Станция по имени Евгений Гребёнка (продолжение)

Юрий ПОГОДА,

историк, писатель,

член Полтавского

Дворянского Собрания

Станция по имени Евгений Гребёнка

(продолжение)

ПЯТЫЙ РАЗЪЕЗД

Полустанки: Евгений Гребёнка и Тарас Шевченко – антиподы в мировосприятии и осмыслении современной им малороссийской действительности; Кто из них потерял больше от нелепой ссоры?; Как Фаддей Булгарин противопоставил Гребёнку Пушкину; Евгений Гребёнка – составитель своего первого «Собрания сочинений»; Кончина писателя, его последний путь домой; Инженер-путеец Николай Погорелко – автор идеи названия станции именем Гребёнки; Другие «Собрания сочинений Гребёнки» - пятитомник Н. В. Гербеля - С. И. Литова, десятитомник Н. Ф. Мертца и прочие сборники.

***

Но, безусловно, даже не эти роковые обстоятельства, «последней каплей» в чаше которых послужила влюблённость Грёбенки в «очи чёрные» - Марию Ростенберг, родственницу Энгельгардтов; влюблённость, подарившая ему - четыре года безмятежного счастья, а нам, на волне этого чувства – едва ли не лучшие его произведения, стали причиной окончательного разрыва отношений Гребёнки и Шевченко. Вот далеко не полный список этих произведений: уже вскользь упомянутый роман «Доктор», повести «Иван Иванович», «Заборов», «Пиита», «Лесничий», «Сила Кондратьев», «Приключения синей ассигнации» (в прежнее время обязательная к изучению в университетском курсе), рассказы «Путевые записки зайца», «Игрок», «Быль не быль и не сказка», «Калиф на час», «Злой человек», «Чужая голова – тёмный лес», «Фактор», «Черта из частной жизни Бочоночка», «Крученая овца», уже упомянутый ранее цикл «Полтавские вечера», очерки и статьи: «Ловля перепёлок в Крыму», «Особый способ охоты за медведями», «Петербургская сторона», «Опера в Лубнах», «Иерусалим», «Провинциал в Петербурге», «Хвастун» и другие - а также стихи, заметки, «надписи» и «анекдоты» (т.е. короткие рассказы).

Так что же стало истинной причиной разрыва отношений Евгения Павловича с Тарасом Григорьевичем?

Просто это были очень разные люди.

Мрачно-упадническое мировоззрение Тараса Григорьевича – всё «пла́чу, як побачу» - чрезвычайно резко контрастирует с оптимистичным, солнечным мировосприятием Евгения Павловича. И это отнюдь не искусственные «розовые очки»: отдавая дань своеобразному социальному запросу, он создал и свою своеобразную галерею «Акакий Акакиевичей» - начиная, пожалуй, от «милостивого государя Якова Петровича» (из «Запискок студента») – до персонажей повести «Верное лекарство» и романа «Доктор», некоторых действующих лиц повести «Приключения синей ассигнации» (через руки которых проходит эта «ветхая, затёртая, испятнанная, с обгорелым уголком» купюра, так много повидавшая на своём веку).

Автор отнюдь «не закрывает», как говорится, глаза на порой жестокую, несправедливую действительность: тому примером служит, в частности, описание несчастливой любви крепостных Петрушки и Маши, приведших к их трагической гибели, в уже упоминавшейся нами повести «Кулик».

Но не это является доминантой творчества Евгения Гребёнки. Его солнечный, населённый преимущественно всё же добрыми людьми мир, приоткрывают нам почти все его произведения – какое, в принципе, не возьми.

Он огромный патриот своей малой родины: «Уже я так думаю, что нет и в мире лучшего места, как Полтавская губерния. Господи Боже мой милостивый, что за губерния! И степи, и леса, и сады, и буераки, и щуки, и караси, и вишни, и черешни, и всякие напитки, и волы, и добрые кони, и добрые люди – всё есть, всего множество!». (Илюстрация 1. Жница. Так видел Малороссию художник К.Е. Маковский. Так её описывал и Е.П. Гребёнка).

Добрым людям в этом земном раю, по Гребёнке, «легко дышать, так весело… Придёшь в дом, шапку оземь, а сам поскорее на колени перед образами, молишься и плачешь, плачешь и молишься. За что то Бог святой так любит своё создание? Достойны ли мы этого!».

В его произведениях отнюдь не тянутся тоскливо «несжатые нивы» чересполосицей, и не видать пресловутых «шевченковских хат» («село неначе погоріло», т.е. «село как будто выгорело»); люди у Гребёнки не «подуріли» («одурели»), как у Шевченко, а вполне разумно и радостно трудятся, да и для других занятий находят время – скажем, для той же охоты в изобильных дичью лесах. А после этой удачной охоты «вбежишь в хату – нагайку на колышек, а сам за стол, ешь себе добрый борщ с уткой; каша пшённая так и рассыпается; печеный поросёнок аж зарумянился, да ещё что-нибудь; выпьешь с полкварты терновки либо чего; да и отдыхай, добрый человек. Сам себе господин и знать никого не хочешь!».

«Хуторское», когда «своя хата с краю», впрочем, отнюдь не превалирует у Гребёнки над общечеловеческим: «Как ты красив, мой родной Киев! добрый город, святой город! Как ты красив, как ты светел, мой седой старик! Что солнце между планетами, что царь между народом, то Киев между городами. На высокой горе стоит он, опоясан зелеными садами, увенчан золотыми маковками и крестами церквей, словно святою короною; под горою широко разбежались живые волны Днепра-кормильца. И Киев, и Днепр вместе… Боже мой, что за роскошь! Слышите ли, добрые люди, я вам говорю про Киев, и вы не плачете от радости? Верно, вы не русские» («Мачеха и панночка. Малороссийское предание»).

Это слова истинного патриота, настоящего Сына Отечества, чуткого к бедам и нуждам своей Родины, но и способного искренне восхищаться ею (здесь невольно приходит на ум суворовское: «мы русские – какой восторг!».

***

Шевченко – ладно, поссорились Тарас Григорьевич с Евгением Павловичем – и кому от этого беда? Наверное, «кобзарь» понёс более ощутимые убытки. Он был на два года младше Гребёнки, а по своему образованию вообще уступал своему старшему товарищу на много порядков. В этом смысле гонор бывшего крепостного сыграл с ним весьма злую шутку: до конца дней своих Тарас Григорьевич даже просто писал с нелепыми грамматическими ошибками, не признавая ни прописных букв, ни знаков препинания, ни прочих правил орфографии. А изучать историю, либо даже этнографию «по Шевченко» - это, как говорится, себя обманывать: сведения по ним были черпаемы поэтом из весьма мутных источников – лживой «Истории русов», «устного народного творчества» весьма своеобразного круга людей, сложившегося вокруг него.

Зато «историю по Гребёнке» изучать и можно, и должно: тот, кто хочет понять современную писателю жизнь Малороссии во всей её многообразии – с историческими преданиями, приметами, поверьями, обрядами, запоминающимися сюжетами - тому рассказов, повестей, романов, статей и очерков Гребёнки не обойти никак. Подобно богатым золотым россыпям, они способны порадовать любого старателя – от вдумчивого историка-«промысловика» до литературного любителя. Здесь каждый, уверяю вас, найдёт своё.

Гораздо больше, чем описанная нами пресловутая ссора между двумя малороссами, имеет значение размолвка Гребёнки с Пушкиным, и об этом тоже нельзя не сказать несколько слов.

