Поэтом можешь ты не быть…

Александр Медведев

Поэтом можешь ты не быть…

Поэтом можешь ты не быть,

Но гражданином быть обязан.

Н. Некрасов, «Поэт и гражданин»

.

Однажды в Доме творчества «Челюскинская» обсуждали работу одного художника – князь Игорь на коне. Коллеги мягко указали ему на невыразительную позу всадника, на сомнительно нарисованного коня и обилие несущественных деталей, мешающих восприятию целого. Он горячо возразил: «Зато у него на броне – символ солнца!» Символика, по его мнению, и значение темы заведомо компенсируют слабую художественную форму.

Всякий раз с грустью вспоминаю этот случай, когда встречаю буквальное воплощение некрасовского «поэтом можешь ты не быть…» – в искусстве, музыке, кино и литературе – некую индульгенцию на право говорить о родине, о родном русском, непоэтичным языком. Есть в этом дерзость, если не сказать нахальство, подменять художественность высокопарным словоизвержением.

Поэма Василия Дворцова «Правый мир» формально отвечает жанровым признакам. В центре схема героя, которую автор рекомендует видеть стержнем русской жизни, – отважный воин, труженик, муж, отец. Превращения схемы в полноценного героя художественного произведения не произошло. Временной и пространственный охват, казалось, позволяет автору рассказать о гражданской войне на Кубани, о советско-японских пограничных конфликтах, о взятых в фашистское кольцо Ленинграде и Сталинграде и их защитниках, о победе над Германией и Японией, о мирном послевоенном строительстве… Однако ничего нового, яркого или вдумчивого во взгляде на какой-либо из перечисленных периодов истории, в образной трактовке конкретных эпизодов, в попытке выявить истоки героизма русского человека автор не смог предъявить. Есть описания природы...

.

Сентябрь цветится. Речка Мга

Петлявится узорно меж болот.

Заладожья простуженный извод.

Осинки откраснели донага…

.

«Петлявится узорно», «простуженный извод», «откраснели донага» – лишь малая толика перлов псевдонародного лексикона поэмы В. Дворцова, их запас таков, что и на крупной птицеферме было бы пресыщение.

«Англичане так уверены в гениальности Шекспира, что не считают нужным даже прочесть его», – слова английского художника созвучны пушкинским «мы ленивы и не любопытны». Оба высказывания возникают в памяти по прочтении «Правого мира». Такое впечатление, что В. Дворцов, уверенно берущий приступом дерзости жанр поэмы, не читал «Полтавы» Пушкина, «Демона» Лермонтова», «Василия Тёркина» А. Твардовского…Для чего они и другие достойные русские и советские поэты искали, оттачивая, форму, в которую вливали мысль и чувство, получая весомое Слово? Роман Якобсон в статье о Пастернаке писал, что «из стремления продлить и обессмертить старое искусство спонтанно рождалось искусство новое. Повторение оказывалось «шибче, горячей» оригинала, новое возникало не в отмену старому, но совершенно напротив, в восхищённом воспроизведении образца». Для того, в том числе, и писали классики, чтобы в дальнейшем авторы в восхищении равнялись на высокие образцы.

.

Казак Василий, отирая шрам,

Дымил на солнце как дождём омытый.

Под гимнастёркой, жинкою зашитой,

В плече свербили девять вражьих грамм.

А в сердце спела Божья тишина,

Густилась негой с каждым полным вдохом,

И блазнилась дурнейшим брёхом

Горючая гражданская война.

.

Таким пародийно-вычурным слогом автор отважно начинает излагать историю героя. Она мелодраматична: герой и персонажи – «химически чисты», словно выведенные из пробирки; лишённые возможности сомневаться, заблуждаться – быть живыми людьми, волей автора они скользят к хэппи энду. Мелодраматизм и в том, что и не вполне положительные и отрицательные персонажи также лишь обозначены. Вот реакция героя на лекцию политрука с характерной, разумеется, космополитической фамилией:

.

Зачем долдонить про пролетариат

В его интернациональной цели?

Про роль ВКП(б) на авансцене

Грядущих общемировых рейхсрат?

Зачем? Ведь за окном возжитиё,

Вот-вот багульник зацветёт на сопках.

И гуси-лебеди в болотцах топких

Трубят весне предназначение её…

.

«Напевную поэтику» В. Дворцова – впору рассматривать подстрочником для сурдоперевода, ибо трудно признать, что написанное предназначено для чтения вслух. Совершенно не произносимо – «про пролетариат», да и поэтический размер в строке сломан. Фонетический сдвиг «Про роль» – выводит некоего Пророля(?) на «рейхсрат» (имперский совет – нем.?)… В строке «Грядущих общемировых рейхсрат» мужской род превращён в женский и также сломан размер. Действительно, зачем? Зачем доводить до абсурда картину армейского политзанятия? В 1930-е годы подобные троцкистские речи о роли ВКП(б) в общемировом плане были уже в принципе невозможны в подразделениях Красной Армии.

