Владимир Соловьев о нравственности и экономике (по страницам работы «Оправдание добра»)

Владимир Соловьев о нравственности и экономике (по страницам работы «Оправдание добра»)

Часть IV. О труде, капитале, земле и «религиозном материализме»

О  смысле и условиях труда.

Соловьев писал о соотношении частных и общественных интересов:

«Вопреки мнимой экономической гармонии очевидность заставляет признать, что, исходя из частного, материального интереса как цели труда, мы приходим не к общему благу, а только к общему раздору и разрушению. Напротив, идея общего блага в истинном, нравственном смысле, т.е. блага всех и каждого, а не большинства только, – идея такого блага, поставленного как принцип и цель труда, заключает в себе и удовлетворение всякого частного интереса в его должных пределах».

Труд может человека совершенствовать, но также может делать его звероподобным. Бывает, конечно, внешнее принудительное отягощение человека работой, трудом. Речь идет о разных формах и степенях рабства.  Но человек может стать добровольным заложником своих экономических устремлений. Человек, лишенный духовных потребностей и целей, может стать «трудоголиком». Труд может быть тяжелой обязанностью («тяглом»), может быть естественной потребностью, может приобрести форму нездоровой страсти.  При  извращенном  отношении человека к труду, по мнению Соловьева, может  наблюдаться не совершенствование этого человека, а его одичание:

«Обыкновенный человек, на многие годы оставленный на необитаемом острове или в абсолютно одиночном заключении, не только лишен возможности улучшаться умственно и нравственно, но обнаруживает, как известно, быстрый прогресс в направлении к явному звероподобию. Так же, в сущности, и человек, всецело поглощенный материальною работою, если не впадает в полное одичание, то во всяком случае не может уже думать о деятельном осуществлении своего высшего человеческого значения. Итак, с нравственной точки зрения требуется, чтобы всякий человек имел не только обеспеченные средства к существованию (т.е. пищу, одежду и жилище с теплом и воздухом) и достаточный физический отдых, но чтобы он мог также пользоваться и досугом для своего духовного совершенствования. Это и только это требуется безусловно для всякого крестьянина и рабочего, лишнее же от лукавого».

В условиях «экономического материализма» высшей целью становится производство и потребление материальных благ. А об удовлетворении духовно-культурных потребностей общество нимало не заботится.  Почему бы не сократить рабочий день и не увеличить работнику время досуга, которое он использует для своего культурного совершенствования. Оппоненты скажут: нельзя, мол, сократится производство. А кто сказал, что объем производства является высшей целью? Сегодня, когда идеология «экономического роста» стала своего рода религией, мало кто задается таким вопросом.

Более того, повышение эксплуатации одних работников приводит к тому, что растет армия безработных. Неужели нельзя более равномерно распределить время среди всех работников? Тогда и время для досуга появится. Появится социальная гармония в обществе и более гармоничным будет каждый отдельно взятый человек:

«Противники нравственного улучшения социально-экономических отношений утверждают, что, так как для доставления рабочим сверх обеспеченного материального существования еще досуга для возможного обеспечения их умственного и нравственного развития потребуется, не понижая заработной платы, сократить число рабочих часов, то это приведет и к сокращению производства, т.е. к экономическому упадку или регрессу. Допустим пока, что сокращение рабочих часов при той же заработной плате действительно ведет неизбежно к сокращению производства. Но почему временное (однократное) сокращение производства есть непременно упадок или регресс? Ведь после приведения рабочего времени к известной норме положительные причины, обусловливающие увеличение производства, каковы: технические усовершенствования, пространственное сближение областей и стран вследствие новых путей сообщения и бытовое сближение различных классов – все эти причины, вполне или отчасти независимые от заработной платы и рабочего времени, будут продолжать свое действие, и общее количество производства опять начнет возрастать; даже и в то время, когда это возрастание еще не достигнет прежнего уровня, производство предметов жизненной необходимости для отдельных людей и для государства, очевидно, не сократится, и все сокращение падет только на предметы роскоши. Но какая же грозит беда обществу от того, что золотые часы, атласные юбки и бархатные стулья будут вдвое или хотя бы втрое дороже? Но, скажут, уменьшение рабочего времени при той же плате есть прямой убыток для предпринимателей. Без убытков для кого-нибудь нельзя вообще ничего сделать, но можно ли считать бедствием и обидой то обстоятельство, что некоторые капиталисты-фабриканты вместо миллиона будут получать полмиллиона, вместо ста тысяч – пятьдесят? Разве этот, без сомнения, необходимый и важный общественный класс непременно должен состоять из людей скупых, жадных и своекорыстных? Я знаю капиталистов, совершенно свободных от такого порока, а те, которые ему подвержены, имеют право на то, чтобы общество их пожалело и не потворствовало такому ненормальному и опасному состоянию их душ».

Задача состоит не в том, чтобы всех уравнять имущественно, создать «уравниловку», а в том, чтобы обеспечить жизненно необходимый минимум благ всем членам общества. При таком условии допустимо, если какие-то граждане будут иметь имущество, даже многократно превышающее этот минимум:

«Ходячие социалистические декламации против богатых, внушаемые низменною завистью, противны до тошноты, требования уравнения имуществ неосновательны до нелепости.  Но одно дело – нападать на частное богатство как на какое-то зло само по себе, и другое дело – требовать, чтобы это богатство, как благо относительное, было согласовано с общим благом в смысле безусловного нравственного начала; одно дело – стремиться к невозможному и ненужному уравнению имуществ, а другое дело – при сохранении имущественного превосходства за тем, кто его имеет, признавать за всеми право на необходимые средства для достойного человеческого существования».

