03 марта 2016 77
Владимир Глазков
Доля и Воля
Был у Петра Петровича давний друг. Пётр Петрович. Надо сказать, что у них и фамилии были трудноразличимы: Долин и Волин. Но их сверстники быстро нашли выход из этой путаницы, и припаялись к друзьям новые имена настолько, что они живо стали на них откликаться. Глянуть, так история Доли и Воли – эпизод ни о чём. Но началась она с тех переломных лет, когда рушилось даже то, что выглядело нерушимым как дружба народов. Лихое время, впрочем, их почти не коснулось по причине отдалённости от шумных центров и спасительного малолетства. Аттестаты они получили в девяносто седьмом и с маху определились с дальнейшей учёбой: Доля сдал экзамены в медицинский, а Воля неожиданно подался в юристы. Тут и проклюнулось то, что окрасило первопричину их имён в новый оттенок.
- Чего вдруг? – удивился тогда Доля. – Мы ж вместе хотели.
Но Воля насмешливо хмыкнул.
- Всю жизнь за немощными ходить? Спасибо, поумнел. Ты разуй глаза, через десять лет завидовать будешь. Хороший юрист всегда будет в цене. И не хлопотно, и от чужих чихов не заразишься.
- Воля, ты чего? Там люди живые, а тут бумажки.
- Полуживые там твои люди. А за этими бумажками – бизнес.
Учиться разъехались в разные города, переписка скоро угасла, так что общались только в каникулы, да и то не всегда. Связей, конечно, не теряли, школьная привязанность сопровождала их отношения, но пути-дороги побежали по радиальным направлениям, меняя их окружение и их самих.
На третьем курсе Доля окончательно определился: хирургия. Вообще-то хотел стать педиатром, но после того, как сам Хованский очень серьёзно сказал, что у него руки настоящего хирурга, выбор был сделан. Уже через четыре года после интернатуры в его операции стали заинтересованно вникать коллеги. Сам же Долин отделывался шуткой: «Покорился своей доле». Покорился и не сожалел. Даже когда приходилось срываться из дома и родную операционную менять на палатки, куда несли и несли с переломами, проникающими ранениями и такими травмами, которые и в страшном сне не увидеть. Покорился Пётр Петрович своей доле, потому что дело своё любил, а потом жизнь без этого дела и вовсе перестал представлять. Не всё в этой жизни было счастливым и гладким. С женой расстались после восьми лет – глупо и, как он считал, беспричинно. Переселился в двенадцатиметровую коммуналку с отдельной, правда, кухонькой, растолкал книги и немудрёные вещи и стал чаще обычного ночевать в клинике. С дочерью виделся редко, каждый раз удивляясь, как быстро она взрослеет. Потом в один год не стало родителей. Приехал в родной город, переночевал после поминок в окончательно осиротевшей квартире, и, подавлено оглянувшись на свой неустроенный и тусклый быт где-то там – далеко, вдруг решил принять приглашение местной больницы. За два месяца основательно намаялся с переездом, но всё как-то обустроилось, и начался у Петра Петровича новый виток бытия. От заведования хирургией отказался наотрез. Привычно стал к столу, да сидел вечерами над своими и чужими статьями, учась профессии и анализируя методики операций. Пешком ходил в больницу, возвращался всегда поздно, но тоже пешком, неторопливым прогулочным шагом. К родным пенатам прирос быстро, и всё в его жизни встало хоть и на новые, но привычные места. Слыл в меру чудаковатым отшельником, но человеком отзывчивым и хирургом от природы – немногословным, точным в словах и жестах и с обретённой за операциями привычкой поводить плечами. Со знакомыми встречался по большей степени случайно. Одноклассников в городе почти не осталось, но на посту в сосудистой терапии увидел вдруг густо поседевшую Тоню Ермолову, уважительно отнёсся к её неожиданной фразе: «Медсестрой тут служу». И с её, несомненно, подачи для всего персонала больницы вновь получил своё школьное имя – Доля. Тоня была в курсе всех местных событий, в одну чайно-кофейную встречу рассказав и о том, что Воля приезжал полтора года назад, когда погиб его отец, и что Нина Георгиевна сильно сдала.