Александр Сергеевич с юных лет был недосягаемым образцом литературного творчества для Евгения Павловича. В ряду его произведений особое место для Гребёнки занимала поэма «Полтава», так прославившая малую родину тогдашнего ученика гимназии князя Безбородко. К этому, лицейскому времени относится его первый «Опыт перевода «Полтавы», поэмы А.С. Пушкина, переложенный на малороссийский язык. Из песни 1-й», опубликованный в «Московском телеграфе» в памятном, столь насыщенном для Евгения событиями 1831 году. Отрывки из этой поэмы (в «переложении», естественно) Гребёнка «тиснул» два года спустя и в «Утренней звезде» (эклектическом сборнике, изданном в Харькове Г. Квиткой-Основьяненко, издатели Иван Петров и Измаил Срезневский (Иллюстрация 2. Альманах «Утренняя звезда»).

В полном объёме «Полтаву» в, уточняем, «вольном переводе», Евгению Гребёнке удаётся издать уже во время проживания в Санкт-Петербурге, в 1836 году, в типографии И. Воробьёва.

Данное упражнение сыграло весьма злую шутку с Гребёнкой. Если к публикации «отрывков» Александр Сергеевич отнёсся более чем благожелательно, то публикация всей поэмы обнаружила, чуть ли не впервые, всю невозможность осуществить не смысловой, а именно доскональный высокохудожественный перевод произведения на, казалось бы, близкое, однако практически лишённое многих литературных изобразительных средств малороссийское наречие. В итоге получился в значительной мере бурлеск (когда серьёзное содержание выражается несоответствующими ему образами и стилистическими средствами – чего стоит один такой, к примеру, оборот: «жаба цыцьки дасть»), и нечто вроде обратной травести (когда о высоком предмете повествуется низким стилем). Зная об этих свойствах местного говора, первый классик малороссийской литературы Иван Петрович Котляревский и создал свою «Энеиду», где изобразительные средства в полной мере соответствовали «шутовскому» замыслу. Кстати, самые удачные иллюстрации к «Энеиде» - лишь чуть подкрашенные гравюры Анатолия Базилевича, и «чистая» графика Георгия Малакова, что в полной мере соответствует как идее, так и исполнению.

Евгений же попытался подручными средствами – фигурально выражаясь, зубной пастой и ваксой - передать оттенки академической живописи. Быть может, положение спасла бы оговорка относительно «вольного перевода», но масла в огонь подлил «злодей» Фаддей Венедиктович Булгарин, «герой» многочисленных эпиграмм Пушкина (а также Вяземского, Баратынского, Лермонтова, Некрасова и многих других), опубликовавший рецензию на данный труд. В ней он утверждал, что перевод «гораздо удачнее оригинала», о чём в Петербурге, естественно, «заговорили». Этим отношения Пушкина и Гребёнки были испорчены вконец. По данной причине сторонился Евгения Павловича и его великий земляк Николай Гоголь. (Иллюстрация 3. Ф.В. Булгарин).

Вместе с тем следует понимать, что подобные упражнения были своеобразной «данью» выходцев из Малороссии, их «детской болезнью», что ли. Повзрослев, и поняв, что возможности малороссийского наречия не смогут в полной мере обеспечить исполнения их художественных замыслов, они раньше или позже оставляли свои попытки создавать «нечто» по-малороссийски. Чтобы не ходить далеко за примерами, достаточно вспомнить того же Тараса Шевченко, даже не пытавшегося писать прозу иначе, чем по-русски. Столь же неудачны оказались и его, Шевченко, серьёзные поэтические опыты: попытка поэтического переложения «Слова о полку Игореве» как началась написанием «Плача Ярославны», так этим и закончилась.

***

«Но вреден север для меня…». Ироничные строки А.С. Пушкина вполне серьёзно можно отнести к Е.П. Гребёнке. После 1847 года он начинает сильно болеть – видимо, у него открылся туберкулёз, столь характерный для южанина, живущего в сыром прибалтийском климате. В 1847 году он публикует только повесть «Сила Кондратьев» и два рассказа из цикла «Полтавские вечера».

Как бы предчувствуя близкую свою кончину, он сосредотачивается главным образом на подготовке своего первого, прижизненного, собрания сочинений. Первые четыре тома выходят из печати в 1847 году, ещё четыре – в 1848-м. Любопытно, что сам составитель расставил свои произведения отнюдь не в хронологическом, а в ином, смысловом порядке.

Так, первый том открывается превосхитительнейшим рассказом «Искатель места», где повествуется о как бы мытарствах некоего Ивана Ивановича в поисках того самого «места», которое ему то здесь, то там верно обещают. Михаил Булгаков устами одного из героев романа «Мастер и Маргарита» определил, что писателя должно быть видно не по удостоверению творческого союза, а по любым десяти страницам, им написанным. В случае с Евгением Гребёнкой достаточно, на наш взгляд, и десяти предложений. Вот как начинается этот самый рассказ – «Искатель места»:

«В октябре прошлого 1842 года была в добром городе Петербурге погода не очень дурная, но и не отличная. Мороза не было; свежий, сырой ветер тянул, как по трубе, по Невскому проспекту от Адмиралтейства к Знаменью и осыпал прохожих чем-то холодным и неприятным, особливо когда это вещество попадало за галстух; пока летело оно, то очень походило на снег, а падая рассыпалось дождиком — словом, это был полуснег и полудождь: как я полагаю, хитрое изобретение природы XIX века.

Ведь есть же полумеринос, полушампанское, полубархат, почему же не быть полуснегу? Оно должно быть и дешевле, не требует для приготовления столько морозу, как настоящий снег, а между тем очень хорошо; так же засыпает глаза, так же холодит, даже чуть ли не несноснее настоящего.

Прохожие, идущие к Знаменью, подымали с затылка воротники шуб и шинелей и, выглядывая будто из городской заставы на свет Божий, улыбались каждому фонарю, только немного хмурясь, когда враждебный ветер из Большой или Малой Конюшенной летел навстречу своему невскому ветру, вырывал у него горсти две полуснега и бросал им в лицо. Но зато бедные путешественники, державшие путь к Адмиралтейству, вертелись как флюгера, строили ужасные рожи, выделывали отчаянные эволюции, сморкались, протирая глаза, и выплевывали беспрестанно полуснег, летевший прямо к ним в рот.

В это время мне довелось ехать по Невскому от Адмиралтейства, и - каюсь в грехах - я с удовольствием смотрел на увертки человечества, шедшего против ветра по тротуару.

Тут страдали разные люди, похожие и на изломанную флейту, и на раскрашенный бубен, и на утку в салопе, и на алебарду будочника под вуалью, и на фагот в сапогах. Но более всех занимал меня человек высокого роста, тонкий, стройный, в модных брюках, в круглой шляпе и в летнем самом коротеньком плащике из непромокаемой материи, материи очень хорошей, в которой одно только неудобство, что она промокает от самого легкого дождя.

Высокий человек очень ловко ухитрился уладить воротничок плаща около полей шляпы и придерживал его обеими руками так искусно и крепко, что со стороны можно было подумать, будто воротничок пришит, приклеен или приделан к шляпе как-нибудь посредством гальванопластики. Зато ветер вволю потешался над полами, подымал их, свивал, развивал, фантастически закидывал на плечо или набрасывал на голову.

Издали я принял высокого незнакомца за длинный черешневый чубук в плащике и шляпе — так он стройно двигался по тротуару; и представьте мое удивление! Когда незнакомец начал кланяться, поравнявшись со мною, ветер сорвал с него шляпу, и я узнал в незнакомце Ивана Ивановича»…

Восхитительно само по себе, не правда ли? Но удивляет и архитектоника произведения: «внутри» рассказа мастерски вмонтирован ещё один, где читателю поведывают о судьбе дьячка Осипа, во время она учившего бесшабашного недоросля Гришу, сына бедного дворянина. От которого Осип в своё время крепко пострадал: как-то, посадив своего учителя на сани, впряженные в булашку, он ухитрился незаметно отвязать вожжи, да и стеганул кнутом ретивую кобылку. В конце бешенной скачки санки хватили о сосенку, и «три зуба у дьячка долой, да пчёлы в голове будто загудели…». С тем учёба Гриши у дьячка и закончилась. Отец ученика, Александр Васильевич, выдал пострадавшему в качестве выходного пособия три алтына на вылечку зубов, да пуд муки. А Гриша, весь заплаканный, вдогонку прокричал: «Прощай Осип, не тужи, буду архиереем, так сделаю тебя диаконом».

