Ностальгия

Захныкал ребёнок, трёхлетняя Маша. Заворочалась в постели и зашикала на ребёнка её молодая мать Ирина. И только тогда Ольга Борисовна решилась встать, принять душ и умыться, потому что по опыту знала, что если захныкала Маша, то заснуть больше не удастся. К тому же пойти в ванную комнату первой было выгодно. Ирина с Машей подолгу сиживали там, и пришлось бы долго ждать своей очереди.

Ольга Борисовна осторожно спустила ноги на пол и нашарила тапочки. Посидела, привыкая к вертикальному положению тела. Она никогда не торопилась сразу вставать. Знала, что в её возрасте может закружиться голова и можно упасть. Посидев некоторое время, она осторожно встала, накинула кремовый махровый халат, взяла палочку, висевшую на спинке кровати, и направилась в ванную комнату, прислушиваясь на ходу, что в организме не так, где болит. Как всегда, утром болели колени. Ничего не попишешь: артроз!

Почему у меня такое плохое настроение, позволила себе вопрос Ольга Борисовна, становясь под тёплый душ. Что такое случилось? Почему мне тревожно? Вчерашним утром 23 декабря 2015 года администрация пансионата предупредила жильцов - беженцев из Донбасса – чтобы они никуда не уходили после завтрака, а ждали прибытия важных людей, чиновников из Киева. Все беженцы должны собраться к 11.00 в одном из конференц-залов.

Всё беженцы заволновались. Это были женщины с детьми, старики и старухи. Весь день все бегали друг к другу в комнаты, обсуждали новость и строили предположения, зачем важные дяденьки из столицы приедут, и что они хотят сообщить или предложить. Предположения были разные: но, в основном, оптимистичные. Всегда, когда кто-то приезжал в пансионат, будь то чиновники или волонтёры, они что-нибудь привозили полезное и приятное для беженцев. Почти все надеялись, что киевские чиновники тоже с пустыми руками не приедут – привезут гуманитарку: детям – игрушки, старикам – лекарства, женщинам – одежду и обувь для детей, и всем – продукты питания, потому что кормить в пансионате по сравнению с 2014 годом стали скромнее. Гораздо скромнее. Все уже загодя радовались будущим гостинцам, и только одна Ольга Борисовна ничего хорошего от визита киевских чиновников не ждала. Их внезапный визит попахивал чем-то зловещим и непредсказуемым. Ольга Борисовна это чуяла, но свои крайне пессимистичные предположения вслух не высказывала и народ не смущала. В конце концов, моё чутьё меня может обманывать, думала она. А вдруг я не права, а они – правы. Но если я права, я это скоро узнаю. Не буду обольщаться вместе со всеми пустыми надеждами. Зато и разочаровываться не придётся.

Одним из самых дерзких предположений Ольги Борисовны было, что их переселят в другой пансионат. Поплоше. Скромнее, чем этот. Когда их, беженцев с Донбасса, растерянных и несчастных, в сентябре  2014 года поселили в этот пансионат под Киевом, Ольга Борисовна сразу подумала, что он слишком хорош для таких целей. Это был пансионат для состоятельных людей, которые могли оплатить люксы, плавание в бассейне, блаженство в финской сауне, дорогие заморские напитки в баре, игру в теннис или бильярд, и посиделки в ресторане. Расположен пансионат был в обширном парке и ласково назывался «Солнышко». Понятно, что беженцев, количеством около 200 человек, разместили не в люксах, а в обычных двухместных номерах. И единственно доступной роскошью для них был парк, где можно было гулять сколько душе угодно и ещё относительная близость столицы, куда при желании можно было выбраться, чтобы побродить по улицам и полюбоваться на витрины магазинов. Правда, мало, кто выбирался. С ребенком не особо выберешься. А старикам больше нужен покой, чем приключения на столичных улицах.

Приключений хватало и в самом пансионате.

Инициаторами приключений был обслуживающий персонал пансионата.

Беженцы думали, что всех их, испытавших ужасы войны, обстрелы городов, посёлков и сёл Донбасса, сограждане родной страны встретят, если не с распростёртыми объятиями, то, по крайней мере, с пониманием и сочувствием. Единичное понимание и сочувствие они встречали, не без этого. Однако сразу же все они столкнулись с холодным любопытством, недоверием и тайным (а иногда и явным) недоброжелательством, словно у всех них на лбу стояла  незримая печать «Сделано в Донбассе», а раз сделано в Донбассе, значит, опасное, непредсказуемое и, может быть, даже заразное. Зараза называлась – сепаратизм.

Некоторые эти люди, ныне именуемые беженцами, про себя немножко гордились тем, что бежали не в Россию, как некоторые, а вглубь своей собственной родной страны – Украины, с которой она чувствовали большую внутреннюю связь, чем с Россией, объявленной властями агрессором. Многие из беженцев были носителями украинского языка, который считали таким же родным, как и русский. Они полагали, что Украина поможет им. Они на это рассчитывали. Помощь они получили, но клеймо «Сделано в Донбассе», значит, потенциальный сепар - никуда не делось. И первой это дала понять обслуга пансионата. Как только беженцы немножко обжились на новом месте, у них появились некоторые претензии и пожелания, чтобы улучшить свой комфорт. Будьте рады тому, что у вас есть, был ответ. Вы, донецкие, больно уж требовательны.  И это - «донецкие» - вытравить из сознания как самих донецких, так и из сознания «настоящих украинцев» было невозможно. «В сём христианнейшем их миров//Все поэты – жиды», - написала когда-то Марина Цветаева. Такими «жидами» почувствовали себя донецкие беженцы на Украине. Точнее, их заставили это почувствовать. Слово «донецкий» вызывало  у некоторых украинцев сочувствие, но чаще лёгкое опасение, словно люди, стоящие перед ними, были не вполне украинцы, хотя паспорта у них были украинские.

Донецких это обижало, но они не могли этого изменить.

Ольга Борисовна тоже почувствовала на себе это отношение. Как-то она нечаянно разбила дешёвую вазу, стоявшую на тумбочке в коридоре. Просто закружилась голова, Ольга Борисовна пошатнулась и задела эту злополучную вазу. На звон разбитого стекла пришла коридорная. Ольга Борисовна принялась извиняться, на что коридорная, вместо того, чтобы утешить старушку и  сказать, что ваза эта сущие пустяки,  злобно сказала, что всё-то у вас, у донецких, через ж**у, ходить нормально и то не умеете. Ольга Борисовна была до того расстроена и поражена высказываниями коридорной в её адрес и в адрес «тупорылых донецких террористов», что, придя в комнату, плакала, потому что за все свои 78 лет она никогда ничего подобного не слышала.