- Где он, как он?
- В Москве. Адвокатская контора у него какая-то – Нина Георгиевна говорила. Крутой.
Он купил тартинки, заглянул к Нине Георгиевне. Приходу она обрадовалась, но на вопросы о Воле откликалась как-то тускло и односложно: «Женат… Два сына… Дом за городом». Адреса и телефона спрашивать он не стал.
Ранней весной произошло событие, на которое Доля поначалу не обратил внимания: изрядный кусок ухоженного больничного сквера как раз напротив операционной отгородили глухим забором. Лишь через пару недель дошла до него молва, что расчищают место для какого-то развлекательного центра. «С ума, что ли, сошли – под больничными окнами музыкой грохотать?», - возмутился он и тут же отправился на второй этаж.
- Павел Кирилыч, это кто ж решил ресторан тут строить?
- Горсовет, - отрезал главврач. – Я от прокуратуры уже ответ получил, что у них нет оснований это решение отменять.
Выбрался из-за стола, подошёл вплотную.
- Я на совете против голосовал, да и не я один. Только думаю, что на этом деле с десяток депутатов неплохо поживился с чьей-то жирной руки.
- Но что-то же надо делать.
- Митинг соберём? – отрезвил главврач вопросом. – Руки прочь от больницы?
Умостил в боковое кресло своё грузное тело, показал на другое кресло.
- Ты, Пётр Петрович, хирург Божьей милостью. Нас закроют, так ты в чистом поле будешь резать. А я в грешном мире живу, мне о зарплатах надо думать, да о том, чтоб штат уж совсем не кастрировали.
Махнул рукой.
- На меня и так косятся со всех сторон; детское отделение велико, да много, видишь ли, младшего персонала содержу. Предложил одному умнику подежурить ночь в реанимации, так он фыркнул.
- Мест, что ли, в городе мало? – не унимался Доля.
Павел Кириллович Долматов был из старых интеллигентов. Город знал до каждого переулка, и знал течения во властных коридорах. Поглядел на своего хирурга, понял, что придётся растолковывать.
- Город, Пётр Петрович, давно поделён так, что и не ко всякой мусорке подступишься. Тут в конце девяностых местная паранойя побуйствовала со стрельбой и гранатами. А во-вторых: скверик наш, судя по всему, приглянулся. И в третьих, - возражающее вскинул руку, - покровители у них даже не из области, а из Москвы. А Москва бьёт с носка.
Но в этот разговор Доля внёс свою долю, и появилась петиция к городским властям, которую сразу поддержали не только медики. Исполком со скрипом приостановил работы в сквере «до выяснения обстоятельств и поиска компромисса».
Искали не компромисс. Началась та отвратительная возня, цель у которой была одна: задавить протест. Методы применяли разные. Самого Долю, к примеру, попытались попросту купить. Попытка была беспардонно-хамской, на несколько дней оставив в душе ощущение липкой грязи. Долматов же, разумея себя, криво усмехнулся: «Нашли, кого пугать». Так что вялыми результатами этой лобовой атаки стали лишь нервозность персонала и городские сплетни. Своей подписи не отозвал никто.
В третьей декаде апреля, когда с цветением абрикос поползли сырые тучи и холода, Доля на трое суток забыл обо всём. Привезли больного, а возвратить к жизни этого голубоглазого паренька мог только скальпель Хованского. Но учитель покоился на Новодевичьем. И Доля холодно и трезво искал путь для своего скальпеля, попутно готовя трёхсменную бригаду. Операция длилась восемнадцать часов, измочалив всех, но ровно в полночь он улыбнулся одеревеневшему, медленно поднявшемуся со стула отцу.
- Его спасла юность. Мы только помогли ей.
Вздохнул, наконец, в полную силу, повёл плечами.
- И теперь, думаю, спасёт окончательно.
Ещё трое суток Доля не отлучался из больницы. Рецидивов не было, юность справлялась сама. Но, когда на четвёртый день он решил, наконец, наведаться домой, переоделся и вышел из кабинета, его перехватила медсестра.
- Вас внизу у регистратуры ждут.
