Противоестественный отбор

Александр Кузьменков

Противоестественный отбор

Фиксировать симптомы упадка современной российской словесности можно сколь угодно долго. Не в пример важнее понимать причину происходящего. О чем, стало быть, и поговорим. Начать, как обычно, придется издалека, уж не взыщите.

Дарвин учил: естественный отбор есть благо. Ибо в результате в популяции растет число особей, обладающих лучшими признаками, а количество особей с худшими признаками уменьшается. Однако homo sapiens законам природы не подвластен: эволюция нашего вида строится по принципам отрицательной селекции. То есть, дарвиновским языком выражаясь, нами правит противоестественный отбор, при котором благоденствуют худшие.

РЕФУТАЦИЯ ДОСТОЕВСКОГО

Термин «отрицательная селекция» ввел в оборот Питирим Сорокин. Он считал, что в социуме «самыми приспособленными оказываются не лучшие, а средние, способные слиться с массой в ее инстинктивных мотивах и не дистиллированных разумом побуждениях».

Тех же взглядов придерживался нобелиат фон Хайек. Отрицательная селекция, по его слову, есть непременное условие выживания властной элиты. Проблема в том, что от интеллектуалов трудно добиться единодушия – следовательно, нужны легковерные и послушные подданные, готовые принять любую систему ценностей. Отсюда вытекает задача власти: привить примитивные инстинкты и вкусы как можно большему количеству людей.

Однако человечество жило по этим законам задолго до Сорокина и Хайека. Палеоантропологи говорят о любопытном феномене: кроманьонцы по объему черепа зачастую превосходят наших современников. Никакого парадокса, между прочим: высоколобых умников выводили на корню, не давая им размножаться.

Если говорить о России, то здесь отрицательная селекция искони была национальной забавой, вроде лапты или городков. Ибн Фадлан еще в Х веке писал: «Когда славяне видят человека подвижного и сведущего в делах, то говорят: этому человеку приличествует служить Богу; посему берут его, кладут ему на шею веревку и вешают его на дереве, пока он не распадется на части».

Наилучшим образом ситуацию иллюстрирует русский фольклор: титан Святогор, устав от собственной ненужности, по доброй воле ложится в гроб, а Ванька-дурак венчается на царство. Это, если разобраться, пролог к любой из национальных трагедий, ибо все они – от инородности ума и таланта в наших широтах.

Достоевский заблуждался, нет никакой дилеммы: тварь дрожащая право имеет. Причем преимущественное.

1850-е: ВТОРОЕ ПРИШЕСТВИЕ

В иные моменты отрицательная селекция в России достигает своего максимума.

Сравнение двух эпох – николаевского «мрачного семилетия» и нынешней – давным-давно стало общим местом. Да это нимало не обесценивает аналогию. Родство действительно бросается в глаза: от экспортно-сырьевой экономики до опереточной оппозиции. Петрашевский, по слухам, хаживал в церковь в женском платье – чем не идиотские перформансы нынешних акционистов?..

Обе эпохи роднит и беспрецедентный рост управленческого аппарата.

Несколько цифр в подтверждение. К началу XIX века население Российской Империи равнялось приблизительно 40 миллионам. Бюрократов Александр I Благословенный особо не плодил: всего-то 16 тысяч, то бишь 0,04 процента. Чего, увы, не скажешь о его преемнике. К середине века число поданных Его Императорского Величества возросло до 68,5 миллиона, чиновников же стало 74 тысячи – 0,1 процента. Однако все это, право, – детский лепет по сравнению с нынешними пропорциями. Количество управленцев в последнее десятилетие росло в среднем на 50 тысяч в год: пресловутая «вертикаль власти» настойчиво требовала своего. При этом доля федеральных чиновников составила 52,5 процента. По сообщению Росстата, только в 2005 число госслужащих возросло на 10,9 процента. Общее количество работников органов власти всех уровней достигло 1,462 миллиона человек. А это, чтоб вы так знали, – уже 1 процент от населения РФ.