Годы спустя, притом в тот момент, когда по нелепости дьяк лишился голоса и, соответственно, средств к существованию, в лютую метель ввалился к нему в избу заплутавший в ненастье военный – как оказалось, офицер для особых поручений того самого Гришки, ставшего к тому времени светлейшим князем Потёмкиным. Помимо рассказа о своём начальнике, он оставил в плату за ночлег не пятнадцать копеек за ночлег, да гривну за разбитое окно (которые соглашался принять хозяин), а пятьдесят целковых – «настоящий капитал, говоря по Писанию»,- как говорил, отнекиваясь, Осип.

После чего дьячок добирается до Петербурга, попадает во дворец светлейшего, был узнан ним, и облагодетельствован сверх всякой меры: Потёмкин нашёл ему «место» - назначил его смотрителем самой смирной в столице лошади – той, на которой восседает до сих пор Пётр Великий, с квартирой и содержанием, а сверх того - жалованием в тысячу рублей в год… Прочтите как-нибудь этот рассказ – не пожалеете! (Иллюстрация 4: светлейший князь Потёмкин).

А завершал это собрание сочинений роман «Чайковский» в двух частях – роман, как уже говорилось, периодически переиздающийся до сих пор. Гребёнка подводил к нему читателя, уже основательно подготовленного как многими житейскими этюдами, собранными в повестях «Иван Иванович», так и «Горев Николай Фёдорович» (ІІ том), так и малороссийскими сказаниями («Мачеха и панночка», например, включённое в III том).

Сугубо историческую «предварительную подготовку» читатель получал от повести «Нежинский полковник Золотаренко», и это, как вы совершенно верно предположили, уже IV том… (Иллюстрация 5: роман «Чайковский», обложка).

Сомнительные «опыты» не были включены ним в собрание сочинений, и это тоже свидетельствует о многом.

Кстати говоря, двигаясь в освоении его литературного наследия именно так, как «рекомендовал» сам Евгений Павлович, действительно трудно оторваться, чтобы не прочесть всего; на «хронологическом» чтении, положенном в основу уже первого после смерти писателя собрания сочинений редактором Н.В. Гербелем и киевским издателем С.И. Литвиновым (впоследствии повторённым, с купюрами, в 1957 году), легко «споткнуться» уже на «Байках» («Баснях»), представлявшим, по мнению составителей, чуть ли не главное достижение Е.П. Гребёнки (ибо в них он якобы «разоблачал» и «клеймил») – чтении, откровенно говоря, достаточно скучном и утомительном.

***

Евгений Павлович Гребёнка завершил свой земной путь и отошёл ко Господу 3 декабря 1848 года, не дожив полутора месяцев до своего 37-летия. Ушёл он из жизни, видимо, в полном сознании, ибо был исповедован перед смертью и приобщён Святых Христовых Тайн священником Санкт-Петербургского Андреевского собора отцом Петром (Гиацинтовым).

В этом же кавалерском (орденском) I класса Андреевском соборе, уже приуготовляемом его братом Николаем к очередной, на долгом веку этого храма, реконструкции, в 11 часов утра 7 декабря 1848 года произошло отпевание почившего в Бозе (то есть умершего мирно, веруя, отдав свою душу Богу) писателя Евгения Гребёнки. (Иллюстрация 6: Андреевская церковь в СПб)

В соответствующих документах отмечено, что на момент кончины он имел чин по «Табелю о рангах» коллежского советника (VI класс; соответствует полковнику в гвардии и пехоте), а основным местом службы указан 2-й Кадетский корпус, преемником которого, что любопытно, в настоящее время является Военно-космическая академия имени А. Ф. Можайского.

По завещанию его тело не было сразу же предано земле, а перевезено для захоронения на родину. Последний путь домой занял пять недель, и 13 января 1849 года приходской священник «Косма Иоанов Выревский с причетом» совершил его погребение в «в фамильном склепу» Гребёнок в деревне Убежище, о чём и была сделана соответствующаяся запись в метрической книге церкви святых первоверховных апостолов Петра и Павла с. Короваи Пирятинского уезда Полтавской губернии. «Фамильный склеп» - это, конечно, сильно сказано. На самом деле это было просто семейное кладбище Гребёнок, обнесённое рвом, на окраине разросшегося к тому времени хутора Убежище.

Изначально на могиле писателя был установлен дубовый крест. И это тоже как бы добрый знак для того, кто понимает: памятники на могилах [сразу же] устанавливают только подлецам и мерзавцам, а достойному человеку лучшее украшение на могилу – простой крест, - справедливо заметил как-то один хороший писатель. (Иллюстрация 7: могила Е.П. Гребёнки до 1901 г.)

Но Евгений Гребёнка с честью прошёл своё испытание временем. Столичная газета «Санкт-петербургские ведомости» писала вскоре после его смерти (№ 278 за 1848 год): «Многие пожалеют о Е. Гребёнке, как о литераторе, нам да позволено будет пожалеть о нём сверх того утрату доброго и благородного человека. Не вырастет на его могиле ни крапива, ни вереск; природа украсит её благоуханными цветами его южной родины».

Природа, безусловно, не обошла могилу писателя своей южнорусской растительностью. Но и люди не забыли о добром и благородном человеке: через полвека после его кончины, в 1900-м, во время масштабных работ по строительству железнодорожной магистрали – ветки Московско-Киевско-Воронежской железной дороги, что совпало во времени с общественным движением по отмечанию приближавшегося юбилея – 100-летия со дня рождения Е.П. Гребёнки – на его родине и возникла, в частности, станция Гребёнка – самый первый «пункт» на нашей земле, названный именем литератора.

Кстати говоря, станция Гребёнка изначально планировалась не на том месте, где она стоит сейчас, а в районе разъездов 138-140 километр; но владелец этих мест отказался продать свои чернозёмы под полосу отчуждения и станционные постройки. Вряд ли стоило бы об этом упоминать, если бы не одно «но»: фамилия этого помещика была Г. Пушкин…

Инициатива увековечить вот таким, дотоле не встречавшимся в истории способом, имя славного земляка исходила от исполнителя работ (заведующего строительством «ветки»), инженера путей сообщения Николая Константиновича Погорелко. Его предложение попало на, прямо скажем, благодатную почву. Оно было тотчас подхвачено Пирятинским земством, гласным (т.е. депутатом) которого был выходец из старинного казацко-старшинского рода, по положению – помещик, владелец хуторов Тень и Нечаевка, а по службе - директор 4-й Киевской гимназии, известный историк Николай Владимирович Стороженко. Подпиской, устроенной земством, были собраны деньги, заказан (где? – пока неизвестно) достойный памятник: ажурный чугунный крест на постаменте. К установлению этого, по сути - первого монумента, тоже «приложил руку» образованный и просвещённый инженер-путеец Н.К. Погорелко: участники земского собрания, состоявшегося 10 сентября 1901 года, благодарили его «за бесплатную доставку по железной дороге памятника на могилу писателя Гребёнки и выделение необходимого количества цемента и камня, необходимых для оборудования памятника».