Итак, Ольга Борисовна сделала предположение, что их – беженцев - хотят переселить в пансионат скромнее этого, и, как мы увидим дальше, оказалась права, но слегка ошиблась.

Во вторник в 11.00  все беженцы собрались  в конференц-зале. Все почему-то волновались, несмотря на оптимистичные предположения, и дети, как ни странно, вели себя спокойно, не бегали по залу, и не кричали. Ольга Борисовна сидела в первом ряду. Она пришла загодя, чтобы занять хорошее место, откуда всё будет видно и слышно.

В 11.00 никто не появился, но обслуга пансионата уверяла, что скоро появится. И действительно, в 11.15 к пансионату подкатили чёрные роскошные джипы. В притихший конференц-зал первыми быстрым шагом вошли охранники в тёмных костюмах и встали в проходах, перед подиумом и позади людей. Их взгляды, как прожекторы, прощупывали зал во всех направлениях. Люди оторопели, испугались и вжались в кресла. Наконец, через зал, не спеша, прошествовали трое выхоленных мужчин в дорогих костюмах, в облаке дорогого парфюма, в сопровождении референтов с кожаными портфелями, взошли на подиум и вальяжно расселись в креслах перед кафедрой. Это были чиновники из столицы. Ольга Борисовна разглядывала их упитанные гладкие лица. Много на своём веку видела она чиновников: советских, российских, украинских и на всех этих чиновниках была печать, объединявшая их в один клан сильных мира сего. Сказывалось это не только в их дорогих костюмах, обуви, портфелях, часах и автомобилях, а в поведении, преувеличенно демократичном и одновременно высокомерном по отношению к тем, кого они считали «народом». «Я - и народ», читалось на их лбах, «я снисхожу до народа», «сам я не народ, я – избранный». И эта избранность, случайная и не мотивированная, казалась им почти  божественной и данной навсегда.

Вышел на подиум и встал за трибуну, подобострастно клянясь в сторону киевских чиновников, главный администратор пансионата. Оперение похуже, подумала Ольга Борисовна.  Знает своё место. Интересно, что скажут. Нехорошее предчувствие сдавило ей сердце. Она пыталась понять, откуда явилось это нехорошее предчувствие, и поняла. Чиновники, переговаривались друг с другом, чему-то посмеивались, но, ни один из них не взглянул в зал, где доверчиво ожидали даров женщины с детьми, старики и старухи.

Главный администратор прокашлялся и, изредка взглядывая поверх голов людей в зале, представил членов делегации. Начальник … начальник… начальник … – простучало по ушам собравшихся и все дружно похлопали начальникам, один из которых, видимо, самый начальственный начальник из всех прибывших, встал и вышел к трибуне. Он скользнул взглядом по лицам людей, сидевших в первом ряду и широко, и демократично улыбнулся:

- Дорогие беженцы, - начал он, – должен вам сообщить, что в пансионат, в котором вы сейчас живёте, вас поселили представители волонтёрских организаций. Но поселили они вас – незаконно.

Вот оно, стукнуло сердце Ольги Борисовны. Вот оно! Я так и знала!

Между тем с трибуны лился ровный и безразличный, бархатный баритон преуспевшего в жизни человека:

- Мы просим вас в течение недели выехать из пансионата.

- Как выехать?! Почему выехать?! Куда выехать? – всплеснулась волна человеческого отчаяния. Закричали все сразу.

Чиновник на трибуне, опустив глаза, и протянув правую руку, ладонью к народу, терпеливо ждал отлива первого возмущения. Сидящие чиновники о чём-то переговаривались и посмеивались. Может, анекдоты друг другу рассказывают, подумала Ольга Борисовна. Когда установилась тишина, он продолжил:

- Решение принято окончательное и обсуждению не подлежит. Пансионат является частной собственностью. Понимаете, частной собственностью, - повторил и отчеканил чиновник. -  Владельцы пансионата не обязаны заботиться о вашем дальнейшем размещении. Вы должны выехать. Куда, каждый решает сам.  Вы можете снять себе квартиру. Или комнату. У кого-то есть родственники. Друзья, знакомые, наконец, и они вам, я думаю, не откажут в помощи. Если вам не к кому обратиться, если у вас нет ни родственников, ни друзей, которые вам могли бы помочь, обратитесь в государственные организации. В учреждения по социальной защите населения. Адреса и телефоны мы оставим у администратора. Ещё раз повторяю, что вы можете сделать и куда обратиться. – И он аккуратно, слово в слово повторил то, что сказал перед этим. И закончил свою речь резко:

-  Вопросы прошу не задавать, потому что я всё сказал.

И три чиновника легко и быстро понеслись к выходу, а за ними понеслась их охрана, оставляя за спинами бурлящую, галдящую и всхлипывающую толпу женщин, детей, стариков и старух.

Первые полчаса были ужасны. Ольга Борисовна сидела среди кричащих людей, плачущих детей, не понимающих, что происходит и почему кричат взрослые. Кричали друг другу, потому что больше некому было адресовать своё отчаяние. Кричали, что с ними поступают бесчеловечно и несправедливо. Некоторые старики и старухи плакали, как дети. Одна Ольга Борисовна не кричала и не плакала, а тихо сидела, опершись подбородком на набалдашник палки, и смотрела в пол неподвижным и невидящим взглядом.

В конце концов, все успокоились и побрели по своим комнатам, обсуждая на ходу, что делать. Для начала решили ничего не делать. Да, ничего не делать и ждать. Может быть, всё как-то само утрясётся, забудется и их оставят в покое. Может быть, это была пустая угроза. Ведь не могут же их просто выбросить на улицу. Ведь это их родное государство, оно их не оставит в беде. Оно обязано о них позаботиться. Они лояльны по отношению к новой власти. И власть просто обязана это оценить и быть лояльной по отношению к ним. Ведь они могли бы бежать в Россию, но побежали вглубь родной страны, потому, что нет ничего роднее и дороже родины. Пока все это обсуждали, собираясь группами в комнатах, к ним заглядывали дежурные по коридору и говорили, гася всякую надежду на лучшее:

- Завтраков больше не будет. Свежее бельё в конце недели выдавать не будем. Несвежее бельё сдадите в субботу. Если не сдадите сами, будем ходить и собирать.

Но и на этот недружественный жест беженцы решили не обращать внимание. Сами позавтракаем. Обойдёмся и без казённого постельного белья, решили все. У каждого что-нибудь постелить найдётся.