«Родители, - подумал с досадой. – И когда мы отучимся от подношений?» Прошёл бы мимо, если бы не громкий возглас:
- Доля!
Голос не изменился. В отличие от остального. Воля заметно раздался в плечах, потучнел, лицо выглядело ухоженным и чуть набрякшим.
- На улице, пожалуй, не узнал бы, - протягивая руку обрадовался Доля. – Хорош.
- А то!
Обнялись, хлопнули друг друга по спинам.
- Ты чего же дома-то не живёшь?
- А какая разница – где жить? Вот как раз домой собрался.
Встреча была длительной, с коньяком, расспросами и воспоминаниями. Воля был словоохотлив и красноречив, то и дело перехватывал инициативу в разговоре. «От профессии, не иначе», - отметил Доля и даже удивился, когда вдруг услышал:
- Ты-то чего отмалчиваешься?
Пожал плечами.
- Да о чём рассказывать? Живу, работаю.
- Не прибедняйся. Наслушался я, пока ждал. Да и до этого… Ты тут уже вроде легенды.
- Перестань…
Увиделись через два дня. Парня перевели в общую палату, динамика выздоровления обрела явные признаки необратимости, Доля вздохнул покойно, а Долматов ультимативно отправил его в отгулы.
- Теперь сами управимся. И чтобы раньше понедельника я тебя тут не видел.
Слова были добродушными и заботливыми, но прозвучали с таким оттенком, что Доля удивлённо взглянул на начальство. Начальство махнуло рукой.
- Иди.
Идти, собственно, было некуда. И он решил повидаться с Волей. В этот раз догадался купить для Нины Георгиевны букетик первых ландышей.
Она опять обрадовалась, букетик приняла почти с поклоном. Но Воли не было дома.
- В магазин, что ли отправился?
- Дела у него какие-то. И тут дела. Но обещал скоро вернуться, так что ты раздевайся и проходи, чаёк попьём, если не торопишься.
- Попьём.
Попить не успели. Чашки были поставлены, но резко щёлкнул дверной замок, и из прихожей весело крикнули:
- Мама, придержи его, пока не смылся!
- Как узнал, что я? – поднялся навстречу Доля.
- По затрапезной куртке. Я ж адвокат, как-никак, - хохотнул. – Мне положено факты оценивать.
Уселись за стол. И тут Долю осенило.
- Адвокат, да у меня же дело к тебе!
Удивился его короткому – в упор – взгляду.
- Знаю я твоё дело.
Стукнул пальцами по столу, решил что-то.
- Мама, чаёк от нас не сбежит.
Нина Георгиевна покорно вышла из комнаты, и эта покорность тоже удивила. А Воля помолчал, собрался с мыслями, опять коротко взглянул.
- Я вчера вечером встречался с твоим Долматовым. Максимум, что вы получите – ремонт вестибюля и, может быть, аппарат УЗИ. Это – если по-хорошему, если заберёте своё заявление.
- А по-плохому?
- А по-плохому – суд, дырка от бублика и возмещение судебных издержек.
Вздохнул, жевнул губами.
- «Ракита» - компания серьёзная, у неё не только тут магазины и прочее. А юридическую поддержку ей обеспечивает, угадай, кто. И если бы не наш город, иск был бы уже в суде, и я бы тут не сидел.
Доля вжался в спинку стула.
- Так ты?..
- Правильно понимаешь. Так что забирайте бумагу и благодарите, что «Ракита» не будет настаивать на возмещение материальных потерь.
- Каких ещё потерь?
- А ты как думал? – озлился вдруг. – Каждый день простоя – это деньги. Да и фирме «Воля» гонорары отрабатывать надо.
Замолчал, давал возможность осмыслить. Потом тоже откинулся на стуле, расслабился.
- Вообще-то, можно бы и сместиться с этой стройкой, но прав Долматов: уж больно скверик к месту.
- Он помогает здоровье восстанавливать.
- Я вижу, ты так и не понимаешь. У них на руках акт аренды участка. Дошло теперь?