Собственно «станция Гребёнка», быв учреждённой в 1901 году, далее строилась под непосредственным руководством инженера путей сообщения Тихеева, и была сдана в эксплуатацию в 1904-ом. Кроме вокзала ним были сооружены двухэтажный дом для обслуживающего персонала и отдельно – особняк начальника станции. Железнодорожный узел первоначально обслуживали 10 сотрудников: его начальник, кассир, два стрелочника, пять ремонтных работников и сторож. Чуть позже штат расширился за счёт введения должностей трёх дежурных помощников начальника станции…

Движение поездов здесь было открыто на отдельных участках, и только товарных (испытывая полотно) с 1 сентября 1900 г.; полностью, и в том числе для пассажиров, «ветка» начала функционировать с 15 января 1901 г. (аккурат, заметим, под 89-ю годовщину со дня рождения Евгения Павловича, отмечавшуюся менее чем через неделю – 21 января). (Иллюстрация 8: железнодорожное здание того времени. Современный вид).

Поезда тогда двигались со средней скоростью порядка 20-22 вёрст в час, «кланяясь каждому столбу». Зато пассажиры как бы совершали достаточно необычную в то время железнодорожную экскурсию по гребёнковским местам: вот земли Свечек, находившихся в тесном родстве с Гребёнкиными, а вот и деревня Марьяновка – переименованный в честь племянницы Евгения Гребёнки - Марии Львовны Свечки - хутор Убежище… Сейчас экспресс пролетает эту дистанцию минут за семь-десять.

Кто-то из путешествующих, возможно, уместно зачитывал попутчикам статью из газеты «Хуторянин» от 21 июня 1901 года: «Чудным летним ранним утром тронулся наш поезд с Полтавской еще неустроенной платформы, и постепенно ускоряя ход, понесся вперед навстречу новым местам. Поезд мчится мимо сел и хуторов. По сторонам недавно проложенных рельсов кипит работа, идут земляные работы, проводится дороги…» (впрочем, пассажиры, взглянув в окно, и сами могли всё это видеть). «Станции еще состоят из земляных балаганов и досчатых сараев, к ним прикреплены телефоны, телеграфы, а рядом возводятся великолепные здания новых будущих вокзалов, все в два тона из желтовато-белого и красного кирпича, с громадными окнами, длинными платформами. Над реками перекинуты временные мосты, по которым еле-еле передвигается тяжелый поезд и часто тут же останавливается набрать воды из этих тихо дремлющих речек.

И от всей этой недоделанности дороги, от всех этих суетливо воздвигаемых дорожных сооружений веет чем-то молодым, самоуверенным, смелым, неудержимо идущим навстречу чему-то новому...».

Кто-то из путешествующих, что тоже не исключено, перечислял всех, по-местному, Марьян, т.е. Марий, которые оставили свой след в жизни Евгения Павловича: няню-Марию, Марину Новицкую – первую любовь Гребёнки-гимназиста, «Очи чёрные» - Марию Ростенберг, впоследствии жену, и её бабушку Марию Алексеевну, в девичестве Боярскую, во втором браке – Санковскую…

О Гребёнке в приближении его 100-летнего юбилея (очень загодя, лет за 15 до этой даты) весьма много писали – в частности, и упомянутый нами историк Н. В. Стороженко – начиная от текущей, так сказать, хроники триумфального шествования к этой дате (статьи и заметки в журнале «Киевская старина»), и вплоть до воспоминаний об этом, написанным Николаем Владимировичем на склоне лет в эмиграции (умер во Франции по одним данным в 1942-м, по другим – в 1944 году). (Иллюстрация 9: историк Н.В. Стороженко).

Классический «Энциклопедический Словарь» Ф.А. Брокгауза и И.Е. Ефрона поместил в своём 18-м полутоме статью о Е.П. Гребёнке, написанную историком и литературоведом, впоследствии членом-корреспондентом Императорской Санкт-Петербургской академии наук Николем Фёдоровичем Сумцовым (эта книга «Словаря…» вышла в свет в 1893 году). Здесь он был назван не иначе как «одним из лучших малорусских писателей», отмечалось, что во время учёбы в Нежинской гимназии высших наук «товарищи и учителя любили его за добродушие, веселость и прилежание», что и впоследствии «все, сходившиеся с Гребёнкой, вспоминают о нем с особенной теплотой, как о человеке приветливом и добром». Отмечался чистый язык писателя, весьма поэтичный; не было забыто и то, что о его историческом романе «Чайковский» «с большой похвалой» отзывался В.Г. Белинский.

Немало постарались и другие издатели. Нужно отметить, что в целом интерес к творчеству Е.П. Гребёнки, в принципе, не ослабевал никогда. Спустя 11 лет после выхода в свет полного, восьмитомного издания «Собрания сочинений», упорядоченного самим автором, вдова писателя Мария Васильевна, вышедшая к тому времени за помещика Маслова, 1 декабря 1859 года за 500 рублей серебром продала киевскому книгопродавцу, купцу С. И. Литову право на издание произведений покойного мужа тиражом в 1200 экземпляров. Редактором этого нового пятитомного собрания стал «поэт-переводчик, литературовед, издатель-редактор и библиограф», как сообщают о нём справочные издания, выпускник опять-таки Нежинского лицея, Николай Васильевич Гербель. Следует отметить, что, с одной стороны, он с помощью братьев Евгения Павловича значительно дополнил биографию писателя (первую из которых составил его первый биограф Михайлов), текстуально выверил по ряду предыдущих публикаций его работы (архивов черновиков Евгений Павлович потомкам, увы, не оставил: «в бумагах покойного рукописей не оказалось», - писал по этому поводу Гербель). (Иллюстрация 10: Н.В. Гербель).

Вот ещё одно его, Гербеля, замечание по данному поводу: «Относительно орфографии считаю нужным сказать следующее: Гребенка печатал свои произведения почти во всех периодических изданиях и альманахах его времени, причем, само собою разумеется, каждое издание держалось при их печатании своей собственной орфографии… Для сохранения единства, я придерживался при печатании предлагаемого издания, правописания «Отечественных записок» так как в этом журнале была помещена целая треть сочинений Гребенки, в том числе оба романа - «Чайковский» и «Доктор».

С другой стороны, Н.В. Гербель положил в основу «Собрания сочинений» не смысловой (как у самого Гребёнки), а хронологический принцип, которого придерживались и некоторые другие издатели (в частности, 1957, 1981 годов). Чем немало навредили, как нами уже отмечалось, популярности писателя: дабы дойти до истинных перлов его творчества, читателю нужно немало «ободрать локти» своего сознания о шипы и тернии ранних «опытов».

Самое совершенное, на сегодняшний день, собрание сочинений Е.П. Гребёнки, в 10 томах, предпринял в 1902 году (что абсолютно совпадает по времени, как видим, и с иными мероприятиями по увековечению памяти великого русского писателя – наименование его именем станции, установкой памятника, валом газетных и журнальных публикаций) Санкт-Петербургский издатель Николай Фёдорович Мертц, известный также как один из первых редакторов-издателей популярных в своё время (в конце XIX-го - начале ХX веков) журналов «Север» и «Кругозор». Двухтомником «Сочинения Е.П. Гребёнки» откликнулось на предстоящий юбилей писателя и «Южнорусское книгоиздательство Ф.А.Иогансона» (Киев, 1903 год).

Отдельными же книгами Е.П. Гребёнка приходил к читателям в 1878 году (сборник «Пирятинська ластівка», c подзаголовком «Кобзарь Є.П. Гребінки» - sic! – в типографии Г.Т. Корчак-Новицкого в Киеве), сборником «Байки» - во Львове, в 1894 году; сборником «Приказки» издательства Б. Гринченка в Чернигове…

То есть налицо уже видятся первые попытки сделать из Гребёнки именно «малороссийского» писателя, позже (при большевиках) полностью отданного на откуп созидателям корпуса т.н. «української літератури»: «Вибрані твори» его выходят на Украине в 1931, 1935, 1937 и 1949 годах; и только в 1954 году впервые появляются в киевском издательстве «Радянський письменник» истинно его (т.е. «языком оригинала») «Избранные произведения»…

(Окончание следует)

ПЯТЫЙ РАЗЪЕЗД

.

