Станция по имени Евгений Гребёнка (продолжение)

Станция по имени Евгений Гребёнка

(продолжение)

ВТОРОЙ РАЗЪЕЗД

.

Полустанки: Марина Новицкая, первая земная муза поэта Евгения Гребёнки; Первый офицерский чин; «Пирятинская весна», растянувшаяся, на добрых два «лета»; Ограбленный спасённым подчистую; В Петербург, и без всякого промедления! Николай Иванович Греч и Пётр Александрович Плетнёв – «крестные отцы» Е.П. Гребёнки в литературе; Знакомства и дружба на всю жизнь с П. П. Ершовым, автором «Конька-Горбунока», поэтом А.В. Кольцовым, критиком В.Г. Белинским, писателем-энциклопедистом В.И. Далем и другими; «Очи чёрные» - Мария Ростенберг: истинная муза поэта.

.

***

.

Безусловно, у Евгения, как и у всякого настоящего поэта, должны были быть свои музы – причём не только небесная, но и земная. Персонификацией этой последней стала сестра его однокашника по гимназии и близкого приятеля Коли Новицкого - Марина.

Сложно сказать, когда начался этот юношеский роман – с неизбежной идеализацией избранницы, томлением и грёзами… Робкими надеждами сделать её своею навсегда. Призрачными планами на будущее…

Но чем, ещё, помимо стихов, можно было воздействовать на сердце красавицы (действительно склонное к изменам, как показали дальнейшие события)? Ещё не родился знаменитый Козьма Прутков, который дал дельный совет для подобных случаев: «Если хочешь быть красивым, поступи в гусары». Никаких гусаров поблизости от Нежина, впрочем, не наблюдалось, но нечто подобное всё же имелось: малороссийские казачьи полки. И время записаться в один из них было самое что ни на есть удачное. Так уж оно совпало во времени: Евгений успешно завершил курс обучения в гимназии, получив право производства в первый, 14-й классный чин. А в Польше как раз вспыхнуло восстание, что и стало причиной развёртывания казачьих резервных полков. Бить же поляков было, как известно, для малоросса поистине святым делом. Гусаром не гусаром, но казачьим обер-офицером в тёмно-зелёном мундире, с красными лампасами на шароварах, при сабле, пистолетах и предстал Евгений пред Мариной. (Иллюстрация 1 –обер-офицер Малороссийского полка)

Ему даже посчастливилось вкусить в какой-то мере гусарской славы: во время движения на Польшу, на днёвках и ночёвках не то, что офицеры, но и рядовые шли нарасхват – их старались получше устроить, повкуснее угостить. Юный герой от этого чувствовал, по его же словам, неловкость: добро бы возвращались домой с победой. А так оказываемые почести представлялись ему совершенно незаслуженными, и оттого обременительными.

.

Граф И.Ф. Паскевич (земляк Гребёнки, родом из Полтавы) чудесно, впрочем, справился со своей задачей, взяв на штык столицу Царства Польского 7 сентября 1831 года силами регулярной армии (за что получил титул князя Варшавского). Запасных не потребовалось. Их полки были расформированы. С тем и закончилась военная служба Евгения: он отклонил предложение остаться в армии, подал в отставку, и поселился на некоторое время в «Убежище».

.

Великие поэты и писатели – производство, как известно, штучное. У Пушкина была Болдинская осень – пора необыкновенного творческого подъёма, вызванная вынужденным затворничеством в нижегородской глухомани из-за объявленного холерного карантина. У Гребёнки была своя «Пирятинская весна» (растянувшаяся, правда, на целых два «лета» - 1832 и 1833 годов). Затворничество в отцовом «Убежище» тоже оказалось вынужденным, в чём косвенно был повинен… сам Евгений.

.

А дело было так: едучи из Нежина домой, ещё учащимся гимназии, он увидел утопающего, изо всех оставшихся сил зовущего на помощь. На берегу суетились дети его, кричавшие, что отец не умеет плавать. Евгений плавать умел, и выручил из беды несчастного.

Им оказался Исаак Рубинштейн (предок известного финансиста Митьки Рубинштейна, сыгравшего затем весьма печальную роль в судьбе русской финансовой системы в 1916 году). Спасённый явился на следующий день после происшествия в «Убежище» с изъявлениями благодарности. В знак признательности он предложил Павлу Ивановичу принять участие деньгами в своём чрезвычайно заманчивом и невероятно выгодном проекте. Отец Евгения отдал жулику все свободные деньги – видимо, под честное слово, не озаботившись должным юридическим оформлением. Взыскать их впоследствии не представилось возможным – проект, как заявил Рубинштейн, провалился, и он сам, мол, остался гол как сокол.

.

Что получилось в итоге? - средств на учёбу в гимназии высших наук князя А.А. Безбородко для младших братьев Евгения – Михаила, Николая и Александра – не оказалось (текущих доходов едва хватало на жизнь и плату за учёбу в Нежине брата Аполлона, поступившего туда в 1828 году; остальных отдали в Пирятинское уездное училище). Крайне редкими стали визиты в Нежин к Марине Новицкой – дочери процветающего врача, с которой Евгений теперь не чувствовал себя, по бедности, ровней.

.

Убежищенские досуги заполнялись, надо полагать, в первую очередь творчеством. Это были записи преданий и легенд, слышанных ранее, в детстве, от мамы, отца, няньки, местных крестьян, учителей, соседей. Создание на их основе поэзий т.н. «Малороссийского цикла», «Русского цикла», произведений прозы, составивших затем сборник «Рассказы пирятинца», весьма и весьма напоминающие некоторые гоголевские повести из цикла «Миргород». Писались рассказы «Сто сорок пять», «Вот кому зозуля ковала!», «Мачеха и панночка» и другие. (Иллюстрация 2 – дом, в котором родился Евгений Гребёнка. Фото конца XIX – начала XX веков; уже не под соломой, перекрыт черепицей).

