Узелки восточной мудрости

Узелки восточной мудрости

Ганада Чарказяна, поэта, прозаика, детского писателя, хорошо знают читатели Беларуси. Из книг его (первый поэтический сборник был издан в 1980 году — «Прочность») в библиотеках уже выстраиваются отдельные полки. Изданные в переводе на русский и белорусский языки его стихотворения, рассказы, роман «Опередить смерть» хранят на себе особенную печать привязанности к восточной традиции письма. Речь вовсе не о том, до какой степени этнографическим является характер прозы или поэзии курда Ганада Чарказяна, родившегося и выросшего в Армении. Но пишет литератор в основном об увиденном и услышанном в городе на берегу Свислочи, в деревенской среде, в сердце его дачных интересов на минско–могилевской границе. Родина, хоть и не исчезла в дымке беспамятства, давно осталась вдали. Есть в прозе, поэзии Ганада Чарказяна особый эстетический стержень, путеводная нить, уводящая куда–то вдаль... Так ли это или я заблуждаюсь, принимая некоторые тематические особенности за явление более высокого философского плана? Об этом, пользуясь возможностью побеседовать, и спросил напрямую у самого писателя.

.

— Держусь ли я за Восток, храню ли в своем литературном сердце Курдистан? — уточняет и несколько обостряет Ганад Чарказян тему разговора и мои вопросительные мысли. — Помнишь, как заканчивается один великий и, наверное, вечный роман: «Законы Небес беспощадны — от них ни уйти, ни укрыться./ А мир бесконечно огромен, и дел в нем свершается много...»

.

— «Исчезли навеки Три царства, прошли они, как сновиденье,/ И скорбные слезы потомков — одна лишь пустая тревога». «Троецарствие» — это одна из книг, которые я перечитываю. Но Восток ведь не только Китай...

.

— А я говорю сейчас о своем Востоке: о чем бы я ни писал, где бы в своих фантазиях ни присутствовал, и рацио своим, и эмоциями чувствую главное, ради чего стоит излагать увиденное и осмысленное на бумаге, — проповедуй добродетели, порицай несправедливость и зло...

.

— «Склоняй людей к добру...» Значит, конфуцианство чистейшей воды?

.

— Не знаю, конфуцианство ли это, восточные мотивы ли, важнее для меня другое: найти, протоптать тропинки в душу человека, открывшего мою книгу. Очень нелегко осваивал я жанр романа, когда приступил к работе над рукописью «Опередить смерть». И пугало меня не то, что нарушу какие–то устоявшиеся традиции или разрушу привычную художественную форму. Сегодня что только не придумывают — роман–документ, роман–воспоминание... Меня волновало то, чтобы не опуститься ниже здоровой нравственной планки. Тема ко мне пришла со страстями, трагедиями, болями. И я боялся, что вот вдруг возьму и напишу детектив, возможно, пустую мелодраму...

.

— Как мне кажется, этого не случилось.

.

— И слава Богу! Меня волновали не приключения главного героя, хотя сюжет некоторую, возможно, интригу выстроил как раз вокруг героев романа. Любовь, смерть, предательство, разлука, надежда, верность, радость, горе — ключевые слова и ключевые пограничные состояния. Меня тревожило, занимало то, как герои и в первую очередь преуспевающий московский бизнесмен курд Артур, которого похищают на Кавказе, будут вести себя именно в таких пограничных состояниях. Иногда казалось, что я не могу управлять героями, они сами двигаются к той цели, к тому рубежу, к той границе, за которой приходит ясность, что именно этот человек несет в мир, к людям: зло или добродетель.

.

— Но ведь если следовать восточным или конфуцианским убеждениям...

.

— Давай не будем эксплуатировать теорию ради художественной практики. Не хочу — ни в прозе, ни в поэзии — жизнь подгонять под идеалы, но вот сказать о том, что жить нравственнее, честнее можно и нужно с оглядкой на идеал. Разве Николай Островский с Павкой Корчагиным — это вранье?!

.

— А я вспомнил Назыма Хикмета: «...умрешь за то, чтоб люди жили,/ которых ты не видел никогда...» Ганад, работа над романом не стала помехой твоим поэтическим исканиям?

.

