Неиспепелимый

Юрий ПОГОДА (Украина) 02 апреля 2017 241

Литературоведение

Юбилеи

Неиспепелимый

Пусть каждый оценивает писателя согласно с доводами

своего рассудка: требовать, чтобы все в своих оценках

следовали раз выработанному шаблону, - значит

остановить всякое движение научной мысли.

Валерий Брюсов, «Испепелённый».

…Затем другой прочитал доклад о Гоголе и

Достоевском и обоих стёр с лица земли.

Михаил Булгаков, «Записки на манжетах».

На открытие: Н.В. Гоголь. Рисунок художника Алексея Венецианова (иллюстрация 1)

Чуть более ста лет тому назад, на торжественном заседании Общества любителей российской словесности, состоявшемся 27 апреля 1909 года, известный поэт Валерий Брюсов произнёс свой знаменитый доклад, названный в последовавшем затем печатном варианте его - «Испепелённый (К характеристике Гоголя)». Сия Брюсова лекция была, несомненно, высокоэпатажным произведением, идущим, как нам представляется, главным образом от желания оратора привлечь к себе внимание необычностью взглядов на творчество юбиляра. Понята она была аудиторией в целом правильно: её освистали. Вот почему, готовя текст к публикации, Валерий Яковлевич был вынужден предуведомить читателя специальным предисловием, где он писал: «Утверждать, что Гоголь был фантаст, что, несмотря на все свои порывания к точному воспроизведению действительности, он всегда оставался мечтателем, что и в жизни он увлекался иллюзиями, - не значит унижать Гоголя».

Далее поэт, принявший на себя миссию литературоведа, высказывает мысль о том, что, как он полагает, «истинное чествование великого поэта состоит именно в изучении его произведений и во всесторонней оценке его личности», - с чем спорить, в сущности, невозможно. Затем свидетельствует: «разумеется, я не пошёл бы читать на юбилее Гоголя, если бы не ценил и не любил Гоголя как писателя». Признаётся, что да: «бесспорно, моя речь не была сплошным панегириком, мне приходилось указывать и на слабые стороны Гоголя. Но разве возможна правдивая оценка человека и писателя, если закрывать глаза на его слабые стороны?». И, как бы уходя от полной ответственности за всё сказанное, добавляет: «согласно с самим характером речи, произносимой устно, я мог дать только общий очерк моего понимания Гоголя. Вместо обстоятельного доказательства своих положений я мог лишь иллюстрировать их отдельными примерами».

Но и сама публикация текста выступления, и посвящение работы литературоведу В.В. Каллашу (который Гоголя «фантастом», насколько известно, отнюдь не считал, в чём уже усматривается некая полемика этих мэтров литературы) – всё говорит о том, что от позиции своей, высказанной под бурные протесты слушателей, Валерий Брюсов отказываться не собирался: «в своё время была освистана «Женитьба», - свистки не показались мне достаточным аргументом». Опять же в качестве нивелирующего «оправдания» ним была предложена формула, вынесенная нами в эпиграф: оценка писателя – персональное дело каждого.

***

Брюсова хрия о Гоголе – несомненно замечательный памятник той, навсегда ушедшей эпохе. Пример, помимо всего прочего, глубочайшего погружения в пучины творчества гения Русской литературы. Другой вопрос – что именно, подобно ныряльщику за жемчугом, вынес он, добытчик, из этих бездн. Перлы, увы, подбирались ним по своему разумению, и ожерелье из них составлялось исключительно в угоду своей концепции, заложником которой он, Брюсов, в конце концов и остался. Всё вроде бы так, как он пишет: «Для Гоголя нет ничего среднего, обыкновенного, - он знает только безмерное и бесконечное. Если он рисует картину природы, то не может не утверждать, что перед нами что-то исключительное, божественное; если красавицу – то непременно небывалую; если мужество – то неслыханное, превосходящее все примеры; если чудовище – то самое чудовищное изо всех, рождавшихся в воображении человека; если ничтожество и пошлость – то крайние, предельные, не имеющие себе подобных». А то ещё «вот перед нами уездный город, от которого „хоть три года скачи, ни до какого государства не доскачешь“». Явной энтимемой выглядит резюме: «реальное от фантастического не отделено ничем в созданиях Гоголя» - поскольку здесь же следует опровержение такому умозаключению: «невозможное в них каждую минуту способно стать возможным». Отчего так? Брюсов вплотную, как нам представляется, подошёл к пониманию этого: «Он (Гоголь) сотворил свой особенный мир и своих особенных людей, развивая до последнего предела то, что в действительности находил лишь в намёке. И такова была сила его дарования, сила его творчества, что он не только дал жизнь этим вымыслам, но сделал их как бы реальнее самой реальности…». То есть осуществил, как мы сказали бы сейчас, прорыв в некую открытую ним сверхреальность, - благодаря чему и обрёл своё бессмертие. И вынес туда, в пространство некой сверхосязаемости, сверхдействительности, почти всех своих персонажей, сделав их анатасийными, вечными. В том ли дело, что «скупость Плюшкина, грубость Собакевича, умильность Манилова, безудержность Ноздрёва, лень Тентетникова, обжорство Петуха» нечасто (да никогда, по мнению Брюсова; разве что у Эдгара По в зачумлённом Лондоне) не встретятся нам в «чистом виде» - главное ведь в ином: что внутренним безошибочным зрением Гоголь смог увидеть в них самое существо изображаемых натур, и подать их нам, не засоряя (закрывая) иными, второстепенными их качествами. Так же оно и с «тридцатью пятью тысячами одних курьеров», и с «редкой птицей, которая сможет долететь до средины Днепра», и с Иваном из «Страшной мести», который своей ненавистью ужасает самого Бога. «Страшна казнь, тобой выдуманная, человече», - говорит ему Всевышний. Важно понимать, отчего это. Он неуёмного, ничем не сдерживаемого полёта буйной, чуть ли не шебутной фантазии? Да нет, и Брюсов это знает: «Чрезвычайно характерна манера работы Гоголя над его произведениями, - отмечает Валерий Яковлевич. – Мы знаем медленный и упорный труд Пушкина, его исчерканные, покрытые бесчисленными поправками рукописи. Но с этим и сравнить нельзя тот неимоверный подвиг, который совершил Гоголь, прежде чем признавал своё создание более или менее завершённым. Гоголь никак не мог остановиться в своей работе; его всё преувеличивавшей душе постоянно казалось, что новое его создание исполнено недостатков, и он стремился всё дальше и дальше совершенствовать его».

