Плачущие человечки

Юрий МИХАЙЛОВ 17 ноября 2016 594

Юрий Михайлов

Плачущие человечки

Юбилей генерала заканчивался по-семейному, на даче. Военачальник почти не изменился за десять лет с нашей последней встречи. Только уголки губ опустились настолько, что лицо походило на грустную маску. За весь вечер он, действительно, ни разу не улыбнулся. Мы вышли подышать во двор, осмотрели ульи, старый, расписанный каким-то умельцем колодец, деревянные строения, возле которых под навесом стояла чёрная «Волга». Обратил внимание: бока и багажник разрисованы человечками с большими головами, маленькими туловищами и раскинутыми в стороны руками и ногами. Приглядевшись к лицам, понял, что человечки плачут... Стало жутковато от таких картинок, а генерал лишь сказал:

– Внук нарисовал... Никому не даёт стереть их.

***

Владимир любил, когда его называли полным именем. Но папа почему-то звал его Володей, Вовой. Мама, когда сердилась, – «Владимир!» Бабушка от мамы звала Малышом. Бабушка от папы (пенсионерка) – «Мой цветик», «Моя радость», «Мой ветерок». Дед от папы, генерал, – «Герой ты мой, белая головушка». А в садике, куда он пошёл с пяти лет, мальчишки стали звать его Вовкой, Вовчиком, Изюмом... Почему Изюмом? Каждое утро мама клала в карман его куртки пакетик изюма. И когда группа выходила на прогулку, то к карману выстраивалась очередь. Все ждали минутку, чтобы получить пять-шесть вкусных сладких ягод. После этого и прозвали – Изюм.

Володя любил всех родных. Но уже понимал, к кому и с какими вопросами и проблемами нужно обращаться. Мужские отношения замыкались на папе и дедушке. Вот случай: мальчик по имени Ризван пришёл на площадку из другой группы детсада, вырвал из рук Вовки пакетик и стал торопливо засовывать изюм в рот. Все растерялись, пока сообразили – в пакете ничего не осталось. Мишка, друг, сказал, что «пацану с гор надо морду начистить». Вовка, правда, спросил:

– А почему он пацан с гор?

– Ты что, дурак? Не знаешь, кто там живёт? У меня папка воевал в горах... Его чуть не убили.

Тогда Вова подошёл к Ризвану и сказал, что тот – плохой мальчик (как учила мама, практикующий психолог). А Ризван развернулся и дал ему в ухо, да так, что тот свалился в песочницу. Ухо распухло, сильно болело. Папа пожалел, поцеловал в макушку, сказал:

– До свадьбы заживёт...

«Это нечестно! Надо что-то делать?» – подумал Вовка и перед сном позвонил дедушке-генералу. Не хныкал, не плакал (дед терпеть не может слёз), спросил:

– Мне дали в ухо... Больно! Что делать?

– Завтра я куплю тебе боксёрские перчатки и грушу... Прибейте с отцом на веранде крюк. Приеду, привяжем на растяжках грушу и будем тренироваться. Ты понял, герой с дырой?

– Понял. А что такое груша? А как...

– Всё, я закончил! До завтра. Я тебя научу, как надо защищаться. Дай трубку папе!

Дедушка долго говорил с папой, тот пытался что-то о «па-ци-физ-ме» сказать, но, видимо, получил такой нагоняй, что умолк. И только уже перед сном сказал маме:

– Вырастили хлюпика, не может постоять за себя... А я получай от деда втык!

Тренировки закалили Вовку: он уже никого не боялся ни в саду, ни на улице. Стал вёртким, быстрым и первым никогда не нападал. Но уж если его пытались обидеть, то на земле всегда оказывался обидчик. Зла ни на кого не держал, готов был помириться в любую минуту с бывшим противником. И с Ризваном помирился: у него папа – доктор, учился в столице в аспирантуре.

В играх и фантазиях всё забывается быстро. А дедушку Вовка полюбил ещё сильнее: после тренировок стал звать его за город, где семья снимала флигель, чуть ли не каждый день. Он считал деда спасителем и защитником. Папа ревновал, наверное. И зря. Когда он сказал, что на две недели улетает в командировку, Вовка так расстроился, что почти перестал есть в детсаде. Воспитатель успела пожаловаться маме: два дня – без супа ребёнок, каши – в помойку, один компот и изюм у него в рационе.