Полустанки: Евгений Гребёнка и Тарас Шевченко – антиподы в мировосприятии и осмыслении современной им малороссийской действительности; Кто из них потерял больше от нелепой ссоры?; Как Фаддей Булгарин противопоставил Гребёнку Пушкину; Евгений Гребёнка – составитель своего первого «Собрания сочинений»; Кончина писателя, его последний путь домой; Инженер-путеец Николай Погорелко – автор идеи названия станции именем Гребёнки; Другие «Собрания сочинений Гребёнки» - пятитомник Н. В. Гербеля - С. И. Литова, десятитомник Н. Ф. Мертца и прочие сборники.

.

***

.

Но, безусловно, даже не эти роковые обстоятельства, «последней каплей» в чаше которых послужила влюблённость Грёбенки в «очи чёрные» - Марию Ростенберг, родственницу Энгельгардтов; влюблённость, подарившая ему - четыре года безмятежного счастья, а нам, на волне этого чувства – едва ли не лучшие его произведения, стали причиной окончательного разрыва отношений Гребёнки и Шевченко. Вот далеко не полный список этих произведений: уже вскользь упомянутый роман «Доктор», повести «Иван Иванович», «Заборов», «Пиита», «Лесничий», «Сила Кондратьев», «Приключения синей ассигнации» (в прежнее время обязательная к изучению в университетском курсе), рассказы «Путевые записки зайца», «Игрок», «Быль не быль и не сказка», «Калиф на час», «Злой человек», «Чужая голова – тёмный лес», «Фактор», «Черта из частной жизни Бочоночка», «Крученая овца», уже упомянутый ранее цикл «Полтавские вечера», очерки и статьи: «Ловля перепёлок в Крыму», «Особый способ охоты за медведями», «Петербургская сторона», «Опера в Лубнах», «Иерусалим», «Провинциал в Петербурге», «Хвастун» и другие - а также стихи, заметки, «надписи» и «анекдоты» (т.е. короткие рассказы).

.

Так что же стало истинной причиной разрыва отношений Евгения Павловича с Тарасом Григорьевичем?

Просто это были очень разные люди.

.

Мрачно-упадническое мировоззрение Тараса Григорьевича – всё «пла́чу, як побачу» - чрезвычайно резко контрастирует с оптимистичным, солнечным мировосприятием Евгения Павловича. И это отнюдь не искусственные «розовые очки»: отдавая дань своеобразному социальному запросу, он создал и свою своеобразную галерею «Акакий Акакиевичей» - начиная, пожалуй, от «милостивого государя Якова Петровича» (из «Запискок студента») – до персонажей повести «Верное лекарство» и романа «Доктор», некоторых действующих лиц повести «Приключения синей ассигнации» (через руки которых проходит эта «ветхая, затёртая, испятнанная, с обгорелым уголком» купюра, так много повидавшая на своём веку).

Автор отнюдь «не закрывает», как говорится, глаза на порой жестокую, несправедливую действительность: тому примером служит, в частности, описание несчастливой любви крепостных Петрушки и Маши, приведших к их трагической гибели, в уже упоминавшейся нами повести «Кулик».

.

Но не это является доминантой творчества Евгения Гребёнки. Его солнечный, населённый преимущественно всё же добрыми людьми мир, приоткрывают нам почти все его произведения – какое, в принципе, не возьми.

Он огромный патриот своей малой родины: «Уже я так думаю, что нет и в мире лучшего места, как Полтавская губерния. Господи Боже мой милостивый, что за губерния! И степи, и леса, и сады, и буераки, и щуки, и караси, и вишни, и черешни, и всякие напитки, и волы, и добрые кони, и добрые люди – всё есть, всего множество!».

Добрым людям в этом земном раю, по Гребёнке, «легко дышать, так весело… Придёшь в дом, шапку оземь, а сам поскорее на колени перед образами, молишься и плачешь, плачешь и молишься. За что то Бог святой так любит своё создание? Достойны ли мы этого!».

.

В его произведениях отнюдь не тянутся тоскливо «несжатые нивы» чересполосицей, и не видать пресловутых «шевченковских хат» («село неначе погоріло», т.е. «село как будто выгорело»); люди у Гребёнки не «подуріли» («одурели»), как у Шевченко, а вполне разумно и радостно трудятся, да и для других занятий находят время – скажем, для той же охоты в изобильных дичью лесах. А после этой удачной охоты «вбежишь в хату – нагайку на колышек, а сам за стол, ешь себе добрый борщ с уткой; каша пшённая так и рассыпается; печеный поросёнок аж зарумянился, да ещё что-нибудь; выпьешь с полкварты терновки либо чего; да и отдыхай, добрый человек. Сам себе господин и знать никого не хочешь!».

.

«Хуторское», когда «своя хата с краю», впрочем, отнюдь не превалирует у Гребёнки над общечеловеческим: «Как ты красив, мой родной Киев! добрый город, святой город! Как ты красив, как ты светел, мой седой старик! Что солнце между планетами, что царь между народом, то Киев между городами. На высокой горе стоит он, опоясан зелеными садами, увенчан золотыми маковками и крестами церквей, словно святою короною; под горою широко разбежались живые волны Днепра-кормильца. И Киев, и Днепр вместе… Боже мой, что за роскошь! Слышите ли, добрые люди, я вам говорю про Киев, и вы не плачете от радости? Верно, вы не русские» («Мачеха и панночка. Малороссийское предание»).

.

Это слова истинного патриота, настоящего Сына Отечества, чуткого к бедам и нуждам своей Родины, но и способного искренне восхищаться ею (здесь невольно приходит на ум суворовское: «мы русские – какой восторг!».

.

***

.

Шевченко – ладно, поссорились Тарас Григорьевич с Евгением Павловичем – и кому от этого беда? Наверное, «кобзарь» понёс более ощутимые убытки. Он был на два года младше Гребёнки, а по своему образованию вообще уступал своему старшему товарищу на много порядков. В этом смысле гонор бывшего крепостного сыграл с ним весьма злую шутку: до конца дней своих Тарас Григорьевич даже просто писал с нелепыми грамматическими ошибками, не признавая ни прописных букв, ни знаков препинания, ни прочих правил орфографии. А изучать историю, либо даже этнографию «по Шевченко» - это, как говорится, себя обманывать: сведения по ним были черпаемы поэтом из весьма мутных источников – лживой «Истории русов», «устного народного творчества» весьма своеобразного круга людей, сложившегося вокруг него.

.

Зато «историю по Гребёнке» изучать и можно, и должно: тот, кто хочет понять современную писателю жизнь Малороссии во всей её многообразии – с историческими преданиями, приметами, поверьями, обрядами, запоминающимися сюжетами - тому рассказов, повестей, романов, статей и очерков Гребёнки не обойти никак. Подобно богатым золотым россыпям, они способны порадовать любого старателя – от вдумчивого историка-«промысловика» до литературного любителя. Здесь каждый, уверяю вас, найдёт своё.

.

Гораздо больше, чем описанная нами пресловутая ссора между двумя малороссами, имеет значение размолвка Гребёнки с Пушкиным, и об этом тоже нельзя не сказать несколько слов.

