14 мая 2016 113
Как отец стал архивистом
«... в 1944 году, – вспоминал папа, – я учился в аспирантуре МГУ им. М. В. Ломоносова. И меня как специалиста-историка пригласили на работу. Принял и беседовал со мной начальник ГАУ МВД СССР генерал Никитинский. Он и предложил мне место в Военно-историческом архиве.
Я согласился. В этом архиве проработал до апреля 1947 г. научным сотрудником.
Занимались мы тогда подготовкой сборников материалов о русских полководцах и флотоводцах – Суворове, Кутузове, Румянцеве …
Готовили сборники о героизме русских войск. Работа в публикаторском отделе была интересной и ответственной, она мне многое дала...».
К этому можно добавить: папа так увлёкся архивным делом, что в 1945 году решил перевестись из аспирантуры МГУ в аспирантуру при Московском государственном историко-архивном институте (МГИАИ) , что на улице 25 Октября , недалеко от  бывшего дома деда Алексея Алексеевича Головкина в Ипатьевском переулке.
Своё решение отец обосновывает в рапорте, который я нашёл в его личном служебном деле:
«...В процессе работы я решил: будет целесообразнее, чтобы у меня не получалось разрыва между производственной работой и учёбой, а создавалась бы единая линия, которая помогла бы мне сделаться высококвалифицированным архивистом.
Я посоветовался по этому поводу со своим куратором доктором исторических наук проф. Ф.В.Потёмкиным и с зам. директора по научной части Историко-архивного института проф. А.И.Гуковским, они одобрили моё желание и вполне поддержали его.
Что касается моей аспирантской работы, то передо мной намечаются два пути: во-первых, по археографии – по новому, никем ещё не разработанному пути – по иностранным документальным публикациям (история, методика, характеристика иностранных публикаций – я знаю французский язык и займусь, прежде всего, французскими публикациями, изучаю английский и немецкий языки – с тем, чтобы можно было использовать и их для этой работы); во-вторых, по истории государственных учреждений в связи с производственной работой в архиве: работаю сейчас над обзором фонда канцелярии Военного Министерства...».
Тогда же папа стал преподавать в Историко-архивном институте археографию и публикаторское дело (кстати, потом, живя в Ашхабаде, он поддерживал с этим институтом тесные контакты).
«Многие из моих бывших студентов, – вспоминал папа, – стали видными архивистами».
Так соединились в его судьбе их отчий дом, ушедший ныне в вечность, и  главное дело жизни.
Ашхабадская трагедия
В конце ноября 1948 года отец получает новое назначение, и опять – в Среднюю Азию, но на этот раз в Ашхабад, разрушенный катастрофическим землетрясением, практически сметённый с лица земли в трагическую октябрьскую ночь.
По свидетельству документов и очевидцев, 6 октября 1948 года в 1 час 17 минут после полуночи, Ашхабад оказался в эпицентре сильнейшего землетрясения. Сила подземных ударов достигала 9-10 баллов по шкале Рихтера.
Хватило минуты, чтобы большинство сооружений города и его окрестностей превратилось в руины, вышли из строя все коммуникации. Ночную тьму сквозь тучи поднявшейся пыли осветило зарево многочисленных пожаров, улицы были оглашены криками и стонами раненых, плачем и рыданием обезумевших от горя людей.
Когда рассвело, взору людей открылось жуткое зрелище: вместо города стояли одни деревья и каменные трубы домашних печей. Целых зданий насчитывались единицы, а большинство устоявших было в таком аварийном состоянии, что впоследствии их пришлось разобрать.
По некоторым источникам, когда Сталину доложили об ашхабадской катастрофе, он усомнился в правдивости нарисованной ему картины. Тогда и был отправлен в Ашхабад известный кинооператор Роман Кармен, снявший уникальный получасовой фильм – документальную хронику тех незабываемых дней, на долгие годы спрятанную затем в «спецхран»
Присутствием в Ашхабаде Кармена Сталин не ограничился. По легенде, он сел в самолёт и сам отправился к месту трагедии. Долго кружил над разрушенной столицей Советской Туркмении, а потом улетел в Москву. Может быть, после этого «вождь народов» и принял решение об оказании действенной безотлагательной помощи Ашхабаду, которая стала поступать из Москвы, Баку, Ташкента, Алма-Аты и других городов СССР?!
В том, что Ашхабад должен быть возрождён, отмечает ашхабадский журналист Руслан Мурадов, «у горожан не было никаких сомнений, поэтому идею отстраивать столицу Туркменистана на новом месте очень быстро отвергли. В этой связи трудно не согласиться с мнением, что к 1948 году, в Ашхабаде сформировался тип горожан со своими особенностями, традициями, нравами, одним словом, всем тем, что воспитывает в людях привязанность к родным местам. Именно этот фактор оказал решающее воздействие и возвращение вынужденных мигрантов и последующее восстановление города».
«Товарищ Головкин, мы хотим вас отправить на курорт, на юг...»
О своей командировке в Ашхабад для оказания помощи в спасении архивного фонда Туркмении и восстановлении архивной службы папа рассказывал так:
«Вызвал меня генерал Стыров – новый начальник ГАУ и сказал:
– Товарищ Головкин, мы хотим вас отправить на курорт, на юг.
Я удивился, спрашиваю:
– Куда, товарищ генерал?
А он:
– Есть такой город Ашхабад, на юге.
Я говорю:
– Там же произошло землетрясение. В Москве слух прошёл, что Ашхабад весь затонул. Озеро образовалось.
Он смеётся:
– Вот и будешь на берегу озера жить и работать.
Приказ есть приказ. В то время архивная служба СССР не была самостоятельным ведомством, подчиняющимся непосредственно правительству, а структурно входила в МВД. Поэтому у нас была строгая дисциплина.
Я был назначен заместителем начальника архивного отдела МВД Туркменской ССР и в декабре 1948 года приехал в Ашхабад.
Конечно, пришлось заниматься не только архивной работой, но и ежедневно участвовать в разборке завалов, а потом и в восстановлении города.
В это время ещё продолжало трясти. Весь сорок девятый год здесь сильно трясло, и при этом гул был. Психологически настраиваешься, думаешь: вот сейчас начнёт трясти... Всё тело сжималось.
Долгое время мы хранили закрытым фильм, снятый Романом Карменом. Фильм страшный, особенно для тех, кто не видел, что такое землетрясение: это и руины, и жертвы – более 110 тысяч погибших».
«Командировка» – на всю жизнь …
В Москве у папы остались мать, больной брат, вернувшаяся с фронта сестра, квартира, которая сохранялась за ним на время двухлетней командировки. Но эта «командировка» затянулась на всю жизнь.
Но в действительности, конечно, было и то, что казалось непонятным для некоторых московских обывателей.
Думать о квартире и размеренной жизни в Москве? А чувство долга говорило отцу: важно не просто извлечь документы из-под развалин зданий – необходимо организовать их хранение, систематизацию на уровне современных требований, не прекращая при этом комплектование архивного фонда Туркмении.
Архивный отдел МВД Туркменской ССР и Центральный государственный архив республики занимали здание бывшего военкомата по улице Фрунзе,12.
После землетрясения, как вспоминал папа, «стены архива рассыпались, но документы лежали на устойчивых деревянных стеллажах. Это их и спасло. Основной состав архивистов – женщины. Им бы не справиться, если б не помощь пограничников. Все архивные дела были перевезены в подвал на улицу Лабинскую.
Несмотря на всю сложность ситуации, основная работа – выдача справок трудящимся – продолжалась...
С помощью тех же пограничников на месте разрушенного здания были построены два больших барака (одна времянка под архивное хранилище, другая – вроде административного корпуса)».
Известный в Туркмении публицист и поэт Аллаяр Чуриев в одной из статей, посвященной памяти моего отца, пишет:
«...Мне не довелось работать в тех послеземлетрясенческих времянках, где архивным работникам удалось не только собрать и систематизировать спасенные и вновь поступающие документы и фотоснимки, но многие наши старейшие писатели и учёные, с благодарностью говоря об Алексее Владимировиче Головкине, других ветеранах архивного дела Туркмении, рассказывали, что даже в этих времянках был выделен крошечный «читальный зал», где шла работа над архивными источниками».
И вот, в начале 60-х годов, на главной магистрали туркменской столицы – проспекте Свободы (ныне – проспект Махтумкули) закончилось строительство, как тогда говорили, «высотного здания».
Папа любил шутить:
- Пока  строили наш «архивный  небоскрёб» я приобрел новую профессию – прораба ...
В этом 7-этажном здании, рассчитанном на землетрясение в девять баллов, разместились ЦГА и ЦГА КФФД, Архивное управление при Совете Министров ТССР, которое с 1960 года возглавил отец (с 1958 года был начальником архивного отдела МВД ТССР).
За время работы папы на посту начальника Главархива Туркмении (1960-1980-е годы) были построены также новые архивные здания, отвечающие необходимым современным требованиям, во всех областных центрах.