Наконец папа посадил его в кухне за стол, сел напротив и сказал:

– Володь, давай договоримся: ты будешь считать дни, запоминать, чем занимался, а утром рисовать на моей машине человечков. Если день прошёл весело, человечек будет улыбаться, как на смайлике. Если грустно – губки опусти ему книзу. Тебе надо нарисовать четырнадцать человечков, всего-то... И я вернусь. Рисуй где хочешь: на дверцах машины, на багажнике. Только иди вот так: слева – направо. Потом мы посмотрим с первого до последнего рисунка, узнаем, как ты провёл время. Не успеешь оглянуться, как встретимся. А машину оставляю на тебя. Вот тебе мелок и ключи. Будь теперь хозяином... Придёшь из садика, откроешь салон, посидишь за рулём и вспомнишь меня. А я – вспомню тебя. И мы оба почувствуем это. Хорошо, сын? Договорились?

Сложные чувства испытывал мальчик. С одной стороны, ему всё равно было грустно, даже очень, до слёз. С другой – он оставался вместо отца, на нём – двор и машина... И он откроет дверцу, сядет за руль, будет чувствовать в салоне папу. И поедет к нему. Чтобы забрать его и привезти скорее домой. Он должен выдержать. Да, это долго, но не насовсем же.

***

Во Вьетнаме раньше обычного начался сезон дождей.

О гибели русской пилотажной группы сообщили все информационные агентства.

Владимир, Володя, Вовка – Изюм больше никогда не увидит отца.

На даче под навесом стоит чёрная «Волга», вся разрисованная плачущими человечками.

Площадка для игр и детсадик располагались на высоком берегу речки. Неказистая, мелкая, вряд ли кто мог представить, что она судоходна при впадении в Волгу. Дорога тянулась по обрыву в виде вогнутой дуги, поэтому свежевыкрашенные зелёные ворота и калитка детсада видны за полкилометра. На конце дуги, рядом с вишнёвым садом, каждый вечер стоял немолодой, крепкого вида седой мужчина, читал газету. Часто поглядывал на ворота, откуда то и дело выходили мальчики и девочки, держа за руку родителей. Вот появилась молодая женщина в накинутом на плечи плаще, увидела, как мужчина на повороте дороги взмахнул газетой, что-то сказала мальчику, стоящему рядом, и тот пошёл домой. Единственный детсадовец приходил-уходил без взрослых.

– Привет, дедушка!

– Привет, Володя. Как дошёл? Без приключений? А я вот вышел газету купить. Впрочем, как всегда, на станции всё уже разобрали. Идём вместе до дома?

– Вместе, конечно, вместе! Только через «мо»… – Так Вовка называл кафе-мороженое. – И футбол!

– А как горло себя чувствует? Давай зайдём домой, переобуемся, а то ботинки дорогие, жалко.

– Но дома же никого нет... Мама приедет в пятницу, бабушка – тоже в городе, вернётся поздно.

– А кто нам нужен, чтобы переобуться, выпить молоко и гулять до бабушкиной электрички?

Переодевшись, шли во двор санатория для чернобыльцев, про которых дед рассказывал внуку много историй, поскольку командовал в то время войсками на Украине. У футбольных ворот снимали куртки, играли в «десятку»: по очереди вставали в ворота и ловили мячи, пробитые с любой дистанции. Володька – намного шустрее оказывался, так выматывал деда, что тот через полчаса просил пощады. Тогда просто забивали пенальти, без финтов и подкатов.

Потом в кафе ели мороженое, любимое, миндальное, пили чай из огромного самовара. Волосы после футбола высыхали, на улице становилось совсем темно, и они, крепко взявшись за руки, шли к электричке. Бабушку всегда разыгрывали: Володька прятался за киоск, бабушка охала, что любимый внучек не смог её встретить, и они с дедом грустные-прегрустные направлялись к подземному переходу. И в это время из-за киоска с криком выскакивал Володя. Бабушка почти падала от прыжка внука, но всё же успевала прижать его к груди, целовала щеки, приговаривала:

– Светик ты мой! Солнышко моё. Как я соскучилась по тебе...