Штампы «багульника, зацветающего на сопках» (не иначе, как позаимствованного из популярной песни 1970-х гг. ВИА «Самоцветы»?), «гусей-лебедей» и «болотцев» – ясное дело – «топких», изящно оттеняет загадочное «возжитиё»… Что это? Житие полным возом? Или, судя по ударному, во всех смыслах, «ё», это провинциализм, специфическое местное ругательство? Скорее всего, это вымученное псевдо-церковнославянское с неверным «ё» вместо «е» ради рифмы.

Отрицательные, то есть фашисты, достойны карикатуры и только, считает автор.

.

Но ровно в полдень, хоть сверяй часы,

Лес за околицей залился гулом:

Шесть «панзеров», тупых, квадратноскулых,

Ползли, задрав короткие носы.

Дорога выгибалась под селом,

Удобно в бок фашистам бронебойным –

Хлесть из болотца! Танки межсобойно

Подёргались, и к лесу напролом.

.

В. Дворцов лишь обмолвился насчёт секретного оружия, но оставил читателя в неведении о калибре, прицельной дальности и убойной силе «болотца», из которого хлещут бронебойным по «панзерам»? Следующая загадка о «межсобойном подёргивании танков» и отправлении их «к лесу напролом» – шли бы вы лесом! – заставляет забыть предыдущую.

Есть в поэме и патетика. Должна была быть, но её вытеснила пошлая (от слова пошлó – то, что стало расхожим) риторика:

.

И вкруг легли: коль смерть – на всех одна.

Коль погибать – лишь Богом все судимы.

Мы, русские, ни кем непобедимы –

Нас не сломать ни чем и никогда!

Нас не согнуть – в нас вера и любовь,

Мы, русские, – надежда всей планете.

Судьбу свою мы, не торгуясь, встретим,

В бою за други изливая кровь.

.

Изливают «горечь обиженных жалоб» (читайте Маяковского!) – кровь проливают. Никем и ничем следовало написать слитно… Но ведь даже не об этом речь. Ещё В. Ф. Одоевский говорил, что ловить поэта в мелочах – это византийский педантизм. Удивляет другое, с какой лёгкостью в мыслях необыкновенной В. Дворцов решил, что он поэт, да ещё эпический.

Поневоле закрадывается мысль: не скрытый ли постмодернист перед нами, который в духе глумливых пародий В. Сорокина на русскую реалистическую литературу создал свой «Правый мир»?

В каждой настоящей поэме есть строчки, которые раз услышав, человек запоминает на всю жизнь, они всплывают в памяти к случаю, приходят на выручку афоризмом, заменяющим долгое объяснение, вспоминаются просто потому, что красивы, певучи. Ничего подобного нет в «Правом мире». Одного этого достаточно, чтобы спросить, к чему было начинать поэму(!) на тему трагической и героической истории родины, если в таковой не нашлось ни одного поэтического образа?

.

К чему начинать

историю снова?

Не пачкай бумаги

и время не трать!

Но где же оно –

первородное слово,

которое сладко

сто раз повторять?

.

Может быть, вопросы Н. Асеева из поэмы «Маяковский начинается» станут прямым напоминанием отважным, берущимся излагать в столбик «историю снова», об ответственности перед Историей и Словом?

.

Однажды в Доме творчества «Челюскинская» обсуждали работу одного художника – князь Игорь на коне. Коллеги мягко указали ему на невыразительную позу всадника, на сомнительно нарисованного коня и обилие несущественных деталей, мешающих восприятию целого. Он горячо возразил: «Зато у него на броне – символ солнца!» Символика, по его мнению, и значение темы заведомо компенсируют слабую художественную форму.

Всякий раз с грустью вспоминаю этот случай, когда встречаю буквальное воплощение некрасовского «поэтом можешь ты не быть…» – в искусстве, музыке, кино и литературе – некую индульгенцию на право говорить о родине, о родном русском, непоэтичным языком. Есть в этом дерзость, если не сказать нахальство, подменять художественность высокопарным словоизвержением.

Поэма Василия Дворцова «Правый мир» формально отвечает жанровым признакам. В центре схема героя, которую автор рекомендует видеть стержнем русской жизни, – отважный воин, труженик, муж, отец. Превращения схемы в полноценного героя художественного произведения не произошло. Временной и пространственный охват, казалось, позволяет автору рассказать о гражданской войне на Кубани, о советско-японских пограничных конфликтах, о взятых в фашистское кольцо Ленинграде и Сталинграде и их защитниках, о победе над Германией и Японией, о мирном послевоенном строительстве… Однако ничего нового, яркого или вдумчивого во взгляде на какой-либо из перечисленных периодов истории, в образной трактовке конкретных эпизодов, в попытке выявить истоки героизма русского человека автор не смог предъявить. Есть описания природы...