Многим запомнились и такие папины слова, которые он любил повторять: «Архив – это не склад мертвых бумаг, а живое хранилище истории народа». И к этому всегда добавлял: «История должна быть полной, без ошибок, правдивой. И мы, архивисты, несём за это ответственность наряду с историками».
Деятельность папы, конечно, не ограничивалась организационно-руководящей работой. Он принимал самое непосредственное участие в подготовке к печати различных сборников документов, монографий, справочников-путеводителей по архивным фондам, справедливо считая публикацию документов одним из наиболее интереснейших и важных направлений архивной службы.
При этом отец сам занимался розыском и выявлением тех или иных документальных данных как в архивных фондах Туркмении, так и в архивах Москвы, Ленинграда, Ташкента, Баку, Еревана и других городов СССР.
Это были не специальные командировки. Многое папа успевал сделать параллельно с участием в совещаниях, конференциях, конгрессах – международных, всесоюзных, республиканских, региональных.
И с их высоких трибун, и в СМИ, и в личных беседах, отец всегда выражал чувство гордости по поводу того, что сделано и делается его коллегами – архивистами Туркмении.
Особенно часто – иногда по нескольку раз в год – отцу доводилось выезжать в Москву. Так что своей оторванности от московских коллег, родни и друзей он не чувствовал.
Время умел планировать так, что вечерами, после совещаний и решения заранее намеченных вопросов в управлениях Главархива СССР, успевал встретиться с кем-нибудь из своих и маминых родственников или – нередко общих – друзей, знакомых, посетить один из театров.
Но близких людей было так много, что повидаться со всеми было просто физически невозможно. Поэтому многим отец звонил и, в первую очередь, «ифлийским девочкам», как он любил называть своих однокурсниц.
Научная деятельность отца, с одной стороны, неразрывно связана с архивной, а с другой – с педагогической.
Очень любил папа педагогическую работу. Занимался ею даже уже будучи тяжело больным. В Ашхабадском пединституте, а затем в Туркменском госуниверситете очень пригодился папе опыт, приобретенный в пединститутах и средних школах Сталинабада (Душанбе) и Уфы и, конечно же, в Московском историко-архивном институте.
Но в Туркмении он шёл не по проторенному пути, то есть тому, который предлагали существующие учебные программы. А удачно сочетал в себе педагога-новатора и архивиста-просветителя, использующего для пропаганды исторического наследия кроме публикаторской деятельности ещё и педагогическую.
В Ашхабадском пединституте – Туркменском госуниверситете им были разработаны и прочитаны курсы источниковедения, историографии, теории и практики архивного дела, организована научно-производственная практика для студентов в архивных учреждениях.
Этот опыт археографической и источниковедческой подготовки студентов вызвал одобрение в 1980-е годы, в частности, со стороны зарубежных архивистов, посетивших Туркмению, а также во время командировок отца в Румынию и Польшу.
До сих пор не разобран и требует изучения домашний архив папы, а в нём могут быть интересные находки – неопубликованные научные работы, наброски, варианты …
Не исключаю, что отыщется и что-то из литературного творчества – ифлийского периода или зрелых лет, что, как говорится, пишется «в стол» или «для души».
Многие отмечали его разностороннюю одаренность. Но реализовать полностью свой духовный потенциал папа, к сожалению, не смог.
Папа никогда никому не отказывал, если был в силах помочь. И в рабочий кабинет, и домой шли к нему сотрудники и по служебным делам, и просто так посоветоваться.
Многим из них помог «пробить» квартиру (сам же получил только в 1970–е годы), поступить в ашхабадский или московский ВУЗ по историко-архивному профилю самим или их детям.
А сколько высококвалифицированных национальных кадров подготовлено отцом для Туркмении: это и архивисты-практики, и выпускники истфака, в том числе писавшие у него дипломные работы, и молодые учёные, защитившие под его руководством (или был оппонентом) кандидатские диссертации.
Уйдя в 1988 году на пенсию, папа не оставил архивную работу, а продолжал трудиться в публикаторском отделе ЦГА Туркмении.
6 октября 1988 года, в 40-летнюю годовщину ашхабадского землетрясения, отцу было присвоено звание «Почетный гражданин города Ашхабада». Как и юбилейную медаль в честь 800-летия Москвы, папа высоко ценил это звание – выше других званий и наград, которыми был удостоен.
Наша семья
Недаром, видимо, шутили московские друзья:
– Попьёшь ашхабадской воды, женишься на среднеазиатской девушке – останешься там!
Папа и мама поженились в 10 сентября 1949 года, когда Ашхабад ещё лежал в развалинах. Туркмения стала родиной для всех нас: их троих сыновей Владимира, Николая и Константина и  внуков Владимира (моего сына) и Екатерины (дочери старшего брата).
Родители познакомились в Ашхабадском педагогическом институте , где  преподавали на историком и филологическом факультетах. Маме, дочери коренного москвича из старой интеллигенции, которого судьба забросила в Среднюю Азию за четверть века до этого, приятно было встретить земляка. Правда, свела их сначала ошибка в расписании занятий: оба пришли читать лекцию в одно и то же время.
Из воспоминаний мамы:
«Алексей Головкин, кроме своей основной работы, по вечерам читал лекции по философии, истории, историографии на историческом факультете вечернего отделения Ашхабадского пединститута. А я работала на филологическом факультете, читала историю языка. Именно здесь произошло наше знакомство.
Всё началось с расписания. Когда я пришла на занятие – должна была быть «вторая пара», 3-4 – е часы. Добираться тогда было довольно трудно: тротуары ещё завалены рухнувшими стенами, так что пришлось купить резиновые сапоги. Но оказалось, что торопилась зря: объединили часы филологов и историков. Я возмущалась и не собиралась уступать.
Заместитель директора по вечернему отделению Ашир Мамедович Курбанов стал меня успокаивать:
– Вы своя, а это наш гость, москвич … Пришлось уступить, но я громко и гордо заявила:
– Хорошо, я согласна, но только потому, чтобы не было срыва.
Так мы познакомились!
Но в дальнейшем я «держала марку». Наши преподавательницы осаждали Алексея Владимировича просьбами достать им билеты в клуб МВД (он руководил культмассовым сектором – общественная нагрузка) – это было тогда единственное место в Ашхабаде, где демонстрировались фильмы. А меня он сам в кино приглашал, но я горделиво отказывалась.
Впрочем, интерес к Алексею Владимировичу, может быть, не только утилитарный. Он производил на наших дам и девиц огромное впечатление: черноволосый, с маленькими усиками,  красивыми чёрными глазами и при этом смущенно краснеющий. Пожилые преподавательницы, видевшие в своё время немые фильмы 1920-х годов, уверяли, что он похож на какого-то зарубежного киноартиста. И в то же время Алексей Владимирович был очень застенчив.
В дальнейшем нас опять свела работа. Лето. Выпускной вечер студентов-заочников. Я не любительница танцев (кстати, Алексей Владимирович прекрасно танцевал), предпочитаю разговоры. Моя школьная учительница, а затем заведующая кафедрой русской литературы в пединституте, Таисия Яковлевна Такоева, главная распорядительница вечера, посадила нас рядом…
Я уже знала Головкина: он, помимо своей основной работы в Центральном архиве, читал лекции на вечернем отделении и проверял контрольные работы заочников.
Когда закончился выпускной вечер, Головкин пошёл меня провожать: ведь пединститут находился в Кеши, а автобусы не ходили.
Мы подошли к нашим бывшим воротам. Они свалились во время землетрясения. Алексей Владимирович хотел задержаться, но я сказала:
– Бабушка  меня учила, что неприлично стоять с молодым человеком у ворот.
Тогда он резонно заметил:
– Ведь ворот-то нет!
Постепенно у нас складывались не только официальные отношения.
Мы вместе ходили на концерты приезжих из Москвы артистов, обменивались книгами (библиотеки ещё не работали), привезёнными Алексеем из Москвы, и частично уже откопанными нашими.
Алексей Владимирович стал бывать у нас «дома», во времянке, построенной, как тогда говорили, «на полах», познакомился с моими родителями. Отец был рад земляку-москвичу.
В июле Алексей Владимирович сделал мне «предложение». Спустя много лет, его сестра Елизавета прислала мне из Москвы письма Алексея матери с уже выцветшими чернилами. В одном из них он писал:
«Этот вечер, 17-го июля, где мы стояли с Женей, – для нас священен…».
И дальше продолжал:
«Ты права, мама, что всё серьезное в моей жизни происходило с большими трудностями».
Наша свадьба состоялась 10 сентября 1949 года. К свадьбе мне привезли из Москвы только появляющуюся тогда белую прозрачную синтетическую ткань, из которой на розовом чехле прежняя портниха сшила платье, а из Ташкента – лаковые туфли.
Впрочем, когда мы пошли утром регистрироваться в глинобитную времянку рядом с площадью Карла Маркса, туфель всё равно не было видно: они по щиколотку «утопали» в пыли.
Вечером мы сели за стол, сделанный из бывшего подоконника. У нас был только один гость – Сергей Николаевич Струков, декан медицинского института и заведующий кафедрой судебной медицины».