- Арендуют, значит, землю, - после паузы тихо и внятно проговорил Доля. Потянулся к столу, звякнул чашкой и упёрся тяжелым взглядом в лицо Воли. – А я на этой земле живу.
- Ты меня в лирику не вгоняй.
Слова были сухими и колючими как наждачная бумага.
- Живите дальше, вам никто не мешает.
- Мешает, - не повышая голоса, ответил Доля. – Паровозное бум-бум из динамиков и здоровое сердце с ритма сбивает. Так что это – не лирика. И не прихоть.
- А вот это не мои проблемы.
Фраза прозвучала с явственной скукой. Доля провёл ладонями по загоревшемуся лицу.
- Знать бы, где у них границы. У проблем.
Поднялся.
- А чай?
- Расхотелось…
Остаток дня и всю ночь ворочались мысли, но так ни до чего и не доворочались. Едва ли не впервые задумался о том, насколько жизнь шире операционного поля. И всё же такая наглая пустота грызла его врачебный мир. Неожиданно и как-то не к месту осознал причину распада собственной семьи, вспомнив частую фразу жены: «Тебе больше всех надо?» Больше кого? Забылся перед самым утром, но сон прервал настойчивый писк мобильника. «Извини, - услышал голос Долматова, – неотложка работу привезла. Хоть и не по твоей части, но всё может случиться». Чего извиняться? Побрился, сполоснул лицо и через сорок минут вошёл в кабинет к главному.
«Скорая» привезла Нину Георгиевну. Доля опустился в кресло, поник головой. Долматов подошёл, положил руку на вялое плечо.
- Диагностировали предынфарктное, думаю, не ошиблись.
- Это из-за нашего разговора.
Поднял голову, глубоко вздохнул.
- Надо мне было всё-таки остаться на чай. Где Воля?
- Какая воля? – опешил Долматов.
- Сын её где?
- В холле реанимации, где же ещё.
Доля не двинулся с места, и Долматов, помолчав, сказал:
- Приходил он ко мне позавчера.
- Знаю. Я пойду, Павел Кирилыч.
- Там Лисин со своими, не дёргай их. Да и неотложка вовремя…
- Ладно.
Воля сидел в кресле у журнального столика. Вскинул голову на открывшуюся дверь, поднялся. Доля подошёл, молча пожал апатичную руку и опустился в кресло напротив.
- Ты не переживай, там ребята толковые.
- Это она от нашего разговора…
Больше Воля не вымолвил ни слова. И только когда вышли за ограду больницы глухо сказал:
- Посоветуй, что делать?
- Ничего. Переведут в палату, отправляйся домой. Нужда будет – позвоню.
Говорить было не о чем. На том и расстались.
В понедельник к обеду в хирургию наведалась Тоня.
- Волю сегодня видел?
- Нет. Случилось что?
- Сама не пойму. Нину Георгиевну в палату переводят. А чего он вдруг решил меня проведать – в толк не возьму. Поговорили ни о чём. Я думала – ты что-то знаешь.
Помолчала.
- Странным он мне показался. Ему бы порадоваться, а он, как в воду опущенный. Сказал, что ты прав: чужих проблем не бывает. Это к чему?
Доля повёл плечами.
- К тому, наверное, что чужих проблем не бывает.
* * *
Стряхнул Доля видение, пока по лестнице поднимался.
Воля действительно сидел в кресле у журнального столика. Но не вскинул голову, не поднялся и не заметил протянутой руки. И из больницы вышли порознь, и уехал он потом, не попрощавшись ни с кем.
Суд начался в день выписки Нины Георгиевны и угас в три дня. Воля не приехал, интересы «Ракиты» представлял непробиваемый адвокат, снизошедший до компромисса лишь после того, как компромисс утолкли до пустой формальности. Компенсацию материальных потерь положили на городской бюджет; «Воля» играючи отработала гонорар.
А Доля, под самое Рождество привычно вымеривая дорогу от больницы к дому, остановился под неоновым фонарём, оглядел искрящийся, выпавший после обеда снег, повёл плечами и невесело скаламбурил: «Но и в моей воле следовать своей доле».