.

Ольга Борисовна вернулась в свою комнату, села на кровать и погрузилась в раздумья. Не хотелось ни читать, ни гулять. Вообще ничего не хотелось. Она легла и укрылась одеялом. Вскоре пришла Ирина с Машей.

- Вы спите? – спросила Ирина.

- Нет, я не сплю, - отвечала Ольга Борисовна. – Я размышляю.

- Что же делать? – спросила Ирина. – Если они решили нас отсюда выжить, они выживут. Все решили ничего не делать и ждать. Это тоже способ борьбы, ведь, правда? Но всё-таки мне кажется, что это бессмысленно. Надо что-то делать и как-то устраиваться.

- Вы правы! – сказала Ольга Борисовна. – Надо что-то предпринимать. Они только так говорят, что ничего не надо делать, но потихоньку все будут искать способы устроить свою судьбу. Так что, не ждите, а думайте, как Вам быть дальше. Вы можете вернуться?

- Куда?

- Домой. Я, наверное, не так спросила. Вы хотите вернуться?

- Хочу. Но я боюсь. Это так страшно, когда бьют «Грады».

Ольга Борисовна знала, как это страшно, когда бьют «Грады». Она знала, что два снаряда легли возле дома, где жила Ирина. Машенька после этого дня стала заикаться.

.

Ирина одела Машеньку, и они ушли гулять. Ольга Борисовна посидела ещё некоторое время, размышляя о том, что скоро Новый год, а настроение не только не предпраздничное, а совсем минорное. Чтобы как-то развеяться и встряхнуться, Ольга Борисовна оделась и тоже вышла погулять.

Она медленно шла по главной аллее, опираясь на палку.

В парке было славно. Лёгкий морозец бодрил. Чистый снег на газонах был истоптан воронами. Они перелетали с дерева на дерево и шумели, как цыганский табор. Что-то их слишком много сегодня, подумала Ольга Борисовна. И почему так зловеща их внешность и неблагозвучны голоса?

Она жила в пансионате чуть больше года, а, если быть точной, год и четыре месяца, и никак не могла привыкнуть к тишине, прорезаемой этим хриплым карканьем воронья. Хотя, как это ни странно, без этого карканья тишина могла бы показаться слишком утомительной, слишком подозрительной, слишком напряжённой. Полная тишина всегда чревата внезапным взрывом. За год и четыре месяца Ольга Борисовна не разучилась вслушиваться в тишину, зная, что она зловеща и коварна.

Год и четыре месяца Ольга Борисовна старалась ни о чём не вспоминать. Жила одним днём, приучив себя к определённому распорядку. Она не вспоминала о прошлом и не думала о будущем. Так было проще и легче. Она не смотрела телепередачи, не слушала радио, и общалась с людьми только в силу острой необходимости и исключительно на бытовые темы. Она построила вокруг себя крепостную стену, вырыла снаружи ров и наполнила его водой.  Мысли о прошлом и о будущем были врагами и поджидали снаружи, ища лазейку, мост, готовые заслать за крепостные стены лазутчика. Поскольку Ольга Борисовна была медицинским работником с почти пятидесятилетним стажем, она понимала, что таким способом она спасает свою душу, ибо воспоминания о прошлом могли бы её разрушить, а мысли о неопределённом будущем могли бы её смутить и расстроить.

Ольга Борисовна знала, что многие люди ищут опоры в церкви, но она, как всякий бывший советский человек, имеющий среднее медицинское образование, не была верующей, в церковь никогда не ходила, и к религии относилась скептически. Ей проходилось искать опору в самой себе и в книгах, которые она читала всякую свободную минуту, благо в пансионате была большая и хорошо организованная библиотека, до которой ещё не добрались новые власти, ведающие культурой. Так, при помощи самодисциплины и литературы, Ольга Борисовна спасалась от действительности, но сегодня действительность внезапно, резко и грубо напомнила о себе.

И ничто, ни пятьдесят лет безупречной службы, ни звание заслуженного работника здравоохранения, ни почтенный возраст не обеспечили ей то, что она рассчитывала иметь в старости – уважение, обеспеченность и покой. Война взмахнула своим чёрным крылом, хрипло каркнула и всё – покой, благополучие, устроенность – исчезло во мгновение ока, как будто их и не было никогда.

А ведь  Ольга Борисовна заслужила их, как никто другой.

Её жизнь была полна тревогами, волнениями, заботами, хлопотами, переживаниями, известными всякой женщине, у кого муж был шахтёр. Она знала, что в шахте может случиться всякое, что муж может не вернуться, или вернуться искалеченным, или заболеть силикозом, и это было постоянное напряжение и постоянный страх. И, чтобы снять напряжение и отогнать страх, Ольга Борисовна загружала себя работой и домашними делами.  Здравпункт шахты, где она работала медсестрой, славился безупречным порядком и исключительной чистотой. Когда под землёй случались катастрофы, внешний порядок  её безупречного, стерильного мира нарушался стонами обгоревших страдальцев с чёрными от угольной пыли лицами и огромными, безумными от боли глазами. Она оказывала им первую помощь, выполняя указания врача, делала противошоковые и обезболивающие уколы, бинтовала раны, накладывала шины, внешне спокойная, уверенная, с точными движениями сильных и успокаивающих рук. Когда пришла беда – её личная беда – Ольга Борисовна не смогла перебинтовать раны мужа, утешить его прикосновением тёплых рук. Он и ещё трое его товарищей попали там, внизу, на невообразимой глубине в огненную ловушку. Спасательные отряды не сумели их вызволить. Ольга Борисовна не билась в истерике, не кричала. Она помогала другим шахтерам, тем, кого смогли поднять на поверхность. И когда всё кончилось, и последнего раненого увезла «Скорая» в клинику, Ольга Борисовна осознала, что она стала вдовой и теперь дочь-подростка она должна поднимать сама и одна.  Она справилась.

Дочь Марина после института иностранных языков стала учительницей английского языка. Вышла замуж. Родила дочь. И развелась. Всё пошло немножко не так, как хотелось Ольге Борисовне. Она продолжала работать и помогала дочери воспитывать внучку. А потом нагрянула новая беда: у Марины обнаружили рак. После четырёх лет борьбы за жизнь, Марина умерла. И Ольга Борисовна осталась с внучкой Танечкой, и снова справилась. Танечка тоже училась в институте иностранных языков и даже у тех же самых преподавателей, у которых училась её мать Марина. Правда, работала она в какой-то фирме, а не в школе.