Иллюстрация 2: Гоголь. Открытка начала ХХ века Издание «Ричард», Санкт- Петербург.

За примерами, в самом деле, далеко ходить не приходится. Из опубликованного – это две редакции «Тараса Бульбы», столько же – «Портрета». «Ревизор», оконченный в 1834 году, в 1841-м получил изменения в ряде сцен, а в 1842-м был переделан вновь для третьего издания. Слушавшие в исполнении Гоголя главы «Мёртвых душ» (в частности, С.Т. Аксаков), до и после авторского редактирования, «были поражены, как сумел художник усовершенствовать своё произведение», хотя всех-то и делов, кажись: «там одно словцо убавлено, здесь прибавлено, а тут переставлено, и всё выходит другое». «Именно так и работал Гоголь, стремясь к предельному совершенству», - заключает Брюсов. Что, впрочем, не находит сочувствия у исследователя: «В конце концов такое безмерное усердие сделало невозможной самую работу».

Мятущаяся душа писателя пребывала в диапазоне от безмерного уничижения («Ничего я не сделал! Как беден мой талант!», - писал прославленный к тому времени автор «Вечеров…», «Ревизора» и «Арабесок», на которых накликал некую моль, которая, «если бы съела все экземпляры» их, то он «благодарил [бы] судьбу», до, натурально, презорства – т.е. высокомерия, надменности, самомнения (как оно было понимаемо проверщиком творчества мастера, Брюсовым): «огромно велико моё творение» (в письме Жуковскому о «Мёртвых душах»), «Труд мой велик, подвиг мой спасителен. Я умер теперь для всего мелочного...» (в письме к С.Т. Аксакову; Брюсов ошибочно, видимо, приводит это высказывание как цитату из переписки с Данилевским). Равным образом самомнительными выглядят, по Брюсову, утверждения Гоголя о том, что «Бог имеет о нём особое попечение» (в юношеских письмах он утверждает это не раз); что писательство было для него исполнением «воли Божией», «подвигом» и притом «великим подвигом»; отсутствие ясного взгляда на литературную работу диагностируется через упоминание Гоголя о том, что «кто-то незримый пишет передо мною могущественным пером», ощущением того, что «не земная воля направляет путь мой», что «создание чудное творится и совершается в душе моей и благодарными слезами не раз полны глаза мои. Здесь ясно видна мне святая воля Бога; подобное внушение не происходит от человека; никогда не выдумать ему такого сюжета».

Полагая причиной такого рода воззрений некую «мистическую экзальтацию» (в чём ясно усматривается пресловутый «дух времени» - атеизм, нигилизм, отрицание ради отрицания), Брюсов, как честный человек, тем не менее отмечает небывалую целостность натуры писателя: «До последних пределов стремился Гоголь исполнить заповеди Христа, как в то время понимал их; до последних пределов стремился довести своё смирение, своё покаяние, своё усердие в посте и молитве. „Совершенного небесного бесстрастия требует от нас Бог“, - написал однажды Гоголь Смирновой, и сам не отрекся от своего требования. Рассказы лиц, наблюдавших его в последние недели его жизни, производят впечатления потрясающее». А вот ещё одно, крайне важное наблюдение, от Брюсова не ускользнувшее: «В последние дни жизни Гоголя только явственнее означилась удивительная гармония, существовавшая между его жизнью, и его поэзией». И тем неожиданнее вывод, который выглядит, как ответ решения задачи, подсмотренной в конце учебника: «вся жизнь Гоголя – это путь между пропастями, которые влекли его к себе; это борьба (любимое словечко абсолютно всех пишущих в то время, - прим. автора) «твёрдой воли» и сознания высокого долга, выпавшего на его долю, с пламенем, таившимся в душе и грозившим в одно время обратить его в прах. И когда, наконец, этой внутренней силе, жившей в нём, Гоголь дал свободу, позволил её развиться по воле, - она, действительно, испепелила его».

***

«Испепелённый» - так, напомним, назвал своё произведение Валерий Брюсов, доказательству какового тезиса и подчинил, в конце концов, весь этот текст вообще. Тем самым ограничив преогромнейший портрет Гоголя данной узкой рамкой. Сузив поистине космический масштаб самой личности писателя и весь его задел до, практически, материалистического их понимания.

Но ведь с таким же успехом, по аналогии, можно было бы озаглавить подобное исследование «Уединённый», позаимствовав почти дословно это название у Василия Розанова; характер персонажа вполне можно было бы «согласовать» и с такой, поставленной в этом случае, «сверхзадачей». Что, безусловно, дало бы своё поличье Гоголя, от других отличающееся, но тоже «не в 3D проекции».

Иллюстрация 3. Портрет Н.В. Гоголя. Художник Фёдор Моллер. Как видим, все Гоголи разных художников – достаточно разные.