Александр Сергеевич с юных лет был недосягаемым образцом литературного творчества для Евгения Павловича. В ряду его произведений особое место для Гребёнки занимала поэма «Полтава», так прославившая малую родину тогдашнего ученика гимназии князя Безбородко. К этому, лицейскому времени относится его первый «Опыт перевода «Полтавы», поэмы А.С. Пушкина, переложенный на малороссийский язык. Из песни 1-й», опубликованный в «Московском телеграфе» в памятном, столь насыщенном для Евгения событиями 1831 году. Отрывки из этой поэмы (в «переложении», естественно) Гребёнка «тиснул» два года спустя и в «Утренней звезде» (эклектическом сборнике, изданном в Харькове Г. Квиткой-Основьяненко, издатели Иван Петров и Измаил Срезневский

В полном объёме «Полтаву» в, уточняем, «вольном переводе», Евгению Гребёнке удаётся издать уже во время проживания в Санкт-Петербурге, в 1836 году, в типографии И. Воробьёва.

.

Данное упражнение сыграло весьма злую шутку с Гребёнкой. Если к публикации «отрывков» Александр Сергеевич отнёсся более чем благожелательно, то публикация всей поэмы обнаружила, чуть ли не впервые, всю невозможность осуществить не смысловой, а именно доскональный высокохудожественный перевод произведения на, казалось бы, близкое, однако практически лишённое многих литературных изобразительных средств малороссийское наречие. В итоге получился в значительной мере бурлеск (когда серьёзное содержание выражается несоответствующими ему образами и стилистическими средствами – чего стоит один такой, к примеру, оборот: «жаба цыцьки дасть»), и нечто вроде обратной травести (когда о высоком предмете повествуется низким стилем). Зная об этих свойствах местного говора, первый классик малороссийской литературы Иван Петрович Котляревский и создал свою «Энеиду», где изобразительные средства в полной мере соответствовали «шутовскому» замыслу. Кстати, самые удачные иллюстрации к «Энеиде» - лишь чуть подкрашенные гравюры Анатолия Базилевича, и «чистая» графика Георгия Малакова, что в полной мере соответствует как идее, так и исполнению.

.

Евгений же попытался подручными средствами – фигурально выражаясь, зубной пастой и ваксой - передать оттенки академической живописи. Быть может, положение спасла бы оговорка относительно «вольного перевода», но масла в огонь подлил «злодей» Фаддей Венедиктович Булгарин, «герой» многочисленных эпиграмм Пушкина (а также Вяземского, Баратынского, Лермонтова, Некрасова и многих других), опубликовавший рецензию на данный труд. В ней он утверждал, что перевод «гораздо удачнее оригинала», о чём в Петербурге, естественно, «заговорили». Этим отношения Пушкина и Гребёнки были испорчены вконец. По данной причине сторонился Евгения Павловича и его великий земляк Николай Гоголь.

Вместе с тем следует понимать, что подобные упражнения были своеобразной «данью» выходцев из Малороссии, их «детской болезнью», что ли. Повзрослев, и поняв, что возможности малороссийского наречия не смогут в полной мере обеспечить исполнения их художественных замыслов, они раньше или позже оставляли свои попытки создавать «нечто» по-малороссийски. Чтобы не ходить далеко за примерами, достаточно вспомнить того же Тараса Шевченко, даже не пытавшегося писать прозу иначе, чем по-русски. Столь же неудачны оказались и его, Шевченко, серьёзные поэтические опыты: попытка поэтического переложения «Слова о полку Игореве» как началась написанием «Плача Ярославны», так этим и закончилась.

.

***

.

«Но вреден север для меня…». Ироничные строки А.С. Пушкина вполне серьёзно можно отнести к Е.П. Гребёнке. После 1847 года он начинает сильно болеть – видимо, у него открылся туберкулёз, столь характерный для южанина, живущего в сыром прибалтийском климате. В 1847 году он публикует только повесть «Сила Кондратьев» и два рассказа из цикла «Полтавские вечера».

Как бы предчувствуя близкую свою кончину, он сосредотачивается главным образом на подготовке своего первого, прижизненного, собрания сочинений. Первые четыре тома выходят из печати в 1847 году, ещё четыре – в 1848-м. Любопытно, что сам составитель расставил свои произведения отнюдь не в хронологическом, а в ином, смысловом порядке.

.

Так, первый том открывается превосхитительнейшим рассказом «Искатель места», где повествуется о как бы мытарствах некоего Ивана Ивановича в поисках того самого «места», которое ему то здесь, то там верно обещают. Михаил Булгаков устами одного из героев романа «Мастер и Маргарита» определил, что писателя должно быть видно не по удостоверению творческого союза, а по любым десяти страницам, им написанным. В случае с Евгением Гребёнкой достаточно, на наш взгляд, и десяти предложений. Вот как начинается этот самый рассказ – «Искатель места»:

.

«В октябре прошлого 1842 года была в добром городе Петербурге погода не очень дурная, но и не отличная. Мороза не было; свежий, сырой ветер тянул, как по трубе, по Невскому проспекту от Адмиралтейства к Знаменью и осыпал прохожих чем-то холодным и неприятным, особливо когда это вещество попадало за галстух; пока летело оно, то очень походило на снег, а падая рассыпалось дождиком — словом, это был полуснег и полудождь: как я полагаю, хитрое изобретение природы XIX века.

Ведь есть же полумеринос, полушампанское, полубархат, почему же не быть полуснегу? Оно должно быть и дешевле, не требует для приготовления столько морозу, как настоящий снег, а между тем очень хорошо; так же засыпает глаза, так же холодит, даже чуть ли не несноснее настоящего.

Прохожие, идущие к Знаменью, подымали с затылка воротники шуб и шинелей и, выглядывая будто из городской заставы на свет Божий, улыбались каждому фонарю, только немного хмурясь, когда враждебный ветер из Большой или Малой Конюшенной летел навстречу своему невскому ветру, вырывал у него горсти две полуснега и бросал им в лицо. Но зато бедные путешественники, державшие путь к Адмиралтейству, вертелись как флюгера, строили ужасные рожи, выделывали отчаянные эволюции, сморкались, протирая глаза, и выплевывали беспрестанно полуснег, летевший прямо к ним в рот.

В это время мне довелось ехать по Невскому от Адмиралтейства, и - каюсь в грехах - я с удовольствием смотрел на увертки человечества, шедшего против ветра по тротуару.

Тут страдали разные люди, похожие и на изломанную флейту, и на раскрашенный бубен, и на утку в салопе, и на алебарду будочника под вуалью, и на фагот в сапогах. Но более всех занимал меня человек высокого роста, тонкий, стройный, в модных брюках, в круглой шляпе и в летнем самом коротеньком плащике из непромокаемой материи, материи очень хорошей, в которой одно только неудобство, что она промокает от самого легкого дождя.

Высокий человек очень ловко ухитрился уладить воротничок плаща около полей шляпы и придерживал его обеими руками так искусно и крепко, что со стороны можно было подумать, будто воротничок пришит, приклеен или приделан к шляпе как-нибудь посредством гальванопластики. Зато ветер вволю потешался над полами, подымал их, свивал, развивал, фантастически закидывал на плечо или набрасывал на голову.

Издали я принял высокого незнакомца за длинный черешневый чубук в плащике и шляпе — так он стройно двигался по тротуару; и представьте мое удивление! Когда незнакомец начал кланяться, поравнявшись со мною, ветер сорвал с него шляпу, и я узнал в незнакомце Ивана Ивановича»…

.