Соловьев совершенно правильно замечает, что изменение социальных условий труда, улучшение нравственной атмосферы в обществе может стать важным  «двигателем» повышения производительности труда. Свободный труд по определению более производителен. Свободный труд – такой труд, который не является подневольным, имеет осознанные надэкономические цели, содержит элементы творчества. При увеличении доли свободного труда будет расти и объем производства. Гармонично будут удовлетворяться потребности в материальных благах, труде как потребности творчества и досуге, необходимом для культурного развития личности:

«Помимо неверных заключений, которые выводятся противниками нравственного упорядочения хозяйственных отношений из их основного утверждения, правы ли они в самом этом утверждении, то есть нормирование рабочего времени и заработной платы непременно ли сокращает на некоторое время данное производство (хотя бы предметов роскоши) и причиняет соответствующий убыток фабрикантам? Это было бы так, если бы количество (не говоря уже о качестве) производства зависело всецело от числа часов, на него потраченных. Но какой же мыслящий и добросовестный политико-эконом решится серьезно утверждать такую чудовищную нелепость? Легко понять, что истощенный, отупелый и ожесточенный от непосильного труда работник может произвести в 16 часов меньше, чем тот же работник произведет в 8 часов, если он будет работать бодро, усердно, с сознанием своего человеческого достоинства и с уверенностью в своей нравственной солидарной связи с обществом или государством, которое не эксплуатирует его, а заботится о нем. Таким образом, нравственное упорядочение экономических отношений было бы вместе с тем и экономическим прогрессом».

Соловьев вводит понятие «нравственной экономики». Переход от капиталистического производства, истощающего и отупляющего человека, к «нравственной экономики» было бы действительным «экономическим прогрессом».

О происхождении капитала,  праве собственности и праве наследования.

Соловьев рассуждает на тему того, что есть капитал, и насколько человек имеет право владеть капиталом:

«…для отдельных лиц является возможность сбережения или накопления материальных средств, т.е. образование капитала. Видимой, реальной связи между капиталом и человеком, его накопившим, конечно, еще меньше, нежели между рабочим и тою вещью, над которой он работал, но тесная и всецелая идеальная связь здесь очевидна: капитал, как такой, по общему существу своему (а не по обстоятельствам своего происхождения в единичных случаях) есть чистое произведение человеческой воли, ибо первоначально от нее зависело отложить часть заработка или же употребить и эту долю на текущие потребности. Поэтому капитал по справедливости должен быть признан собственностью по преимуществу».

Спорный тезис Соловьева насчет того, что «капитал по справедливости должен быть признан собственностью по преимуществу». Соловьев понимает капитал как избыток, который остается у человека после потребления благ.  Это достаточно наивный взгляд на природу капитала, который, Соловьев, вероятно, позаимствовал из западных учебников, рассказывающих об аскетизме, самоограничении первых капиталистов.  На самом деле, на заре капитализма имело место так называемое «первоначальное накопление капитала», о котором, кстати, очень неплохо рассказал Карл Маркс в «Капитале».   Это колониальные захваты, насильственное завладение землей («огораживания»),  торговля рабами,  пиратство, экспроприации церковной собственности  и т.п.  Все эти случаи «первоначального накопления капитала» связаны с грабежами, убийствами,  насилием.  Как шутили капиталисты XIX века, они готовы отчитаться за  каждый  доллар (фунт стерлингов, марку, франк)  своего капитала, только просят не спрашивать их, как был заработан первый миллион.  Дальше действительно все проще, поскольку в действие вступает механизм капиталистического накопления, описанный все тем же Марксом в том же «Капитале». Этот механизм основывается на эксплуатации чужого труда, получении так называемой «прибавочной стоимости». Итак,  законность  происхождения капитала сомнительна. Как с юридической, так и нравственной точек зрения.

Особый интерес вызывает у Соловьева вопрос наследования. Насколько с юридической и нравственной точек зрения институт наследования имущества оправдан? Соловьев рассуждает на эту тему:

«Социализм признает таким злоупотреблением всякую передачу заработанного имущества другому лицу по наследству или по завещанию. Эта передача экономических преимуществ тем, кто их лично не заслужил, выставляется как главная неправда и источник всех социальных бедствий. Но если преемственная собственность и имеет действительные неудобства, то они исчезают перед положительною стороной этого учреждения, необходимо вытекающего из самой природы человека. Непрерывная цепь прогресса в человечестве держится сознательною преемственностью ее звеньев. Пока еще только создается будущее всецелое единство, самый прогресс его создания требует взаимной нравственной связи поколений, в силу которой одно не только следует за другим, но и наследует ему. Без намеренной и добровольной передачи нажитого будет только физическая смена поколений, повторяющих прежнюю жизнь, как у животных. Всего важнее, конечно, непрерывное умножение духовного наследия, но так как лишь немногим людям суждено завещать всемирному потомству прочные духовные приобретения – а нравственные требования одинаковы для всех, – то за большинством людей остается право и обязанность заботы о материальном улучшении жизненных условий для своих личных преемников. Кто прямо отдается всемирной будущности и уже предваряет ее идеально, тот вправе ссылаться на евангельскую беззаботность. Для подражания лилиям нужно иметь их чистоту и для подражания птицам небесным нужно иметь высоту их полета. А при недостатке того или другого житейская беззаботность может уподобить нас не лилиям и птицам небесным, а разве лишь тому животному, которое в своей беззаботности о будущем не только подкапывает корни благодетельного дуба, но при случае вместо желудей пожирает и свои собственные порождения».

Как видим, Соловьев выступает в защиту института наследования собственности. Здесь он является оппонентом сторонников социализма, которые последовательно проводят принцип исключительно трудового происхождения доходов.

Соловьев считает, что социалисты плохо учитывают человеческую природу, их внешнее морализаторство может привести к тому, что они не поднимут общество не ангельского уровня, а опустят его до скотского состояния.