Ольга Борисовна не раз задавала себе вопрос: сколько несчастий может пережить человек и не сойти при этом с ума? Переживая очередное несчастье, Ольга Борисовна не знала, что самое большое, самое ужасное несчастье судьба приберегла для неё напоследок, и это несчастье называлось – война.

10 февраля 2014 года Танечке исполнилось 32 года, и она всё ещё не была замужем, и у неё не было детей. Ольга Борисовна деликатно обходила эту тему стороной, хотя её очень волновало, будут ли у неё правнуки.

Между тем, в Киеве было неспокойно. В Киеве было нехорошо. В конце февраля из страны бежал Президент. А в марте Путин взял Крым. Последнее событие не раздосадовало Ольгу Борисовну, потому что она прекрасно помнила, как Хрущёв росчерком пера подарил Крым со всеми его обитателями - Украине. Как барскую шубу с плеча. Обитателей никто не спрашивал. Пастух не спрашивает стадо, что оно хочет. Стадо обязано хотеть того же, что хочет пастух. Но в этот раз крымчан спросили, с кем они хотят быть. И крымчане ответили: с Россией. В общем, Ольга Борисовна в сердце своём вынуждена была признать, что Крым возвратился домой, и это было справедливо.

Но Ольга Борисовна была сильно раздосадована на Президента. Он не должен был потворствовать бесчинствующей толпе, он обязан был применить власть и силу, а вместо всего этого взял, да сбежал. И к власти пришли другие люди. Что это были за люди, Ольге Борисовне было неведомо. Она всегда старалась держаться подальше от политики. Меньше знаешь, крепче спишь, полагала она. Круг её интересов замыкался на семье, работе, и сериалах. Этого ей было вполне достаточно. Больше она ничего не успевала. Да, ещё она любила вязать. Так и сидела вечерами и вязала носочки, шапочки, свитера себе и Танечке, СЛУШАЯ сериалы и изредка взглядывая на экран. Президент олицетворял силу и власть и создавал тот минимум покоя и стабильности в стране, который был необходим для обывателя. И когда Президент перестал олицетворять силу и власть, рухнули покой и стабильность. Это было всё, что хотела понимать Ольга Борисовна. Могли ли новые люди у власти снова создать покой и стабильность, она не знала. И никто не знал поначалу.

В середине апреля украинская армия, танки, гаубицы, САУ, «Грады» и прочая военная техника двинулась на Славянск, захваченный сепаратистами. Началась антитеррористическая операция – АТО.  Началась война.

Ольгу Борисовну очень смущало слово – каратели. Она вспоминала советские военные фильмы, в которых фашисты ехали на грузовиках наказывать советских крестьян за то, что в их селе переночевали партизаны. Карать, означало, наказывать: расстреливать беззащитных людей, вешать их … Дальше этой мысли Ольге Борисовне идти не хотелось, потому что волей-неволей эти мысли навевали нехорошие ассоциации.

События 2 мая в Одессе застигли Ольгу Борисовну врасплох. Она не знала, что и думать. Сначала ей казалось, что это неправда, что не могут люди, граждане Украины, заживо жечь и убивать людей таких же граждан Украины только за то, что им больше нравится Россия, а не Европа. Это казалось диким и неправдоподобным.

Но поверить всё-таки пришлось. Всё оказалось правдой. Несколько дней Ольга Борисовна ходила сама не своя. Она думала об убитых. Ей было жаль их до слёз. Но она думала и об убийцах и пыталась найти им оправдание. Но оправданий не находилось. Эти убийцы поступили, как каратели. И чем больше она думала об убитых в Одессе и об их убийцах, тем более чудовищным ей казалось это преступление против человечности.

- Их арестовали? – спросила она Таню.

- Кого?

- Этих убийц в Одессе.

- Ба, их не только не арестовали, но их даже искать не стали. Власть хочет всех, кто не за неё и не с ней – устрашить, запугать, чтобы не возникали. Понимаешь?

- Это же неправильно, - растерянно сказала Ольга Борисовна. – Они же преступники, эти убийцы.

Слово «каратели» она боялась произносить и обходилась нейтральным «убийцы».

На референдум 11 мая Ольга Борисовна пошла, но только затем, чтобы проголосовать против отделения Донбасса от Украины. Она считала, что отделяться, это неправильно. Надо договариваться. Да, считала она, представители Донбасса и Украины должны сесть за стол переговоров. И пусть страна станет федерацией. От этого ведь она не перестанет быть единой, рассуждала Ольга Борисовна. Вон, Россия – федерация, Германия – тоже. Отчего и Украине не стать? То, что случилось в Одессе второго мая, сильно её смутило и нарушило покой, но это же была не причина разваливать страну. Преступников, думала она, всё равно изловят, будут судить и накажут. Не может быть, чтобы они осталось безнаказанными.

Таня проголосовала за отделение Донбасса.

- Почему? – спросила Ольга Борисовна внучку.

- Ба, ты посмотри, кто пришёл к власти. Они же Бандеру прославляют. Это всё добром не кончится, вот увидишь!

Если бы мы жили в Одессе, а не в Горловке, думала Ольга Борисовна, то Танечка могла бы пойти на Куликово поле и её там могли бы убить? Получается, что я на стороне убийц, если я против отделения Донбасса?

Ольга Борисовна задумалась ещё крепче.

Так, исподволь, политика, которой Ольга Борисовна прежде не интересовалась, заинтересовалась ею, и Ольге Борисовне волей-неволей пришлось подчиниться и втянуться во все эти дела, которые совсем не были похожи на вязание.

Ольга Борисовна была против войны.

Она так и сказала Танечке: - Я – за мир!

- А я, за что? – ответствовала Таня. – Только ты за какой-то абстрактный мир, а я за мир после нашей победы. Улавливаешь разницу? Ты, Ба, за такой мир, когда всё должно остаться, как было. Это обывательская точка зрения.

Ольга Борисовна хотела было обидеться, но передумала. Однако спросила:

- Почему же обывательская?

- А потому! Лишь бы было всё тихо-мирно и не трогайте меня в моём болоте. Какая там будет власть – всё равно! Пусть будет любая. Моя хата с краю. А что там, за моим болотом, мне всё равно.

- Но ведь всегда можно мирно договориться, - возражала Ольга Борисовна.