Восхитительно само по себе, не правда ли? Но удивляет и архитектоника произведения: «внутри» рассказа мастерски вмонтирован ещё один, где читателю поведывают о судьбе дьячка Осипа, во время она учившего бесшабашного недоросля Гришу, сына бедного дворянина. От которого Осип в своё время крепко пострадал: как-то, посадив своего учителя на сани, впряженные в булашку, он ухитрился незаметно отвязать вожжи, да и стеганул кнутом ретивую кобылку. В конце бешенной скачки санки хватили о сосенку, и «три зуба у дьячка долой, да пчёлы в голове будто загудели…». С тем учёба Гриши у дьячка и закончилась. Отец ученика, Александр Васильевич, выдал пострадавшему в качестве выходного пособия три алтына на вылечку зубов, да пуд муки. А Гриша, весь заплаканный, вдогонку прокричал: «Прощай Осип, не тужи, буду архиереем, так сделаю тебя диаконом».

Годы спустя, притом в тот момент, когда по нелепости дьяк лишился голоса и, соответственно, средств к существованию, в лютую метель ввалился к нему в избу заплутавший в ненастье военный – как оказалось, офицер для особых поручений того самого Гришки, ставшего к тому времени светлейшим князем Потёмкиным. Помимо рассказа о своём начальнике, он оставил в плату за ночлег не пятнадцать копеек за ночлег, да гривну за разбитое окно (которые соглашался принять хозяин), а пятьдесят целковых – «настоящий капитал, говоря по Писанию»,- как говорил, отнекиваясь, Осип.

После чего дьячок добирается до Петербурга, попадает во дворец светлейшего, был узнан ним, и облагодетельствован сверх всякой меры: Потёмкин нашёл ему «место» - назначил его смотрителем самой смирной в столице лошади – той, на которой восседает до сих пор Пётр Великий, с квартирой и содержанием, а сверх того - жалованием в тысячу рублей в год… Прочтите как-нибудь этот рассказ – не пожалеете!

А завершал это собрание сочинений роман «Чайковский» в двух частях – роман, как уже говорилось, периодически переиздающийся до сих пор. Гребёнка подводил к нему читателя, уже основательно подготовленного как многими житейскими этюдами, собранными в повестях «Иван Иванович», так и «Горев Николай Фёдорович» (ІІ том), так и малороссийскими сказаниями («Мачеха и панночка», например, включённое в III том).

Сугубо историческую «предварительную подготовку» читатель получал от повести «Нежинский полковник Золотаренко», и это, как вы совершенно верно предположили, уже IV том…

Сомнительные «опыты» не были включены ним в собрание сочинений, и это тоже свидетельствует о многом.

.

Кстати говоря, двигаясь в освоении его литературного наследия именно так, как «рекомендовал» сам Евгений Павлович, действительно трудно оторваться, чтобы не прочесть всего; на «хронологическом» чтении, положенном в основу уже первого после смерти писателя собрания сочинений редактором Н.В. Гербелем и киевским издателем С.И. Литвиновым (впоследствии повторённым, с купюрами, в 1957 году), легко «споткнуться» уже на «Байках» («Баснях»), представлявшим, по мнению составителей, чуть ли не главное достижение Е.П. Гребёнки (ибо в них он якобы «разоблачал» и «клеймил») – чтении, откровенно говоря, достаточно скучном и утомительном.

.

***

.

Евгений Павлович Гребёнка завершил свой земной путь и отошёл ко Господу 3 декабря 1848 года, не дожив полутора месяцев до своего 37-летия. Ушёл он из жизни, видимо, в полном сознании, ибо был исповедован перед смертью и приобщён Святых Христовых Тайн священником Санкт-Петербургского Андреевского собора отцом Петром (Гиацинтовым).

В этом же кавалерском (орденском) I класса Андреевском соборе, уже приуготовляемом его братом Николаем к очередной, на долгом веку этого храма, реконструкции, в 11 часов утра 7 декабря 1848 года произошло отпевание почившего в Бозе (то есть умершего мирно, веруя, отдав свою душу Богу) писателя Евгения Гребёнки.

В соответствующих документах отмечено, что на момент кончины он имел чин по «Табелю о рангах» коллежского советника (VI класс; соответствует полковнику в гвардии и пехоте), а основным местом службы указан 2-й Кадетский корпус, преемником которого, что любопытно, в настоящее время является Военно-космическая академия имени А. Ф. Можайского.

.

По завещанию его тело не было сразу же предано земле, а перевезено для захоронения на родину. Последний путь домой занял пять недель, и 13 января 1849 года приходской священник «Косма Иоанов Выревский с причетом» совершил его погребение в «в фамильном склепу» Гребёнок в деревне Убежище, о чём и была сделана соответствующаяся запись в метрической книге церкви святых первоверховных апостолов Петра и Павла с. Короваи Пирятинского уезда Полтавской губернии. «Фамильный склеп» - это, конечно, сильно сказано. На самом деле это было просто семейное кладбище Гребёнок, обнесённое рвом, на окраине разросшегося к тому времени хутора Убежище.

.

Изначально на могиле писателя был установлен дубовый крест. И это тоже как бы добрый знак для того, кто понимает: памятники на могилах [сразу же] устанавливают только подлецам и мерзавцам, а достойному человеку лучшее украшение на могилу – простой крест, - справедливо заметил как-то один хороший писатель.

Но Евгений Гребёнка с честью прошёл своё испытание временем. Столичная газета «Санкт-петербургские ведомости» писала вскоре после его смерти (№ 278 за 1848 год): «Многие пожалеют о Е. Гребёнке, как о литераторе, нам да позволено будет пожалеть о нём сверх того утрату доброго и благородного человека. Не вырастет на его могиле ни крапива, ни вереск; природа украсит её благоуханными цветами его южной родины».

.

Природа, безусловно, не обошла могилу писателя своей южнорусской растительностью. Но и люди не забыли о добром и благородном человеке: через полвека после его кончины, в 1900-м, во время масштабных работ по строительству железнодорожной магистрали – ветки Московско-Киевско-Воронежской железной дороги, что совпало во времени с общественным движением по отмечанию приближавшегося юбилея – 100-летия со дня рождения Е.П. Гребёнки – на его родине и возникла, в частности, станция Гребёнка – самый первый «пункт» на нашей земле, названный именем литератора.

Кстати говоря, станция Гребёнка изначально планировалась не на том месте, где она стоит сейчас, а в районе разъездов 138-140 километр; но владелец этих мест отказался продать свои чернозёмы под полосу отчуждения и станционные постройки. Вряд ли стоило бы об этом упоминать, если бы не одно «но»: фамилия этого помещика была Г. Пушкин…

.

Инициатива увековечить вот таким, дотоле не встречавшимся в истории способом, имя славного земляка исходила от исполнителя работ (заведующего строительством «ветки»), инженера путей сообщения Николая Константиновича Погорелко. Его предложение попало на, прямо скажем, благодатную почву. Оно было тотчас подхвачено Пирятинским земством, гласным (т.е. депутатом) которого был выходец из старинного казацко-старшинского рода, по положению – помещик, владелец хуторов Тень и Нечаевка, а по службе - директор 4-й Киевской гимназии, известный историк Николай Владимирович Стороженко. Подпиской, устроенной земством, были собраны деньги, заказан (где? – пока неизвестно) достойный памятник: ажурный чугунный крест на постаменте. К установлению этого, по сути - первого монумента, тоже «приложил руку» образованный и просвещённый инженер-путеец Н.К. Погорелко: участники земского собрания, состоявшегося 10 сентября 1901 года, благодарили его «за бесплатную доставку по железной дороге памятника на могилу писателя Гребёнки и выделение необходимого количества цемента и камня, необходимых для оборудования памятника».

.