— Стихи ведь случаются. Их нельзя придумывать по двенадцать часов в сутки. Хотя мои читательские пристрастия больше находятся в пространстве литератур народов Кавказа, Азии, конечно же, во все свои белорусские годы читаю и Купалу, и Богдановича, и Бровку, и Кулешова, Бородулина, Лойку. Вот недавно, перечитывая уже знакомые стихотворения, перелистывал один из томов нового собрания сочинений Якуба Коласа. Обратил внимание на такую хронологическую статистику. В 1939 году народный песняр пишет 27 стихотворений. В 1940 — всего два... Да, создавались в это время и произведения других жанров. И все же...

.

— Ганад, когда готовился к нашему разговору, вместе с последними твоими поэтическими сборниками посмотрел и ранние книги. В том числе — и «Прочность» с предисловием незабвенного Петруся Бровки. А также «Цвет доброты», где все переводы принадлежат Федору Ефимову. И основу прежних книг, где представлены стихотворения 1970–х — первой половины 1980–х, и нынешних, недавних сборников составляют произведения, как правило, абстрактные, лирические... Сюжетная конструкция, повествовательная манера, четко выраженная тема тебе не по душе, не по нраву?

.

— Еще одна тема для долгой дискуссии, для бесконечного, пожалуй, спора... Словом, проблема из проблем — поэзия и действительность, лирика и современность. В свое время я был просто влюблен в творчество армянского поэта Ованеса Шираза. Вот послушай: «Как тающий снег, я в долину спущусь./ Пусть стану водой, пусть в поток превращусь./ Мне сердце само подсказало слова,/ Которые миру сказать мне так хочется:/ Уж лучше ворочать всю жизнь жернова,/ Чем снегом лежать на скале одиночества...» Да здесь во много крат больше и художественной, и жизненной действительности, чем в доброй сотне иных «конкретных» патриотических стихотворений, вместе взятых. А Ованесу Ширазу не раз доставалось за традиционность, общность, поэтическую абстрактность...

.

Есть такое греческое выражение «анабазис», что означает — путь в глубь страны. Мне хотелось бы сказать о важности поэтического анабазиса. Не спешите требовать от поэта, чтобы он все разложил на поверхности. Ведь есть и внутренняя красота. И совсем не красота ради красоты. Внутри и у лирических откровений — не только картины природы, миниатюры о снежных вершинах или о голубых белорусских озерах. Вот в этом, наверное, и все мои восточные устремления — утверждать добродетель, заглядывать в глубины черного и белого, искать нравственный идеал.

.

...На рабочем столе у Ганада Чарказяна — новый роман. И снова в нем сошлись Восток и Запад, и снова писатель старается понять, взобравшись на высокую гору, все страсти, трагедии, драмы. И даже через это понимание, пусть себе и несколько в нравственном плане и назидательно, сказать читателю главное: «Кто надеется, мечтает —/ день грядущий привечает./ На любом людском наречье/ Зло само себе перечит./ Если в жизнь идешь с добром,/ ты везде находишь дом». C  юбилем дорогой Ганад! Здоровья и вдохновения! 70 – это возраст зрелости.

Алесь Карлюкевич

.

— Держусь ли я за Восток, храню ли в своем литературном сердце Курдистан? — уточняет и несколько обостряет Ганад Чарказян тему разговора и мои вопросительные мысли. — Помнишь, как заканчивается один великий и, наверное, вечный роман: «Законы Небес беспощадны — от них ни уйти, ни укрыться./ А мир бесконечно огромен, и дел в нем свершается много...»

.

— «Исчезли навеки Три царства, прошли они, как сновиденье,/ И скорбные слезы потомков — одна лишь пустая тревога». «Троецарствие» — это одна из книг, которые я перечитываю. Но Восток ведь не только Китай...

.

— А я говорю сейчас о своем Востоке: о чем бы я ни писал, где бы в своих фантазиях ни присутствовал, и рацио своим, и эмоциями чувствую главное, ради чего стоит излагать увиденное и осмысленное на бумаге, — проповедуй добродетели, порицай несправедливость и зло...

.

— «Склоняй людей к добру...» Значит, конфуцианство чистейшей воды?

.

— Не знаю, конфуцианство ли это, восточные мотивы ли, важнее для меня другое: найти, протоптать тропинки в душу человека, открывшего мою книгу. Очень нелегко осваивал я жанр романа, когда приступил к работе над рукописью «Опередить смерть». И пугало меня не то, что нарушу какие–то устоявшиеся традиции или разрушу привычную художественную форму. Сегодня что только не придумывают — роман–документ, роман–воспоминание... Меня волновало то, чтобы не опуститься ниже здоровой нравственной планки. Тема ко мне пришла со страстями, трагедиями, болями. И я боялся, что вот вдруг возьму и напишу детектив, возможно, пустую мелодраму...