Либо сообщить ей, монографии, имя «Ускользающий» - ведь и здесь тоже нашлась бы масса примеров, коими иллюстрировался бы подобный литературоведческий каротаж. Мотивация? Нет более «скрывающегося» от исследователя героя, чем Гоголь. Он и от Пантелеймона Кулеша ушёл, и от Викентия Вересаева ушёл (а также от Гуковского, Манна, Набокова, Мандельштама, Венгерова, Чудакова, Слонимского, Переверзева – и многих-многих других), - что, впрочем, не помешало каждому из них запечатлеть какие-то особые, именно его поразившие черты классика, составить собственный портрет его, «оценить писателя сообразно с доводами своего рассудка». Основания имеются: ведь до сих пор нет (несмотря на массу опубликованных биографий) даже единого понимания дня его, Н.В. Гоголя, рождения. Энциклопедические источники – от «Британики» 1911 года до современной, от ЭСБЕ до энциклопедии Кольера, Швейцарского исторического и прочих словарей – последователи Дидро, Брокгауза и Ефрона до сих пор разное по этому поводу городят, показывая эту дату от 31 марта до 2 апреля, если положить её на ныне существующий календарь (сам именинник, напомним, предпочитал отмечать её в день взятия Парижа в 1814 году – получается, в последнее число марта; а официально утверждено – 1 апреля, т.е. 20 марта по старому календарю). И так - вплоть до самой смерти писателя, наступившей, как точно (почти) известно, около 8 часов утра 21 февраля 1852 года. Но сами обстоятельства доконечно неизвестны: их мог бы прояснить вроде бы только один надёжный свидетель, дворовой человек Гоголей-Яновских, «казачёк», «мальчик» Николая Васильевича – Семён Григорьев - «который после смерти, кстати, завещавшего отпустить его на волю, вернулся в Васильевку (родовое имение Гоголей на Полтавщине, - прим. автора), остался при Марии Ивановне (матери Гоголя), потом был отдан в услужение Николаю Трушковскому, а потом затерялся. Он единственный, кто мог бы точно рассказать, как это случилось» (Игорь Золотусский, «Гоголь»).

Иллюстрация 4: Медаль «За взятие Парижа 19 марта 1814.»

Что уж тогда рассуждать о «деталях»… Тот же Валерий Брюсов утверждал, к примеру: «Гоголь постоянно нуждался в деньгах, так как писал очень мало, а других средств, кроме литературного заработка, у него не было» (цитируется всё тот же «Испепелённый»). Насколько «мало» писал Гоголь? Полное собрание его сочинений составляет 17 томов; у самого Брюсова, пережившего своего героя на 7 лет, только 7 томов. Т.е. на 10 томов меньше. Но доходов от литературного труда (по крайней мере в благополучное дореволюционное время) хватало на жизнь и Валерию Брюсову, и его жене Иоанне, в девичестве Рунт. Гоголь же был, как известно, не женат.

А ведь кроме литературного заработка имел Гоголь неоднократные денежные вспомоществования и от Императора Николая I Павловича, и от Наследника, Великого князя Александра Николаевича - на заграничные поездки и проживание за рубежом, и отчисления (гонорары) от сборов за постановку спектаклей.

Ничем иным, как непониманием существа дела, нельзя объяснить и утверждение Брюсова о том, что Гоголь-де «всю жизнь почитал себя больным и чуть только не при смерти. <…> „Я дорожу минутами моей жизни, потому что не думаю, что она долговечна“ (из письма к Погодину). <…> В предисловии к „Выбранным местам“ Гоголь указывает на тяжёлую болезнь, заставившую его живее обратиться к Богу, но такое объяснение и не нужно. В мистической экзальтации Гоголь только шёл до конца по тому пути, на котором стоял с ранних лет, как до конца шёл он и по другим путям своей жизни», - пишет Валерий Яковлевич, объясняя всё «мнительностью», и ссылаясь на письмо «одного из его (Гоголя) друзей», которому Гоголь «по виду казался совершенно здоровым». Каковы же были причины у Брюсова не доверять жалобам на здоровье своего героя? Никаких, кроме довлеющего замысла своего произведения, где Гоголь должен был быть представлен снедаемым своими фантазиями, призраками, химерами и миражами; где и «эта его постоянная болезнь всё же была, по-видимому, одной из бесчисленных его иллюзий».

Где же здесь правда, и что – от лукавого? Какой вообще смысл игнорировать сетования Гоголя? Сегодня любой сколько-нибудь эрудированный врач знает постулат, ставший классическим: «бойтесь заболеваний своих родителей». Гоголь знал о том из них, которое в конце концов свело в могилу его отца, Василия Афанасьевича, притом в сравнительно молодом возрасте – 48 лет от роду. Так в итоге с ним и случилось. Оба умерли от, как тогда говорили, «болезни кишок». Где же тут «иллюзии»?

***

Впрочем, главное, что обращает на себя внимание в работе Валерия Брюсова – всё же иное. Понимание творчества Гоголя, как чего-то «отжитого», от современной жизни далёкого. Какие-то фантастические, в реальности не встречаемые, персонажи: Хлестаков, покупавший, по его словам, арбузы по семисот рублей за штуку (пяток крепостных можно было бы приобрести за эти деньги – эка хватил!); в один присест написавший «Женитьбу Фигаро», «Роберта-Дьявола» и «Норму»; ожидающий, что его «завтра же произведут в фельдмаршалы»… - «Тридцать пять тысяч курьеров», «Были вчера ниже ростом? – Очень может быть», «В один вечер всё написал», «мы удалимся под сень струй», - это всё не подслушано в жизни, это – реплики в действительности немыслимые, это – пародии на действительность». Это, читай, всё отомрёт за ненадобностью. Автор сам себя испепелил, в пепел рассыплются и его произведения.

В чём есть здесь элемент провиднической правды– так это в том, что Гоголя вскоре действительно пытались уничтожить. Испепелить, коли угодно. «Що там горить – архів, музей? – а підкидай-но хмизу!», - визжал один популярный в то время пролетарский поэт. Библиотеки тоже пылали – в помещичьих имениях, школьные земские тоже. Уцелевшим были доведены планы по сдаче макулатуры; они выполнялись, и по-стахановки перевыполнялись. Гоголь был в числе самых сжигаемых и сдаваемых в переработку: дворянин, помещик, - происхождения самого что ни на есть неподходящего. Да и писал, в сущности, глядя с большевистских позиций, явную белиберду. Внай лишний человек на празднике новой жизни…