.

Откуда взято, что «всё это» сочинялось именно на Пирятинщине, причём в упомянутое время? Откровенно говоря, это предположение. Но основывающееся на следующих предпосылках: чуть позже, в Санкт-Петербурге, Гребёнка начинает публиковать свои произведения, что называется «пачками», иной раз по нескольку книг в год. При этом он не просит родных (подобно Гоголю) сообщать ему интересные случаи, предания, поговорки и т.д. Очень трудно избавиться от ощущения, что Евгений не пользовался никакими «домашними заготовками». Тем более что массу времени поглощает у него служба – причём «служб» этих год от году становится всё больше, времени свободного, соответственно, меньше, - а виршей, рассказов и повестей только прибывает.

.

Но всё же затянувшаяся «пирятинская весна», где наряду с творчеством присутствовали и провинциальные досуги обременительного свойства, в конце концов становятся Евгению в тягость. Предчувствие этой скуки сквозит в одном из писем Гребёнки (конца ещё того памятного, событийно насыщенного 1831 года) к Николаю Новицкому, приправленному стихами автора:

.

Все вист, да вист, о Боже правый!

Не сносна эта мне игра:

Я должен для чужой забавы,

Сидеть от утра до утра

За ломберным столом зевая.

Ни веселиться, ни шутить!

Безмолвие только прерывая

Словами: вам, сударь, ходить.

.

***

.

Решительные перемены случились осенью 1833 года, когда в «Убежище» вдруг нагрянул из Санкт-Петербурга близкий друг Павла Ивановича Гребёнкина - Василий Иванович Григорович, конференц-секретарь и профессор Императорской Академии искусств. Его рассказы о Северной Пальмире (а к ним в придачу Григорович написал рекомендательное письмо к своему сыну Александеру, уже генералу, с просьбой посодействовать земляку) решили судьбу юноши: только туда, в Петербург, и без всякого промедления! Сборы были недолги: Рождество 1834 года, а затем и своё 22-летие Евгений встречал уже «на брегах Невы». (Иллюстрация 3: портрет В. И. Григоровича).

.

Сколь ни скромна была эта рекомендация, но Евгений сразу же получает в Петербурге «место» в подразделении Министерства народного просвещения - учёной экспедиции при комиссии духовных училищ. Ему кладут 750 рублей годового жалования – при том, что «зарплата» учителя гимназии, а также, для примера, строевого майора в пехоте составляла 350 рублей годовых: уже жить можно. Обязанности же были не весьма обременительны: «Моё дело - составлять записки или переводить с французского бумаги, а другие переписывать», - сообщал он о них в одном из своих писем на родину.

Служебная (рука отказывается написать «чиновничья»: избрав своей  стезёй просветительскую, он оставался верен ей до конца жизни) карьера Евгения составляется просто замечательно: год с небольшим спустя, с августа 1835-го, Гребёнка начинает преподавать словесность в Дворянском полку. Далее, как он сам сообщает в одном из своих писем, ему также «предлагают читать лекции в школе, которая создаётся при Собственной Канцелярии Его Императорского Величества, дают 1000 рублей».

.

Чудесно складываются и дела на литературном поприще. Если в допетербургский период ему удалось напечататься лишь в харьковских разовых «Украинском альманахе» Измаила Срезневского и Ивана Росковшенко, да «Утренней звезде» того же Срезневского и Ивана Петрова, да разок – крохотным отрывком из «Опыта перевода «Полтавы», поэмы А.С. Пушкина, переложенной на малороссийский язык» - в «Московском телеграфе» Николая Полевого, то теперь он осваивает маститый журнал «Сын отечества» Николая Греча, где публиковали свои произведения лучшие умы того времени. В его же, Греча, типографии издаёт в упомянутом 1834 году (первом году жизни в столице Империи!) свою первую книгу «Малороссийские приказки Е. Гребёнки». И осенью того же 1834 года получает от Греча, совершенно очарованного открытым ним очередным талантом, чрезвычайно лестное для 22-летнего литератора предложение поучаствовать в создании 24-томной русской энциклопедии, за что ему было обещано, как сообщает он в письме родителям, «рублей пятьсот». (Иллюстрация 4: журнал «сын отечества» Н.И.Греча, в которм активно печатался Е. Гребёнка).

.

Русский издатель, редактор, журналист, публицист, беллетрист, филолог и переводчик (и прочая, и прочая!) Николай Иванович Греч является, таким образом, самым первым из наставников Гребёнки, выведших его на широкий литературный путь. На «четвергах» у Греча Гребёнка свёл знакомства с Ф. В. Булгариным, К. П. Брюлловы, Н. В. Кукольником, А. С. Пушкиным, П. А. Плетнёвым… (Иллюстрация 5: Николай Иванович Греч).

Не менее участливым к судьбе юноши оказался и Пётр Александрович Плетнёв – критик и поэт пушкинской эпохи, возглавлявший кафедру русской словесности в Санкт-Петербургском университете, преподававший русский язык и словесность наследнику цесаревичу Александру Николаевичу и другим особам Царского Дома. Ряд важных для становления Гребёнки-писателя знакомств (в частности, с Петром Павловичем Ершовым, автором сказки в стихах «Конёк-Горбунок», ставшей классикой русской литературы, с которым он крепко подружился), поэтом А.В. Кольцовым, а также критиком В.Г. Белинским состоялись на литературных вечерах именно у Плетнёва. (Иллюстрация 6: Пётр Александрович Плетнёв).

.