Радимовы
Папа умел дружить. Особенно восхищает меня до сих пор его многолетняя дружба с семьёй Радимовых.
Когда папа учился в 8 классе, у них появился новичок – Костя Ульрих из подмосковной Салтыковки. Его отец Павел Робертович был врачом, мать Елена Александровна – учительницей.
Алёша и Костя за два школьных года (тогда была девятилетка) очень подружились, часто бывали в гостях друг у друга.
Спустя годы в Салтыкову к художникам Константину Павловичу (он принял фамилию супруги) и Марии Павловне Радимовым родители часто ездили в гости с нами, а потом неоднократно и я. Отношения у нас были очень тёплыми, почти родственными. По детской привычке, даже уже будучи взрослым, я звал их дядей Костей и тётей Машей.
Эти встречи и беседы в их гостеприимном доме помогли собрать материал и вдохновили меня на написание очерка об отце Марии Павловны – известном русском художнике и поэте Павле Александровиче Радимове «Страна, мне издавна родная».
А  Константин Павлович однажды признался мне:
- Выбор моего жизненного пути во многом определился в доме твоего отца на Рогожке, где большое впечатление на меня произвели портреты и пейзажи Андрея Дмитриевича Гончарова.
Эта прекрасная дружба отца с художниками Радимовыми продолжалась до последних лет жизни папы. А фронтовика дяди Кости не стало 16 мая 1995 года, после 50-летия Великой Победы. Его ангел хранитель тётя Маша ушла из жизни в 2006 году.
Из воспоминаний мамы:
«Осенью 1951 года у нас в гостях, в Ашхабаде, побывал известный художник и поэт Павел Александрович Радимов. Алексей Владимирович хорошо знал Павла Александровича. Одна из его дочерей, Мария, после войны стала женой школьного друга моего мужа, Константина Ульриха. Его отец, обрусевший немец, врач, Павел Ульрих жил с семьёй в подмосковной Салтыковке, по той же железнодорожной ветке, где рядом со станцией «Серп и молот» жили на Рогожке Головкины.
Во время войны Константин был на фронте. Впоследствии Константину Павловичу предложили принять фамилию жены: он стал Радимовым.
Оба они, и Константин Павлович и Мария Павловна (совпадение отчеств) учились в Московском художественном институте имени В.И. Сурикова.  В 1947 году Константин и Мария Радимовы стали членами Московского областного Союза художников. Московскую область они исколесили вдоль и поперёк. Ещё, будучи студентами, устраивали выставки, встречи с жителями подмосковных сёл.
Дружба Алексея Владимировича с Константином и Марией Радимовыми продолжалась всю жизнь. Когда Алексей бывал в Москве, он обязательно встречался с ними. Они подарили нам не только небольшие пейзажные полотна Подмосковья, запечатлевшие русскую природу в разные времена года, но и портреты кисти К. Радимова – Алексея и мой, а также наших сыновей, старшего Владимира и младшего Константина, который Константин Павлович писал, когда Костя был студентом  МГУ.
Но особенно я люблю сделанный Константином Павловичем Радимовым набросок углём – рисунок задумавшегося Алексея Владимировича…
Когда Павел Александрович Радимов, отец Марии, приезжал в Ашхабад в 1951 году, ещё был жив мой отец, Николай Евгеньевич. Он был рад визиту старшего Радимова. Как же! Земляк, воспоминания о старой Москве, общие знакомые …
Павел Александрович был не только известным художником, но и поэтом. В тот  вечер, когда был у нас в гостях, он написал в альбом моего четырнадцатилетнего брата Коки  своё стихотворение о вороне, «Седоголовой вещунье», и сам прочитал его:
Седоголовая вещунья,
Людьми клеймённая воровкой
С её ухваткой и сноровкой,
Горластая, но не певунья!
Твой голос, по утрам заслышав,
«Зима! -  кричу я, - Здравствуй, здравствуй!»
А ты, укрывшись снежным пластом,
Мне хрипло вторишь «Кра!» горластым,
Что означает: «С добрым утром!»
До этого П.А. Радимов уже бывал в Ашхабаде. В 1934 году он приезжал с бригадой художников, куда входили М. Сарьян, Н.П. Терпсихоров, Н.Г. Котов и др. Художники АХРР (Ассоциации художников революционной России) готовились к выставке «Жизнь и быт народов СССР». Павел Радимов тогда был Председателем АХРР, членами которой были некоторые художники-передвижники, члены ТПХВ (Товарищества передвижников художественных выставок), которое распалось в 1923 году.
В 1935 году Павел Александрович вторично оказывается в Туркмении, где, как вспоминала его дочь Мария Павловна, приезжие художники проработали пять месяцев.
Помимо больших полотен, Павел Радимов привозит из «туркменских командировок» более шестидесяти этюдов. Тогда им были написаны картины «Фирюза», «Цветущий сад (Фирюза)», «В Каракумах» и др., но главное – Радимову удалось в двух картинах запечатлеть уникальный памятник архитектуры – знаменитую мечеть в Аннау, разрушенную впоследствии во время землетрясения 1948 года.
А дочь П.А. Радимова, юная Маша, написала в Туркмении такие полотна, как «Мальчик – туркмен», «Весна в Фирюзе», «Фирюзинское ущелье» и др.
Мне посчастливилось побывать в 1977 году в Политехническом музее в Москве, на вечере, посвящённом 90-летию П.А. Радимова. Его уже не было в живых. С воспоминаниями выступали художники,  друзья, ученики, журналисты …
Я услышала многое о нём, чего раньше не знала. Мне было известно только, что  Радимов родом с Рязанщины. Учился в духовном училище, а затем в духовной семинарии в Рязани. Впоследствии уехал в Казань, где поступил на историко-филологический факультет университета. В Казани Радимов не мог не заинтересоваться культурой народа, среди которого жил. Так,
Радимов занимался поэтическими переводами на русский язык стихов татарского поэта Тукая.
Но уже в университетские годы П.А. Радимов был известен как живописец. Его работы выставляются в 1911 году на 39-й передвижной выставке, а в 1914 году Павел Александрович стал членом Товарищества передвижных художественных выставок. Его поручителями были Илья Репин и Василий Поленов. Любимой темой художника Радимова уже тогда были картины народного быта.
Став председателем АХРР, он организует в 20-е годы бесплатные выставки, в том числе и для беспризорных детей.
В годы Великой Отечественной войны Радимов вместе с друзьями-артистами проводит концерты и выставки в госпиталях. А после войны в 1950-е он открывает народную выставку в Абрамцеве, как он говорил, для свободного и бесплатного посещения «всех, кто любит искусство».
В последние годы жизни Павел Александрович, помимо творческой работы продолжает заниматься просветительской деятельностью как первый председатель Московской областной организации художников.
Павел Александрович говорил, что для художника очень важен этнографический материал: знание народного быта, обрядов, национальных костюмов…
Таковы и его картины, написанные в результате трёхкратных поездок  по Туркмении, которую он очень любил, – её природу, древние памятники, базары, но главное – её людей.
В 2001 году Министерство культуры Туркменистана, Посольство Российской Федерации в Туркменистане, Национальный музей Туркменистана организовали выставку произведений изобразительного искусства. На выставке экспонировалась и картина П.А. Радимова «Базар», запечатлевшая национальные особенности быта туркмен 1930-х годов.
Не менее значительно поэтическое творчество Радимова, которое оценил  Есенин.
Стихотворения Радимова опубликованы в 1988 году в сборнике «Избранные стихи». Они посвящены русской природе, временам года, старым русским городам.
Но в сборнике есть и раздел «Восточные мотивы», где большую часть занимают стихи цикла «Под небом Азии».
Больше всего из этого раздела я люблю стихотворение «Узбой», написанное в 1935 году:
Пустыня – золотое блюдо,
Вся в саксауловых кустах.
Ступая мягко, как в чулках,
Шагают по тропе верблюды…
Без счета высятся барханы,
Какой простор и тишь какая!
Тебя любить я не устану,
Страна, мне издавна родная…
Песнь чабана звучит далече,
Она, как звонкое стекло,
Я понял сердце древней речи
Души великое тепло.
Это и другие стихи раздела –  «Ночь в пустыне», «Весна в Копетдаге», «Зима в Ашхабаде» и многие другие – чрезвычайно  музыкальны, написаны с огромной любовью. Их хочется повторять и повторять».
« … всё также подставляет своё плечо...»
Считанное количество раз родители ездили в санатории. Чаще всего летний отдых наша семья проводила в Москве и Подмосковье. Последний раз – отец уже болел! – они были с мамой в 1989 году в Кисловодске, после перенесенной в 1988 году папой тяжёлой операции.
Как и отец, мама очень много времени уделяла своей работе на факультете русской филологии Туркменского государственного университета, являясь его профессором, старейшим педагогом этого вуза.
В последние три-четыре года жизни отца мама старалась быть побольше рядом с ним – и дома, и в больнице. Папа и умер-то буквально у мамы на руках.
Хотя мы видели, что отец угасает, непоправимое произошло, как, наверное, и всегда, очень неожиданно – 11 марта 1992 года, за несколько дней до его 74-летия.
