 и 13 декабря ехал из Новых Трок в Вильну, куда ему приказано было явиться к Кутузову: «От Новых Трок до села Понари мы следовали весьма покойно. У последнего селения, там, где дорога разделяется на две, идущие одна на Новые Троки, другая на Ковно, груды трупов человеческих и лошадиных, множество повозок, лафетов и палубов едва давали мне возможность следовать по этому пути; множество раненых неприятелей валялось на снегу или, спрятавшись в повозках, ожидало смерти от действия холода и голода. Путь мой был освещён заревом пылавших двух корчем, в которых горело много несчастных. Сани мои ударялись об головы, руки и ноги замёрзших или почти замерзающих; это продолжалось во всё время движения нашего от Понарей до Вильны. Сердце моё разрывалось от стонов и воплей разнородных страдальцев».

.

Выше цитируемый Федот Кудринский объединил обширный документальный материал из городских архивов, где помимо подробностей о состоянии города, обустройства госпиталей и организации похорон после завершения военных действий, уделено внимание судьбе пленных: «Ужасную картину представлял базилианский монастырь. 7500 трупов навалены были друг на друга по коридорам подобно грудам свинца. Все отверстия разбитых окон или стен были заткнуты руками, ногами, туловищами и головами мёртвых, чтобы предохранить живых от доступа холоднаго воздуха. И в этих помещениях, наполненных зловредными испарениями, лежали несчастные больные и раненые, обречённые на гибель».

В опубликованных ведомостях виленскаго генерал-губернатора констатируется: «О числе состоящих военнопленных за неделю с 1 по 8 янв. (1813 г.) - генералов 9, офицеров 1443, нижних чинов 5947; умерло 1 генерал, офицеров 189, нижних чинов 1167... В числе военнопленных осталось, более 200 офицеров и рядовых «гишпанцев и португальцев». Согласно распоряжению русскаго правительства, их приказано было, под командой особаго офицера, отправить в Мемель... «для пересылки оных (чрез испанскаго посланника) морем в Гишпанию». Но так как у них не оказалось «ни шинелей, ни рубах», то военные начальники, по необходимости, должны были дать им всё необходимое и деньги. Партия из 68 человек отправилась из Вильны в Мемель. Предписано не делать им никаких препятствий, оказывать «пособие к беззатруднительному получению продовольствия», в случае болезни содействовать лечению».

.

Первая в России женщина-офицер, больше известная как «Кавалерист-девица» Надежда Андреевна Дурова (1783–1866), вспоминала «Военную компанию»: «Заплатя так хорошо за угощение и внимание пана Ст-лы, мы поехали обратно в Вильну, где расположился наш штаб и где мы будем стоять - впредь до повеления. Эскадрон К*** стоит в имении бискупа князя Г***. Здесь живёт сестра его, менее всего в свете похожая на то, что она есть, то есть на княжну Г***... Вся наша жизнь здесь на границе проходит ни в чём: кто курит табак, кто играет в карты, стреляет в цель, объезжает лошадей, прыгают через ров, через барьер; но всего уже смешнее для меня наши вечерние собрания у того или другого офицера... Мы возвращаемся через Вильну обратно в Россию. Проходят дни за днями единообразно, монотонно; что было сегодня, то будет и завтра. Рассветает: играют генерал-марш, седлают, выводят, садятся, едут... и вот шаг за шагом вперёд, к вечеру на квартирах. Ничто не нарушает спокойствия мирных маршей наших; не только что никакое происшествие, но даже ни дождь, ни ветер, ни буря, ничто не хочет разбудить спящего похода нашего! Мы идём, идём, идём, и - пройдём: вот и всё тут».

.

Налаженную мирную жизнь города находим у Фёдора Глинки (1786–1880) в «Письмах русского офицера»: «4 апреля. Здесь уже совершенная весна!.. Горы первые сбросили с себя снежную одежду и зазеленели; вода хлынула в улицы и смыла весь сор; теперь их подмели, и они чисты и сухи! Тут и дома сидя видишь людей. Выглянешь из своего окна и видишь длинный ряд других. Почти в каждом прекрасное личико! Здешние красавицы любят всех видеть и быть видимыми. Небольшая площадь в средине города с утра до вечера пестреет от множества гуляющих. Теперь слывут здесь первыми красавицами две сестры Г ** из Жмуди. В самом деле, меньшая прелестна! Университет. Я видел здешний университет. Он известен и в Европе. Епископ Валериян Протазевич основал его в 1570 году. Спустя девять лет король Стефан утвердил существование его. Здание университета пространно. Мы были в библиотеке и на обсерватории: всего любопытнее последняя. С самой вершины превысокой башни наблюдают здесь за всем, что ни делается в небе. Мы рассматривали разные снаряды, инструменты, астрономические часы; смотрели в микроскопы, телескопы, зрительные трубы и заглядывали в преогромный октан, посредством которого подстерегают светила, расхаживающие в небесах, означая в точности час, минуту и секунду прохождения какого-либо из сих небесных странников чрез Виленский меридиан. Внизу показывали вам целую комнату, занятую образцами различных механических снарядов. Тут можно видеть всё, что изобретено людьми к тому, чтоб самою малою силою огромные тяжести поднимать и двигать. Университет сей всегда находился и теперь состоит под управлением иезуитов.

По двумстам пятидесяти ступеням взошёл я на самый верх колокольни Св. Иоанна, откуда весь город, со всеми его церквами, монастырями и замками, как на ладони... Вчера поутру смотрел оттуда на Вильну, опоясанную цветущими холмами. Она ещё спала, когда я взошёл наверх. Сперва любовался я картинами небесными, потом оглянулся на земные. Я видел, как Вильна просыпалась. Начали растворяться ворота, вышли мести улицы, потом отворились окна - и резвые ветерки бросились целоваться с красавицами и нежным дыханием освежать их расцветающие груди и лелеять мягкие кудри. Сегодня обошли мы с братом Владимиром весь город по горам, любовались течением Вилейки и мечтали о древности, отдыхая на развалинах старинного замка...»

.

Эпилогом произошедшего в Вильне в 1812 году может послужить подписанный в нашем городе «Высочайший манифест по случаю изгнания неприятеля из пределов России в сохранение вечной памяти того беспримерного усердия, верности и любви к Вере и к Отечеству, какими в сии трудные времена превознёс себя народ Российский, и в ознаменование благодарности Нашей к Промыслу Божию, спасшему Россию от грозившей ей гибели, вознамерились Мы в Первопрестольном граде Нашем Москве создать церковь во имя Спасителя Христа, подробное о чём постановление возвещено будет в своё время. Да благословит Всевышний начинание Наше! Да совершится оно! Да простоит сей Храм многие веки, и да курится в нём пред святым Престолом Божиим кадило благодарности позднейших родов, вместе с любовию и подражанием к делам их предков. Александр. Вильно. 25 декабря 1812 года».

.

Более двухсот лет прошло после окончания наполеоновских войн. Литературные гении и очевидцы оставили нам свои воспоминания – одни о страданиях и поражениях, другие о радостях и победах. Но снова неймётся потомкам «шаромыжников» и они вояжируют вдоль берегов Немана, в составе новых «коалиционных сил», управляемых по иронии судьбы из городка Брюсселя, возле которого произошло последнее крупное сражение французского императора – Waterloo.

.

Люди Европы, читайте и перечитывайте «вечные страницы», чтоб описываемое никогда не повторилось. И не забывайте, что нет, «не даром, Москва спалённая пожаром, французу отдана»...