Это была поистине восхитительная, ныне прочно забытая форма учёбы и совершенствования литераторов – «вечера»; их почитали своим долгом содержать и поддерживать лучшие люди той эпохи: в описываемое время, и применительно к нашему герою – помимо упомянутых Греча и Плетнёва -  также князь А.И. Одоевский, Н.В. Кукольник, В.А. Владиславлев и другие.

.

А вскоре собственные «литературные пятницы» завёл в своей уютной государственной квартире в доме № 56 на 5 линии Васильевского острова («прекрасно меблированные 2 комнаты, приемная и кабинет, [а] кроме того, опочивальня и кухня») и сам Евгений - и это меньше, чем через два года по его приезду в Санкт-Петербург.

.

***

.

Стремительный взлёт Евгения объясняется несколькими обстоятельствами. Во-первых, по переезду в столицу он попал отнюдь не в чуждую среду: Петербург оказался, по его собственному выражению, «колонией просвещённых малороссиян», где он нашёл не только полтавскую, но даже и пирятинскую, а также нежинскую диаспоры (последняя состояла, естественно, преимущественно из выпускников родной гимназии). «Все присутственные места, все академии, все университеты переполнены земляками, и при назначении человека на службу малоросс обращает особенное внимание на ум и способности [претендента на должность]», - пишет Евгений своему другу Николаю Новицкому 7 марта 1834 года.

Относительно наличия «ума и способностей» сказано было другу отнюдь не всуе: Новицкий, косвенно искушённый Гребёнкой, тоже перебрался было в Санкт-Петербург, и даже устроился чиновником в канцелярии того же Министерства народного просвещения. Но быстро осознал, что по его данным особых перспектив в карьере не просматривалось. И он вскоре вернулся домой, на Пирятинщину. Откуда отписал Евгению, что его сестра Марина, избранная поэтом своей музой-вдохновительницей, вышла замуж за приезжего офицера.

.

Вероятно, на тот момент данное обстоятельство было воспринято Гребёнкой как удар. На самом же деле, вникнув в суть вопроса, для характеристики ситуации как нельзя лучше приходят на ум пушкинские строки: «судьба Евгения хранила». От житейского подзатыльника слетели розовые очки, и любимое существо предстало в ином, истинном свете: «Я хочу не думать о ней, я презираю её; а несносное воображение беспрестанно мне её представляет; она не стоит того, чтобы я о ней думал: она хоть и хорошенький бюстик, но без души; её глаза хоть и глядят так упоительно, но в них светится огонь сладострастия - и больше ничего; её улыбка хоть и очаровательна, но полна лжи...».

Это из «Записок студента» - повести, опубликованной в «Отечественных записках» в 1841 году - когда всё, что было, уже вроде и быльём поросло. Но прототипы мгновенно опознали себя в персонажах литературного произведения, и Гребёнке даже пришлось оправдываться перед Новицким: «…Письмо твое меня очень огорчило… Удивила меня твоя странность, - сочинение, плод фантазии приправлять к частной жизни, и еще приноравливать к лицу, которое, по своей доброй и благородной душе, было и останется для меня навсегда драгоценнейшим предметом в мире … Это меня сильно огорчает. Мое правило мстить и мужчинам добром, а женщинам?! да и мысль подобная не придет в порядочную голову… Ты пишешь, что я нагородил небывальщины, да это иначе и быть не могло, все сочинения небывальщины… Если твоя сестрица считает себя обиженной, хотя я не понимаю чем, то пусть рассмотрит хорошенько действующие лица и увидит великую разницу, я же убит одною мыслью, что нечаянно мог огорчить эту добрую и милую даму и прошу у нее великодушного прощения» (строки из письма от 12 мая 1841 года).

Так оно или нет (персонажи там изображены, или «лица»), каждый волен судить по своему разумению. Но то, что любовь к Марине Новицкой была, по слову другого поэта, вовсе «не любовь, а любёночек» - на поверку подтвердилось.

.

Подтвердилось так: летом 1841 года, получив отпуск, Евгений приехал, как обычно, в «Убежище». Объезд соседей, с которыми Гребёнки состояли в дружеских отношениях, входил в непременную программу пребывания. Одним из таких обязательных к посещению мест было село Рудка, частью которого владел приятель покойного отца (Павел Иванович скончался 20 октября 1837 года) отставной подполковник Андрей Андреевич Санковский.

.

Он воспитывал внучку своей жены, в прежнем браке Боярской (муж которой, отставной поручик Григорий Иванович Боярский, умер в 1815 году). Их дочь Анастасия, вышедшая замуж за курляндского дворянина, отставного штабс-капитана Василия Васильевича Ростенберга и, родив ему в 1827 году дочку Марию, вскоре тоже умерла. Отец Марии – В. В. Ростенберг - четыре года спустя вторично женился на Анастасии Андреевне Пашкевич, имевшей в собственности 527 десятин земли в селе Плехово Лубенского уезда. От этого брака родилось пять сыновей и четыре дочери. Дочь от первого брака жила с пусть и не родным по крови, но искренне любившим её дедом Андреем Андреевичем Санковским и родной бабушкой Марией Алексеевной (в честь которой, возможно, её и назвали). С отцом же, Василием Васильевичем Ростенбергом, и мачехой, Анастасией Андреевной, Мария-младшая поддерживала при этом замечательные родственные отношения: достаточно сказать, что её взяли в крёстные матери (когда подросла) для своей сводной, самой младшей в семье Ростенбергов дочери Елены.

.

Мы намеренно столь подробно «влезаем» в биографию Марии Ростенберг, сыгравшей впоследствии столь значительную роль в судьбе Евгения Гребёнки, ибо этот смысловой узел совершенно неправильно изложен в документальной повести О.С. Цибанёвой «Євген Гребінка», а именно от неё «пляшут» практически все авторы популярных статей о нашем писателе и поэте. Там она, Мария – «как суворочка», воспитываемая дедом, «побратимом отца Василием Ростенбергом», хотя на самом деле родители отца Марии жили в Курляндской губернии, и к описываемому времени (начало 1840-х) уже умерли.