– Так не езди больше в город! – парировал внук. – Оставайся с нами, будем в футбол играть. – Про мороженое он никогда не проговаривался: слово, данное деду, держал крепко.

– У врачей я была, чтоб болячкам моим было пусто!

– А ты в садик приходи, там Валентина Ванна сразу вылечит тебя уколами...

Ужинали втроём, а перед сном иногда звонила мама. Каждый раз она говорила:

– Вызовите мастера, поставьте «Скайп». Ладно, приеду, сама всё сделаю, беспомощные...

Дедушка в кресле читал до тех пор, пока Володя не засыпал. Набегавшись за день, он отключался быстро, спал крепко. Дед поправлял одеяло, гладил его по голове, тихо говорил:

– Сынок, дорогой ты мой. Будем жить дальше, сынок...

***

Они шли вдвоём по дороге из садика. На девочке, смуглолицей, с алыми губами и зелёными глазами, надета ярко-жёлтая курточка, почти закрывающая шотландскую клетчатую юбку, на ногах – оранжевые шнурованные сапожки. Мальчик одет неброско, но практично, под осеннюю погоду и возможный дождь. За ними, в двух шагах, шёл охранник, потом – полз чёрный громадный джип с водителем и женщиной средних лет, видимо гувернанткой. Девочка говорила без умолку:

– А ты знаешь, что мы – соседи? Напротив вашего домика стоит наша вилла. Я приехала из Испании, прожили там год. Маме климат не понравился. А я умирала от скуки. Я сама попросилась ходить в садик. Умора с вами... Вы все такие маленькие. А мне уже семь, но мама сказала, что в школу ещё рано идти. А тебе сколько лет?

– Тоже скоро семь будет...

– Ты придёшь ко мне на ланч?

– Не знаю... – Мальчик даже остановился от неожиданного вопроса. – Мне поговорить надо с дедушкой.

– Но ты же как взрослый... Вот домой ходишь один.

– Нет, это не так. Я знаю, что дед всё равно встретит меня на повороте. Он говорит, что ему нужна прогулка. Выходит на улицу. И встречает меня почти у дома...

– Видишь, видишь, а я что говорю! Вон за мной трое идут и машина. Устала я с ними ругаться!

– Давай я буду заходить за тобой. Дед нас проводит до угла. Дальше мы сами. И домой так же будем ходить...

– Отлично! Просто класс! – Девочка запрыгала на одной ноге, потом схватила мальчика за плечи, прижала и поцеловала в щёку. – Ты помнишь, как меня зовут? Помнишь?!

– Конечно, Анджела...

– Не Анджела, а Анжела. Все путают! Я же не путаю, зову тебя Володя...

– И я больше не буду путать. Познакомься, это мой дедушка. Его зовут Савва Владимирович...

Девочка представилась по всем правилам этикета, с реверансом. Из машины за ней наблюдала гувернантка. Оставшийся отрезок дороги прошли все вместе, говорила, по-прежнему, Анжела. Дедушка и внук узнали, что их сосед напротив – миллиардер, торгует мебелью и землёй, что здесь у них – вилла в ближнем Подмосковье. А ещё большущий дом в Сочи и виллы в Юрмале и Испании. И что она мало видит отца и очень скучает по нему.

– А твои родители кто? – неожиданно спросила она Володю.

– Мама психолог... А папа… – Внук посмотрел на деда, вздохнул прерывисто. – А папы у меня нет.

– Мама моя говорила, что он разбился на самолёте и что ты сирота.

– Да, он погиб... Но у меня есть дедушка! Он – военный. И он мне вместо папы... И я буду военным! А ты – дура! Да-а-а! – Вовка почти плакал, огромные слезинки стояли в глазах.

Дедушка положил руку на голову мальчика. Видно было, как им плохо, как глубоко и тяжело они дышат.

– Извините... Нам надо идти, – сказал пенсионер. – Приятно было познакомиться.

– Подумаешь, воображала! Сам дурак! – почти кричала девочка вслед уходящим мальчику и старику. – Военным будет... Ну и воюй! Не буду с ним дружить. И в садик этот чёртов ходить больше не буду! И не трогай меня, лягушка очкастая...