Чиновники в большинстве своем заняты не деятельностью, а ее имитацией. Система, устроенная подобным образом, изначально отторгает человека, способного к какой-либо плодотворной работе, поскольку тот угрожает самому существованию status quo:

«Посещает император <Николай I – А.К.> одно военное училище; директор представляет ему воспитанника, оказывающего необыкновенные способности, следящего за современной войной, по своим соображениям верно подсказывающего исход событий. Что же отвечает император: “...мне таких не нужно, без него есть кому думать и заниматься этим; мне нужны вот такие...” – и выдвигает из толпы дюжего малого, огромный кусок мяса без всякой жизни и мысли на лице и последнего по успехам» (С. Соловьев «Записки»).

«ЛИТЕРАТУРА НАША В ПОЛНОМ ЗАСТОЕ…»

Надо ли говорить, что нынешняя наша словесность – едва ли не точный слепок со словесности николаевской? Единственное заметное явление последних лет – «новый реализм» – идейный и эстетический клон «натуральной школы». Все остальное тоже узнаваемо: повальная бледная немочь, минутные благие порывы и чугунной тяжести скука…

В 1854 году министр просвещения А. Норов затеял составить для императора список лучших отечественных сочинений, «чтобы государь ведал, что в нашем умственном мире не одни гадости творятся». Не без труда удалось наскрести лишь 16 книг. Любопытно, каков был бы нынешний перечень шедевров? «Литература наша в полном застое. Только и есть, что журналы, но и в них большею частью печатаются жалкие, бесцветные вещи», – резюмировал цензор А. В. Никитенко. Для сравнения – оценка современного эксперта С. Белякова: «Бескрайние унылые просторы большой литературы как Саргассово море: ни островов, ни течения, ни ветра…»

А вспомните-ка, на кого молился массовый читатель 1850-х? Скажете, на Лермонтова с Гоголем? Ничего подобного: Кукольник, Бенедиктов, Щербина. Нынешних кумиров вычислить проще: по статистике. Итак, 2013-й: общий тираж книг Дарьи Донцовой составил 2 831 500 экземпляров. Серебряный призер читательских симпатий – Татьяна Устинова: 897 500 экземпляров, бронзовый – Юлия Шилова: 891 000 экземпляров. Вот, если угодно, практическое воплощение теорий Сорокина и фон Хайека. Впрочем, просвещенная публика наверняка поморщится: Донцова? – фи, моветон. Ладно, давайте потолкуем про комильфо.

ТЕРЕХОВ КАК ИНДИКАТОР

Года два назад Захар Прилепин изливал душу журналу «Story»: «Современная русская литература есть, она полна сил и мрачного задора… Литература не осыпалась вместе с российской государственностью, нужные книги были написаны и ждут своего времени. Когда с нас спросят, чем мы занимались, нам будет что предъявить».

Одним из первых в реестре авторов, создавших ну о-очень нужные книги, был назван Александр Терехов.

Он, кстати, не только Прилепину симпатичен, но и разным премиальным судилищам: лауреат второй премии «Большая книга-2009» (1 500 000 рублей) за роман «Каменный мост», лауреат «Нацбеста-2012» ($10 000) за роман «Немцы».