«Когда ставится вопрос об учреждении не безнравственном, имеющем идеальные основания, хотя соответствующем лишь среднему нравственному уровню, непозволительно серьезному моралисту забывать ту несомненную истину, что для общества гораздо труднее подняться над этим уровнем, нежели спуститься ниже его. Если бы социализм и сродные ему учения даже имели в виду сделать всякого человека ангелом, то это все равно им не удалось бы, а между тем привести людскую массу в скотское состояние вовсе не трудно. Отрицать во имя безусловного нравственного идеала необходимые общественные условия нравственного прогресса – значит, во-первых, вопреки логике смешивать абсолютное и вечное достоинство осуществляемого с относительным достоинством степеней осуществления как временного процесса; во-вторых, это означает несерьезное отношение к абсолютному идеалу, который без действительных условий своего осуществления сводится для человека к пустословию; и, в-третьих, наконец, эта мнимонравственная прямолинейность и непримиримость изобличает отсутствие самого основного и элементарного нравственного побуждения – жалости, и именно жалости к тем, кто ее более всего требует, – к малым сим. Проповедь абсолютной морали с отрицанием всех морализующих учреждений, возложение бремен неудобоносных на слабые и беспомощные плечи среднего человечества – это есть дело и нелогичное, и несерьезное, и безнравственное».

Проявление экономической нравственности: отношение к земле.

Соловьев очень большое внимание уделяет праву собственности на землю. Но это право должен иметь только тот, кто действительно относится к земле бережно, с любовью. Он получает также право передавать землю по наследству. Хищническое отношение к земле – основание для того, чтобы лишать хозяина собственности на участок. Соловьев говорит об одухотворении материальной природы как признаке и условии нравственной экономики.

«Наследственная собственность есть пребывающая реализация нравственного взаимоотношения в самой тесной, но зато и в самой коренной общественной сфере – семейной. Наследственное состояние есть, с одной стороны, воплощение переживающей, чрезмогильной жалости родителей к детям, а с другой стороны, реальная точка опоры для благочестивой памяти об отшедших родителях. Но с этим, по крайней мере в важнейшем отделе собственности – земельной, связан и третий нравственный момент: в отношении человека к внешней природе, т.е. земле. Для большинства человечества это отношение может стать нравственным только под условием наследственной земельной собственности. Понимать земную природу и любить ее для нее самой дано немногим; но всякий, естественно, привязывается к своему родному уголку земли, к родным могилам и колыбелям; это есть связь нравственная и притом распространяющая человеческую солидарность на материальную природу и этим полагающая начало ее одухотворению. Здесь заключается не только оправдание существующей наследственной собственности (недвижимой), но и основание для ее дальнейшего нравственного упорядочения. Недостаточно признать в этой собственности очевидно присущее ей идеальное свойство, но необходимо укрепить и воспитать это свойство, ограждая его от слишком естественного, в данном состоянии человечества, перевеса низменных, своекорыстных побуждений. Должны быть положены решительные препятствия обращению с землею как с безразличным орудием хищнической эксплуатации и должна быть установлена в принципе неотчуждаемость наследственных земельных участков, достаточных для поддержания в каждом нравственного отношения к земле».

Земля – ограниченный ресурс. При постоянном демографическом росте на всех ее не хватит. Как можно раздавать такой редкий ресурс на право и налево, да еще и легализовав право наследования на земельные участки? – Соловьев объясняет:

Но, скажут, откуда при непрерывно возрастающем народонаселении взять столько земли, чтобы не только за каждым имеющим можно было сохранить (хотя бы отчасти) то, что он имеет, но еще осталось что дать и неимеющим? Это возражение при всей своей кажущейся серьезности на самом деле или недостаточно обдумано, или не совсем добросовестно. Предлагать обеспечение за всеми и каждым неотчуждаемых земельных участков, как безусловную, отдельную и самостоятельную меру, было бы, конечно, большою нелепостью. Эта мера может и должна быть принята лишь в связи с другим преобразованием – прекращением того хищнического хозяйства, при котором земли не только на всех, но, наконец, и ни на кого не хватит. А при установлении нравственного отношения к земле, при действительном за нею ухаживании, как за любимым существом, минимальный размер участка, достаточного для каждого человека, может сократиться до такого предела, что без обиды для имущих хватит земли и для всех неимущих».

Экономика представляет собой обмен товарами, это  Соловьеву напоминает обмен веществ в живом организме. Он пишет далее:

«Как жизнь физиологическая невозможна без обмена веществ, так жизнь общественная невозможна без обмена вещей (и знаков, их представляющих)».

Под «вещами» Соловьев понимает товары, а под «знаками, их представляющими»,  - деньги.   Соловьев здесь формулирует важную мысль: деньги – не товар, а именно знаки.   Между прочим, работа «Оправдание добра» вышла в свет в 1897 году – в том же самом году, когда в России был введен золотой рубль. Золотые деньги – не знаки, а товар. Против товарных (золотых) денег выступали такие русские мыслители и общественные деятели, как С. Шарапов, А. Нечволодов, Г. Бутми и другие.  Они как раз считали, что товарный обмен должны обслуживать денежные знаки.  Соловьев не был экономистом, про тонкости устройства денежных систем он, конечно же, имел весьма смутные представления. Но интуитивно он совершенно правильно  уловил, какие деньги нужны экономике.

Об одушевлении природы, «религиозном материализме» и  «еврейском вопросе».

Еще раз напомним, что в схеме Соловьева в сферу этических норм попадают отношения между человеком и природой. Эта в высшей степени оригинальная концепция зиждется на понимании природы не как чисто материального объекта хозяйственной деятельности человека, а  как одухотворенного (одушевленного) субъекта. В равной степени это касается не только живой (органической) природы, но также того, что В.И. Вернадский называл «костной» материей (неорганическая природа).  Это чисто пантеистическое понимание мира Соловьевым, восходящее к Баруху Спинозе, порождало далеко идущие выводы в его учении о всемирной теократии. В «Оправдании зла» об этом напрямую не говорится. Вытекающие из одушевления природы выводы мы находим в пространной работе Соловьева «Еврейство и христианский вопрос» (1894).