Калитка на участке напротив виллы захлопнулась, конец ругани мужчины не слышали, зашли в дом. Вовка украдкой плакал. Дед гладил его по голове, говорил:

– Ничего... Всё проходит. И мы привыкнем... Будем жить дальше, сынок.

Из-за бабы Люды Володя стал поэтом. Он учился в первом классе, когда на дачу съехалось много гостей. Осенний дворик с опавшими листьями тополя и клёна не вместил все машины, пришлось парковаться перед калиткой. Юбилей: все целовали бабушку, дарили цветы, пакеты с подарками. А командующий каким-то округом – друг дедушки с военного училища – подарил бабе Люде дачный участок и «карту на предъявителя». Только, что это за карта, Володя не понял.

На стул он, конечно, не вставал, но свои стихи, которые не показал даже деду, читал в столовой, самой большой комнате дачи. Там было такое четверостишие:

С днём рожденья поздравляем!

И здоровия желаем!

Праздничного ждём мы блюда,

Испечёт нам баба Люда!

С той поры Вовка частенько вспоминал рифму: «Люда – блюда». Дед сердился, а бабушке нравилось, она говорила, что не хотела бы видеть ребёнка солдафоном, пусть развивает творческую жилку. Дед вспылил:

– Какое творчество нашла?! Убогая рифма, похожая на дразнилку.

– Все с чего-то начинали... Помнишь раннего Симонова?

И бабуля начинала читать стихи по памяти: это могло продолжаться и час, и даже больше. Тогда дед, большой, почти двухметровый, подходил к хрупкой, достающей ему всего до подмышек жене и целовал её в губы. Володька начинал считать вслух:

– Раз, два, три, четыре, пять... Я иду искать! Кто не спрятался...

– Ох, голова закружилась, – говорила бабушка и садилась в кресло. Дед домывал посуду или подметал пол, короче, завершал работу, которую не доделала хозяйка.

К зиме у бабы Люды всё чаще повторялось головокружение. Она заметно похудела, мало ела, на опухшие ноги перестала налезать обувь. Обследование проходило в военном госпитале. Володя многого не знал, но, по настроению деда, понимал, что с бабушкой происходит что-то нехорошее. Потом бабушке стало намного лучше: они в весенние каникулы даже планировали съездить на реку, посмотреть подаренный участок под дачку.

К этому времени мама Владимира совсем отошла от семьи. Она подготовила документы для работы в Чехии, несколько раз пыталась поговорить с сыном. Но дед обрывал её:

– Оформи отношения, зарегистрируйтесь, потом будешь говорить с ребёнком!

– Это, в конце-то концов, мой сын! – нервничала мама, стараясь не шуметь: Володя спал рядом со столовой, где по-прежнему собиралась семья. – Что ещё надо: я скоро рожу от Яна ребёнка...

– Он развёлся с женой? – жёстко спросил дед.

– Это дело времени, от полугода до...

– Вот когда поженитесь, будем обсуждать эту проблему... – последнее, что услышал мальчик: дед выключил в столовой свет.

***

Лето запаздывало, неделю-вторую набухали почки, но листочки не проклёвывались. Тополь второй раз сбрасывал жёлтые окантовки от почек, пачкал машины, мазал вывешенное чистое бельё, и Володина соседка по даче даже материлась на деревья. Дед готовил обед, мальчик один играл во дворе, расставлял под деревьями старые игрушки, а потом сбивал их теннисным мячом. Бабушки Люды дома не было. Она третий раз лежала, но уже не в госпитале, а в хосписе.

Дедушка всё чаще рассказывал внуку о жизни с бабулей: он увлекался, не стеснялся говорить, как он любит свою единственную и неповторимую Людочку. Вовка замечал, что иногда деду не хватало воздуха, он прерывал рассказ и отворачивался к окну. «Военные не плачут, – знал внук генерала и сын офицера-лётчика, – но иногда... Почему так грустно без бабы Люды? Да и мама опять уехала в Прагу, успела сказать, что обязательно заберёт меня к себе. Там будет настоящая семья. Как будто с дедушкой Саввой и бабушкой Людой у нас не настоящая семья. Ещё какая настоящая!»