***

Так оно было и в Полтаве, одном из самых «гоголевских» городов мира. Кстати говоря, сюда, пять лет спустя обнародования «Испепелённого», в 1915-м, доставили памятник Н.В. Гоголю, изготовленный по проекту скульптора Л.В. Позена, полтавца по факту рождения (из с. Оболонь Хорольского уезда), на тот момент сенатора и жителя Санкт-Петербурга. На создание памятника Леонида Владимировича вдохновили торжества по случаю столетия со дня рождения знаменитого земляка. Монумент был подарен ним городу Русской славы, собственно на отливку бронзовой скульптуры были собраны по подписке 29 тысяч 258 рублей и 25 копеек. Но время для его установки было не вполне удобным – шла Первая мировая война. А затем, после «победы Великого Октября» последовал запрет на сооружение подобной «мемории» отвергнутому «буржуазному» писателю. По счастью, скульптуру не переплавили, и она до времени просто лежала на складе одного из местных заводов. В начале 1930-х, когда страна вдоволь испила горькие чаши «украинизации», «автономизации», «пролетаризации литературы» (последнее – вкупе с РСФСР), стало понятным, что культуру страны нужно срочно спасать. В части литературной эта задача была отнюдь не Ф.В. Гладкову («Цемент») и Ф. И. Парфёнову («Бруски»), а лишь титанам: А.С. Пушкину и Н.В. Гоголю, с их «сказками о царе Салтане» и «вечерами на хуторе близ Диканьки»; именно эти последние, недальновидно отвергнутые, превратили СССР в итоге в самую читающую страну в мире.

Иллюстрация 5. Памятник Н.В. Гоголю в Полтаве. Склейка из первых открыток: чёрно-белой и цветной.

Так вот о том, что весомо, грубо, зримо: санкт-петербургско-полтавская скульптура Гоголя была тогда, в 1934-м, извлечена с хранения и установлена на аллее улицы, к тому времени тоже переименованной его именем (ранее называлась Ивановской). К 150-летию со дня рождения писателя памятник получил новый постамент «улучшенной архитектурной формы», с бронзовой доской и надписью на ней: «Н.В. Гоголь. 1809-1852». В таком виде стоит он и сейчас.

6. Памятник Н.В. Гоголю в Полтаве (современный вид); составлен из трёх фото, снимки с разных сторон монумента.

Чуть позже, к 175-летию со дня рождения Н.В. Гоголя (это 1984 год), в селе Гоголево (бывшей Васильевке-Яновщине) усилиями русских учёных-гоголеведов и писателей (в частности, упомянутого уже Игоря Золотусского, издавшего пятью годами ранее капитальный труд «Гоголь» в серии ЖЗЛ), и местных энтузиастов, был создан музей-заповедник писателя. Так Украина, особо рук и не прикладывая, получила культурный объект, в новейшие времена удостоившегося статуса «Национального». Параллельно развивалась наука – Гоголеведение, одним из ярчайших достижений которой стала первая книга «Николай Гоголь. Опыт духовной биографии» Владимира Алексеевича Воропаева - российского литературоведа, специалиста в области русской литературы ХIХ века, профессора МГУ им. М. В. Ломоносова, Председателя Гоголевской комиссии Научного совета РАН, члена Союза писателей России, автора многочисленных трудов о жизни и творчестве Гоголя, члена редколлегии «Гоголеведческих студий», кандидата филологических наук (1985, диссертация «Традиции русского народного творчества в поэтике „Мёртвых душ“ Н. В. Гоголя»), доктора филологических наук (1997, диссертация «Гоголь в последнее десятилетие его жизни: новые аспекты биографии и творчества»). Что само по себе уже показывает, что Гоголь – поистине неисчерпаем (прекрасный, кстати говоря, заголовок для ещё одной статьи в духе Брюсова: «Неисчерпаемый»).

Упомянутая книга («…Опыт духовной биографии») - опыт, который был предпринят впервые – вышла из печати в 2009 году и стала замечательным подарком всем любящим творчество этого великого христианина, витязя духа, достославного художника слова. Подписанная автором, она заняла своё почётное место на «гоголевской полке» моей скромной библиотеки. Со своей стороны мною было описано всё то убожество, с которым встретила этот праздник «малая родина» юбиляра: «Поругание Гоголя. Заметки по итогам так называемого «Отмечания 200-летия со дня рождения Николая Васильевича Гоголя» на Полтавщине в 2009 году»: http://www.hrono.ru/statii/2009/pog_gogol.php Как оно сейчас - каждый может сам осведомиться, посетив сайт «Національного заповідника М.В. Гоголя»: http://muzey-gogolya.at.ua/load/cini/cini_na_poslugi/22. Если кратко, то колхозная самодеятельность времён СССР выглядела куда ярче и богаче.

***

Национально-культурная автаркия, курс на которую был взят Украиной после обретения т.н. «независимости», убийственно отразилась и на украинском гоголеведении. Разрыв творческих и научных связей с Москвой и Санкт-Петербургом, где сосредоточены главные силы сей науки, фактически «умножил на ноль» и дотоле скудные возможности здешних энтузиастов изучения творчества самого известного в мире писателя-малоросса. Резко упала посещаемость его музеев в Васильевке и Великих Сорочинцах (где в доме лекаря, надворного советника Трахимовского, родился Никоша, как звали его в детстве).

Народная тропа к Гоголевским местам, конечно, не зарастает, но это отнюдь не следствие образовательных процессов – на «государственном уровне» Гоголь, как известно, частично табуирован («юбилейный», 2009 года, фильм Владимира Бортко «Тарас Бульба» запрещён к показу в/на Украине; писатель местный, хотя и всемирно-чтимый, Гоголь является здесь, на «батьківщине», лицом перемещённым в «зарубежную литературу»; в школе изучаем в настолько усечённом виде, что от него вообще мало что осталось в программах; секом цензурой не только официальной, но и самодеятельной – известно немало случаев, когда некие фанатики принимались кромсать произведения мастера на предмет замены слов «Русь», «Русские», «Русская» [земля] на «Україна», «козаки» и «козацький»). Но изжить его никак не удаётся: здесь, глядишь, гоголевский конкурс проведут, там гоголевские чтения устроят, ещё где-то инсценировку поставят. До сих пор хватает, одним словом, несознательного люду, всё никак не проникающегося «магистральной линией» на Тараса (Шевченко) и Лесю (Украинку)… Всё им мало, Гоголя им подавай – а ведь писал он «мовою агресора».

