Первопроходимцы

Отрывок из романа «S Золотой Рыбы»

Друзей за деньги не купишь.
 Поговорка.

На мой стук дверь открыла одетая в облегающий спортивный костюм незнакомая грудастая деваха. Окинув меня равнодушным рыбьим взглядом, она бросила: - Фие, тречь!* - и «уплыла»  вглубь квартиры, а я, в недоумении пожав плечами, прошествовал на тесную кухню старенькой  хрущёвки, откуда доносились  звуки тихой печальной музыки. Там, в клубах табачного дыма сидели два закадычных приятеля. Хозяин квартиры, Яков Егорыч, что-то самозабвенно наигрывал на стареньком аккордеоне, а его гость, Ион Иваныч, молча слушал, уронив отяжелевшую голову на грудь. Между друзьями располагался классический натюрморт - початая поллитровка и два стакана.

Оба мужика, сами себя в шутку именовавшие «первопроходимцами», всю свою нелегкую жизнь добросовестно проработали на стройках социализма. Они побывали и за Полярным кругом, и в песках Средней Азии, и в дебрях Сибири, да и ещё чёрт знает где. Мне же довелось познакомиться с ними в Звёздном, на БАМе, где я рисовал портреты передовиков. Уже после развала Союза, когда их родной строительно-монтажный поезд   расформировали, а работяг уволили, Ион Иваныч, сам родом из Вишёнок, уговорил друга вместе с семьёй перебраться к нам в Княжество. И вот теперь, на старости лет оба старика коротали время, приторговывая на «Птичке» - местном блошином рынке, и пьянствуя…

Наконец заметив меня, Егорыч перестал терзать инструмент и протянул твердую, как дерево, ладонь, а мош* Ион, добродушно кивнув, поставил на стол ещё один гранёный стакан. Был он, в отличие от своего коренастого и лысого приятеля, высок ростом, широкоплеч и волосат. 

-  Вот, Серый, пенсию пропиваем, -  объяснил причину нынешней попойки хозяин. -  На два дня как раз и хватает. Ну, что, вздрогнули!

Мы выпили, и Яков - бывший морской пехотинец, дымя сигаретой, стал в очередной раз пересказывать давнишнюю историю: 

- Наши корабли встали на рейд ночью. Утром, в сплошном тумане, лодки подошли   к корейскому берегу, и мы - все двадцать тысяч человек - без единого выстрела попрыгали в прибой. Шли в тельниках, ленточка в зубах, автоматы над головой. Америкашек в три раза больше. Как нас заметили - ударили со всех стволов.  И началось… Когда у нас закончились патроны, бросились врукопашную. Работали ножами и прикладами.  Тут меня и зацепило.  Очнулся уже в госпитале - три пули навылет, две до сих пор сидят, и контузия. От нашей роты всего семь человек и осталось. 

Егорыч умолк, в который раз переживая тот давний бой, тайну о котором свято хранил до самого развала Союза. Старясь отвлечь друга от тягостных воспоминаний, добряк Ион плеснул ещё водки и поведал нам о том, как во время фашистской оккупации односельчане выбрали его отца - татэ старостой.  

-  Главной его задачей было умаслить местных полицаев, чтобы те не донесли в Сигуранцу на сельчан, помогавших партизанам. Татэ так хорошо справился с порученным делом, что вскоре эти самые полицаи совсем спились, и партизаны, воспользовавшись случаем, устроили в селе свою базу. Тогда же мой родитель, проникнувшись коммунистическими идеями, вступил в ВКП(б). Уже после войны стал председателем, а затем, выучившись на агронома, и директором показательного совхоза «Путь Ильича». Перенимать опыт к нему приезжали со всего Союза и даже из-за границы. В начале пятидесятых татэ по обыкновению того времени арестовали «за вредительство» и отправили в тайгу валить лес. Но уже через несколько лет, когда «лучший друг всех советских ЗеКа» издох, его выпустили.  К несчастью, вскоре дало о себе знать обморожение, полученное в Сибири, -  у отца началась гангрена, и он в страшных мучениях умер.  Мы похоронили его на городском кладбище, но сейчас, этой могилы там уже нет. Когда Советы рядом кинотеатр «Светлое будущее» строили, часть старого кладбища под фундамент срыли, и с родственниками не посчитались.

-   Теперь там стриптиз-клуб, - припомнил я.

-  Да, - вздохнул Яков, -  у хорошего человека, бывает, и могилки не сыщется, а у какого подонка, глядишь, трёхэтажная домовина ещё при жизни стоит. Сам там со временем лечь собирается и всю родню за собой тащит.