Накануне прилетела из Москвы ещё одна дорогая для него женщина – сестра Елизавета Владимировна. Папа повеселел. Но родившейся у нас надежде не суждено было сбыться. Брат и сестра встретились, чтобы попрощаться.
В горькие дни очень поддержали нас многочисленные звонки, телеграммы, письма из разных городов СССР, в том числе из Москвы – от родных, знакомых, коллег отца.
Юлия Павловна Дзагурова, старший археограф бывшего Главархива СССР, в своём тёплом письме писала:
«...Всегда буду помнить наши с ним встречи: и в юности, когда мы вместе работали в ЦГИА, и далее, когда он был уже начальником Главного архивного управления Туркмении, и мы встречались и в Москве, и в Ашхабаде...
Он целиком отдавал себя любимому делу, всегда искал, творил, выступал в печати и по радио и телевидению, пропагандируя документы архивов... Скромный, требовательный к себе, с большим багажом знаний, владел иностранными языками...
Внешне всегда элегантный, обаятельный, с яркими темными глазами, приятной улыбкой. Никакого панибратства, фальши. Простота в обращении. Настоящее воспитание. Внутренняя культура.
Он имел много замыслов. Многое осуществил, не всё успел сделать.
Был прекрасным семьянином, отцом...
Алексей Владимирович был яркой личностью. Он имел настоящих, преданных друзей. К таким я позволю отнести и себя. Я всегда преклоняюсь перед его умением работать с людьми, перед его трудолюбием. В работе я всегда ощущала его поддержку и всегда готова была протянуть ему руку дружбы, помочь хотя бы в малом...».
Чуть более 40 лет прожили родители вместе.
– Какая замечательная счастливая пара, –  не раз говорили наши московские и ашхабадские знакомые.
«Алексей Владимирович незримо всё равно рядом с Евгенией Николаевной. О чём бы ни рассказывала, что бы ни вспоминала, он присутствует в её рассказах, душою она с ним. Или точнее, он с ней. Все так же рядом, всё также подставляет своё плечо...».
Так писала в статье с символическим названием «Наследство», опубликованной в газете «Нейтральный Туркменистан» в январе 1996 года, одна из маминых учениц – журналист и поэтесса Гозель Нуралиева.
Дань памяти известного в СССР историка-архивиста – публикация в журнале «Отечественные архивы» (1998, №2), посвященная 80-летию со дня рождения папы. Её предваряет вступительное слово академика РАН, двоюродного брата мамы Юрия Александровича Полякова:
«Более 50 лет я по характеру своей работы связан с архивами и архивистами. Эти годы привили мне глубокое уважение к профессии архивиста и к людям, работающим в архивах…
В сохранении и развитии крепких, добрых, ведущихся исстари, традиций архивных работников большая роль принадлежит поколению архивистов, принявших эстафету в первые послевоенные годы. Им досталась труднейшая доля...
Плеяда послевоенных архивистов заслуживает самых добрых слов. Они сохранили старое достояние, восстановили разрушенное, заложили прочную основу дальнейшего развития. В этой славной плеяде достойное место занимает Алексей Владимирович Головкин… Коренной москвич, выпускник легендарного МИФЛИ (Московского института философии, литературы, истории), направленный после ашхабадского землетрясения для помощи туркменским архивистам, он становится полпредом российской культуры в далёкой среднеазиатской республике. Деятельность А.В.Головкина в Туркменистане – яркое свидетельство того, как благотворно влияла передача опыта русского просвещения, русской науки, в том числе организации архивного дела, на общественное развитие в союзных республиках с недавно почти поголовно неграмотным населением.
А.В.Головкин отдаёт все силы восстановлению разрушенного катастрофическим землетрясением ашхабадского архива, способствует развитию сети местных архивов. Он передаёт опыт и накапливает новый, творчески осмысливая его. Молодой учёный и администратор растёт с каждым годом. С 1958 года он бессменный руководитель сначала архивного отдела МВД Туркмении, а затем Главного архивного управления Туркменской ССР.
А.В.Головкин твёрдо стоял на трёх китах. Во-первых, он неизменно учитывал в своей работе местную специфику, опирался на национальные кадры. Во-вторых, он никогда не терял связи – деловой, научной, нравственной – с Москвой, используя все новации в архивном деле. В-третьих, наряду с огромной работой по восстановлению разрушенных архивохранилищ, строительству новых, формированию архивных фондов, Алексей Владимирович никогда не забывал о важности научной работы. Он писал статьи по истории Туркменистана и России, поднимал насущные вопросы деятельности архивов, издавал со своими комментариями сборники документов.
А.С.Пушкин писал о «славной стае екатерининских орлов», среди которых М.Кутузов был «сей остальной». А.В.Головкин – достойный представитель «славной стаи», надёжной когорты архивистов послевоенной поры, деяниями которых росло и крепло архивное дело России и Советского Союза».
«Прикоснись к памяти»
Работу над своими воспоминаниями, где нашли бы отражение важные события XX века, папа всё откладывал и откладывал на потом и, увы, написать не успел.
Памяти отца я посвятил один из разделов моей первой книги – сборника  стихов «Поэтическое излучение», который вышел в 1994 году в Ашхабаде. Стихи этого раздела написаны в популярной на Востоке форме – рубаи.
В рецензии на эту книгу «Прикоснись к памяти», написанной журналисткой, поэтессой и переводчицей Линой Половинкиной и опубликованной в феврале 1995 года в газете «Туркменская искра», особенно приятно было найти добрые слова о папе:
«...Мне, как и многим другим коллегам-журналистам, посчастливилось по роду работы общаться с отцом Николая – Алексеем Владимировичем Головкиным, известным в наших краях архивистом, долгие годы отдавшим работе в Главархиве страны, поиску затерянных, но представляющих великую историческую ценность документов прошлого.
Через «школу Головкина» прошли многие из тех, кто трудится и сегодня в Государственном архиве суверенного Туркменистана, и бывшие сотрудники – ныне пенсионеры. Вспоминая о нём, все они отдают дань уважения широте его кругозора, истинному, не показному интернационализму...».
Вот и мне у отца ещё учиться и учиться. Поводов для осмысления его уроков, которым стараюсь следовать постоянно, предостаточно.
В гости – в прошлое
В сентябре 1996 года я «репатриировал» в родную папину Москву. Теперь отец как бы постоянно участвует в нашей с мамой переписке, телефонных разговорах.
А сколько в Москве мест, связанных с памятью о папе, сколько людей, знавших его близко и сохранивших о нём самые тёплые воспоминания!
Вновь и вновь память генетическая переносит меня в дом прадеда Алексея Алексеевича Головкина в Ипатьевском переулке.
7.
… Гостиная, где хозяин проводил вечера не только в кругу семьи, но и с многочисленными гостями,  постепенно наполняется людьми. Я узнаю их, а они почему-то меня и, чинно усаживаясь в кресла, приветливо кивают мне.
На календаре в гостиной замечаю, что сейчас идёт год 1903. И папа, получается, ещё не родился. Но, как это ни удивительно, и он здесь. И я появлюсь на свет спустя лишь полвека, а если быть точным – через полвека впридачу с одним годочком.
Вспоминаю фразу отца Павла Флоренского: «Прошлое не проходит!». Здесь, в уютном московском доме, история, словно преобразившись в моём видении – сне из бурной реки в маленький ручеёк, и не торопится сейчас к своим крутым поворотам.
За окном – цокот копыт по булыжникам в Ипатьевском. Вновь  несётся куда-то конная тройка с пожарными.
И не могут представить себе эти мужественные люди на заре «неведомого века», по образному выражению Константина Паустовского, что грядут другие пожары, пожары истории – три революции, пять войн, а на закате века – развал великой Державы, подмена национальных исторических, духовных ценностей западным суррогатом, новая  разделённость народа и связанный с этим разрыв семейных связей ...
Беру в руки гитару. Слова песни, которую начинаю напевать, складываются как бы сами собой:
Рождается песня.
Она – как души откровение:
за каждою строчкой –
то радость большая,
то вздох.
К нам счастье приходит.
Всё было: надежды, терпение.
Так, камни пробив,
вырастает в расщелине мох.
Пусть песня звучит!
Пусть она никогда не кончается.
И струны гитары
послушными будут рукам.
Сегодня у нас
Всё иначе с тобой получается.
Как это прекрасно,
что выпало встретиться нам!
Мир выражен в песне
с такою душевною страстью!
Есть в песне порыв,
хоть с трудом подбирались слова.
И каждый из нас,
отыскавший тропиночку к счастью,
достигнув его,
не поверит, быть может, сперва ...
В будущее возвращаюсь на извозчике. И всего лишь через несколько мгновений – а может, десятилетий! – после отправления из дома прадеда попадаю в «пробку».
Оказавшись на тесном «пятачке» истории, оборачиваюсь, но прошлое уже окутала дымка лет.
Повесть
.
Продолжение. Начало в № 78
.
Как отец стал архивистом
.