***

В 2009-ом, при президенте Викторе Ющенко, в Полтаве, к юбилею Николая Васильевича, областной музыкально-драматический театр (имени Н.В. Гоголя, между прочим), от греха подальше вообще поставили на ремонт. Теперь он опять открыт. И что бы вы думали? – в нынешнем году там запланирован, об эту пору, «открытый региональный фестиваль театрального искусства „В гостях у Гоголя“». В рамках его Тбилисский государственный академический русский драматический театр имени А. Грибоедова подал заявку на показ «Ревизора», Николаевский академический украинский театр драмы и музыкальной комедии - на спектакль «Мёртвые души»; Сумской областной академический театр драмы и музыкальной комедии имени М. Щепкина привезёт «Шинель», а Житомирский академический украинский музикально-драматический театр имени И. Кочерги – «Женитьбу». Всё хорошо? Да как сказать. Афиши надо читать вдумчиво. Дело в том, что «всё это» будет сыграно не на «язике оригинала», а на «державній мові» (исключение сделали только для грузинов, специально предупредив зрителя, как о самом страшном: «вистава йде російською мовою». Просто мороз по коже… При этом «Женитьба» перелицована в «комедию-шутку», «Шинель» - в некий «перфоманс», а «Мёртвые души», как сказано, это не вполне «те самые», а «наша версія на 2 дії». Но всё равно, как не крути, это Гоголь. Это вечное. Как не пытаются его изувечить (видел в исполнении полтавской труппы «Ревизора» и «Женитьбу» - зрелище, доложу я вам, не для слабонервных). Но об этом как-то в другой раз.

Иллюстрация 7: склейка из афиш фестиваля «В гостях у Гоголя» (на выбор либо вертикальная склейка, либо горизонтальная)

Стоит отметить ещё одну важную, на наш вигляд, деталь: в нынешнем году полтавский музикально-драматический, не глядя, что труппу возгглавляет режисер-националист, начал печатать афиши, как прийнято сей час говорить, «мовою окупанта». Это, надо полагать, не из-за уважения к русскоговорящим, коих большинство, а от безысходности: «україномовні» в театры в массе своей не ходят. А копейку стяжать хочется. Хотя бы так зрителя заманить. А там… Ну, посмеются, по крайности, как на фильмах с полугоблинским, на скорую руку сделанным, переводом. Когда какой-нибудь Сталлоне или Шварцнеггер восклицает: «Гей, постривай-но, Джоне!» - а и вправду смешно. Чи, пак, смішно…

***

Но так было далеко не всегда. Было время, когда полтавцы вносили действительно достойный свой вклад в общую «Гоголиану». Вот лишь один эпизод, к которому довелось быть причастным автору этих строк. По времени он относится к моменту, когда произошёл тот тектонический сдвиг, который разломал Советский Союз. Тогда и произошла наша встреча, на деловой, скажем так, основе, со всесоюзно известным полтавским писателем Борисом Левиным. Славу свою он стяжал вышедшим массовым тиражом в Москве, в издательстве «Советский писатель», романом «Весёлый мудрец» (о Иване Котляревском, создавшим первое произведение новой малороссийской литературы «Энеида»). Фронтовик, участник Великой Отечественной войны, награждённый орденами и медалями, получивший большой жизненный опыт, а профессиональный – на педагогической и, затем, журналистской работе, к писательскому труду он пришёл в конце 1940-х, заявив о себе книгой «Сходить сонце» («Восходит солнце», 1948). Затем были другие сборники рассказов, позже и повестей, пока уже в зрелом возрасте, за 50, он обратился сразу к Котляревскому, изучению жизни и творчества которого посвятил по крайней мере два десятка лет жизни (семь книг, в итоге собранных под одной обложкой, он печатал в 1972-1990 годах). Чуть раньше (в 1969-м) выступил составителем и соавтором сборника «Венок И.П. Котляревскому», чуть позже (в 1984-м) такой же «Венок…» был составлен ним Н.В. Гоголю. Так, уверенно разменяв свой шестой десяток лет личной жизни, он «добрался» до вершины - к самому Гоголю.

Иллюстрация 8: полтавский писатель Борис Левин.

Увы, общественные катаклизмы, сломавшие страну и жизнь её людей, уже не способствовали в полной мере ни писательскому, ни издательскому труду. В начале 1990-х, когда произведение Бориса Левина о Гоголе было готово лечь на талер (это не монета, а стол, где производится вёрстка), надпись «в печать и в свет» в больших издательствах поставить было некому. По крайней мере по отношению к художественной литературе это относилось точно.

В то время мне довелось возглавлять информационно-издательское агентство «Астрея», занимавшееся выпуском незатейливой полиграфической продукции. Сюда и пришёл за помощью Борис Наумович – исчерпав, видимо, все прочие прежние варианты донести своё творение до людей. Увы, полностью его книгу мы напечатать никак не могли: не позволяли чисто технические возможности. В итоге тогда, в 1991-м, была опубликована брошюрой лишь завершающая часть её – несколько глав, объединённых в «книгу», по терминологии автора, под названием «В последнем круге». Аннотация была составлена мною, принявшим на себя редакторские обязанности, следующим образом: «Предлагаемая повесть – одна из книг нового романа Б. Левина – посвящена последним годам жизни Н.В. Гоголя. Впервые в художественном произведении выдвигается несколько отличная от бытовавшей в отечественном литературоведении версия обстоятельств смерти Гоголя и загадочной судьбы знаменитой рукописи 2-го тома поэмы «Мёртвые души». Опираясь на подлинные документы (письма, дневниковые записи), заново прочитанные воспоминания современников великого полтавчанина, автор воспроизводит события того далёкого времени, всесторонне исследует давнюю, но не утратившую актуальности и в наши дни, по выражению И.С. Тургенева, „грозную тайну“».

Иллюстрация 9: обложка (оборотная и лицевая сторона) книги Б.Левина «В последнем круге».

Забегая чуть наперёд, заметим, что в полном объёме книга вышла лишь пять лет спустя, в издательстве «Полтава», под заголовком «В доме врага своего» - что выражает, в принципе, главную идею романа – сколь смертельным оказалось для Гоголя принятие ним предложения графа А.П. Толстого поселиться в его усадьбе на Никитском бульваре в Москве.