Так вот: именно здесь, в селе Рудка Пирятинского уезда, а ныне Гребёнковского района, и состоялось первое, но, как оказалось, поистине судьбоносное знакомство 30-летнего Евгения с ровно вдвое младшей от него Марией Ростенберг. Ещё, по-сути, ребёнок, она произвела, тем не менее, неизгладимое впечатление на петербургского гостя...

.

А год спустя, в свой следующий приезд, он уже танцевал с юной грацией на балу у помещицы Татьяны Густавовны Волховской, владелицы имения в селе Мойсевке Пирятинского уезда (теперь Драбовский район Черкасской области), громко и небезосновательно именуемом «малороссийским Версалем», где дважды в год – в день рождения самой владелицы (12 января) и день именин покойного мужа - на Петра и Павла (29 июня по тогдашнему календарю) сюда съезжался со всей округи весь бомонд того времени – каждый раз человек по двести, не менее. Много танцевали, вдоволь говорили, щедро угощались от стола хлебосольной хозяйки.

Именно здесь, в Мойсевке, прежде не вполне определённое чувство Евгения переросло в любовь.

Вскоре Евгений просит руки Машеньки – ведь она тоже его любит. Родные юной красавицы говорят, что девушка слишком молода для брака. Убеждают хотя бы год подождать. Он согласен с их доводами (на самом деле, помимо возраста, была ещё одна проблема: имение в Рудке, завещанное Марии, было заложено, а отдавать дочку и внучку бесприданницей Ростенберги и Санковские не хотели). Он, Евгений, готов тот бесконечный годик подождать.

.

Чувства, тем не менее, переполняют Евгения. Какие именно – навсегда запечатлел бессмертный романс «Чёрные очи» (так в оригинале), стихи которого были написаны Евгением Гребёнкой в «Зеленой гостинице» на улице Московской в Киеве, где поэт остановился на ночь по дороге в Санкт-Петербург:

.

Очи черныя, очи страстныя,

Очи жгучія и прекрасныя!

Какъ люблю я васъ, какъ боюсь я васъ!

Знать, увидѣлъ васъ я въ недобрый часъ!

.

Охъ, недаромъ вы глубины темнѣй!

Вижу трауръ въ васъ по душѣ моей,

Вижу пламя въ васъ я побѣдное:

Сожжено на немъ сердце бѣдное.

.

Но не грустенъ я, не печаленъ я,

Утѣшительна мнѣ судьба моя:

Всё, что лучшаго въ жизни Богъ далъ намъ,

Въ жертву отдалъ я огневымъ глазамъ!

.

Эти проникновенные, не побоимся сказать - бессмертные строки впервые были опубликованы в «Литературной газете» 17 января 1843 года. А год с небольшим спустя, 30 июня 1844-го, Евгений и Мария были повенчаны в Покровской церкви села Рудка. Никакого имения за ней не взяв, а унаследовав лишь проблемы с закладной. Но бесприданницей Мария действительно не стала. Её тётка Евдокия Григорьевна Неверовская, в девичестве Боярская, впоследствии, не имея своих детей, отписала племяннице свою земельную собственность в с. Лазорках (ныне село в Оржицком районе Полтавской области).

И ещё одна, к слову говоря, станция на линии Киев – Харьков.

.

«Очи чёрные» со временем стали одним из любимейших русских романсов (первая публикация их именно как романса - 7 марта 1884 года).

С его участием было впоследствии покорено не одно женское серце. Самым известным случаем является, пожалуй, пример одного из лучших исполнителей этой песни - Фёдора Шаляпина, добавившего в честь своей пассии итальянки Иолы Торнаги два куплета к романсу. (Иллюстрация 7: Фёдор Шаляпин с женой, итальянкой Иолой Торнаги)

Она переведена на французкий, испанский, греческий и другие языки; в Индонезии её исполняют на сунданском, а называется она «Panon Hideung» (что означает, в сущности, всё то же – «Черные глаза»…).

Строфы к романсу добавлялись и далее. В числе его лучших исполнителей перечисляются такие известные певцы, как Борис Штоколов, Валерий Агафонов, Николай Сличенко, Луи Армстронг, Хулио Иглесиас, Лучано Паваротти, Пласидо Доминго, Хосе Каррерас… - да и возможно ли перечислить их всех?!

.

А сам Евгений Гребёнка позже тоже как бы дополнил своё творение новым стихотворением: «В альбом жене»:

.

Писать жене в альбом немного странно,

Но хочешь ты – и я пишу, мой друг.

Во время оно, помнишь, безперестанно

Мой взор искал тебя в кругу подруг.

Как упоительны бывали наши встречи!..

И страстным трепетом мои дрожали речи…

Но вот тепер я, Маша, твой супруг,

Люблю тебя почтительно, как друга,

И одного желаю, милый друг,

Чтоб ты всегда любила так супруга.

.

Счастья им было отведено немного: всего лишь четыре годочка. Брак был освящён рождением, 23 ноября 1845 года, дочки, которую назвали Надеждой. Крёстными её стали ректор Санкт-Петербургского университета статский советник Пётр Александрович Плетнёв и жена писателя Владимира Андреевича Владиславлева Софья Ивановна.

О ней, о Наденьке, упоминает, в частности, в своих «Литературных воспоминаниях» писатель Дмитрий Васильевич Григорович: «У Даля познакомился я также с Е.П. Гребёнкой и время от времени заезжал к нему. Но уже в то время дом Гребёнки начинал изменять характеру простодушной провинциальной простоты, которою, говорили, он прежде отличался. Сам Гребенка продолжал быть, попрежнему, радушным и приветливым, но хозяйка дома, наслышавшись от мужа о посещаемых им литературных салонах князя Одоевского и графа Соллогуба, выбивалась из сил, желая устроить у себя нечто подобное. Раз как-то зашел я утром; Гребенки не было дома; ко мне навстречу выслали его дочь, прелестную девочку лет четырех; прежде чем я успел сказать ей что-нибудь, она уставила на меня хорошенькие черные глазки и проговорила: «Мамаша в бодоаре!»…

.