«... в 1944 году, – вспоминал папа, – я учился в аспирантуре МГУ им. М. В. Ломоносова. И меня как специалиста-историка пригласили на работу. Принял и беседовал со мной начальник ГАУ МВД СССР генерал Никитинский. Он и предложил мне место в Военно-историческом архиве.
Я согласился. В этом архиве проработал до апреля 1947 г. научным сотрудником.
Занимались мы тогда подготовкой сборников материалов о русских полководцах и флотоводцах – Суворове, Кутузове, Румянцеве …
Готовили сборники о героизме русских войск. Работа в публикаторском отделе была интересной и ответственной, она мне многое дала...».
К этому можно добавить: папа так увлёкся архивным делом, что в 1945 году решил перевестись из аспирантуры МГУ в аспирантуру при Московском государственном историко-архивном институте (МГИАИ) , что на улице 25 Октября , недалеко от  бывшего дома деда Алексея Алексеевича Головкина в Ипатьевском переулке.
Своё решение отец обосновывает в рапорте, который я нашёл в его личном служебном деле:
«...В процессе работы я решил: будет целесообразнее, чтобы у меня не получалось разрыва между производственной работой и учёбой, а создавалась бы единая линия, которая помогла бы мне сделаться высококвалифицированным архивистом.
Я посоветовался по этому поводу со своим куратором доктором исторических наук проф. Ф.В.Потёмкиным и с зам. директора по научной части Историко-архивного института проф. А.И.Гуковским, они одобрили моё желание и вполне поддержали его.
Что касается моей аспирантской работы, то передо мной намечаются два пути: во-первых, по археографии – по новому, никем ещё не разработанному пути – по иностранным документальным публикациям (история, методика, характеристика иностранных публикаций – я знаю французский язык и займусь, прежде всего, французскими публикациями, изучаю английский и немецкий языки – с тем, чтобы можно было использовать и их для этой работы); во-вторых, по истории государственных учреждений в связи с производственной работой в архиве: работаю сейчас над обзором фонда канцелярии Военного Министерства...».
Тогда же папа стал преподавать в Историко-архивном институте археографию и публикаторское дело (кстати, потом, живя в Ашхабаде, он поддерживал с этим институтом тесные контакты).
«Многие из моих бывших студентов, – вспоминал папа, – стали видными архивистами».
Так соединились в его судьбе их отчий дом, ушедший ныне в вечность, и  главное дело жизни.
.
Ашхабадская трагедия
.
В конце ноября 1948 года отец получает новое назначение, и опять – в Среднюю Азию, но на этот раз в Ашхабад, разрушенный катастрофическим землетрясением, практически сметённый с лица земли в трагическую октябрьскую ночь.
По свидетельству документов и очевидцев, 6 октября 1948 года в 1 час 17 минут после полуночи, Ашхабад оказался в эпицентре сильнейшего землетрясения. Сила подземных ударов достигала 9-10 баллов по шкале Рихтера.
Хватило минуты, чтобы большинство сооружений города и его окрестностей превратилось в руины, вышли из строя все коммуникации. Ночную тьму сквозь тучи поднявшейся пыли осветило зарево многочисленных пожаров, улицы были оглашены криками и стонами раненых, плачем и рыданием обезумевших от горя людей.
Когда рассвело, взору людей открылось жуткое зрелище: вместо города стояли одни деревья и каменные трубы домашних печей. Целых зданий насчитывались единицы, а большинство устоявших было в таком аварийном состоянии, что впоследствии их пришлось разобрать.
По некоторым источникам, когда Сталину доложили об ашхабадской катастрофе, он усомнился в правдивости нарисованной ему картины. Тогда и был отправлен в Ашхабад известный кинооператор Роман Кармен, снявший уникальный получасовой фильм – документальную хронику тех незабываемых дней, на долгие годы спрятанную затем в «спецхран»
Присутствием в Ашхабаде Кармена Сталин не ограничился. По легенде, он сел в самолёт и сам отправился к месту трагедии. Долго кружил над разрушенной столицей Советской Туркмении, а потом улетел в Москву. Может быть, после этого «вождь народов» и принял решение об оказании действенной безотлагательной помощи Ашхабаду, которая стала поступать из Москвы, Баку, Ташкента, Алма-Аты и других городов СССР?!
В том, что Ашхабад должен быть возрождён, отмечает ашхабадский журналист Руслан Мурадов, «у горожан не было никаких сомнений, поэтому идею отстраивать столицу Туркменистана на новом месте очень быстро отвергли. В этой связи трудно не согласиться с мнением, что к 1948 году, в Ашхабаде сформировался тип горожан со своими особенностями, традициями, нравами, одним словом, всем тем, что воспитывает в людях привязанность к родным местам. Именно этот фактор оказал решающее воздействие и возвращение вынужденных мигрантов и последующее восстановление города».
.
«Товарищ Головкин, мы хотим вас отправить на курорт, на юг...»
.
О своей командировке в Ашхабад для оказания помощи в спасении архивного фонда Туркмении и восстановлении архивной службы папа рассказывал так:
«Вызвал меня генерал Стыров – новый начальник ГАУ и сказал:
– Товарищ Головкин, мы хотим вас отправить на курорт, на юг.
Я удивился, спрашиваю:
– Куда, товарищ генерал?
А он:
– Есть такой город Ашхабад, на юге.
Я говорю:
– Там же произошло землетрясение. В Москве слух прошёл, что Ашхабад весь затонул. Озеро образовалось.
Он смеётся:
– Вот и будешь на берегу озера жить и работать.
Приказ есть приказ. В то время архивная служба СССР не была самостоятельным ведомством, подчиняющимся непосредственно правительству, а структурно входила в МВД. Поэтому у нас была строгая дисциплина.
Я был назначен заместителем начальника архивного отдела МВД Туркменской ССР и в декабре 1948 года приехал в Ашхабад.
Конечно, пришлось заниматься не только архивной работой, но и ежедневно участвовать в разборке завалов, а потом и в восстановлении города.
В это время ещё продолжало трясти. Весь сорок девятый год здесь сильно трясло, и при этом гул был. Психологически настраиваешься, думаешь: вот сейчас начнёт трясти... Всё тело сжималось.
Долгое время мы хранили закрытым фильм, снятый Романом Карменом. Фильм страшный, особенно для тех, кто не видел, что такое землетрясение: это и руины, и жертвы – более 110 тысяч погибших».
.
«Командировка» – на всю жизнь …
.
В Москве у папы остались мать, больной брат, вернувшаяся с фронта сестра, квартира, которая сохранялась за ним на время двухлетней командировки. Но эта «командировка» затянулась на всю жизнь.
Но в действительности, конечно, было и то, что казалось непонятным для некоторых московских обывателей.
Думать о квартире и размеренной жизни в Москве? А чувство долга говорило отцу: важно не просто извлечь документы из-под развалин зданий – необходимо организовать их хранение, систематизацию на уровне современных требований, не прекращая при этом комплектование архивного фонда Туркмении.
Архивный отдел МВД Туркменской ССР и Центральный государственный архив республики занимали здание бывшего военкомата по улице Фрунзе,12.
После землетрясения, как вспоминал папа, «стены архива рассыпались, но документы лежали на устойчивых деревянных стеллажах. Это их и спасло. Основной состав архивистов – женщины. Им бы не справиться, если б не помощь пограничников. Все архивные дела были перевезены в подвал на улицу Лабинскую.
Несмотря на всю сложность ситуации, основная работа – выдача справок трудящимся – продолжалась...
С помощью тех же пограничников на месте разрушенного здания были построены два больших барака (одна времянка под архивное хранилище, другая – вроде административного корпуса)».
Известный в Туркмении публицист и поэт Аллаяр Чуриев в одной из статей, посвященной памяти моего отца, пишет:
«...Мне не довелось работать в тех послеземлетрясенческих времянках, где архивным работникам удалось не только собрать и систематизировать спасенные и вновь поступающие документы и фотоснимки, но многие наши старейшие писатели и учёные, с благодарностью говоря об Алексее Владимировиче Головкине, других ветеранах архивного дела Туркмении, рассказывали, что даже в этих времянках был выделен крошечный «читальный зал», где шла работа над архивными источниками».
И вот, в начале 60-х годов, на главной магистрали туркменской столицы – проспекте Свободы (ныне – проспект Махтумкули) закончилось строительство, как тогда говорили, «высотного здания».
Папа любил шутить:
- Пока  строили наш «архивный  небоскрёб» я приобрел новую профессию – прораба ...
В этом 7-этажном здании, рассчитанном на землетрясение в девять баллов, разместились ЦГА и ЦГА КФФД, Архивное управление при Совете Министров ТССР, которое с 1960 года возглавил отец (с 1958 года был начальником архивного отдела МВД ТССР).
За время работы папы на посту начальника Главархива Туркмении (1960-1980-е годы) были построены также новые архивные здания, отвечающие необходимым современным требованиям, во всех областных центрах.
Многим запомнились и такие папины слова, которые он любил повторять: «Архив – это не склад мертвых бумаг, а живое хранилище истории народа». И к этому всегда добавлял: «История должна быть полной, без ошибок, правдивой. И мы, архивисты, несём за это ответственность наряду с историками».