– Подойди ко мне, Володя, – сказал неестественно суровым голосом дед, стоя на небольшой лестнице веранды. Мундир с золотыми погонами отутюжен, ботинки начищены, фуражку держит в руках. Мальчик всё успел подметить, пока шёл к деду. И на нём – походные ботинки, куртка-ветровка, красивая бейсболка на голове. – Присядем на минутку, сынок... – Дед расположился на обшитом зелёным вельветом диванчике, Володя – присел на ступеньки лестницы. – Значит, так, мой мальчик... Мы едем к бабушке Люде. Хотел тебе сказать... баба Люда... скоро умрёт.

– Нет... Нет! Не хочу... Ты врун! Так нельзя... Ой-ой-ой-ой... Баба Люда... Нет, нет... – Вовка плакал, навзрыд, размазывая по лицу слёзы и сопли. Дед вынул из кармана кителя большой клетчатый платок, отдал его внуку. Мальчик закрыл лицо руками, плечи его вздрагивали.

– Надо успокоиться, сынок... Бабе Люде в миллион раз хуже. Тем более она всё знает. Но не говорит о смерти... И я не говорю, что она скоро умрёт. И тебя прошу: будь мужчиной, как твой папа. Не говори бабушке, что ты знаешь всё. И ей, и тебе будет легче. Поверь, я это знаю точно. Я воевал... И потерял сына, твоего отца.

Они ехали электричкой, потом автобусом, снова электричкой, но недолго, и почти два километра шли лесной дорогой. Хоспис размещался в старинной усадьбе, с домом помещика, толстостенными конюшнями, правда, на пригорке желтел кирпичом и новый пятиэтажный корпус с подсобными пристройками, вплоть до летнего кинотеатра. Володька боялся встречи с бабой Людой: от слёз распухло лицо, нос покраснел. Всю дорогу он думал о смерти, так и не поняв, почему люди должны умирать... И почему, например, разбился папа? И что, дедушка тоже умрёт? И сам он когда-нибудь умрёт? Это так горько и несправедливо, понимал своим маленьким сердечком Володя, но что делать, чтобы спасти всех, не знал. Ему лишь становилось всё страшнее от скорого свидания с любимой бабушкой.

...Она шла по зелёной аллее, совсем маленькая, словно подросток. На голове платок завязан по-старушечьи, куртка тёплая, будто на дворе холодная осень, виден синий халат из-под куртки, на ногах – толстые вязаные носки и прорезиненная обувь «прощай, молодость». Вовка хотел бежать к бабушке и не мог двинуться с места. Дедушка взял его руку и повёл навстречу своей Людочке.

– Солнышко моё, сынок мой единственный, оставшийся... – Баба Люда старалась ослабевшими руками как можно крепче прижать мальчика к груди. – Саввушка, спасибо, любимый, что привёз Светика... Больше мне ничего не надо от этой жизни. Увидеть вас и запомнить навсегда... – Она всхлипнула, но от слёз удержалась. – И вы запомните меня весёлой... Не надо грустить, сынок. Все приходят и уходят... Таков закон жизни. Так задумал Господь Бог... Мы ещё, очень надеюсь, встретимся все вместе. А сейчас идёмте пировать! Я чай приготовила, и торт есть! У нас, Савва, больше часа до следующего укола. Не дожидайтесь его, следи по времени, и уходите пораньше.

***

Когда вернулись на дачу, Володя сразу пошёл к стоящей под навесом папиной «Волге». Человечки выцвели, трудно разглядеть их лица: плачут они или смеются. Мальчик позвал деда и сказал:

– Дедушка, давай сфотографируем человечков... На память. А потом сотрём их. Надо к бабушке ездить каждый день... Пока она живая.

Дед молчал. Он понимал внука и полностью поддерживал. Бабе Люде они нужны сейчас каждый день.

На последние недели перед смертью дед забрал бабу Люду из хосписа домой. Время отмерялось по приездам скорой помощи и шестичасовым отрезкам – от укола до укола. Володя переживал, видя, как мучается бабушка, если врач или сестра опаздывали даже на полчаса. Она не находила себе места, звала в комнату внука и, не глядя на него, блуждала глазами по стенам и потолку. Каждое ожидание укола – это искусанные в кровь губы... Наконец укол сделан, бабушка спит, сон длился около двух-трёх часов. Потом она становилась вменяемой, как правило, просила пить.