Соловьев не отрицает ярко выраженный материализм в мировоззрении и миропонимании евреев. Однако он трактует этот материализм как своеобразное проявление «духовности». Поскольку никому как евреям, как доказывает Владимир Соловьев, сквозь материальную оболочку природы удалось  рассмотреть ее божественную сущность (евреи  «видели в ее просветленной форме чистую и святую оболочку божественной сущности»). Никому как евреям,  удалось придать своим отношениям с материей религиозный характер. Соловьев специально подчеркивает, что материализм евреев отличается от греко-римского научно-философского материализма.  В работе «Еврейство и христианский вопрос» Соловьев называет его «религиозным материализмом» . Подобная «духовность», по мнению Соловьева, поможет евреям занять должное место в будущей мировой теократии. Причем место почетное. Вот заключительные строки работы «Еврейство и христианский вопрос», содержащие в концентрированном виде эти выводы:

Еврейская личность утверждала себя первоначально в сфере божественной, потом в сфере рационально-человеческой и, наконец, сосредоточивается в сфере материальной человеческой жизни. Здесь окончательное выражение еврейской силы и эта область останется за евреями и в христианской теократии. Но иной будет у нее характер, иная цель и иное отношение к предмету деятельности. В нынешнем безбожном и бесчеловечном строе нашей жизни и для евреев и для неевреев цель экономической деятельности есть только корысть: предметы материальной природы, хотя бы и живые, являются только орудием для удовлетворения слепых своекорыстных желаний. В теократии же цель экономической деятельности есть очеловечение материальной жизни и природы, устроение ее человеческим разумом, одушевление ее человеческим чувством. Таким образом, эта природа, земля и то, что на ней - животные и растения - входят уже в самую цель человеческого действия, а не употребляются как только его орудия: такое употребление есть злоупотребление. Когда своекорыстие не будет царить в общественных отношениях между людьми, оно перестанет господствовать и в отношениях человека к природе. И в теократии материальная природа будет служить человеку, и гораздо больше, чем теперь, но это служение будет основано на обоюдной любви. Природа с любовью подчинится человеку, и человек с любовью будет ухаживать за природой. И какой же народ более всех способен и призван к такому ухаживанию за материальной природой, как не евреи, которые изначала признавали за ней право на существование, и, не покоряясь ее слепой силе, видели в ее просветленной форме чистую и святую оболочку божественной сущности? И как некогда цвет еврейства послужил восприимчивой средой для воплощения Божества, так грядущий Израиль послужит деятельным посредником для очеловечения материальной жизни и природы, для создания новой земли, идеже правда живет».

Подобные мысли Соловьева были осуждены православными богословами как яркое проявление ереси иудеохристианства. Позднее еретические идеи иудеохристианства Соловьева развивали о. Сергий Булгаков, о. Александр Мень и другие обновленцы и неообновленцы.

Соловьев не раз в разных своих работах проводил мысль о том, что евреев незаслуженно обвиняют в меркантилизме и фанатичном  поклонении «золотому тельцу». Соловьев не отрицает того, что «избранный народ» действительно достиг больших успехов в коммерции и денежных операциях. Но для «избранного народа» Израиля, как подчеркивает Соловьев, деньги не являлись и не являются  конечной ценностью, они – средство достижения более высоких целей:

«Дело в том, что евреи привязаны к деньгам вовсе не ради одной их материальной пользы, а потому, что находят в них ныне главное орудие для торжества и славы Израиля, т. е. по их воззрению, для торжества дела Божия на земле…

Практический материализм в своей чистой форме весьма редко встречается между настоящими евреями; как уже замечено, даже их всесветное сребролюбие освящается высшею целью - обогащением и славою всего Израиля».

Тут, пожалуй, можно согласиться с Соловьевым. Только уточнить, что за словами «слава всего Израиля» скрывается цель установления мирового господства «избранным народом». А за словами «торжество дела Божия на земле» - приход антихриста в последние дни земной истории.

Фактически Соловьев признает, что «избранный народ» сильно преуспел в деле продвижения к мировой власти в XIX веке:

«…иудейство не только пользуется терпимостью, но и успело занять господствующее положение в наиболее передовых нациях. Англия неоднократно управлялась евреем Дизраэли, да и в других странах финансы и большая часть периодической печати находятся в руках евреев (прямо или косвенно)».

Трудно не согласиться с Соловьевым, что финансовое и политическое усиление иудейства – результат ослабления христианства, оскудения веры, секуляризации Европы:

«Иудеи живут не нашей нравственной силой, а нравственной, или, лучше, безнравственной, слабостью».

В разных своих работах, в том числе и в «Одобрении добра» Соловьев подробно пишет о процессе ослабления христианства, его проявлениях и причинах. Что ж, его критика христианства очень жесткая и нелицеприятная. Особенно на фоне некоторых «лубочных» картинок христианской жизни в России, которые рисовали иные современники  Владимира Сергеевича.   Критика  полезная.

Но вот рецепты Соловьева по преодолению «нравственной слабости» прямо-таки убийственные. Мало того, что «укрепление» христианства предлагается  путем  объединения Восточной и Западной христианских церквей. Причем  под эгидой Римского престола.   Кроме того, такое «разбавленное» христианство, по мнению Соловьева надо дополнительно «усилить» упомянутым выше еврейским «религиозным материализмом». Исполнение подобных рекомендаций, безусловно, внесло бы свой вклад в «славу всего Израиля» и приближение прихода антихриста.   Между прочим, Соловьева сегодня почитают в еврейском мире как одного из «выдающихся мыслителей и общественных деятелей» XIX века .