- С нормальными людьми можно, - согласилась внучка. – Но ты сама подумай, Ба, как можно договориться с убийцами, если они твёрдо решили тебя убить? Ты их что, уговаривать будешь? Умолять? Ты посмотри, кто к власти пришёл! Как можно договориться с тем, кто в тебя стреляет? Ты его даже не видишь, и он тебя не видит. Дернул за верёвочку, пушка выстрелила, и он пошёл чай пить. Куда снаряд полетел, в кого, ему пофиг. О каком мире ты говоришь, Ба! Не мы к ним пришли с танками и гаубицами. Они к нам пришли, а раз пришли и стреляют в нас, мы должны сопротивляться и отвечать. Иначе нас в бараний рог свернут.

- Ну, ведь можно было договориться о федерации.

- Они не хотят федерации, Ба. Они хотят единую и неделимую Украину. И чтобы все заговорили на украинском языке. И хотят, чтобы Украина вошла в Европейский Союз. А мы русские. Мы хотим разговаривать и учиться на русском языке. И мы хотим быть с Россией. Или, точнее, хотим быть Россией.

Ольга Борисовна пыталась осмыслить то, о чём говорила ей Таня. Ясно было одно: Украина раскололась и между людьми пробежала трещина, и надо было срочно решать, прыгать ли ей, Ольге Борисовне, через трещину к внучке, оставшейся на другой стороне, пока не поздно, пока трещина не стала настолько широкой, что и перепрыгнуть будет невозможно. И всё-таки она медлила, потому что в её сознании не укладывалось, как можно быть по разные стороны в таком простом вопросе, как единство страны. Но и АТО не укладывалось в её сознании.

Между тем, в Славянске война разгоралась.

- Если Стрелков не удержит город, - сказала как-то вечером Таня, - они придут сюда, в Горловку.

- Кто? – не поняла Ольга Борисовна.

- Каратели, - коротко бросила Таня. – И вырежут и перевешают всех сепаратистов, всех, кто голосовал на референдуме за отделение.

Сердце Ольги Борисовны ухнуло в пятки.

- Не преувеличивай, - строго сказала она. – 90 процентов населения не перевешаешь! Это несколько миллионов.

- Ну, выборочно, - засмеялась Таня. – Каждого сотого или тысячного.

Ольге Борисовне было не до смеха.

.

В начале июля Славянск пал, и война двинулась на Донецк и Горловку. Начались первые обстрелы. Заслышав грохот «Градов» Ольга Борисовна и Таня уходили в дом. Дом был, как им казалось, самой надёжной защитой. Впрочем, другой защиты и не было. В городе не было бомбоубежищ. Никто не предполагал, что сюда войдёт война в поисках жертв. Люди прятались в подвалах частных домов. Подвалы многоэтажных домов не были оборудованы, да и подвалами в прямом смысле они не были. Это были, скорее, полуподвалы, нулевые этажи, запущенные и грязные. Там никто не прятался. Говорили, что на другом конце города было настоящее бомбоубежище, но оно было одно на весь трёхсоттысячный город.

В стареньком доме Ольги Борисовны подвала не было. Был, правда маленький подпол, где хранилась картошка на зиму, но там бабушка с внучкой с трудом могли поместиться вдвоём, да и то, стоя. Стены подпола были земляные, и там сильно пахло сыростью. Спрятаться на часок там было можно, но прожить хотя бы пару дней уж никак. Поэтому заслышав в небе грохот, бабушка и внучка ложились на пол в кухне, где были постелены для таких случаев три ватных одеяла. Окно кухни было с деревянными ставнями, поэтому они могли не опасаться осколков стекла. Они пережидали обстрелы, лёжа на полу, и чувствовали временами, как пол под ними вздрагивает. Это означало, что где-то не очень далеко упала и разорвалась мина или снаряд от «Града». Таня в такие минуты ругалась сквозь зубы. А Ольга Борисовна пыталась припомнить слова молитв, которым в детстве её обучала бабушка. Но помнила она немного.

.

К августу город опустел. Автобусы, троллейбусы и трамваи с улиц исчезли. Исчезли и личные автомобили. Зато появились стаи голодных бродячих собак, шнырявших между переполненных мусорных баков. Закрылись банки и почта. Многие магазины были закрыты, потому что в них нечего было продавать. Украина устроила Донбассу продовольственную и финансовую блокаду.

.

В тот день Ольга Борисовна встала пораньше, чтобы отправиться на центральный рынок в поисках крупы и макарон. Запасы их в доме иссякли. Таня хотела идти с ней, но Ольга Борисовна ушла тихонько и тайно из дома, пока Таня спала. Тане ни к чему было ходить по опасным улицам. Внезапно мог начаться обстрел. Я пожила, думала Ольга Борисовна, бодро стуча тростью об асфальт и держа в другой руке сложенную хозяйственную тележку. Я пожила, а вот ей жить да жить. Пусть сидит дома. Так надёжнее и безопасней. И мне спокойней.

Солнце летело ей навстречу, как огненный снаряд, выпущенный из гигантской пушки за горизонтом.

.

На рынке было несколько очередей, и Ольга Борисовна пристроилась в хвост одной из них. Продавали манку и макароны. Манку всё равно возьму, думала Ольга Борисовна, ну и пусть молока нет. На воде сварю. Всё-таки еда. Лишь бы досталась. Так в беспокойстве, достанутся ли ей манка и макароны, Ольга Борисовна стояла, опершись на трость, как вдруг вдалеке послышался гул. Он усиливался и приближался, и с грохотом треснуло небо над крышей рынка.

Очередь мгновенно распалась, как ртуть на маленькие шарики, когда к ней прикоснутся пальцем. Все очереди распались и растеклись и снова стеклись в толпы у выходов. Люди боялись выйти наружу, но они были наготове, чтобы бежать при малейшей возможности. Продавщица бросила поверх коробок с товаром пустые мешки, а сама скорчилась и спряталась под каменный прилавок. Ольга Борисовна не могла двигаться столь проворно, как другие, поэтому она пошла, не спеша, к ближайшему выходу. Стоя среди людей, слушая грохот снаружи, она ловила возгласы:

- По центру ударили!

- Это «Грады» и гаубицы!

- Сволочи!

- Фашисты!

- Твари!

Пожилой мужчина выглянул на мгновение наружу и сказал, повернувшись к толпе:

- Кажись, на Штеровке дым.

Ольгу Борисовну как будто ударили в самое сердце. Её дом был на Штеровке. Стуча тростью по бетонному полу, она прошла сквозь толпу и выглянула наружу. Действительно, в той стороне, где находился её дом, поднимались к небу чёрные клубы дыма.

Ольга Борисовна, не обращая внимания на предупреждающие крики, оставшихся позади людей, поспешила в направлении этих чёрных сигналов опасности. Она шла быстрее, чем обычно, невзирая на боль в колене, и её сердце бешено колотилось в горле и покушалось выпрыгнуть наружу.