Дед не отходил от своей Людочки. Похудел, волосы на голове истончились, стали совсем белыми, руки тряслись. Невестка изредка звонила из Праги, рассказывала о предстоящих родах, о том, что она ждёт девочку. О свекрови – вскользь, потом, как правило, просила позвать к телефону Володю. Спрашивала бодрым голосом:

– Ну, как учимся, сын мой?

– Хорошо, – однозначно отвечал Владимир, переводил разговор:

– А бабе Люде плохо...

– Знаю, знаю... – сразу становилась нервной мама. – Кто ещё с вами бывает?

– Никого, – говорил Владимир, не понимая, о чём спрашивает мама, если папы давно нет, а из других родственников приезжает раз-два в неделю только тётя Ира, бабушкина младшая сестра. – Мы с дедушкой вдвоём...

– Господи, за что мне такая мука?.. Почему я не забрала тебя с собой? Чего ты только не насмотришься.

Дедушка отбирал у Володи телефон, говорил:

– Рожай спокойно. О нас не волнуйся. Мы справимся с болезнью Людмилы Сергеевны. До связи! – Потом спрашивал у Вовки: – Мы с тобой что-то ели?

– Да, глазунью с солёными огурцами... И сырники из кулинарии.

– А суп у нас был?

– В холодильнике... Тётя Ира сварила.

– Давай, пока бабушка спит, поедим горяченького?

– Щас, погрею только, – отвечал Володька и ставил на плиту суп, делал салат со сметаной из помидоров и огурцов, резал толстыми кусками чёрный хлеб. Дед наливал стопку водки, выпивал, кряхтел, брал кусок чёрного хлеба и долго его жевал, не притрагиваясь к горячему супу. Думал, молчал.

– Савва Владимирыч, суп простыл, – говорил голосом бабы Люды Володька. Дед возвращался к жизни, улыбался какой-то детской улыбкой, быстро съедал первое и салат. И опять молчал, но, наливая в бокалы чай, вдруг сказал:

– Я договорился с чернобыльским санаторием, нам выделили медсестру-сиделку... С ней будет полегче за бабушкой смотреть. И придёт она с минуты на минуту. Давай-ка приберём немного в комнатах?

***

Урну с прахом бабы Люды дед разместил в местном колумбарии: как всякий военный, он столько ездил по стране, что нигде не оставил родового гнезда. Умирала она в беспамятстве, никого не узнавала. Володя стоял рядом с дедом у кровати, в голове почему-то крутилась одна дурацкая рифма: «Люда – блюда»... Ещё запомнился священник из кладбищенской церкви, который накануне простудился, сипел, кашлял и чихал беспрерывно. Мама на похороны не приехала: у неё был нервный срыв, её срочно вывозили на родину, боялись, конечно, за девочку, но всё обошлось.

Владимира допустили к маме и сестрёнке только через две недели после родов. Всё это время он жил с дедушкой, приглядывал за ним, учился в школе и даже не отстал ни по одному предмету. А всё потому, что за час до сна они пробегали с дедом каждый предмет в сжатой форме, как конспект. Письменные задания Володька успевал сделать на продлёнке. Ужинали в санатории. Классно! Ничего готовить не надо: дед платил какие-то деньги – и на тебе, пожалуйста, всё на столе. Если дед забирал Володьку с продлёнки, то и обедали там же, с отдыхающими.

...С утра дед брился, мылся, утюжил мундир, чистил ботинки и успевал давать ценные советы Владимиру, как лучше выбивать нос и мыть уши. Они проверили масло в «Волге», заправили бак бензином из канистры, присели на дорожку на ступеньках веранды.

– Дедушка! Ты звёздочки потерял на одном погоне! Ха-ха-ха, – смеётся внук, увидев, что дед из генерал-полковника превратился просто в золотопогонника.

– Боже мой, старею... Это я их так почистил, – ворчал дед.