-  Кому что на роду написано, - объявил я.

-  Это точно! -  оживился Иваныч и рассказал нам историю про старшего брата отца – фрате* Тудора.

-  Дело было ещё в двадцатые годы - при румынах. Время тяжёлое выдалось - засуха, неурожай, а тут ещё и крестьянские бунты. И вот однажды к нашим на двор небольшая группа восставших завернула, с детьми и бабами. От правительственных войск бежали. Переночевали, значит, а утром собрались уходить, да лошадь с каруцей* для раненого и попросили. Дед за голову схватился - без лошади сельчанину каюк, но ведь своим не откажешь. В общем, послал он вместе с повстанцами своего сынишку - Тудора, чтобы тот, значит, кобылку назад привёл. По всем расчётам, малый тем же вечером должен был и вернуться. Но, как говорится, человек предполагает, а Бог… Беглецы наткнулись на регулярные войска - пришлось уходить степью. Только на третий день они   к Реке вышли и в какой-то горемычной деревне остановились.  И вот тогда Тудор, а ему в это время как раз восьмой годок исполнился, дождался ночи, свёл со двора свою лошадь и сбежал. Через кордоны прошмыгнул и полуживой от страха и голода домой вернулся. Родители уж и не чаяли его увидеть. Мальчишка жив остался, а то село, что повстанцев приютило, господа румыны из пушек сожгли. 

-  Дела, - вздохнул Яков, разливая по стаканам.  -  Мой дед рассказывал, что у них в деревне в гражданку ни одного мужика не осталось - все погибли, кто за красных, а кто за белых. 

-  То - война, - буркнул мош Ион, - а сейчас посмотри, что творится? Недавно я   был в деревне, у своих родственников. Так вот, там все женщины с двадцати до сорока лет  за бугром, деньгу зашибают, а их мужики  по домам сидят - ждут переводов и вино хлещут. Это у нас так, а у соседей, наоборот, кормильцы подались гастарбайтерами в Россию, а в деревне одни бабы остались. Да половина взрослого населения Вишёнок сейчас за границей, потому что у нас рабочих мест нет. 

Мы опять выпили, и Яков заиграл что-то бравурное. 

В это время, плавно покачивая бёдрами, на кухню вплыла давешняя девица с копной ярко-изумрудных «водорослей» на голове. Сложив губки бантиком, она свысока оглядела нашу компанию и протиснулась к плите. 

-   Слышь, Нинок, никак опять в ночную? - подмигнув нам, спросил хозяин.

-  Лаура, Яков Егорович. Меня зовут, Ла-а-у-у-ра-а, - пропела в ответ девушка и принялась     греметь посудой.

- Кто такая?  -  поинтересовался я, когда Нинка - Лаура покинула нас, отсвечивая в полумраке коридора белизной полных икр.

-  Да-а-а жиличка, - замялся Яков. - Мы с женой комнату сдаем.

-  Это он шлюшек на постой пустил, - заложил друга Ион.

Заглушая музыку, с улицы донёсся громкий сигнал автомобиля. По коридору процокали каблучки. Отворилась и закрылась входная дверь.

-  Эх, на износ девчата работают, - произнёс с сожалением Егорыч, выглядывая в окно.

Там, рядом с подъездом стояла новенькая иномарка, возле которой нетерпеливо топтался обвешанный золотыми «веригами» нахального вида парень.

- Этот у них за разводящего, -  прояснил ситуацию Иваныч. - Вишь, ряху отъел на девичьих-то прелестях. 

Нам хорошо было видно, как барышни садятся в авто. Последняя, в зеленом парике, обернулась и, заметив нас в оконном проёме, послала воздушный поцелуй. 

-  В интеесное в'емя живём, товаищи! - нарочито глотая «р», сообщил Яков, когда машина уехала, увозя юных куртизанок...

Когда мы добили очередную бутылку водки, Егорыч, которого вдруг обуяла ностальгия, достал с антресолей и бухнул на стол несколько старых альбомов, в которые были заботливо вклеены любительские черно-белые фотографии, собранные им за долгие годы    скитаний по стране. Вот он на своем верном бульдозере среди песчаных барханов роет котлован для будущего моря. Вот в кабине могучей машины, увязнувшей по самые гусеницы в болоте, прокладывает новое русло для северной реки. Вот прогревает двигатель среди бескрайних снегов Заполярья, где строится новый город.