Появлению романа предшествовали многочисленные поездки Бориса Левина в Москву, посещение многих библиотек, скрупулёзная продолжительная кабинетная работа. В итоге, совершенно в соответствии с доводами своего рассудка (по Брюсову), была выстроена оригинальная версия событий: граф Александр Петрович дал приют писателю не из человеколюбивых, или каких-то иных, близких по смыслу чувств, а именно с намерением завладеть рукописью второго тома поэмы «Мёртвые души», и некоторыми другими бумагами. Каковой цели впоследствии и достиг, поручив своему слуге - камердинеру Ивану вытащить заветный портфель из-под головы усопшего, выпотрошив тетради, и лишь потом, три месяца спустя, вернув разрозненные листки этого произведения, некоторые письма, да сам портфель С.П. Шевырёву. Мотив действий похитителя обозначен недвусмысленно: попытка вернуть своё положение при Дворе императора, пошатнувшееся вследствие конфликта с новороссийским генерал-губернатором князем М.С. Воронцовым, за чем последовала отставка и уезд сначала за границу, а потом в Москву (что имело место на самом деле). Но было, или нет, подобное поползновение к «реабилитации», однако цели своей граф А.П. Толстой достиг – четыре года спустя после смерти Гоголя он был на самом деле назначен Обер-прокурором Священного Синода.

Иллюстрация 10: титул книги Б.Левина «В последнем круге».

Сложно сказать, насколько справедливым является подобное допущение. Если навскидку, то император Николай I Александрович был отнюдь не тем человеком, к сердцу которого можно было бы проторить дорогу подобным путём. К тому же Гоголя он любил. Несмотря на то, что по Его же словам, главный, которого высмеял драматург в «Ревизоре», был он сам, пьесу отнюдь не запретили – напротив, она широко шла на сценах страны. В то же время граф Александр Петрович Толстой, по признанию глубочайшего знатока творчества писателя – профессора В.А. Воропаева – «вовсе не являлся поклонником сочинений» Гоголя. Владимир Алексеевич отбрасывает, как нелепое, заключение «некоторых исследователей едва ли не в „краже“ Толстым рукописей второго тома», апеллируя в этом случае к В.А. Жуковскому, «чей нравственный авторитет был необычайно высок», и который, «справляясь у Плетнева об обстоятельствах смерти Гоголя, писал в марте 1852 года: „Где он жил в последнее время в Москве? Верно ли, что у графа? Если так, то бумаги в добрых руках, и ничего не пропадет“». Никак не ставя под сомнение нравственный авторитет Василия Андреевича, мы всё же знаем о том, что в книге «Выбранные места из переписки с друзьями» к графу Толстому «были обращены семь писем-статей - больше, чем к кому-либо. Личная переписка Гоголя с графом Толстым была весьма обширна, но после смерти писателя Толстой, возможно, уничтожил свои письма» (В.А. Воропаев). Сама же переписка была гораздо обширнее, однако «весной 1852 года он (Толстой) сообщает сестре, графине Софье Петровне Апраксиной, что, разбирая гоголевские бумаги, изымает свои и ее письма к покойному - действие, из которого некоторые исследователи вывели заключение едва ли не в „краже“ Толстым рукописей второго тома». При этом даже опубликованные письма (в частности, «Значение болезней»), были связаны с будущей его работой: «в данном письме Гоголь развивает общую для христианских писателей мысль о значении болезней и страданий человека для его духовного возрождения. Эту идею он намеревался воплотить во втором томе „Мёртвых душ“» (В.А. Воропаев, «Комментарии к „Выбранным местам из переписки с друзьями “». Что было в «изъятых» графом А.П. Толстым письмах, возможно и других бумагах – о том лишь Бог весть…

Иллюстрация 11: граф А.П. Толстой и его супруга графиня А.Г. Толстая.

Данная версия писателя-полтавчанина, следует отметить, была встроена отнюдь не на песке. «Гоголь жил в доме А.П. Толстого и подвергался постоянному воздействию этого сильного волей мрачного фанатика», - заявлял, в частности, литературовед, профессор Литературного института им. А. М. Горького Семён Иосифович Машинский. Авторитетное свидетельство о «пагубном» влиянии Толстого на Гоголя принадлежит и С. Т. Аксакову - и современнику, и одному из самых ближайших друзей Гоголя. По поводу их отношений Сергей Тимофеевич так писал: «…я считаю это знакомство решительно гибельным для Гоголя». Есть и иные данные, «работающие» на эту версию…Заслуга же полтавского литератора в том, что он придал ей завершённую форму и довёл до уровня художественного открытия.

***

В остальном же взгляд Бориса Левина на последние дни жизни Гоголя никак не расходится с «каноническим». Он мастерски передаёт обстановку того безумия, которое окружало занедужившего писателя. На беду в это же время заболел и доктор Ф.И. Иноземцев, которому Гоголь доверял. Из лучших побуждений, либо из самых чёрных - неизвестно, графом А.П. Толстым были приглашены лекари А.И. Овер, С.И. Клименков, А.Т. Тарасенков, К.И. Сокологорский, И.В. Варвинский, А.А. Альфонский, и даже зачем-то А.Е. Эвениус, офтальмолог-хирург, большинство из которых пребывали в профессорском звании. Консилиум именитых эскулапов диагностировал у больного невесть что, вплоть до менингита, не исключая, впрочем, и тиф (из-за чего из дому уехала, опасаясь заразы, жена графа Анна Георгиевна Толстая). В свои последние дни и часы Гоголь буквально пережил всё то, что ним было описано в своё время в «Записках сумасшедшего»: его насильно кормили, укладывали в какие-то ванны, обливали голову холодной водой («Боже! что они делают со мною! Они льют мне на голову холодную воду! Они не внемлют, не видят, не слушают меня. Что я сделал им? За что они мучат меня? Чего хотят они от меня, бедного? Что могу дать я им? Я ничего не имею. Я не в силах, я не могу вынести всех мук их, голова горит моя, и все кружится предо мною...» - всё было именно так, как в той повести! И даже более того: из обессиленного болезнью и строгим постом пациента отсасывали кровь пиявками, цепляя их гроздьями ему на лицо, и кровопусканиями из вскрываемых сосудов на руках и на затылке. Кстати говоря, слуга Гоголя Семён Григорьев был в это время, по Борису Левину, удалён, чтобы не мешал творимому, натурально, бесчинству. Так что надежды на него, как на «единственного надёжного свидетеля», даже если бы сыскались где его воспоминания, тоже могут оказаться тщетными. Вместо сердобольного своего мальчонки к умирающему был приставлен крепостной фельдшер Зайцев. Результат «лечения» сказался достаточно быстро: «Утром – в восьмом часу – двадцать первого февраля Гоголь скончался» (Б. Левин, «В последнем круге»). Т.е. не в восемь, а в течение восьмого часа, ибо «…в начале девятого, со двора толстовского особняка в крытых санках-возке о двуконь выезжал доктор Вагнер» - тот, кто дежурил у Гоголя в ту роковую ночь.