Ни о чём, в общем, эпизод. Но почему-то так хочется плетью вытянуть…
Был у Петра Петровича давний друг. Пётр Петрович. Надо сказать, что у них и фамилии были трудноразличимы: Долин и Волин. Но их сверстники быстро нашли выход из этой путаницы, и припаялись к друзьям новые имена настолько, что они живо стали на них откликаться. Глянуть, так история Доли и Воли – эпизод ни о чём. Но началась она с тех переломных лет, когда рушилось даже то, что выглядело нерушимым как дружба народов. Лихое время, впрочем, их почти не коснулось по причине отдалённости от шумных центров и спасительного малолетства. Аттестаты они получили в девяносто седьмом и с маху определились с дальнейшей учёбой: Доля сдал экзамены в медицинский, а Воля неожиданно подался в юристы. Тут и проклюнулось то, что окрасило первопричину их имён в новый оттенок.
- Чего вдруг? – удивился тогда Доля. – Мы ж вместе хотели.
Но Воля насмешливо хмыкнул.
- Всю жизнь за немощными ходить? Спасибо, поумнел. Ты разуй глаза, через десять лет завидовать будешь. Хороший юрист всегда будет в цене. И не хлопотно, и от чужих чихов не заразишься.
- Воля, ты чего? Там люди живые, а тут бумажки.
- Полуживые там твои люди. А за этими бумажками – бизнес.
Учиться разъехались в разные города, переписка скоро угасла, так что общались только в каникулы, да и то не всегда. Связей, конечно, не теряли, школьная привязанность сопровождала их отношения, но пути-дороги побежали по радиальным направлениям, меняя их окружение и их самих.
На третьем курсе Доля окончательно определился: хирургия. Вообще-то хотел стать педиатром, но после того, как сам Хованский очень серьёзно сказал, что у него руки настоящего хирурга, выбор был сделан. Уже через четыре года после интернатуры в его операции стали заинтересованно вникать коллеги. Сам же Долин отделывался шуткой: «Покорился своей доле». Покорился и не сожалел. Даже когда приходилось срываться из дома и родную операционную менять на палатки, куда несли и несли с переломами, проникающими ранениями и такими травмами, которые и в страшном сне не увидеть. Покорился Пётр Петрович своей доле, потому что дело своё любил, а потом жизнь без этого дела и вовсе перестал представлять. Не всё в этой жизни было счастливым и гладким. С женой расстались после восьми лет – глупо и, как он считал, беспричинно. Переселился в двенадцатиметровую коммуналку с отдельной, правда, кухонькой, растолкал книги и немудрёные вещи и стал чаще обычного ночевать в клинике. С дочерью виделся редко, каждый раз удивляясь, как быстро она взрослеет. Потом в один год не стало родителей. Приехал в родной город, переночевал после поминок в окончательно осиротевшей квартире, и, подавлено оглянувшись на свой неустроенный и тусклый быт где-то там – далеко, вдруг решил принять приглашение местной больницы. За два месяца основательно намаялся с переездом, но всё как-то обустроилось, и начался у Петра Петровича новый виток бытия. От заведования хирургией отказался наотрез. Привычно стал к столу, да сидел вечерами над своими и чужими статьями, учась профессии и анализируя методики операций. Пешком ходил в больницу, возвращался всегда поздно, но тоже пешком, неторопливым прогулочным шагом. К родным пенатам прирос быстро, и всё в его жизни встало хоть и на новые, но привычные места. Слыл в меру чудаковатым отшельником, но человеком отзывчивым и хирургом от природы – немногословным, точным в словах и жестах и с обретённой за операциями привычкой поводить плечами. Со знакомыми встречался по большей степени случайно. Одноклассников в городе почти не осталось, но на посту в сосудистой терапии увидел вдруг густо поседевшую Тоню Ермолову, уважительно отнёсся к её неожиданной фразе: «Медсестрой тут служу». И с её, несомненно, подачи для всего персонала больницы вновь получил своё школьное имя – Доля. Тоня была в курсе всех местных событий, в одну чайно-кофейную встречу рассказав и о том, что Воля приезжал полтора года назад, когда погиб его отец, и что Нина Георгиевна сильно сдала.
- Где он, как он?