Большекнижный «Каменный мост»: 3 июня 1943 года 14-летний наркомовский сын Володя Шахурин разрядил пистолет в свою возлюбленную, посольскую дочь Нину Уманскую. А мгновение спустя выстрелил еще раз – себе в висок. Нет повести печальнее на свете, ага. Фабулы, где любовь рифмуется с кровью, публике никогда не приедаются. К несчастью, фабула «Каменного моста» фатально не совпадала с сюжетом. Компетентные органы (невесть с какого перепуга) затеяли расследование дела 60-летней давности. А к расследованию (неведомо зачем) подключили отставного чекиста. Итог разысканий был предсказуемо скуден: Уманскую, возможно, застрелил Вано Микоян. На чем неприкосновенный запас кремлевских тайн благополучно закончился. Сплетня в виде версии – для газетного очерка этого хватит с лихвой. Но трагически мало для современных издателей, – к ним без десяти авторских листов и близко не подходи. В силу производственной необходимости Александр Терехов сотворил немыслимое. Легкая, как дымок «Герцеговины Флор», история отроческой страсти непоправимо заплыла словесным салом: «Двое стремительно и озабоченно двинулись прочь вдоль рядов, не останавливаясь больше, мимо пробитых пулями касок, водолазных и танкистских шлемов, чугунков, икон Николы Можайского, прялок, льняных сарафанов, пионерских горнов, матрешек, каминных решеток и абажуров с мохнатой бахромой, патефонов, алых знамен передовиков социалистического соревнования, берестяных шкатулок и коричневых екатерининских пятаков в сторону главной лестницы, обложенной косматыми медвежьими шкурами и кабаньими мордами с желтыми клыками, обставленной чучелами оскаленных горностаев и соболей». И так страница за страницей, а их в романе 830. И на каждой присутствуют дивные красоты слога: «убедительно сгораемая жизнь», «девушка не выглядела запоминающе красивой» и проч. В итоге А.Т. протащил читателя через трясину непролазного косноязычия, чтобы поведать болезному плесневелую мудрость: «Цените жизнь… Цените любовь. Цените друг друга!» Куда как немного для 800-страничного фолианта.

«Немцев» Д. Быков в сердцах назвал не шагом, а прыжком назад – и напрасно. Возражаю, это самый натуральный прорыв, ибо налицо аж целых две идеи: а) чиновник – паразит на теле нации; б) мужику после развода приходится несладко. Что есть, то есть, – хоть и небогато для 600-страничного тома. Автор внушал читателю обе эти максимы навязчиво, как репетитор второгоднику, повторяя их на все лады (126 496 слов!). Роман с арийским названием явно воспитывался в школе Соломона Кляра, поскольку рахитичный сюжет двигался по тамошней фирменной траектории: две шаги налево, две шаги направо. Дефицит действия вновь компенсировала неукротимая авторская логорея (приношу извинения за безразмерную цитату): «Незадолго, в августе, Эбергард расчетливо опоздал на встречу мэра с населением Восточно Южного округа – мертвоглазые охранники мэра с бледными щеками, как и мечтал, сомкнули и опечатали двери актового зала пединститута прямо перед его носом, замуровав восемьсот пятьдесят отборных жителей – служащих двенадцати управ округа, полсотни проверенных и ухоженных ветеранов – в первые ряды (по окончании их ждали бутерброды с сыром, водка и автобус), задние ряды закрыли несчастными учителями и воспитателями детских садов – их для выполнения жестокосердной программы городского правительства «Зритель» гоняли каждую неделю: то заполнять (дудеть, подпрыгивая в дурацких колпаках) трибуны чемпионата мира по конькобежному спорту в Птичьем, то приплясывать под неутихающим студеным дождиком в толпе фольклорного фестиваля «Вятка – Москва: столбовая дорога мировой цивилизации», а то и подавно два часа махать флажками и визжать, сцепившись живой изгородью вдоль пути следования возненавиденного всеми олимпийского огня – пусть видит мир ликование России!» Из чистой гуманности я процитировал не самое длинное предложение – всего-то 136 слов. Страницы «Немцев» до отказа забиты громоздкими конструкциями в три-четыре раза больше этой. При эксклюзивной тереховской стилистике: «страдающе за префекта», «возненавиденного всеми».

В очередной раз вспомню любимого Екклезиаста: «Не храбрым победа и не мудрым хлеб…»

А НАПОСЛЕДОК Я СКАЖУ…

Недавно ответственный секретарь «Нацбеста» В. Левенталь констатировал: «Пространство русской литературы съеживается, и если несколько лет назад это было только смутное ощущение, которое трудно было проиллюстрировать конкретными примерами, то нынче все куда как “весомо, грубо, зримо”». Если уж функционер литературной паралимпиады позволил себе такое замечание – значит, дела и впрямь из рук вон плохи. Примем отрицательную селекцию за вводную, и ситуация станет вполне объяснима. Проблема в том, что сам Вадим Андреевич немало тому способствовал: «Грех», «Немцы», «Волки и медведи», «Фигурные скобки»…

С кем ты останешься, хозяин, со смитьем? – вопрос не только к Левенталю…

Фиксировать симптомы упадка современной российской словесности можно сколь угодно долго. Не в пример важнее понимать причину происходящего. О чем, стало быть, и поговорим. Начать, как обычно, придется издалека, уж не взыщите.