Далее следует описание «полного дома народу», пышных многолюдных похорон (не глядя, что «такого мороза в Москве не помнили давно», вопросы из толпы: «Кого хоронят-то, православные? Не генерала ли?» - и ответ, оттуда же: «Яво. Наиглавнейшего». - «Оно и видать… Вишь, полиции сколь собралось. И карет… едут и едут…».

***

Любопытный факт: роман «Весёлый мудрец» был написан Борисом Левиным на украинском языке (в московском издании прямо указано: «перевод на русский язык»). В «Последнем круге» (как и «В доме врага своего») – писались на русском. Вот что значит подлинное двуязычие. Вот что значит уважение к писателю, мыслившему и писавшему по-русски. Какового такта не хватает почему-то ни местным режиссёрам, терзающим пьесы Гоголя, ни создателям сайта «Національного музею-заповідника» писателя. Тоже, доложу я вам, примета времени…

***

С Валерием Брюсовым, в его оценках Гоголя в части «нереалистичности» его героев, вообще согласиться никак невозможно. И десяти лет не прошло после провозглашения его знаменитой речи, как России был показан новоявленный чистой воды Иван Александрович Хлестаков – Александр Фёдорович Керенский. «Говоривший и действовавший без всякого соображения» - как и его литературный прототип. Его точно так же «принимали за главнокомандующего: солдаты выскочили из гауптвахты и сделали ружьем». Этот герой, как и тот, был «очень легкомыслен и поверхностен, он не задумывался о последствии своих поступков». При этом «сам верил в то, о чем говорил».

«По имени Хлестакова названо целое явление – „хлестаковщина“», - напоминает школьный учебник. – «Оно подразумевает и безудержное вранье, и легкомысленность, и поверхностность, и глупость, и стремление выдать себя не за того, кем ты являешься на самом деле, и безответственность». Не из Иванов ли Александровичей Хлестаковых по крайней мере наполовину состоит нынче депутатский корпус (в/на Украине сейчас – это уж точно).

А разве «скупость Плюшкина, грубость Собакевича, умильность Манилова, безудержность Ноздрёва, лень Тентетникова, обжорство Петуха» так уж редко встречаются в нашей жизни сегодня? Пусть и в видоизменённом, с поправкой на современность, виде: скупость и обжорство нуворишей, грубость и лень чиновников, хамство молодых да ранних…

Иллюстрация 12. Манилов. Почтовая открытка 1960-х годов.

А Маниловы, к примеру – исчезли ли они? Вспомним его характеристику ещё со школы: Он - «западник, тяготеет к просвещенному европейскому образу», «хозяйством у него занимается пьяница-приказчик». «Хозяйство идет как-то само собой; ключница ворует, слуги спят и повесничают». «Не имеет собственного мнения и может только улыбаться и говорить банальные приторные фразы». «Он – пустое место, ничто». При этом «считает себя воспитанным, образованным, благородным». «Черты лица его были не лишены приятности, но в эту приятность, казалось, чересчур было передано сахару». Добавьте, для пущей узнаваемости, в эту патоку шоколаду, и замените подземный ход от дома да каменный мост через пруд, которые мечтал выстроить сей имярек, на «евроинтеграцию» и «зарплаты мирового уровня» - и вот он перед вами, портрет самого что ни на есть нашего современника. Ибо «думать о реальной жизни, а тем более принимать какие-то решения этот герой не способен. Все в его жизни: действие, время, смысл – заменены изысканными словесными формулами». Вывод: «Образ Манилова олицетворяет общечеловеческое явление — «маниловщину», то есть склонность к созданию химер…». И заключение: «Мир Манилова – это мир ложной идиллии, путь к смерти». Устарело?

***

Гоголь – современен, творчество его гораздо более злободневно, нежели многих позднейших писателей, актуально и насущно. Изучено в его наследии, кажется, всё. Но почему же всё новые и новые исследователи вновь берутся за эту, казалось бы – сделанную работу. Говоря словами того же Брюсова - сказанными по другому, правда, поводу - «спешат проникнуть в искры тайны, и мудрствуют, как ныне я»?

Зачем ищут со сей день канувший в Лету второй том «Мёртвых душ» - уже ли затем, чтобы встретить в них новых маниловых, ноздрёвых, тентетниковых, петухов? Да нет же. От Гоголя во втором томе поэмы ожидали Откровения, и были тому причины: отдельные главы были прочитаны ним самим достаточно широкому кругу слушателей, чему есть многочисленные свидетельства. Блестящий литературовед и критик Игорь Петрович Золотусский, посвятивший изучению Гоголя всю свою жизнь, и бывший чуть ли не «первой скрипкой» в «оркестре», создавшим ту «симфонию», каковой был Гоголевский мемориал в Васильевке-Гоголево, так писал об этом, приоткрывая завесу той «энигмы» (загадки, по древне-гречески): «Всюду - в политическую, семейную, хозяйственную, религиозную жизнь России - пытается внести он своим вторым томом спокойствие. Сознавая временами невыполнимость этой задачи, он всё же работает над ней, всё более расширяя круг тем и проблем, охватывая то, что ранее не хотел захватывать, добираясь до корней и верхушек и стараясь отгадать загадку русского феномена, а может быть, и феномена всемирного. Один из современников Гоголя, слушавший главы второго тома „Мертвых душ“ в исполнении автора, писал, что Гоголь в нем должен дать отгадку 1847 годам христианства. Так иногда воспринимал свой труд и Гоголь. Охватить всю Русь в поэме ему казалось уже мало, ставя перед своими героями проблемы русские, он не отделял их от задач, стоящих перед человеком вообще, - Россия в будущем должна была влиять на судьбы мира, он заботился и об этих судьбах.