.

.

«Петлявится узорно», «простуженный извод», «откраснели донага» – лишь малая толика перлов псевдонародного лексикона поэмы В. Дворцова, их запас таков, что и на крупной птицеферме было бы пресыщение.

«Англичане так уверены в гениальности Шекспира, что не считают нужным даже прочесть его», – слова английского художника созвучны пушкинским «мы ленивы и не любопытны». Оба высказывания возникают в памяти по прочтении «Правого мира». Такое впечатление, что В. Дворцов, уверенно берущий приступом дерзости жанр поэмы, не читал «Полтавы» Пушкина, «Демона» Лермонтова», «Василия Тёркина» А. Твардовского…Для чего они и другие достойные русские и советские поэты искали, оттачивая, форму, в которую вливали мысль и чувство, получая весомое Слово? Роман Якобсон в статье о Пастернаке писал, что «из стремления продлить и обессмертить старое искусство спонтанно рождалось искусство новое. Повторение оказывалось «шибче, горячей» оригинала, новое возникало не в отмену старому, но совершенно напротив, в восхищённом воспроизведении образца». Для того, в том числе, и писали классики, чтобы в дальнейшем авторы в восхищении равнялись на высокие образцы.

.

.

Таким пародийно-вычурным слогом автор отважно начинает излагать историю героя. Она мелодраматична: герой и персонажи – «химически чисты», словно выведенные из пробирки; лишённые возможности сомневаться, заблуждаться – быть живыми людьми, волей автора они скользят к хэппи энду. Мелодраматизм и в том, что и не вполне положительные и отрицательные персонажи также лишь обозначены. Вот реакция героя на лекцию политрука с характерной, разумеется, космополитической фамилией:

.

.

«Напевную поэтику» В. Дворцова – впору рассматривать подстрочником для сурдоперевода, ибо трудно признать, что написанное предназначено для чтения вслух. Совершенно не произносимо – «про пролетариат», да и поэтический размер в строке сломан. Фонетический сдвиг «Про роль» – выводит некоего Пророля(?) на «рейхсрат» (имперский совет – нем.?)… В строке «Грядущих общемировых рейхсрат» мужской род превращён в женский и также сломан размер. Действительно, зачем? Зачем доводить до абсурда картину армейского политзанятия? В 1930-е годы подобные троцкистские речи о роли ВКП(б) в общемировом плане были уже в принципе невозможны в подразделениях Красной Армии.

Штампы «багульника, зацветающего на сопках» (не иначе, как позаимствованного из популярной песни 1970-х гг. ВИА «Самоцветы»?), «гусей-лебедей» и «болотцев» – ясное дело – «топких», изящно оттеняет загадочное «возжитиё»… Что это? Житие полным возом? Или, судя по ударному, во всех смыслах, «ё», это провинциализм, специфическое местное ругательство? Скорее всего, это вымученное псевдо-церковнославянское с неверным «ё» вместо «е» ради рифмы.

Отрицательные, то есть фашисты, достойны карикатуры и только, считает автор.

.

.

В. Дворцов лишь обмолвился насчёт секретного оружия, но оставил читателя в неведении о калибре, прицельной дальности и убойной силе «болотца», из которого хлещут бронебойным по «панзерам»? Следующая загадка о «межсобойном подёргивании танков» и отправлении их «к лесу напролом» – шли бы вы лесом! – заставляет забыть предыдущую.

Есть в поэме и патетика. Должна была быть, но её вытеснила пошлая (от слова пошлó – то, что стало расхожим) риторика:

.

.

Изливают «горечь обиженных жалоб» (читайте Маяковского!) – кровь проливают. Никем и ничем следовало написать слитно… Но ведь даже не об этом речь. Ещё В. Ф. Одоевский говорил, что ловить поэта в мелочах – это византийский педантизм. Удивляет другое, с какой лёгкостью в мыслях необыкновенной В. Дворцов решил, что он поэт, да ещё эпический.

Поневоле закрадывается мысль: не скрытый ли постмодернист перед нами, который в духе глумливых пародий В. Сорокина на русскую реалистическую литературу создал свой «Правый мир»?

В каждой настоящей поэме есть строчки, которые раз услышав, человек запоминает на всю жизнь, они всплывают в памяти к случаю, приходят на выручку афоризмом, заменяющим долгое объяснение, вспоминаются просто потому, что красивы, певучи. Ничего подобного нет в «Правом мире». Одного этого достаточно, чтобы спросить, к чему было начинать поэму(!) на тему трагической и героической истории родины, если в таковой не нашлось ни одного поэтического образа?

.

.

Может быть, вопросы Н. Асеева из поэмы «Маяковский начинается» станут прямым напоминанием отважным, берущимся излагать в столбик «историю снова», об ответственности перед Историей и Словом?