Собственно «станция Гребёнка», быв учреждённой в 1901 году, далее строилась под непосредственным руководством инженера путей сообщения Тихеева, и была сдана в эксплуатацию в 1904-ом. Кроме вокзала ним были сооружены двухэтажный дом для обслуживающего персонала и отдельно – особняк начальника станции. Железнодорожный узел первоначально обслуживали 10 сотрудников: его начальник, кассир, два стрелочника, пять ремонтных работников и сторож. Чуть позже штат расширился за счёт введения должностей трёх дежурных помощников начальника станции…

Движение поездов здесь было открыто на отдельных участках, и только товарных (испытывая полотно) с 1 сентября 1900 г.; полностью, и в том числе для пассажиров, «ветка» начала функционировать с 15 января 1901 г. (аккурат, заметим, под 89-ю годовщину со дня рождения Евгения Павловича, отмечавшуюся менее чем через неделю – 21 января).

Поезда тогда двигались со средней скоростью порядка 20-22 вёрст в час, «кланяясь каждому столбу». Зато пассажиры как бы совершали достаточно необычную в то время железнодорожную экскурсию по гребёнковским местам: вот земли Свечек, находившихся в тесном родстве с Гребёнкиными, а вот и деревня Марьяновка – переименованный в честь племянницы Евгения Гребёнки - Марии Львовны Свечки - хутор Убежище… Сейчас экспресс пролетает эту дистанцию минут за семь-десять.

.

Кто-то из путешествующих, возможно, уместно зачитывал попутчикам статью из газеты «Хуторянин» от 21 июня 1901 года: «Чудным летним ранним утром тронулся наш поезд с Полтавской еще неустроенной платформы, и постепенно ускоряя ход, понесся вперед навстречу новым местам. Поезд мчится мимо сел и хуторов. По сторонам недавно проложенных рельсов кипит работа, идут земляные работы, проводится дороги…» (впрочем, пассажиры, взглянув в окно, и сами могли всё это видеть). «Станции еще состоят из земляных балаганов и досчатых сараев, к ним прикреплены телефоны, телеграфы, а рядом возводятся великолепные здания новых будущих вокзалов, все в два тона из желтовато-белого и красного кирпича, с громадными окнами, длинными платформами. Над реками перекинуты временные мосты, по которым еле-еле передвигается тяжелый поезд и часто тут же останавливается набрать воды из этих тихо дремлющих речек.

И от всей этой недоделанности дороги, от всех этих суетливо воздвигаемых дорожных сооружений веет чем-то молодым, самоуверенным, смелым, неудержимо идущим навстречу чему-то новому...».

.

Кто-то из путешествующих, что тоже не исключено, перечислял всех, по-местному, Марьян, т.е. Марий, которые оставили свой след в жизни Евгения Павловича: няню-Марию, Марину Новицкую – первую любовь Гребёнки-гимназиста, «Очи чёрные» - Марию Ростенберг, впоследствии жену, и её бабушку Марию Алексеевну, в девичестве Боярскую, во втором браке – Санковскую…

.

О Гребёнке в приближении его 100-летнего юбилея (очень загодя, лет за 15 до этой даты) весьма много писали – в частности, и упомянутый нами историк Н. В. Стороженко – начиная от текущей, так сказать, хроники триумфального шествования к этой дате (статьи и заметки в журнале «Киевская старина»), и вплоть до воспоминаний об этом, написанным Николаем Владимировичем на склоне лет в эмиграции (умер во Франции по одним данным в 1942-м, по другим – в 1944 году).

.

Классический «Энциклопедический Словарь» Ф.А. Брокгауза и И.Е. Ефрона поместил в своём 18-м полутоме статью о Е.П. Гребёнке, написанную историком и литературоведом, впоследствии членом-корреспондентом Императорской Санкт-Петербургской академии наук Николем Фёдоровичем Сумцовым (эта книга «Словаря…» вышла в свет в 1893 году). Здесь он был назван не иначе как «одним из лучших малорусских писателей», отмечалось, что во время учёбы в Нежинской гимназии высших наук «товарищи и учителя любили его за добродушие, веселость и прилежание», что и впоследствии «все, сходившиеся с Гребёнкой, вспоминают о нем с особенной теплотой, как о человеке приветливом и добром». Отмечался чистый язык писателя, весьма поэтичный; не было забыто и то, что о его историческом романе «Чайковский» «с большой похвалой» отзывался В.Г. Белинский.

.

Немало постарались и другие издатели. Нужно отметить, что в целом интерес к творчеству Е.П. Гребёнки, в принципе, не ослабевал никогда. Спустя 11 лет после выхода в свет полного, восьмитомного издания «Собрания сочинений», упорядоченного самим автором, вдова писателя Мария Васильевна, вышедшая к тому времени за помещика Маслова, 1 декабря 1859 года за 500 рублей серебром продала киевскому книгопродавцу, купцу С. И. Литову право на издание произведений покойного мужа тиражом в 1200 экземпляров. Редактором этого нового пятитомного собрания стал «поэт-переводчик, литературовед, издатель-редактор и библиограф», как сообщают о нём справочные издания, выпускник опять-таки Нежинского лицея, Николай Васильевич Гербель. Следует отметить, что, с одной стороны, он с помощью братьев Евгения Павловича значительно дополнил биографию писателя (первую из которых составил его первый биограф Михайлов), текстуально выверил по ряду предыдущих публикаций его работы (архивов черновиков Евгений Павлович потомкам, увы, не оставил: «в бумагах покойного рукописей не оказалось», - писал по этому поводу Гербель).

Вот ещё одно его, Гербеля, замечание по данному поводу: «Относительно орфографии считаю нужным сказать следующее: Гребенка печатал свои произведения почти во всех периодических изданиях и альманахах его времени, причем, само собою разумеется, каждое издание держалось при их печатании своей собственной орфографии… Для сохранения единства, я придерживался при печатании предлагаемого издания, правописания «Отечественных записок» так как в этом журнале была помещена целая треть сочинений Гребенки, в том числе оба романа - «Чайковский» и «Доктор».

.

С другой стороны, Н.В. Гербель положил в основу «Собрания сочинений» не смысловой (как у самого Гребёнки), а хронологический принцип, которого придерживались и некоторые другие издатели (в частности, 1957, 1981 годов). Чем немало навредили, как нами уже отмечалось, популярности писателя: дабы дойти до истинных перлов его творчества, читателю нужно немало «ободрать локти» своего сознания о шипы и тернии ранних «опытов».

.

Самое совершенное, на сегодняшний день, собрание сочинений Е.П. Гребёнки, в 10 томах, предпринял в 1902 году (что абсолютно совпадает по времени, как видим, и с иными мероприятиями по увековечению памяти великого русского писателя – наименование его именем станции, установкой памятника, валом газетных и журнальных публикаций) Санкт-Петербургский издатель Николай Фёдорович Мертц, известный также как один из первых редакторов-издателей популярных в своё время (в конце XIX-го - начале ХX веков) журналов «Север» и «Кругозор». Двухтомником «Сочинения Е.П. Гребёнки» откликнулось на предстоящий юбилей писателя и «Южнорусское книгоиздательство Ф.А.Иогансона» (Киев, 1903 год).

.

Отдельными же книгами Е.П. Гребёнка приходил к читателям в 1878 году (сборник «Пирятинська ластівка», c подзаголовком «Кобзарь Є.П. Гребінки» - sic! – в типографии Г.Т. Корчак-Новицкого в Киеве), сборником «Байки» - во Львове, в 1894 году; сборником «Приказки» издательства Б. Гринченка в Чернигове…

.

То есть налицо уже видятся первые попытки сделать из Гребёнки именно «малороссийского» писателя, позже (при большевиках) полностью отданного на откуп созидателям корпуса т.н. «української літератури»: «Вибрані твори» его выходят на Украине в 1931, 1935, 1937 и 1949 годах; и только в 1954 году впервые появляются в киевском издательстве «Радянський письменник» истинно его (т.е. «языком оригинала») «Избранные произведения»…

.

(Окончание следует)