Иллюстрация 13. Гоголь во время чтения «Мёртвых душ».

В его бумагах, набросках, черновиках остались строки, поясняющие внутренний сюжет „Мертвых душ“, их сверхидею, которая кажется столь же неохватимой, как и привлекаемый Гоголем материал.

„Идея города, - записывает он. - Возникшая до высшей степени Пустота... Как созидаются соображения, как эти соображения восходят до верха смешного... Как пустота и бессильная праздность жизни сменяются мутною, ничего не говорящею смертью...

Проходит страшная мгла жизни, и ещё глубокая сокрыта в том тайна. Не ужасное ли это явление? Жизнь бунтующая, праздная - не страшно ли великое она явленье... жизнь... Весь город со всем вихрем сплетней – преобразование бездеятельности жизни всего человечества в массе...

Противуположное ему преобразование во II части, - продолжает Гоголь, - занятой разорванным бездельем.

Как низвести все мира безделья во всех родах до сходства с городским бездельем? и как городское безделье возвести до преобразования безделья

мира?“».

«Записи эти относятся к годам писания первого тома, - развивает мысль далее Игорь Петрович. - Но уже и в ту пору Гоголь видел в нём не один „жанр“, как говорили тогда о бытовой живописи, не одни копии нравов в его отечестве или увеличенные, гротесковые копии жизни, но и некую всемирную карикатуру на жизнь, на великое безделье мира. Вихрь пустоты, завивающийся на пустом месте и уносящий с собой человека, вихрь жизни, не направленной ни на что, ни во что уходящей и ни на что не оглядывающейся, оттого и разорванной, оторванной от содержания, сущности, от духовного первопочатка её, - вот что вставало перед Гоголем, когда он вглядывался в свою поэму.

И все же она оставалась чисто русским созданием.

Нет, не бессмысленную вавилонскую башню оп строил, не отвлеченное здание непонятной архитектуры, которое хотел навязать русской земле, не некую вненациональную и химерическую утопию в виде „прекрасного храма“, а совершенно русское строение и в русском духе.

Преобразование „русского безделья“ в „безделье“ мира, ужас самой жизни, признающей лишь материальное и кружащейся в кругу материального (некая завихривающаяся вокруг самой себя пустота), и показ разрыва внутри самого безделья - вот что хотел показать он во втором томе. В оставшихся главах мы видим эту вихрящуюся пустоту, проносящуюся как смерч на фоне ярмарки в городе Тьфуславле и имеющую в центре своем страшного философа-МАГА, которому противостоит другой маг - сам Гоголь, который со своей высоты останавливает её действие.

Маг-автор побеждает мага-дьявола.

Таков фантастический сюжет второго тома. Он угадывается в оставшихся главах стихийно, непреднамеренно, как уже сложившаяся в своих очертаниях, хотя и непрописанная, схема его. Выросший на русской почве, том этот поднимается „до преобразования всемирного“, в аллегорических образах представляя соперничающее ДОБРО и ЗЛО и их непрекращающийся ПОЕДИНОК».

Иллюстрация 14. Памяти Гоголя. Рисунок академика М.О. Микешина.

В этом и есть вся суть! Ведь если упростить, как в математике, сложное и длинное социально-политическое выражение к простому выражению, «с которым легко работать», мы выйдем именно на конфликт ДОБРА со ЗЛОМ в их многие века ни на минуту не прекращающейся битве. Гоголь предвидел, что ему, возможно, и не удастся совершить этот свой Подвиг. За целых четыре с половиной года до дня своей смерти он отметил это в письме к художнику А.И. Иванову, причём спокойно и без тени экзальтации: «Мне нет дела до того, кончу ли я свою картину или смерть меня застигнет на самом труде; я должен до последней минуты своей работать... Если бы моя картина погибла или сгорела пред моими глазами, я должен быть так же покоен, как если бы она существовала, потому что я не зевал, я трудился…».

…Здесь невольно вспоминается тот случай, когда книгу мыслителя жгли на площади по приговору инквизиции, а он стоял и то и дело улыбался.

- Чему ты радуешься, ведь твоё произведение сжигают? – спросили у него.

- Значит, - ответил писатель, - мой труд уходит к тому, кому он и предназначался – к самому Богу.

Так что спор о том, существует ли второй том «Мёртвых душ», в известном смысле представляется абсурдистским: раз он написан, то он есть. Рукописи, как известно, не горят, они неиспепелимы, как и Мастера, их создавшие. Но явлен ли он будет нам, ныне живущим – другой вопрос. Конечно, да. Если обнаружатся чистые руки, в которые высшим силам можно будет его вложить. Либо возымеет о ком Бог «особое попечение» (как о самом Гоголе), способном, как и он, на «исполнение воли Божией», на «подвиг» и притом «великий подвиг»; кому, возможно, «кто-то незримый напишет перед ним могущественным пером», «не земной волей направляя путь его».

Станется такое, или нет – поживём, увидим. «Никогда не стоит хвастаться будущим». Это тоже, между прочим, сказал ни кто иной, как сам Николай Васильевич Гоголь.

Пусть каждый оценивает писателя согласно с доводами своего рассудка: требовать, чтобы все в своих оценках следовали раз выработанному шаблону, - значит остановить всякое движение научной мысли.

Валерий Брюсов, «Испепелённый».

…Затем другой прочитал доклад о Гоголе и Достоевском и обоих стёр с лица земли.

Михаил Булгаков, «Записки на манжетах».

***