.

— Как мне кажется, этого не случилось.

.

— И слава Богу! Меня волновали не приключения главного героя, хотя сюжет некоторую, возможно, интригу выстроил как раз вокруг героев романа. Любовь, смерть, предательство, разлука, надежда, верность, радость, горе — ключевые слова и ключевые пограничные состояния. Меня тревожило, занимало то, как герои и в первую очередь преуспевающий московский бизнесмен курд Артур, которого похищают на Кавказе, будут вести себя именно в таких пограничных состояниях. Иногда казалось, что я не могу управлять героями, они сами двигаются к той цели, к тому рубежу, к той границе, за которой приходит ясность, что именно этот человек несет в мир, к людям: зло или добродетель.

.

— Но ведь если следовать восточным или конфуцианским убеждениям...

.

— Давай не будем эксплуатировать теорию ради художественной практики. Не хочу — ни в прозе, ни в поэзии — жизнь подгонять под идеалы, но вот сказать о том, что жить нравственнее, честнее можно и нужно с оглядкой на идеал. Разве Николай Островский с Павкой Корчагиным — это вранье?!

.

— А я вспомнил Назыма Хикмета: «...умрешь за то, чтоб люди жили,/ которых ты не видел никогда...» Ганад, работа над романом не стала помехой твоим поэтическим исканиям?

.

— Стихи ведь случаются. Их нельзя придумывать по двенадцать часов в сутки. Хотя мои читательские пристрастия больше находятся в пространстве литератур народов Кавказа, Азии, конечно же, во все свои белорусские годы читаю и Купалу, и Богдановича, и Бровку, и Кулешова, Бородулина, Лойку. Вот недавно, перечитывая уже знакомые стихотворения, перелистывал один из томов нового собрания сочинений Якуба Коласа. Обратил внимание на такую хронологическую статистику. В 1939 году народный песняр пишет 27 стихотворений. В 1940 — всего два... Да, создавались в это время и произведения других жанров. И все же...

.

— Ганад, когда готовился к нашему разговору, вместе с последними твоими поэтическими сборниками посмотрел и ранние книги. В том числе — и «Прочность» с предисловием незабвенного Петруся Бровки. А также «Цвет доброты», где все переводы принадлежат Федору Ефимову. И основу прежних книг, где представлены стихотворения 1970–х — первой половины 1980–х, и нынешних, недавних сборников составляют произведения, как правило, абстрактные, лирические... Сюжетная конструкция, повествовательная манера, четко выраженная тема тебе не по душе, не по нраву?

.

— Еще одна тема для долгой дискуссии, для бесконечного, пожалуй, спора... Словом, проблема из проблем — поэзия и действительность, лирика и современность. В свое время я был просто влюблен в творчество армянского поэта Ованеса Шираза. Вот послушай: «Как тающий снег, я в долину спущусь./ Пусть стану водой, пусть в поток превращусь./ Мне сердце само подсказало слова,/ Которые миру сказать мне так хочется:/ Уж лучше ворочать всю жизнь жернова,/ Чем снегом лежать на скале одиночества...» Да здесь во много крат больше и художественной, и жизненной действительности, чем в доброй сотне иных «конкретных» патриотических стихотворений, вместе взятых. А Ованесу Ширазу не раз доставалось за традиционность, общность, поэтическую абстрактность...

.

Есть такое греческое выражение «анабазис», что означает — путь в глубь страны. Мне хотелось бы сказать о важности поэтического анабазиса. Не спешите требовать от поэта, чтобы он все разложил на поверхности. Ведь есть и внутренняя красота. И совсем не красота ради красоты. Внутри и у лирических откровений — не только картины природы, миниатюры о снежных вершинах или о голубых белорусских озерах. Вот в этом, наверное, и все мои восточные устремления — утверждать добродетель, заглядывать в глубины черного и белого, искать нравственный идеал.

.

...На рабочем столе у Ганада Чарказяна — новый роман. И снова в нем сошлись Восток и Запад, и снова писатель старается понять, взобравшись на высокую гору, все страсти, трагедии, драмы. И даже через это понимание, пусть себе и несколько в нравственном плане и назидательно, сказать читателю главное: «Кто надеется, мечтает —/ день грядущий привечает./ На любом людском наречье/ Зло само себе перечит./ Если в жизнь идешь с добром,/ ты везде находишь дом».

.