Часть IV. О труде, капитале, земле и «религиозном материализме»

.

.

Соловьев писал о соотношении частных и общественных интересов:

«Вопреки мнимой экономической гармонии очевидность заставляет признать, что, исходя из частного, материального интереса как цели труда, мы приходим не к общему благу, а только к общему раздору и разрушению. Напротив, идея общего блага в истинном, нравственном смысле, т.е. блага всех и каждого, а не большинства только, – идея такого блага, поставленного как принцип и цель труда, заключает в себе и удовлетворение всякого частного интереса в его должных пределах».

Труд может человека совершенствовать, но также может делать его звероподобным. Бывает, конечно, внешнее принудительное отягощение человека работой, трудом. Речь идет о разных формах и степенях рабства.  Но человек может стать добровольным заложником своих экономических устремлений. Человек, лишенный духовных потребностей и целей, может стать «трудоголиком». Труд может быть тяжелой обязанностью («тяглом»), может быть естественной потребностью, может приобрести форму нездоровой страсти.  При  извращенном  отношении человека к труду, по мнению Соловьева, может  наблюдаться не совершенствование этого человека, а его одичание:

«Обыкновенный человек, на многие годы оставленный на необитаемом острове или в абсолютно одиночном заключении, не только лишен возможности улучшаться умственно и нравственно, но обнаруживает, как известно, быстрый прогресс в направлении к явному звероподобию. Так же, в сущности, и человек, всецело поглощенный материальною работою, если не впадает в полное одичание, то во всяком случае не может уже думать о деятельном осуществлении своего высшего человеческого значения. Итак, с нравственной точки зрения требуется, чтобы всякий человек имел не только обеспеченные средства к существованию (т.е. пищу, одежду и жилище с теплом и воздухом) и достаточный физический отдых, но чтобы он мог также пользоваться и досугом для своего духовного совершенствования. Это и только это требуется безусловно для всякого крестьянина и рабочего, лишнее же от лукавого».

В условиях «экономического материализма» высшей целью становится производство и потребление материальных благ. А об удовлетворении духовно-культурных потребностей общество нимало не заботится.  Почему бы не сократить рабочий день и не увеличить работнику время досуга, которое он использует для своего культурного совершенствования. Оппоненты скажут: нельзя, мол, сократится производство. А кто сказал, что объем производства является высшей целью? Сегодня, когда идеология «экономического роста» стала своего рода религией, мало кто задается таким вопросом.

Более того, повышение эксплуатации одних работников приводит к тому, что растет армия безработных. Неужели нельзя более равномерно распределить время среди всех работников? Тогда и время для досуга появится. Появится социальная гармония в обществе и более гармоничным будет каждый отдельно взятый человек:

«Противники нравственного улучшения социально-экономических отношений утверждают, что, так как для доставления рабочим сверх обеспеченного материального существования еще досуга для возможного обеспечения их умственного и нравственного развития потребуется, не понижая заработной платы, сократить число рабочих часов, то это приведет и к сокращению производства, т.е. к экономическому упадку или регрессу. Допустим пока, что сокращение рабочих часов при той же заработной плате действительно ведет неизбежно к сокращению производства. Но почему временное (однократное) сокращение производства есть непременно упадок или регресс? Ведь после приведения рабочего времени к известной норме положительные причины, обусловливающие увеличение производства, каковы: технические усовершенствования, пространственное сближение областей и стран вследствие новых путей сообщения и бытовое сближение различных классов – все эти причины, вполне или отчасти независимые от заработной платы и рабочего времени, будут продолжать свое действие, и общее количество производства опять начнет возрастать; даже и в то время, когда это возрастание еще не достигнет прежнего уровня, производство предметов жизненной необходимости для отдельных людей и для государства, очевидно, не сократится, и все сокращение падет только на предметы роскоши. Но какая же грозит беда обществу от того, что золотые часы, атласные юбки и бархатные стулья будут вдвое или хотя бы втрое дороже? Но, скажут, уменьшение рабочего времени при той же плате есть прямой убыток для предпринимателей. Без убытков для кого-нибудь нельзя вообще ничего сделать, но можно ли считать бедствием и обидой то обстоятельство, что некоторые капиталисты-фабриканты вместо миллиона будут получать полмиллиона, вместо ста тысяч – пятьдесят? Разве этот, без сомнения, необходимый и важный общественный класс непременно должен состоять из людей скупых, жадных и своекорыстных? Я знаю капиталистов, совершенно свободных от такого порока, а те, которые ему подвержены, имеют право на то, чтобы общество их пожалело и не потворствовало такому ненормальному и опасному состоянию их душ».

Задача состоит не в том, чтобы всех уравнять имущественно, создать «уравниловку», а в том, чтобы обеспечить жизненно необходимый минимум благ всем членам общества. При таком условии допустимо, если какие-то граждане будут иметь имущество, даже многократно превышающее этот минимум:

«Ходячие социалистические декламации против богатых, внушаемые низменною завистью, противны до тошноты, требования уравнения имуществ неосновательны до нелепости.  Но одно дело – нападать на частное богатство как на какое-то зло само по себе, и другое дело – требовать, чтобы это богатство, как благо относительное, было согласовано с общим благом в смысле безусловного нравственного начала; одно дело – стремиться к невозможному и ненужному уравнению имуществ, а другое дело – при сохранении имущественного превосходства за тем, кто его имеет, признавать за всеми право на необходимые средства для достойного человеческого существования».