Помимо «хорошеньких черных глазок» мы сознательно выделили в этом отрывке и то, что «Гребенки не было дома». Он действительно до самого конца дней своих много работал – и на литературном поприще, и на преподавательской работе. Помимо ранее упомянутых мест он преподавал русскую грамматику и словесность также и во втором кадетском корпусе; эти же предметы (с 1 сентября 1644 г.) читал в институте горных инженеров, а позже и в офицерских классах морского кадетского корпуса. Зачем же столько? Всё объясняется достаточно просто.

(Продолжение следует)

ВТОРОЙ РАЗЪЕЗД

.

Полустанки: Марина Новицкая, первая земная муза поэта Евгения Гребёнки; Первый офицерский чин; «Пирятинская весна», растянувшаяся, на добрых два «лета»; Ограбленный спасённым подчистую; В Петербург, и без всякого промедления! Николай Иванович Греч и Пётр Александрович Плетнёв – «крестные отцы» Е.П. Гребёнки в литературе; Знакомства и дружба на всю жизнь с П. П. Ершовым, автором «Конька-Горбунока», поэтом А.В. Кольцовым, критиком В.Г. Белинским, писателем-энциклопедистом В.И. Далем и другими; «Очи чёрные» - Мария Ростенберг: истинная муза поэта.

.

***

.

Безусловно, у Евгения, как и у всякого настоящего поэта, должны были быть свои музы – причём не только небесная, но и земная. Персонификацией этой последней стала сестра его однокашника по гимназии и близкого приятеля Коли Новицкого - Марина.

Сложно сказать, когда начался этот юношеский роман – с неизбежной идеализацией избранницы, томлением и грёзами… Робкими надеждами сделать её своею навсегда. Призрачными планами на будущее…

Но чем, ещё, помимо стихов, можно было воздействовать на сердце красавицы (действительно склонное к изменам, как показали дальнейшие события)? Ещё не родился знаменитый Козьма Прутков, который дал дельный совет для подобных случаев: «Если хочешь быть красивым, поступи в гусары». Никаких гусаров поблизости от Нежина, впрочем, не наблюдалось, но нечто подобное всё же имелось: малороссийские казачьи полки. И время записаться в один из них было самое что ни на есть удачное. Так уж оно совпало во времени: Евгений успешно завершил курс обучения в гимназии, получив право производства в первый, 14-й классный чин. А в Польше как раз вспыхнуло восстание, что и стало причиной развёртывания казачьих резервных полков. Бить же поляков было, как известно, для малоросса поистине святым делом. Гусаром не гусаром, но казачьим обер-офицером в тёмно-зелёном мундире, с красными лампасами на шароварах, при сабле, пистолетах и предстал Евгений пред Мариной.

Ему даже посчастливилось вкусить в какой-то мере гусарской славы: во время движения на Польшу, на днёвках и ночёвках не то, что офицеры, но и рядовые шли нарасхват – их старались получше устроить, повкуснее угостить. Юный герой от этого чувствовал, по его же словам, неловкость: добро бы возвращались домой с победой. А так оказываемые почести представлялись ему совершенно незаслуженными, и оттого обременительными.

.

Граф И.Ф. Паскевич (земляк Гребёнки, родом из Полтавы) чудесно, впрочем, справился со своей задачей, взяв на штык столицу Царства Польского 7 сентября 1831 года силами регулярной армии (за что получил титул князя Варшавского). Запасных не потребовалось. Их полки были расформированы. С тем и закончилась военная служба Евгения: он отклонил предложение остаться в армии, подал в отставку, и поселился на некоторое время в «Убежище».

.

Великие поэты и писатели – производство, как известно, штучное. У Пушкина была Болдинская осень – пора необыкновенного творческого подъёма, вызванная вынужденным затворничеством в нижегородской глухомани из-за объявленного холерного карантина. У Гребёнки была своя «Пирятинская весна» (растянувшаяся, правда, на целых два «лета» - 1832 и 1833 годов). Затворничество в отцовом «Убежище» тоже оказалось вынужденным, в чём косвенно был повинен… сам Евгений.

.

А дело было так: едучи из Нежина домой, ещё учащимся гимназии, он увидел утопающего, изо всех оставшихся сил зовущего на помощь. На берегу суетились дети его, кричавшие, что отец не умеет плавать. Евгений плавать умел, и выручил из беды несчастного.

Им оказался Исаак Рубинштейн (предок известного финансиста Митьки Рубинштейна, сыгравшего затем весьма печальную роль в судьбе русской финансовой системы в 1916 году). Спасённый явился на следующий день после происшествия в «Убежище» с изъявлениями благодарности. В знак признательности он предложил Павлу Ивановичу принять участие деньгами в своём чрезвычайно заманчивом и невероятно выгодном проекте. Отец Евгения отдал жулику все свободные деньги – видимо, под честное слово, не озаботившись должным юридическим оформлением. Взыскать их впоследствии не представилось возможным – проект, как заявил Рубинштейн, провалился, и он сам, мол, остался гол как сокол.

.

Что получилось в итоге? - средств на учёбу в гимназии высших наук князя А.А. Безбородко для младших братьев Евгения – Михаила, Николая и Александра – не оказалось (текущих доходов едва хватало на жизнь и плату за учёбу в Нежине брата Аполлона, поступившего туда в 1828 году; остальных отдали в Пирятинское уездное училище). Крайне редкими стали визиты в Нежин к Марине Новицкой – дочери процветающего врача, с которой Евгений теперь не чувствовал себя, по бедности, ровней.