Пока она шла, обстрел прекратился.

Нет, говорила себе Ольга Борисовна, это горит не мой дом. Там ведь Таня! Она спит. Конечно, она проснулась и спряталась в подполе. Господи, пронеси, молила старуха.

Но Господи не пронёс свою чашу мимо её и Таниных уст.

Через час, поворачивая на Штеровку, Ольга Борисовна поняла, что катастрофа произошла именно с ней. Точнее, с её домом. И с Таней.

Её дом лежал в руинах. Всё, что могло в нём сгореть, сгорело и чёрный дым, устремлявшийся к небу, сделался серым. Возле дома стояла красная пожарная машина, и суетились, таща за собою шланги, пожарные.

Ольга Борисовна остановилась возле дома и смотрела на развалины.

- Отойди, бабка, - сказал пожарный с лицом, покрытым копотью. – Зашибём нечаянно. Мешаешь!

- Это мой дом, - едва шевеля губами, сказала Ольга Борисовна. Трость и хозяйственная сумка выпали из её рук в дорожную пыль. И она села в эту пыль рядом с ними.  – Это мой дом и в нём – Таня!

- Уберите бабку! – заорал кому-то пожарный. - Бабку уберите, мать вашу!

Тотчас чьи-то руки подхватили Ольгу Борисовну под локти, подняли с земли, отряхнули от пыли её платье, сунули в руку трость и повели прочь от дома. Она оглядывалась на дымящийся развороченный взрывом дом и шёпотом кричала:

- Там Таня! Пустите! Спасите Таню!

И чей-то густой голос над её ухом гудел:

- Нет Тани! Прямое попадание. Всё в мелкие клочья. Соболезную! Прямое попадание. Ничего не осталось.

Старуха обратила к говорившему мужчине лицо, залитое слезами, не узнавая в нём соседа, жившего в доме рядом:

- Там Таня! Спасите Таню!

И тут с другой стороны заговорил женский грудной голос:

- Тихо, Борисовна, тихо! Таню убило. Я в окно видела. Она во дворе стояла, а потом вошла в дом. И тут ударило.

Ольга Борисовна повернула лицо к говорившей женщине, не узнавая в неё жену соседа:

- Надо ей позвонить! – догадалась она.

- Кому?

- Тане! Может, она в подполе спряталась.

И Ольга Борисовна растерянно поглядела на свои руки.

- Телефон! В сумке был телефон.

- Вот Ваша сумка. Я её держу, - отвечала соседка. - Только некому звонить.

Трясущимися руками, прислонив к бедру трость, Ольга Борисовна шарила в недрах сумки, нащупывая телефон. Она нашла его и принялась нажимать кнопки. Но телефон молчал,

- Связь легла, - сказала соседка. – Кабель перебит. У Вас, Борисовна, есть кто-нибудь из родственников, куда Вам пойти?

- Таня! – сказала Ольга Борисовна. – Кроме внучки у меня никого нет.

Вдали что-то грохнуло и треснуло.

- Рая! - заорал сосед жене. – Быстрее! В машину!

- Едемте с нами! – решила соседка. – Там разберёмся, куда Вас. Едемте прямо сейчас. Здесь нас поубивают.

И Ольгу Борисовну запихнули в автомобиль на заднее сидение, рядом села соседка Рая, а на переднем сидении был десятилетний мальчик с испуганным бледным лицом.

- У Вас паспорт при себе или дома остался? – спросила Рая.

С тех пор, как началась война, выходя из дома, Ольга Борисовна всегда брала с собой паспорт. Она пошарила трясущимися пальцами в глубоком кармане юбки, вынула паспорт и показала его Рае.

- Спрячьте и не потеряйте! Это важно!

Ольга Борисовна послушно вернула паспорт в глубину кармана. Она сидела на каких-то узлах, почти упираясь головой в крышу машины.

Прибежал Коля, муж Раи, плюхнулся на сиденье, и нажал на сцепление. Над их головами с треском порвали коленкор неба.

- Бл...! – заорал Коля и поддал газу.

Ольга Борисовна долго сидела, недоумевая, куда и зачем её везут. Наконец, она повернулась к Рае и сказала:

- Там ведь Таня! Надо её спасти! Остановитесь! Поверните назад!

- Заткни её, Райка! – заорал Коля. – Заткни её, а то я выкину её вон! – и он разразился таким фонтаном отборного мата, что даже перекрыл на несколько секунд грохот и треск над головой.

Они благополучно выскочили из обстреливаемого города, и понеслись на запад, и всю дорогу Николай, намертво вцепившись в руль, варьировал основную тему своего фантастически изобретательного мата, и его ничто и никто не мог остановить. Впрочем, никто и не пытался.

Так, Ольга Борисовна оказалась за пределами Горловки, а потом за пределами Донецкой области, а потом за пределами всякого понимания, что и зачем с нею происходит. Супруги соседи довезли Ольгу Борисовну до первого крупного украинского города, до первого волонтёрского пункта, занимавшегося проблемами беженцев из Донбасса, и укатили дальше устраивать свою судьбу.

Молоденькие волонтёры задавали Ольге Борисовне вопросы. Она отвечала на все вопросы «да». И когда они спросили, сколько ей лет, и она ответила «да», они переглянулись и попросили у неё паспорт. Пока они выписывали из паспорта данные, Ольга Борисовна всё время нажимала кнопки телефона, у которого давно села батарейка.

Потом её куда-то вели, посадили за стол, велели отобедать. Она отобедала, не чувствуя вкуса пищи и едва ли осознавая, что именно она ела. Потом её опять куда-то вели, посадили в автобус, в котором сидели другие люди, и куда-то повезли. Ольга Борисовна подчинялась, делала, что велят, и по краю её помутившегося сознания временами пролетало, как раскалённый снаряд, имя «Таня!».  Она содрогалась от душевной боли и начинала стонать сквозь зубы и люди спрашивали её, где болит, совали ей болеутоляющие таблетки, и она покорно глотала их и хотела спать, спать, спать … и не могла заснуть.

Вечером автобус въехал на территорию пансионата. Ольгу Борисовну проводили в комнату и посадили на кровать. У ног её поставили большую сумку в голубую и белую клеточку. Сумку ей дали волонтёры и позже, когда Ольга Борисовна придёт в себя, она обнаружит в этой сумке просторный махровый халат, два махровых полотенца, большое и маленькое, смену нательного белья, домашние тапочки, зубную щетку и пасту, и душистое мыло. Теперь это было её имущество, не считая телефона и паспорта. Она так бы и сидела на кровати, но ей помогли лечь, и она лежала, глядя в стену и не слыша капризов ребёнка женщины, делившей с ней комнату.