Дарвин учил: естественный отбор есть благо. Ибо в результате в популяции растет число особей, обладающих лучшими признаками, а количество особей с худшими признаками уменьшается. Однако homo sapiens законам природы не подвластен: эволюция нашего вида строится по принципам отрицательной селекции. То есть, дарвиновским языком выражаясь, нами правит противоестественный отбор, при котором благоденствуют худшие.

.

РЕФУТАЦИЯ ДОСТОЕВСКОГО

.

Термин «отрицательная селекция» ввел в оборот Питирим Сорокин. Он считал, что в социуме «самыми приспособленными оказываются не лучшие, а средние, способные слиться с массой в ее инстинктивных мотивах и не дистиллированных разумом побуждениях».

Тех же взглядов придерживался нобелиат фон Хайек. Отрицательная селекция, по его слову, есть непременное условие выживания властной элиты. Проблема в том, что от интеллектуалов трудно добиться единодушия – следовательно, нужны легковерные и послушные подданные, готовые принять любую систему ценностей. Отсюда вытекает задача власти: привить примитивные инстинкты и вкусы как можно большему количеству людей.

Однако человечество жило по этим законам задолго до Сорокина и Хайека. Палеоантропологи говорят о любопытном феномене: кроманьонцы по объему черепа зачастую превосходят наших современников. Никакого парадокса, между прочим: высоколобых умников выводили на корню, не давая им размножаться.

Если говорить о России, то здесь отрицательная селекция искони была национальной забавой, вроде лапты или городков. Ибн Фадлан еще в Х веке писал: «Когда славяне видят человека подвижного и сведущего в делах, то говорят: этому человеку приличествует служить Богу; посему берут его, кладут ему на шею веревку и вешают его на дереве, пока он не распадется на части».

Наилучшим образом ситуацию иллюстрирует русский фольклор: титан Святогор, устав от собственной ненужности, по доброй воле ложится в гроб, а Ванька-дурак венчается на царство. Это, если разобраться, пролог к любой из национальных трагедий, ибо все они – от инородности ума и таланта в наших широтах.

Достоевский заблуждался, нет никакой дилеммы: тварь дрожащая право имеет. Причем преимущественное.

.

1850-е: ВТОРОЕ ПРИШЕСТВИЕ

.

В иные моменты отрицательная селекция в России достигает своего максимума.

Сравнение двух эпох – николаевского «мрачного семилетия» и нынешней – давным-давно стало общим местом. Да это нимало не обесценивает аналогию. Родство действительно бросается в глаза: от экспортно-сырьевой экономики до опереточной оппозиции. Петрашевский, по слухам, хаживал в церковь в женском платье – чем не идиотские перформансы нынешних акционистов?..

Обе эпохи роднит и беспрецедентный рост управленческого аппарата.

Несколько цифр в подтверждение. К началу XIX века население Российской Империи равнялось приблизительно 40 миллионам. Бюрократов Александр I Благословенный особо не плодил: всего-то 16 тысяч, то бишь 0,04 процента. Чего, увы, не скажешь о его преемнике. К середине века число поданных Его Императорского Величества возросло до 68,5 миллиона, чиновников же стало 74 тысячи – 0,1 процента. Однако все это, право, – детский лепет по сравнению с нынешними пропорциями. Количество управленцев в последнее десятилетие росло в среднем на 50 тысяч в год: пресловутая «вертикаль власти» настойчиво требовала своего. При этом доля федеральных чиновников составила 52,5 процента. По сообщению Росстата, только в 2005 число госслужащих возросло на 10,9 процента. Общее количество работников органов власти всех уровней достигло 1,462 миллиона человек. А это, чтоб вы так знали, – уже 1 процент от населения РФ.