- А вот это, - сказал старик, с любовью поглаживая выцветшую обложку школьной тетради, - мой дневник. Семьдесят четвертый год. Самое начало БАМа. Я же с первого дня на трассе... До Таюры месяц пробивались через тайгу... Зима, мороз под 40... Это потом во всех газетах писали про комсомольцев-добровольцев. Мол, прямо со съезда... Посёлок Звёздный... А кто им лагерь разбил, сортиры тёплые поставил, сопку Любви показал? Помню, когда приказ получили просеку до реки пробить, у нас даже карты не было - местное начальство зажало. У них там, видишь ли, свой интерес был - с баней, водкой и бабами. Так мы сами управились, на ощупь дорожку протоптали.

-  Да, ты у нас настоящий герой, - завистливо подначил Якова Ион, приехавший на строительство магистрали чуть позже друга.

Мужики схлестнулись по поводу действительной даты начала строительства БАМа (Иваныч утверждал, что первые просеки для будущей дороги прорубали ещё заключённые ГУЛАГа в 37 году), а я, с разрешения Егорыча, открыл дневник и, перелистав пожелтевшие страницы, стал читать расплывающиеся перед глазами строки: 

«Ребята штурмуют сопку... Бульдозеристы Лёша, Коля, Федя... вальщик с помощником, электрик, истопник, моторист, при котлопункте две девчонки - Люба и Надя... После обеда вышел из строя бульдозер, ремонтировали. Мороз крепчает, плохо подвозят питание, перебои со светом... сказал Надюхе, что она мне нравится, оказалось взаимно... Сломался ещё один бульдозер, идём на гору двумя машинами... техника скользит на обледеневшем склоне.

Отрегулировали   электростанцию, ужинали   со   светом... Температура понижается... за металл взяться невозможно, обжигает пальцы... болты и гайки прогреваем на костре... завозим дрова... Электростанция опять не действует... температура минус 50, туман... Решили с работой повременить до обеда, чтобы не гробить технику, но приехал начальник, поговорили, и ребята пошли заводить машины, а мы собирать бульдозер...   Вечером Надюха попросила   помочь   в котлопункте... Помог. На улице потеплело, температура минус 38, заканчиваем ремонт, утром поставили кабину на место... Решающий день штурма... Приехал шеф, привез продукты, обещал вагончики со всеми удобствами - свежо предание... живем, как цыгане, в кибитках... Пытались завести электростанцию, но, видно, Сеня её зарегулировал до невозможности...

Ура! - высота взята, теперь будет легче -  пойдем по хребту... Температура воздуха - минус 35, нормально...  поломок особых нет, медленно, но движемся вперед...  Тайга не жалует... плохо с питанием... С утра делали профилактику техники. К вечеру пришла машина и все поехали в баню, попарились, выпили по 150... Николай, падла, все время крутится   возле моей Нади... Опять сломался бульдозер...  ездил    в Усть-Кут    доставать запчасти... вернулся утром... в котлопункте нашел Колькину варежку, поговорили по-мужски...»

Я оторвался от дневника и с уважением посмотрел на выпивох и «первопроходимцев», которые в это время, разглядывая старые фотографии, перебрасывались короткими фразами:       

-  А помнишь, как медведь нашего парторга всю ночь в сортире продержал?..

-   А как зимой шли колонной через Таиру, по льду пошли трещины, и никто из ребят не сдрейфил?..

-  А тот пожар недалеко от посёлка, который наши мужики три дня тушили?

Я закурил очередную сигарету и вновь погрузился в чтение:

«Стоим на хорошем месте... в тайге резвятся рябчики, глухари, зайцы, но охотиться некогда, сроки поджимают, и сверху торопят - до весны надо много чего завезти по зимнику... Маемся животами... Приезжал шеф, решали хозяйственные дела... Прошли за день три километра, бульдозеры в норме, еда вовремя, настроение хорошее... Сегодня пожаловал нормировщик, закрывал наряды, ребята остались довольны...  Сломались два бульдозера, один починили за ночь, второй надо разбирать... Кажется Лёха тоже клеится к Надьке... Посылали вперед разведчиков смотреть направление, они видели следы медведя, нам только шатуна не хватает...            

В Усть-Кут прибывают наши ребята и грузы... все болеют за нас... Разобрали бульдозер... горючее на исходе...  Опять высылали    охотников с ружьями, но косолапый, видимо, ушел...  Утром на «Кировце» подвезли дизельное топливо, нашим работягам хватит дня на два... Сменили на бульдозере вал и коробку передач, хорошо поработали... Утром дособирали бульдозер... слесарь высказался: «Пошли, ребята, натянем гусеницу» -  долго смеялись... Приехал шеф, привез нового прораба, наш за последние две недели совсем сдал... В теплопункте нашёл Лехин валенок, поговорили...