.

Постепенно через несколько недель Ольга Борисовна стала способна воспринимать действительность.  Она никому ничего не рассказывала о себе. Впрочем, никто её и не расспрашивал. У каждого в этом пансионате была своя история жизни, и чужие истории никого особо не интересовали. Ольга Борисовна ни с кем не сближалась и предпочитала одиночество. Во время одиноких своих прогулок в парке она вспоминала свой дом.

Она обходила в своём каждый уголок каждой из трёх комнат. Особенно она любила свою комнату светлую, с высоким потолком о двух окнах, выходящих на запад. Вечерами она любила смотреть на закаты. В комнате стоял старый широкий диван, сделанный на заказ ещё её отцом, на котором она спала и отдыхала днём. В светлом юго-западном углу стояла ножная швейная машина «Зингер», доставшаяся ей от бабушки. В торце комнаты стоял стол с венскими стульями, а над столом висел старый оранжевый абажур с длинными кистями. Каждая вещь в этой комнате напоминала Ольге Борисовне о родных, давно ушедших. Она вспоминала свой двор, поросший утиной травкой, с тремя сарайчиками.

В одном сарайчике её отец держал двух свиней. В другом сарайчике когда-то жили куры. За ними присматривала её мать. А в третьем сарайчике лежала гора угля. Им топили печи в доме.

Посередине двора росло ореховое дерево с раскидистой кроной. Под деревом в летний зной было славно. Там, под деревом, стоял большой стол, ножки которого были вкопаны в землю, с двумя широкими лавками по бокам. За этим столом проходила летом жизнь семьи. Здесь завтракали, обедали и ужинали, чистили картошку, мыли и резали овощи, читали книги и шили. Это был универсальный стол. Его и лавки отец смастерил своими руками.

И вот теперь ничего этого не было. Всё было разрушено и истреблено.

О Тане Ольга Борисовна долго боялась думать. Мысли о Тане и её ужасной судьбе были невыносимы. Краем сознания Ольга Борисовна допускала, что Таня жива, что она потеряла телефон и не может связаться с бабушкой, что она забыла номер телефона бабушки, но Таня где-то есть, жива и здорова, а дом … что дом? Таня живёт у подруги. У неё было несколько подруг. Вот, у одной из них она и живёт. И когда-нибудь они с ней встретятся.

.

Так протекли для неё эти месяцы: в прогулках по парку, воспоминаниях и мелких бытовых заботах. Когда воспоминания о доме и былой жизни становились нестерпимо болезненными, она читала. В пансионате была большая и хорошо подобранная библиотека на русском языке. До этой библиотеки ещё не добрались украинские неонацисты. Ольга Борисовна много читала, чтобы уйти от действительности. И вот теперь и эта более-менее  налаженная жизнь готова была разрушиться.

.

Наступила суббота. Коридорные собрали постельное бельё и одеяла, но свежее бельё не выдали. Жильцов начали выживать. Ничего, решили жильцы. Они покопались в своих чемоданах и сумках, и вытащили всё, чем можно было застелить голые матрацы и подушки, и всё теплое, чем можно было укрыться. Ольга Борисовна вместо простыни постелила на матрац большое полотенце, а вместо наволочки – маленькое. Укрываться пришлось махровым халатом и тёплой курткой, которую, как и тёплую обувь,  в начале зимы привезли волонтёры.

Но конфискованное постельное бельё и одеяла было только началом.

Сразу после Нового 1915 года в пансионате отключили свет, тепло и воду. Это был удар ниже пояса, принимая во внимание усиливающийся мороз. Жильцы требовали у дежурных по этажу, чтобы те звонили начальству, чтобы начальство прибыло и навело порядок.  Дежурные по этажу разводили руками, делали вид, что куда-то звонят и к вечеру доложили, что пансионат задолжал коммунальным службам огромную сумму и коммунальные службы, в конце концов, рассвирепели и  наказали хозяев пансионата. Делать было нечего! Все прекрасно понимали, что это отговорка, что всё отключено специально, чтобы заставить беженцев покинуть эти стены. Но беженцы решили не отступать.

Самые активные мамаши позвонили волонтёрам. Волонтёры привезли тёплые одеяла, детское питание, тушёнку, макароны, крупы, свечи, две огромных кастрюли и чугунную печку. Печку установили на границе парка и леса в овражке. Кто-то помешивал варево. Кто-то собирал в лесу хворост. Кто-то подбрасывал хворост в печь. Кто-то сидел с детьми. Кто-то ехал в ближайший населённый пункт за хлебом. Жизнь закипела с новой силой. По утрам перед печкой, на которой грелась кастрюля с водой, выстраивалась очередь из женщин и детей для умывания. Старики умывались последними.

После завтрака начиналась готовка обеда. А после обеда – подготовка ужина. Так в хлопотах по выживанию проходил день. А когда тьма падала на пансионат, все уже лежали по постелям, накинув на себя и детей всё, что было тёплого, прижимаясь друг к другу, чтобы поскорее согреться.

Ольга Борисовна тоже хотела быть полезной в этом общем деле выживания. Она, сидела на пеньке неподалёку от печи, и временами вставала и помешивала варево половником.

Беженцы не сдались и зиму пережили без потерь. Никто из пансионата не выехал. Никто из детей не заболел. Наступал март, а вместе с мартом явилось солнце, потепление и новые надежды.

Но по беженцам выстрелили из тяжёлых орудий!

Внезапно дали свет, отопление и воду.

Беженцы поздравляли друг друга и торжествовали. Они думали, что они победили.

Они ошибались.

.

Одним свежим мартовским днём Ольга Борисовна сидела на скамейке на центральной аллее парка и грелась на солнышке. В 12.00 к пансионату подкатили два новеньких сине-жёлтых автобуса. Распахнулись дверки. Из автобуса, как пустые гильзы из затвора, вылетали мужчины в полевом камуфляже. Высокие, хорошо упитанные, они олицетворяли собой брутальную мужскую силу. На шевронах было написано «Айдар». Несколько человек, правда, были на костылях. У иных  руки висели на перевязи. Подхватив пузатые рюкзаки, они шли мимо Ольги Борисовны к корпусу, не замечая её, громко переговариваясь на русском и украинском, а она следила за их крепкими берцами. Рифлёные подошвы, как гусеницы танков, давили мелкие лужицы и мокрые листочки.

Военных разместили в свободных дорогих номерах. Корпуса наполнились мужскими голосами, гоготанием, смехом, выкриками, хлопаньем дверей.