Соловьев совершенно правильно замечает, что изменение социальных условий труда, улучшение нравственной атмосферы в обществе может стать важным  «двигателем» повышения производительности труда. Свободный труд по определению более производителен. Свободный труд – такой труд, который не является подневольным, имеет осознанные надэкономические цели, содержит элементы творчества. При увеличении доли свободного труда будет расти и объем производства. Гармонично будут удовлетворяться потребности в материальных благах, труде как потребности творчества и досуге, необходимом для культурного развития личности:

«Помимо неверных заключений, которые выводятся противниками нравственного упорядочения хозяйственных отношений из их основного утверждения, правы ли они в самом этом утверждении, то есть нормирование рабочего времени и заработной платы непременно ли сокращает на некоторое время данное производство (хотя бы предметов роскоши) и причиняет соответствующий убыток фабрикантам? Это было бы так, если бы количество (не говоря уже о качестве) производства зависело всецело от числа часов, на него потраченных. Но какой же мыслящий и добросовестный политико-эконом решится серьезно утверждать такую чудовищную нелепость? Легко понять, что истощенный, отупелый и ожесточенный от непосильного труда работник может произвести в 16 часов меньше, чем тот же работник произведет в 8 часов, если он будет работать бодро, усердно, с сознанием своего человеческого достоинства и с уверенностью в своей нравственной солидарной связи с обществом или государством, которое не эксплуатирует его, а заботится о нем. Таким образом, нравственное упорядочение экономических отношений было бы вместе с тем и экономическим прогрессом».

Соловьев вводит понятие «нравственной экономики». Переход от капиталистического производства, истощающего и отупляющего человека, к «нравственной экономики» было бы действительным «экономическим прогрессом».

.

.

Соловьев рассуждает на тему того, что есть капитал, и насколько человек имеет право владеть капиталом:

«…для отдельных лиц является возможность сбережения или накопления материальных средств, т.е. образование капитала. Видимой, реальной связи между капиталом и человеком, его накопившим, конечно, еще меньше, нежели между рабочим и тою вещью, над которой он работал, но тесная и всецелая идеальная связь здесь очевидна: капитал, как такой, по общему существу своему (а не по обстоятельствам своего происхождения в единичных случаях) есть чистое произведение человеческой воли, ибо первоначально от нее зависело отложить часть заработка или же употребить и эту долю на текущие потребности. Поэтому капитал по справедливости должен быть признан собственностью по преимуществу».

Спорный тезис Соловьева насчет того, что «капитал по справедливости должен быть признан собственностью по преимуществу». Соловьев понимает капитал как избыток, который остается у человека после потребления благ.  Это достаточно наивный взгляд на природу капитала, который, Соловьев, вероятно, позаимствовал из западных учебников, рассказывающих об аскетизме, самоограничении первых капиталистов.  На самом деле, на заре капитализма имело место так называемое «первоначальное накопление капитала», о котором, кстати, очень неплохо рассказал Карл Маркс в «Капитале».   Это колониальные захваты, насильственное завладение землей («огораживания»),  торговля рабами,  пиратство, экспроприации церковной собственности  и т.п.  Все эти случаи «первоначального накопления капитала» связаны с грабежами, убийствами,  насилием.  Как шутили капиталисты XIX века, они готовы отчитаться за  каждый  доллар (фунт стерлингов, марку, франк)  своего капитала, только просят не спрашивать их, как был заработан первый миллион.  Дальше действительно все проще, поскольку в действие вступает механизм капиталистического накопления, описанный все тем же Марксом в том же «Капитале». Этот механизм основывается на эксплуатации чужого труда, получении так называемой «прибавочной стоимости». Итак,  законность  происхождения капитала сомнительна. Как с юридической, так и нравственной точек зрения.

Особый интерес вызывает у Соловьева вопрос наследования. Насколько с юридической и нравственной точек зрения институт наследования имущества оправдан? Соловьев рассуждает на эту тему:

«Социализм признает таким злоупотреблением всякую передачу заработанного имущества другому лицу по наследству или по завещанию. Эта передача экономических преимуществ тем, кто их лично не заслужил, выставляется как главная неправда и источник всех социальных бедствий. Но если преемственная собственность и имеет действительные неудобства, то они исчезают перед положительною стороной этого учреждения, необходимо вытекающего из самой природы человека. Непрерывная цепь прогресса в человечестве держится сознательною преемственностью ее звеньев. Пока еще только создается будущее всецелое единство, самый прогресс его создания требует взаимной нравственной связи поколений, в силу которой одно не только следует за другим, но и наследует ему. Без намеренной и добровольной передачи нажитого будет только физическая смена поколений, повторяющих прежнюю жизнь, как у животных. Всего важнее, конечно, непрерывное умножение духовного наследия, но так как лишь немногим людям суждено завещать всемирному потомству прочные духовные приобретения – а нравственные требования одинаковы для всех, – то за большинством людей остается право и обязанность заботы о материальном улучшении жизненных условий для своих личных преемников. Кто прямо отдается всемирной будущности и уже предваряет ее идеально, тот вправе ссылаться на евангельскую беззаботность. Для подражания лилиям нужно иметь их чистоту и для подражания птицам небесным нужно иметь высоту их полета. А при недостатке того или другого житейская беззаботность может уподобить нас не лилиям и птицам небесным, а разве лишь тому животному, которое в своей беззаботности о будущем не только подкапывает корни благодетельного дуба, но при случае вместо желудей пожирает и свои собственные порождения».

Как видим, Соловьев выступает в защиту института наследования собственности. Здесь он является оппонентом сторонников социализма, которые последовательно проводят принцип исключительно трудового происхождения доходов.

Соловьев считает, что социалисты плохо учитывают человеческую природу, их внешнее морализаторство может привести к тому, что они не поднимут общество не ангельского уровня, а опустят его до скотского состояния.