- В Москве. Адвокатская контора у него какая-то – Нина Георгиевна говорила. Крутой.
Он купил тартинки, заглянул к Нине Георгиевне. Приходу она обрадовалась, но на вопросы о Воле откликалась как-то тускло и односложно: «Женат… Два сына… Дом за городом». Адреса и телефона спрашивать он не стал.
Ранней весной произошло событие, на которое Доля поначалу не обратил внимания: изрядный кусок ухоженного больничного сквера как раз напротив операционной отгородили глухим забором. Лишь через пару недель дошла до него молва, что расчищают место для какого-то развлекательного центра. «С ума, что ли, сошли – под больничными окнами музыкой грохотать?», - возмутился он и тут же отправился на второй этаж.
- Павел Кирилыч, это кто ж решил ресторан тут строить?
- Горсовет, - отрезал главврач. – Я от прокуратуры уже ответ получил, что у них нет оснований это решение отменять.
Выбрался из-за стола, подошёл вплотную.
- Я на совете против голосовал, да и не я один. Только думаю, что на этом деле с десяток депутатов неплохо поживился с чьей-то жирной руки.
- Но что-то же надо делать.
- Митинг соберём? – отрезвил главврач вопросом. – Руки прочь от больницы?
Умостил в боковое кресло своё грузное тело, показал на другое кресло.
- Ты, Пётр Петрович, хирург Божьей милостью. Нас закроют, так ты в чистом поле будешь резать. А я в грешном мире живу, мне о зарплатах надо думать, да о том, чтоб штат уж совсем не кастрировали.
Махнул рукой.
- На меня и так косятся со всех сторон; детское отделение велико, да много, видишь ли, младшего персонала содержу. Предложил одному умнику подежурить ночь в реанимации, так он фыркнул.
- Мест, что ли, в городе мало? – не унимался Доля.
Павел Кириллович Долматов был из старых интеллигентов. Город знал до каждого переулка, и знал течения во властных коридорах. Поглядел на своего хирурга, понял, что придётся растолковывать.
- Город, Пётр Петрович, давно поделён так, что и не ко всякой мусорке подступишься. Тут в конце девяностых местная паранойя побуйствовала со стрельбой и гранатами. А во-вторых: скверик наш, судя по всему, приглянулся. И в третьих, - возражающее вскинул руку, - покровители у них даже не из области, а из Москвы. А Москва бьёт с носка.
Но в этот разговор Доля внёс свою долю, и появилась петиция к городским властям, которую сразу поддержали не только медики. Исполком со скрипом приостановил работы в сквере «до выяснения обстоятельств и поиска компромисса».
Искали не компромисс. Началась та отвратительная возня, цель у которой была одна: задавить протест. Методы применяли разные. Самого Долю, к примеру, попытались попросту купить. Попытка была беспардонно-хамской, на несколько дней оставив в душе ощущение липкой грязи. Долматов же, разумея себя, криво усмехнулся: «Нашли, кого пугать». Так что вялыми результатами этой лобовой атаки стали лишь нервозность персонала и городские сплетни. Своей подписи не отозвал никто.
В третьей декаде апреля, когда с цветением абрикос поползли сырые тучи и холода, Доля на трое суток забыл обо всём. Привезли больного, а возвратить к жизни этого голубоглазого паренька мог только скальпель Хованского. Но учитель покоился на Новодевичьем. И Доля холодно и трезво искал путь для своего скальпеля, попутно готовя трёхсменную бригаду. Операция длилась восемнадцать часов, измочалив всех, но ровно в полночь он улыбнулся одеревеневшему, медленно поднявшемуся со стула отцу.
- Его спасла юность. Мы только помогли ей.
Вздохнул, наконец, в полную силу, повёл плечами.
- И теперь, думаю, спасёт окончательно.
Ещё трое суток Доля не отлучался из больницы. Рецидивов не было, юность справлялась сама. Но, когда на четвёртый день он решил, наконец, наведаться домой, переоделся и вышел из кабинета, его перехватила медсестра.
- Вас внизу у регистратуры ждут.