.

Убежищенские досуги заполнялись, надо полагать, в первую очередь творчеством. Это были записи преданий и легенд, слышанных ранее, в детстве, от мамы, отца, няньки, местных крестьян, учителей, соседей. Создание на их основе поэзий т.н. «Малороссийского цикла», «Русского цикла», произведений прозы, составивших затем сборник «Рассказы пирятинца», весьма и весьма напоминающие некоторые гоголевские повести из цикла «Миргород». Писались рассказы «Сто сорок пять», «Вот кому зозуля ковала!», «Мачеха и панночка» и другие. (Иллюстрация 2 – дом, в котором родился Евгений Гребёнка. Фото конца XIX – начала XX веков; уже не под соломой, перекрыт черепицей).

Откуда взято, что «всё это» сочинялось именно на Пирятинщине, причём в упомянутое время? Откровенно говоря, это предположение. Но основывающееся на следующих предпосылках: чуть позже, в Санкт-Петербурге, Гребёнка начинает публиковать свои произведения, что называется «пачками», иной раз по нескольку книг в год. При этом он не просит родных (подобно Гоголю) сообщать ему интересные случаи, предания, поговорки и т.д. Очень трудно избавиться от ощущения, что Евгений не пользовался никакими «домашними заготовками». Тем более что массу времени поглощает у него служба – причём «служб» этих год от году становится всё больше, времени свободного, соответственно, меньше, - а виршей, рассказов и повестей только прибывает.

.

Но всё же затянувшаяся «пирятинская весна», где наряду с творчеством присутствовали и провинциальные досуги обременительного свойства, в конце концов становятся Евгению в тягость. Предчувствие этой скуки сквозит в одном из писем Гребёнки (конца ещё того памятного, событийно насыщенного 1831 года) к Николаю Новицкому, приправленному стихами автора:

.

.

***

.

Решительные перемены случились осенью 1833 года, когда в «Убежище» вдруг нагрянул из Санкт-Петербурга близкий друг Павла Ивановича Гребёнкина - Василий Иванович Григорович, конференц-секретарь и профессор Императорской Академии искусств. Его рассказы о Северной Пальмире (а к ним в придачу Григорович написал рекомендательное письмо к своему сыну Александеру, уже генералу, с просьбой посодействовать земляку) решили судьбу юноши: только туда, в Петербург, и без всякого промедления! Сборы были недолги: Рождество 1834 года, а затем и своё 22-летие Евгений встречал уже «на брегах Невы».

Сколь ни скромна была эта рекомендация, но Евгений сразу же получает в Петербурге «место» в подразделении Министерства народного просвещения - учёной экспедиции при комиссии духовных училищ. Ему кладут 750 рублей годового жалования – при том, что «зарплата» учителя гимназии, а также, для примера, строевого майора в пехоте составляла 350 рублей годовых: уже жить можно. Обязанности же были не весьма обременительны: «Моё дело - составлять записки или переводить с французского бумаги, а другие переписывать», - сообщал он о них в одном из своих писем на родину.

.

Служебная (рука отказывается написать «чиновничья»: избрав своей  стезёй просветительскую, он оставался верен ей до конца жизни) карьера Евгения составляется просто замечательно: год с небольшим спустя, с августа 1835-го, Гребёнка начинает преподавать словесность в Дворянском полку. Далее, как он сам сообщает в одном из своих писем, ему также «предлагают читать лекции в школе, которая создаётся при Собственной Канцелярии Его Императорского Величества, дают 1000 рублей».

.

Чудесно складываются и дела на литературном поприще. Если в допетербургский период ему удалось напечататься лишь в харьковских разовых «Украинском альманахе» Измаила Срезневского и Ивана Росковшенко, да «Утренней звезде» того же Срезневского и Ивана Петрова, да разок – крохотным отрывком из «Опыта перевода «Полтавы», поэмы А.С. Пушкина, переложенной на малороссийский язык» - в «Московском телеграфе» Николая Полевого, то теперь он осваивает маститый журнал «Сын отечества» Николая Греча, где публиковали свои произведения лучшие умы того времени. В его же, Греча, типографии издаёт в упомянутом 1834 году (первом году жизни в столице Империи!) свою первую книгу «Малороссийские приказки Е. Гребёнки». И осенью того же 1834 года получает от Греча, совершенно очарованного открытым ним очередным талантом, чрезвычайно лестное для 22-летнего литератора предложение поучаствовать в создании 24-томной русской энциклопедии, за что ему было обещано, как сообщает он в письме родителям, «рублей пятьсот».

Русский издатель, редактор, журналист, публицист, беллетрист, филолог и переводчик (и прочая, и прочая!) Николай Иванович Греч является, таким образом, самым первым из наставников Гребёнки, выведших его на широкий литературный путь. На «четвергах» у Греча Гребёнка свёл знакомства с Ф. В. Булгариным, К. П. Брюлловы, Н. В. Кукольником, А. С. Пушкиным, П. А. Плетнёвым…

Не менее участливым к судьбе юноши оказался и Пётр Александрович Плетнёв – критик и поэт пушкинской эпохи, возглавлявший кафедру русской словесности в Санкт-Петербургском университете, преподававший русский язык и словесность наследнику цесаревичу Александру Николаевичу и другим особам Царского Дома. Ряд важных для становления Гребёнки-писателя знакомств (в частности, с Петром Павловичем Ершовым, автором сказки в стихах «Конёк-Горбунок», ставшей классикой русской литературы, с которым он крепко подружился), поэтом А.В. Кольцовым, а также критиком В.Г. Белинским состоялись на литературных вечерах именно у Плетнёва.