Чиновники в большинстве своем заняты не деятельностью, а ее имитацией. Система, устроенная подобным образом, изначально отторгает человека, способного к какой-либо плодотворной работе, поскольку тот угрожает самому существованию status quo:

«Посещает император <Николай I – А.К.> одно военное училище; директор представляет ему воспитанника, оказывающего необыкновенные способности, следящего за современной войной, по своим соображениям верно подсказывающего исход событий. Что же отвечает император: “...мне таких не нужно, без него есть кому думать и заниматься этим; мне нужны вот такие...” – и выдвигает из толпы дюжего малого, огромный кусок мяса без всякой жизни и мысли на лице и последнего по успехам» (С. Соловьев «Записки»).

.

«ЛИТЕРАТУРА НАША В ПОЛНОМ ЗАСТОЕ…»

.

Надо ли говорить, что нынешняя наша словесность – едва ли не точный слепок со словесности николаевской? Единственное заметное явление последних лет – «новый реализм» – идейный и эстетический клон «натуральной школы». Все остальное тоже узнаваемо: повальная бледная немочь, минутные благие порывы и чугунной тяжести скука…

В 1854 году министр просвещения А. Норов затеял составить для императора список лучших отечественных сочинений, «чтобы государь ведал, что в нашем умственном мире не одни гадости творятся». Не без труда удалось наскрести лишь 16 книг. Любопытно, каков был бы нынешний перечень шедевров? «Литература наша в полном застое. Только и есть, что журналы, но и в них большею частью печатаются жалкие, бесцветные вещи», – резюмировал цензор А. В. Никитенко. Для сравнения – оценка современного эксперта С. Белякова: «Бескрайние унылые просторы большой литературы как Саргассово море: ни островов, ни течения, ни ветра…»

А вспомните-ка, на кого молился массовый читатель 1850-х? Скажете, на Лермонтова с Гоголем? Ничего подобного: Кукольник, Бенедиктов, Щербина. Нынешних кумиров вычислить проще: по статистике. Итак, 2013-й: общий тираж книг Дарьи Донцовой составил 2 831 500 экземпляров. Серебряный призер читательских симпатий – Татьяна Устинова: 897 500 экземпляров, бронзовый – Юлия Шилова: 891 000 экземпляров. Вот, если угодно, практическое воплощение теорий Сорокина и фон Хайека. Впрочем, просвещенная публика наверняка поморщится: Донцова? – фи, моветон. Ладно, давайте потолкуем про комильфо.

.

ТЕРЕХОВ КАК ИНДИКАТОР

.

Года два назад Захар Прилепин изливал душу журналу «Story»: «Современная русская литература есть, она полна сил и мрачного задора… Литература не осыпалась вместе с российской государственностью, нужные книги были написаны и ждут своего времени. Когда с нас спросят, чем мы занимались, нам будет что предъявить».

Одним из первых в реестре авторов, создавших ну о-очень нужные книги, был назван Александр Терехов.

Он, кстати, не только Прилепину симпатичен, но и разным премиальным судилищам: лауреат второй премии «Большая книга-2009» (1 500 000 рублей) за роман «Каменный мост», лауреат «Нацбеста-2012» ($10 000) за роман «Немцы».