Переехали на новое место, отсюда видна долина Таюры, до неё всего несколько километров, завтра будем искать место для спуска с хребта... Трасса поддается плохо, горючка опять заканчивается, ждем заправщик, не дай Бог подведёт... Прошли еще пять километров... завтра будем работать на всех машинах... Видел Надьку-заразу с новым прорабом; всё, к чёрту, больше к ней не пойду!.. Не прошло и трех недель, как бульдозеры в полном составе вышли на трассу. Спокойный день, солнышко припекает, на вагончиках выросли сосульки... Бульдозеристы говорят, что опять были следы медведя, он бродит где-то рядом с лагерем... Вокруг много зайцев, они оставляют целые дорожки на снегу... На просеке свалили сушняк, из него выскочил соболь, все побежали его ловить, но, увы...

Что делать с шатуном? Ребята снова ходили искать лучший вариант спуска с хребта, но быстро вернулись, наткнувшись на свежие следы зверя... Малость струхнули. В работе без изменений... хоть и помалу, но продвигаемся к цели... поломок больших нет, все живы и здоровы... Вечером не выдержал, наведался к Надьке в теплопункт... сказала, что любит, просила прощение... Простил. Ну всё, теперь если   что, убью, стерву...»

Наступил вечер. В полумраке комнаты текст дневника угадывался с трудом, и мне пришлось оторваться от захватывающего сюжета, где свершались трудовые подвиги и кипели шекспировские страсти. Я вернулся с канувшего в далёкое прошлое таёжного зимника в летнюю духоту Вишёнок на прокуренную кухню Егорыча как раз в тот момент, когда Ион, близоруко щурясь, разглядывал бутылку, в которой играла янтарная жидкость.

-  «Белый аист». Ещё со дня рождения остался. Берёг для особого случая, - пояснил хозяин.

-  Это для какого же? - удивился Ион Иваныч.

-  А такого... Водка, вишь, кончилась, а политуру ещё в прошлый раз всю выпили.

-  Да ну его, - сморщился мош Ион, - только изжога завтра будет. Давайте, мужики, лучше чаи гонять... Да, кстати, на чём это я остановился?

-  На ушах, - буркнул Егорыч, с явным сожалением засовывая коньяк в ящик.

Ивыныч почесал затылок, соображая:

-  Ах, да... по весне, значит, эта речка разливается, и деревни вокруг стоят по самые «уши» в воде. Местные к этому готовы и загодя разбегаются - кто к родственникам уезжает, кто палатку на сопке ставит. Ни машиной, ни вездеходом к ним в ту пору не добраться. В тот год, не знаю почему, но мой кум замешкался, и когда вода стала заливать избу, с женой и козой на чердак забрался. А у него там заначка - неподъёмная бутыль самогона. Когда вертолёт за ними наконец прилетел, у приятеля ещё полбанки оставалось. Вот он эвакуироваться и отказался. Зачем? Ему и так хорошо. На все уговоры спасателей только матерится, а когда те попытались его силком в кабину затащить, и за ружьё схватился. Горланит на всю тайгу: «Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг», -  и пуляет по вертушке... хорошо ещё, что пьян был, а так-то он белку в глаз бьёт.

На этом интересном месте рассказчика прервала внезапно появившаяся жена хозяина, тетя Надя - та самая девчонка с далёкого Сибирского зимника. Она включила свет и произнесла одно только слово: «Выметайтесь!» Мы решили не связываться с «превосходящими силами» и, цепляясь за стенку, выбрались на крыльцо, где Яков на дорожку сыграл нам «Прощанье славянки». 

-  А чего приходил-то? - спросил он под конец.

-  Да так, по нормальным людям соскучился, - честно признался я.

Распрощавшись с «первопроходимцами», я потопал домой. Но по дороге меня потянуло на подвиги, и я вознамерился нагрянуть с «ревизией» в женскую общагу. Подкинув дурацкую идею, сознание передало управление автопилоту и вырубилось. Я пришёл в себя уже в тёмном коридоре общежития, где, переполошив всех, долго искал нужную дверь. Хозяйка комнаты была приятно удивлена моему внезапному появлению и сразу потащила к столу:

-  Ты вовремя. Мы как раз отмечаем сорок дней моего безвременного развода, - затараторила она, усаживая меня рядом с собой, видимо, в качестве очередного трофея. 

Я осмотрелся. Меня явно с интересом разглядывало с полдюжины пар голодных женских глаз...

Фие, тречь! – Фадно, проходи уж!

Мош  - дед.

Фрате - дядя.

Каруца  - телега.