Это была поистине восхитительная, ныне прочно забытая форма учёбы и совершенствования литераторов – «вечера»; их почитали своим долгом содержать и поддерживать лучшие люди той эпохи: в описываемое время, и применительно к нашему герою – помимо упомянутых Греча и Плетнёва -  также князь А.И. Одоевский, Н.В. Кукольник, В.А. Владиславлев и другие.

.

А вскоре собственные «литературные пятницы» завёл в своей уютной государственной квартире в доме № 56 на 5 линии Васильевского острова («прекрасно меблированные 2 комнаты, приемная и кабинет, [а] кроме того, опочивальня и кухня») и сам Евгений - и это меньше, чем через два года по его приезду в Санкт-Петербург.

.

***

.

Стремительный взлёт Евгения объясняется несколькими обстоятельствами. Во-первых, по переезду в столицу он попал отнюдь не в чуждую среду: Петербург оказался, по его собственному выражению, «колонией просвещённых малороссиян», где он нашёл не только полтавскую, но даже и пирятинскую, а также нежинскую диаспоры (последняя состояла, естественно, преимущественно из выпускников родной гимназии). «Все присутственные места, все академии, все университеты переполнены земляками, и при назначении человека на службу малоросс обращает особенное внимание на ум и способности [претендента на должность]», - пишет Евгений своему другу Николаю Новицкому 7 марта 1834 года.

Относительно наличия «ума и способностей» сказано было другу отнюдь не всуе: Новицкий, косвенно искушённый Гребёнкой, тоже перебрался было в Санкт-Петербург, и даже устроился чиновником в канцелярии того же Министерства народного просвещения. Но быстро осознал, что по его данным особых перспектив в карьере не просматривалось. И он вскоре вернулся домой, на Пирятинщину. Откуда отписал Евгению, что его сестра Марина, избранная поэтом своей музой-вдохновительницей, вышла замуж за приезжего офицера.

.

Вероятно, на тот момент данное обстоятельство было воспринято Гребёнкой как удар. На самом же деле, вникнув в суть вопроса, для характеристики ситуации как нельзя лучше приходят на ум пушкинские строки: «судьба Евгения хранила». От житейского подзатыльника слетели розовые очки, и любимое существо предстало в ином, истинном свете: «Я хочу не думать о ней, я презираю её; а несносное воображение беспрестанно мне её представляет; она не стоит того, чтобы я о ней думал: она хоть и хорошенький бюстик, но без души; её глаза хоть и глядят так упоительно, но в них светится огонь сладострастия - и больше ничего; её улыбка хоть и очаровательна, но полна лжи...».

Это из «Записок студента» - повести, опубликованной в «Отечественных записках» в 1841 году - когда всё, что было, уже вроде и быльём поросло. Но прототипы мгновенно опознали себя в персонажах литературного произведения, и Гребёнке даже пришлось оправдываться перед Новицким: «…Письмо твое меня очень огорчило… Удивила меня твоя странность, - сочинение, плод фантазии приправлять к частной жизни, и еще приноравливать к лицу, которое, по своей доброй и благородной душе, было и останется для меня навсегда драгоценнейшим предметом в мире … Это меня сильно огорчает. Мое правило мстить и мужчинам добром, а женщинам?! да и мысль подобная не придет в порядочную голову… Ты пишешь, что я нагородил небывальщины, да это иначе и быть не могло, все сочинения небывальщины… Если твоя сестрица считает себя обиженной, хотя я не понимаю чем, то пусть рассмотрит хорошенько действующие лица и увидит великую разницу, я же убит одною мыслью, что нечаянно мог огорчить эту добрую и милую даму и прошу у нее великодушного прощения» (строки из письма от 12 мая 1841 года).

Так оно или нет (персонажи там изображены, или «лица»), каждый волен судить по своему разумению. Но то, что любовь к Марине Новицкой была, по слову другого поэта, вовсе «не любовь, а любёночек» - на поверку подтвердилось.

.

Подтвердилось так: летом 1841 года, получив отпуск, Евгений приехал, как обычно, в «Убежище». Объезд соседей, с которыми Гребёнки состояли в дружеских отношениях, входил в непременную программу пребывания. Одним из таких обязательных к посещению мест было село Рудка, частью которого владел приятель покойного отца (Павел Иванович скончался 20 октября 1837 года) отставной подполковник Андрей Андреевич Санковский.

.

Он воспитывал внучку своей жены, в прежнем браке Боярской (муж которой, отставной поручик Григорий Иванович Боярский, умер в 1815 году). Их дочь Анастасия, вышедшая замуж за курляндского дворянина, отставного штабс-капитана Василия Васильевича Ростенберга и, родив ему в 1827 году дочку Марию, вскоре тоже умерла. Отец Марии – В. В. Ростенберг - четыре года спустя вторично женился на Анастасии Андреевне Пашкевич, имевшей в собственности 527 десятин земли в селе Плехово Лубенского уезда. От этого брака родилось пять сыновей и четыре дочери. Дочь от первого брака жила с пусть и не родным по крови, но искренне любившим её дедом Андреем Андреевичем Санковским и родной бабушкой Марией Алексеевной (в честь которой, возможно, её и назвали). С отцом же, Василием Васильевичем Ростенбергом, и мачехой, Анастасией Андреевной, Мария-младшая поддерживала при этом замечательные родственные отношения: достаточно сказать, что её взяли в крёстные матери (когда подросла) для своей сводной, самой младшей в семье Ростенбергов дочери Елены.

.