Деятельность папы, конечно, не ограничивалась организационно-руководящей работой. Он принимал самое непосредственное участие в подготовке к печати различных сборников документов, монографий, справочников-путеводителей по архивным фондам, справедливо считая публикацию документов одним из наиболее интереснейших и важных направлений архивной службы.
При этом отец сам занимался розыском и выявлением тех или иных документальных данных как в архивных фондах Туркмении, так и в архивах Москвы, Ленинграда, Ташкента, Баку, Еревана и других городов СССР.
Это были не специальные командировки. Многое папа успевал сделать параллельно с участием в совещаниях, конференциях, конгрессах – международных, всесоюзных, республиканских, региональных.
И с их высоких трибун, и в СМИ, и в личных беседах, отец всегда выражал чувство гордости по поводу того, что сделано и делается его коллегами – архивистами Туркмении.
Особенно часто – иногда по нескольку раз в год – отцу доводилось выезжать в Москву. Так что своей оторванности от московских коллег, родни и друзей он не чувствовал.
Время умел планировать так, что вечерами, после совещаний и решения заранее намеченных вопросов в управлениях Главархива СССР, успевал встретиться с кем-нибудь из своих и маминых родственников или – нередко общих – друзей, знакомых, посетить один из театров.
Но близких людей было так много, что повидаться со всеми было просто физически невозможно. Поэтому многим отец звонил и, в первую очередь, «ифлийским девочкам», как он любил называть своих однокурсниц.
Научная деятельность отца, с одной стороны, неразрывно связана с архивной, а с другой – с педагогической.
Очень любил папа педагогическую работу. Занимался ею даже уже будучи тяжело больным. В Ашхабадском пединституте, а затем в Туркменском госуниверситете очень пригодился папе опыт, приобретенный в пединститутах и средних школах Сталинабада (Душанбе) и Уфы и, конечно же, в Московском историко-архивном институте.
Но в Туркмении он шёл не по проторенному пути, то есть тому, который предлагали существующие учебные программы. А удачно сочетал в себе педагога-новатора и архивиста-просветителя, использующего для пропаганды исторического наследия кроме публикаторской деятельности ещё и педагогическую.
В Ашхабадском пединституте – Туркменском госуниверситете им были разработаны и прочитаны курсы источниковедения, историографии, теории и практики архивного дела, организована научно-производственная практика для студентов в архивных учреждениях.
Этот опыт археографической и источниковедческой подготовки студентов вызвал одобрение в 1980-е годы, в частности, со стороны зарубежных архивистов, посетивших Туркмению, а также во время командировок отца в Румынию и Польшу.
До сих пор не разобран и требует изучения домашний архив папы, а в нём могут быть интересные находки – неопубликованные научные работы, наброски, варианты …
Не исключаю, что отыщется и что-то из литературного творчества – ифлийского периода или зрелых лет, что, как говорится, пишется «в стол» или «для души».
Многие отмечали его разностороннюю одаренность. Но реализовать полностью свой духовный потенциал папа, к сожалению, не смог.
Папа никогда никому не отказывал, если был в силах помочь. И в рабочий кабинет, и домой шли к нему сотрудники и по служебным делам, и просто так посоветоваться.
Многим из них помог «пробить» квартиру (сам же получил только в 1970–е годы), поступить в ашхабадский или московский ВУЗ по историко-архивному профилю самим или их детям.
А сколько высококвалифицированных национальных кадров подготовлено отцом для Туркмении: это и архивисты-практики, и выпускники истфака, в том числе писавшие у него дипломные работы, и молодые учёные, защитившие под его руководством (или был оппонентом) кандидатские диссертации.
Уйдя в 1988 году на пенсию, папа не оставил архивную работу, а продолжал трудиться в публикаторском отделе ЦГА Туркмении.
6 октября 1988 года, в 40-летнюю годовщину ашхабадского землетрясения, отцу было присвоено звание «Почетный гражданин города Ашхабада». Как и юбилейную медаль в честь 800-летия Москвы, папа высоко ценил это звание – выше других званий и наград, которыми был удостоен.
.
Наша семья
.
Недаром, видимо, шутили московские друзья:
– Попьёшь ашхабадской воды, женишься на среднеазиатской девушке – останешься там!
Папа и мама поженились в 10 сентября 1949 года, когда Ашхабад ещё лежал в развалинах. Туркмения стала родиной для всех нас: их троих сыновей Владимира, Николая и Константина и  внуков Владимира (моего сына) и Екатерины (дочери старшего брата).
Родители познакомились в Ашхабадском педагогическом институте , где  преподавали на историком и филологическом факультетах. Маме, дочери коренного москвича из старой интеллигенции, которого судьба забросила в Среднюю Азию за четверть века до этого, приятно было встретить земляка. Правда, свела их сначала ошибка в расписании занятий: оба пришли читать лекцию в одно и то же время.
Из воспоминаний мамы:
«Алексей Головкин, кроме своей основной работы, по вечерам читал лекции по философии, истории, историографии на историческом факультете вечернего отделения Ашхабадского пединститута. А я работала на филологическом факультете, читала историю языка. Именно здесь произошло наше знакомство.
Всё началось с расписания. Когда я пришла на занятие – должна была быть «вторая пара», 3-4 – е часы. Добираться тогда было довольно трудно: тротуары ещё завалены рухнувшими стенами, так что пришлось купить резиновые сапоги. Но оказалось, что торопилась зря: объединили часы филологов и историков. Я возмущалась и не собиралась уступать.
Заместитель директора по вечернему отделению Ашир Мамедович Курбанов стал меня успокаивать:
– Вы своя, а это наш гость, москвич … Пришлось уступить, но я громко и гордо заявила:
– Хорошо, я согласна, но только потому, чтобы не было срыва.
Так мы познакомились!
Но в дальнейшем я «держала марку». Наши преподавательницы осаждали Алексея Владимировича просьбами достать им билеты в клуб МВД (он руководил культмассовым сектором – общественная нагрузка) – это было тогда единственное место в Ашхабаде, где демонстрировались фильмы. А меня он сам в кино приглашал, но я горделиво отказывалась.
Впрочем, интерес к Алексею Владимировичу, может быть, не только утилитарный. Он производил на наших дам и девиц огромное впечатление: черноволосый, с маленькими усиками,  красивыми чёрными глазами и при этом смущенно краснеющий. Пожилые преподавательницы, видевшие в своё время немые фильмы 1920-х годов, уверяли, что он похож на какого-то зарубежного киноартиста. И в то же время Алексей Владимирович был очень застенчив.
В дальнейшем нас опять свела работа. Лето. Выпускной вечер студентов-заочников. Я не любительница танцев (кстати, Алексей Владимирович прекрасно танцевал), предпочитаю разговоры. Моя школьная учительница, а затем заведующая кафедрой русской литературы в пединституте, Таисия Яковлевна Такоева, главная распорядительница вечера, посадила нас рядом…
Я уже знала Головкина: он, помимо своей основной работы в Центральном архиве, читал лекции на вечернем отделении и проверял контрольные работы заочников.
Когда закончился выпускной вечер, Головкин пошёл меня провожать: ведь пединститут находился в Кеши, а автобусы не ходили.
Мы подошли к нашим бывшим воротам. Они свалились во время землетрясения. Алексей Владимирович хотел задержаться, но я сказала:
– Бабушка  меня учила, что неприлично стоять с молодым человеком у ворот.
Тогда он резонно заметил:
– Ведь ворот-то нет!
Постепенно у нас складывались не только официальные отношения.
Мы вместе ходили на концерты приезжих из Москвы артистов, обменивались книгами (библиотеки ещё не работали), привезёнными Алексеем из Москвы, и частично уже откопанными нашими.
Алексей Владимирович стал бывать у нас «дома», во времянке, построенной, как тогда говорили, «на полах», познакомился с моими родителями. Отец был рад земляку-москвичу.
В июле Алексей Владимирович сделал мне «предложение». Спустя много лет, его сестра Елизавета прислала мне из Москвы письма Алексея матери с уже выцветшими чернилами. В одном из них он писал:
«Этот вечер, 17-го июля, где мы стояли с Женей, – для нас священен…».
И дальше продолжал:
«Ты права, мама, что всё серьезное в моей жизни происходило с большими трудностями».
Наша свадьба состоялась 10 сентября 1949 года. К свадьбе мне привезли из Москвы только появляющуюся тогда белую прозрачную синтетическую ткань, из которой на розовом чехле прежняя портниха сшила платье, а из Ташкента – лаковые туфли.
Впрочем, когда мы пошли утром регистрироваться в глинобитную времянку рядом с площадью Карла Маркса, туфель всё равно не было видно: они по щиколотку «утопали» в пыли.
Вечером мы сели за стол, сделанный из бывшего подоконника. У нас был только один гость – Сергей Николаевич Струков, декан медицинского института и заведующий кафедрой судебной медицины».
.
Радимовы
.