«Родители, - подумал с досадой. – И когда мы отучимся от подношений?» Прошёл бы мимо, если бы не громкий возглас:
- Доля!
Голос не изменился. В отличие от остального. Воля заметно раздался в плечах, потучнел, лицо выглядело ухоженным и чуть набрякшим.
- На улице, пожалуй, не узнал бы, - протягивая руку обрадовался Доля. – Хорош.
- А то!
Обнялись, хлопнули друг друга по спинам.
- Ты чего же дома-то не живёшь?
- А какая разница – где жить? Вот как раз домой собрался.
Встреча была длительной, с коньяком, расспросами и воспоминаниями. Воля был словоохотлив и красноречив, то и дело перехватывал инициативу в разговоре. «От профессии, не иначе», - отметил Доля и даже удивился, когда вдруг услышал:
- Ты-то чего отмалчиваешься?
Пожал плечами.
- Да о чём рассказывать? Живу, работаю.
- Не прибедняйся. Наслушался я, пока ждал. Да и до этого… Ты тут уже вроде легенды.
- Перестань…
Увиделись через два дня. Парня перевели в общую палату, динамика выздоровления обрела явные признаки необратимости, Доля вздохнул покойно, а Долматов ультимативно отправил его в отгулы.
- Теперь сами управимся. И чтобы раньше понедельника я тебя тут не видел.
Слова были добродушными и заботливыми, но прозвучали с таким оттенком, что Доля удивлённо взглянул на начальство. Начальство махнуло рукой.
- Иди.
Идти, собственно, было некуда. И он решил повидаться с Волей. В этот раз догадался купить для Нины Георгиевны букетик первых ландышей.
Она опять обрадовалась, букетик приняла почти с поклоном. Но Воли не было дома.
- В магазин, что ли отправился?
- Дела у него какие-то. И тут дела. Но обещал скоро вернуться, так что ты раздевайся и проходи, чаёк попьём, если не торопишься.
- Попьём.
Попить не успели. Чашки были поставлены, но резко щёлкнул дверной замок, и из прихожей весело крикнули:
- Мама, придержи его, пока не смылся!
- Как узнал, что я? – поднялся навстречу Доля.
- По затрапезной куртке. Я ж адвокат, как-никак, - хохотнул. – Мне положено факты оценивать.
Уселись за стол. И тут Долю осенило.
- Адвокат, да у меня же дело к тебе!
Удивился его короткому – в упор – взгляду.
- Знаю я твоё дело.
Стукнул пальцами по столу, решил что-то.
- Мама, чаёк от нас не сбежит.
Нина Георгиевна покорно вышла из комнаты, и эта покорность тоже удивила. А Воля помолчал, собрался с мыслями, опять коротко взглянул.
- Я вчера вечером встречался с твоим Долматовым. Максимум, что вы получите – ремонт вестибюля и, может быть, аппарат УЗИ. Это – если по-хорошему, если заберёте своё заявление.
- А по-плохому?
- А по-плохому – суд, дырка от бублика и возмещение судебных издержек.
Вздохнул, жевнул губами.
- «Ракита» - компания серьёзная, у неё не только тут магазины и прочее. А юридическую поддержку ей обеспечивает, угадай, кто. И если бы не наш город, иск был бы уже в суде, и я бы тут не сидел.
Доля вжался в спинку стула.
- Так ты?..
- Правильно понимаешь. Так что забирайте бумагу и благодарите, что «Ракита» не будет настаивать на возмещение материальных потерь.
- Каких ещё потерь?
- А ты как думал? – озлился вдруг. – Каждый день простоя – это деньги. Да и фирме «Воля» гонорары отрабатывать надо.
Замолчал, давал возможность осмыслить. Потом тоже откинулся на стуле, расслабился.
- Вообще-то, можно бы и сместиться с этой стройкой, но прав Долматов: уж больно скверик к месту.
- Он помогает здоровье восстанавливать.
- Я вижу, ты так и не понимаешь. У них на руках акт аренды участка. Дошло теперь?
- Арендуют, значит, землю, - после паузы тихо и внятно проговорил Доля. Потянулся к столу, звякнул чашкой и упёрся тяжелым взглядом в лицо Воли. – А я на этой земле живу.