Их ждали в семье родителей мамы к торжественному обеду. Володя волновался: ну, во-первых, давно не видел маму, хотя особо и не скучал, как сказала тётя Ира, отвык от родительницы. Потом он увидит свою сестрёнку, которую в честь соседнего государства назвали Злата. В-третьих, мама поправилась от нервного срыва. А главное, дед «ждал какой-то подлости». Он не раз пытался поговорить об этом с Владимиром, но каждый раз останавливался, не договорив чего-то самого важного.

Все жали руку деду, выражали искренние соболезнования по поводу кончины бабы Люды. Потом набрасывались на Владимира, будто он жил с дедом за тридевять земель, на другом конце света. «Делов-то: всего лишь на даче, – думал мальчик, – в сорока километрах от города». Повели в детскую комнату, где прямо на разобранном диване, а не в кроватке лежало маленькое узкоглазое существо с чёрными волосиками и вздёрнутым носиком. Девочку по грудь закрывало лёгкое розовое одеяльце... И вообще, она походила на большую куклу из детского магазина.

Владимир забыл обо всех. Он наклонился к лицу девочки и, увидев, что она не может поймать его взглядом, лёг на покрывало. Теперь они смотрели глаза в глаза друг другу. Мальчик сказал, почти прошептал:

– Здравствуй, сестрёнка... Меня зовут Владимир. Я так рад видеть тебя. Ты такая красивая... Только чёрная, а я – белоголовый. Так меня дедушка зовёт. Вот тебе подарок. – Володька, не поднимая головы, чтобы не упустить взгляда девочки, достал из кармана брюк звоночек из обожжённой белой глины и тут же позвонил. Тонкий мелодичный звук сразу услышала малышка, стала искать колокольчик глазами. Нашла руку брата, увидела колокольчик, вроде бы даже улыбнулась и снова перевела взгляд на мальчика.

– К столу, дорогие мои, к столу! – громко, речитативом проговорила бабушка Вера. – Володенька, внучек, сядь рядом с мамой... Да-да, с мамой! Ты так долго её не видел. У нас второго деда нет. А твой пусть отдохнёт от тебя!

– Я, вообще-то, не устал от внука, – парировал, но как-то мягко и робко, дедушка Савва.

– А я хочу с дедушкой, – сказал мальчик с нотками упрямства в голосе.

– Что это ты, сынок? – Дед выразил недовольство поведением внука. – Просят тебя... Это же мама.

– А почему он сынком зовётся? – это опять встряла бабушка.

– Я хочу быть с тобой, дедушка! – Вовка понял, чего не мог так долго сказать дед: его, как сына, хотят оставить здесь, навсегда. «Ну уж фигушки!» – подумал мальчик и демонстративно засунул руки в карманы брюк. Он всегда так делал, когда чувствовал несправедливость взрослых по отношению к нему.

– Пожалуйста, Владимир, сядь рядом со мной! – ледяным голосом сказала мама.

– Нет... Нет! Я хочу быть с дедушкой! Всегда!! – Мальчик, сам того не ожидая, разревелся. Он смотрел на мать, в – глазах ненависть. – Ты – предательница! Ты, ты забыла папу. Ты бросила меня! Да, я всё знаю! Всё...

И, не медля ни секунды, Вовка побежал из квартиры. Ожидая ещё гостей, двери не закрыли на многочисленные замки. Он легко выбрался с третьего этажа по пожарной лестнице и прямиком направился к чёрной «Волге». До самых стёкол машину покрывал густой серый налёт из дорожной пыли. Мальчик вытер слёзы и стал пальцами рисовать человечков с большими головами, маленькими туловищами и раскинутыми в стороны руками и ногами. За несколько минут их получилось около десятка...

Все человечки плакали.

Володька попросил Пашку об одном: при дедушке о Сталкере – ни слова. Сосед по парте, конечно, поинтересовался причиной запрета.

– Дед был в Чернобыле... Так всё тяжело для него. А здесь мутанты, монстры. Последствия радиации, в общем.

Так и договорились: играли только в Пашкином доме. Жуткая, мистическая игра! Сталкер мог сделать что-то ужасное с людьми. Вовка не выдерживал игру до конца: всё время казнённым представлялся дедушка...