Мы намеренно столь подробно «влезаем» в биографию Марии Ростенберг, сыгравшей впоследствии столь значительную роль в судьбе Евгения Гребёнки, ибо этот смысловой узел совершенно неправильно изложен в документальной повести О.С. Цибанёвой «Євген Гребінка», а именно от неё «пляшут» практически все авторы популярных статей о нашем писателе и поэте. Там она, Мария – «как суворочка», воспитываемая дедом, «побратимом отца Василием Ростенбергом», хотя на самом деле родители отца Марии жили в Курляндской губернии, и к описываемому времени (начало 1840-х) уже умерли.

Так вот: именно здесь, в селе Рудка Пирятинского уезда, а ныне Гребёнковского района, и состоялось первое, но, как оказалось, поистине судьбоносное знакомство 30-летнего Евгения с ровно вдвое младшей от него Марией Ростенберг. Ещё, по-сути, ребёнок, она произвела, тем не менее, неизгладимое впечатление на петербургского гостя...

.

А год спустя, в свой следующий приезд, он уже танцевал с юной грацией на балу у помещицы Татьяны Густавовны Волховской, владелицы имения в селе Мойсевке Пирятинского уезда (теперь Драбовский район Черкасской области), громко и небезосновательно именуемом «малороссийским Версалем», где дважды в год – в день рождения самой владелицы (12 января) и день именин покойного мужа - на Петра и Павла (29 июня по тогдашнему календарю) сюда съезжался со всей округи весь бомонд того времени – каждый раз человек по двести, не менее. Много танцевали, вдоволь говорили, щедро угощались от стола хлебосольной хозяйки.

Именно здесь, в Мойсевке, прежде не вполне определённое чувство Евгения переросло в любовь.

Вскоре Евгений просит руки Машеньки – ведь она тоже его любит. Родные юной красавицы говорят, что девушка слишком молода для брака. Убеждают хотя бы год подождать. Он согласен с их доводами (на самом деле, помимо возраста, была ещё одна проблема: имение в Рудке, завещанное Марии, было заложено, а отдавать дочку и внучку бесприданницей Ростенберги и Санковские не хотели). Он, Евгений, готов тот бесконечный годик подождать.

.

Чувства, тем не менее, переполняют Евгения. Какие именно – навсегда запечатлел бессмертный романс «Чёрные очи» (так в оригинале), стихи которого были написаны Евгением Гребёнкой в «Зеленой гостинице» на улице Московской в Киеве, где поэт остановился на ночь по дороге в Санкт-Петербург:

.

Эти проникновенные, не побоимся сказать - бессмертные строки впервые были опубликованы в «Литературной газете» 17 января 1843 года. А год с небольшим спустя, 30 июня 1844-го, Евгений и Мария были повенчаны в Покровской церкви села Рудка. Никакого имения за ней не взяв, а унаследовав лишь проблемы с закладной. Но бесприданницей Мария действительно не стала. Её тётка Евдокия Григорьевна Неверовская, в девичестве Боярская, впоследствии, не имея своих детей, отписала племяннице свою земельную собственность в с. Лазорках (ныне село в Оржицком районе Полтавской области).

И ещё одна, к слову говоря, станция на линии Киев – Харьков.

.

«Очи чёрные» со временем стали одним из любимейших русских романсов (первая публикация их именно как романса - 7 марта 1884 года).

С его участием было впоследствии покорено не одно женское серце. Самым известным случаем является, пожалуй, пример одного из лучших исполнителей этой песни - Фёдора Шаляпина, добавившего в честь своей пассии итальянки Иолы Торнаги два куплета к романсу.

Она переведена на французкий, испанский, греческий и другие языки; в Индонезии её исполняют на сунданском, а называется она «Panon Hideung» (что означает, в сущности, всё то же – «Черные глаза»…).

Строфы к романсу добавлялись и далее. В числе его лучших исполнителей перечисляются такие известные певцы, как Борис Штоколов, Валерий Агафонов, Николай Сличенко, Луи Армстронг, Хулио Иглесиас, Лучано Паваротти, Пласидо Доминго, Хосе Каррерас… - да и возможно ли перечислить их всех?!

.

А сам Евгений Гребёнка позже тоже как бы дополнил своё творение новым стихотворением: «В альбом жене»:

.

.

Счастья им было отведено немного: всего лишь четыре годочка. Брак был освящён рождением, 23 ноября 1845 года, дочки, которую назвали Надеждой. Крёстными её стали ректор Санкт-Петербургского университета статский советник Пётр Александрович Плетнёв и жена писателя Владимира Андреевича Владиславлева Софья Ивановна.

О ней, о Наденьке, упоминает, в частности, в своих «Литературных воспоминаниях» писатель Дмитрий Васильевич Григорович: «У Даля познакомился я также с Е.П. Гребёнкой и время от времени заезжал к нему. Но уже в то время дом Гребёнки начинал изменять характеру простодушной провинциальной простоты, которою, говорили, он прежде отличался. Сам Гребенка продолжал быть, попрежнему, радушным и приветливым, но хозяйка дома, наслышавшись от мужа о посещаемых им литературных салонах князя Одоевского и графа Соллогуба, выбивалась из сил, желая устроить у себя нечто подобное. Раз как-то зашел я утром; Гребенки не было дома; ко мне навстречу выслали его дочь, прелестную девочку лет четырех; прежде чем я успел сказать ей что-нибудь, она уставила на меня хорошенькие черные глазки и проговорила: «Мамаша в бодоаре!»…

.

Помимо «хорошеньких черных глазок» мы сознательно выделили в этом отрывке и то, что «Гребенки не было дома». Он действительно до самого конца дней своих много работал – и на литературном поприще, и на преподавательской работе. Помимо ранее упомянутых мест он преподавал русскую грамматику и словесность также и во втором кадетском корпусе; эти же предметы (с 1 сентября 1644 г.) читал в институте горных инженеров, а позже и в офицерских классах морского кадетского корпуса. Зачем же столько? Всё объясняется достаточно просто.

.

(Продолжение следует)