«Когда ставится вопрос об учреждении не безнравственном, имеющем идеальные основания, хотя соответствующем лишь среднему нравственному уровню, непозволительно серьезному моралисту забывать ту несомненную истину, что для общества гораздо труднее подняться над этим уровнем, нежели спуститься ниже его. Если бы социализм и сродные ему учения даже имели в виду сделать всякого человека ангелом, то это все равно им не удалось бы, а между тем привести людскую массу в скотское состояние вовсе не трудно. Отрицать во имя безусловного нравственного идеала необходимые общественные условия нравственного прогресса – значит, во-первых, вопреки логике смешивать абсолютное и вечное достоинство осуществляемого с относительным достоинством степеней осуществления как временного процесса; во-вторых, это означает несерьезное отношение к абсолютному идеалу, который без действительных условий своего осуществления сводится для человека к пустословию; и, в-третьих, наконец, эта мнимонравственная прямолинейность и непримиримость изобличает отсутствие самого основного и элементарного нравственного побуждения – жалости, и именно жалости к тем, кто ее более всего требует, – к малым сим. Проповедь абсолютной морали с отрицанием всех морализующих учреждений, возложение бремен неудобоносных на слабые и беспомощные плечи среднего человечества – это есть дело и нелогичное, и несерьезное, и безнравственное».

.

.

Соловьев очень большое внимание уделяет праву собственности на землю. Но это право должен иметь только тот, кто действительно относится к земле бережно, с любовью. Он получает также право передавать землю по наследству. Хищническое отношение к земле – основание для того, чтобы лишать хозяина собственности на участок. Соловьев говорит об одухотворении материальной природы как признаке и условии нравственной экономики.

«Наследственная собственность есть пребывающая реализация нравственного взаимоотношения в самой тесной, но зато и в самой коренной общественной сфере – семейной. Наследственное состояние есть, с одной стороны, воплощение переживающей, чрезмогильной жалости родителей к детям, а с другой стороны, реальная точка опоры для благочестивой памяти об отшедших родителях. Но с этим, по крайней мере в важнейшем отделе собственности – земельной, связан и третий нравственный момент: в отношении человека к внешней природе, т.е. земле. Для большинства человечества это отношение может стать нравственным только под условием наследственной земельной собственности. Понимать земную природу и любить ее для нее самой дано немногим; но всякий, естественно, привязывается к своему родному уголку земли, к родным могилам и колыбелям; это есть связь нравственная и притом распространяющая человеческую солидарность на материальную природу и этим полагающая начало ее одухотворению. Здесь заключается не только оправдание существующей наследственной собственности (недвижимой), но и основание для ее дальнейшего нравственного упорядочения. Недостаточно признать в этой собственности очевидно присущее ей идеальное свойство, но необходимо укрепить и воспитать это свойство, ограждая его от слишком естественного, в данном состоянии человечества, перевеса низменных, своекорыстных побуждений. Должны быть положены решительные препятствия обращению с землею как с безразличным орудием хищнической эксплуатации и должна быть установлена в принципе неотчуждаемость наследственных земельных участков, достаточных для поддержания в каждом нравственного отношения к земле».

Земля – ограниченный ресурс. При постоянном демографическом росте на всех ее не хватит. Как можно раздавать такой редкий ресурс на право и налево, да еще и легализовав право наследования на земельные участки? – Соловьев объясняет:

Но, скажут, откуда при непрерывно возрастающем народонаселении взять столько земли, чтобы не только за каждым имеющим можно было сохранить (хотя бы отчасти) то, что он имеет, но еще осталось что дать и неимеющим? Это возражение при всей своей кажущейся серьезности на самом деле или недостаточно обдумано, или не совсем добросовестно. Предлагать обеспечение за всеми и каждым неотчуждаемых земельных участков, как безусловную, отдельную и самостоятельную меру, было бы, конечно, большою нелепостью. Эта мера может и должна быть принята лишь в связи с другим преобразованием – прекращением того хищнического хозяйства, при котором земли не только на всех, но, наконец, и ни на кого не хватит. А при установлении нравственного отношения к земле, при действительном за нею ухаживании, как за любимым существом, минимальный размер участка, достаточного для каждого человека, может сократиться до такого предела, что без обиды для имущих хватит земли и для всех неимущих».

Экономика представляет собой обмен товарами, это  Соловьеву напоминает обмен веществ в живом организме. Он пишет далее:

«Как жизнь физиологическая невозможна без обмена веществ, так жизнь общественная невозможна без обмена вещей (и знаков, их представляющих)».

Под «вещами» Соловьев понимает товары, а под «знаками, их представляющими»,  - деньги.   Соловьев здесь формулирует важную мысль: деньги – не товар, а именно знаки.   Между прочим, работа «Оправдание добра» вышла в свет в 1897 году – в том же самом году, когда в России был введен золотой рубль. Золотые деньги – не знаки, а товар. Против товарных (золотых) денег выступали такие русские мыслители и общественные деятели, как С. Шарапов, А. Нечволодов, Г. Бутми и другие.  Они как раз считали, что товарный обмен должны обслуживать денежные знаки.  Соловьев не был экономистом, про тонкости устройства денежных систем он, конечно же, имел весьма смутные представления. Но интуитивно он совершенно правильно  уловил, какие деньги нужны экономике.

.

.

Еще раз напомним, что в схеме Соловьева в сферу этических норм попадают отношения между человеком и природой. Эта в высшей степени оригинальная концепция зиждется на понимании природы не как чисто материального объекта хозяйственной деятельности человека, а  как одухотворенного (одушевленного) субъекта. В равной степени это касается не только живой (органической) природы, но также того, что В.И. Вернадский называл «костной» материей (неорганическая природа).  Это чисто пантеистическое понимание мира Соловьевым, восходящее к Баруху Спинозе, порождало далеко идущие выводы в его учении о всемирной теократии. В «Оправдании зла» об этом напрямую не говорится. Вытекающие из одушевления природы выводы мы находим в пространной работе Соловьева «Еврейство и христианский вопрос» (1894).