А генерал грустил, чаще обычного, по два раза в неделю, ходил на могилу бабы Люды. Володю брал с собой только по воскресеньям, молча сидели на скамейке за общей оградой, несколько раз он говорил:

– Помни, сынок, вот это место рядом с бабой Людой – для меня. Я всё указал в завещании, но мой брат старше меня... Поэтому ты держи на контроле мою просьбу.

– Дедушка, ну чо ты всё о смерти да о смерти? Ты же сам всё время говоришь: «Будем жить!»

– А я – не отказываюсь... Ты уже большой, всё понимаешь. С тобой я проживаю третью жизнь. И я так счастлив! Так благодарю судьбу за то, что ты уговорил маму не трогать нас до конца учебного года.

– А ты точно поедешь со мной в Прагу?

– Точно... Я обязан привезти тебя к маме, в её новую семью. Ни один суд не даст мне право опекунства над тобой. Советовался я с прокурором, моим товарищем. Он всё точно доложил. Проиграл я на всех фронтах...

– Будем жить с тобой за границей. Отделим полдома, поставим ринг, Златка подрастёт, будем её тренировать. Разве это плохо? А, дедушка? Можно же так сделать? – Володька, независимо от себя, начинал реветь, украдкой, тихонько, чтобы не расстраивать деда.

– Подойди ко мне, Володя, – сказал как-то после школы дед Савва. Он поставил мальчика перед собой, положил мелко дрожащие руки на плечи, продолжил:

– На этом свете мне уже ничего не осталось ждать. А у тебя будет семья, ты привыкнешь со временем к маме, сестрёнке Злате, новому папе...

– Ну зачем ты так?

– Затем, что ты уже взрослый и понимаешь эти вещи. У каждого человека должна быть семья. Без этого нельзя... Пропадёшь... И мне так спокойнее. Вот завещание. Тебе я завещаю всё свое движимое и недвижимое имущество. Вот банковский вклад на три миллиона рублей. Все генеральские сбережения. Негусто, конечно, но на учёбу тебе хватит. Квартира и дача – всё на тебя записано, но по достижении совершеннолетия. Так что ты у меня – миллионер... Ха-ха-ха-хёёх, – смеётся дед.

– Дедушка, а на фига мне всё это?!

– Ты же в капитализме живёшь... Сейчас без денег нельзя! Без денег сейчас – ты ничто, прости меня, за грубость. – Дед не договорил. – Но об этом ты сообразишь, когда закончишь школу, пойдёшь в летное училище. Ты не передумал?

– Нет, конечно, как и папа, в академию имени Юрия Алексеевича Гагарина!

– Вот и хорошо... Это письмо я написал за своей подписью и печатью, как старый командующий. Если тебе будет невыносимо в жизни, ты прочитай его и реши: кому из военачальников передать. Я прошу не бросать на произвол судьбы сына Героя России...

Дед, запрокинув голову, долго дышал, не глядя на внука.

Потом вдруг спросил:

– А что за игра у вас с Пашей, на веранде вы сражались, пока я спал в кресле?

– Да, это про Сталкера... Мутанты там, лесные люди, почти дикари.

– Там и Чернобыль вспоминается? И о реке Припять вы говорили?

– Да, всякая чушь...

– Нет, сынок, это не чушь. Это тысячи облучённых жителей города и солдатиков, которых я бросил на реактор. Это медленная бесконечная смерть...

***

Год в школе Володя закончил почти на отлично. За несколько дней они упаковали с дедом вещи, собрались лететь в Прагу. И вдруг появляется заграничный папа. Он поблагодарил на ломаном русском языке дедушку Савву, объявил, что, с учётом возраста и дороговизны перелёта, тому не надо лететь. Да и внуку так спокойнее.

– Резать так резать! – сказал он. – Вы – человек военный, должны понять...

На удивление, Владимир молчал: не плакал, не капризничал, замкнулся и ни слова не проронил до самого прощания с дедушкой. Они ушли к реке, около часа ходили по берегу, крепко держась за руки. Счётчик таксист выключил, получив от генерала двойную стоимость дороги в аэропорт.

– Ты всё понял? – спросил дед, целуя внука.

– Я буду писать тебе письма... Передавай привет бабе Люде.

– Прощай! Ты настоящий сын...

***

Владимир, Володя – Белая головушка больше никогда не увидит деда.

Генерал застрелился ночью.