Беженцы, напротив, притихли и старались не попадать воякам на глаза. Но пути их всё равно пересекались.

Увидев молодых женщин с детьми, возвращающихся с прогулки, военные свистели им вслед и кричали:

- Бабы, готовьтесь! Вечером в гости придем!

Присутствие детей их не смущало.

К вечеру все вояки с дорожки заложили за воротник. В пансионате было шумно и тревожно. Вояки пели, курили в коридорах, играли в карты, кричали, устраивали потасовки. А потом им захотелось приключений и женщин.

Беженцы сидели, запершись, в комнатах и не смели и носа высунуть наружу. Соседке Ольги Борисовны Ирине захотелось навестить подругу, жившую этажом выше.

- Не ходите, - предупредила её Ольга Борисовна. – Пусть угомонятся, тогда и сходите.

- У неё Сашка приболел. Она просила лекарство принести. Я быстро. Я осторожно.

И она выскользнула наружу. Ольга Борисовна заперла за ней дверь.

Через полчаса в коридоре послышался шум, возня, приглушённые выкрики. Покрикивал женский голос. Густой и пьяный мужской голос на чём-то настаивал. Ольга Борисовна встала, крепко сжала в руке трость и открыла дверь.

Ирина отбивалась от высокого верзилы. Одной  лапищей он прижимал её плечо к стене, а другой пытался расстегнуть штаны. Пьяный и расхристанный, с красными белками бешеных глаз, он был настойчив и омерзителен. От него за версту несло водкой и похотью.

- Немедленно прекратите! - вскричала Ольга Борисовна и хватила верзилу палкой поперёк спины. В комнате заплакала Маша.

От удивления верзила ослабил хватку и стал медленно разворачиваться всем фронтом к противнику. Ирина вырвалась и проскочила в комнату, обняв ребёнка и пытаясь унять его плач.

Вид противника очень удивил верзилу. Маленькая старушка с палкой наперевес! Верзила покачивался и мутными глазами смотрел сверху вниз.

- Вон! – кричала Ольга Борисовна. – Вон отсюда!

Верзила, продолжая покачиваться, начал обеими руками застегивать ширинку. Наконец, он справился и сказал с силой и ненавистью:

- У-у-у! Сепары! Вата! Чтоб вы все сдохли! Всё равно мы вас всех вые*ем!

Он стоял близко от Ольги Борисовны, и она задыхалась от смеси запахов пота, тушёнки, чеснока и водки. И, скользя взглядом снизу вверх, она прочла на его шевроне «Артилерiя».

В голове Ольги Борисовны произошло короткое замыкание.

Она сделала шаг вперёд, встав к вояке почти вплотную.  И отбросив палку, вцепилась обеими руками в нагрудные карманы его военной куртки. Она трясла его за эти карманы и кричала срывающимся голосом:

- Убийца! Убийца! Убийца! Ты убил мою Таню! Ты убил мою внучку!

.

Опешивший вояка оторвал старческие руки от своих карманов и отшвырнул Ольгу Борисовну к стене:

- Дура, старая! Ведьма!

Ольга Борисовна медленно сползала по стене на пол.

Он медленно повернулся и пошёл прочь, а вслед ему неслось;

- Убийца! Будь проклят навеки!

.

Ирина помогла ей подняться и привела в комнату. Ольга Борисовна сидела на кровати и её била дрожь. Ирина собирала сумку. Она была готова наутро покинуть пансионат.

- Куда Вы пойдёте? – спросила Ольга Борисовна.

- За ночь обдумаю. Пойду по чиновникам. К волонтёрам. Может, что подскажут. А не получится ничего, вернусь домой. Лучше дома под бомбами, чем быть здесь изнасилованной.

.

Беженцы, пережившие зиму в нечеловеческих условиях, дрогнули и один за другим стали исчезать из пансионата. Близкое присутствие воинов своей доблестной армии они не выдержали. Женщины не могли пройти спокойно по коридорам и территории пансионата. К ним грубо приставали пьяные вояки и обзывали их грязными словами.

Свою задачу – очистить пансионат от беженцев, храбрые воины «Айдара» выполнили блистательно. К лету почти все беженцы выехали.

Осталась только Ольга Борисовна. Её никто не трогал. С ней никто не разговаривал. Её не замечали. Как и чем она питалась, была ли она здорова, никого не интересовало.

.

Но в начале мая её заметили.

Дежурная по этажу вошла утром без стука и без приветствия в комнату. Ольга Борисовна сидела у столика и пила молоко. Пакеты молока и хлеб ей привозил сердобольный водитель «Газели» при пансионате. Другой пищи у неё теперь не было.

Дежурная подошла к кровати и взяла подушку. Потом, она деловито оглядела комнату  и остановила свой начальственный взор на беженке. Маленькая старушка ждала свой приговор:

- Всё! – сказала дежурная по этажу. – Через час Вас чтобы тут не было.

- Да! – ответила Ольга Борисовна. – Через час меня тут не будет.

- Вот и хорошо! – ответствовала дежурная, удаляясь с подушкой в объятиях.

Ольга Борисовна подождала, пока в коридоре стихнут шаги дежурной.

Затем она поднялась и ушла в ванную комнату. Когда она вернулась, солнце заглянуло в окно. Ольга Борисовна улыбнулась ему. Потом она пошарила в  сумке и вынула голубой полиэтиленовый пакетик. Вынула из пакетика шприц и жгут, и села на кровать, опираясь спиной о стену.

Будучи медицинским работником, Ольга Борисовна знала, как уйти бескровно, без гримас, судорог и лишней суеты.

.

Когда через час дежурная по этажу заглянула в комнату, удостовериться, что Ольга Борисовна собралась и готова покинуть пансионат, то вылетела в коридор со страшной руганью в адрес проклятых донецких сепаров и террористов, чтоб они все сдохли, от них одни проблемы.

.

***

.

А Ольга Борисовна ничего этого не слышала. Она действительно покинула пансионат, как и обещала, и летела теперь на восток, с интересом рассматривая расстилающийся внизу ландшафт. Вот, кусочком зеркала блеснуло внизу Горловское водохранилище.  Вот, она пересекла проспект Победы, теперь улицу Ленина, а вот, и Штеровка показалась.  А вот, и её дом, целый и невредимый и даже свежепокрашенный. А вот и двор, и ореховое дерево, а под ним стол, и на лавках у стола сидят родители, и Марина, и Таня, и муж.  Они радостно улыбаются и протягивают к ней руки для объятий.

.