Папа умел дружить. Особенно восхищает меня до сих пор его многолетняя дружба с семьёй Радимовых.
Когда папа учился в 8 классе, у них появился новичок – Костя Ульрих из подмосковной Салтыковки. Его отец Павел Робертович был врачом, мать Елена Александровна – учительницей.
Алёша и Костя за два школьных года (тогда была девятилетка) очень подружились, часто бывали в гостях друг у друга.
Спустя годы в Салтыкову к художникам Константину Павловичу (он принял фамилию супруги) и Марии Павловне Радимовым родители часто ездили в гости с нами, а потом неоднократно и я. Отношения у нас были очень тёплыми, почти родственными. По детской привычке, даже уже будучи взрослым, я звал их дядей Костей и тётей Машей.
Эти встречи и беседы в их гостеприимном доме помогли собрать материал и вдохновили меня на написание очерка об отце Марии Павловны – известном русском художнике и поэте Павле Александровиче Радимове «Страна, мне издавна родная».
А  Константин Павлович однажды признался мне:
- Выбор моего жизненного пути во многом определился в доме твоего отца на Рогожке, где большое впечатление на меня произвели портреты и пейзажи Андрея Дмитриевича Гончарова.
Эта прекрасная дружба отца с художниками Радимовыми продолжалась до последних лет жизни папы. А фронтовика дяди Кости не стало 16 мая 1995 года, после 50-летия Великой Победы. Его ангел хранитель тётя Маша ушла из жизни в 2006 году.
Из воспоминаний мамы:
«Осенью 1951 года у нас в гостях, в Ашхабаде, побывал известный художник и поэт Павел Александрович Радимов. Алексей Владимирович хорошо знал Павла Александровича. Одна из его дочерей, Мария, после войны стала женой школьного друга моего мужа, Константина Ульриха. Его отец, обрусевший немец, врач, Павел Ульрих жил с семьёй в подмосковной Салтыковке, по той же железнодорожной ветке, где рядом со станцией «Серп и молот» жили на Рогожке Головкины.
Во время войны Константин был на фронте. Впоследствии Константину Павловичу предложили принять фамилию жены: он стал Радимовым.
Оба они, и Константин Павлович и Мария Павловна (совпадение отчеств) учились в Московском художественном институте имени В.И. Сурикова.  В 1947 году Константин и Мария Радимовы стали членами Московского областного Союза художников. Московскую область они исколесили вдоль и поперёк. Ещё, будучи студентами, устраивали выставки, встречи с жителями подмосковных сёл.
Дружба Алексея Владимировича с Константином и Марией Радимовыми продолжалась всю жизнь. Когда Алексей бывал в Москве, он обязательно встречался с ними. Они подарили нам не только небольшие пейзажные полотна Подмосковья, запечатлевшие русскую природу в разные времена года, но и портреты кисти К. Радимова – Алексея и мой, а также наших сыновей, старшего Владимира и младшего Константина, который Константин Павлович писал, когда Костя был студентом  МГУ.
Но особенно я люблю сделанный Константином Павловичем Радимовым набросок углём – рисунок задумавшегося Алексея Владимировича…
Когда Павел Александрович Радимов, отец Марии, приезжал в Ашхабад в 1951 году, ещё был жив мой отец, Николай Евгеньевич. Он был рад визиту старшего Радимова. Как же! Земляк, воспоминания о старой Москве, общие знакомые …
Павел Александрович был не только известным художником, но и поэтом. В тот  вечер, когда был у нас в гостях, он написал в альбом моего четырнадцатилетнего брата Коки  своё стихотворение о вороне, «Седоголовой вещунье», и сам прочитал его:
.
Седоголовая вещунья,
Людьми клеймённая воровкой
С её ухваткой и сноровкой,
Горластая, но не певунья!
.
Твой голос, по утрам заслышав,
«Зима! -  кричу я, - Здравствуй, здравствуй!»
А ты, укрывшись снежным пластом,
Мне хрипло вторишь «Кра!» горластым,
Что означает: «С добрым утром!»
.
До этого П.А. Радимов уже бывал в Ашхабаде. В 1934 году он приезжал с бригадой художников, куда входили М. Сарьян, Н.П. Терпсихоров, Н.Г. Котов и др. Художники АХРР (Ассоциации художников революционной России) готовились к выставке «Жизнь и быт народов СССР». Павел Радимов тогда был Председателем АХРР, членами которой были некоторые художники-передвижники, члены ТПХВ (Товарищества передвижников художественных выставок), которое распалось в 1923 году.
В 1935 году Павел Александрович вторично оказывается в Туркмении, где, как вспоминала его дочь Мария Павловна, приезжие художники проработали пять месяцев.
Помимо больших полотен, Павел Радимов привозит из «туркменских командировок» более шестидесяти этюдов. Тогда им были написаны картины «Фирюза», «Цветущий сад (Фирюза)», «В Каракумах» и др., но главное – Радимову удалось в двух картинах запечатлеть уникальный памятник архитектуры – знаменитую мечеть в Аннау, разрушенную впоследствии во время землетрясения 1948 года.
А дочь П.А. Радимова, юная Маша, написала в Туркмении такие полотна, как «Мальчик – туркмен», «Весна в Фирюзе», «Фирюзинское ущелье» и др.
Мне посчастливилось побывать в 1977 году в Политехническом музее в Москве, на вечере, посвящённом 90-летию П.А. Радимова. Его уже не было в живых. С воспоминаниями выступали художники,  друзья, ученики, журналисты …
Я услышала многое о нём, чего раньше не знала. Мне было известно только, что  Радимов родом с Рязанщины. Учился в духовном училище, а затем в духовной семинарии в Рязани. Впоследствии уехал в Казань, где поступил на историко-филологический факультет университета. В Казани Радимов не мог не заинтересоваться культурой народа, среди которого жил. Так,
Радимов занимался поэтическими переводами на русский язык стихов татарского поэта Тукая.
Но уже в университетские годы П.А. Радимов был известен как живописец. Его работы выставляются в 1911 году на 39-й передвижной выставке, а в 1914 году Павел Александрович стал членом Товарищества передвижных художественных выставок. Его поручителями были Илья Репин и Василий Поленов. Любимой темой художника Радимова уже тогда были картины народного быта.
Став председателем АХРР, он организует в 20-е годы бесплатные выставки, в том числе и для беспризорных детей.
В годы Великой Отечественной войны Радимов вместе с друзьями-артистами проводит концерты и выставки в госпиталях. А после войны в 1950-е он открывает народную выставку в Абрамцеве, как он говорил, для свободного и бесплатного посещения «всех, кто любит искусство».
В последние годы жизни Павел Александрович, помимо творческой работы продолжает заниматься просветительской деятельностью как первый председатель Московской областной организации художников.
Павел Александрович говорил, что для художника очень важен этнографический материал: знание народного быта, обрядов, национальных костюмов…
Таковы и его картины, написанные в результате трёхкратных поездок  по Туркмении, которую он очень любил, – её природу, древние памятники, базары, но главное – её людей.
В 2001 году Министерство культуры Туркменистана, Посольство Российской Федерации в Туркменистане, Национальный музей Туркменистана организовали выставку произведений изобразительного искусства. На выставке экспонировалась и картина П.А. Радимова «Базар», запечатлевшая национальные особенности быта туркмен 1930-х годов.
Не менее значительно поэтическое творчество Радимова, которое оценил  Есенин.
Стихотворения Радимова опубликованы в 1988 году в сборнике «Избранные стихи». Они посвящены русской природе, временам года, старым русским городам.
Но в сборнике есть и раздел «Восточные мотивы», где большую часть занимают стихи цикла «Под небом Азии».
Больше всего из этого раздела я люблю стихотворение «Узбой», написанное в 1935 году:
.
Пустыня – золотое блюдо,
Вся в саксауловых кустах.
Ступая мягко, как в чулках,
Шагают по тропе верблюды…
.
Без счета высятся барханы,
Какой простор и тишь какая!
Тебя любить я не устану,
Страна, мне издавна родная…
.
Песнь чабана звучит далече,
Она, как звонкое стекло,
Я понял сердце древней речи
Души великое тепло.
.
Это и другие стихи раздела –  «Ночь в пустыне», «Весна в Копетдаге», «Зима в Ашхабаде» и многие другие – чрезвычайно  музыкальны, написаны с огромной любовью. Их хочется повторять и повторять».
.
« … всё также подставляет своё плечо...»
.
Считанное количество раз родители ездили в санатории. Чаще всего летний отдых наша семья проводила в Москве и Подмосковье. Последний раз – отец уже болел! – они были с мамой в 1989 году в Кисловодске, после перенесенной в 1988 году папой тяжёлой операции.
Как и отец, мама очень много времени уделяла своей работе на факультете русской филологии Туркменского государственного университета, являясь его профессором, старейшим педагогом этого вуза.
В последние три-четыре года жизни отца мама старалась быть побольше рядом с ним – и дома, и в больнице. Папа и умер-то буквально у мамы на руках.