Соловьев не отрицает ярко выраженный материализм в мировоззрении и миропонимании евреев. Однако он трактует этот материализм как своеобразное проявление «духовности». Поскольку никому как евреям, как доказывает Владимир Соловьев, сквозь материальную оболочку природы удалось  рассмотреть ее божественную сущность (евреи  «видели в ее просветленной форме чистую и святую оболочку божественной сущности»). Никому как евреям,  удалось придать своим отношениям с материей религиозный характер. Соловьев специально подчеркивает, что материализм евреев отличается от греко-римского научно-философского материализма.  В работе «Еврейство и христианский вопрос» Соловьев называет его «религиозным материализмом» 1. Подобная «духовность», по мнению Соловьева, поможет евреям занять должное место в будущей мировой теократии. Причем место почетное. Вот заключительные строки работы «Еврейство и христианский вопрос», содержащие в концентрированном виде эти выводы:

Еврейская личность утверждала себя первоначально в сфере божественной, потом в сфере рационально-человеческой и, наконец, сосредоточивается в сфере материальной человеческой жизни. Здесь окончательное выражение еврейской силы и эта область останется за евреями и в христианской теократии. Но иной будет у нее характер, иная цель и иное отношение к предмету деятельности. В нынешнем безбожном и бесчеловечном строе нашей жизни и для евреев и для неевреев цель экономической деятельности есть только корысть: предметы материальной природы, хотя бы и живые, являются только орудием для удовлетворения слепых своекорыстных желаний. В теократии же цель экономической деятельности есть очеловечение материальной жизни и природы, устроение ее человеческим разумом, одушевление ее человеческим чувством. Таким образом, эта природа, земля и то, что на ней - животные и растения - входят уже в самую цель человеческого действия, а не употребляются как только его орудия: такое употребление есть злоупотребление. Когда своекорыстие не будет царить в общественных отношениях между людьми, оно перестанет господствовать и в отношениях человека к природе. И в теократии материальная природа будет служить человеку, и гораздо больше, чем теперь, но это служение будет основано на обоюдной любви. Природа с любовью подчинится человеку, и человек с любовью будет ухаживать за природой. И какой же народ более всех способен и призван к такому ухаживанию за материальной природой, как не евреи, которые изначала признавали за ней право на существование, и, не покоряясь ее слепой силе, видели в ее просветленной форме чистую и святую оболочку божественной сущности? И как некогда цвет еврейства послужил восприимчивой средой для воплощения Божества, так грядущий Израиль послужит деятельным посредником для очеловечения материальной жизни и природы, для создания новой земли, идеже правда живет».

Подобные мысли Соловьева были осуждены православными богословами как яркое проявление ереси иудеохристианства. Позднее еретические идеи иудеохристианства Соловьева развивали о. Сергий Булгаков, о. Александр Мень и другие обновленцы и неообновленцы.

Соловьев не раз в разных своих работах проводил мысль о том, что евреев незаслуженно обвиняют в меркантилизме и фанатичном  поклонении «золотому тельцу». Соловьев не отрицает того, что «избранный народ» действительно достиг больших успехов в коммерции и денежных операциях. Но для «избранного народа» Израиля, как подчеркивает Соловьев, деньги не являлись и не являются  конечной ценностью, они – средство достижения более высоких целей:

«Дело в том, что евреи привязаны к деньгам вовсе не ради одной их материальной пользы, а потому, что находят в них ныне главное орудие для торжества и славы Израиля, т. е. по их воззрению, для торжества дела Божия на земле…

Практический материализм в своей чистой форме весьма редко встречается между настоящими евреями; как уже замечено, даже их всесветное сребролюбие освящается высшею целью - обогащением и славою всего Израиля».

Тут, пожалуй, можно согласиться с Соловьевым. Только уточнить, что за словами «слава всего Израиля» скрывается цель установления мирового господства «избранным народом». А за словами «торжество дела Божия на земле» - приход антихриста в последние дни земной истории.

Фактически Соловьев признает, что «избранный народ» сильно преуспел в деле продвижения к мировой власти в XIX веке:

«…иудейство не только пользуется терпимостью, но и успело занять господствующее положение в наиболее передовых нациях. Англия неоднократно управлялась евреем Дизраэли, да и в других странах финансы и большая часть периодической печати находятся в руках евреев (прямо или косвенно)».

Трудно не согласиться с Соловьевым, что финансовое и политическое усиление иудейства – результат ослабления христианства, оскудения веры, секуляризации Европы:

«Иудеи живут не нашей нравственной силой, а нравственной, или, лучше, безнравственной, слабостью».

В разных своих работах, в том числе и в «Одобрении добра» Соловьев подробно пишет о процессе ослабления христианства, его проявлениях и причинах. Что ж, его критика христианства очень жесткая и нелицеприятная. Особенно на фоне некоторых «лубочных» картинок христианской жизни в России, которые рисовали иные современники  Владимира Сергеевича.   Критика  полезная.

Но вот рецепты Соловьева по преодолению «нравственной слабости» прямо-таки убийственные. Мало того, что «укрепление» христианства предлагается  путем объединения Восточной и Западной христианских церквей. Причем  под эгидой Римского престола.   Кроме того, такое «разбавленное» христианство, по мнению Соловьева надо дополнительно «усилить» упомянутым выше еврейским «религиозным материализмом». Исполнение подобных рекомендаций, безусловно, внесло бы свой вклад в «славу всего Израиля» и приближение прихода антихриста.   Между прочим, Соловьева сегодня почитают в еврейском мире как одного из «выдающихся мыслителей и общественных деятелей» XIX века 2.

.