- Ты меня в лирику не вгоняй.
Слова были сухими и колючими как наждачная бумага.
- Живите дальше, вам никто не мешает.
- Мешает, - не повышая голоса, ответил Доля. – Паровозное бум-бум из динамиков и здоровое сердце с ритма сбивает. Так что это – не лирика. И не прихоть.
- А вот это не мои проблемы.
Фраза прозвучала с явственной скукой. Доля провёл ладонями по загоревшемуся лицу.
- Знать бы, где у них границы. У проблем.
Поднялся.
- А чай?
- Расхотелось…
Остаток дня и всю ночь ворочались мысли, но так ни до чего и не доворочались. Едва ли не впервые задумался о том, насколько жизнь шире операционного поля. И всё же такая наглая пустота грызла его врачебный мир. Неожиданно и как-то не к месту осознал причину распада собственной семьи, вспомнив частую фразу жены: «Тебе больше всех надо?» Больше кого? Забылся перед самым утром, но сон прервал настойчивый писк мобильника. «Извини, - услышал голос Долматова, – неотложка работу привезла. Хоть и не по твоей части, но всё может случиться». Чего извиняться? Побрился, сполоснул лицо и через сорок минут вошёл в кабинет к главному.
«Скорая» привезла Нину Георгиевну. Доля опустился в кресло, поник головой. Долматов подошёл, положил руку на вялое плечо.
- Диагностировали предынфарктное, думаю, не ошиблись.
- Это из-за нашего разговора.
Поднял голову, глубоко вздохнул.
- Надо мне было всё-таки остаться на чай. Где Воля?
- Какая воля? – опешил Долматов.
- Сын её где?
- В холле реанимации, где же ещё.
Доля не двинулся с места, и Долматов, помолчав, сказал:
- Приходил он ко мне позавчера.
- Знаю. Я пойду, Павел Кирилыч.
- Там Лисин со своими, не дёргай их. Да и неотложка вовремя…
- Ладно.
Воля сидел в кресле у журнального столика. Вскинул голову на открывшуюся дверь, поднялся. Доля подошёл, молча пожал апатичную руку и опустился в кресло напротив.
- Ты не переживай, там ребята толковые.
- Это она от нашего разговора…
Больше Воля не вымолвил ни слова. И только когда вышли за ограду больницы глухо сказал:
- Посоветуй, что делать?
- Ничего. Переведут в палату, отправляйся домой. Нужда будет – позвоню.
Говорить было не о чем. На том и расстались.
В понедельник к обеду в хирургию наведалась Тоня.
- Волю сегодня видел?
- Нет. Случилось что?
- Сама не пойму. Нину Георгиевну в палату переводят. А чего он вдруг решил меня проведать – в толк не возьму. Поговорили ни о чём. Я думала – ты что-то знаешь.
Помолчала.
- Странным он мне показался. Ему бы порадоваться, а он, как в воду опущенный. Сказал, что ты прав: чужих проблем не бывает. Это к чему?
Доля повёл плечами.
- К тому, наверное, что чужих проблем не бывает.
.
* * *
.
Стряхнул Доля видение, пока по лестнице поднимался.
Воля действительно сидел в кресле у журнального столика. Но не вскинул голову, не поднялся и не заметил протянутой руки. И из больницы вышли порознь, и уехал он потом, не попрощавшись ни с кем.
Суд начался в день выписки Нины Георгиевны и угас в три дня. Воля не приехал, интересы «Ракиты» представлял непробиваемый адвокат, снизошедший до компромисса лишь после того, как компромисс утолкли до пустой формальности. Компенсацию материальных потерь положили на городской бюджет; «Воля» играючи отработала гонорар.
А Доля, под самое Рождество привычно вымеривая дорогу от больницы к дому, остановился под неоновым фонарём, оглядел искрящийся, выпавший после обеда снег, повёл плечами и невесело скаламбурил: «Но и в моей воле следовать своей доле».
Ни о чём, в общем, эпизод. Но почему-то так хочется плетью вытянуть…
Средняя оценка: 2.72694
Проголосовало: 271