Хотя мы видели, что отец угасает, непоправимое произошло, как, наверное, и всегда, очень неожиданно – 11 марта 1992 года, за несколько дней до его 74-летия.
Накануне прилетела из Москвы ещё одна дорогая для него женщина – сестра Елизавета Владимировна. Папа повеселел. Но родившейся у нас надежде не суждено было сбыться. Брат и сестра встретились, чтобы попрощаться.
В горькие дни очень поддержали нас многочисленные звонки, телеграммы, письма из разных городов СССР, в том числе из Москвы – от родных, знакомых, коллег отца.
Юлия Павловна Дзагурова, старший археограф бывшего Главархива СССР, в своём тёплом письме писала:
«...Всегда буду помнить наши с ним встречи: и в юности, когда мы вместе работали в ЦГИА, и далее, когда он был уже начальником Главного архивного управления Туркмении, и мы встречались и в Москве, и в Ашхабаде...
Он целиком отдавал себя любимому делу, всегда искал, творил, выступал в печати и по радио и телевидению, пропагандируя документы архивов... Скромный, требовательный к себе, с большим багажом знаний, владел иностранными языками...
Внешне всегда элегантный, обаятельный, с яркими темными глазами, приятной улыбкой. Никакого панибратства, фальши. Простота в обращении. Настоящее воспитание. Внутренняя культура.
Он имел много замыслов. Многое осуществил, не всё успел сделать.
Был прекрасным семьянином, отцом...
Алексей Владимирович был яркой личностью. Он имел настоящих, преданных друзей. К таким я позволю отнести и себя. Я всегда преклоняюсь перед его умением работать с людьми, перед его трудолюбием. В работе я всегда ощущала его поддержку и всегда готова была протянуть ему руку дружбы, помочь хотя бы в малом...».
Чуть более 40 лет прожили родители вместе.
– Какая замечательная счастливая пара, –  не раз говорили наши московские и ашхабадские знакомые.
«Алексей Владимирович незримо всё равно рядом с Евгенией Николаевной. О чём бы ни рассказывала, что бы ни вспоминала, он присутствует в её рассказах, душою она с ним. Или точнее, он с ней. Все так же рядом, всё также подставляет своё плечо...».
Так писала в статье с символическим названием «Наследство», опубликованной в газете «Нейтральный Туркменистан» в январе 1996 года, одна из маминых учениц – журналист и поэтесса Гозель Нуралиева.
Дань памяти известного в СССР историка-архивиста – публикация в журнале «Отечественные архивы» (1998, №2), посвященная 80-летию со дня рождения папы. Её предваряет вступительное слово академика РАН, двоюродного брата мамы Юрия Александровича Полякова:
«Более 50 лет я по характеру своей работы связан с архивами и архивистами. Эти годы привили мне глубокое уважение к профессии архивиста и к людям, работающим в архивах…
В сохранении и развитии крепких, добрых, ведущихся исстари, традиций архивных работников большая роль принадлежит поколению архивистов, принявших эстафету в первые послевоенные годы. Им досталась труднейшая доля...
Плеяда послевоенных архивистов заслуживает самых добрых слов. Они сохранили старое достояние, восстановили разрушенное, заложили прочную основу дальнейшего развития. В этой славной плеяде достойное место занимает Алексей Владимирович Головкин… Коренной москвич, выпускник легендарного МИФЛИ (Московского института философии, литературы, истории), направленный после ашхабадского землетрясения для помощи туркменским архивистам, он становится полпредом российской культуры в далёкой среднеазиатской республике. Деятельность А.В.Головкина в Туркменистане – яркое свидетельство того, как благотворно влияла передача опыта русского просвещения, русской науки, в том числе организации архивного дела, на общественное развитие в союзных республиках с недавно почти поголовно неграмотным населением.
А.В.Головкин отдаёт все силы восстановлению разрушенного катастрофическим землетрясением ашхабадского архива, способствует развитию сети местных архивов. Он передаёт опыт и накапливает новый, творчески осмысливая его. Молодой учёный и администратор растёт с каждым годом. С 1958 года он бессменный руководитель сначала архивного отдела МВД Туркмении, а затем Главного архивного управления Туркменской ССР.
А.В.Головкин твёрдо стоял на трёх китах. Во-первых, он неизменно учитывал в своей работе местную специфику, опирался на национальные кадры. Во-вторых, он никогда не терял связи – деловой, научной, нравственной – с Москвой, используя все новации в архивном деле. В-третьих, наряду с огромной работой по восстановлению разрушенных архивохранилищ, строительству новых, формированию архивных фондов, Алексей Владимирович никогда не забывал о важности научной работы. Он писал статьи по истории Туркменистана и России, поднимал насущные вопросы деятельности архивов, издавал со своими комментариями сборники документов.
А.С.Пушкин писал о «славной стае екатерининских орлов», среди которых М.Кутузов был «сей остальной». А.В.Головкин – достойный представитель «славной стаи», надёжной когорты архивистов послевоенной поры, деяниями которых росло и крепло архивное дело России и Советского Союза».
.
«Прикоснись к памяти»
.
Работу над своими воспоминаниями, где нашли бы отражение важные события XX века, папа всё откладывал и откладывал на потом и, увы, написать не успел.
Памяти отца я посвятил один из разделов моей первой книги – сборника  стихов «Поэтическое излучение», который вышел в 1994 году в Ашхабаде. Стихи этого раздела написаны в популярной на Востоке форме – рубаи.
В рецензии на эту книгу «Прикоснись к памяти», написанной журналисткой, поэтессой и переводчицей Линой Половинкиной и опубликованной в феврале 1995 года в газете «Туркменская искра», особенно приятно было найти добрые слова о папе:
«...Мне, как и многим другим коллегам-журналистам, посчастливилось по роду работы общаться с отцом Николая – Алексеем Владимировичем Головкиным, известным в наших краях архивистом, долгие годы отдавшим работе в Главархиве страны, поиску затерянных, но представляющих великую историческую ценность документов прошлого.
Через «школу Головкина» прошли многие из тех, кто трудится и сегодня в Государственном архиве суверенного Туркменистана, и бывшие сотрудники – ныне пенсионеры. Вспоминая о нём, все они отдают дань уважения широте его кругозора, истинному, не показному интернационализму...».
Вот и мне у отца ещё учиться и учиться. Поводов для осмысления его уроков, которым стараюсь следовать постоянно, предостаточно.
.
В гости – в прошлое
.
В сентябре 1996 года я «репатриировал» в родную папину Москву. Теперь отец как бы постоянно участвует в нашей с мамой переписке, телефонных разговорах.
А сколько в Москве мест, связанных с памятью о папе, сколько людей, знавших его близко и сохранивших о нём самые тёплые воспоминания!
Вновь и вновь память генетическая переносит меня в дом прадеда Алексея Алексеевича Головкина в Ипатьевском переулке.
.
… Гостиная, где хозяин проводил вечера не только в кругу семьи, но и с многочисленными гостями,  постепенно наполняется людьми. Я узнаю их, а они почему-то меня и, чинно усаживаясь в кресла, приветливо кивают мне.
На календаре в гостиной замечаю, что сейчас идёт год 1903. И папа, получается, ещё не родился. Но, как это ни удивительно, и он здесь. И я появлюсь на свет спустя лишь полвека, а если быть точным – через полвека впридачу с одним годочком.
Вспоминаю фразу отца Павла Флоренского: «Прошлое не проходит!». Здесь, в уютном московском доме, история, словно преобразившись в моём видении – сне из бурной реки в маленький ручеёк, и не торопится сейчас к своим крутым поворотам.
За окном – цокот копыт по булыжникам в Ипатьевском. Вновь  несётся куда-то конная тройка с пожарными.
И не могут представить себе эти мужественные люди на заре «неведомого века», по образному выражению Константина Паустовского, что грядут другие пожары, пожары истории – три революции, пять войн, а на закате века – развал великой Державы, подмена национальных исторических, духовных ценностей западным суррогатом, новая  разделённость народа и связанный с этим разрыв семейных связей ...
Беру в руки гитару. Слова песни, которую начинаю напевать, складываются как бы сами собой:
.
Рождается песня.
Она – как души откровение:
за каждою строчкой –
то радость большая,
то вздох.
К нам счастье приходит.
Всё было: надежды, терпение.
Так, камни пробив,
вырастает в расщелине мох.
.
Пусть песня звучит!
Пусть она никогда не кончается.
И струны гитары
послушными будут рукам.
Сегодня у нас
Всё иначе с тобой получается.
Как это прекрасно,
что выпало встретиться нам!
.
Мир выражен в песне
с такою душевною страстью!
Есть в песне порыв,
хоть с трудом подбирались слова.
И каждый из нас,
отыскавший тропиночку к счастью,
достигнув его,
не поверит, быть может, сперва ...
.
В будущее возвращаюсь на извозчике. И всего лишь через несколько мгновений – а может, десятилетий! – после отправления из дома прадеда попадаю в «пробку».
Оказавшись на тесном «пятачке» истории, оборачиваюсь, но прошлое уже окутала дымка лет.
.

Средняя оценка: 2.96029
Проголосовало: 277