Большекнижный «Каменный мост»: 3 июня 1943 года 14-летний наркомовский сын Володя Шахурин разрядил пистолет в свою возлюбленную, посольскую дочь Нину Уманскую. А мгновение спустя выстрелил еще раз – себе в висок. Нет повести печальнее на свете, ага. Фабулы, где любовь рифмуется с кровью, публике никогда не приедаются. К несчастью, фабула «Каменного моста» фатально не совпадала с сюжетом. Компетентные органы (невесть с какого перепуга) затеяли расследование дела 60-летней давности. А к расследованию (неведомо зачем) подключили отставного чекиста. Итог разысканий был предсказуемо скуден: Уманскую, возможно, застрелил Вано Микоян. На чем неприкосновенный запас кремлевских тайн благополучно закончился. Сплетня в виде версии – для газетного очерка этого хватит с лихвой. Но трагически мало для современных издателей, – к ним без десяти авторских листов и близко не подходи. В силу производственной необходимости Александр Терехов сотворил немыслимое. Легкая, как дымок «Герцеговины Флор», история отроческой страсти непоправимо заплыла словесным салом: «Двое стремительно и озабоченно двинулись прочь вдоль рядов, не останавливаясь больше, мимо пробитых пулями касок, водолазных и танкистских шлемов, чугунков, икон Николы Можайского, прялок, льняных сарафанов, пионерских горнов, матрешек, каминных решеток и абажуров с мохнатой бахромой, патефонов, алых знамен передовиков социалистического соревнования, берестяных шкатулок и коричневых екатерининских пятаков в сторону главной лестницы, обложенной косматыми медвежьими шкурами и кабаньими мордами с желтыми клыками, обставленной чучелами оскаленных горностаев и соболей». И так страница за страницей, а их в романе 830. И на каждой присутствуют дивные красоты слога: «убедительно сгораемая жизнь», «девушка не выглядела запоминающе красивой» и проч. В итоге А.Т. протащил читателя через трясину непролазного косноязычия, чтобы поведать болезному плесневелую мудрость: «Цените жизнь… Цените любовь. Цените друг друга!» Куда как немного для 800-страничного фолианта.

«Немцев» Д. Быков в сердцах назвал не шагом, а прыжком назад – и напрасно. Возражаю, это самый натуральный прорыв, ибо налицо аж целых две идеи: а) чиновник – паразит на теле нации; б) мужику после развода приходится несладко. Что есть, то есть, – хоть и небогато для 600-страничного тома. Автор внушал читателю обе эти максимы навязчиво, как репетитор второгоднику, повторяя их на все лады (126 496 слов!). Роман с арийским названием явно воспитывался в школе Соломона Кляра, поскольку рахитичный сюжет двигался по тамошней фирменной траектории: две шаги налево, две шаги направо. Дефицит действия вновь компенсировала неукротимая авторская логорея (приношу извинения за безразмерную цитату): «Незадолго, в августе, Эбергард расчетливо опоздал на встречу мэра с населением Восточно Южного округа – мертвоглазые охранники мэра с бледными щеками, как и мечтал, сомкнули и опечатали двери актового зала пединститута прямо перед его носом, замуровав восемьсот пятьдесят отборных жителей – служащих двенадцати управ округа, полсотни проверенных и ухоженных ветеранов – в первые ряды (по окончании их ждали бутерброды с сыром, водка и автобус), задние ряды закрыли несчастными учителями и воспитателями детских садов – их для выполнения жестокосердной программы городского правительства «Зритель» гоняли каждую неделю: то заполнять (дудеть, подпрыгивая в дурацких колпаках) трибуны чемпионата мира по конькобежному спорту в Птичьем, то приплясывать под неутихающим студеным дождиком в толпе фольклорного фестиваля «Вятка – Москва: столбовая дорога мировой цивилизации», а то и подавно два часа махать флажками и визжать, сцепившись живой изгородью вдоль пути следования возненавиденного всеми олимпийского огня – пусть видит мир ликование России!» Из чистой гуманности я процитировал не самое длинное предложение – всего-то 136 слов. Страницы «Немцев» до отказа забиты громоздкими конструкциями в три-четыре раза больше этой. При эксклюзивной тереховской стилистике: «страдающе за префекта», «возненавиденного всеми».

В очередной раз вспомню любимого Екклезиаста: «Не храбрым победа и не мудрым хлеб…»

.

А НАПОСЛЕДОК Я СКАЖУ…

.

Недавно ответственный секретарь «Нацбеста» В. Левенталь констатировал: «Пространство русской литературы съеживается, и если несколько лет назад это было только смутное ощущение, которое трудно было проиллюстрировать конкретными примерами, то нынче все куда как “весомо, грубо, зримо”». Если уж функционер литературной паралимпиады позволил себе такое замечание – значит, дела и впрямь из рук вон плохи. Примем отрицательную селекцию за вводную, и ситуация станет вполне объяснима. Проблема в том, что сам Вадим Андреевич немало тому способствовал: «Грех», «Немцы», «Волки и медведи», «Фигурные скобки»…

С кем ты останешься, хозяин, со смитьем? – вопрос не только к Левенталю…